Через десять паек Старшой созвал собрание. Поскольку еда раздавалась каждые двенадцать часов или около того, в зависимости от графика движения лифта сверху, это означало по внешнему времени пять дней. Переводить в дни, по мнению Атона, было делом бессмысленным: короткие промежутки времени отмерялись пайками. Семьсот паек – около года.
– Наверное, что-то важное, – сказал Влом, когда все собрались. Раньше мы ни разу не сходились всей толпой.
Атон пропустил его замечание мимо ушей, впервые досматривая весь личный состав нижнего Хтона. Похоже, здесь находились сотни человек, причем женщин гораздо больше, чем мужчин. Большинство пришло из других гранатовых рудников – раньше он их никогда не видел. Высокие, низкие, косматые, кривые, статные, дряхлые: каждый – личность, каждый осужден обществом и собратьями по тюрьме. Здесь присутствовало высшее средоточие зла.
Каждый был уникален. Атон привык к своему узкому кругу, словно им ограничивалось все, что нужно знать о пещерном обществе – но людей, которых он знал, выбрал случай, а не намерение, и потому они были типичными представителями Хтона. Старшой, Гранатка, Влом, Первоцвет, черноволосая – ожесточенные и вспыльчивые, да. Но разве злые?
"Если здесь и есть зло, – думал он, – я его не видел. Зло – в миньонетке. Зло – во мне".
Старшой вышел на середину просторной пещеры, держа на плече топор. Он взобрался на небольшую груду камней. Пересечение полудюжины древних громадных туннелей над ним свидетельствовало об истории возникновения здешних структур. Сколько раз раскалывался камень, чтобы образовать эту путаницу? Столько же, сколько раскалывались человеческие души, чтобы образовать эту толпу. Ветер завихрялся, вырываясь из нескольких туннелей, то и дело вздымая небольшие пылевые смерчи, которые в свою очередь с ревом всасывались в жерла других каналов. Эта пещера, отражавшая сущность подземной мощи, – самое подходящее место для собраний.
Старшой зычно крикнул, подтверждая свои притязания на приличествующее главарю внимание. Крик эхом пронесся по проходам и смешался со звуком ветра. Еще раз Атон бесстрастно оглядел этого человека. Болтовня прекратилась.
– Сверху нам обещают суровые времена, – проговорил Старшой без предисловий. – Требуют больше гранатов.
Раздался всеобщий хохот.
– Мы дадим ублюдкам все, что пожелают! – с издевкой крикнул кто-то.
– Им надо будет для этого лишь спуститься к нам! – закончила какая-то женщина.
Старшой не смеялся.
– Это всерьез. Они урезают наши пайки.
Теперь, ропот стал сердитым.
– Они не имеют права!
– Имеют, – заверил Старшой. – Так вот. Каждый из вас должен теперь давать три камня за две пайки!
– Но столько нам не добыть!
Атон огляделся и увидел лица, изможденные внезапным страхом. Наступит голод.
– Почему? – выкрикнул Первоцвет. Некоторые злобно фыркнули: вот кто первым пострадает от оскудения рынка. – Что на них нашло?
– Потому что они свихнулись, – сказал Старшой. – Им пришла дурацкая мысль, что внизу есть голубой гранат…
– Счетоводу известно, что такой штуки нет. Что с ним?
– Счетовод клянется, что у него есть доказательство.
Влом глянул на Атона и наклонился к нему:
– Ты никому не говорил?..
Атон замотал головой:
– Ни слова.
"Зло во мне", – подумал он.
– Я тоже. Я вернулся назад, когда саламандра ушла, и нашел один из кусков. Вероятно, другой она съела. Я подумал о твоих с Цветиком словах, и ничего не стал говорить.
Старшой продолжал:
– Счетовод передает, что они будут урезать пайки до тех пор, пока не получат голубой гранат. Следующие десять паек будет два камня за…
– Хтон Великий! Меня точно убьют, если узнают, что у меня есть гранат… – прошептал Влом. Его тело напряглось и подрагивало. – Кто-то, верно, нашел другой.
Атон подумал: "Химера – враг, которого не видишь".
– …Они его не заполучат! – ревел Старшой. – Мне это _н_е н_р_а_в_и_т_с_я_, как и вам. Они думают, что возьмут нас измором… – Он сделал паузу. Его голос понизился. – Но у меня есть план.
Пещера притихла.
– Довольно нам торговаться с этими слабаками – любимчиками Лазы! продолжал он. – Они слишком долго господствуют над нами. А работу-то делаем мы. Теперь мы наступим им на мозоль. Мы поменяемся местами?
Он сделал паузу, чтобы улеглось смятение. Переворот! Раньше такую возможность никогда не воспринимали всерьез.
– Во-первых, надо подкупить стража у дыры. Сейчас надо поразмыслить как следует и понять, что на него подействует. Возможно, женщина, сверху или снизу, – его взгляд мелькнул по черным прядям, вызывающе скрывающим грудь знакомой Атону женщины, – или подловим его на чем-нибудь другом. Надо организовать комитет, который бы этим занялся. Следующее – план нападения. По-моему, надо заслать наверх пять-шесть мужиков поздоровее. Пусть придержат этих придурков, если те почуют что-то прежде, чем мы будем готовы. Как только они по-тихому обоснуются, мы будем как можно быстрее поднимать остальных. Внизу никто не останется. Когда выберемся, первым делом захватим конденсатор. Без воды они быстро сломаются. Следующая цель – лифт; они постараются его расколошматить, чтобы мы все подохли. Нас не волнуют уроды в отдельных пещерах; оставим их в покое, они не заметят происшедшего. Как только захватим власть, отправим придурков сверху вниз пусть добывают гранаты. А если они найдут голубые…
Старшой продолжал, уточняя план в атмосфере растущего возбуждения. Он демонстрировал свойства, делавшие его главарем: не только физическая сила, но и дисциплинированность, практичность, энтузиазм и безжалостность.
– Но помните – такой переворот опасен. В случае неудачи они уморят нас голодом. Каждого. И тогда останется одно: Тяжелый Поход…
– После переворота, – сказал Влом, чуть не приплясывая от возбуждения, – после того, как мы возьмем власть, знаете, чем я займусь?
