…Когда-то давно – так давно, что она сама уже забыла об этом – ей казалось, что она все время сравнивает Его лицо с другим, похороненным в глубинах памяти. Но эти черты были мягче; эти глаза излучали покой; эти волосы ниспадали на плечи волной золотого света; этот голос струился нежной убаюкивающей музыкой… И руки – о, эти прекрасные, утонченно-нежные руки, по сравнению с которыми даже ее собственные иногда казались жесткими и загрубевшими, и счастье, от которого почти останавливается сердце – когда Он позволяет ей коснуться их, ощутить губами благоуханное тепло кожи и холодок драгоценных перстней – стократ более драгоценных, почти священных реликвий, ибо эти перстни украшают Его руки…
"Учитель. Возлюбленный Господин и Учитель мой…"
Сколько она помнила себя – с той поры, когда очнулась от бесконечного колдовского сна – всегда была рядом с Ним, и первым, что увидела, было Его лицо, окруженное мягким золотым сиянием, прекрасное, мудрое и кроткое лицо… И Он всегда был неизменно нежен и ласков с ней, одну среди всех называл ее – своей ученицей, и не существовало для нее никого, кроме Него – единственного, боготворимого…
"Прекрасны Ванъяр – но и лица дев их не сравнятся нежностью и чистотою красок с лицом Его; и прекрасен возлюбленный мой, бел и румян, лучше десяти тысяч других.
Голова Его – чистое золото; кудри Его волнистые, золотые, как свет Древа Лаурэлин;
Глаза Его – как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве;
Щеки Его – цветник ароматный, гряды благовонных растений; губы Его алые розы, источают текучую мирру…
Прекрасен Ты, возлюбленный мой, и пятна нет на Тебе…
И певцы златокудрые, что сидят у подножия трона Твоего, устыдятся грубых голосов своих и умолкнут, едва заговоришь Ты…
О, если бы Ты был брат мне, тогда я, встретив Тебя, целовала бы Тебя, и меня не осуждали бы;
Повела бы я Тебя, привела бы Тебя в дом матери моей. Ты учил бы меня, а я поила бы Тебя ароматным вином…
Положи меня, как перстень, на руку Твою, ибо крепка, как Престол Творца Вседержителя, любовь моя. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением…"
Воистину, и в Благословенной Земле кто может поспорить красотой, величием и мудростью с Ним, Королем Мира? Что уж и говорить о Сирых Землях… Правда, она никогда не видела их.
Амариэ Прекрасная рождена в Валиноре.
Амариэ. Имя – предвечный свет Благословенной Земли, звон драгоценных капель, падающих с листвы Золотого Древа, цветом схожей с ее волосами.
Он сказал как-то – Мирэанна. Имя – искрящаяся россыпь бриллиантов. Назвал так – и не ошибся; воистину – Драгоценный Дар, прекраснейшая среди Ванъяр, чьи глаза – яснее неба Валинора, чьи волосы – медленный водопад ясного золота…
Многие смотрят в восхищении на Амариэ Прекрасную; она – словно яркая искра, зажигающая сердца любовью; но для нее – существует ли счастье выше, чем сидеть у подножия трона в чертогах на вершине Таникветил и слагать песни во славу – Того, единственного… Пожалуй, только один удостаивается чести хотя бы иногда быть рядом с Амариэ Прекрасной: старший сын Финарфина Златокудрого и Эарвен из Алквалондэ, потомок Избранника Валар Финве Финарато. Что? – ее родня? – ей нет до этого дела: к чему родство даже с Королями Элдар той, что стала ученицей самого Короля Мира? Но Амариэ Прекрасной льстит преклонение Финарато, одного из искуснейших мастеров и певцов народа Нолдор.
О да, она была прекрасна, и сам Куруфинве Феанаро когда-то заглядывался на нее, но ее пугали порывистость и неукротимость Огненной Души: она избегала его. Правда, то, что гордый Нолдо быстро утешился и даже предпочел ей какую-то Нэрданэл, огорчило Амариэ, но – ненадолго.
