Девятнадцать
Утром я проснулся навстречу солнечному свету, просеянному и позолоченному водопадом ее волос на наших подушках. Я проснулся навстречу ее улыбке.
– Доброе утро, вуки, – ее слова прозвучали так близко и тепло, что я их едва уловил.
– Ты хорошо спал?
– М-м! – сказал я. – Еще как! Да. Да, спасибо, я отлично выспался! Может, вчера вечером мне приснился этот райский сон, что ты собиралась подвезти меня в отель? Я не мог удержаться и поцеловал тебя, а потом… какой прекрасный сон!
Единственный раз, единственный благословенный раз в жизни женщина, лежавшая рядом со мной в постели, не была здесь чужой. Единственный раз в моей жизни, место этой женщины, так же как и мое, было именно там, где она находилась.
Я коснулся ее лица.
– Еще минута и ты растаешь в воздухе, правда? Или зазвонит будильник или телефон, и ты спросишь меня, хорошо ли я спал. Не звони пока, пожалуйста. Пусть мой сон продлится еще немного.
– Дзинь… – пропела она тоненьким голоском. Откинув простыни, она поднесла невидимую трубку к уху. Ее освещенные солнцем улыбка, обнаженные плечи и грудь разбудили меня окончательно.
– Дзинь… Алло, Ричард? Как тебе спалось сегодня ночью? А?
В то же мгновение она преобразилась в невинную обольстительницу, чистую и добродетельную, – блестящий ум в теле сексуальной богини. Я даже зажмурился от той сокровенной близости, которую она создавала каждым
движением, словом, мимолетным блеском глаз.
Жить с актрисой! Я и не представлял, сколько непохожих друг на друга Лесли могут уживаться в ней одной, в скольких еще осязаемых и узнаваемых образах может она появиться на своей сцене, внезапно выхваченная лучами прожекторов.
– Ты… такая… восхитительная! – я запинался на каждом слове. – Почему ты мне не сказала, что ты так… прекрасна?
Телефон в ее руке испарился, и наивная простушка. повернулась ко мне с лукавой улыбкой. – Тебя же это никогда не интересовало.
– Можешь удивляться, но лучше тебе привыкнуть к этому, потому что я словесных дел мастер и время от времени не могу удержаться, чтобы не выпалить что-нибудь поэтическое. Это у меня в крови, и я просто не могу иначе: По-моему, ты просто потрясающая!
Она кивнула медленно, серьезно. – Вот это очень хорошо, словесных дел мастер. Спасибо. По-моему, ты тоже потрясающий. – В ту же секунду какая-то озорная мысль пришла ой в голову. – А теперь, для практики, давай-ка скажем то же самое, но без слов.
Я подумал: «Мне сейчас умирать от счастья, или немного погодя?»
Оказалось, что лучше немного погодя. Я плыл на грани смерти от радости, почти, но не совсем без слов.
Я не мог бы придумать более совершенной женщины для себя, думал я, настоящая, живая, скрывающаяся в знакомой уже много лет мисс Лесли Парриш под маской моего делового партнера, моего лучшего друга. Только этот обрывок изумления и всплыл на поверхность сознания и тут же был бесследно смыт ее образом в солнечном свете.
Свет и прикосновение, мягкие тени и шепот, и это утро, переходящее в день, переходящее в вечер, и вновь найденный путь навстречу друг другу после целой жизни, прожитой порознь. Овсянка на ужин. И, наконец, мы снова были в состоянии разговаривать словами.
Сколько слов и сколько времени надо, чтобы сказать: Кто ты? Сколько времени, чтобы сказать Почему? Больше, чем было у нас до трех часов ночи, до нового восхода. Декорации времени исчезли. Светло было за стенами ее дома или нет, дождь ли шел, или было сухо, часы показывают десять, а мы не знаем утра или вечера, в какой день какой недели это могло происходить. Для нас было утро, когда мы просыпались и видели звезды над безмолвной темнотой города; в полночные часы мы держали друг друга в объятиях, и нам снились часы пик в разгар дня в Лос-Анжелесе.
Родство душ невозможно, – это я усвоил за годы, с тех пор, как повернул Флайта в сторону делания денег и построил свою империю за высокой стеной. Невозможно для людей, бегущих одновременно в десятке различных направлений с десятком различных скоростей, для прожигателей жизни. Неужели я ошибался?
