Когда взметнувшиеся потоки брызг от посадки на воду улеглись, мы обнаружили, что по-прежнему сидим в кабине, а самолет лениво скользит по поверхности воды. Но это был не океан: рисунков на поверхности воды не было.
Мы плыли по поверхности горного озера. Сосны и ели доходили до самого берега, который имел медовый оттенок. Вода ясно поблескивала под нами, а на песке играли узоры светотени. Мы плыли так некоторое время, пытаясь понять, где мы.
– Лесли! – воскликнул я. – Здесь я учился садиться на воду! Это озеро Хили. Мы не попали в другой мир!
Она искала каких-то особых примет, чтобы доказать мне, что я ошибаюсь.
– Ты уверен?
– Вполне. – Я вновь осмотрелся. Крутые склоны, покрытые лесом, слева от нас, низкие деревья на другом конце озера. За деревьями должна быть долина.
– Ура! – воскликнул я, но слово прозвучало без всякого восторга, и, более того, я произнес его один.
Я повернулся к Лесли. Ее лицо было хмурым от разочарования.
– О, я знаю, что мне бы следовало радоваться нашему возвращению на Землю, но ведь мы только начали учиться. Сколько всего мы еще могли бы узнать!
Она была права. Я тоже чувствовал себя обманутым, будто в зале зажгли свет, а актеры уходят со сцены и расходятся по домам до того, как пьеса подошла к концу.
Я отпустил водяной руль, нажал на педаль, чтобы повернуть к берегу, и услышал, как у Лесли перехватило дыхание.
– Смотри! – Она указывала в сторону берега.
Прямо против нашего правого крыла, в направлении поворота, стоял, вытянутый носом на песок такой же как у нас «Мартин Сиберд».
– Ага! – сказал я. – Вот оно что. Теперь у меня не остается никаких сомнений. Здесь летают многие. Мы дома, все в порядке.
Я прибавил газу, и мы направились поперек озера к другому гидроплану.
Нигде не было никакого движения, никаких следов жизни. Я заглушил мотор, и мы проплыли последние несколько ярдов по направлению к берегу в тишине. Киль мягко зашуршал по песку в двухстах футах от другого самолета.
Я выбрался из самолета, ступил в воду, которая была мне по щиколотку, и помог Лесли сойти на берег. Затем я поднял киль нашего летающего кораблика и вытащил его еще на один фут на песок.
Лесли направилась к другому гидроплану, пока я закреплял якорь в песке.
– Кто здесь? – сказала Лесли. – Есть здесь кто-нибудь?
– Что, там никого нет? – спросил я, подходя к ней.
Она не ответила. Она стояла возле другого аэроплана и заглядывала в кабину.
Это летающее судно было близнецом нашего Ворчуна. Оно было украшено снежно-радужным рисунком, который мы сами придумали для своего самолета. Обивка кабины была того же цвета, что и наша, тот же ковер на полу – все было таким же, вплоть до наклейки на лобовом стекле и надписей на панели управления.
– Совпадение? – спросила Лесли. – Другой гидроплан точно такой же, как Ворчун!
– Странно. Очень странно.
Я протянул руку и потрогал радиатор. Мотор все еще был теплым.
– У-у-у! – прогудел я, когда жутковатое предчувствие охватило меня. Я взял руку Лесли, и мы направились к нашему аэроплану.
На полпути к нему она остановилась и оглянулась.
– Посмотри! Здесь нет ни одного отпечатка человеческой ноги, кроме наших. Как может кто-то подплыть к берегу, высадиться из аэроплана, исчезнуть и не оставить даже отпечатков на берегу?
Мы стояли между двух Ворчунов, озадаченные.
– Ты уверен в том, что мы на Земле? – спросила она. – Кажется, мы все еще путешествуем по узорам.
– А это – точная копия озера Ходи? – подхватил я. – А как после нас могут оставаться отпечатки, если мы по-прежнему призраки?
– Ты прав. Если бы мы приземлились на узор, мы бы встретили своих двойников, – сказала она. Лесли постояла молча какое-то мгновение, а затем озадаченно повернулась в сторону другого «Сиберда».
– Если мы все еще путешествуем по узорам, это может быть очередным испытанием для нас, – сказал я. – Поскольку нам кажется, что здесь больше никого нет, урок может состоять в том, чтобы мы научились узнавать себя в каком-то другом виде. Мы не можем здесь быть одни. Мы никогда не одиноки, если при этом не верим в то, что мы одиноки.
