…Полторы сотни лет… Теперь он не был так чудовищно одинок: все чаще Намо приходил в его темницу, чтобы говорить с ним. Тем тяжелее и страшнее было каждый раз снова оставаться одному.
На этот раз тяжелая дверь не скрипнула, но он ощутил чужое присутствие раньше, чем поднял глаза.
Тонкая фигурка замерла на пороге: не темная – серебристо-мерцающая, как лунный свет, и он вскочил на ноги прежде, чем осознал, что – ошибся.
– Мириэль… – с трудом глухо выговорил он. – Что нужно прекрасной королеве Нолдор от пленного мятежника?
Видение заколебалось, словно готовое растаять, но в голосе говорившего было больше боли, чем насмешки, и она ответила:
– Не называй меня так. Назови… как прежде.
– Как?
– Тайли. Разве ты не помнишь… Мелькор?
– Тайли… Я помню все. И – всех. Но как ты пришла сюда?
– Для души в Мандосе нет преград… Мелькор. И для памяти…
– Ты помнишь? – он жадно вглядывался в ее лицо.
– Помню. Тебя… – серебристая фигурка качнулась, словно хотела приблизиться. – У тебя волосы совсем седые…
Он промолчал. И вдруг страшная мысль обожгла его: ведь живой не может прийти в Чертоги Мертвых! Неужели ее – тоже?!..
– Как ты оказалась здесь?
– Они говорят – я уснула… Я… ушла; мне было так тяжело… Воздух жжет, и свет… Но покидать сына… Феанаро, он так похож на… на нас… и – Финве… ведь он любит меня; и я…
Его лицо дернулось, когда он услышал ненавистное имя. Конечно, ведь она – его жена… жена того, кто вынес приговор последним из ее народа!.. какая насмешка… Знал ли сам Финве, кого взял в жены?
– Ты словно ненавидишь его… Мелькор, – в голосе-шорохе – тень печального удивления. – Ты был другим. Ты не умел ненавидеть.
– Думаешь, так можно научить любить? – он поднял скованные руки но, увидев боль на полупрозрачном лице, мягко прибавил. – Прости.
Она снова заговорила о Финве:
– Он такой светлый, открытый – как ребенок… Мне иногда казалось, что я старше его; хотелось помочь, защитить… Разве можно его, такого, ненавидеть?
"Защитить… Вот как…"
Он долго молчал, потом сказал задумчиво:
– В чем-то ты, может, и права. Можно сказать и так… Испуганный ребенок…
Его руки невольно сжались в кулаки, глаза вспыхнули ледяным огнем:
– Не могу, Тайли!.. Не могу…
– Мой Учитель не умел ненавидеть, – повторила она, и он понял, почему каждый раз она с такой запинкой произносила его имя. – Я понимаю… иногда его лицо становилось таким странным… это тень твоей ненависти. Что он сделал тебе? – она прижала узкие бледные руки к груди, посмотрела почти с мольбой. – Что он мог сделать тебе?
"Конечно. Ты же не знаешь, не видела этого".
– Мне? – он не удержался от сухого смешка. – Мне он ничего не сделал. Даже пальцем меня не коснулся.
– Но все же ты ненавидишь его… И сына – его сына – ты тоже станешь ненавидеть?! – с отчаяньем выдохнула она.
– Ты пришла, чтобы просить за них? Нет, я не возненавижу твоего сына, Тайли, – его голос дрогнул, но тут же вновь обрел прежнюю твердость, зазвучал жестко, почти жестоко. – Но не проси, чтобы я простил твоего супруга, королева Мириэль!
Мерцающая фигурка опустилась на колени.
– Не понимаю, – обреченным шепотом, – не понимаю…
– Ты помнишь, что стало с твоей сестрой?
– Ориен… да… ее убили… и Лайтэнн тоже…
– А потом?
