Ведя машину на большой скорости. Мел Бейкерсфелд слышал по радио, как в аэропорту вызывают со стоянок санитарные автомобили и направляют их к месту возможного приземления рейса два.

– Говорит наземный диспетчер, вызываю город двадцать пять.

Это был кодовый номер аэропортовской пожарной команды.

– Город двадцать пять на выезде слушает. Продолжайте.

– Передачу продолжаю. ЧП второй категории ожидается примерно через тридцать пять минут. Упомянутая машина повреждена, будет садиться на полосу три-ноль, если таковую освободят. В противном случае самолет посадят на полосу два-пять.

Диспетчеры аэропорта в своих переговорах по радио старались по возможности умалчивать о том, какой именно самолет терпит аварию. Выражение «упомянутая машина» служило именно этой цели. Авиакомпании были чрезвычайно щепетильны в этих вопросах, считая, что чем реже их будут упоминать в связи с несчастными случаями, тем лучше. Тем не менее Мел не сомневался, что все случившееся сегодня ночью получит самую широкую огласку – вероятнее всего, и за рубежом.

– Говорит город двадцать пять. Вызываю наземного диспетчера. Просит ли пилот дать пену на посадочную полосу?

– Пены не требуется. Повторяю: пены не требуется. Если пилот не требовал пены, значит, шасси не было повреждено и сажать самолет на брюхо не понадобится.

Мел знал, что сейчас уже все машины аварийной колонны – автопомпы, спасательные и пожарные машины, машины «скорой помощи» – приведены в действие и следуют за машиной брандмайора, у которого есть индивидуальная радиосвязь с каждой из них. При ЧП задержек не бывает. Все руководствуются одним правилом: лучше раньше, чем позже. Аварийная колонна остановится сейчас между двумя взлетно-посадочными полосами и затем двинется туда, куда будет надо. Делалось это не по наитию. Передвижение каждой машины было заранее предусмотрено и зафиксировано в подробном плане на случай аварийных ситуаций. Голоса в радиотелефоне умолкли. Мел включил свой микрофон.

– Наземный диспетчер, говорит машина номер один.

– Машина номер один, наземный диспетчер слушает.

– Поставлен ли в известность о создавшейся аварийной ситуации Патрони, который занимается самолетом, блокировавшим полосу три-ноль?

– Так точно. Держим с ним связь.

– Что говорит Патрони? Как у него дела?

– Он рассчитывает убрать застрявший самолет через двадцать минут.

– Есть у него стопроцентная уверенность?

– Нет.

Мел отключился. Одна рука на баранке, другая – на кнопке микрофона, он вел машину на максимальной скорости, какую можно было развить при плохой видимости в такую метель. Уже второй раз за этот вечер приходилось ему объезжать на машине аэропорт. Огни рулежных дорожек и взлетно-посадочных полос, словно путеводные звезды, мелькали мимо. Таня Ливингстон и Томлинсон, репортер из «Трибюн», сидели на переднем сиденье рядом с ним.

Несколько минут назад Таня передала Мелу свою записку с известием о том, что на рейсе два произошел взрыв и самолет возвращается на базу, и Мел, вырвавшись из окружавшей его толпы медоувудцев, тотчас бросился к эскалаторам, ведущим в подземный гараж, где стояла его служебная машина. Таня бежала за ним. Сейчас его место – на полосе три-ноль, где, если потребуется, он должен взять все в свои руки. В центральном зале, прокладывая себе путь к эскалаторам, он увидел репортера «Трибюн» и бросил ему на ходу:

Томлинсон не стал задавать вопросов и последовал за Мелом. И сейчас, пока Мел гнал машину, опережая, где только можно, выруливавшие впереди самолеты, Таня передавала репортеру содержание полученных с рейса два радиограмм.

– Постойте, дайте-ка мне разобраться, – сказал Томлинсон. – У вас здесь, значит, всего только одна полоса имеет достаточную длину для таких посадок и при этом идет в нужном направлении?

– Да, только одна, – угрюмо подтвердил Мел. – Хотя полагалось бы иметь две. Он с досадой вспомнил о том, как на протяжении трех лет много раз ставил вопрос о постройке еще одной взлетно-посадочной полосы, дублирующей полосу три-ноль. Это было насущно необходимо. Объем работы аэропорта и требования безопасности свидетельствовали о том, что предложение Мела надо претворять в жизнь, тем более что на постройку полосы ушло бы не менее двух лет. Однако сторонники иной точки зрения взяли верх. Денег на новую взлетно-посадочную полосу не нашлось, и она не была построена. Более того – даже не запланирована, несмотря на все старания Мела.