А потом – был освобожден из подземных казематов Мандоса Враг. Она так и не видела его ни разу – почему-то страшилась; да и Король Мира, кажется, не хотел этого.
…И угас свет Дерев, и мятежные Нолдор покинули берега Земли Бессмертных, и стыла кровь на камнях Алквалондэ… И уходил в неизведанные страшные Смертные Земли Финарато, унося в сердце тоску о несбывшемся счастье, ибо слишком ясно читал он в душе своей возлюбленной, и в беспечальной земле не было ему места…
Прощай, любовь моя, прощай:
Я ухожу в Забытый Край,
И клятва гонит, точно плеть,
И тяжесть – груз чужих грехов…
Пусть карою нам станет смерть,
Сильнее смерти – Арды зов.
Я выбираю страдания странствий,
Ты избираешь покой послушанья;
Мне – ледяной оскал Хэлкараксэ,
Тебе – улыбки Варды сиянье…
Познает цену жизни тот,
Кто боль и страх перенесет;
Познает цену красоты
Лишь тот, кто видел грязь и кровь,
И только в ненависти ты
Поймешь, как тяжела любовь…
Боги за все назначат цену
Равно – строптивым и покорным:
Мне – умирать без надежды в застенке,
Тебе – петь красу небес Валинора.
Смерть приведет меня назад,
И я взгляну в твои глаза,
И – что скажу тебе тогда,
Увидев в них – один покой?..
О беспечальная звезда,
Ты не разделишь скорбь со мной…
Будет встреча – жесточе разлуки,
Каждому будет свое воздаянье:
Мне – не-забвенья вечные муки,
Тебе – невинность непониманья…
Прощай.
– …Учитель, я хочу посмотреть на него.
Манве ласково погладил золотые локоны Амариэ:
– Милое дитя, зачем это тебе? – мягкий голос ничем не выдавал проснувшегося в душе полузабытого страха.
Девушка надула губки, как обиженный ребенок:
– Ну пожалуйста, Учитель, я хочу посмотреть!
– Это не доставит тебе удовольствия. Он… он некрасив.
"Но почему нет? Разве теперь она сможет его узнать? Да и не помнит его уже… и – что ей вспоминать?"
– Но я хочу этого!
Король Мира вздохнул:
– Ученица моя, я не стану препятствовать тебе. Я не хотел лишь, чтобы мое прекрасное милое дитя было опечалено подобным зрелищем. Обещай мне только, что не будешь испытывать твердость своего сердца, если тебе будет слишком тяжело.
– О, благодарю, благодарю, Учитель! – лицо Амариэ радостно вспыхнуло, она удивительно грациозным движением опустилась на колени, схватила руку Короля Мира и припала к ней горящими губами.
…Не оступиться. Не упасть. Выдержать.
Сдавленный вскрик.
Он обернулся.
Это лицо. Эти глаза. Он помнил их всех, узнавал их – даже взрослыми, даже ставшими – Эльфами Света.
Йолли, Королева Ирисов, тоненький стебелек… Йолли?..
Красивое нежное лицо искажено гримасой ужаса и отвращения.
Этот безглазый урод и есть тот, кто смел называть себя – братом Короля Мира?! Если бы не неодолимый – до тошноты – ужас, швырнула бы камнем в ненавистное омерзительное лицо, которое и лицом-то вряд ли можно назвать… Тварь, тварь, чудовище, порождение бреда… а тут еще это отродье бездны повернулось к ней и смотрит жуткими черными провалами глазниц, смотрит прямо в глаза…
Она рванулась прочь, давясь беззвучным криком, слепо натыкаясь на кого-то, не видя ничего расширенными от страха глазами – добежать, упасть к ногам, спрятать лицо в складках лазурно-золотых одежд… "Учитель, господин мой, спаси меня, помоги мне!.."
