Долго ли я спал – не знаю. Разбудил меня Сухэй, повторявший мое имя.
– Мерлин, Мерлин, – говорил он, – небо белое.
– И у меня занятой день, – добавил я. – Знаю. У меня и ночь оказалась занятой.
– Значит, оно до тебя добралось.
– Что?
– Небольшое заклинание, которое наслал я, чтобы открыть твой разум просветлению. Я надеялся подвести тебя к ответу в ключе твоих мыслей, а не нагружать ношей своих догадок и подозрений.
– Я был снова в Коридоре Зеркал.
– Я не знал, какую форму оно примет.
– Это было в действительности?
– Как подобные вещи следуют, так тому и быть.
– Ну, спасибо… я так и думал. Помню, Грайлл говорил что-то о твоем желании видеть меня раньше, чем увидит мать.
– Хотел взглянуть, что ты знаешь, прежде чем встретишься с ней нос к носу. Я хотел защитить твою свободу выбора.
– О чем ты говоришь?
– Я уверен, она хочет видеть тебя на троне.
Я сел и протер глаза.
– Полагаю, что это возможно, – сказал я.
– Я не знаю, как далеко она зайдет, чтобы добиться своего. Я хотел дать тебе шанс обдумать собственное мнение, прежде, чем раскусишь ее планы. Может, чашечку чая?
– Да, спасибо.
Я принял кружку, которую он предложил мне, и поднес к губам.
– Что ты еще можешь добавить, кроме догадок о ее желаниях? – спросил я.
Сухэй покачал головой.
– Я не знаю, насколько бурна ее программа, – сказал он, – если ты об этом. И связана ли она с заклинаниями, которые висели на тебе, а теперь исчезли.
– Твоих рук дело?
Он кивнул.
Я сделал еще глоток.
– Никак не предполагал, что так близко подберусь к очереди, – сказал я. – Юрт – четвертый или пятый номер на транспортере, не так ли?
Сухэй кивнул.
– Чувствую, что день будет очень занятой, – сказал я.
– Заканчивай с чаем, – сказал он, – и следуй за мной.
Он вышел через драконовый гобелен на дальней стене.
Когда я вновь поднял кружку, яркий браслет сполз с моего левого запястья и поплыл перед моим носом, топя переплетение в круге чистого света. Над дымящимся настоем он затрепетал, словно наслаждаясь коричным ароматом.
– Привет, Призрак, – сказал я. – Что ты так странно прилип к руке?
– Чтобы выглядеть как кусок веревки, который ты обычно носишь, пришел ответ. – Я думал, тебе это понравится.
– Я имею в виду, что ты делал там все это время?
– Только слушал, Папа. Смотрел, чем могу помочь. Все эти люди – твои родственники?
– Те люди, с которыми я встречался, – да.
– Надо ли вернуться в Эмбер и рассказать об их кознях?
– Нет, они творят их и во Дворах, – я еще хлебнул чаю. – Ты подразумеваешь какой-то особенный вред?
– Не доверяй своей матери и своему брату Мандору, даже если они приходятся мне бабкой и дядей. Я думаю, они что-то для тебя готовят.
– Мандор всегда был добр ко мне….
– И дядя твой Сухэй… он кажется возвышенно неколебимым, но весьма напоминает мне Дворкина. Мог бы он замешивать внутренние беспорядки, но быть готовым соскочить в любой момент?
– Надеюсь, что нет, – сказал я. – Так он не поступал никогда.
– Хо-хо, все это – песочные домики, а сейчас время потрясений.
– Где ты набрался этой попсовой психологии?
– Я изучал великих психологов Отражения Земля. Что было частью моей попытки понять человеческую среду. И я осознаю, что в эту эпоху я больше всего узнал о сути иррационального.
– Ну, хорошо, и чем же могут быть вызваны текущие события?
– На проекцию Лабиринта порядком повыше я наткнулся в Талисмане. Там были представлены аспекты, которых я просто не смог понять. Это привело к обдумыванию теории хаоса, затем к Меннингеру и всем прочим в поисках проявлений его – Хаоса – в сознании.
– И какие заключения?
– В результате я стал мудрее.