Во многих других случаях Мелу удавалось склонить на свою сторону Совет уполномоченных. По поводу новой взлетно-посадочной полосы он беседовал с каждым из членов Совета в отдельности и заручился поддержкой каждого из них, однако потом все их обещания оказались пустым звуком. Теоретически Совет уполномоченных являлся организацией, как бы не зависимой от политических влияний, но на деле назначение в Совет зависело от мэра города, да и большинство членов Совета сами были политическими деятелями. Если на мэра оказывалось давление с целью продвинуть какой-нибудь другой проект, также требующий финансирования, но зато весьма заманчивый в глазах избирателей, это давление быстро давало результаты.

Вот почему, с горькой иронией думал Мел, проект новой взлетно-посадочной полосы заваливали трижды, в то время как строительству трехэтажной стоянки для автомашин, далеко не столь необходимой, но зато более наглядно демонстрирующей заботу об избирателях, не чинили никаких препон.

Кратко и без обиняков Мел обрисовал Томлинсону положение, не преминув упомянуть о его политической подоплеке, чего он прежде никогда не позволял себе делать, разве что в частных беседах.

– Мне бы хотелось иметь право сослаться на вас. – Голос Томлинсона выдавал охватившее его волнение. Репортер уже понял, что ему дают в руки сенсационный материал. – Вы разрешите?

Мел понимал, что появление этого в печати вызовет черт знает какой вой. Уже в понедельник утром начнутся возмущенные звонки из муниципалитета. Но кто-то должен сказать правду во всеуслышание. Люди имеют право знать, какой опасности они подвергаются.

– Валяйте, – сказал Мел. – Я сейчас в подходящем настроении для такого интервью.

Мел смотрел прямо перед собой на рулежную дорожку, намереваясь обогнать самолет компании «Истерн», заворачивавший налево. Он думал: неужели то, что происходило с ним последние два-три года, даже другим бросалось в глаза, неужели этот упадок духа был столь очевиден?

Таня, сидевшая совсем рядом, так что он ощущал ее близость и исходившее от нее тепло, проговорила негромко:

– Мы вот все время толкуем о взлетно-посадочных полосах, об этих медоувудцах, об общественном мнении и всякое такое прочее, а меня не покидает мысль о тех, кто там, в этом самолете. Что они сейчас чувствуют, как им, наверное, страшно.

– Да, им, конечно, страшно, – сказал Мел. – Если они не потеряли сознания и отдают себе отчет в случившемся. Мне бы тоже было страшно на их месте.

Мелу припомнилось, какой ужас пережил он много лет назад, когда у него зажало ногу в потерявшем управление военном самолете. И при этой мысли тотчас заныла старая рана, словно воспоминание пробудило к жизни уснувшую боль. Волнения последних часов заглушили все остальное, но сейчас, как всегда в минуту усталости и перенапряжения, рана снова дала себя знать. Мел, сжав губы, ждал, когда боль утихнет.

Он прислушался по радио к переговорам наземных служб. Затем снова включил свой микрофон.

– Говорит машина номер один, вызываю наземного диспетчера. Вы получили сообщение о том, в каком положении окажется пострадавший самолет, если ему не дадут полосы три-ноль?

– Машина номер один, мы вас слышим, чрезвычайность положения понимаем. Это вы, мистер Бейкерсфелд?

– Да, это я.

– Не отключайтесь, пожалуйста, сэр. Мы сейчас принимаем еще одну радиограмму.

Машина Мела уже приближалась к полосе три-ноль. От того, что сейчас сообщат, будет зависеть, придется ли Мелу прибегнуть к самым крайним, отчаянным мерам, мысль о которых его не покидала ни на секунду.

– Машина номер один, говорит наземный диспетчер. Только что получена радиограмма с интересующего вас самолета, – передал Чикагский центр. – Начинаю: «Прямой курс до Линкольна ничего нам не даст, если нас посадят на ВПП два-пять… Самолет тяжело нагружен, садиться будем на большой скорости…»

В машине управляющего аэропортом трое людей напряженно слушали радиограмму Вернона Димиреста. При словах: «Если нас посадят на ВПП два-пять… вы будете иметь разбитую машину и груду трупов…» Мел слышал, как Таня тихонько ахнула, и почувствовал, что она вся дрожит.