Все верно. Нелепо надеяться, что она узнала бы его – таким: в нем ведь ничего прежнего уже не осталось, ничего, что может помнить Йолли. Безглазый урод. Все верно, девочка. Он горько усмехнулся про себя: сам Король Мира не придумал бы лучшей мести. Что боль в сравнении с этой встречей, с не-узнающим, полным доводящей до безумия брезгливости и страха, взглядом той, что была – последней Королевой Ирисов…
Выдержать.
Не оступиться. Не упасть. Не закричать, только не закричать, только бы…
Они не должны увидеть этого.
Выдержать.
Выдержать.
Выдержать.
– …Учитель… Ох, Учитель… – она горько всхлипывала, уткнувшись лицом в его колени.
– Ну, что ты, дитя мое, успокойся…
– Этот… он… он посмотрел на меня… о-о…
Холодок пробежал по спине Короля Мира, но он взял себя в руки: бред, она не могла узнать. Не могла! Нечего ей уже узнавать!
– Я ведь предупреждал тебя, дитя мое: не нужно было тебе видеть его.
– Да, да, Ты прав, Господин мой, Ты прав…
Она подняла голову, невольно вспыхнув; в ее взгляде, устремленном снизу вверх в прекрасный лик Короля, не было привычного смирения – его место заняла жгучая ненависть. Она внезапно оскалилась, стиснув маленькие кулачки:
– За одно то, что он посмел назваться Твоим… – поперхнулась словом "брат", – за одно это… если бы… я бы сама глаза вырвала!
Это заставило Манве вздрогнуть. И в первый раз благоговейная преданность его ученицы, выплеснувшаяся в этой неожиданно яростной вспышке, испугала его. Он не хотел, чтобы сейчас она оставалась рядом, он почти боялся ее в это мгновенье.
Король Мира быстро встал. Прошелся по залу взад-вперед, глядя куда-то мимо нее. Остановился.
– Иди в Сады Ирмо… Амариэ. Пусть сон изгонит из твоей души это страшное воспоминание и вернет покой твоему сердцу.
Она застыла на коленях, глядя на него широко распахнутыми глазами, а через мгновение дрожащим комочком прижалась к его ногам и зашептала сквозь слезы:
– Учитель, не гони меня… Лучше убей… Господин мой, Повелитель мой, смилуйся, убей меня… Я ведь люблю Тебя… не гони…
Эта отчаянная мольба тронула Короля Мира. Он поднял ее за плечи умоляющие, покрасневшие от слез глаза безмолвно кричат о пощаде, пухлые, по-детски нежные губы дрожат, руки – молитвенным жестом сложены на груди.
– Что ты, – как мог, мягко ответил он. – Как же я могу прогнать свою любимую ученицу…
Отчаянно-счастливое лицо:
– Правда? Ты не гневаешься на меня, Учитель?
Манве молча улыбнулся.
– Если Ты хочешь, я пойду к Ирмо… Я вернусь и принесу Тебе цветов, можно? Можно, да?..
Оставшись один, Король Мира начал мерить шагами зал, нервно сплетая и расплетая пальцы. Амариэ была не только и не столько его ученицей, сколь самым совершенным творением. Он создал ее, он сам; в ней нет ничего, не вложенного им самим в эту прекрасную совершенную оболочку, словно драгоценный камень в изящную оправу. И именно она сейчас пугала его. Почему?..
– Я отвечу тебе.
Король Мира обернулся, невольно вздрогнув.
– Целители являются без зова, иначе они могут опоздать, – объяснил Ирмо, глядя куда-то в сторону. – А я и так опоздал.
Он глубоко вздохнул:
– Так вот, Манве, я отвечу тебе. Скажу то, что должен был сказать мой брат, если бы ты спросил его.
– Намо?