– Да нет, я об Лабиринте.
– А, да. Или он обладает элементом рациональности сам по себе, как живая тварь, или он является разумом такого порядка, что некоторые его проявления низшим существам только кажутся иррациональными. Или же объяснения идентичны с практической точки зрения?
– У меня не было случая применить некоторые из тех тестов, что я разработал, но можешь ли ты сказать в рамках своего самоосознания: не подпадаешь ли ты сам под категорию иррациональных систем?
– Я? Иррационален? Такая точка зрения мне в голову не приходила. Я не могу понять, как такое возможно.
Я закончил с чаем и перекинул ноги через край кровати.
– Плохо, – сказал я. – Я думаю, какая-то мера иррациональности и есть то, что делает нас истинно людьми… Как и распознание оного в себе, конечно.
– Правда?
Я поднялся и принялся одеваться.
– Да, и контроль иррациональности может иметь отношение к интеллекту, к творчеству.
– Я собираюсь заняться этим вплотную.
– Будь любезен, – сказал я, натягивая сапоги, – и дай мне знать о своих осознаниях.
Пока я заканчивал одеваться, он спросил:
– Когда небо станет синим, ты будешь завтракать со своим братом Мандором?
– Да, – сказал я.
– А попозже у тебя будет ленч с твоей матерью?
– Это верно.
– А еще попозже ты будешь смотреть карнавал погребения последнего монарха?
– Уделю.
– Я нужен тебе для защиты?
– Со своими родственниками я буду в безопасности, Призрак. Даже если ты им не доверяешь.
– Последнее погребение, которому ты уделил внимание, было повергнуто бомбардировке.
– Это верно. Но это был Люк, а он дал зарок. Со мной все будет о'кей. Если хочешь осмотреть достопримечательности, иди вперед.
– Хорошо, – сказал он. – Пойду.
Я поднялся и прошел через комнату, чтобы встать перед драконом.
– Не мог бы ты показать мне путь к Логрусу? – спросил Призрак.
– Ты шутишь?
– Нет, – объявил он. – Я видел Лабиринт, но никогда не видел Логрус. Где они его содержат?
– Мне казалось, что я получше организовал тебе функции памяти. Во время последнего столкновения с этим предметом ты его хорошенько обгадил.
– Так получилось. Ты думаешь, он может иметь на меня зуб?
– С места в карьер – да. По размышлению – тем более. Держись от него подальше.
– Но ты только что советовал мне изучить фактор хаоса, иррациональность.
– Я не советовал совершать самоубийства. Я вбил в тебя слишком много труда.
– Я тоже ценю себя. И ты знаешь, я обладаю императивом самосохранения, таким же, как и у органических существ.
– Мне интересны твои суждения.
– Ты знаешь кучу всего о моих способностях.
– Это верно, ты очарователен в скоростном сваливании из пекла к черту на рога.
– А ты обязан мне в приличном обучении.
– Это мне надо обдумать.
– Хватит терять время. Полагаю, я и сам могу найти его.
– Прекрасно. Вперед.
– Его так трудно засечь?
– Ты только что отказался от всеведения, не помнишь?
– Папа, по-моему, мне надо его увидеть.
– У меня нет времени провожать тебя туда.
– Просто покажи путь. Я очень хорош в укрытии себя.
– Что ж, я тебе подскажу. Отлично. Сухэй – Хранитель Логруса. Логрус расположен в пещере… где-то. Единственный путь, который мне известен, начинается здесь.
– Где?
– Тут есть что-то похожее на девять закрученных в спираль поворотов. Я наложу на тебя видение, которое поведет тебя.
– Не знаю, срабатывают ли твои заклинания на таких штуках, как я…
Я потянулся вовне сквозь кольцо – извините, спикарт – сложил связки черных звездочек на карте путей, которыми Призраку должно следовать, подвесил ее перед ним в пространстве логрусова зрения и сказал:
– Я смонтировал тебя и я смонтировал это заклинание.
– Ух ты, – отозвался Призрак. – Чувствую так, будто я внезапно овладел базой данных, к которой никак не мог получить доступа.