Остальные окружили его, предвкушая обсуждение величественных планов. В руднике собралось человек двенадцать, не способных сосредоточиться на работе. День переворота приближался; назначить его должен был Подкупочный Комитет.
– Схвачу старика Шахматиста за его седую козлиную бороденку и буду крутить до тех пор, пока он не научит меня играть в эту игру.
– Лучше попытать счастья с маленькой Подмастеркой, – пошутил кто-то. – Спорю, она обучит тебя игре быстрее, чем он.
– Нет, – Влом был непреклонен. – Это должен быть сам Шахматист, и никто другой. Мы расставим фигуры и сыграем перед всем Хтоном, а когда я разгромлю его, Хтон узнает, что я мозговитый и никогда ничего не делал неправильно.
У них достало такта не засмеяться. У каждого было свое тайное желание, открыв которое, многие выглядели бы довольно нелепо.
Свое слово сказал и Первоцвет:
– Не уверен, что вообще пролезу через эту дыру, – пробурчал он, и все улыбнулись вместе с ним: дыра была метр в диаметре. – Но если веревка не лопнет, когда меня потащат наверх, а пол не провалится, отчего бы тогда…
– Знаю! – встрял кто-то. – Он хочет стать главным крутильщиком на конденсаторе!
– Чтоб похудеть!
– Меховой Матушке это понравится.
– Что понравится?
Первоцвет терпеливо ждал, когда все затихнут:
– Отчего бы тогда не пойти в пещеру к Лазе? У меня, сами знаете, руки ловкие, – они знали, – и когда она подойдет ко мне с каменным ножом, отчего бы не вырвать его у нее, а потом…
Все подались вперед:
– Потом…
– Смыться с ним, Цветик!
– Потом я устрою ей то, о чем она давно мечтает, причем так, что она никогда меня не забудет!
– Что именно, Цветик?
– Я заплачу за разрешение посмотреть, Цветик!
– Не волнуйтесь… посмотрите, – сказал кто то. – Один гранат за один раз.
Смех усилился. Влом обернулся к Атону:
– А что сделаешь ты, Пятерка? Какой у тебя план?
Атон огляделся. Он ожидал от Первоцвета неожиданного оборота, но тот разочаровал его бездарной развязкой.
Гранатка тихо стояла с краю. У нее, казалось, тоже были сомнения насчет переворота. Он почувствовал желание сделать ей больно.
– У Счетовода есть девчонка. Кретинка-Кристинка, – сказал он. Знаете? Она однажды заигрывала со мной, но я был занят. На этот раз, думаю, все будет иначе. – Все сдвинулись поближе. – Хорошенькая, да. Вы не видали такой красавицы. Само совершенство. От ее волос можно сойти с ума, когда она любит; глаза черно-зеленые, словно глубины океана. Как хвея, она цветет только тогда… – Он увидел озадаченные взгляды. "Что-то не так? Их смутила фантазия о простой пещерной девушке?" Он пожал плечами, не волнуясь больше о том, что они подумают. Переворот не удастся. Наконец-то я нашел ее. Она была наряжена как человек, но когда я разоблачил ее, ей пришлось прятаться от людей. Я привез ее в домик на астероиде…
– Как человек? – спросил Влом с озадаченным выражением лица. Кретинка?
– Вероятно, ее вид включает человеческую природу. Генетическая модификациям но она выглядела как человек – настолько божественна. Легенды приписывают ей удивительные способности, и некоторые из легенд… верны. Правда, она не достигла бессмертия, но, кажется, она – полутелепатка.
– Может читать мысли?
– Не знаю. Это многое бы объяснило. Вот почему ее поступки так парадоксальны. Она заставляла меня делать ужасные вещи. Я любил ее, когда, искал, но возненавидел, когда нашел. Она уничтожила меня. Я не посмел дать ей хвею…
– Зеленый цветочек, что носят некоторые люди? Никогда не видел.
– Наконец, я бросил ее и вернулся домой. Я сказал Аврелию, что женюсь на дочери Четвертого, если только смогу излечиться от… от Злобы. Он был так счастлив, что едва не скончался. А до этого умирал от уныния, с трудом продержался до моего возвращения. Он отправил меня на одну знаменитую уединенную планету.
Атон поднял глаза и увидел, что Гранатка внимательно слушает. О ней он совершенно забыл. На миг он засомневался: "Имею ли я право мучить эту женщину? Не должен ли, на худой конец, предупредить ее? Злоба, Злоба – ты сделала меня чудовищем! Ты заставляешь меня претворять в жизнь твое имя, и от этого никуда не деться".
Однако Гранатка выглядела скорее задумчивой, чем взволнованной, а остальные молчали. В чем дело?
Громкие крики перекрыли звук ветра. Люди побежали:
– Время! Время! Стража подкупили! Переворота Время? Переворот начался! Началось!
Туннели, ведущие к переходной пещере, наполнились возбужденными людьми. Все взгляды устремились к крохотной дыре в потолке на высоте десяти метров, единственной связи между двумя мирами. В других местах камень был настолько тверд и толст, что пробиться через него без тяжелых орудий было невозможно.
Верхние пещеры заперты, но у запора – одно слабое место, а именно страж на "ночной" вахте. Атон не знал, что тому посулили, но Старшой всегда держал слово, и стражу гарантировали бы безопасность на всю жизнь. Достаточно было опустить веревку и отойти.
Тяжелая плита начала медленно-медленно сдвигаться. Темная дыра зазывно светилась с той стороны зеленым мерцанием – дверь в удачу. Но ничье лицо там не появилось. Ни звука сверху, кроме громкого скрежета камня.
Пауза; затем возникла раскручивающаяся из бухты веревка. Она была без корзины и поэтому опускалась, волнообразно извиваясь. Растрепанный конец веревки повис, не касаясь пола, и болтался невольным приглашением.
Старшой удовлетворенно промычал. Назначенный отряд вторжения выстроился в центре пещеры. Атон – вторым. Важнее всего было умение забраться быстро и тихо и сберечь силы для возможной немедленной схватки.
