– Учитель…
Вала обернулся к Гортхауэру; по его лицу скользнула тень удивления уж слишком странно звучал голос Ученика.
– Учитель… позволь…
Глаза Майя горели темным лихорадочным огнем. Мелькор поднялся, успокаивающим жестом положил руку на плечо Ученика. Тот вздрогнул.
– Да что с тобой? Говори.
– Не могу больше видеть… это… – Майя поднял руку, но отдернул почти мгновенно, не осмеливаясь коснуться матово поблескивающего темного, с неуловимым отливом в синеву, глухого браслета на запястье Валы. – Я попробую… снять… А раны, – он вскинул на Учителя умоляющие глаза, раны я залечу потом, я умею, ты же знаешь…
– Это невозможно, – как-то хрипло ответил Вала.
– Нет, нет! Я думал… искал… Это же только железо! Смотри, – Майя показал узкую полоску металла, щерящуюся острыми мелкими зубцами, – ничто не устоит, даже камень – я пробовал… Позволь!
– Это невозможно, – повторил Мелькор.
– Почему?
Вала не смог ответить. Но – как убедить, если просто знаешь и не можешь объяснить?
– Позволь…
– Хорошо.
…В отличие от внешней, гладкой, внутренняя сторона железного браслета была неровной и зернистой. Когда, вслед за движением узкой режущей полоски наручник сдвинулся к запястью, весь мир заволокла багровая пелена боли, и Вала закусил губу, с трудом подавив стон. Нескоро показалось, прошли века боли, – он услышал, как сквозь туман, срывающийся отчаянный шепот Гортхауэра:
– Не получается… Не получается…
С трудом разлепил веки. Гортхауэр стоял на коленях – бледный, потрясенный. Его руки и рукава одежды, также, как и руки Валы, были перемазаны кровью; бесполезная полоска светлого металла, что тверже камня, валялась на полу. На гладкой поверхности наручника не осталось даже царапины. Недаром Воротэмнар – "Те, что сковывают навеки".
"…и оковы ненависти не разбить…"
Наверное, он произнес эти слова вслух, потому что Гортхауэр вдруг уткнулся ему в колена и застыл так, вздрагивая всем телом…