– Я не помню… – она смешалась, поднесла прозрачную руку к виску. Не помню… Не знаю… Я спала… Потом Владыка Ирмо взял меня за руку, и я пошла с ним… Он был почему-то таким печальным… Был свет, и цветы много цветов… красивые… другие. Не как… дома. Королева Варда улыбнулась мне и сказала – как ты прекрасна, дитя мое… Я так растерялась, что даже забыла поклониться… А он… Его я увидела в Садах Ирмо. Он был такой красивый…
"Верно, красив. Это я помню. Высокий, стройный, сероглазый…"
– …в короне из цветов… Мы смотрели друг на друга – как будто вокруг и не было никого… Потом мы часто виделись, и однажды я сплела ему венок из белых цветов, и он…
– Нет!..
Она вздрогнула и отшатнулась. Он стиснул до хруста зубы, сжал седую голову руками:
– Нет, нет! Только не это… Не так…
– Что с тобой?
"Нельзя говорить… Душа так беззащитна… но как объяснить по-другому? как сказать – да, я не должен ненавидеть Финве, да, не он главный виновник, да, он не понимал, что творит, он был как испуганный ребенок – но я не могу простить его, не могу забыть те слова, не могу… Пусть я несправедлив, но быть справедливым – выше сил. Может, я так и не перестал быть богом, но не могу остаться беспристрастным. Велика же твоя любовь, дитя: ведь ты пришла не затем, чтобы узнать, что случилось с твоим народом, почему убили твою сестру, где твой брат – пришла просить за Финве…"
Он молчал. Она долго ждала ответа, потом скользнула к двери, но обернулась на пороге и спросила как-то беспомощно-удивленно, словно впервые задумалась об этом:
– Мелькор… Почему ты – здесь? Зачем тебе сковали руки?
Он поднял на нее глаза – и внезапно, не выдержав, хрипло и страшно расхохотался.
Она исчезла – легкий утренний туман под порывом злого ледяного ветра, – а он все смеялся, пока смех не перешел в глухое бесслезное рыдание – и умолк.
"Спроси у моего брата, почему я здесь. Спроси у Ауле, почему у меня скованы руки. Спроси у Тулкаса, как погиб твой отец. Спроси у Ороме, почему убили тех, кто сопровождал вас. Спроси у своего мужа, как умер Ахтэнэр, твой брат!"
…Ахтэнэр – черные с золотыми искрами глаза, черные с отливом в огонь волосы, дерзкий и насмешливый… Знал ли будущий Король Нолдор, что обрек на смерть брата той, которая стала его возлюбленной супругой? Наверно, нет; и она не знала…
А Манве, должно быть, радовался этому союзу: как же, сумел исправить зло, содеянное негодяем-отступником, выиграл битву за юную душу, смог излечить ее! И сколько еще таких детей в Валиноре? Детей ведь не стали убивать, Великие милосердны: зачем казнить, если можно приказать забыть…
Ирмо медленно шел среди теней и бликов, шорохов и отдаленного звона падающих капель росы. Там, где проходил Владыка Снов и Грез, Сады обретали новую, целительную силу. Медленно, в задумчивости шел он, словно скользя над травой, не оставляя и легкого следа на земле. Говорили, что Сады часть самого Ирмо, его сила и разум. Наверное, это было правдой – он ощущал Сады, как самого себя. И сейчас дергающая боль в виске вела его туда, где от чьего-то горя умирали травы.
Ветви почти сплетались над маленькой круглой поляной, оставляя в зеленом куполе окно, сквозь которое падал сноп мягкого рассеянного света. Там, в круге света среди мелких белых цветов, спала юная женщина. Ирмо настолько хорошо знал этот уголок Садов, что почувствовал острую боль от того, что нарушено печальное совершенство этого места. Тихий быстрый шепот, всхлипывания – листва тревожно дрожит… Темная коленопреклоненная фигура, плечи вздрагивают от рыданий. Ирмо уже понял, кто это. Он часто приходил сюда. Вала неслышно приблизился и встал перед плачущим. Тот поднял голову; красивое, переполненное отчаянной тоской лицо было залито слезами.