Первый мужчина с короткими искалеченными ногами, но неимоверно сильными руками, шагнул вперед и дернул за веревку. Та слегка подалась, но держалась: она была закреплена. "Дернул, словно девчонку за косу", надумал Атон.
Мужчина ухватился за веревку и умело потащил себя в воздух. Атон видел, что Старшой внимательно наблюдает за ним, потряхивая головой. "Волнуешься, креллевод? – подумал он. – Тоже помнишь про ум Счетовода?"
Мужчина быстро взобрался наверх, подтягиваясь на руках и захватывая ногой изгиб веревки при редких остановках. Он уцепился руками за край отверстия и напряг мускулы, протаскивая голову и плечи. Атон держался за веревку, не делая пока никаких движений.
Сверху послышался сдавленный крик. Ноги наверху поджались, мужчина выпустил край, когда, казалось, вот-вот завершит подъем. Он сполз в дыру и тяжело упал на нижний пол.
Старшой тут же его поднял, но это уже не имело значения. Горло мужчины было аккуратно перерезано.
Натяжение веревки ослабло. Упало второе тело.
Это был подкупленный страж. Веревка петлей обвивалась вокруг шеи. Он-то и послужил якорем, вес первого вторгшегося задушил предателя.
Переворот не оказался для Счетовода неожиданностью.
"Ты должен был знать, – подумал Атон, – что Счетовод угадает такой ход. Он не садист и не дурак, у него есть определенные причины для своих действий, и он готов к любым последствиям. В конце концов ты узнаешь, что был предатель, и предположишь, что подкуплен один из вашей собственной шайки. Узнав теперь, что ум Счетовода такой же проницательный, как и всегда, ты заподозришь, что голубой гранат _е_с_т_ь_ на самом деле. Ты будешь искать и неутомимо допрашивать каждого мужчину и каждую женщину – и на дне Вломова меха для воды найдешь голубой осколок.
Влом будет выкрикивать историю открытия и потери граната. Он обратится ко мне за подтверждением, но я признаюсь, что в упомянутое время занимался Гранаткой. Она согласится, убеждая себя, что иначе заподозрили бы ее, и стремясь вызвать ревность у черноволосой. Влом известен как большой обманщик, но ты позволишь довести тебя до места, где, по его словам, он нашел гранат, и там ничего не окажется, а он не будет знать, что доказательство прямо под рукой.
– Я этого не делал, – завопит он наконец. – Меня вломили! Меня вломили!
А ты уже это слышал.
Узники верхних пещер не смягчатся. Они захотят выяснить, откуда взялся первый осколок, и узнать, действительно ли есть такой рудник. Поскольку вы отказались честно вести дело со Счетоводом, он заморит вас голодом и сделает нижние пещеры безопасными для исследователей сверху. А мы предпримем Тяжелый Поход.
О да, предпримем".
$ 399
СЕМЬ
Идиллия: солнечная уединенная планета. Пальмы и ели росли здесь рядом, после того как осторожное прикосновение генетической модификации пригладило природу, заставило ее улыбаться. Голубые воды искрились у подножия серых гор, белоснежные облака осеняли мирные деревеньки.
Атон машинально прошел процедуру регистрации – его мысли были сосредоточены на женщине, которую он прилетел забыть. Он пренебрег ознакомительной экскурсией. Красоты самобытного рая его не интересовали, наконец он оказался на красивой даче – домике, окруженном цветниками и извивающейся изгородью, – без понятия, как это произошло.
"Прелестная планета, – с горечью подумал он. – Но никогда не станет так прелестна, как Злоба. Злоба – меня должно было предупредить твое имя. Но я был слеп ко всему, кроме твоей красоты; я был глух к отцовским словам. Я маялся детской мечтой. А когда нашел тебя…"
Он осмотрел цветники. Не будучи силен в садоводстве, кроме особого искусства выращивания хвей, Атон понял, что начать ему не с чего. Да это и не важно: даже самые прекрасные начинания вряд ли бы подействовали на его разрушительную страсть к миньонетке.
"Миньонетка. Когда после игры в Капитана я, наконец, обнаружил тебя среди ксестов… было не удивительно, что эти дружелюбные иномиряне смутились. Они увидели, что ты действительно миньонетка – странный отпрыск человека, а не подражание ему, а я тем временем пытался обратить их внимание на свое неведение. И они показали мне все, что могли, а я увез тебя в укромный космотель и там постиг чудовищное зло твоей природы".
Предоставленный на этом курорте самому себе, Атон понял, что жизнь продолжается. Он праздно изучил сад, разгадывая очевидные загадки кустарников, и в конце концов вернулся в светлый коттедж. Неестественно круглое заходящее солнце просвечивало сквозь плывущие облака. В воздухе парили запахи кухни.
"_Т_о_г_д_а_, разбитый, я слушал тебя, Аврелий. Но ты, в сущности, ничего мне не сказал, лишь послал на Идиллию, чтобы я отдохнул и забыл. Забыл Злобу".
Войдя в домик, Атон обнаружил на стене древние гравюры на ботанические темы, паркет из псевдососны и старинные ручки на дверях с петлями. "Такой дом был у Вордсворта!" – подумал он. В камине большой комнаты ярко пылал огонь: тени от узорной железной решетки трепетали на каменном участке поля. Вдруг он услышал шум в помещении, которое принял за кухню. В доме кто-то был.
Он прошел сквозь арку. Арку? Значит, это не было намеренной подделкой "под старину". И увидел ее: изящную, светловолосую, умелую.
– Что вы здесь делаете? – спросил он. – "Тебе-то какая разница, Атон?"
Она с улыбкой обернулась:
– Здесь мое место.
– Но мне сказали, что это мой дом, – проворчал он.
– Да, – она подошла к нему и показала серебряный браслет на левом запястье. – В обычаях Идиллии отправлять рабов на службу к господам. Пока вы здесь, я принадлежу вам, и да здравствует эта планета, добро пожаловать! – Она сделала реверанс.
Атона это не убедило:
– Что-то такое упоминалось. Но я думал, будет привратник… слуга.
