$ 403
ШЕСТНАДЦАТЬ
Атон медленно приходил в себя. Календарь на противоположной стене комнаты был открыт на Втором Месяце, $ 403 – почти через год после запавшего в память ужаса. Он поцеловал миньонетку, и… почти год!
"Где я был? Что делал в этот промежуток?"
Он огляделся. Первым предметом в уютной комнате, привлекшим его внимание, было деревянное кресло с твердой спинкой: мощное кресло Аврелия, охранявшее выход. Напротив стоял плюшевый диван, тоже слишком знакомый диван, который он всегда воспринимал как материнский. Над ним по-прежнему висел портрет дочери Десятого в раме, не вызывавший ныне никакой вины. Рядом с ним…
Рядом с ним висела паутинная картина художника-ксеста: мать и сын.
Атон выкинул из головы комнату и стал рассматривать себя. На нем была светлая рубаха, чистый комбинезон и мягкие сапоги хвеевода: тот, кто его одевал, знал как. Мог ли он при подобной амнезии одеться так сам?
В соседней комнате кто-то находился. Аврелий? Нет, он умер, так же как умерла лесная нимфа, как умерли все, кто заботился о нем. Кто занимал дом пятого? Поступь была легкой, знакомой.
– Тема раковины? – воскликнул он, внезапно обрадовавшись, очень обрадовавшись. Он думал, что она тоже мертва, если она вообще существовала вне его грез. Он убил ее – но это была символическая казнь, отречение от второй любви, а теперь символика исчезла.
Она вошла в комнату: волосы были длиннее, чем в воспоминаниях четырехлетней давности, и отсвечивали серебром на фоне зеленой хвеи в полуденном солнечном свете. Изящные черты лица тверды, на запястье ничего.
На Идиллии не существовало физической смерти, и они оба знали об этом. Однако он столкнул ее с горы в момент восторга. Она не была телепаткой и не могла знать, что его поступок означал отречение не от нее, а от миньонетки. Для Кокены это был его второй отказ… но трепещущая хвея, которую она по прежнему носила, показывала, что ее любовь к нему не ослабевает.
Быть достойным такой женщина…
– Дочь Четвертого, – сказал он, – я люблю тебя.
Она подняла глаза:
– Атон?
Он с трудом встал. В своем теле он почувствовал силу – значит, он не провел весь год в постели.
– Кокена, ты меня не узнаешь?
Она внимательно на него посмотрела.
– Атон, – повторила она, наконец, улыбнувшись.
Он шагнул к ней. Она отступила.
– Пожалуйста, не дотрагивайся до меня, Атон.
– Кокена, _п_о_ч_е_м_у_?
Она стояла за широким креслом Аврелия.
– Все может быть не таким, каким ты это помнишь, Атон.
Он вернулся к своему стулу и сел.
– Разве мои мечты ошибались, милая ракушка? Ведь на Идиллии никто не умирает?
– Нет, Атон, нет – не то. Но тебя… не было… долгое время. Я должна быть уверена.
– В _ч_е_м_ уверена? – спросил он. – Миньонетка мертва, а я люблю тебя. Я любил тебя с самого начала, но пока я не победил миньонетку…
– Атон, позволь мне, пожалуйста, сказать. Тебе будет тяжело, а времени не так много.
Ее рассудочность изумила его.
– Кокена!
Она не обратила внимания на его восклицание и заговорила чуть быстрее, чем раньше, словно читая лекцию.
– Я ходила в лес до того, как ты освободился из Хтона, и говорила с миньонеткой, говорила со Злобой. Я показала ей хвею, которую носила, а она взяла ее и показала, что любит тебя так же, как и я.
– Она любила по-своему, – сказал Атон.
– Она была прелестна. Я улавливала ваше семейное сходство. Она рассказала о тебе все, что мне следовало знать, и я смогла позаботиться о тебе во время твоего выздоровления. Она предупредила меня, что из Хтона явится некий злодей и что я должна защитить тебя от него. Она сказала… она сказала, что вскоре уйдет, и оставила мне песню.
– Песню!
– Она хотела, чтобы ты был счастлив, Атон, но видела, что кровь миньона разрушает тебя, а злодей из Хтона ждет, что от тебя останется. Она подарила тебя мне, Атон, ты не победил эту великолепную женщину!
Мысль об этом ужаснула его.
– Все это… случилось _д_о _т_о_г_о_, как я бежал из Хтона?
– Мы любили тебя, Атон.
– Злоба _з_н_а_л_а_, что она умрет?
– Да. Ее имя в понятиях ее культуры означает "Сострадание", и она любила твоего отца настолько, что оставила его, а тебя настолько, что умерла ради тебя. Когда Аврелий увидел, как ты идешь с ней по полям, он понял все и прекратил свою долгую борьбу с болотной ржой. Вскоре умерла и она. Приехал брат Пятого, и мы похоронили Аврелия в лесу рядом с ней.
