Он в одиночестве валялся на кровати в гостиничном номере. Мой двойник, мой точный двойник – опершись на локоть, глядел в окно. Он не был мною, но находился где-то настолько близко, что мне стало ясно: мы не можем быть далеко от дома.
Сквозь стеклянную дверь был виден балкон, выходивший на площадку для гольфа, за ней – высокие вечнозеленые деревья. Низкие тучи, по крыше ровно барабанит дождь. Либо начинался вечер, либо тучи были такими плотными и темными, что день превратился в сумерки.
Мы с Лесли стояли на втором таком же балконе с противоположной стороны комнаты и смотрели внутрь.
– У меня такое чувство, что он ужасно подавлен, тебе не кажется? – шепнула она.
Я кивнул:
– Непохоже на него – лежит и бездельничает. А где Лесли?
Она покачала головой, озабоченно разглядывая его.
– Я чувствую себя... как-то неловко в этой ситуации. Думаю, ты должен поговорить с ним один на один.
Человек лежал неподвижно. Но он не спал.
– Давай, милый, – подтолкнула она меня. – Думаю, ты ему нужен.
Я пожал ее руку и один двинулся в комнату.
Он лежал, уставившись в полумрак, и, когда я появился, едва повернул голову.
Рядом с ним на покрывале – портативный компьютер. Индикатор включения светится, но на экране, как и на его лице – ничего.
– Привет, Ричард, – сказал я. – Не пугайся. Я...
– Я знаю, – вздохнул он. – Проекция замороченного ума.
И он снова отвернулся к дождю.
В моем уме промелькнул образ сожженного молнией дерева, поверженного и не способного пошевелиться.
– Что случилось? – спросил я.
Никакого ответа.
– Почему ты так подавлен?
– Что-то не так, – произнес он наконец, – я не знаю, что случилось.
Еще одна пауза.
– Она ушла от меня.
– Лесли? Ушла от тебя?
Силуэт на кровати едва заметно кивнул:
– Она сказала, что если я не уберусь из дому, уйдет она, потому что выдерживать меня ей уже невмоготу. Улетел-то я, но расторгла брак – она.
Невозможно, – подумал я. – Что должно было случиться, чтобы альтернативная Лесли заявила, что не может его больше выдерживать? Мы прошли сквозь такие тяжелые времена вместе – моя Лесли и я – сквозь годы борьбы после моего банкротства; были моменты, когда мы уставали настолько, что едва находили в себе силы продолжать, иногда давление обстоятельств достигало такого уровня, что мы теряли надежду и терпение, временами мы ссорились. Но это никогда не было всерьез, мы никогда не расставались, и ни разу ни один из нас не сказал: «Если не уйдешь ты, уйду я». Что могло случиться с ними, худшее чем то, что было с нами?
– Она не желает со мной говорить, – его голос был таким же апатичным, как его тело, – едва только я об этом заговариваю, она вешает трубку.
– А что ты сделал? – спросил я. – Запил, к наркотикам пристрастился? Ты...
– Не будь идиотом! – раздраженно сказал он, – Я – это я.
Он закрыл глаза.
– Иди отсюда! Оставь меня в покое!
– Прости, – сказал я. – Конечно, это глупо. Просто я не могу себе представить, что нужно, чтобы вас окончательно перессорить. Это должно быть что-то монументальное!
– Нет! – сказал он, – мелочи, одни мелочи! Эта гора работы – налоги и счета, и фильмы, и книги, тысячи просьб и предложений – со всего мира. Она считает, что все это должно быть сделано, и сделано правильно, и потому бросается на все, как ненормальная, она никогда не останавливается. Много лет назад она пообещала мне, что моя жизнь больше не будет такой безумной кутерьмой, как до нашей встречи. И она отвечала за свои слова.
Он сбивчиво заговорил, радуясь возможности пообщаться, пусть даже с проекцией своего собственного ума.