Ярко-красный свет вспыхнул в двадцати футах от нас, и там возникло наше знакомое другое «я» в белых джинсах и блузке.
– Почему я так люблю вас? Потому, что вы умеете помнить! – Она протягивала руки навстречу нам.
– Пай! – Моя жена бросилась к ней в объятия.
В этом месте, о котором мы не знали, что это за мир, мы не были призраками, и могли действительно кого-то обнять.
– Как приятно снова видеть тебя! – воскликнула Лесли. – Ты даже не представляешь себе, где мы побывали! Но самое интересное и самое ужасное... о, Пай, мы можем так много всего рассказать тебе, нам так много всего еще нужно понять!
Пай повернулась ко мне.
– Мы рады, что ты вернулась! – сказал я, тоже обнимая ее. – Почему ты покинула нас так неожиданно?
Она улыбнулась, подошла к самой воде, села на берегу скрестив ноги и похлопала по песку рядом с собой, приглашая нас присоединиться к ней.
– Потому что я была уверена в том, что это должно было случиться, – сказала она. – Когда вы любите кого-то, когда вы знаете, что он готов к тому, чтобы учиться и расти, вы предоставляете ему свободу. Как бы вы могли учиться, как бы вы могли столько всего пережить, если бы вы знали, что я рядом и влияю на вашу свободу выбора?
Она повернулась ко мне, улыбаясь.
– Это действительно озеро Хили из параллельного мира, – сказала она. – Гидроплан – это просто шутка. Вы напомнили мне, как сильно я люблю летать, поэтому я скопировала вашего Ворчуна и начала учиться управлять им, а затем отправилась искать вас. Ведь это так здорово, когда садишься, выпустив шасси, на воду, не правда ли?
Она увидела ужас на моем лице и подняла вверх руку.
– Я воспользовалась остановкой времени. За миг до того, как колеса должны были коснуться воды, я позвала на помощь то свое воплощение, которое лучше всего разбирается в гидропланах. И ты завопил мне: «Убери шасси!». Спасибо.
Затем она коснулась плеча Лесли.
– Ты очень наблюдательна, если заметила, что я не оставила следов на песке. Я это сделала, чтоб напомнить вам, что вы должны выбирать свой собственный путь, следовать своему собственному высшему чувству справедливости, а не подсказкам других. Но вы уже знаете это.
– О, Пай, – сказала Лесли, – как мы можем следовать нашему высшему чувству справедливости, что мы можем сделать в мире, в котором... Ты знаешь Ивана и Татьяну?
Она кивнула.
– Мы любим их! – сказала Лесли, и ее голос сорвался. – Но ведь это американцы погубили их! Пай, это были мы!
– Это были не вы, дорогая. Как ты можешь себе представить, что это вы убили их? – Она подняла подбородок Лесли и заглянула ей в глаза. – Помни, что ничто в картине судеб не случайно, ничто не возникает в ней без причины.
– Какая может быть для этого причина? – перебил я. – Ты не была там, ты не пережила весь этот ужас! – Ночь в Москве нахлынула на меня вновь. Я чувствовал, будто мы убили во тьме всех своих родных.
– Ричард, картина судеб содержит все возможности, – сказала она тихо, – у нас полная свобода выбора. Это похоже на книгу. Каждое событие – это слово, предложение или часть незаконченной истории; каждая буква вечно находится на своей странице. Меняется только сознание, которое выбирает, что читать, а что оставить непрочитанным. Когда ты обращаешься к странице, на которой идет речь о ядерной войне, ты впадаешь в отчаяние или учишься тому, чему она может тебя научить? Прочтя эту страницу, ты умрешь или пойдешь читать дальше, обогатившись опытом от прочитанного?
– Мы не умерли, – сказал я. – И я надеюсь, что мы стали мудрее.
– На той странице вы жили вместе с Татьяной и Иваном Кириловыми, и, закончив читать, вы перелистнули ее. Но она по-прежнему существует в настоящий момент для того, чтобы изменить взгляды любого, кто возьмется ее прочесть. Но после того, как вы усвоили этот урок, никто не вынуждает вас читать ее вновь. Вы перешли от этой страницы к другим, так же, как и они.
– Они тоже перешли к другим страницам? – спросила Лесли с надеждой в голосе.
Пай улыбнулась.
– А разве Линда Олбрайт не напомнила вам немножко Татьяну Кирилову? Разве Кржиштоф не похож чуть-чуть на вашего друга Ивана? И разве ваши пилоты Воздушных Игр не превратили ужасы войны в развлечение, чем и спасли свой мир от разрушения? Как вы думаете, кто они?