Мел собирался уже подтвердить прием и отключиться, когда наземный диспетчер заговорил снова:

– Машина номер один… мистер Бейкерсфелд, получена еще одна радиограмма, дополнительно к предыдущей, адресована лично вам – от вашего зятя. Может быть, примете ее по телефону?

– Исключено, – сказал Мел. – Передавайте, я слушаю.

– Мистер Бейкерсфелд, – диспетчер явно колебался. – Радиограмма сугубо личного характера…

Диспетчер, так же как и Мел, знал, что передачу по радио в аэропорту будет слушать много посторонних ушей.

– Радиограмма имеет отношение к создавшейся ситуации?

– Безусловно.

– Тогда читайте.

– Слушаюсь, сэр. Начинаю: «Это по твоей милости, сукин ты сын, заварилась вся эта каша. Ты не хотел слушать, когда я говорил: к дьяволу страховки в аэропорту…»

Мел, сжав зубы, прослушал радиограмму до конца, затем бесстрастно подтвердил прием: «Вас понял», – и отключился. Должно быть, несмотря на катастрофическое положение, в котором находился самолет, Вернон получал большое удовольствие, посылая эту радиограмму, думал Мел, а узнай он о том, при каких обстоятельствах была она передана по назначению, это порадовало бы его вдвойне.

По существу же, вторая радиограмма была излишней. Мел принял решение уже после первой.

Он выехал на полосу три-ноль. В лучах прожекторов видно было кольцо служебных машин вокруг застрявшего в снегу «боинга». Мел с облегчением отметил, что снега на полосе немного и вся она, за исключением участка, занятого самолетом, уже расчищена.

Мел переключился на волну технических служб аэропорта.

– Машина номер один вызывает пульт управления снежной командой.

– Пульт управления слушает. – Голос Дэнни Фэрроу звучал устало, что было совсем не удивительно. – Валяй, что там у тебя?

– Дэнни, – сказал Мел, – разъедини «Анаконду». Снегоочистители «ошкош» и тяжелые грейдеры срочно отправь на полосу три-ноль к застрявшему самолету, и пусть ждут там дальнейших распоряжений. Как только они туда двинутся, тотчас сообщи мне.

– Вас понял, исполняю. – Мелу показалось, что Дэнни хотел что-то спросить, но раздумал. Секунду спустя сидевшие в машине услышали, как он на той же волне дает распоряжение «лидеру» «Анаконды».

Репортер «Трибюн» наклонился к Мелу за спиной у Тани.

– Я все пытаюсь как-то увязать одно с другим, – сказал он. – Насчет страховок… Ваш зять – один из наиболее влиятельных членов Ассоциации пилотов гражданской авиации, не так ли?

– Так. – Мел остановил машину в нескольких футах от ярко освещенного прожекторами участка полосы, в центре которого находился огромный лайнер. Работа здесь кипела вовсю. Вокруг самолета и под его брюхом – везде люди трудились лихорадочно, ожесточенно. Мелькнула коренастая фигура Патрони, отдававшего распоряжения. Мел ждал ответа от Дэнни Фэрроу, чтобы затем присоединиться к Патрони. Томлинсон проговорил с расстановкой:

– Я сейчас припоминаю, что уже слышал как будто об этих страховках. Кажется, ваш зять поднял большой шум по поводу страхования жизни в аэропорту, против которого восставала и Ассоциация пилотов, но вы уложили его на обе лопатки – так?

– Не я уложил, а Совет уполномоченных, но я был согласен с ним.

– Мне бы хотелось, если позволите, задать вам несколько нескромный вопрос: события этой ночи не заставили вас изменить вашу точку зрения?

– Но послушайте, право же, сейчас не время… – вмешалась Таня.

– Я вам отвечу, – сказал Мел. – Я не изменил своей точки зрения, пока еще не изменил. Но я буду над этим думать.