– Нет, – как-то неожиданно недобро усмехнулся Ирмо и, словно для того, чтобы развеять малейшую тень сомнения, прибавил горько и отчетливо, – Мелькор.
Король Мира отступил на шаг; впрочем, выражения его лица Ирмо не видел – смотрел в сторону.
– Так вот. Ты действительно вложил в нее все. Создал ее заново. Ее мысли, чувства, движения души. Ты создал зеркало; но даже и это не было бы бедой. Ты создал зеркало, отражающее только одно существо – тебя самого. Не ее испугался – себя, своего отражения: без этого она пуста. Больше в ней ничего нет.
Владыка Снов невесело рассмеялся:
– Ты, видишь ли, ошибся… учитель. Не ученики тебе нужны, а слуги. Тени. Разве ты допустишь, чтобы кто-то стал равным тебе или, тем паче, превзошел тебя? А ученики… впрочем, ты этого не поймешь. Да это и неважно теперь. Ты тень свою попытался прогнать…
Задумался.
– Из этого вышла бы странная сказка: прогнать прочь свою тень. Но я не о том. Тебе, не ей – место в моих садах. И я бы, пожалуй, принял тебя если бы ты сам этого захотел. Просто потому, что целитель не вправе отказать в помощи. Но ты не захочешь. Бедная девочка. Думаешь, она любит тебя?
Манве невольно поднял руку, словно пытаясь заслониться от слов Ирмо нелепый жест, так непохожий на его обычные плавные отточенные движения. Наверно, именно это и остановило второго из Феантури: он замолчал, впервые посмотрев прямо на Короля Мира.
– А ты сам, ты, Манве: ты – умеешь любить?.. – вдруг тихо и участливо спросил Ирмо.
Колдовские глаза Владыки Снов встретились с глазами Короля Мира. Всего на мгновение.
Этот взгляд…
– Не бойся. Тебя я больше не потревожу. Целитель нужен только живым…
Тают отзвуки голоса, тает дымка тумана – и нет его уже в золотом зале.
…В этот уголок Садов Лориэна она не заходила никогда. Непонятно было: то ли воздух другой здесь, то ли деревья другие. Тихо и печально. Она было нахмурилась, но, увидев цветы, даже в ладоши тихонько захлопала вот то, что ей нужно, таких нет, наверно, во всей Благословенной Земле!
Больше всего здесь было пурпурных цветов: темные стебли с красноватыми, похожими на клинки листьями, три причудливо изогнутых нежных лепестка цвета крови образуют венчик, три бархатистых красновато-коричневых спускаются вниз, а странный, почти неуловимый запах пробуждает неясные видения, печаль о чем-то потерянном навсегда.
Были и другие: белые, густо-лиловые… Но один понравился ей больше всего: золотисто-розовый, рассветный. Она протянула руку – сорвать: стебель сломался неожиданно легко, венчик качнулся – словно кивнул.
– Что ты здесь делаешь? – вопрос прозвучал так резко, что она вздрогнула, чуть не выронив цветок.
Странное лицо было у Владыки Снов. Она отчего-то оробела и ответила нерешительно:
– Я… я ничего… Я хотела сорвать цветок – можно?
– Ты уже сделала это; зачем же спрашиваешь? И зачем тебе эти цветы мало ли других в лесах Йаванны?
– Владыка Снов, – успокаиваясь, отвечала Амариэ, – никогда среди творений Валиэ Кементари не видела я такого, и нигде в Земле Аман не встречала этих цветов, хотя почему-то они…
Она замолчала. Ирмо внимательно посмотрел на нее:
– Они – что, дитя?
– Они показались мне знакомыми, словно я видела их когда-то… Как зовутся эти цветы, Владыка Снов? – легкое облачко задумчивости, скользнувшее по лицу девушки, исчезло почти мгновенно.
– …Мне хотелось бы оставить тебе что-нибудь. На память.