– Они обслуживают дам.
– Вот как!
Идиллия, это слишком вопиюще.
Она взяла его за руку, провела к камину с нежной настойчивостью, исключительным правом рабов, и усадила за ужин. Атон воспринял ситуацию с сомнительным удовольствием. Никогда еще женщины так о нем не заботились, и его отношение, сначала двойственное, быстро стало положительным. В общем, задумка интересная.
– Как звать рабыню? – спросил он.
– По имени, – бойко ответила она. – Кокена.
Атон полез в толстую картотеку, составленную много лет назад его учителем.
– Строительный камень из коралла? Это твоя тема – твердость и жесткость?..
– Некогда на Земле, – сказала она, – жили крохотные морские моллюски с красочными раковинами, которых коллекционировали. Они назывались…
– Понятно. И что же милая ракушка посоветует смущенному сердцу? спросил ей, и подумал: "Она пытается угождать… отчего бы тебе не отгородиться ею, Атон?"
– Вечером в деревне танцы, – сказала она, явно пропустив в вопросе намек. – Если вам это доставит удовольствие…
– Мне ничто не доставит удовольствие, Кокена, – ответил он, но при этом улыбнулся.
Танцы были красочны. Их устроили в теплом деревянном амбаре – по углам запах сена, под стропилами воробьиные гнезда. Гирлянды флажков свисали с балок; светлый сидр сочился из-под пресса, установленного посреди амбара. Отчаянно улыбавшиеся люди входили и выходили в сопровождении своих хорошо осведомленных рабов и рабынь. Атон заметил, что слишком часто сквозь их радостные личины просвечивала борьба с внутренней мукой.
Он выпил сидра и нашел его весьма крепким. Несмотря на явную свежесть, напиток был терпким, претящим… Вероятно, естественную ферментацию искусственно усилили. Или модифицировали сорт яблок. Сидр вызывал в воображении крохотные деревца с огромными плодами, и каждое громадное яблоко таит в себе легендарные 40". Душа Атона стала чиста, и он понял, что смех пребывает даже в грусти.
– Начинаем?
Заиграли два усатых, очень похожих музыканта: один на скрипке, другой на объемистой трехрядке. В помещении воцарилось веселье. Пары, составившиеся с краю, вихрем неслись в середину и образовывали неправильные квадраты. Дамы резко оправляли широкие юбки и брали под руку важных кавалеров.
Атон заговорил с Кокеной:
– Как здесь получить партнершу?
Пальцы музыканта все быстрее бегали по черным и белым кнопкам гармони, все сильнее раздувались мехи.
– Нужно пройти через зал к одной из сидящих дам, вежливо поклониться и испросить позволения на ее общество в танце.
– А кого выбрать? – спросил он, оглядывая женин. Белые нижние юбки кружились вокруг бедер, отбрасывая забавные тени.
Кокена приподняла бровь:
– Вкусы клиентов, не принято обсуждать… Но, если я не ошибаюсь, третья девица справа привлекает определенного рода мужчин и к тому же превосходно танцует…
Атон посмотрел на женщину, которая весело болтала с соседкой и только что наклонилась, чтобы поправить туфлю. Декольте открывало красивую грудь. Маленькие ступни, длинные распущенные волосы.
– Нет! – сказал он с большим нажимом, чем подобало. – Рыжие волосы никуда не годятся.
Кокена угодливо указала другой вариант. На этот раз волосы оказались каштановые и не такие длинные. Дама стояла в стороне со стаканом сидра, слегка покачиваясь под музыку. В конце припева она притопнула, весьма соблазнительно качнув грудью и ягодицами.
– Нет… у нее зеленые глаза. – Сходства почти не было; Атон мучился от грусти, его возбуждение усиливалось вином.
Усомнившись в том, что Атон говорит серьезно, Кокена взглянула на него. Глаза у нее были голубые.
– Пойдем, – сказал он, не в силах объяснить свое настроение. – Я предпочитаю свою рабыню.
И они пошли танцевать. У девушки были проворные ноги, ее легко было вести; на минуту груз упал с его души, отступил на полшага. Они танцевали, кружились, вертелись, ее юбки соблазнительно вздымались, но душевная тягость сопровождала их. Ряды расходились и сближались; мужчины встречали своих партнерш в центре, кланялись им, отставали, снова подходили, и пары весело кружились. Правая рука к правой руке, левая к левой, партнер встречает девушку касанием бедра и с улыбкой пропускает ее назад. О, сверкающий взгляд! Какое чудо это вольное движение вместо заученной фигуры! Какой мгновенный восторг, заостренный усмешкой, – ибо эти интригующие улыбки и жесты были пусты, лишены любви.
"Злоба, о Злоба, о Злоба, почему ты меня предала?"
Была полночь, когда утомленный Атон готовился в коттедже ко сну. Видение росло и билось теперь о раковину его головы, разрывая мозг, довлея над его усталостью. Это было лицо Злобы, улыбающееся, опустошающее, одновременно прекраснее и ужаснее любого призрака. Огонь пробежал в ее волосах и зажег его желание.
– Кокена! – позвал он, и та застенчиво вошла, одетая в ночную рубашку. – Я сегодня не могу уснуть. Ты поговоришь со мной?
– Понимаю, – сказала она.
– Мне хотелось бы знать… – И пока он говорил, мучительное видение распалось. – Ты когда-нибудь была влюблена, Кокена?
– Нет.
– Люди думают о любви как о чем-то романтичном, как о счастье, о чуде. Любовь якобы должна возвышать человека, делать его сильным и добрым. Ты видела такую книгу – ДЗЛ? – Она кивнула. – Но они не правы. Любовь самое страшное оружие, известное человечеству. Она может скрутить человека, связать в тугой узел, пока его кровь не вытечет на каменистую действительность, пока он не иссохнет и не превратится в шелуху. Если ты когда-нибудь станешь искать зло, начинай с любви… Я не должен говорить это женщине?
– Я рабыня, – сказала Кокена.
Он внимательно посмотрел на нее.