– Те же, кто читал вместе с нами страницу об ужасной ночи в Москве? – спросила Лесли.
– Да! – воскликнула Пай.
– И они – это тоже мы? – спросил я.
– Да! – Ее глаза сияли. – Ты и Лесли, Линда, Татьяна и Машара, Жан-Поль, Аттила и Иван, Аткин, Тинк и Пай – все мы... составляем... одно целое!
Маленькие волны накатывались на песок, и мы слышали, как в ветвях деревьев тихо шелестит ветер.
– У меня были основания для того, чтобы найти вас, – сказала она, – и у вас были основания, чтобы встретиться с Аттилой. Вас беспокоят вопросы войны и мира? Если это так, то вы приземляетесь на страницы, которые помогают вам разобраться с войной и миром. Вы боитесь, что вам придется расстаться или умереть и потерять друг друга? В этом случае вы приземляетесь в мирах, где вы узнаете многое о расставании и смерти, и все, что вы узнаете, навсегда изменит мир вокруг вас. Вы любите Землю и заботитесь о том, чтобы человечество не погубило ее? Тогда вы видите самые худшие и самые лучшие возможности, которые ожидают человечество в будущем, и учитесь тому, что все зависит от вашей собственной свободы выбора.
– Ты утверждаешь, что мы сами создаем нашу собственную реальность? – спросил я. – Я знаю, что можно так говорить об этом, Пай, но я не согласен...
Она весело засмеялась, а затем указала в сторону горизонта на востоке.
– Сейчас раннее, раннее утро, – сказала она, и ее голос внезапно прозвучал тихо и таинственно. – Еще темно. Мы стоим на берегу, похожем на этот берег. Первые проблески зари. Холодно.
И мы оказались с ней на холоде и в темноте, проживая то, что она сказала.
– Перед нами стоят мольберты и холсты, и мы держим в руках кисти и краски. – Я чувствовал, будто меня загипнотизировали эти темные глаза. Я ощутил, что в моей левой руке находится палитра, а в правой – кисти с грубыми деревянными ручками.
– Теперь свет появляется в небе, вы видите его? – спросила она. – Небо озаряется светом, золото выливается из-за горизонта, ледяные призмы тают в первых лучах восходящего солнца...
Мы смотрели, ошеломленные игрой красок.
– Рисуйте! – сказала Пай. – Запечатлейте этот восход на ваших полотнах! Примите этот свет на ваши лица и через глаза обратите его в произведение искусства! Быстро, давайте, поторопитесь! Проживите рассвет с помощью ваших кистей!
Я не художник, но эта красота отразилась в моем уме и превратилась в смелые мазки на холсте. Я вообразил себе мольберт Лесли и увидел ее рассвет, который был воспроизведен на полотне удивительно точно.
– Готово? – спросила Пай. – Отложим кисти?
Мы утвердительно кивнули.
– Что вы сейчас создали?
Мне захотелось нарисовать в этот момент нашего учителя – так сияли ее смуглые черты.
– Два очень непохожих восхода солнца, – ответила Лесли.
– Не два восхода солнца, – сказала Пай. – Художник создает картину! – Она кивнула.
– Восход солнца – это реальность, а картина – это то, что мы делаем из нее? – спросил я.
– Правильно! – сказала Пай. – Если каждый из нас творит собственную реальность, неужели вы думаете, что в итоге получится хаос? Реальность для каждого из нас ограничена всем тем, что он может воссоздать!
Я кивнул и принялся воображать. Как мне сотворить восход солнца, если я никогда не видел ни одного рассвета? Как мне перейти от черного ночного неба к началу дня? Достаточно ли мне лишь подумать о небе, о ночи и дне, чтобы все изменилось?
Пай продолжала.
– Реальность не имеет ничего общего с видимостью, с тем, что открывается нашему ограниченному восприятию. Реальность – это воплощенная любовь, чистая в своем совершенстве, не стесненная пространством и временем.
Случалось ли вам когда-либо чувствовать такое единство с миром, со вселенной, со всем, что есть, при котором вас охватывала любовь? – Она посмотрела сначала на Лесли, потом на меня. – Это реальность. Это и есть истина. То, во что мы превращаем ее, зависит от нас, так же, как изображение восходящего солнца зависит от художника. В вашем мире человечество отошло от этой любви. Оно живет ненавистью, борьбой за власть и эксплуатацией всей планеты для своих убогих целей. Продолжайте в том же духе – и наступит время, когда никто уже не сможет увидеть рассвета. Рассвет, конечно, будет существовать всегда, но люди на Земле не будут знать о нем ничего, и в конце концов забудут даже описания его красоты.