– Всему свое время. Сформируй из себя подобие кольца на моем левом указательном пальце. В мгновение мы выпадем из комнаты и проследуем дальше. Когда мы подойдем к нужному пути, я отмечу его указателями. Проследовав туда, пройдешь сквозь нечто по маршруту, что приведет в иное место. Там в окрестностях найдешь черную звезду, отмечающую новое направление, которым должно пойти, – в другое место и к другой звезде, и так далее. Со временем войдешь в пещеру, которая суть дом Логруса. Затаись, как только сумеешь, и твори свои исследования. Когда пожелаешь уйти – обрати процесс.
Он сжался и подлетел к моему пальцу.
– Навести меня позже и дай знать о своих экспериментах.
– Я так и планировал, – донесся его утоньшившийся голос. – Не хотелось бы отягощать твою нынешнюю, весьма вероятную паранойю.
– Так держать, – сказа ля.
Я пересек комнату и вошел в дракона.
Вломился я в небольшой зал: одно окно смотрело на горы, другое – на пустыню. Вокруг никого не было, и я шагнул в длинный коридор. Да, именно так, как я и помнил.
Я двигался по нему, минуя один за другим несколько залов, пока не подошел к двери слева, которую и открыл, чтобы обнаружить коллекцию швабр, метелок, ведер, щеток, кучу ветоши и тазик. Да, так, как я и помнил. Я указал на полки справа.
– Найди черную звезду, – сказал я.
– Ты серьезно? – донесся тоненький голос.
– Пойди посмотри.
Полоска света проследовала с моего указательного пальца, исказилась, как только приблизилась к полкам, закуклилась в линию столь тонкую, что она тут же выпала из реальности.
– Удачи, – шепнул я, а затем повернул прочь.
Я закрыл дверь, беспокоясь, правильно ли я поступил, и, утешая себя мыслью, что он будет осмотрительным и со временем несомненно отыщет Логрус. Что бы ни случилось на этом фронте – пусть случается. А мне любопытно, что он сможет разузнать.
Я повернулся и пошел назад по коридору к маленькой гостиной. Может быть, это было последней возможностью побыть одному, и я решил извлечь из этого пользу. Я уселся на груду подушек и вытащил Козыри. Быстрый расклад колоды выкинул тот, что я торопливо набросал с Корал тем лихорадочным днем в Эмбере. Я изучал ее черты, пока карта не похолодела.
Изображение стало трехмерным, а затем она ускользнула, а я увидел самого себя, прогуливающегося ярким полднем по улицам Эмбера, держа ее руку, а вокруг кипели толпы торговцев. Потом мы спускались по склону Колвира, море перед нами было бурным, кружили чайки. Потом снова в кафе, стол, летающий на фоне стены…
Я прикрыл карту ладонью. Она спала и видела сны. Пике – когда входишь в чьи-то сны. Пике еще круче – обнаружить там себя – если, конечно, прикосновение моего разума не подтолкнуло неосознанное воспоминание… Одна из маленьких загадок жизни. Нет нужды будить бедную леди, чтобы просто спросить ее, как она себя чувствует. Я полагал, что смогу вызвать Люка и спросить, как поживает Корал. Я принялся искать его карту, затем тормознул. Он, должно быть, здорово занят: все-таки первый день на работе в должности монарха. Тем более, я уже знал, что Корал отдыхает. Я трепал-мусолил карту Люка, пока в конце концов не отпихнул ее в сторону и не обнаружил под ней другую.
Серое, черное и серебряное… Его лицо было более старой, более суровой версией моего. Корвин, мой отец, смотрел на меня. Сколько раз я безрезультатно потел над этой картой, пытаясь дотянуться до него, пока мозг не скручивался в ноющие узлы. Многие говорили, что значит это лишь одно из двух – или он умер, или блокирует контакт. А потом на меня накатило забавное ощущение. Я припомнил его рассказ о тех временах, когда они пытались достать Бранда через Козырь и как сначала у них не получалось из-за удаленности Отражения, где был заключен Бранд. Затем я вспомнил отцовские попытки добраться ко Дворам, и там трудность заключалась в огромном расстоянии. Допустимо ли то, что он не умер и блокирует меня, а то, что он находится слишком далеко от тех мест, где я предпринимал свои попытки?
