Двенадцать
Некоторое время мы играли, не проронив ни слова. Лесли Парриш спокойно сидела со своей стороны орехово-сосновой шахматной доски, я – со своей. На протяжении девяти ходов в захватывающем дух миттельшпиле в комнате стояла тишина, нарушаемая лишь тихим звуком передвигаемых с места на место коня или ферзя да изредка – приглушенно-резким «гм» или «эх», когда, делая ход фигурами, шахматисты рисуют собственный портрет. Г-жа Парриш не блефовала и не была обманута сама. Она играла прямо и открыто и была сильным шахматистом.
Я украдкой наблюдал за ней и улыбался, хотя она как раз захватила моего слона и грозилась на следующем ходу взять коня, – такую потерю я вряд ли мог себе позволить.
Я впервые увидел это лицо за много лет до того, как мы встретились – самым важным из способов. Случайно.
– Вверх? – окликнула она и перебежала через вестибюль к лифту.
– Да. – Я держал дверь открытой, пока она не вошла. – Вам – какой?
– Третий, пожалуйста, – ответила она.
– Мне тоже на третий.
После секундной паузы дверь с грохотом закрылась.
Серо-голубые глаза ответили мне благодарным взглядом.
Я встретил этот взгляд, задержавшись не более чем на четверть секунды, говоря этим, что мне было приятно подождать, затем вежливо отвел глаза. Проклятая вежливость, подумал я. Какое прекрасное лицо! Где я видел ее – в кино, по телевизору? Я не осмеливался спросить.
Мы поднимались молча. Она была мне по плечо; золотые волосы вьются и подобраны под шапку цвета корицы. Одета не как кинозвезда: выцветшая рабочая блуза под курткой от военно-морской формы, голубые джинсы, кожаные ботинки. Какое милое лицо!
Она здесь на натурных съемках, подумал я. Может, она – в составе съемочной группы. Какое это было бы удовольствие – познакомиться с нею. Но она так далека… Разве это не интересно, Ричард, как бесконечно она далека? Вы стоите, разделяемые тридцатою дюймами, но нет способа преодолеть пропасть и сказать: «привет».
Если б только мы могли изобрести способ, думал я, если бы только это был мир, в котором незнакомые люди могли бы сказать друг другу: «Ты мне нравишься» и «Я бы хотел знать, кто ты». С кодом: «Нет, спасибо», если симпатия не окажется обоюдной.
Но такой мир еще не создан. Полуминутный подъем завершился в молчании. С тихим шумом дверь открылась.
– Спасибо, – сказала она. Поспешно, почти бегом, она прошла по холлу к своему номеру, открыла дверь, вошла, закрыла ее за собой, оставив меня в коридоре одного.
Мне бы так хотелось, чтобы ты не уходила, думал я, заходя в свой номер, через две двери от нее. Мне бы так хотелось, чтобы тебе не нужно было убегать.
Делая ход конем, я мог изменить направление угрозы на доске, смягчить ее атаку. Преимущество было у нее, но она не выиграла, – пока еще.
Конечно, думал я. N-QN5! Угроза NхР, NхR!
Я сделал ход и снова наблюдал за ее глазами, любуясь красотой, удивительно невозмутимой перед моей контратакой.
Через год после нашей встречи в лифте я предъявил иск режиссеру фильма по поводу сделанных им без моего одобрения изменений в сценарии. Хотя суд потребовал от него убрать некоторые худшие изменения, я едва мог удержаться, чтобы не крушить мебель, когда обсуждал с ним этот вопрос. Необходимо было найти посредника, через которого каждый из нас мог бы говорить.
Посредником оказалась актриса Лесли Парриш, женщина, которая поднималась вместе со мной из вестибюля на третий этаж.
Рейдж таял, разговаривая с ней. Она была спокойна и рассудительна, – я ей сразу доверился.
На сей раз в Голливуде хотели экранизировать мою последнюю книгу. Я поклялся, что скорее готов увидеть повесть сожженной, чем позволить исковеркать ее в экранном варианте. Если это должно было осуществиться, то не будет ли лучше сделать это моей собственной компании? Лесли была единственным человеком, которому я доверял в Голливуде, и я вылетел в Лос-Анжелес переговорить с нею еще раз.
На приставном столике в ее офисе стояла шахматная доска.
Шахматы для офиса – это чаще всего каприз дизайнеров, – созданные прихотливой фантазией ферзи, слоны, пешки разбросаны наобум по доске. Это были деревянные шахматы с 3,5-дюймовым королем на 14-дюймовой доске, развернутой углом к правой руке игрока, и с обращенными вперед фигурами коней.
– Сыграем партию? – спросил я, когда встреча подошла к концу. Я не был лучшим игроком в городе, но не был и плохим. Я играл с семи лет и был довольно самонадеян за шахматной доской.
Она взглянула на часы. «О’кей», – сказала она.