– Говоришь, что рабыня. Но только ли рабыня? Разве в тебе нет женщины? Когда ты двигаешься в танце, милая ракушка… Если, бы я попросил тебя раздеться передо мной…
– Идиллия обязана защищать свою собственность, – сказала она. – Я не разденусь.
Атон улыбнулся:
– Это лишь пример. Ты не только рабыня. Скажи, Кокена, ты продаешься? Могу ли я приобрести тебя и увезти с собой, куда захочу?
– Рабы не продаются. Они на время предоставляются господам и в определенных пределах оказывают им услуги.
– В определенных пределах… Кажется, раковина закрыта, – сказал Атон. – Тем хуже… но зато честно. Я хотел бы, чтобы как можно больше женщин стало рабынями и как можно больше рабынь – женщинами…
ВОСЕМЬ
Атон ходил на вечеринки, танцевал, смотрел безразличные ему театральные постановки и бездумно флиртовал с женщинами. Днем он купался, участвовал в античных спортивных играх, ездил на пикники; ночью о нем заботилась Кокена, растирая спину маслами. Он говорил с ней, облегчая душу и с удивлением замечая, как слабеют воспоминания о Злобе при разговоре о… Злобе. Он рассказывал Кокене столько, сколько мог вспомнить, то есть больше, чем кому-либо, поскольку стал относиться в ней как к рабыне, а не как к женщине.
Но этого было мало. Злоба то и дело вторгалась в его душу, вызывая неутолимое желание, безмерную боль. Он мог скрыться от нее на час, но убежать не мог.
– Это все, честно говоря, совсем меня не развлекает, – признался он наконец. – Нужно что-то такое, что увлечет меня надолго, а не на минуту.
И Кокена, как всегда, предложила.
– Не попробовать ли восхождение на горы? – спросила она. – Это нелегкий вид спорта, отнимающий много дней и сил. Здесь он не опасен, и у него есть свои достоинства.
– Ты напоминаешь мне, нежная ракушка, что лучшее лекарство от сомнений – работа, – сказал Атон. – Замечательная викторианская мысль из ДЗЛ. Но если ты советуешь, я попробую. До сих пор ты заботилась обо мне изумительно.
– Я найду проводника, – сказала Кокена.
– Далеко искать не придется, – сказал он в ответ. – Или ты думаешь, мне понравится, что в мое отсутствие тебя растлит какой-нибудь господин?
Кокена улыбнулась, и на следующий день они уже шагали вдоль лесистой подошвы ближайшей горы. По обе стороны тропинки поднимались вьющиеся папоротники в рост человека; пахучие венерины башмачки были впору самой Венере. Исполинские дождевики, подобно вулканам, выбрасывали при малейшем прикосновении дымовую завесу. Выше появился молочай вперемешку с карликовой секвойей. Большие и маленькие, цветущие и плодоносящие, естественные и модифицированные растения Идиллии предъявляли себя человеку на одобрение.
Атон остановился перед гибкой красной ящерицей, застывшей на валуне. Она довольно осмысленно глядела на него. "Мы еще встретимся, твой род и мой", – словно бы говорила она, и Атон, засмеявшись, шлепнул по камню рукой, после чего она юркнула в безопасное место.
Кокена, какой бы хрупкой она ни казалась, несла рюкзак и спальный мешок и шагала с Атоном нога в ногу. Атона ее выносливость изумляла.
Они рано остановились на привал, еще до того, как склон горы скрылся в тени, и Кокена приготовила ужин. Атон вгляделся в темную воду речки, где они мылись, и увидел громадную норку. Он как раз собирался смахнуть с руки прутик, но вовремя остановился: это было насекомое – тросточка длиной сантиметров семь, настолько неподвижная, что казалась мертвой. Его потянуло бросить ее в воду и посмотреть, схватит ли ее рыбина, но, поймав на себе взгляд Кокены, он устыдился. Откуда у него этот позыв причинить боль, мучение невинному насекомому? Он пересадил тросточку на листик и пронаблюдал, как она неторопливо уползает.
В ночном воздухе не было никаких кусачих тварей. Атон с Кокеной спали бок о бок в двойном спальном мешке на пахучей постели из папоротника. Посреди ночи Атон проснулся от крика совы и посмотрел на спящую рабыню. Светлая прядь волос падала ей на лицо. Красота Кокены была почти классическая. Атона поразило, что он мог оценить ее красоту без всяких задних мыслей, это было для него чем-то новым…
Утренний солнечный свет струился между деревьев, а они уже шагали среди елей, пальм и дубов. Наслаждаться лесом следовало не спеша, но Атону было не до него. Он пытался разогнать свои думы физической нагрузкой. Кокена поспевала за ним без жалоб, хотя путь становился все круче.
Тропинка петляла меж толстых мшистых корней. Атон удвоил усилия, поднимаясь в гору, как одержимый, пока не заныли мышцы на ногах и не закружилась голова. Рабыня молча и не отставая шла следом.
Атону стало любопытно. Детство на Хвее при силе тяжести процентов на пятнадцать больше, чем земная, гарантировало ему силу. Генетики в лаборатории укрепили его тело за много поколений до того, как он родился. При обычном тяготении он мог совершать подвиги, которые изумили бы непосвященного, а годы, проведенные в космосе, его выносливости почти не ослабили. Ни один нормальный мужчина не мог сравниться со стойкостью модифицированного, а среди женщин лишь удивительная миньонетка обладала сходной мощью. Нежный мир удовольствий, подобный этому, – не то место, где можно найти по-настоящему выносливую женщину.
На второй вечер, высоко на склоне, где дул холодный порывистый ветер, Атон изобразил большую усталость, нежели ощущал. Он упал и, притворившись спящим, стал незаметно наблюдать за Кокеной.
Та без признаков явного утомления принялась готовить еду, хотя движения ее несколько замедлились. Глянув в сторону Атона и убедившись, что он крепко спит, она подошла, повернула его в более удобную позу и подложила под голову подушку из мха, будить его она не пыталась.
Что сделало девушку такой выносливой? Она давным-давно должна была упасть от изнеможения. Но она не только оставалась с ним, но и выполняла всю необходимую работу. Не произошла ли и она от модифицированного рода? Действительно ли рабыня на Идиллии без всяких помех сочетает преимущества жены и тяжеловоза?