О Машара, подумал я, неужели твое прошлое должно стать нашим будущим?
– Как мы можем вернуть любовь в наш мир? – спросила Лесли. – Ведь существует так много угроз и так много... Аттил?
Пай на мгновение остановилась, раздумывая о том, что нам сказать, а затем начертила на песке небольшой квадрат.
– Предположим, что мы живем в ужасном месте – Городе Страха, – сказала она и указала на квадрат. – Чем дольше мы там живем, тем меньше нам это нравится. Там процветает насилие и разрушение, нам не нравятся те люди, нам не нравится их выбор, и мы не принадлежим к их числу. Город Страха – не наш дом!
Она провела волнистую линию в направлении от квадрата с его углами и равными сторонами. В конце линии она нарисовала круг.
– Итак, в один прекрасный день мы собираем свой чемодан и уезжаем на поиски Города Мира. – Она проследовала пальцем вдоль всей трудной дороги, которую нарисовала на песке, указывая на ее повороты и изгибы. – По пути мы выбираем повороты налево и направо, прямые и окольные маршруты, мы следуем указаниям наших высших надежд, и вот наконец мы достигаем цели, попадая в это уютное и красивое место.
Город Мира был кругом на песке, и палец Пай остановился на нем. Разговаривая, она в этом месте воткнула в песок небольшие зеленые веточки, которые должны были обозначать деревья.
– Мы обнаруживаем, что в Городе Мира мы чувствуем себя как дома, и когда мы знакомимся с людьми, которые живут в нем, мы замечаем, что они тоже ценят все то, что привело нас сюда. Каждый из них нашел свой путь, следовал своим ориентирам, чтобы добраться в это место, где люди избрали любовь, радость и доброту – по отношению друг к другу и по отношению к городу и земле. Мы не должны агитировать каждого жителя Города Страха следовать в Город Мира вместе с нами. Нам не следует убеждать никого, кроме себя. Город Мира уже существует, и каждый, кто этого пожелает, может добраться туда в любое время.
Она посмотрела на нас, чуть-чуть испугавшись своих слов.
– Жители Города Мира знают, что ненависть – это любовь без понимания. Зачем говорить ложь, чтобы разобщать и уничтожать людей, если в действительности все мы – одно? Люди из Города Страха свободны избрать уничтожение, тогда как мы свободны избрать мир. По истечении некоторого времени другие жители Города Страха могут насытиться насилием, и, возможно, тогда они последуют своим ориентирам на пути в Город Мира, сделают такой же выбор, какой сделали мы, когда оставили уничтожение позади. Если они все сделают такой выбор. Город Страха станет призрачным.
Она выписывала восьмерки на песке, мягко вычерчивая извилистый путь между двумя Городами.
– И в один прекрасный день люди из Города Мира, помнящие о своем прошлом, могут поинтересоваться, что происходит в Городе Страха. Они посетят его руины и увидят, что когда разрушители ушли, реальность проявилась вновь: там, где были ядовитые стоки, текут прозрачные ручьи, на месте пустырей и карьеров зеленеют новые леса, а в чистом воздухе поют птицы. – Пай посадила еще несколько веточек в этом новом городе. – И тогда жители Города Мира снимут с ворот покосившийся знак названия города: «Город Страха», а на его месте повесят новый: «Добро пожаловать в Город Любви». И некоторые из них вернутся назад, чтобы расчистить развалины, построить новые тихие улочки, и они пообещают, что новый город будет соответствовать своему названию. Все зависит от выбора, мои дорогие, вы это видите? Все зависит от выбора!
В этот момент, в этом странном месте все, что она сказала, имело смысл.
– Что же вам делать? – спросила она. – В большинстве миров внезапные чудеса редко предвещают изменения в развитии событий. Изменения наступают, когда между странами протягивается первая дрожащая хрупкая ниточка: первые любительские Воздушные Игры в Мире Линды Олбрайт, а в вашем мире это первые советские танцоры и певцы, или киноактеры, которые выступают перед американской аудиторией. Медленно, но неуклонно продолжайте делать выбор в пользу жизни.
– А почему это не может случиться сегодня вечером? – спросил я. – Нет ничего, что исключало бы возможность быстрых изменений...