– Мне ведь дела нет до текучки. И никогда не было. Вот она и взяла все это на себя, жонглируя тремя компьютерами одной рукой и тысячью форм, запросов и долговых обязательств – другой. Она не нарушит своего обещания, даже если это ее убьет, понимаешь?
Последнее предложение он сказал так, что в нем явственно прозвучало – если это убьет меня. Он говорил обиженно и въедливо.
– У нее нет времени на меня. Нет времени ни на что, кроме работы. А я не могу помочь ей, так как она до смерти боится, что я опять все запутаю.
Поэтому я напоминаю ей, что этот мир иллюзорен, что не нужно воспринимать все серьезно, и говорю, что отправляюсь немного полетать. Простые истины, но, когда я ухожу, она так сверкает на меня глазами, словно хочет испепелить!
Он улегся на кровать, как будто это была кушетка в кабинете психоаналитика.
– Она изменилась, напряжение изменило ее. Она больше не очаровательна, не забавна, не красива. Она словно управляет бульдозером или экскаватором, и так много бумаги должно быть перетаскано к пятнадцатому апреля, или к тридцатому декабря, или к двадцать шестому сентября, что она окажется погребенной под этим валом, если прекратит движение, а я говорю – что случилось с нашей жизнью? а она вопит – ладно, если бы ты хоть часть нагрузки взял на себя, ты, может быть, понял бы! Если бы я не знал, что он – это я, я бы сказал, что этот человек бредит.
Но однажды – было такое – я чуть не встал на его путь, я почти настолько же сошел с ума. Так легко затеряться в урагане деталей, отбросить самое важное в жизни, когда уверен – ничто не угрожает такой особенной любви, а потом однажды обнаружить – сама по себе жизнь вся превратилась в деталь, и в процессе ты стал чужим человеку, которого больше всего любил.
– Я был там, где ты – сейчас, – сказал я, слегка искажая истину. – Ничего, если я задам тебе один вопрос?
– Валяй, спрашивай. Меня ничто не обидит. Это – наш конец. Это была моя вина. Мелочи могут стать смертельными, верно, но ведь это – мы! Родственные души! Ты представляешь?! Я возвращаюсь к старому, становлюсь немного менее аккуратным на несколько дней, и она жалуется, что я прибавляю ей работы, в то время, как она и так уже в ней утонула. Она составляет список мелочей, которые я должен сделать, я забываю что-то, какую-нибудь глупость, например, заменить лампочку, а она обвиняет меня, мол, я перекладываю на ее плечи всю ответственность. Понимаешь, о чем я?
Конечно, я должен помогать ей выбраться, но все время? А если нет, разве это – достаточное основание для того, чтобы разорвать наш брак? Но это как камешки на мосту – накапливается одно на другом, пока мост не рухнет. Я говорю – нужно отрешиться, увидеть светлые стороны, но куда там! Наш брак всегда был любовью и уважением, но теперь это – напряжение и бесконечный труд. И злость. Она попросту не видит самого важного! Она...
– Послушай, парень, скажи-ка мне вот что, – произнес я.
Он прекратил жаловаться, взглянул на меня, удивленный тем, что я все еще тут.
– А почему она должна думать, что ты всего этого стоишь? – спросил я.
Что в тебе такого выдающегося, почему она должна быть в тебя влюблена?
Он нахмурился, открыл рот, но слов не последовало. Словно я был колдуном, похитившим его дар речи. Потом он – озадаченный – опять уставился на дождь.
– А какой был вопрос? – спросил он через некоторое время.
– Что именно в тебе обязана любить твоя жена? Он опять задумался, пожал плечами и сдался:
– Не знаю.
– А ты относишься к ней с любовью? – спросил я. Он покачал головой:
– Теперь уже нет, но это так трудно, когда...
– А твое понимание, поддержка?
– Честно? – он еще немного подумал, – по-настоящему – нет.