– Владыка, – срывающимся шепотом, – почему… О, почему? Они сказали – Мириэль больше не проснется… Почему, почему, Владыка?! Почему она не возвращается? Ведь я же люблю ее! И она тоже… Ведь она не может умереть, ведь правда? Правда?!
Ирмо покачал головой и ничего не ответил. Но Королю Нолдор, похоже, было не до ответа. Он говорил. Говорил скорее себе, чем Ирмо.
– Я помню, помню… Ведь это здесь, в этих Садах я встретил ее… О, как же она прекрасна…
…Она казалась ему душой белого цветка. Тень – в тени деревьев, серебристый утренний туман, хрупкий стебелек… Девушка с серебристыми волосами и прекрасными нежными глазами испуганной лани. Как медленно падали из ее рук белые цветы… Как медленно взлетали крылья-руки в широких просвечивающих белых рукавах… Она сама казалась такой прозрачной, призрачной… И он бежал, бежал ей навстречу, задыхаясь и плача от неведомого мучительно-прекрасного чувства. В этот миг он подумал, что знает теперь, что значит – умереть. Ему казалось, что он умирает… Они молча стояли, крепко обняв друг друга, и им казалось, что у них одно сердце. И лишь потом, когда этот полуобморок отпустил их, они смогли заглянуть друг другу в глаза. Шепотом, задыхаясь, он спросил:
– Кто же ты…
– Мириэль… – как вздох ветра в траве.
– Она ушла из твоих Садов, и вот – вернулась, чтобы уйти от меня… За что, за что, Владыка? Или она – не Элдэ? Она – призрак?..
– Нет, – нарушил молчание Ирмо, – нет, она такая же, как и ты.
– Я знаю… Но ведь тогда она не может, не может умереть! Не может, пока жива Арда! Элдар не умирают!
– Не умирают.
– И она ведь не умерла? Да? Она спит?
– Не совсем так, Финве. Не совсем так… Ее дух покинул тело, но он и не в чертогах Мандоса.
– Но она вернется? Мне говорили – она ушла, ушла совсем… Но как же так… Я не верю, не верю! Она не могла покинуть меня, мы же так любили друг друга!
Ирмо сел на траву рядом с Финве. Вала смотрел куда-то вверх, не желая встречаться взглядом с Эльфом – знал силу своих глаз и не хотел ни в чем неволить Финве.
Он заговорил тихо, ровно, успокаивающе:
– Тебе ведь ведомо, что душа ее изнемогла и не в силах более жить в этом теле. Всю силу свою отдала она вашему сыну; ведь ваша любовь дала жизнь ему…
– Любовь… Неужели любовь убивает? Значит, это я убил ее? Да? Значит, слишком сильно любить – смертоносно… Я во всем виноват, я, я!!
Его снова охватило отчаянье; стиснув виски, он раскачивался из стороны в сторону, повторяя это "я, я, я". Ирмо положил руку ему на плечо. Он многое мог бы сказать Финве и о смерти, и о любви, и о вине… Но он заговорил о другом:
– Нет. Это не любовь ее убила. Знаешь ли… Не все могут так безнаказанно отдать свою силу. Иногда ее нельзя восстановить.
– Но здесь Аман! Разве может быть такое в этой святой земле? Разве не здесь – исцеленье всех скорбей? Владыка, я не понимаю!!
– Не всем здесь можно жить. Некоторые не могут вынести… благодати Амана. Да, Финве, она любила тебя. Да, твоя любовь давала ей силы. Но ведь и тебе она отдавала всю себя. Ей было трудно, слишком тяжко… Напрягать все силы, чтобы суметь жить здесь, отдавать любовь тебе, носить под сердцем сына… Она была сильной, Финве, но…
Финве неотрывно смотрел на Ирмо, начиная что-то смутно осознавать.