Мел рассуждал так: сейчас не время менять свою позицию в этом вопросе (если вообще ее следует менять). Нет, во всяком случае, не сейчас, в горячке, в смятении чувств, в обстановке катастрофы. Пройдет день-другой, и трагические события этой ночи получат более ясную и трезвую оценку. Тогда он и сможет решить, надо ли ему настаивать на том, чтобы Совет уполномоченных пересмотрел свое отношение к этому вопросу. Вместе с тем никто, конечно, не станет отрицать, что все случившееся значительно укрепило позицию Вернона Димиреста и Ассоциации пилотов гражданской авиации.

Система страховых автоматов казалась самому Мелу наименее приемлемой, хотя в случае с Герреро страховой полис и был приобретен другим путем. Ну, а если система страхования через агентов будет действовать по-прежнему еще в течение нескольких лет – до тех пор, пока общественное мнение в этом вопросе не оформится с полной очевидностью, – тогда, может быть, удастся выработать какие-то меры, гарантирующие невозможность злоупотреблений…

Но хотя Мел и решил не делать пока окончательных выводов, тем не менее он чувствовал, что прежняя его уверенность поколеблена.

Радио, все еще настроенное на волну технических служб, снова заговорило:

– Машина номер один, говорит пульт управления снежной командой.

– Валяй, Дэнни, – сказал Мел.

– Четыре снегоочистителя и три грейдера во главе с «лидером» направляются, как было велено, к ВПП три-ноль. Какие будут приказания?

Мел заговорил неторопливо, тщательно подбирая слова: он знал, что где-то в недрах КДП все записывается на магнитофонную ленту. И за каждое слово ему придется потом держать ответ. Но и помимо этого он хотел, чтобы все, что он скажет, было понято абсолютно точно.

Все ли ясно?

Томлинсон негромко свистнул. Таня повернулась к Мелу, пытливо взглядываясь в его лицо.

Радио молчало. Затем послышался голос Дэнни Фэрроу.

– По-моему, ясно. Но проверить не мешает. – И Дэнни кратко повторил основной смысл распоряжения. Мел понимал, что Дэнни сейчас взмок не меньше, чем он сам.

– Правильно, – сказал Мел. – И особенно учти одно: если придется пускать в ход тяжелую технику, делать это будете по моему указанию, только по моему.

– Что ж, – сказал Дэнни, – по мне, лучше ты, чем я. Ты, конечно, понимаешь, Мел, что наша техника сделает с этим «боингом»?

– Она его уберет оттуда, – сказал Мел сухо. – А в настоящий момент это самое главное.

Мел знал, что в распоряжении технических служб аэропорта имеется немало всевозможного оборудования для выполнения такой грубой работы, как расчистка территории, но «Анаконда», уже находившаяся на летном поле, могла сделать это быстрей и надежней. Он отключился и положил микрофон.

Томлинсон сказал с сомнением:

– Уберет?! Лайнер стоимостью в шесть миллионов долларов вы будете убирать с помощью снегоочистителей? Но, черт побери, вы же разнесете его в клочья! А потом «Аэрео-Мехикан» и страховые компании сделают то же самое с вами.

– И это меня не удивит, – сказал Мел. – Хотя, конечно, многое зависит от точки зрения. Если бы владельцы и страхователи «боинга» находились сейчас на борту того, другого самолета, который вот-вот должен сесть, они, вероятно, кричали бы: «Давай! Давай!»

– Ну что ж, – сказал репортер, – одно несомненно: надо обладать большим присутствием духа, чтобы принять такое решение.

Таня украдкой сжала руку Мела; она проговорила негромко, взволнованно:

– Я тоже кричу: «Давай!» Вы правильно поступаете. Что бы ни случилось потом, этой минуты я не забуду.

Вдали уже показалась вызванная Мелом колонна снегоочистителей и грейдеров; они быстро приближались, мерцая сигнальными огнями на крыше.

– Но, может быть, еще ничего не понадобится. – Мел стиснул руку Тани, потом отпустил ее и распахнул дверцу машины. – В нашем распоряжении двадцать минут. Будем надеяться, что этого окажется достаточно.

Услышав, что намерен предпринять Мел, Патрони едва не потерял самообладания.

– Сдвигать снегоочистителями совершенно целый самолет? Да ты что – ума лишился?

– Нет, – сказал Мел. – Я лишился нужной мне для посадки полосы.