Однажды около полуночи, хотя для нас это было утро, я вернулся в ее спальню, держа в одной руке поднос с нарезанными яблоками, сыром и крекерами.
– О! – сказала она, садясь в постели, мигая сонными глазами и приглаживая волосы, так что они лишь слегка спутанными прядями падали на ее голые плечи. – Ах ты мой хороший! Заботливый – фантастика!
– Я мог бы быть еще заботливее, но у тебя на кухне нет ни пахты, ни картошки, чтобы приготовить картофельную запеканку.
– Картофельная запеканка! – изумилась она. – Когда я была маленькой, моя мама готовила такую запеканку. Я думала, что, кроме меня, никто в мире этого уже не помнит. А ты умеешь ее готовить?
– Рецепт надежно хранится в этом выдающемся уме, по наследству от бабушки Бах. Ты единственная, от кого я услышал это слово за последние пятнадцать лет! Нам надо бы составить список всего того, что у нас…
Я взбил несколько подушек и устроился так, чтобы хорошо ее видеть. Боже, думал я, как же я люблю эту ее красоту!
Она заметила, как я смотрю на ее тело, и на какой-то момент села в постели выпрямившись и наблюдая, как у меня перехватило дыхание. Потом она натянула простыню до подбородка.
– Ты ответил бы на мое объявление? – спросила она неожиданно робко.
– Да. А какое?
– В разделе «требуется». – Она положила прозрачный ломтик сыра на половинку крекера. – Ты знаешь, что в нем говорится?
– Расскажи мне. – Мой собственный крекер трещал под весом ломтя сыра, но я счел его достаточно прочным.
«Требуется: стопроцентный мужчина. Должен быть умным, обладать творческими способностями и чувством юмора, должен быть способным на глубокое чувство и радость. Хочу разделять с ним музыку, природу, мирную, спокойную, радостную жизнь. Не должен курить, пить, употреблять наркотики. Должен любить знания и постоянно расширять свой кругозор. Красивый, высокий, стройный с крепкими руками, чуткий, нежный, любящий. Страстный и сексуальный, насколько возможно».
– Вот так объявление! Да! Я отвечаю!
– Я еще не закончила, – сказала она.
«Должен быть эмоционально уравновешенным, честным и порядочным, а также положительной конструктивной личностью; высокодуховной натурой, но не принадлежать к какой-либо организованной религии. Должен любить кошек».
– Да это же я, точь-в-точь! Я даже люблю твоего кота, хотя и подозреваю, что не пользуюсь его взаимностью.
– Дай ему время, – сказала она, – Какое-то время он будет немного ревновать.
– А, вот ты и проговорилась.
– В чем? – спросила она, позволив упасть простыне, наклонившись вперед и поправляя подушки.
Результатом этого простого действия, этого ее наклона, было то, что меня словно швырнули изо льда в огонь. Пока она была неподвижна, я мог устоять перед ее притягательностью. Стоило ей шевельнуться, и свету ее мягких округлостей и изгибов измениться, все слова у меня в голове смешивались н счастливую беспорядочную кучу.
– Хм…? – сказал я, глядя на нее.
– Ты животное, – сказала она. – Так в чем я проговорилась?
– Пожалуйста, если ты будешь сидеть совершенно спокойно, мы прекрасно сможем поговорить. Но должен тебе сказать, что если ты не оденешься, то это небольшое перемещение подушек совершенно выбьет меня из колеи.
Я тут же пожалел о сказанном. Она потянула простыню, чтобы прикрыть грудь и, придерживая ее руками, строго посмотрела на меня поверх своего крекера.
– А, ну да, – сказал я. – Сказав, что твой кот будет ревновать какое-то время, ты тем самым проговорилась, что, по-твоему, я вполне соответствую требованиям твоего объявления.
– А я и хотела проговориться, – сказала она. – И я рада, что ты это понял.
– А ты не боишься, что если я буду это знать, то смогу использовать это против тебя?
Она подняла бровь, позволив простыне опуститься на дюйм.
– Ты разве бы смог сделать это?
Огромным усилием воли я дотянулся до нее и поднял повыше белое полотно.
– Я заметил, что она падает, мэм, и в интересах спокойного разговора с тобой еще хотя бы минуту, я подумал, что мне следует позаботиться о том, чтобы она не спускалась слишком низко.
– Очень мило с твоей стороны.