– А ты открыт и восприимчив к ее чувствам? Заботлив, сострадателен?
– Не сказал бы, – он выглядел угрюмым. – Нет.
Он отвечал на каждый мой вопрос. Интересно, потребовалось ему для этого мужество, или просто отчаяние заставило его смотреть правде в глаза?
– Ты общителен, с готовностью поддерживаешь беседу – предприимчив, интересен? Несешь свет, проявляешь энтузиазм, вдохновляешь?
Он в первый раз поднялся и сел на кровати, глядя на меня.
– Иногда. Хотя, вряд ли.
Долгая пауза.
– Нет.
– Ты романтичен? Склонен к размышлениям? Ты преподносишь ей маленькие приятные мелочи?
– Нет.
– Ты хороший повар? Твои вещи в доме – в порядке?
– Нет.
– Ты надежен, помогаешь в решении проблем? Она находит в тебе прибежище от стрессов?
– В общем-то нет.
– Ты – проницательный бизнесмен?
– Нет.
– Ты ей – друг?
Над этим он задумался несколько дольше.
– Нет, – ответил он наконец.
– Если бы со всеми этими недостатками ты явился к ней на первое свидание, как ты думаешь, захотелось бы ей, чтобы состоялось второе?
– Нет.
– Тогда почему она не ушла от тебя до этого, – спросил я, – почему оставалась?
Он поднял глаза. В них застыла боль.
– Потому что она моя жена?
– Вероятно.
Мы оба замолчали, думая об этом.
– Как думаешь, ты сможешь измениться, – задал я вопрос, – превратить все эти «нет» в «да»?
Он смотрел на меня, не в себе от своих ответов:
– Конечно, это возможно. Ведь я был ее лучшим другом, я был...
Он остановился, пытаясь вспомнить, кем он был.
– А если бы все это – все твои качества вернулись, это бы тебя задело? Это каким-то образом... уменьшило бы твое значение?
– Нет,
– А что ты можешь потерять, если попытаешься?
– Да вроде бы, ничего.
– А приобрести ты смог бы многое, как по-твоему?
– Очень многое! – наконец ответил он таким тоном, словно эта мысль была для него совершенно новой.
– Я даже думаю, она может снова полюбить меня. А если это случится, мы оба будем счастливы.
Он мысленно погрузился в прошлое.
– Каждое мгновение рядом с ней было восхитительным. Это было романтично. Мы исследовали идеи, находили новые озарения... это всегда будоражило. Если бы у нас было время, мы бы снова стали такими же.
Он помолчал, а затем сформулировал свою самую главную истину:
– Я действительно мог бы помогать ей больше, чем помогаю. Просто я привык к тому, что она все делает, так было проще – предоставить ей возможность все брать, на себя. Но если бы я ей помогал, если бы я делал свою часть, я думаю, мне удалось бы восстановить свое уважение к самому себе.
Он встал, посмотрел в зеркало, тряхнул головой и заходил взад-вперед по комнате.
Полная трансформация. Интересно, он действительно именно так все понял?
– Как это я сам не додумался? – спросил он.
Потом он взглянул на меня.
– Хотя, по-сути, похоже, додумался.
– На то, чтобы так опуститься, у тебя ушли годы, – сказал я тоном предостережения, – а сколько лет понадобится, чтобы выбраться?
Вопрос был для него неожиданным.
– Ни одного, я уже изменился! Я попытаюсь немедленно!
– Так сразу?
– Если понял, в чем дело, времени на то, чтобы измениться, не нужно вовсе, – сказал он, и его лицо возбужденно засияло. – Если тебе вручают гремучую змею, ты вряд ли задумаешься надолго, прежде чем ее выбросить, правда? А я должен держать змею только потому, что эта змея – я сам? Нет уж, спасибо!
– А многие держат.
Он уселся на стул у окна и посмотрел на меня.