На какую-то секунду Мела охватило отчаяние: он видел, что никто из ответственных лиц, кроме него самого, не понимает, сколь необходимо любой ценой очистить полосу три-ноль. Если он осуществит свое намерение – а он готов был это сделать, – лишь немногие одобрят его действия. Более того, он нисколько не сомневался, что найдутся и такие – особенно среди представителей компании «Аэрео-Мехикан», – кто станет задним числом утверждать, что он мог бы попытаться сделать еще и то и это или что поврежденный самолет можно было в конце концов посадить и на полосу два-пять. Да, как видно, принятое им решение ни у кого, даже у друзей, не найдет поддержки. И все же это не поколебало его решимости.

Поглядев на грейдеры и снегоочистители, выстроившиеся в колонну справа от лайнера, Патрони швырнул сигару в снег. Потом достал другую и проворчал:

– Попробую спасти тебя от этого безумия. Убери свои заводные игрушки подальше от самолета, да так, чтобы они не мозолили мне глаза. Через пятнадцать минут, а может, и раньше, я выкачу его отсюда.

Мел крикнул, стараясь перекрыть шум ветра и рев машин:

Патрони угрюмо кивнул. Мел видел, что хотя главный механик и отвел душу, его обычная задиристая самоуверенность несколько поколеблена.

Мел вернулся к своей машине. Таня и Томлинсон, поеживаясь от холода, стояли возле нее и смотрели, как подводят траншеи под самолет. Как только Мел залез в машину, они последовали его примеру: приятно было очутиться в тепле.

Мел снова вызвал по радио КДП – на этот раз непосредственно руководителя полетов. После короткой паузы он услышал его голос. В нескольких словах Мел изложил ему свой план.

Он добивался от диспетчерской службы только одного: ему необходимо было знать точно, сколько еще он может ждать, прежде чем приводить в действие снегоочистители и грейдеры, которым потребуется всего несколько минут, чтобы убрать самолет с полосы.

– Согласно последним сообщениям, – сказал руководитель полетов, – упомянутый самолет войдет в нашу зону наблюдения раньше, чем мы предполагали. Чикагский центр рассчитывает передать его нам через двенадцать минут, после чего еще восемь-десять минут мы будем контролировать полет. Приземление произойдет самое позднее в ноль один двадцать восемь.

Мел бросил взгляд на часы. Стрелки на тускло освещенном циферблате показывали час одну минуту пополуночи.

– Решение о том, на какую полосу сажать самолет, – продолжал руководитель полетов, – должно быть принято не позже чем за пять минут до посадки. После этого участь самолета будет решена: мы уже не сможем его завернуть.

Следовательно, мысленно подсчитал Мел, до момента, когда надо принимать окончательное решение, остается семнадцать минут, а может быть, и меньше – все зависит от того, когда самолет войдет в зону наблюдения аэропорта. Значит, времени оставалось даже меньше, чем он сказал Патрони.

Мел почувствовал, что снова весь взмок.

Может быть, сказать Патрони, предупредить, что времени у них меньше, чем они рассчитывали? Нет, решил Мел. Главный механик и так не теряет ни секунды. Подгонять его было бы бессмысленно.

Мел снова взял микрофон:

– Говорит машина номер один, вызываю КДП. Мне нужна постоянная информация об идущем к нам на посадку самолете. Прошу оставить эту частоту исключительно в моем распоряжении.

– Есть, – последовал ответ руководителя полетов. – Мы уже переключили все регулярные рейсы на другую частоту. Будем давать вам постоянную информацию.

Мел подтвердил прием и отключился.

– Что теперь будет? – спросила Таня.

– Будем ждать. – Мел снова поглядел на часы.

Прошла минута. Две минуты.

Из автомобиля было видно, как рабочие продолжают лихорадочно рыть траншеи впереди и по бокам застрявшего лайнера. Прорезав мрак светом фар, подкатил еще один грузовик. Откинув задний борт, рабочие выпрыгнули из кузова и присоединились к тем, кто уже трудился возле самолета. Коренастая фигура Патрони появлялась то здесь, то там; он давал указания, подбадривал.

Снегоочистители и грейдеры стояли, вытянувшись в цепочку, и ждали. «Прямо как стервятники», – невольно подумалось Мелу.

Молчание нарушил Томлинсон.

– Знаете, о чем я думаю? – Когда я был мальчишкой – и ведь не так уж много с тех пор воды утекло, – здесь были еще поля и луга… Летом колосились пшеница и ячмень, на выгоне паслись коровы. И был маленький травяной аэродром, совсем крошечный – никто и подумать не мог, что он разрастется в такую махину. Рейсовые самолеты принимал только городской аэропорт.

