Батчер, я не знала! Я не могла знать!
И эхом в их мозгах пронесся крик: Не могла… Не могла. Этот свет…
Я говорила Брассу, говорила ему, что вы должны говорить на языке без слова "я", и сказала, что не знаю такого языка; но один такой был, совершенно ясно – Вавилон-17!..
Конгруэнтные синапсы гармонично двигались, до тех пор пока не возник образ, и она вывела его из себя, увидела его…
…Отбывая заключение в одиночной камере на Титане, он шпорой царапал на зеленой стене поверх непристойностей, написанных за два столетия заключенными, карту, которую обнаружат после его побега и которая уведет преследователей в противоположном направлении; она видела его камеру четыре фута пространства – где он был три месяца, пока его собственные шесть с половиной футов не были истощены от голода до сто одного фунта и где он медленно умерал в цепях голода.
На тройной веревке из слов она выбралась из тюрьмы: голод, лестница, столб; умерать, отличить, брать; цепи, изменения, шанс…
Он взял свой выигрыш у кассира и был уже готов двинуться к выходу по опустевшему ковру "Казино Космика", когда черный крупье преградил ему путь, со странной улыбкой глядя на его мешок, туго набитый купюрами.
– Не хотите ли попытаться еще, сэр? Могу предложить такое, что наверняка заинтересует игрока вашего класса. – Его проводили к магнитной трехмерной шахматной доске с глазированными керамическими фигурками.
– Вы играете против нашего компьютера. При каждой потерянной фигуре ставите тысячу кредитов. Если выигрываете фигуру, получаете столько же. Шах дает или отнимает у вас пять тысяч. Мат дает выигравшему тысячу ставок…
Это была игра, чтобы выравнять его чрезмерный выигрыш.
– Пойду домой и возьму деньги, – обратился он к крупье.
Тот улыбнулся и ответил:
– Дом настаивает, чтобы вы играли.
Она следила, очарованная, как Батчер пожал плечами, повернулся к доске и… в семь ходов дал компьютеру "детский мат". Они молча выдали ему миллион кредитов – и трижды пытались убить его, пока он добрался до выхода из казино. Им это не удалось, но этот спорт был даже лучше игры.
Наблюдая за его действиями и реакциями в этой ситуации, ее мозг бился внитри него, изгибаясь от боли или удовольствия, которые испытывал он, от чуждых эмоций, ибо они были лишены "я" – невыразительные, механические, соблазнительные, мифические. _Б_а_т_ч_е_р_…
Она пыталась прервать безудержное кружение.
"…если вы все время понимали Вавилон-17, – бушевало в ее мозгу, почему вы использовал и его для игры, для ограбления банка, а днем позже вы утратили все и даже не сделали попытки вернуть что-нибудь себе?"
– Себе? Там не было "я".
Она снова вошла в его мысли и повела его за собой по извивам памяти.
– Свет… вы делаете! Вы делаете! – кричал он в ужасе.
– Батчер, – спросила она, более привыкшая к эмоциональным водопадам слов, чем он, – на что похож мой мозг в вашем мозгу?
– Яркое, яркое движение! – вопил он в аналитической точности Вавилона-17, грубый как камень, чтобы выразить многочисленные образы, рисунки, их сочетание, и смещение, и разделение…
– Это значит быть поэтом, – объяснила она, моментально приводя в порядок мысленные течения. – Но поэт по-гречески значит _с_о_з_д_а_т_е_л_ь или _с_т_р_о_и_т_е_л_ь_.
– Вот он! Этот рисунок. Ахххх! – такой яркий-яркий!
– Такая простая семантическая связь? – она была удивлена.
– Но греки были поэтами три тысячи лет назад, а вы – современный поэт. Вы соединяете слова на больших расстояниях, и их праздник слепит меня! Ваши мысли сплошной огонь, даже тени я не могу схватить. Они звучат как нежная мелодия, которая потрясает меня.
– Это потому, что вас никто и ничто не потрясало раньше. Но я польщена.
– Вы так велики внутри меня! Я вижу рисунок: преступное и артистическое сознание встречаются в одном мозгу с языком, как с нитью, между ними…
– Да, я начала думать о чем-то вроде…
– Летят мысли, имена Бодлер… Аххх!.. и Вийон.
– Это древние французские по…
– Слишком ярко! Слишком ярко! "Я" во мне недостаточно сильно, чтобы выдержать это. Ридра, когда я смотрю на ночь и звезды, то это всего лишь пассивный акт, но вы придаете всему такую окраску – даже звезды у вас окружены еще более яркими радугами!
– То, что вы воспринимаете, меняет вас, Батчер. Но это вам надо.
– Я должен… свет! В вас я вижу зеркало, в нем смешиваются картины, они вращаются и меняются!
– Мои стихи! – это было замешательство от внезапной наготы.
Определения "я" точные и величественные.
Она подумала:
– Вы зажигаете мои слова значениями, которые только мелькают для меня. Что меня окружает? Что такое я, окруженный вами?
Она видела его, совершающего грабеж, убийство, наносящего увечья, поскольку семантическая важность различия _м_о_й_ и _т_в_о_й_ была разрушена в столкновении синапсов.
– Батчер, я слышала, как оно звучало в ваших мускулах – это одиночество, которое заставило вас убедить Джебела извлечь наш "Рембо", просто чтобы иметь кого-нибудь рядом с вами, кто мог бы говорить на вашем аналитическом языке. По такой же причине вы старались спасти ребенка, шептала она.
Образы замкнулись в ее мозгу.