– Зачем? Неужели ты думаешь, что я забуду… – "брат мой", мысленно добавил Ирмо, но вслух сказать этого не решился.
– Это не вещь, Ирмо; я оставлю тебе живое. Смотри…
– Как зовутся эти цветы? – Владыка Снов казался совсем по-детски восхищенным, он провел рукой по воздуху, повторяя очертания цветка.
– Песнью Сумерек, а еще – иэлли. У нас был Праздник Ирисов…
– …Как зовутся эти цветы, Владыка Снов?
Должно быть, Ирмо задумался, потому что оставил вопрос Амариэ без ответа, а вместо этого спросил сам:
– Ты для себя сорвала его?
Девушка смутилась; поняв причину ее замешательства, Ирмо снова грустно улыбнулся. Все же судьба – жестокая насмешница. Но ирис увянет раньше, чем его коснется Король Мира.
– Боюсь, эти цветы могут жить только в моих садах, – вслух сказал он.
– Но почему, Владыка Снов?
Ирмо не ответил.
…Амариэ… За долгие века – длинны годы Арды – золотой туман скрыл воспоминания о Благословенной Земле. Осталось – имя – песня – образ… Амариэ. Разделены – бескрайним морем, разлучены – проклятием Владыки Судеб. Амариэ – возлюбленная – колдовской цветок Валмара… Ее имя стыло кровью на губах того, кто умирал в смрадном мраке подземелий Тол-ин-Гаурхот. Ее имя было той первой звездой, что зажглась во мраке пробуждающегося сознания в покоях Мандоса. И вместе с этим именем – ибо обнаженная душа лишена защиты милосердного забвения – вернулась память, и была она – горечью.
В мрачных подземных залах одиноко бродит неприкаянная душа. Амариэ избранница Манве, ученица Манве, прекраснейшая среди прекрасных Ванъяр. Он назвал ее – своей нареченной, и она улыбнулась в ответ – терпеливо и холодно, и взглянула ему в глаза. И то, что прочел он в этом взгляде, гнало его – прочь, прочь из Благословенной земли, за море, через льды Хэлкараксэ – холоднее льда глаза твои, – под жалящую плеть проклятия Мандоса – жгучий удар – взгляд твой, – в Сирые Земли, что под властью Врага – тьма в душе моей…
Он почти рад был проклятию, заклеймившему род Финве – проклятию, что печатью никогда замкнуло для потомков этого рода врата Мандоса. Но двери распахнулись, и глашатай Короля Мира призвал его в пиршественный зал.
Он стоял в центре круга под взглядами, как под бичами – беззащитный; струящийся мягкий свет больно резал глаза, и ему показалось – это Круг Судеб, и он – осужденный… Он стоял, не поднимая головы, не понимая, зачем он здесь, за что хотят его судить, когда услышал голос Короля Мира:
– О Финарато, отважный герой, сын мудрого короля Нолдор, потомок избранника Великих Финве! Нам известны подвиги твои и деяния твои. Горькую чашу пришлось испить тебе по вине Врага. Прими же этот кубок из Наших рук, да станет он первым даром Валмара воину, принесшему себя в жертву во имя торжества Света!
Что он говорит?.. Или здесь не знают… все было по-другому… чужая сила, чужая правда, горечь непонятной вины… Черное и Белое рвутся с кровью… Склизкие камни подземелья, цепи, скалящаяся морда Орка, кровь в горле… Что?.. ах да, нужно подойти… принять чашу… темное, густое кровь? вино?.. Холодная усмешка Жестокого… злорадный оскал Орка… благожелательная улыбка Короля Мира…
Он подошел, неловко опустился на колени, почти упал – ноги перестали держать, мир на мгновение расплылся, потерял определенность, и волна воспоминаний захлестнула его, и страшно было – вместо этого величественного благостного лица увидеть – другое: ледяную усмешку бога или оскал щерящихся клыков…
– Да пей же! Сам Король Мира чествует – пей! – оглушительный шепот-шипение в уши с двух сторон.