– Песня, – выговорил Атон, не в силах более сосредоточиться.
Кокена мельком взглянула на него.
– Мне пришлось разбудить тебя… рано, – сказала она. – Песня… Она решилась: – Вот песня.
Она запела, и это была мелодия его детства. Голосу Кохены не доставало богатства голоса миньонетки, но сейчас это не имело значения. Ведь это была та самая _п_е_с_н_я_.
Она пропела ее до конца, но чудо исчезло.
– Песня не прервана, – сказал он, только теперь понимая, что ее истинная привлекательность – не в самой мелодии, а в том, что она не завершена – точно такими были и его отношения с миньонеткой. Не песня, н_о_ п_р_е_р_в_а_н_н_о_с_т_ь_ влекла его за собой. Почему он не понимал этого раньше?
Кокена пристально наблюдала за ним.
– Теперь, Атон, песня для тебя ничего не значит?
– Извини, – сказал он, понимая, что это выражение неуместно. – Ты могла бы избавить себя от неприятностей.
– Нет, нет, – сказала она с более ясной улыбкой. – Все хорошо. Значит, миньон в тебе умер. Ты опять выздоровеешь, если только…
Эти таинственные намеки раздражали его.
– Если только _ч_т_о_? Что еще за "выздоровление" и какой такой "злодей"? Где я был и что делал весь этот год? Почему ты не подпускаешь меня к себе? Почему тебе вообще пришлось будить меня? Я спал?
– Теперь я могу тебе сказать, – Кокена обошла кресло и села в него, поодаль от Атона. – Полуминьон, получеловек, ты не мог жить ни в одном из двух миров. Злоба предупредила меня о страшных последствиях, если бы ты бежал до разрешения этого конфликта. Но после того, как она принесла себя в жертву, ты обезумел и рыскал по лесу в диком слепом гневе. Твой дядя Вениамин – вытащил тебя из аэромобиля и привел ко мне. Пришлось воспользоваться наркотическими препаратами. Мы не смели извещать власти, иначе тебя выдали бы Хтону. Мы поддерживали твой разум пустым до тех пор, пока ты не выздоровел. Миньонетка предупреждала меня, что может пройти два года до того, как потрясение от ее смерти оставит твою душу и ты снова станешь нормальным человеком. Мы знали, что, все это время мы должны удерживать тебя от деятельности. Но…
– Наркотики! Целый год?
– Больше ничего не оставалось. Добавляли в пищу. Вениамин вел хозяйство, я ему помогала и ухаживала за тобой. Ты, Атон, стал растением вот почему сейчас я не могу к тебе привыкнуть. Я водила тебя на прогулки…
– Как зверька на поводке!
– Подробность про выгуливание собак! – огрызнулась она. – Пожалуйста, дай мне закончить. Мы скрывали твое присутствие, но один злодей, похоже, это знал. Его бог – телепат, сильнее миньонетки. Этот злодей приходил за тобой, утверждая, что отныне ты принадлежишь Хтону. Он знал… очень многое. Он сказал, что только в Хтоне ты в безопасности, что бог Хтона восстановит твой разум. Он пытался забрать тебя.
– Посланник из Хтона? – Атон недоумевал.
– Хвеи его не любят, – сказала Кокена, словно это снимало вопрос как, вероятно, и было. – Я… я сделала ему больно, и он убрался. Теперь сидит в космокорабле и дожидается твоего пробуждения. Говорит, что ты придешь к нему, когда вернешься в сознание. Я его боюсь. Тебе придется встретиться с ним до того, как ты к этому готов, я слишком рано прекратила давать тебе лекарства.
– Кончился запас? – Атона не радовала ни одна из составляющих его странного положения.
– Нет, – больше она ничего не сказала, а вместо этого указала на дверь. Он подчинился ее жесту.
Опускалась ночь, над сумрачным горизонтом виднелись облака – пепел на небе. Он никогда не видел свою родину более прекрасной.
"О радость! – подумал он. – В нашем…"
– Ты должен пойти к нему, – настаивала Кокена. – Тебе придется сразиться сегодня ночью, пока есть время. Пожалуйста, иди.
Атон смотрел на нее, рассеянно отмечая ее прелестную бледность.
– Сразиться? Зачем? Я ничего о нем не знаю, об этом "злодее". Что за спешка? Почему ты молчишь?
– Прошу тебя, – сказала она, и на щеках ее блеснули слезы.
– Позволь мне коснуться моей хвеи, – сказал он, выигрывая время, чтобы понять тайну. Кокена стояла неподвижно, как кукла, пока он вынимал цветок из ее волос: знак любви, который ему придется постоянно приручать, когда они поженятся. Кокена любила его странно, такими могли показаться и ее поступки; но хвея подтверждала ее любовь. Сейчас она действовала так же необъяснимо, как давным-давно миньонетка в космотеле. Были ли причины ее поступков так же обоснованны?
