Семь
Серая комната исчезла в фейерверке брызг и реве мотора, когда самолет устремился вверх.
Пай убрала руку с рычага газа, устроилась на заднем сидении и наблюдала за нами, выражая всем своим видом теплую симпатию.
– У нее была такая трудная жизнь! – сказала Лесли, вытирая слезы. – Она была так одинока! Разве не справедливо, что она должна получить воздаяние за свою смелость и за свой тяжелый труд?
– Помни, что она избрала ту жизнь, – сказала Пай. – Она же избрала и вознаграждение за нее.
– И вознаграждение? – спросила Лесли.
– Разве она не составляет часть тебя прямо сейчас? Конечно, – думал я. – Ее восторг от музыки, ее целеустремленный упрямый характер и даже ее тело, ставшее красивым и завершенным после многих лет настойчивого труда, – разве она не сидит сейчас здесь с нами, когда мы летим?
– Думаю, что это так, – ответила Лесли. – Вот интересно было бы узнать, что произошло с ней...
– С ней произошло все, – сказала Пай. – Она продолжила занятия музыкой и забросила их, она поехала в Нью-Йорк и не сделала этого, она стала известной пианисткой, она совершила самоубийство, она стала преподавателем математики, кинозвездой, политическим деятелем, послом Соединенных Штатов в Аргентине. На каждом повороте нашей жизни, каждый раз, когда мы принимаем решение, мы становимся родителями всех наших последующих воплощений в будущем. Ты – лишь одна из ее дочерей.
Я выровнял полет гидроплана на высоте нескольких сотен футов над водой и отвел рычаг газа в обычное для маршевого полета положение. Не нужно набирать высоту, если можно совершить посадку где угодно в мире.
Под нами проносились всевозможные рисунки, напоминающие бесконечные переплетающиеся дорожки под водой.
– Запутано, не правда ли? – спросил я.
– Это подобно гобелену, – сказал Пай. – Ниточка за ниточкой: вначале все просто. Но сотки длиной в один метр, – и все становится довольно сложным.
– Ты скучаешь по своим предыдущим воплощениям? – спросил я у нашего гида. – Ты скучаешь по нас?
Она улыбнулась.
– Как я могу скучать по вас, если мы никогда не разлучаемся. Я не живу в пространстве-времени. Я всегда с вами.
– Но ведь у тебя есть тело, Пай, – сказал я. – Оно вполне может быть не таким как наше, но ему свойствен определенный вид, некоторый размер...
– Это не так. У меня нет тела. Вы просто замечаете мое присутствие и предпочитаете воспринимать меня в телесном облике. Вы могли бы избрать множество других способов восприятия, каждый из которых может быть удобным, но ни один из них не соответствует реальности.
Лесли повернулась и посмотрела на нее.
– Какие более высокие способы восприятия мы могли избрать?
Я обернулся тоже и увидел бело-голубую звезду, излучающую чистый свет. Казалось, у нас в кабине засияла вольтова дуга. Все вокруг озарилось ослепительным блеском.
Мы отпрянули. Я плотно закрыл глаза, но свет по-прежнему проникал в них. Затем сияние прекратилось. Пай коснулась наших плеч, и мы снова смогли видеть.
– Извините меня, – сказала она, – как это неразумно с моей стороны! Вы не можете меня видеть такой, каковой я являюсь, вы не можете прикоснуться ко мне в моем подлинном виде. Мы не можем общаться с помощью слов и рассказать о том, как все есть в действительности, потому что язык не может описать... С моей точки зрения, произносить Я и не подразумевать при этом вы-мы-все-по-сути-Одно – означает говорить неправду. Однако, если мы будем молчать, мы упустим возможность побеседовать. Лучше уже врать из самых лучших побуждений, чем молчать, не говоря ничего...
Мои глаза все еще были ослеплены ее светом.
– Боже мой, Пай, когда же мы научимся этому?
Она засмеялась.
– Вы уже являетесь этим. Вам пришлось хорошенько потрудиться, когда вы начинали жить в пространстве-времени, чтобы научиться не проявлять свой свет!
Я был более озадачен, чем когда-либо раньше. Меня беспокоила наша зависимость от этой женщины. Какой бы доброй она ни выглядела, она могла управлять нашими жизнями.
– Пай, когда мы желаем покинуть тот мир, в котором живут наши двойники, что нам делать с самолетом, чтобы он унес нас оттуда?
– Гидроплан вам вообще не нужен. И рисунки на воде тоже. Вы создаете их в своем воображении и делаете с ними все что пожелаете. Поэтому ваш мир кажется вам таким, каким вы его вообразили себе.
– Ты хочешь сказать, что я воображаю, как моя рука тянется к рычагу газа? Как я могу перемещать руку по направлению к рычагу, если я нахожусь в каком-то другом мире? Как я могу быть в двух мирах сразу? Если бы ты не помогла нам, мы бы навсегда остались в 1952 году!
– Вы не находитесь одновременно в двух мирах, вы одновременно пребываете везде. И вы сами приводите в движение свои миры, а не они управляют вами. Вы хотите еще попробовать?
Лесли коснулась моего колена и взялась за рычаги.
– Давай я попробую, солнышко, – сказала она. – Говори, куда лететь.
Я уселся поглубже в свое кресло и закрыл глаза.
– Прямо вперед, – сказал я, чувствуя себя глупо. С таким же успехом я мог сказать «Прямо вверх».
Мотор мерно погудел еще некоторое время. Затем для меня в темноте возникло внезапное ощущение цели, хотя я ничего не видел.
– Поверни вправо, – сказал я. – Еще вправо. Когда она поворачивала, я почувствовал, что где-то поблизости находится много самолетов. Вскоре я заметил две тонкие ниточки светящегося тумана. Одна из них тянулась вертикально, другая – горизонтально. Мы подлетали слева к центру того места, где они пересекались.
– О’кей. Иди на снижение.
Крест становился все ближе и все отчетливее.
– Начинай посадку. Чуть-чуть левее... Картина в моем уме была теперь так же отчетлива и реальна, как стрелки приборов на щите управления. Каким настоящим кажется то, что мы воображаем себе!
– Еще немножко ниже, – сказал я. – Мы над посадочной полосой, как раз над ее осевой линией. Снова чуточку влево. Вот мы уже готовы коснуться, правда?
– Осталось несколько футов, – сказала Лесли.
– Да. Все готово. Сбрасывай газ, – сказал я. Я услышал, как волны начали стучать по килю нашего гидроплана и открыл глаза, чтобы увидеть, как среди брызг исчезнет один мир и появится другой.
Некоторое время все двигалось в кромешной тьме. Затем бледные серебристые очертания стали вырисовываться из темноты. Мы остановились.