– Ты говоришь, – тихо-тихо начал он, – она не могла выдержать благодати Амана? Но ведь только… только один не может… она – из тех?!
Ирмо молчал. Однако Финве уже не нужны были слова.
– Она знала? – глухо спросил он.
– Нет.
Финве долго молчал, опустив голову, – и вдруг с глухим стоном рухнул на тело Мириэль:
– Ненавижу… ненавижу! Это он, он убил ее! Он извратил, сломал их души! Даже те, что ушли из его власти, не могут жить здесь! Даже здесь его черная длань настигает их! Вот, значит, какова его месть… Он убил ее. Он убил меня. Мириэль…
– Согласись, если и так, ему было за что мстить.
Финве резко поднялся, яростно сверкнув глазами:
– Да… Он мстит за все, что против его воли! Да, их надо было убить! Они несли зло, их уже нельзя было исцелить! Их надо было убить, чтобы хоть души их вырвать у него!
"Ты сам не ведаешь, что сказал, Финве. Траву рвут с корнем – и то ей больно. А когда душу вырывают с корнем… даже если это не твоя душа, но ты пророс ею… Теперь ты знаешь, как это бывает".
– Это все из-за него… Не будь его, Арда была бы подобна Аману, и не было бы – этих… И Мириэль была бы со мной навеки! Может, нам и не пришлось бы уходить из Эндорэ… Ирмо. Я хочу, чтобы его освободили. Я вызову его на поединок, и я убью, убью его!
Ирмо молчал. Эльф тоже умолк. Затем опять посмотрел на Владыку Снов. Лицо его вновь стало скорбным, и черты смягчились.
– Прости меня, Владыка, я был неучтив. И – благодарю тебя. Позволь мне остаться одному. Я должен проститься с нею… – голос его понизился до шепота, он закрыл лицо руками.
Ирмо поднялся и тихо отступил в тень, словно растворившись в ней. На поляне остались двое – Мириэль в непробудном сне и застывший, словно изваяние, Финве – на коленях; белая прозрачно-светлая рука Мириэль лежала в его ладонях, словно он надеялся, согрев ее, вернуть возлюбленной жизнь.
"Может, ты и вернул бы ее, – подумал Ирмо, – если бы назвал истинным ее именем. Но ты не захочешь знать его. А захочешь – не сумеешь произнести…"
Словно мерцающий язычок пламени свечи – зыбкая фигурка на пороге. Бред? Или воистину Тьма породила на его глазах живое? Но для этого нужна была мысль. А он давно уже не думал о том, чтобы создавать – слишком страшно представить, что это опять убьют… Да и бессилен он здесь – в Земле-без-Тьмы, Земле-без-Света. Нет, здесь есть Свет, но они никогда не узнают ни силы его, ни красоты, вырвав у него Тьму…
А фигурка не исчезала. Кто это? Он с трудом различал лицо, неверное, как ускользающее воспоминание. Лишь когда узнавание нахлынуло горько-соленой волной, лицо стало более определенным, и он понял, кто пришел к нему. Бесконечно печальное лицо, сплетенные тонкие пальцы, серебристые волосы, окутывающие фигурку, как саван… Склоненная голова, глаза полуприкрыты длинными темными ресницами. "Снова здесь… За кого же ты теперь пришла просить, девочка? Хорошо, что ты не помнишь…"
Глухо – как против воли – тихий горький голос:
– Прощай, Учитель. Я ухожу.
Боль полоснула когтем по сердцу, заставив задрожать и задохнуться. Какую-то долю мгновения слепота застила глаза, а когда сумел прозреть, вокруг только тихо колыхалась тьма, и таяло беззвучное эхо:
– Учитель… Учитель… Учитель…
"Зачем, зачем ты вспомнила? Зачем?!"
– Зачем, Тайли-и-и!!..