Хвея на его ладони завяла и умерла.
"Час убывания любви нас посетил", – подумал он пораженный. Но потерянная ДЗЛ теперь не утешит.
Кого хвея не может любить…
Атон уставился на бессильную зеленую веточку. Она осудила его как недостойного быть любимым, и просить ни о чем было нельзя. Неужели все его стремления нашли в этом свое завершение?
Облака тускнели в гаснувшем свете: зола на небе.
СЕМНАДЦАТЬ
Охладевшая Кокена не сказала ему, где искать злодея, но Атон целеустремленно шагал по полям в знакомом направлении. Три километра ходьбы в сумерках привели его к черному силуэту корабля Хтона.
Этот человек ждал его почти год – не как рука правосудия, но как посланник бога. Сила Кокены оттолкнула его. Кокена не преувеличивала, когда говорила – давным-давно, когда ее любовь только зарождалась – о своей способности побеждать нападавших мужчин. Но ей не дано покорить мощь Хтона, стоявшую за спиной посланника. Это удел самого Атона.
Он ни в коем случае не собирался вернуться в тюрьму.
Замок не был заперт. Глупец, позабывший о собственной безопасности! Атон нашел трап и полез наверх.
Его голова поднялась до уровня люка, что напомнило ему прошлое восхождение и прошлую надежду. Что-то кольнуло его в лицо. Атон замер, ощупывая глазами потемки.
Это был небольшой нож с тонким лезвием, который кто-то держал с четкостью хирурга. Чуть поблескивая, глаза сидевшего на корточках человека внимательно следили за ним, а Атон знал, что сильные контактные линзы позволяют видеть и в темноте. Ниже – губы, сложенные в беззвучном свисте, немелодичном отклонении от нормы.
– Привет, Соучастник, – сказал Атон.
– Соучастниками мы еще станем, – ответил человек. – Но не такими, какими были. Вы меня уже знаете. – Нож не шевелился.
– Да, – сказал Атон, ставя ноги поудобнее. – Миньон Хтона, пришедший забрать меня обратно. Вовсе не случайность привела вас в дремучие леса Идиллии, планеты Хтона, чтобы найти меня и провести через открытия, не оправдавшие моей пригодности вашему хозяину. Отличные слова: никто не убегает.
– Никто, – согласился человек, которого красноречие Атона ничуть не впечатлило. Лезвие не отодвинулось.
Атон понимал, что отступать нельзя – ни словесно, ни физически. Если бы его не обуревали другие вопросы, он бы давным-давно разглядел Соучастника насквозь. Тот был слишком терпелив, давая ему время на Земле, на Миньоне, на Хвее; он стушевывался, пока Атон исследовал собственную природу. Соучастника не интересовали ни гранаты, ни рудники, где их добывали; всего лишь удобный предлог, чтобы усыпить подозрения. У Соучастника имелся уже ключ и от рудников, и от всего Хтона.
Атон помедлил, прежде чем сделать очередное заявление, не уверенный, заставит ли оно убрать нож или воткнуть его. Потом бросился с головой.
– Не случайность. В самом деле, мы очень похожи… доктор Бедокур!
Лезвие исчезло.
– Входите, – сказал доктор.
Атон залез в каюту. Тесное жилое помещение оставалось таким же, каким он помнил его по нескольким совместным путешествиями запасы воды и пищи располагались вдоль одной короткой стены, откидывающиеся койки – вдоль другой. Любительский корабль, предназначенный для полетов на пикники и развлекательных путешествий. Место, отводимое обычно для груза, было незанятым. Площадь пола составляла роскошных восемь квадратных метров.
Бедокур взмахнул рукой, и со стен замерцал мягкий зеленый свет: свет пещер Хтона. Атон как будто этого не заметил. Соучастник, скрывая свою личность, страдал от обычного освещения, но теперь маска была отброшена. Какова истинная связь между этим человеком и Хтоном, и почему раньше он утаивал свою историю?
– Что такое "Микса"? – спросил Атон.
– Слизь. Это было не очевидно?
– Не в то время, – сказал Атон, думая о Хтоне и тамошних ужасах. "Тяжелый Поход приберег худшее на самый конец. Какого рода человек мог полюбить его настолько, чтобы задавать академические загадки тем, кто идет следом?" – Вы знаете, сколько погибло, пытаясь бежать? Как вам удалось это в одиночку?
Бедокур сидел на корточках, прислонившись к стене, словно находился в пещерах, по которым он явно скучал. Атон был убежден, что его скальпеле не на виду, но наготове. Неосторожный человек не переживет опасностей похода. И нормальный. И не безумный.