Он поднес чашу к губам, плеснув вином. Сладкая густая влага застыла в горле комом. Судорожно глотнул, поднялся, чувствуя, как подгибаются ноги. Все вокруг было ненастоящим, слишком ярким, слишком сверкающим, каким мир может показаться только воспаленным глазам умирающего. Очнешься – а вокруг тяжелые склизкие стены и сырой мрак темницы Тол-ин-Гаурхот. И почему-то хотелось очнуться. Пусть – там, пусть снова полный темной крови – своей ли, чужой – рот, пусть – ледяной пронизывающий взгляд Жестокого, непонятные слова Смертного… Берен?.. где же ты… и кандалы на руках… но разве сейчас его руки не скованы?..
– Да говори же! – снова тот же свистящий шепот.
Говорить?.. да-да, сейчас… нужно что-то сказать… поблагодарить за честь…
Он глубоко вдохнул безвкусный, режущий грудь воздух.
– О Великие… и ты, Король Мира, пресветлый Манве Сулимо…
Слова – чужие, такие же режущие и безвкусные, как этот воздух.
– Я, Финрод, сын Арафинве Златокудрого…
Не глядя, поклонился отцу – словно дернулся.
– …потомок Финве, избранника Валар… благодарю вас за высокую честь, что оказали вы мне… призвав из темной обители… на ваш пир… Речи твои… о Король Мира… (когда же кончится эта пытка!) золотыми письменами навеки… начертаны в сердце моем (что еще говорить, что, что?! Чего ты от меня хочешь…). Я… – закашлялся, снова вдохнул, – я счастлив тем, что хотя бы на шаг… смог приблизить… предреченную победу… Слова мои бессильны выразить… то, что ныне… переполняет душу мою…
Замолчал, неловко поклонился.
Отпусти меня, я уже все сделал… Зачем ты меня мучаешь…
– Благородный Финарато! Учтивые слова твои – отрада для слуха Великих. Высшей награды достоин ты – и получишь ее, ибо Великие умеют читать в глубинах сердец.
О чем это? неужели – еще не все…
– Ныне призываем Мы пред очи Наши тебя, Амариэ Мирэанна; да станешь ты драгоценным даром победителю, ибо, воистину, нет в Валмаре более бесценного сокровища, чем красота Старших Детей Единого, и нет радости большей для Владык Арды, чем соединить два любящих сердца, столь долго разлученных.
Амариэ подняла непонимающий взгляд на Короля Мира: как же это? ее, ученицу самого Манве, избранницу его – и вдруг отдают, как вещь, какому-то жалкому Нолдо?
Ласковая улыбка: "Так нужно, дитя мое".
"Да-да, конечно… Я понимаю, это – жертва, на которую я должна пойти во имя Твое… Ты милосерден, Ты кроток, Ты благ; Ты не мог поступить по-иному… Я понимаю, ведь Ты не отнимешь у меня своей милости; ведь я не по своей воле иду на это; так да будет воля Твоя! ведь Ты прав всегда и во всем, Ты справедлив, даже если справедливость ранит Твое сердце…"
И с улыбкой печальной гордости Амариэ шагнула к Финроду. Он отшатнулся, затравленно огляделся, ища глазами Владыку Судеб… Ирмо… Скорбящую Валиэ… Эстэ…
Их не было в зале.