Ее победа ошеломила меня. То, как она выиграла, рисунок ее мыслей на шахматной доске вновь и вновь очаровывали меня.
Во время следующей встречи мы играли на две лучшие партии из трех.
В следующем месяце мы создали корпорацию. Она усадила меня за решение вопроса о том, как сделать фильм с наименьшей вероятностью провала, и мы сыграли на шесть лучших партий из одиннадцати.
После этого не требовалось встреч. Я бы примчался в своем новоприобретенном самолете, 8-тонном реактивном, бывшей собственностью ВВС, из Флориды в Лос-Анжелес, чтобы провести с Лесли день за игрой в шахматы.
Наши партии стали менее состязательными, допускался разговор, на столе – печенье и молоко.
– Ричард, вы зверь, – нахмурившись, она склонилась над фигурами. На ее части доски ситуация была угрожающей.
– Да, – ответил я самодовольно. – Я умный зверь.
– Только… шах конем, – произнесла она, – и шах слоном, и защищайте ферзя! Прелестный ход, не правда ли?
Кровь отхлынула у меня от лица. Шах, – я ожидал его. ферзь был сюрпризом.
– Действительно прелестный, – сказал я, подстегиваемый годами тренировок на случай непредвиденной ситуации.
Вот те на… Хм… Ход найти можно и очень симпатичный. Но я ускользну, как тень. Зверь, г-жа Парриш, этак, словно тень, ускользнет…
Иногда зверь выкручивался, иной раз его отправляли в загон и наносили полное поражение только затем, чтобы позже подать кусочек пряника; и новая его попытка увлечь ее в свои силки.
Какая странная алхимия наших отношений! Я предполагал, что у нее есть множество мужчин для романов, так же, как у меня – женщин. Предположения было достаточно: никто из нас не любопытствовал, каждый с глубочайшим уважением относился к личной жизни другого.
Как-то посреди партии она сказала: «Сегодня в Академии – фильм, который мне надо посмотреть. Режиссер был бы доволен. Пойдемте со мной?»
– С удовольствием, – рассеянно ответил я, занятый ведением обороны в ответ на атаку в сторону короля.
Я никогда не бывал в театре Академии. Я ощущал некий романтический ореол, проезжая мимо здания. И вот я был внутри, на новом фильме со множеством кинозвезд. Как странно, думал я, моя простая летная жизнь вдруг оказалась тесно связанной с миром Голливуда, – благодаря книге и другу, который почти всегда меня побеждает в любимой игре.
После фильма, когда сквозь сумерки она вела машину на восток, к проспекту Санта Моники, меня внезапно осенило вдохновение:
– Лесли, не хотите ли…
Молчание было таким мучительным.
– Лесли, не хотите ли… хот-фадж с мороженым?
Она отшатнулась. – Горячего… чего?
– Горячего… мороженого. И партию в шахматы?
– Какая нелепая мысль! – ответила она. – Мороженое, я имею в виду. Вы не заметили, что я сижу на крупах, сырых овощах и йогурте и даже печенье только изредка во время партии в шахматы?
– Заметил. Поэтому вам нужно свежее мороженое. Как давно вы его ели? Только честно. Если это было на прошлой неделе, так и скажите – на прошлой неделе.
– На прошлой неделе? В прошлом году! Похоже на то, что я ем мороженое? Посмотрите на меня!
Впервые я посмотрел. Я откинулся на сиденье; я был поражен, обнаружив то, что самый тупой мужчина замечал сразу, – передо мной была чрезвычайно привлекательная женщина, и мысль творца, создавшего совершенное лицо, в полной гармонии с ним создала и тело.
За эти месяцы моего знакомства с нею я видел очаровательную бестелесную фею, ум, в котором были танцевальные па, справочник по кинопродукции, классическая музыка, политика, балет.
– Ну что? Можно сказать, что я питаюсь мороженым?
– Восхитительно! Нельзя сказать! Это определенно НЕ такое тело, какое бывает от мороженого! Позвольте вас заверить… – Я сгорал от смущения. Какая глупость, – подумал я, – взрослому мужчине… Ричард, смени-ка тему поскорее!
– Одно маленькое мороженое, – поспешно сказал я, – не повредит; это было бы счастье. Если вы сможете там свернуть, мы бы получили прямо в руки, горячее, маленькое, прямо сейчас…
Она посмотрела на меня и улыбнулась, давая понять, что наша дружба осталась невредимой; она поняла, что я впервые обратил внимание на ее тело, и она не возражала. Но ее мужчины, подумал я, возразили бы наверняка, и это создало бы проблемы.
Без обсуждений, не произнеся ни слова, я выбросил мысли о ее теле из головы. Для романа у меня была великолепная женщина; чтобы иметь друга и партнера по бизнесу, мне нужно было поддерживать отношения с такой Лесли Парриш, какой она и была со мной.