– Безумие в наши дни, конечно же, узаконенная выдумка, – сказал Бедокур, решив прежде всего разделаться с подразумеваемым вопросом. Биопсихические методы официально искоренили эту проблему, подобно тому, как лекарства победили физические болезни, за исключением озноба и двух-трех других. – Атон оценил ироническую ссылку на страшнейшую из всех болезней – озноб. – Тем не менее, для общества остается необходимым заточать в тюрьму определенных… э-э… нонконформистов. Когда я оказался в Хтоне в качестве заключенного, мой – позвольте назвать это комплексом побега – мой комплекс побега активизировался. У меня была цель. При таких обстоятельствах я вынужден был стать нормальным. Вы следите за мной?
– Нет.
Бедокур нахмурился.
– Человек, который приспособился к ненормальной ситуации, но живет в "нормальном" обществе, имеет тенденцию к невыживанию. Но поместите этого человека в ситуацию, сообразную его личным склонностям, и его черты станут необходимыми для выживания, тогда как нормальный человек погибнет. Вот основания для поговорки; что не безумному человеку из Хтона не убежать. Хтон не ориентирован на душевное здоровье. Конечно, шансы против совместного наложения искаженных изображений…
Атон замотал головой. Он не обращал особого внимания на слова, понимая, что это лишь разговорная прелюдия к грядущему отчаянному поединку. Ему противостоял здесь такой смертельный враг, с каким он не встречался за всю свою жизнь – из тех, кого приходилось убивать. От их сражения зависело будущее Атона, хотя исход был неясен. Поражение означало возвращение в Хтон и новую нормальность; победа – возвращение к погубленным надеждам умершей хвеи. Вероятно, он боролся, скорее всего, за сохранение за собой права запятнать себя самоубийством.
– Бросьте рыбу в воду, и она поплывет, – резко произнес Бедокур. Оставьте ту же рыбу на суше…
Атон кивнул, не желая продолжать эту тему.
– Хтон был моей стихией, – беспощадно продолжал Бедокур. – Я проложил себе путь наружу. Я выплыл. Тамошние чудовища были ничто по сравнению с чудовищами в моей голове. Но когда я вернулся в мир, я стал тонуть в воздухе, как тонул и раньше. Мое отклонение быстро указало на мое положение, и я вновь был арестован. Вторично меня в Хтон не отправили, поскольку решили, что я выведу всех. Меня нельзя было ни игнорировать; ни выпускать. Они предпочли приложить небольшое целебное безумие к своему собственному разуму и объявили, что из Хтона убежать невозможно, а потому я – сумасшедший, назвавший себя знаменитым доктором Бедокуром. Это, по-своему, вполне справедливо. Как бы там ни было, меня положили в "больницу" на "обследование". Очередное заключение вновь активизировало мой синдром побега, и я опять стал способен действовать. После Тяжелого Похода их стены и охрана были детской игрой.
Атон с циничным видом наблюдал за ним.
– Если вы знали, что свобода будет стоить вам душевного здоровья, зачем вы боролись за нее?
Бедокур широко улыбнулся.
– Еще одно романтическое помешательство. Мы полагаем, что проблему личности можно ликвидировать посредством ее понимания – как будто для того, чтобы поднять гору, человеку достаточно подумать, что она тяжела. Нет, понимание – не синонимично решению. Я лечу к свободе, как мотылек к свече, и ничто столь несущественное, как Разум, не свернет меня в сторону.
Атон подумал о собственном опрометчивом стремлении соединиться с миньонеткой: ее алые волосы – страсть, черные – смерть. Разум – как он мог надеяться преодолеть разверстую холодную и мрачную пустоту, потерю исцеленной песни, разбитой раковины? Мотыльку больно, поскольку его крылья превратились в пепел, но он еще не понял, что больше не может летать. Какой смесью метафор сумеет он себя проанализировать? Гусеница, ползущая в ад?
– Но теперь вы здоровы и свободны. – "Не похоже".
– Ни то, ни другое не естественно, – сказал Бедокур. – Впрочем, да: теперь у меня больше здоровья и свободы, чем когда-либо, и вот их-то я вам и предлагаю.
– Свобода и здоровье – в _Х_т_о_н_е_? Экая чушь? – сказал Атон и приготовился к действиям.
– Неужели вы полагали, – сказал Бедокур на удивление спокойно, – что можно бросить вызов легким и желудку Хтона и не быть подотчетным мозгу?
– Вашему богу я не подотчетен. Я выиграл свою свободу.
– Еще нет, – сказал Бедокур. – Хтон пожаловал вам отсрочку приговора. Вы ее не завоевали.
Слова звучали очень знакомо. Как много, сил воображало, что они управляют его жизнью? Или они всего-навсего воображаемы?