Атон сел, потянулся, протер как бы заспанные глаза. Нет смысла пропускать ужин. Завтра он определит, насколько она вынослива.
Дорога становилась все более крутой и неровной. Атон не обращал никакого внимания на открывшийся внизу вид или на появлявшихся животных бобра, горного козла, черепаху, которые с любопытством взирали на негоден выбрал самый трудный подъем и взбирался с максимальной скоростью. Кокена стала для него вызовом: он обязан определить предел ее выносливости. Его не покидал интерес к тому, с чем же он состязается, и восхищало соперничество с женщиной, которая должна всего-навсего выполнять его волю.
На исходе дня, истекая потом, он стал подозревать, что достиг предела своих возможностей. Девушка ни о чем не спрашивала. Она была сведуща в искусстве восхождения; ее скупые движения сберегали силы, и она расходовала их куда меньше, чем он. "Наверняка, – подумал он, – она сопровождала по этим склонам многих господ". Эта мысль почему-то его тревожила.
Наконец они вышли к нависшему выступу, где зубчатая скала вздымалась над поверхностью почвы на добрых пятнадцать метров, а затем отступала под покров кустарника. Скала неширока, ее легко обогнуть – но Атон этого не хотел. Пусть будет проверка для Кокены! Годы на Военном Флоте научили его лазать по канату; подъем здесь трудный, но для него посильный. А вот для женщины со слабой мускулатурой и недостатком практики подъем был неодолим.
Атон накинул петлю на нижний выступ метрах в шести от основания скалы. Тот достаточно велик, чтобы на него встать, и послужит площадкой для дальнейшего подъема. Атон быстро полез наверх, упираясь ногами в почти отвесную скалу. Приятно было чувствовать знакомое напряжение.
Он забрался наверх, проверил веревку и стал ждать Кокену. И она поднялась, перебирая руками и упираясь ногами, как и он. Рюкзак на спине явно мешал ей удерживать равновесие и создавал другие сложности, но она не сказала ни слова.
Атон закинул веревку за самый верхний выступ и затянул покрепче. Нелегкий будет подъем – метров семь, не меньше, причем гора уходила вниз под углом так, что веревка висела свободно. На этот раз упереться ногами о скалу не удастся.
Атон полез вверх. Подъем был очень непрост. С опозданием он осознал, что есть разница между подъемом при половинной, силе тяжести в космокорабле и противоборством с рюкзаком на плечах нормальному тяготению. Сил, которые Атон так щедро расходовал на прошлый подъем, теперь не хватало; он оказался слишком расточителен. Надо было поднять рюкзаки отдельно… и закрепить страховку, чтобы предотвратить случайное падение. Запасная веревка бесполезно висела на ремне.
Но снизу на Атона смотрела девушка, и он был силен. Он достиг верхнего выступа и, радуясь победе, забрался на него. Уступ был надежный, на нем можно было закрепить вторую веревку. Он размотал запаску и сделал петлю.
Кокена уже начала подъем. Лежа ничком – голова и плечи за краем скалы – он увидел, что его догадка верна. Она не привыкла к подобным упражнениям и не знала маленьких хитростей веревки. Такие занятия – не для женщин, ее раскачивало, то выкидывая на фон кустарников и деревьев, то почти ударяя о неровности камня. Она очень устала, но продолжала карабкаться.
Метра через четыре Кокена остановилась. Кажется, она достигла наконец предела. Атон, мрачно удовлетворенный, уже собирался крикнуть ей, чтобы она спустилась и выбрала другой путь.
Только сейчас он увидел, до какой степени она устала. Ее маленькие онемевшие руки скользнули по веревке. Далеко внизу под ее опускающейся фигурой простиралась каменистая равнина: падение означало смерть.
Не думая, Атон захлестнул петлю за выступ и бросился с него вниз. Рефлекс космогарда: немедленное действие без мыслей о личной опасности. Он просто выпустил выступ из рук; рюкзак, по-прежнему висевший на нем, рванул по подмышкам. На половине отвесного склона упругая веревка, за которую он держался, остановила его с такой силой, что содрала кожу с ладоней и едва не разжала их. Сорванные мышцы рук и плеч дадут знать о себе завтра.
Атон болтался чуть ниже девушки. Как только та окончательно разжала ладони, он вытянул руку и, обхватив ее за талию, грубо подтянул к себе. Почти теряя сознание от усталости, она прижалась к нему.
Пытаясь удержать двойной вес плюс рюкзаки, одной натуженной рукой держась за веревку, Атон тем не менее обратил внимание, хотя это и было до кошмарного неуместно, какое гибкое и нежное тело он обнимает. Не считая первого вечера на танцах, он никогда не обнимал ее; его даже как-то удивило, что она настолько женственна.
Между тем рефлекс космогарда вновь взял верх. Его ладонь разжалась и медленно, но все же сдирая кожу, заскользила по веревке. Он твердо приземлился на нижний выступ и положил Кокену на широкую площадку. Когда Атон опустился на колени рядом с ней, ее рука обвила его шею и притянула к себе.
– Ты сильный, сильный, – прошептала Кокена, не открывая глаз. Сильнее меня.
После чего рука безвольно упала; она потеряла сознание.
Ее слова подбодрили его. Он понимал, что они искренни. Что бы ни было раньше. Кокена увидела в нем теперь мужчину, а не изнеженного господина. Этого, вероятно, он и добивался. С нескрываемым удовольствием он стал делать то, что раньше делала для него она. Уложил ее поудобнее, разыскал в рюкзаке еду. После обмотал бинтом окровавленную руку, скинул рюкзаки к подножию скалы и спустился сам, чтобы устроить место для привала.
Только когда оба были внизу, он позволил ей смазать и перебинтовать ему руку. Кокена вновь оказалась на своем месте, и это ему по-прежнему нравилось – кроме того, с приятным потрясением он сообразил, что Злоба на какое-то время совершенно выпала из его головы и что есть множество безотлагательных вещей, о которых ему надо позаботиться.