– На то вам и авиация, – сказала Таня. Она рада была перевести разговор на другое, отвлечься на минуту от мыслей о том, чего они все ждали в таком напряжении. – Мне кто-то говорил, что, когда работаешь в авиации, жизнь кажется длиннее, потому что все здесь так часто и так быстро меняется.

– Ну, не все и не так уж быстро, – возразил Томлинсон, – в аэропортах, например, перемены происходят не слишком-то быстро. Как вы считаете, мистер Бейкерсфелд, это верно, что через три-четыре года в авиации будет сплошной хаос?

– Хаос – вещь относительная, – сказал Мел. Все его внимание по-прежнему было приковано к тому, что происходило за стеклом его машины. – В жизни мы сталкиваемся с ним в самых разных проявлениях и так или иначе приспосабливаемся.

– Вам не кажется, что вы уклоняетесь от прямого ответа?

– Да, – сказал Мел, – вероятно.

Сделав над собой усилие. Мел постарался вникнуть в слова Тамлинсона.

– Так было всегда, – сказал Мел, – в авиации прогресс в воздухе постоянно опережал прогресс на земле. Временами нам казалось, что мы нагоним и пойдем в ногу – в середине шестидесятых годов мы почти достигли этого. И все же так не получилось. Видимо, самое большее, чего мы можем добиться, – это не слишком плестись в хвосте.

Но репортер не унимался:

– Что же мы должны предпринять в отношении аэропортов? Что мы можем предпринять?

– Прежде всего мы должны научиться мыслить шире, давать волю воображению. Нужно освободиться от железнодорожного способа мышления.

– Вы считаете, что мы от него еще не освободились?

Мел кивнул.

– К несчастью, мы сталкиваемся с ним довольно часто. Все наши старые аэропорты представляют собой просто имитацию железнодорожных вокзалов, потому что их строителям приходилось опираться на опыт своих предшественников. Потом это стало уже шаблоном. Вот почему и в наши дни так много «вытянутых» аэропортов, где здание аэровокзала тянется до бесконечности и пассажиры вынуждены вышагивать не одну милю.

– А их не перестраивают? – спросил Томлинсон.

Радиопозывные прервали слова Мела.

– КДП – машине номер один и городу двадцать пять. Чикагский центр сообщает: по его расчетам, интересующий вас самолет войдет в зону наблюдения и будет передан КДП Линкольна в ноль один семнадцать.

На часах Мела было один час шесть минут пополуночи. Значит, самолет прибывал на минуту раньше, чем рассчитывал руководитель полетов. В распоряжении Патрони оставалось на минуту меньше времени; в распоряжении Мела – только одиннадцать минут. После чего он должен будет принять решение.

– Машина номер один, произошли ли изменения на ВПП три-ноль?

– Изменений нет.

– А кто они такие – эти творцы нового, о которых вы говорите? – спросил Томлинсон. – Кто это?

– Ну, перечислять их по именам было бы нелегко, – рассеянно ответил Мел.

Он напряженно наблюдал за происходившим на поле. Теперь все пространство перед «Боингом-707» было очищено от машин, и Мел увидел запорошенную снегом фигуру Патрони, поднимавшегося по трапу в пилотскую кабину лайнера. На последней ступеньке Патрони остановился, обернулся и махнул кому-то рукой; видно было, что он кричит что-то стоявшим внизу. Вот он открыл дверь самолета и исчез за ней, и почти тотчас другая, более стройная и подвижная фигура поднялась по трапу за ним следом. Дверь самолета захлопнулась. Трап откатили. Томлинсон снова спросил:

– Мистер Бейкерсфелд, не назовете ли вы хоть кого-нибудь из этих людей – из тех, кто не лишен воображения и яснее представляет себе будущее аэропортов.

– Верно, – сказала Таня, – если можете, назовите…

«Они затеяли игру в шарады, когда в доме пожар», – промелькнуло в голове у Мела. Ну что ж, если Таня хочет, чтобы он принял участие в этой игре, – пожалуйста.

– Надо подумать, – сказал он. – Фокс из Лос-Анжелеса; Джозеф Фостер из Хьюстона – сейчас он в Американской ассоциации воздушного транспорта; Элан Бойд из правительства и Томас Сюлливан из управления Нью-Йоркского порта. Затем из авиакомпаний: Хейлеби из «Пан-Ам»; Херб Годфрей из «Юнайтед». В Канаде – Джон С. Паркин. В Европе – Пьеро Кот из «Эр-Франс»; граф Кастелл в Германии. Есть и другие.