– Как вы заметили, – продолжил Бедокур, – мы очень похожи. По нормальным стандартам я безумен. Лишь поручение от Хтона сохраняет мое равновесие. Хтон заботится обо мне неким способом, который вы скоро поймете. Но вы…
– Я был осужден как душевнобольной преступник, – признался Атон. – На Хвее этот термин еще в моде. Но все это было до смерти миньонетки. Сейчас я в полном порядке. – Ложность этого заявления тут же поразила его. Хвеи его больше не Любили, а это значило, что он совершенно испорчен, неважно, сознает он причину этого или нет. Подозревала ли Кокена? Не потому ли она держалась от него на расстоянии? Почему же в таком случае она все время заботилась о его теле? Зачем послала победить "злодея"? Слишком многое неразрешимо.
Но он совершил бы одну вещь ради нее, ради любви, которую, по его мнению, он ощущал, хотя понимал, что теперь это мелкая эгоистическая вещь – любовь, недостойная ее. Он бы сделал ей подношение, поскольку она, похоже, этого хотела: безжизненное тело Бедокура.
– Ваше личное безумие произрастает из биологической почвы, – сказал Бедокур. – Оно неизлечимо. Свою наследственность вам не переделать. Вы и дальше будете садистски убивать, потому что миньон в вас жаждет телепатического наслаждения от боли невинных жертв. Вы и дальше будете забывать свои преступления, потому что человек в вас не может принять преступных наслаждений, которых требует ваше второе Я. Вы и дальше будете оправдывать решение тех, кто наложил запрет на Миньон, ненавидя себя больше, чем кого-либо, – и по праву. О да – теперь вы знаете о своем безумии, не так ли, миньон?
– Я убивал, – сказал Атон, – но не садистски. Мои поступки исходят из справедливости и милосердия. Я – не химера.
Бедокур не смягчился.
– Я не говорю о честных убийствах, миньон. Конечно, в Хтоне убивать порой необходимо. И не ваши ошибки я имею в виду: девушку на Идиллии, месть миньонетке, пещерную женщину. Вы пытались их всех убить, но пребываете в таком раздоре с самим собой, что не способны действенно ни любить, ни ненавидеть. Нет, не эти поступки. Но вспомните один особый случай: своего дружка Влома. (Да, мой бог рассказывает мне все.) Вы утверждали о своей невиновности, потому что формально не пролили его крови. Зато вы предали нижние пещеры и опозорили его, и подставили его под казнь. И были там, подслушивая, когда придет химера. Ваша чувствительность миньона уловила дикий умишко подкрадывавшейся химеры, и вы поняли, что она идет за Вломом. Вы могли позвать людей и спасти его – но не сделали этого. Вы были там, смакуя его боль, когда химера напала, и по-прежнему не дали сигнал тревоги. Только его предсмертный крик призвал остальных – слишком поздно. Вот что вы делали в Хтоне, и не единожды! Вы использовали химеру для удовлетворения своей звериной страсти. Это и есть ваша справедливость? Ваша… нормальность?
Атон вспоминал… Хтон, где его похоть к боли усилилась заключением. Люди, смерть которых он смаковал; чудовищные пытки над ними существа, которые он мог остановить, но не останавливал, пока они истекали кровью. Греховный восторг, что страшил его; почти религиозная радость, завершаемая судорогами наслаждения, когда наступала предсмертная агония.
Он вспомнил суд на Хвее: эксперты свидетельствовали, что его отклонение было биологическим, а не психическим и что оно неизлечимо. Что его не убьют, но и не выпустят – ради безопасности человечества – на свободу. Что даже полная промывка личности не удалит запретные побуждения. Он вспомнил приговор: Хтон.
Особенности миньона проявились у него в зрелости, но какое-то время были целиком направлены на поиск миньонетки. Когда ее влияние ослабло, начался ужас. Его любовь к Кокене стала последней борьбой в нем человеческих качеств – проигранной борьбой.
Хвея все знала. Ее не было с ним в период его безумия. Она любила того, кем он был раньше; но когда после Хтона он коснулся ее рукой смерти…
– По этой причине, – сказал Бедокур, – вы и вернетесь в Хтон. Там вы будете в безопасности и от собрата-человека, ибо вы вне закона, и от самого себя, Хтон лучше поддержит ваше душевное здоровье, чем вы сами. Хтон будет вашим богом, а вы и я станем братьями – всегда в безопасности, всегда свободны.
Это искушало. Атон увидел, что вся его взрослая жизнь была разрушительным кошмаром страсти и боли, заражавшим все, чего он касался. Миньонетка была частью этого кошмара – естественной и непременной. Но Кокена… для нее было бы лучше, поступи он с жестокостью миньона и вышвырни ее из своей жизни. Ей было бы лучше, с себе подобными. Любовь, которую он зародил в ней, нашла бы самое прекрасное воплощение в потере.