Но тогда кто же пришел мне на помощь в Отражении той ночью, перенеся меня в странный мир меж отражений и причудливых приключений, что случилось со мной там? И хотя я был не совсем уверен в природе его появления в Коридоре Зеркал, но позже я натыкался на знаки присутствия отца в самом Эмберском Замке. Если он побывал в каждом из этих мест, то вряд ли он мог быть настолько далеко. А это значит, что он просто блокирует меня, и еще одна попытка добраться к нему скорее всего окажется столь же бесплодной. И что, если были иные объяснения для всех событий и…
Карта вроде бы начала холодеть под моим касанием. Было это игрой воображения или сила моего взгляда все де начала активировать ее? Я мысленно двинулся вперед, фокусируясь. Кажется, карта стала еще холодней, когда я это сделал.
– Папа? – сказал я. – Корвин?
Еще холоднее, и покалывание в кончиках пальцев, касающихся карты. Кажется, начало Козырного контакта. Возможно ли, что он был гораздо ближе ко Дворам, чем к Эмберу, и теперь более доступен…
– Корвин, – повторил я. – Это я, Мерлин. Привет.
Его изображение шевельнулось, кажется, сдвинулось. А затем карта стала совершенно черной.
Но она оставалась холодной, и возникло ощущение типа молчаливого варианта контакта, схожее с долгой паузой во время разговора по телефону.
– Папа? Ты там?
Тьма карты обрела глубину. И далеко внутри нее, кажется, что-то шевельнулось.
– Мерлин? – слово было неотчетливым, но был уверен, что это его голос произнес мое имя. – Мерлин?
Движение в глубине было реальным. Что-то рвалось ко мне.
Оно изверглось из карты мне прямо в лицо, с биением черных крыльев, каркая, ворон или ворона, черная-пречерная.
– Запретно! – каркнула птица. – Запретно! Уходи! Убирайся!
Она била крыльями возле моей головы, пока карты сыпались из рук.
– Прочь! – пронзительно кричала она, – кружа по комнате. – Запретное место!
Птица вылетела в дверь, а я кинулся следом. Но она исчезла, в мгновение ока потерялась из виду.
– Птица! – кричал я. – Вернись!
Но не было ни отклика, ни шороха бьющихся крыльев. Я заглянул в другие комнаты, но ни в одной из них не было и следа чернокрылой твари.
– Птица?..
– Мерлин! В чем дело? – донеслось сверху.
Я взглянул вверх, чтобы увидеть Сухэя, спускавшегося по хрустальной лестнице в дрожащей вуали света – за его спиной густело небо, полное звезд.
– Просто ищу птицу, – отозвался я.
– О-о, – сказа он, спустившись к площадке и ступая сквозь вуаль, которая сразу дематериализовалась, прихватив с собой и лестницу. Надеюсь, особенную птицу?
– Большую и черную, – сказал я. – И, вроде, говорящую.
Сухэй покачал головой.
– Я могу послать за такой, – сказал он.
– Это была особенная птица, – сказал я.
– Жаль, что ты упустил ее.
Мы вошли в коридор, и я, повернув налево, направился обратно в гостиную.
– Козыри разбросаны, – заметил дядя.
– Одним я пытался воспользоваться, а он почернел, из него вылетела птица, крича: "Запретно!" Вот я их и выронил.
– Звучит так, как если бы твой корреспондент – злой шутник, джокер, сказал он, – или заклят.
Мы опустились на колени, и он помог мне собрать Козыри.
– Последнее кажется более вероятным, – сказал я. – Это была отцовская карта. Я много раз пробовал запеленговать его, и на этот раз я был ближе, чем когда-либо. Я действительно слышал его голос во тьме, прежде чем вмешалась птица, и связь прервалась.
– Звучит так, как если бы он был заключен в место без света и, наверное, охраняемое магией.
– Конечно! – сказал я, подбивая колоду и пряча ее.
