Гражданин Воропаев, бомж, с неделю совсем не питал свое тело, которое, лежа на мокром темном чердаке, уже немного разложилось и слегка заплесневело. Последнее время Воропаев старался не шевелиться, чтобы не упустить из себя ни капельки силы, но вдруг, как наяву, увидел, что последние отмеренные ему песчинки жизни падают в дыру времени. Итак, орел или решка? Он подбросил монету своей судьбы и нырнул в водоворот событий, может быть, в последний раз. Почти на брюхе Воропаев сполз в подъезд, немного полежал там, изображая пьяного, потом выбрался через черный ход прямо во двор. Решил вначале навестить помойку, авось там найдется что-нибудь вкусненькое – таковым у него считалось все съедобное и не совсем тошнотворное на вид. Толкнулся он три раза локтями и заколдобился. Из окошка подвала, едва поднявшегося над асфальтом, дружелюбно глядело на него мурло зверя. "Ну, жри меня, откуси кусочек, а потом слопай без останков", – решил сыграть ва-банк Воропаев. Злыдень будто бы не обращал внимания на странные предложения. И тогда бомж, у которого нервишки пошаливали с самого рождения под забором, бросился в атаку. Вернее, дотянулся до мурла и тюкнул его консервной банкой. Было сделано все необходимое для самоубийства. Однако, монстр стрекотнул и, срыгнув какую-то белую массу, скрылся в подвальном помещении. От массы попахивало так же, как от сладкого творожка. И хоть слюни моментально наполнили воропаевский рот, распробовать странную "вкуснятину" страшным напряжением воли он себе запретил. Однако, увязаться следом он себе, как ни старался, запретить не мог. И вот люмпен свалился в темный подвал. Но на этом падение не закончилось, еще один нырок, и бетонного пола под животом не стало. Воропаев куда-то провалился, но потом будто резиновые ленты затормозили его, и, совсем застопорив, даже подбросили вверх. В итоге он опустился на что-то мягкое, пружинистое, похожее этими качествами на диван. Воропаев отдыхал недолго, потому что заметил, рука его, точнее, рукав не лежит на месте, кто-то теребит и таскает его. Бомж мысленно обделался от страха несколько раз (физически уже было никак), но чуток успокоился, заметив, что заигрывания с его рукой отчего-то затягиваются. Глаза его привыкли к мраку, слабо разжиженному светом, он даже разобрал очертания монстра, который, видимо, забавлялся с конечностью прежде, чем ее оттяпать. Прослеживаемый в характере хищника садизм вызвал ответное остервенение человека. С воплем: "Жри всерьез или вали отсюда" резанул он вражину острым краем неразлучной консервной банки крест-накрест. Несколько капель освежило ему лицо и губы, а животное фыркнуло и неожиданно затихло. Капли были вкусные, не в силах унять инстинкт съедания ближнего, бомж поддался бурлению в животе. Бурление это прошло волной по мышцам и расправило их. Воропаев, размышляя не больше, чем сомнамбула, навалился на тушку смертельного врага, содрал несколько панцирных щитков, которые на удивление легко поддались, и дикарски впился в мякоть. Она была похожа, даже при очень быстром сжирании, на смесь осетрины и индюшатины, причем вареной. Люмпен хавал (иными словами не назовешь) и откидывался, засыпая; отдремав, снова хавал. И так далее, в этой же незамысловатой последовательности. В один прекрасный момент он обнаружил, что от благородного по гастрономическим и моральным качествам животного осталось только несколько щитков, трубочек и усиков. К этому праздничному событию острота Воропаевского зрения увеличилась настолько, что он ясно различал себя и обстановку вокруг. Бомж был сыт, доволен и больше похож на человека. Физиономия, ранее напоминавшая взъерошенную воблу, перестала шелушиться, там и сям не болело (как полжизни до того), затянулись нарывы в разных частях тела, ушли в темное прошлое чирьи.