Но миньонетка умерла, чтобы дать ему человеческое подобие. Она его прекрасно знала, знала о его связи с Хтоном и во всеуслышанье высказывалась против нее. Злоба и Кокена, миньонетка и человеческая женщина, его первая и вторая любовь – они были не соперницы, а искренние сотрудницы в деле на его благо. Они поняли, что у Атона есть шанс, и обе поставили на него свою жизнь. Мог ли он теперь их предать?
Возможно, обе ошибались – но они верили в его выздоровление, и ради них он обязан пойти на крайность, отказаться от легких путей. Он не в силах был зачеркнуть свои преступления, бежав от жизни. Он обязан был жить, чтобы искупить вину, чтобы как-то уравновесить чаши весов. Он должен был встретиться лицом к лицу с тем, кем он был и что сделал – и искать пути исправления. Это и есть настоящая битва: против капитуляции, так привлекательно предложенной доктором Бедокуром.
– Нет, – сказал Атон.
Выражение лица Бедокура изменилось.
– Я покажу вам, кто вы такой, – хрипло проговорил он. Зубы торчали из его рта, как у пещерной саламандры. – Вы схематизируете, вы чересчур обольщаетесь надеждами на свою грядущую праведность. Но ваше истинное желание осталось прежним – убить себя, ибо вам известно, что вы соучастник в преступлении против своей культуры. Вы пытались свалить вину на миньонетку, но действовали-то именно вы! Да вы и сами знаете, что я имею в виду, миньон.
Отношение Атона, пока он слушал, неуловимо менялось. Сейчас он был на грани взрыва и не мог ни приостановить его, ни перетерпеть. Лезвие Бедокура было настороже. Обучение в космосе научило Атона приемам против ножа – но не в руке безумного хирурга. Нормальных рефлексов здесь недостаточно.
Бедокур продолжал:
– Вы очень удобно для себя забыли свои кровосмесительные страсти. Не двигаться! – прохрипел он, едва Атон пошевелился. – Я не буду убивать вас, пока в вас нуждается Хтон, но не надейтесь на полную безболезненность моей хирургии.
Это была последняя попытка Бедокура. Мог ли он отказаться от нее? Он был дьявольски умен.
– Там в космотеле, – настойчиво зашептал Бедокур. – Когда вы это сделали. Когда миньонетка была наедине с вами, и вы знали, кто она. Блестящие линзы сверкали в окружении зеленого мерцания, как раз над направленным лезвием. – _К_о_г_д_а _в_ы _и_з_н_а_с_и_л_о_в_а_л_и _с_в_о_ю с_о_б_с_т_в_е_н_н_у_ю _м_а_…
Нож упал на пол – миньон нанес удар с силой и скоростью телепатии. Бедокур уставился на утраченную вещь – воплощенная химера.
– Моли своего бога помочь! – прошептала она; горячие зубы обнажены, когти рядом с выкатившимися глазными яблоками, готовые вырвать их из глазниц. – Он поможет тебе умереть.
Последовала немая сцена – молодой воин и старый. После чего химера исчезла. Атон, не трогая Бедокура, дал ему упасть.
– Я не тот, кем был, – сказал Атон, – и я никогда не был ф_и_з_и_ч_е_с_к_о_й_ химерой. Вы искажаете то, чего не понимаете. Но я не убью вас за это.
Бедокур лежал там, где упал – у ног Атона. В нем не было ничего угрожающего – просто усталый старик.
– Вы сразили свою химеру, – сказал он.
– Сразил.
– Утром я возвращаюсь в Хтон. Вы свободны.
Атон подошел к люку и, распахнув его, ногами нащупывал ступеньки.
– Позвольте мне сказать по-простому, – сказал Бедокур, приостанавливая спуск Атона. – Хтон желает от вас службы, а не смерти. Никто на вас не обижается. Хтон поможет вам победить в другой битве.
– Нет.
– Тогда послушайте. Если бы меня любила такая женщина, как Кокена, Хтон был бы мне не нужен. Одиннадцать месяцев назад она сломала мне руку я не знал, что она владеет боевым искусством – эту женщину вы не сможете заменить. Вы потеряете ее, если не…
Атон спрыгнул на землю и пошел прочь.
– Подумайте, подумайте о дате! – кричал вслед Бедокур. – И о хвее! Иначе…
Его голос затерялся вдали.
ВОСЕМНАДЦАТЬ
Доктор Бедокур, нынешний выразитель воли Хтона, почти доказал, что Атон бежал лишь телом; но жертвоприношение миньонетки и забота дочери Четвертого нарушили равновесие и помогли цивилизованному человеку в нем победить. Его пробудили слишком рано; еще немного времени – и он стал бы сознавать болезненные истины, которые он не видел, ослепив себя. Слепота не решила проблем Эдипа, как и ритуальное ослепление жертв не решало проблем у мужчин Миньона. Атон был одержим слепотой – физической и духовной.