– Ты веришь, – спросил я ее, – в ангелов-хранителей?
– Чтобы защищать, оберегать и направлять нас? Иногда верю.
– Тогда скажи мне, зачем ангелу-хранителю заботиться о наших любовных делах? Зачем им направлять наши любовные связи?
– Это просто, – сказала она. – Для ангела-хранителя любовь важнее, чем что бы то ни было. Для них наша любовная сторона жизни важнее всех других сторон! О чем же ангелам еще заботиться?
Конечно, – подумал я, – она права!
– А как по-твоему, не может ли быть так, – сказал я, – что ангелы-хранители принимают друг для друга человеческий облик, чтобы раз в несколько человеческих жизней стать любовниками?
Задумавшись она откусила кусочек крекера. – Да. – И чуть позже: – А ангел-хранитель ответил бы на мое объявление?
– Да. Наверняка. Любой ангел-хранитель ответил бы на это объявление, если бы знал, что дала его именно ты.
– Мне такой как раз и нужен, – сказала она, и чуть погодя, – А у тебя есть объявление?
Я кивнул и сам себе удивился.
– Да, я его годами писал:
«Требуется: стопроцентный ангел-хранитель женского рода в человеческом образе. Независимая, любительница приключений, с незаурядным умом. Предпочтительно умение творчески реагировать на многие формы общения. Должна владеть лошадиной латынью».
– Это все?
– Нет, – сказал я.
«Обращаться только ангелу с чудесными глазами. сногсшибательной фигурой и длинными золотистыми полосами. Требуется выдающееся любопытство, неуемная жажда знаний. Предпочтительны профессиональные навыки в сферах творчества и бизнеса, опыт работы на руководящих должностях. Бесстрашная, готовая на риск. Со временем гарантируется счастье».
Она внимательно слушала.
– Вот эта часть про сногсшибательную фигуру и длинные золотистые волосы, – не слишком ли это приземлено для ангела?
– А почему бы ангелу-хранителю не иметь сногсшибательную фигуру и длинные волосы? Разве станет она из-за этого не такой ангельской, менее совершенной для своего смертного подопечного и не такой способной в своей работе?
– В самом деле, почему ангелы-хранители не могут быть такими? – думал я, жалея, что со мной нет блокнота. – Почему бы не быть целой планете, населенной ангелами, освещающими жизни друг друга тайнами и приключениями? Почему хотя бы немногим из них не находить друг друга время от времени?
– Значит, мы принимаем такой телесный образ, какой наш смертный подопечный сочтет для себя наиболее очаровательным? – спросила она. – Когда учительница хорошенькая, тогда мы обращаем внимание на то, что она говорит?
– Верно, – сказал я. – Одну секунду…
Я отыскал блокнот на полу у кровати, записал то, что она сказала, потом поставил тире и букву «Л» – от Лесли.
– Тебе не приходилось замечать, как постепенно меняется внешний облик человека, которого уже знаешь какое-то время?
– Он может быть самым красивым в мире мужчиной, – сказала она, – но может подурнеть, как воздушная кукуруза, когда ему нечего сказать. А самый некрасивый мужчина заговорит о том, что для него важно, и почему это для него важно, и через пару минут он становится таким красавцем, что хочется его обнять!
Я полюбопытствовал:
– И с многими некрасивыми мужчинами ты появлялась на людях?
– С немногими.
– Почему, если в твоих глазах они становятся красивыми?
– Потому что они видят стоящую перед ними Мэри Кинозвезду, этакую расфуфыренную красотку, и думают, что она смотрит только на Гарри Красавчика. Они редко просят, чтобы я появлялась с ними в свете, Ричард.
Дураки несчастные, – подумал я. – Они редко просят. Из-за того, что мы берем на веру лежащее на поверхности, мы забываем, что внешнее – это не то, что мы есть на самом деле. Когда мы находим ангела с блестящим умом, ее лицо становится еще прекраснее. А потом она говорит нам: «Да, кстати, у меня еще вот такое тело…»
Я записал это в блокнот.
– Когда-нибудь, – сказала она, ставя поднос с завтраком на ночной столик, – я еще попрошу тебя почитать твои записки. – От ее движения простыня снова упала. Подняв руки она сладко потянулась.
– Сейчас я просить не буду, – сказала она, подвигаясь ближе. – Хватит на сегодня вопросов.
Поскольку думать я уже не мог, меня это вполне устраивало.