– Конечно, быстрые изменения возможны, Ричард, – ответила она. – Изменения случаются каждую секунду, независимо от того, замечаешь ты их или нет. Твой мир, в котором появился первый проблеск надежды на мирное будущее, – это такой же подлинный мир, как и тот, который погиб в 1962 году в первый день своей последней войны. Каждый из нас выбирает судьбу нашего мира. Вначале должны меняться умы, потом последует изменение хода событий.
– Тогда верно то, что я сказал лейтенанту! – воскликнул я. – В одном из моих будущих в 1962 году Советы не пошли на уступки. И я начал ядерную войну.
– Конечно. В картине судеб возможны тысячи путей развития мира, на которых он прекратил свое существование в том году, и тысячи других Ричардов, которые выбрали при этом смерть. Ты выбрал жизнь.
– Погоди, – сказал я. – Разве в тех параллельных мирах, которые не выжили, не было невинных людей, просто продолжавших свою жизнь, не подозревая ни о чем, когда произошел взрыв, а тогда они оказались замороженными или превращенными в пар, или съеденными муравьями?
– Несомненно, все это так. Но, Ричард, они сами выбрали уничтожение своей планеты! Для одних это был выбор по умолчанию: они не заботились ни о чем; другие выбрали это, потому что верили в то, что лучший способ защиты – нападение; а третьи – потому что считали, что они не в силах ничего сделать, чтобы предотвратить опасность. Один из способов выбрать свое будущее состоит в том, чтобы верить в то, что оно предопределено.
Она сделала паузу и похлопала по кругу на песке, где росли маленькие деревья.
– Когда мы выбираем мир, мы живем мирно.
– Можно ли как-нибудь разговаривать с людьми, которые живут в других мирах, чтобы узнать от наших двойников то, чему они научились, если это необходимо нам здесь? – спросила Лесли. Пай улыбнулась ей.
– Вы занимаетесь этим сейчас.
– Но как нам делать это, – спросил я, – не прибегая к гидроплану, когда у нас один шанс из триллиона, что мы встретим в ином измерении тебя?
– Вы хотите узнать, как можно разговаривать с любым своим воплощением, какое вы только можете себе вообразить?
– Пожалуйста, научи нас этому, – попросил я.
– В этом нет ничего слишком таинственного, – сказала она, – и работает этот способ хорошо. Вообрази себе, Ричард, того, с кем ты хочешь поговорить, и поверь в то, что ты можешь спросить у него обо всем, что тебе нужно. Затем представь себе, что ты слышишь ответ. Попробуй.
Внезапно я разнервничался.
– Я? Сейчас?
– А почему бы и нет?
– Глаза закрывать нужно?
– Если хочешь, можешь закрыть.
– Никакого ритуала не нужно, я надеюсь?
– Если ритуал не стеснит тебя, можешь воспользоваться им, – сказала она. – Сделай глубокий вдох, вообрази себе дверь, которая открывается в комнату, заполненную разноцветным сиянием, и наблюдай, как нужный тебе человек появляется среди сияния или в тумане. Или забудь и о сиянии и о тумане, и представь себе, что слышишь голос; иногда бывает так, что голос услышать легче, чем визуализировать. Или забудь о зрении и о слухе, и просто чувствуй, как понимание этого человека вливается в твое собственное. Или забудь об интуиции и вообрази, что первый встречный даст тебе ответ, если ты его спросишь, а затем спроси кого угодно. Или произнеси свое волшебное слово. Как хочешь, так и воображай.
Я решил, что хочу увидеть, и вспомнил магическое слово. Закрыв глаза, я вообразил себе, что когда я произнесу слово, я увижу перед собой свою альтернативную личность, которая скажет мне то, что я должен знать.
Расслабившись, я увидел пастельные краски мягких оттенков, плывущие вокруг меня. Когда я произнесу слово, я увижу этого человека, – подумал я. Спешить было некуда. Разноцветные облака спокойно плыли перед моими глазами.
– Единственная, – сказал я.
Передо мной как будто внезапно открылся затвор фотоаппарата, и я увидел человека, стоящего рядом с крылом старого биплана, находящегося на скошенном поле. Сверху высилось голубое небо, а за спиной у человека было солнце, ослепительное сияние которого не давало мне возможности рассмотреть его лицо. Я услышал его голос так, будто он сидел рядом с нами на берегу.