Еще немного, и Бедокур вообще не смог бы пробудить умирающую химеру. Она была скрыта – слишком скрыта. В чем смысл этой преждевременной битвы? Неужели Кокена хотела его поражения?
Нет, сомневаться в ее побуждениях было невозможно. Кокена добра, она любит его гораздо сильнее, чем он того заслуживает. Именно ему всякий раз чего-то не хватало. Он отверг их помолвку до того, как встретил Кокену. Столкнул ее с горы, убил хвею.
Подумай о хвее и о дате. Что за таинственное сообщение передал Бедокур?
Как все-таки мало он знал Кокену! Краткое время, проведенное с ней на Идиллии, было счастливейшим в его жизни. Если бы он сумел тогда остаться с ней, а не преследовать свои навязчивое идеи! Он знал, что у него много общего с дочерью Четвертого. Ее воспитание, естественно, было схожим с воспитанием сына Пятого. Она – интеллектуальная хвеянка высшего сословия на планете, где о демократии и знать не знали; она, как небо от земли, далека от девушек последних Династий. Прелестная раковина! Почему он никогда не заглядывал внутрь? Как прекрасен выбор Аврелия!
"_П_о_д_у_м_а_й_ о _х_в_е_е_…"
Но ведь хвея умерла. Вся его жизнь была кошмаром, кроме Кокены – но хвея приговорила и ее. Неужели он выиграл битву за будущее лишь для того, чтобы провести его в одиночестве?
"_П_о_д_у_м_а_й_ о _д_а_т_е_…"
Датой был Второй Месяц, $ 403: ничем не отличимый от любою месяца и любого года на уравновешенной Хвее – планете без времен года. Какая-то загадка без отгадки…
В хвее же был определенный смысл. Бедокур мог не знать о последнем эпизоде с хвеей, ибо тот произошел всего за час до их столкновения. Но он знал, что это _п_р_о_и_з_о_й_д_е_т_, когда бы Атон ни коснулся цветка. И предупредил, что Кокена будет потеряна, если не…
Атон уже сожалел о своем пренебрежении к посланнику Хтона. Что такого было в хвее, которая могла спасти Кокену для недостойного ее человека? Свойство, которое мог предсказать знающий третий?
"_П_о_д_у_м_а_й_…"
Атон думал. Быстрым шагом он двигался по знакомой с детства местности. Вдыхал слабый запах поцарапанных стволов деревьев, развороченной земли, вырванных сорняков, диких лесных цветов. Видел черные очертания высоких деревьев на фоне звездного неба и слышал яростную ночную драку хулиганов-подростков. В нем всколыхнулись воспоминания: мелочи жизни, обретшие вес лишь потому, что они были невесомы. Запах сухой листвы, дуновение ветерка – все чудесное отодвигалось по мере взросления в сторону. Сейчас он минует то место, где встретил миньонетку, где получил в подарок дикорастущую хвею.
Миньонетка сорвала ее, а он, знавший слишком много для семи лет, не позволял ей это сделать. "Хвея – только для мужчин!" – утверждал он, и она подарила ее ему, и хвея была у него до самой помолвки. Была и после, ибо она не стала бы жить у женщины, которая его не любила. Хвея любила своего хозяина и не противилась его возлюбленной до тех пор, пока продолжалась любовь, и пока он был достоин любви.
Миньонетка сорвала ее.
Миньонетка!
Хвея выбрала ее! _М_и_н_ь_о_н_е_т_к_а_ была ее хозяйкой!
Внезапно все сошлось. Он любил ее, вернее, его кровь миньона любила ее достаточно, чтобы сохранить растение. В конце концов, это она была достойна, а не связанное с ней зло. Хвея отзывалась на искренние чувства и не замечала извращений. Ненависть, которую, по мнению Атона, он ощущал позднее к миньонетке, была ложной ненавистью. Хвею не ввести в заблуждение.
Смерть миньонетки забрала с собой не только злую химеру, но и добрую хвею – вот только хвея, которой владела возлюбленная возлюбленного, не знала, что предмет любви умер. Кокена видела мертвую миньонетку, но не сообразила, что это – хозяйка хвеи, а хвея приняла ее невинную веру за свою собственную. Сущность хвеи была любовь, а не разум. Даже ее ясное суждение о достойности – обманчиво. Она любила мужчину, который, в своей основе, любил самого себя, и отвергала того, кто воистину себя ненавидел.
Если бы даже хвея принадлежала Атону, она бы все равно умерла.
Но он не был осужден. Хвея умерла, ибо он знал судьбу миньонетки и знал о ее связи с хвеей, хотя и не сознавал этого. Когда хвея вернулась к нему и его знанию, ей пришлось умереть.