Длинная трава шелестела у плотины. Луна Аленно освещала дивный вечер. Плейнмобиль гудел, подрагивая мощным мотором. В нетерпении он коснулся рулевого колеса концом левой шпоры. Лилл извивалась около него, смеясь.
– Вы знаете, Батчер, если бы мистер Биг узнал, что вы направились сюда со мной в такую романтическую ночь, он был бы очень сердит. Вы действительно хотите взять меня с собой в Париж, когда закончите здесь свои дела?
Невыразимая теплота смешивалась в нем с нетерпение. Ее влажное плечо под его рукой, ее губы красны. Она собрала свои волосы цвета шампанского высоко над ухом. Ее тело возле него переливалось волнующими движениями, когда она поворачивала к нему лицо.
– Если вы обманите меня насчет Парижа, я скажу мистеру Бигу. Если бы я была умной девушкой, я подождала бы, пока вы возьмете меня туда, прежде чем позволить нам… подружиться, – дыхание ее благоухало в знойной ночи. Он положил ей на плечо вторую руку. – Батчер, заберите меня из этого горячего мертвого мира. Болота, пещеры, дождь! Мистер Биг пугает меня, Батчер! Возьмите меня от него в Париж! Только не надо притворяться. Я очень хочу уйти с вами, – она едва слышно хихикнула. – Я думаю, я… я вовсе не умная, после всего…
Он прижался ртом к ее губам – и сломал ей шею резким ударом ладони. Она упала, глаза по-прежнему были открыты. Гиподермическая ампула, которую она собиралась вонзить ему в плечо, выпала из ее руки, покатилась и замерла у педали газа. Он отнес девушку на плотину и вернулся, до бедер вымазанный тиной. Усевшись он нащупал кнопку рации.
– Все кончено, мистер Биг.
– Хорошо. Я все слышал. Утром можете получить деньги. Очень опрометчиво было с ее стороны пытаться мешать мне из-за этих пятидесяти тысяч.
Плейнмобиль двинулся, теплый ветерок высушил тину на его руках, высокая трава расступалась со свистом перед лыжами.
– Батчер!..
– Но это мое, Рида.
– Я знаю. Но я…
– И я собирался добраться до мистера Бига двумя неделями позже.
– Куда вы обещали взять его?
– В игровые пещеры Миноса… И однажды я затаился…
…Хотя это его тело, прижалось к земле под зеленым светом Крета, дыша широко открытым ртом, чтоб не выдать себя никаким другим звуком, это было ее ожидание, ее страх, подавляемый в себе. Грузчик в своем красном комбинезоне остановился и вытер пот носовым платком. Бестрый шаг вперед, хлопок по плечу. Грузчик, удивленный, обернулся, и сильные руки сжались на его горле, шпора вспорола ему живот, и внутренности расплескались по платформе, а затем бежать под оглушительный вой тревожной сирены, прыгать через мешки с песком, сорвать цепь и швырнуть ее в изумленное лицо охранника, который обернулся и стоял с нелепо растопыренными руками…
– Проломил вход и убежал, – сказал он ей. – Маскировка подействовала, и охранники не смогли выследить меня в лавовых полях…
– Откройтесь мне, Батчер. Откройте мне все про побег.
– Это больно, поможет ли? Я не знаю…
– Но в вашем мозгу нет слов. Только Вавилон-17, как мозговй шум компьютера, занятого чисто синаптическим анализом.
– Да, теперь вы начинаете понимать…
…он дрожал в ревущих пещерах Диса, где был замурован девять месяцев, ел пищу любимого пса Лонни, потом самого Лонни замерз, пытаясь преодолеть горы льда, пока внезапно планетоид не вышел из тени Циклопа, и сверкающая Церера загорелась в небе, так что через сорок минут талая вода в пещере доходила ему до пояса. Когда он, наконец, вытащил свои прыжковые сани, вода была горячей, а он – скользким от пота. Он на максимальной скорости прошел две мили до полосы сумерек, установив автопилот за мгновение до того, как, оглушенный жарой, потерял сознание. Это случилось за десять минут до наступления Божественных сумерек.
– Потерянного во тьме вашей утраченной памяти я должна найти вас, Батчер. Кем вы были до Нуэва-нуэва Йорка?
И он с нежностью повернулся к ней.
– Вы испуганы, Ридра? Как раньше…
– Нет, не как раньше. Вы научили меня кое-чему, и это изменило всю картину моего мира, изменило меня. Я думаю, что боялась раньше потому, что не могла делать то, что делали вы, Батчер. – Белое пламя стало голубым и дрожащим. – Но я боялась, потому что могла делать все это по собственным причинал, а не по вашему отсутствия причин, потому что я есмь, а вы суть. Я много больше теперь, чем раньше думала о себе, Батчер, и не знаю, благодарить ли вас или проклинать за то, что вы показали мне.
А что-то внутри кричало, заикалось и стихало. Она повернулась в молчании взятом у него, и в этом молчании повисло ожидание, что он заговорит сам, впервые.
– Посмотрите на себя, Ридра.
Отраженная в нем, она увидела в себе растущий свет, тьму без слов, только шум – нарастающий! И выкрикнула имя и форму. Сломанные пластины на корабле!
– Батчер, эти ленты могли быть сделаны на моей консоли только в моем присутствии! Конечно!..
– Ридра, мы сможем контролировать их, если сможем их назвать!
– Как, сейчас? Мы сначала должны назвать себя. А вы не знаете, кто вы!
– Ваши слова, Ридра. Сможем ли мы как-нибудь использовать ваши слова, чтобы узнать – кто я?
– Не мои слова, Батчер. Но, может быть, ваши, может Вавилон-17.
– Нет…
– Я есмь, – прошептала она, – верьте мне, Батчер, а вы – суть.