Нельзя потревожить ткань Отражения в точке абсолютной тьмы. Тьма столь же эффективна, как и слепота, когда кого-нибудь наших кровей надо лишить возможности побега. Что ж, это добавляет элемент рациональности к моему недавнему опыту. Кто-то, желающий, чтобы Корвин вышел из строя, был бы вынужден содержать его в очень темном месте.
– Ты когда-нибудь встречал моего отца? – спросил я.
– Нет, – отозвался Сухэй. – Насколько я помню, он под конец войны ненадолго посещал Дворы. Но я никогда не имел удовольствия.
– Ты слышал что-нибудь о его здешних делах?
– Только то, что она вместе с Рэндомом и другими жителями Эмбера присутствовал на встрече с Саваллом и его советниками – встрече, предшествовавшей мирному договору. После чего, как я понимаю, он пошел своими путями, и я даже не слыхал, куда они могли его завести.
– В Эмбере я слышал не больше, – сказал я. – Интересно… Он убил придворного… Лорда Бореля… незадолго до финальной битвы. Есть какой-нибудь шанс, что родственники Бореля могли искать его?
Дядя дважды щелкнул клыками, затем надул губы.
– Дом Птенцов Дракона… – задумался он. – По-моему, нет. Твоя бабушка была из Драконьих Птенцов…
– Знаю, – сказал я. – Но я практически не имел с ними дела. Некоторое расхождение во взглядах с Удящими…
– Пути Птенцов Дракона довольно воинственны, – продолжал Сухэй. Слава битвы. Боевая честь, понимаешь ли. Во времена мира не могу представить их недовольства делами военными.
Припомнив рассказ отца, я сказал:
– Даже если они считают убийство не то чтобы честным?
– Не знаю, – сказал он на это. – Трудно оценивать мнения по особым вопросам.
– Кто сейчас глава Дома Птенцов Дракона?
– Герцогиня Мелисса Миноби.
– Герцог, ее муж – Ларсус… Что случилось с ним?
– Он умер в битве у Лабиринта. Я полагаю, принц Джулиан из Эмбера убил его.
– И Борель – их сын?
– Да.
– О-хо-хо. Сразу двое. Я не сообразил.
– У Бореля два брата, сводный брат и сводная сестра, множество дядей, тетей, кузенов. Да, это большой Дом. И женщины Птенцов Дракона так же неудержимы, как и мужчины.
– О, да. Есть даже песни, такие как "Никогда-Ни-За-Что Незамужняя Драконья Девица". Есть какой-нибудь способ выяснить, не было ли у Корвина каких-то дел с Птенцами Дракона, пока он бывал здесь?
– Можно было бы немного поспрашивать, хотя это будет долго. Воспоминания вянут, след стынет. Не так все просто.
Он покачал головой.
– Сколько осталось до синего неба? – спросил я его.
– Довольно мало, – сказал он.
– Тогда я лучше отправлюсь в Пути Мандора. Я обещал брату позавтракать с ним.
– Увидимся с тобой позже, – сказал он. – На погребении… если не раньше.
– Да, – сказал я. – Догадываюсь, что мне лучше помыться и сменить одежду.
Через переход я направился к себе в комнату, где вызвал ванну с водой, мыло, зубную щетку, бритву; а также серые штаны, черные сапоги и пояс, пурпурные перчатки и рубашку, плащ цвета древесного угля, свежий клинок и ножны. Когда я привел себя в презентабельный вид, то совершил путешествие через лесную прогалину к приемной. Оттуда прошел в сквозной переход. Спустя четверть мили горной тропы, оборвавшейся на краю пропасти, я вызвал дымку и протопал по ней. Затем я направился прямо в Пути Мандора, пропутешествовав по синему пляжу под двойным солнцем ярдов, наверное, сто. Повернул направо, пройдя сквозь триумфальную арку из камня, поспешно миновал пузырящееся лавовое поле, и – дальше сквозь черную обсидиановую стену, которая привела меня в приятную пещеру, несколько шагов вдоль Обода, и – приемный покой его Путей.
Стена слева от меня была отлита из медленного пламени; та, что была справа – путь, с которого нет возврата, да немного света, проливающегося на перекопанное морское дно, где передвигались и ели друг друга яркие твари. Мандор сидел в человеческом облике перед книжным шкафом, одетый в черно-белое, ноги упирались в черную оттоманку, в руках – копия "Хвалы" Роберта Хасса, которую я ему дал.