ДЕВЯТЬ
Первыми словами Кокены в тот вечер, под песню одинокого сверчка, были извинения:
– Простите, что не смогла остаться с вами, господин Пятый. Я не собиралась…
– Больше никогда не называй меня так, – сказал он, прерывая ее. – Я человек, а не титул: глупый человек, едва не погубивший тебя.
– Да, Атон, – сказала Кокена. – Только на Идиллии никто не умирает. Она встала. – Меня ждет работа.
Атон схватил ее за лодыжку и притянул к себе:
– Сделаешь завтра. А сейчас будешь спокойно отдыхать, иначе я тебя побраню. Почему ты не сказала мне, что устала?
Она горестно улыбнулась:
– У рабыни не должно быть личных проблем. Их достаточно у господ.
Атон в душе побледнел, услышав про господ. Значит, между ними ровно ничего не изменилось.
– Ты была рабыней всю жизнь?
Еще одна горькая улыбка:
– Конечно, нет. Никто не рождается для рабства. Существуют конвенции… Я попала сюда единственно возможным способом: добровольно.
– Добровольно!
– Это хорошее место. Пришлось выждать длинную очередь. Отбор очень строгий.
– Я это заметил, – сказал Атон, любуясь ее фигурой.
Кокена, бессознательно защищаясь, выставила перед собой руки.
– Я рабыня иного рода и не хотела бы, чтобы вы говорили обо мне в таких выражениях.
– Извини, – сказал Атон с раскаянием, – но я – мужчина. И мои выражения отчасти определила ты сама. Разве у тебя не случаются порой неприятности с мужчинами в таких вот уединенных местах?
– Случаются, – призналась она. – Но мы обучены защищать себя.
Атон подумал о некоторых известных ему приемах.
– Даже от космогардов?
– В особенности, от космогардов.
Он рассмеялся:
– Гордость не позволяет мне в это поверить, но именно такой ты кие очень нравишься.
Кокена рассмеялась вместе с ним, и он ощутил в своем теле прилив тепла. Но на заднем плане маячил неумирающий образ Злобы.
Он попытался отогнать его:
– Ты удивительно сильна для женщины, Кокена. Откуда ты родом?
– Я не должна говорить…
Внезапно в этом не оказалось нужды.
– Хвея! – воскликнул он. – Таких женщин, как ты, нет больше нигде в галактике. Лишь на моей родной планете.
С этим открытием его интерес к ней расцвел и утратил всякую праздность – если она вообще когда-либо была.
– Назови свою Династию!
– Пожалуйста, не надо.
Атон щелкнул пальцами:
– Четвертая? – спросил он, и ей пришлось кивнуть. – Мне следовало догадаться. Замыслы Аврелия всегда безупречны. Он клялся, что устроит прекраснейший брак – и он это сделал, несомненно сделал. Я бы полюбил тебя.
Выражение ее лица не изменилось, но он почувствовал, что чем-то ее обидел.
– Я говорил о прошлом, – неубедительно произнес он, однако вред уже был нанесен. – Это была песня, прерванная песня. Она вела меня, и я не мог свернуть в сторону. Теперь я как рыба на крючке; я могу признать лишь то, что могло бы случиться.
– Вы упоминали об этом раньше.
"Да, конечно… я рассказал все, не зная, кому говорю. Не зная!"
– Как ты сюда попала? – спросил Атон, чтобы скрыть смущение.
– Я никогда не видела человека, за которого должна выйти замуж, и не знала его имени, – сказала она почти неслышно. – Но я… я возненавидела его, когда он опозорил мою Династию. Он отверг меня без единой встречи… а Династии не расторгают союз. Я не могла там оставаться.
Атон попытался взять ее за руку, но она увернулась.
– Я не знал. "Третья дочь Старшего Четвертого" – это лишь обозначение, а не личность.
– У рабынь тоже есть прошлое, – сказала она. – Но оно не в счет.
– Ты наверняка знала! Мы встретились не случайно.
– Нет. Лицо и имя были мне незнакомы. Пока вы не заговорили о прошлом, и я не начала понимать. Династии не смогли представить нас формально…
– И ты не сказала ни слова. Ни слова!
Атон не был голоден, но нервно вынул из рюкзака судок-самогрев и принялся есть. Кокена последовала его примеру: только в ее руках оказался замороженный пакет. Атон понимал, что эта символика случайна, но рискнул сделать еще одну попытку.
– Давай забудем все, что произошло между нами, – сказал он. – Это… Слишком много нужно преодолеть. Слишком много стыда. Давай начнем все сначала. Я хочу знать о _т_е_б_е_ все.
Кокена не отвечала.
– Ну, пожалуйста!
Она колебалась:
– Рабыня не может…
– К черту рабыню! Ты – женщина, на которой я должен был жениться, и я хочу _з_н_а_т_ь_.
Она молча покачала головой.
Раздраженный Атон растерянно смотрел на нее. Раньше она непокорной не казалась – но раньше он и не расспрашивал ее о себе. Вероятно, обстоятельства отменили условности. Если не…
– Послушай, – сказал он. – Ты говорила мне, что на Идиллии не умирают. Это ведь сказано не ради красного словца, а? Это должно означать, что за клиентами все время наблюдают… и не только их верные рабы. За нами сейчас следят?
Кокена опустила глаза.
– И если б я не поймал тебя на скале, какая нибудь штуковина выскочила бы из камня, ткнулась в меня механическим носом и утащила тебя… Отвечай!
– Что-то вроде этого.
– А если бы ты сказала хоть слово, тебя понизили бы до выгуливания собак?
– Некоторые собаки очень милы.
– Ну, если ты настаиваешь на такой глупости, я просто обязан снова вскарабкаться на эту скалу, прыгнуть вниз и заставить эту штуку поймать м_е_н_я_ в воздухе. Где была бы _т_о_г_д_а_ твоя ценная работа?
– Пожалуйста, – прошептала она.