Атон мог бы взять вторую хвею и подарить ее Кокене. Эта бы не умерла.
Он уже видел дом. В окне горел неяркий свет.
Его продолжали мучить сомнения. Почему Кокена послала его раньше времени? Почему отказывалась прикоснуться к нему? После того, как она посвятила три года жизни заботам об умирающем отце и слишком живучем сыне, перед самым концом своих мучений… – почему она плакала?
"_П_о_д_у_м_а_й_ о _д_а_т_е_…"
Да, дата была преждевременной. Но _п_о_ч_е_м_у_? Бедокур наверняка что-то имел в виду.
Атон подошел к дому и без промедления отворил дверь. Какой-то незнакомый человек обернулся ему навстречу – рослый мужчина лет пятидесяти, в расцвете сил, с серьезной внешностью и натруженными руками. В его поведении угадывалась сила – ненавязчивая, но непоколебимая. Это его дядя – Вениамин Пятый, которого он почти забыл.
– Где ты был, Атон? – строго спросил Вениамин.
Его голос был невероятно похож на голос Аврелия. Позади него на диване лежала женская фигура.
– Кокена! – воскликнул Атон, в неуважительной спешке минуя Вениамина. Кокена не шевелилась. Ее светлые волосы безвольно падали с края дивана, почти касаясь пола. – Кокена… я подарю тебе другую хвею…
– Слишком поздно, молодой человек, – сказал Вениамин.
Атон не обращал на него внимания.
– Кокена, Кокена – я выиграл сражение! Злодей побежден. – Ее веки дрогнули, но она не произнесла ни слова. – Кокена! – Атон положил ей на руку ладонь.
Рука была холодна.
"_П_о_д_у_м_а_й_ о _д_а_т_е_… Это был год и месяц озноба. Озноб! Она умирала, пройдя точку возврата".
– Ты думал, племянник, что ее любовь слабее, – пробормотал Вениамин, – потому что она протекает ровно?
Атон наконец понял. Озноб поразил Хвею в первом месяце $ 305 и, соответственно, ожидался вновь во втором месяце $ 403. Кокена это прекрасно знала, как знал всякий обитатель Хвеи, и могла покинуть планету – не будь у нее на руках в сущности инвалида. Вне планеты не было места, где она могла бы спрятать Атона, – не удалось бы избежать тщательной проверки служащих карантина, которой все еще подвергали каждый корабль, покидавший обреченную планету. Кокена осталась, рискуя заболеть ознобом, и проиграла! Вместо того чтобы покинуть Хвею к новому началу болезни. Кокена осталась ухаживать за ним и вынуждена была разбудить его, так как один бы он не проснулся – беспомощный, с помраченным сознанием, а то бы и просто умер от наркотиков без присмотра.
Нет, ее любовь не была слабее.
Кокена хотела, чтобы он выиграл свободу, пока она жива и поддерживает его.
Озноб. Атон опознал бы озноб сразу, коснувшись ее, ибо во время их разговора болезнь зашла уже слишком далеко. Кокене наверняка стоило больших усилий не терять сознание и настраивать его на поединок, смысл которого она сама не вполне понимала. И вот поединок завершен, ее роль сыграна – и она прекратила борьбу.
Если, конечно, не сделала этого раньше, когда увидела, что хвея умерла.
Атон нескончаемо долго стоял перед Кокеной на коленях и, взяв в ладонь ее руку, смотрел в спокойное лицо. Знала ли она, что в третий раз он ее не предал? Слезы навернулись ему на глаза, когда холод перетек из ее руки в его руку, в его дух.
"Моя любовь к тебе, – думал он, – моя любовь к тебе не слабее. Все, что раньше ты делила с миньонеткой, принадлежит теперь тебе одной. Моя вторая любовь сильнее первой".
Она лежала без движений.
Атон, сраженный, опустил голову.
– Цена свободы слишком велика, – пробормотал он.
Раздался настойчивый стук в дверь.
– Это Хтон, – сказал Атон Вениамину, не скрывая более свою полутелепатию.
Вошел Бедокур и сразу же направился к умирающей девушке.
– Кончена, – проговорил он.
Атон кивнул. Последняя загадка Бедокура была разгадана. Наступил черед Атона принести себя в жертву.
– Я буду молиться вашему богу, – сказал он Бедокуру, – если только она выживет.
Бедокур одобрительно кивнул:
– Мы должны отправиться немедленно.
Атон встал, подсунул руки под окоченевшее тело Кокены и поднял ее. Он понес ее к двери. Вениамин не двинулся с места.
– Кажется, ты продал свою душу, – сказал он.
Атон шагнул в ночь. Над головой светили яркие звезды – звезды, которых он больше не увидит.
– "Умерьте свет свой золотой!" – тихо процитировал он. – "Моя возлюбленная спит!.."
$ 400