Он улыбнулся, подняв взгляд.
– "Гончие смерти напугали меня", – сказал он. – Хорошие стихи, вот что. Как ты в этом цикле?
– Наконец-то отдохнул, – сказал я. – А ты?
Он положил книгу на небольшой столик без ножек, плававший поблизости, и встал. Тот факт, что он – совершенно очевидно – читал ее к моему приходу, никоим образом не умалял комплимента. Мандор был таким всегда.
– Вполне хорошо, спасибо, – отозвался он. – Пойдем, позволь мне накормить тебя.
Он взял меня за руку и подвел к стене огня. Она рухнула, как только мы подошли ближе, и наши шаги утонули в полосе мгновенной тьмы, за которой почти сразу последовала узенькая тропинка: солнечный свет просачивался сквозь ветви над головой, выгнутые аркой; по сторонам цвели фиалки. Тропа привела нас к выложенному плиткой патио; зелено-белый газебо – на его дальнем краю. Мы поднялись по ступеням внутрь к хорошо сервированному столу: холодные кувшины с соком и корзинки теплых булочек под рукой. Он сделал жест, и я уселся. С его следующим жестом возле меня возник графин с кофе.
– Вижу, ты припомнил мое утреннее нарушение этикета, – сказал я, подаренное Отражением Земля. Спасибо.
Он слегка улыбнулся, кивая и усаживаясь напротив меня. Птичье пение, которое я не смог идентифицировать, звучало с деревьев. Ласковый ветерок шуршал листьями.
– Чем ты намерен заняться в эти дни? – спросил я его, наливая кофе в чашку и разламывая булочку.
– В основном, смотреть на сцену, – отозвался он.
– Политическую сцену?
– Как обычно. Хотя недавний опыт в Эмбере склонил меня к тому, чтобы рассматривать ее как часть куда большей картины.
Я кивнул.
– И твои расследования с Фионой?
– И они тоже, – ответил он. – Они случились в очень необычные времена.
– Я заметил.
– И похоже, что конфликт Лабиринт-Логрус проявился в мирских событиях столь же явно, как и в масштабе космоса.
– Я тоже чувствую это. Но у меня есть предубеждения. В партию космоса меня списали рано и без карты подсчета очков. Можно подумать, я недавно обежал все округи и подтасовал каждый путь – к той точке, где мои дела покажутся частью большей картины. Мне это не совсем нравится, и если бы у меня был какой-нибудь способ отделаться от этих хвостов, я бы его использовал.
– Хм, – сказал Мандор. – А что если вся твоя жизнь целиком была изучением подтасовки?
– Я бы не чувствовал ничего хорошего, – сказал я. – Полагаю, я чувствовал бы себя так же, как сейчас, только еще напряженнее.
Он сделал жест, и передо мной появился изумительный омлет, преследуемый опоздавшим на мгновение дополнительным блюдом жареной картошки, смешанной с чем-то вроде зеленых чилли и лука.
– Все это гипотетично, – сказал я, принимаясь жевать, – разве нет?
Последовала длинная пауза, так как Мандор жевал, потом он сказал:
– По-моему, нет. По-моему, долгое время и до сих пор Силы клокотали бешено, но мы, наконец, подошли к концу игры.
– Что заставляет тебя влезать в эти дела?
– Началось это с тщательного обдумывания событий, – сказал он. Затем последовали формулировка и тестирование гипотез.
– Избавь меня от лекции по использованию научного метода в теологии и человечьих политиках, – сказал я.
– Ты спросил.
– Верно. Продолжай.
– Тебе не кажется странным, что Савалл угас как раз тогда, когда одновременно свершилось так много событий из тех, что долгое время были в подвешенном состоянии?
– Когда-нибудь ему пришлось бы уйти, – сказал я, – и все недавние потрясения, вероятно, хорошо этому поспособствовали.
– Выбор времени, – сказал Мандор. – Стратегическое расположение. Согласованность действий.
– Для чего?
– Чтобы посадить тебя на трон Хаоса, конечно, – ответил он.