Обиталищем Воропаева была яйцевидная полость с жесткими, но теплыми стенками. Пол скрывало что-то похожее на обрезки лент и веревок. Эластичные канаты пробегали помещение вдоль и поперек, уходили вверх, к круглой дыре в потолке – там, очевидно, был вход-выход. К большой полости примыкало и несколько пещерок помельче. Одна смахивала на камеру хранения. В ней на полочках подрагивали мягкие комочки. А вот в другой, более студеной, в ячейках вылеживалась густая золотистая масса. Воропаев, которому отступать было некуда, макнул в это добро грязный палец и тщательно его облизал. Тщательно, потому что "добро" услаждало и распрямляло скрюченную душу бомжа. Набрав полную консервную банку странной вкуснятины, Воропаев вернулся в главную полость, горделиво прозванную им "гостиной", уселся по-турецки на полу и стал, часто купая палец в еде, рассуждать о сытной будущности. Неожиданно поток мечты был прерван хрустом и треском. Воропаев вскочил – силы уже накопились – решил, кто-то собирается заняться им, строго спросить за все. Бомж для начала чуть не задушил себя за то, что не стал рвать когти сразу после закусона. Он ухватился за первый попавшийся канат и попробовал ускользнуть из объятий зла, но тот не выдержал приращенного жратвой веса и лопнул. Воропаев рухнул вниз, как прыгун-неудачник, с проклятьем на устах. Тем временем, в духе наихудших предчувствий, кусок стены вылетел, пустив легкую пыль, и в проем один за другим вползли пятеро. Они обнюхали шелуху, оставшуюся на память от их товарища, и встали полукругом напротив вжавшегося в угол Воропаева, как бы для зачтения приговора. Видавший виды человек упал на колени. Не для того, чтобы вымаливать прощение, а намереваясь самого "широкого в плечах" зверя угостить по затылку. Человек хотел, чтобы твари его не мучили, а кинулись бы скопом и превратили мигом в фарш. Однако, "ударенный", казалось, был не от мира сего. Он, и заодно его товарищи, испуганно поджав усы, стравили уже известную "творожную массу". С торжествующим смехом Воропаев набрал полные ладони "творога" и, давясь не от голода, а от ощущения победы, стал жрать. Твари с почтением сложили головы на пол и наблюдали. Воропаев, когда пихать было некуда – столбик жорева дошел до низу – взревел, извергая изо рта потоки. Как же иначе, раз вокруг присутствующие провозглашают его вожаком, может, даже вождем, вроде Чингисхана.
Спустя три месяца мало кто мог нарывающего, гноящегося бомжа признать в элегантном господине Петре Эдуардовиче Воропаеве. Он теперь заводно смеялся двумя рядами сияющих золотых зубов, а из "кадилляка" ему отзывалось эхо девичьих звонких голосков.
Мясные стада, медовые, творожные – все его. Фермы в окрестностях города и за границей, фармацевтические фабрики, лаборатории, где узнается правда об эволюционных фокусах. И везде у Воропаева контрольный пакет акций. Селекция приносит какие угодно результаты. Выведены поводыри для слепых, сигнальщики для глухонемых и собутыльники для пьющих. Поголовье растет так, как нравится хозяину, ведь новые домашние животные харчят все подряд, от каши до угля, приноравливаясь или мутируя под любую кормежку, вдобавок сами занимаются своим жильем. Серьезные мужчины в английских костюмах: фермеры, биохимики, промышленники слетаются к штаб-квартире Воропаева, как стаи птиц. Они покупают рекордистов (причем, Петр Эдуардович частенько предпочитает чемоданы с наличными) и начинают прибыльные дела, везде, куда может ступить нога человека.
Личная скромность, нехитрый образ жизни, неприхотливость, а также целебность мяса, панциря, слюней, слизи, прочих выделений и отправлений составляют такую рекламу животным (в просторечьи – яшкам), что овцы, коровы и всякие свиньи перестают кого-либо интересовать, за исключением чудаков-аристократов и извращенцев. Бедные страны, потрясенные воропаевским чудом, завязывают с душиловкой и беспортошной нищетой, теперь у тамошних людей на уме – только сочные твари. "Гадов, гадов", – требует народ у власти, угрожая в случае отказа превратиться в неуправляемое стадо. Богатые местности вообще начинают цвести и пахнуть, кое-где бесятся с жиру, ну а в основном готовятся к поездкам на Венеру и Марс. По всему миру тьмы и легионы граждан решили связать свою судьбу с "дарами природы". Сановно-чиновное племя плачет – к этим тьмам и легионам уже не присосешься. Доподлинно известно, что денег будет столько, что даже одичавшие куры не станут их клевать.
А осточертевшие порядочным людям хищные наглые монстры были сметены, как крошки со стола, вдруг разлетавшимися суперстрекозами, которые, однако, канули в воду также без предупреждения. В знак признания их заслуг благодарные законодатели навеки запретили басню И.А.Крылова "Стрекоза и муравей".
Судя по таким делам, приближался Золотой Век.