– Плюс Мел Бейкерсфелд, – вставила Таня. – Надеюсь, вы его не забыли?

Томлинсон, делавший пометки у себя в блокноте, проворчал:

– Этого-то я и сам записал. Тут все ясно без слов.

Мел улыбнулся. Но так ли уж все ясно, подумалось ему. Когда-то, и не столь давно, это несомненно было так. Но он знал, что в общенациональном масштабе его имя уже перестало звучать. Когда это случается, когда по тем или иным причинам тебя оставляют за бортом, ты обречен на скорое забвение, и потом тебе уже не может быть возврата назад, как бы ты к этому ни стремился. Это не значит, что его работа в международном порту Линкольна не имела прежнего значения или что он делал ее хуже. Свои обязанности управляющего аэропортом он исполнял не хуже, а возможно, даже лучше прежнего, и он сам это понимал. Но его вклад в общее дело больше не привлекал к себе внимания. Он поймал себя на том, что эти мысли посещают его уже второй раз за сегодняшний вечер. Но так ли уж все это важно? Имеет ли это значение для него самого? Да, признался он себе: имеет!

– Смотрите! – внезапно воскликнула Таня. – Они запускают двигатели!

Репортер прильнул к окну. Мел почувствовал, как забилось у него сердце.

Позади третьего двигателя застрявшего «боинга» появилось сероватое .облачко дыма, сгустилось и взвилось вверх. Двигатель завыл, вой перешел в ровное гудение. Струя воздуха прорвала и рассеяла пелену снега.

Второе облачко дыма поднялось над четвертым двигателем, и снова закрутился снежный вихрь, уносящийся прочь.

– Машина номер один и город двадцать пять, говорит наземный диспетчер. – Радиоголос прозвучал так внезапно, что Мел почувствовал, как вздрогнула Таня. – Чикагский центр передает новые данные. Упомянутый самолет войдет в зону приближения в ноль один шестнадцать, то есть через семь минут.

Самолет прибывает еще раньше, понял Мел, и, следовательно, в их распоряжении остается еще на минуту меньше.

Мел снова бросил взгляд на часы.

На самолете запустили второй двигатель, затем первый. Мел сказал тихо:

– Он еще может успеть. – И тут же вспомнил, что все четыре двигателя уже дважды запускались сегодня вечером и обе попытки выкатить самолет потерпели неудачу.

Темная фигура со светящимися жезлами, маячившая перед застрявшим самолетом, отодвинулась дальше, чтобы ее было видно из пилотской кабины. Сигнальщик поднял жезлы над головой. Это означало: «Путь свободен». Мел прислушивался к гулу моторов и понимал, что они работают еще не на полную мощность.

Оставалось шесть минут. «Почему Патрони не дает до отказа?»

Таня произнесла каким-то странным, не своим голосом:

– Нет, я, кажется, не в состоянии этого выдержать.

– А меня даже пот прошиб, – сказал репортер.

«Патрони дает полный! Наконец-то!» – подумал Мел, услышав нарастающий, оглушительный рев двигателей, и всем телом почувствовал их вибрацию. За хвостом самолета во мраке, прорезанном мерцанием ограничительных огней, бешено взметнулись ввысь снежные вихри.

– Машина номер один, – прозвучал резкий радиоголос. – Говорит наземный диспетчер. Как с ВПП три-ноль? Есть ли какие-нибудь изменения?

Мел взглянул на часы: в распоряжении Патрони оставалось три минуты.

– Самолет не стронулся с места, – сказала Таня, тоже прильнувшая к ветровому стеклу машины. – Все двигатели работают, но он не трогается с места.

Однако там еще не сложили оружия. Об этом говорили снежные вихри. И все же Мел видел, что Таня права. Самолет был недвижим.

Снегоочистители и грейдеры подошли ближе. Ярко поблескивали сигнальные мигалки.

– Подождите еще, – сказал Мел в микрофон. – Воздержитесь направлять самолет на ВПП два-пять. Положение на три-ноль сейчас изменится.

И он переключил радио на волну пульта управления снежной командой, чтобы двинуть вперед технику.