– Надо было взять ДЗЛ, – печально возразил он. – "Имей мы, кроме мира, время…"
– Возможно, я застенчива, – сказала Кокена на этот раз с каким-то воодушевлением, – но я не ваша…
Она лежала на листьях, волосы утопали в них. Атон лег рядок, опершись на локоть. Он ухватил прядь ее волос.
– Я слишком быстро избавился от условностей и, увы, оценил огромную мудрость выбора старших.
– Нет, – сказала она. – Тот позор давно забыт.
– Я искуплю его. Я обещаю жениться на дочери Четвертого…
– Нет!
Раковина закрылась.
Подъем стал теперь более неторопливым. По мере того, как они приближались к вершине, внизу разворачивалась величественная перспектива. Атон должен был признать, что чувствует себя лучше, чем когда бы то ни было. Бодрый вид и спокойная сила характера Кокены сочетались с красотой пейзажа, вновь превращая жизнь в достойное событие.
Ему было жалко, что они достигли вершины. Он, как и прежде, предпочел бы восхождение: не останавливаясь, не думая, не сталкиваясь со сложностями жизни по ту сторону горы, лишь вдыхать пахучий ветерок да слышать сухой хруст под ногами. Зловещая тень Злобы ненадолго уменьшилась. Насколько сильнее стало сейчас живое видение Кокены – безыскусно бойкая, она ни о чем не спрашивала, лишь короткие локоны подпрыгивали при ходьбе.
В порыве чувств Атон обнял ее. Она нахмурилась, но не скинула его руку. Последний отрезок до вершины они прошли вместе.
Атон ожидал какого-то особого вида, но открывшийся его взору пейзаж превзошел все ожидания. Гора оказалась не одиночной, а двойной: крупная расщелина разделяла ее половины, круто спускаясь на полкилометра и превращаясь в узкое ущелье между ними. Склоны с обеих сторон были почти отвесны. Он отошел на шаг с отвращением к своей тяге к пропасти.
– Когда-то, – сказала Кокена, тревожно удерживая равновесие у края, здесь было поле и ручей…
– Ручей?
– Маленькая речка. А поле – это плоская местность.
– Больше не буду перебивать, – согласился он.
– Давным-давно из земли поднялась гора. Но ручей был старше и не потеснился. Он разрезал вздымавшуюся глыбу. Вскоре – через какую-нибудь пару геологических эпох – горе это надоело. Она стала подниматься быстрее, и река не смогла ее побороть. Река сдалась и, в конце концов, обогнула гору. И вот результат: русло на километр выше реки, а у горы два пика.
– Если б я был рекой, – сказал Атон, – я бы пробуравился _с_к_в_о_з_ь эту выскочку.
– И пожалел бы об этом. Река пыталась это сделать, на берегу озера есть отверстие, ведущее в подножие горы. Но вода, входя с одной стороны, с другой не выходит. Так что большая часть реки отступила и держится подальше от этого места.
– Я ее не виню. Хорошо, что вовремя предупредила; ты уберегла меня от больших неприятностей.
Атон стоял позади нее, наблюдая, как ветер из расщелины откидывает назад ее волосы и теребит походную юбку.
– Песня исчезла, – сказал он.
Кокена медленно повернулась:
– Атон.
"Раковина раскрылась, – подумал он. – Лишь от прикосновения истинной любви".
Он неторопливо вынул хвею из своих волос и воткнул ей в прическу. Кокена радостно улыбалась, ее глаза сияли. Они стояли на расстоянии вытянутой руки, молча всматриваясь друг в друга и в хвею.
Потом она оказалась в его объятиях, всхлипнула у него на плече.
– Атон, Атон, обними меня. Ты – первый…
Он прижал ее к себе, испытывая чувство, которое наконец-то было естественным, а не злокачественным.
Она отступила на шаг, резко вырисовываясь на фоне утреннего неба. Она вся лучилась.
– Так ново, – сказала она. – Так прекрасно. Поцелуй меня, Атон, чтобы я поверила…
Он положил руки ей на плечи и медленно притянул к себе. Когда ее лицо приблизилось, перед ним будто бы проплыло облако. Мерцающее, тающее…
…И это было лицо миньонетки. Волосы цвета живого пламени обрамляли его, переплетаясь в змеином великолепии. Черно-зеленые глаза заглядывали в его глаза. Алые губы приоткрылись.
– Поцелуй меня, Атон…
– Нет! – закричал он. Его мечта о свободе лопнула. Он отгородился от призрака рукой, чтобы не видеть переменчивых глаз, и в ужасе оттолкнул его.
И остался стоять на горе один, окутанный мелодией…
ИНТЕРЛОГ
Любовь построила дворец
На гнили и дерьме.
Вильям Батлер Йетс, "Разговор
Безумной Дженни с епископом"
Это не наш народ.
Вселенная в его понимании была чиста:
Яркие незапятнанные солнца отметали кружившуюся пыль,
Вечно скапливались туманности – пока одна из них
не лишалась милости.
Наша галактика больна:
Она гниет с ядра, разлагается на части, гноится
с отвратительным зловоньем,
Пораженная предельным ужасом:
Жизнью.
Из этого болота поднимается небывалая пародия на разум,
Посвящающий себя великому мору порядка,
Заражающий каждую частицу.
У него несколько личин, но нас интересует ближайшая:
Человек.
Это не наш народ.
Враг – человек.
Это зло должно быть вычеркнуто, галактика стерилизована.
Да не останется ни следа грязи.
Однако недуг зашел далеко;
У инфекции больше возможностей, чем у нас.
Преждевременность означает провал.
Мы управляем собственными изменениями: мы умны и искусны.
Мы набираем агентов человеческого рока из их же рядов.
Мы отбираем индивидуума и приручаем его, чтобы он
соответствовал нашей цели.
Это существо душевно нездорово
(Как говорит его культура),
Оно идеально:
Атон.
Атон мечтает о союзе.
Атон желает объять красоту.
Атон стремится убить зло…
Атон, Атон, дитя заблужденья,
"Честность и подлость друг другу сродни".
Сила твоя вырастает из зла.
Посмотри на свои испражненья;
Обмажь лицо истиной,
Забудь притязанья;
Вернись.
Ибо это не твой народ…
А мы не их бог.