– Скоро тебе понадобятся все твои знания, чтобы суметь отвергнуть видимость, – сказал он. – Помни, что для того, чтобы попасть из одного мира в другой в твоем гидроплане, который может путешествовать по различным измерениям, тебе понадобится сила Лесли, а ей нужны будут твои крылья. Вместе вы можете летать.
Затвор фотоаппарата закрылся, и я удивленно открыл глаза.
– Что-то было? – спросила Лесли.
– Да! – воскликнул я. – Но я не совсем понял, как я могу этим воспользоваться. – И я рассказал ей все, что видел и слышал. – Я не понимаю, к чему это.
– Ты поймешь, как только возникнет необходимость в этом, – сказала Пай. – Когда ты вначале что-то узнаешь, не проверив еще свое знание на опыте, его смысл не сразу становится понятным.
Лесли улыбнулась.
– Не все из того, что мы здесь узнали, можно использовать на практике.
Пай снова начертила восьмерку на песке, думая о чем-то своем.
– Ничто нельзя использовать на практике, пока мы не поняли его, – сказала она. – Существуют такие ваши двойники, которые поклонялись бы вам, как Богу, потому что вы летаете на «Мартин Сиберд». А есть и другие, которых вы можете встретить и поклясться, что они – само воплощение магии.
– Как ты, – сказал я.
– Как любой маг, – ответила она, – я кажусь вам волшебницей, потому что вы не знаете, как много я занималась! Я – точно такой же, как и вы, фокус сознания, проявляющийся в форме. Как и вы, я никогда не рождалась и никогда не умру. Даже разделение между мной и вами – запомните это – подразумевает различие, которого в действительности не существует.
– Точно так же, как вы и те Ричард и Лесли, которые были здесь секунду назад или неделю назад, составляют одно целое, – продолжала Пай, – точно так же вы составляете одно целое с теми Ричардом и Лесли, которые появятся здесь через мгновение или через неделю. Точно такое же единство характерно для вас, ваших предыдущих воплощений, ваших двойников из параллельных вселенных и сотен людей, которыми вы станете в том, что вы называете своими будущими жизнями.
Она встала и смахнула песок со своих рук.
– Мне пора, – сказала она. – Не забывайте о художниках и восходе солнца. Что бы ни случилось, что бы вам ни показалось, помните, что единственно реальна только любовь.
Она подошла к Лесли и обняла ее на прощанье.
– О, Пай! – воскликнула Лесли. – Как нам не хочется, чтобы ты уходила!
– Уходила? Я могу исчезнуть из виду, мои малыши, но я никогда не покину вас! В конце концов, разве вы не знаете, сколько нас здесь?
– Всего одна жизнь, дорогая Пай, – сказал я, обнимая ее перед расставанием.
Она засмеялась.
– Почему я люблю вас? – спросила она. – Потому что вы помните...
И она исчезла.
Мы с Лесли еще долго сидели на берегу возле рисунка, оставленного Пай на песке. Мы рассматривали начерченную ею восьмерку и любовались ее маленькими городами и деревьями, вспоминая ее рассказ.
В конце концов мы направились к Ворчуну, обнявшись. Я смотал фал, которым гидроплан крепился к берегу, помог Лесли сесть в кабину, оттолкнул самолет от берега и запрыгнул на него сам. «Мартин» спокойно покачивался на волнах, дул небольшой ветерок, и я завел мотор.
– Интересно, что ожидает нас теперь, – сказал я.
– Странно, – сказала Лесли. – Когда мы приземлились здесь и поняли, что снова вернулись в наш мир, мне было жаль, что все так быстро кончилось! Но сейчас я чувствую, что... Наша встреча с Пай как-то подвела итог для меня. Мы научились так быстро стольким вещам! Я хочу теперь, чтобы мы полетели домой, – подумали хорошенько обо всем этом и разобрались, что к чему...
– И я тоже! – сказал я.
Мы некоторое время смотрели друг на друга и, не говоря ни слова, согласились с этим.
– О’кей, – сказал я, – домой так домой. Следующее, что нам нужно узнать, – это как нам вернуться туда.
Я потянулся к рычагу газа и толкнул его вперед. Никакого воображения, никаких затруднений с визуализацией. Мотор Ворчуна загудел, и гидроплан устремился вверх. Почему, думал я, это простое действие оказывается таким сложным, когда я не вижу рычага перед собой?
В тот миг, когда Ворчун оторвался от поверхности воды, черное озеро исчезло из вида, и мы снова оказались в полете над всеми возможными мирами, которые только могут быть.