Он был совсем один, а вокруг – улыбающиеся лица, и младшие Майяр снуют меж пирующих, наполняя чаши, и уже поднимают кубки во славу новобрачных…
– Король Мира! – хрипло, с отчаяньем. – Я недостоин сей великой чести! Годы Средиземья измучили меня, омрачили мою душу – я не могу…
Легкий шепоток пронесся под бело-золотыми сводами – и тут же сменился благоговейным молчанием: отечески улыбаясь, Манве спустился с трона и взял двоих за руки:
– Да, страдания твои были велики, но нежные руки сей прекрасной девы, которую ныне Золотым Цветком Валинора наречем Мы, исцелят раны сердца твоего. Отныне вы – супруги пред лицом Единого и Великих, и да соединятся судьбы ваши, как ныне соединяем Мы ваши руки. И прими от меня свадебный дар…
В тишине торжественно вложил Манве маленькую белую ручку Амариэ в похолодевшую ладонь Финрода. И тут же подлетели расторопные Майяр, возложили на головы супругов золотые венцы с бриллиантовыми цветами – вот он, дар Короля Мира жениху… и мучительно захотелось – сорвать, швырнуть об пол блистающую тяжелую корону, гнущую голову к земле, но – уже звучат здравицы, и вновь наполняются кубки, и снова кто-то сует в руки золотую чашу – слово Короля Мира, испейте из нее в знак союза… Он глотнул вина, обжигая горло, пряча глаза, чтобы не видеть сияющей застывшей улыбки своей златокудрой… супруги?.. Единый, за что мне эта кара…
И золотое ожерелье с сапфирами, искусная работа Нолдор – по-обычаю, дар отца жениха – невесте.
– Песню!
Крик подхватили. Снова – улыбка Короля Мира:
– Не единожды в прежние времена услаждал ты песнопениями слух Великих, о Финарато. Так спой же и ныне нам, дабы звуками дивных песен наполнились души наши.
Песню… нет, этого он не отдаст им, этого они не получат! И страшно, страшнее, чем – там, перед Жестоким, – видеть ожидающие лица, жадно блестящие глаза, и вся эта блистающая, тысячеликая толпа, затаив дыхание, ждущая – что сделает он, кажется ему внезапно стаей диких зверей, раздувающих ноздри в предвкушении крови… Нет, они не дождутся этого, он не станет бросать им на потеху свою душу, нет! Это страшнее смерти в гнилой дыре, и кривятся, и скалятся уже почти орочьи морды – ну же, мы ждем! И им – отдать последнее, что у него осталось?! Отняли любовь, свободу, заперли в золотой клетке и выставили на погляд толпе… даже Враг не придумал бы худшей пытки…
Враг… Должно быть, он тоже стоял – так, под взглядами, как под бичами, видел те же глаза Бессмертных, жаждущих нового развлечения. Легче, когда ненавидят; а когда – так?.. Сейчас он почти понимал Врага, и неожиданная тень горького сострадания, коснувшаяся его сердца, почему-то не только не показалась ему кощунственной, но даже не удивила его.
Он молчал. Острые ноготки Амариэ впились в его руку:
– Пой же – сам Король Мира просит, – она продолжала улыбаться.
Он закрыл глаза, со стороны слыша свой голос:
– Да простят меня Великие и ты, о Король Мира, – поклонился вслепую. – Хриплый голос мой не приличествует веселому пиру. Но ведомо всем, сколь прекрасны песни госпожи моей Амариэ, потому ныне смиренно прошу я – пусть поет она перед Великими; и для меня после долгих лет разлуки усладой будет услышать ее.
Король Мира благосклонно кивнул. Амариэ выпустила руку Финрода, и он смог наконец открыть глаза. Уже никто не обращал на него внимания – все взгляды был прикован к ней, и, дождавшись, когда колдовство песни-восхваления захватит всех, он незаметно выскользнул из зала…
– …Владыка Снов…
– Знаю. Мне ведь необязательно быть – там, – не глядя, кивнул в сторону Таникветил, – чтобы понять.
– Если бы я знал…
– Не нужно ничего говорить. Ты уснешь надолго…
– И буду видеть сны?
Ирмо положил руки на плечи Финроду – ласково и успокаивающе:
– Звезды. Вечные звезды – и Песнь. Больше ничего. Спи… спи.