– Я – не многие. Я уже два дня лежу здесь и размышляю о том, что родные души, которыми были мы с Лесли, ускользнули в какое-то иное счастливое будущее вместе, а нас оставили в этом несчастном измерении, где мы не способны даже поговорить.
Я так был уверен, что во всем виновата она, я не видел выхода, ведь чтобы все стало лучше, измениться должна была она. Но сейчас... Это – моя вина, я могу все изменить! Если я изменюсь и буду оставаться в измененном состоянии в течение месяца, но счастье не вернется, тогда мы поговорим о том, что измениться следует ей!
Вскочив, он шагал по комнате, глядя на меня так, словно я был блестящим психотерапевтом:
– Ты только подумай – всего несколько вопросов! Почему мне нужно было, чтобы ты явился оттуда, откуда ты явился? Почему я сам не задал себе все эти вопросы? Несколько месяцев назад!
– Действительно, почему? – переспросил я.
– Не знаю. Я так глубоко зарылся в возмущение по поводу нее и всех проблем... как будто она создавала их вместо того, чтобы пытаться с ними справиться, а я жалел себя, думая о том, насколько она отличается от той женщины, которую я так любил.
Он снова уселся на кровать, и ненадолго склонил голову на руки:
– Знаешь, о чем я думал, когда ты сюда вошел? Каково последнее действие отчаявшегося человека...
Он вышел на балкон, взглянул на пейзаж, словно бы светило солнце, а не шел дождь.
– Ответ – изменение. Если я не могу заставить себя измениться в своем собственном уме, я заслуживаю того, чтобы ее потерять! Но теперь, насколько я понимаю, мне известно, как сделать ее счастливой. А когда она счастлива...
Он остановился и, улыбаясь, взглянул на меня:
– Ты даже представить себе не можешь!
– А почему она должна поверить, что ты изменился? – спросил я. – Не каждый же день ты уходишь из дому, и тебе наплевать, – а возвращаешься переполненным любовью парнем, за которого она выходила замуж.
Он задумался об этом, опять ненадолго погрустнел.
– Ты прав. У нее нет причин этому верить. Чтобы понять, ей, вполне вероятно, потребуются дни, месяцы. А может, она так никогда об этом и не узнает. Возможно, она никогда больше не захочет меня видеть.
Он обернулся ко мне и еще немного подумал.
– Истина – в том, что изменение, которое со мной произошло – это мое дело. Замечать или не замечать, и что по этому поводу думать – это дело ее.
– А если она не захочет тебя слушать, – спросил я, – как ты собираешься рассказать ей, что произошло?
– Не знаю, – мягко ответил он. – Я должен буду найти способ. Может, она услышит это в моем голосе.
Он подошел к телефону и набрал номер.
Я словно бы исчез, так целеустремлен был он, делая этот звонок, так переполнен будущим, которое чуть было не утратил.
– Привет, родная, – сказал он, – я понимаю, если ты хочешь, ты можешь повесить трубку, но мне кое-что стало известно, и ты, возможно, захочешь это узнать.
Он слушал. Ум его весь превратился в мысленный взор, устремленный на жену за сотни миль отсюда.
– Нет, я звоню, чтобы сказать тебе, что ты права, – сказал он. – Проблема – во мне. Я был не прав и вел себя эгоистично и несправедливо по отношению к тебе, и мне даже трудно выразить, насколько я об этом сожалею! Измениться должен был я, и я это уже сделал!
Он еще немного послушал.
– Солнышко мое, я люблю тебя всем сердцем. Сейчас яснее, чем когда-либо, я понимаю, через что тебе пришлось пройти, чтобы так долго оставаться со мной. И я клянусь, я намерен сделать так, чтобы ты была этому рада.
Он опять послушал, улыбнулся самой кроткой из всех возможных улыбок.
– Спасибо. В таком случае скажи, есть ли у тебя время... для одного свидания со своим мужем, прежде чем ты расстанешься с ним навсегда?