А ведь все поднялись – с Эктабаны, от
Суз,
От Киссийских родных старода в них
твердынь, Поднялись, потекли,
На конях и пешком, и на черных судах:
Ополчилися неисчислимые тьмы
И густою подвиглися тучей.
Эсхил, "Персы"
Золоченый походный трон установили на холме Арассар еще затемно. Холм этот возвышался над всей округой и был замкнут сплетенной в кольцо дорогой, выходившей из Сард и убегавшей к морю. Еще с ночи это место окружили цепи бессмертных, зорко следивших за тем, чтобы сюда не проник какой-нибудь зевака или злоумышленник.
Царь и свита прибыли, когда солнце поднялось на высоту двух ладоней. Бессмертные уже успели позабыть о том, как кляли ночную промозглость. Влажно поблескивая доспехами, они наблюдали, как царь, хазарапат, высшие военачальники, царские родственники и эвергеты нестройной толпой восходят на холм.
Дворцовая служба делает наблюдательным. Стоявший перед строем своей сотни Дитрав заметил, что царь мрачен, а Артабан и Мардоний, напротив, оживлены. Безжалостно разминая ногами стебельки весенних цветов, Ксеркс уселся на трон, свита стала за его спиной. Мардоний посмотрел на царя, тот кивнул. Тогда вельможа выступил вперед и резко взмахнул рукой. Раздался рев серебряных труб. Из ближайшего стана – а всего их было восемь и самые дальние из них едва виднелись на горизонте – появились воины. Выстроившись в колонну, они двинулись по дороге. Заклубилась пыль. В этот миг к Дитраву подбежал евнух-телохранитель. Тронув плечо бессмертного пухлой рукой, он сказал:
– Сотник, повелитель приказывает тебе приблизиться к трону.
Слегка волнуясь, Дитрав поспешил исполнить пожелание царя. Под внимательными взорами вельмож, гадавших, что за новый фаворит вдруг появился у владыки, он подошел к подножию трона, пал на колени и прикоснулся губами к теплой коже изукрашенного золотым шитьем сапога. Ксеркс милостиво кивнул ему:
– Встань.
Сотник выпрямился.
– Я помню тебя. Это ведь ты когда-то спас мне жизнь.
В фразе, вылетевшей из царских уст, звучал полувопрос: ты ли? И Дитрав решил ответить утвердительно, хотя не знал, что его ждет: царский гнев или милость. Но ответил он осторожно:
– Я охранял той ночью царские покои.
На лице Ксеркса появилась благосклонная улыбка.
– Я был уверен, что не ошибся, признав тебя. – Царь на мгновение задумался и смешно причмокнул подкрашенными губами. – Каждый мудрый повелитель должен помнить о своих верных слугах. Я вспомнил о тебе и хочу вознаградить твою преданность. С этого дня ты назначаешься помощником хазарапата. Анаф же возглавит киссиев.
Ошеломленный столь неожиданной милостью, Дитрав бросил взгляд на Артабана, пытаясь выяснить, как тот отреагирует на решение царя. Однако лицо хазарапата оставалось бесстрастным.
"Соглашаться или нет? – лихорадочно запульсировали молоточки в голове Дитрава. – Соглашаться? Но почему Артабан не подаст знак? Ведь он уже имел возможность убедиться в моей преданности. Или, может быть, хазарапат не хочет, чтобы он занял этот пост?".
Поспешно пав на колени, Дитрав выдавил:
– Но не думает ли великий царь, что я еще слишком молод, чтобы занять столь важный пост?
Ксеркс благодушно махнул рукой.
– Нет. Я сужу о своих слугах не по возрасту, а по их достоинствам. Ты доказал свою преданность мне, а это важнее всех прочих заслуг. Верно служить повелителю – вот главная обязанность воина и вельможи. Артабан издаст соответствующий указ и донесет мое повеление до ушей подданных. Ксеркс привстал и обернулся, желая видеть реакцию хазарапата. Тот молча склонил голову. Одарив вельможу кривой улыбкой, Ксеркс велел Дитраву, который все еще не мог прийти в себя:
– Встань за троном. Отныне ты мой первый щит.
Вельможи стали переглядываться. Какие последствия повлечет появление нового фаворита? Не есть ли эта прихоть царя начало крушения блистательной карьеры Артабана? Но хазарапат выглядел совершенно спокойным. Сделав шаг влево, он взглядом показал Дитраву, что тот может занять место рядом с ним. Бессмертный поклонился и, превозмогая робость, стал рядом с хазарапатом. По лицу вельможи скользнула холодная презрительная улыбка, адресованная царю. Всего лишь одна маленькая вольность, которую позволил себе Артабан, после чего его лицо вновь приняло бесстрастное выражение.
Почтительно наклонившись к царю, хазарапат провозгласил:
– Повелитель, у царских ног проходят тьмы храбрых парсов!
Действительно, в этот миг первые ряды воинов поравнялись с троном, на котором восседал Ксеркс. То были арии – элитные отряды войска, лучше других вооруженные, сытнее прочих накормленные. Воины были облачены в пестрые хитоны, обшитые железными чешуйками, на головах красовались войлочные тиары. Каждый воин держал в левой руке сплетенный из тростника щит, в правой – короткое копье. Кроме того, они были вооружены луками и длинными, лишь немного уступающими по длине эллинскому ксифосу, кинжалами. Половина парсов была конной, половина – пешей. Возглавлявший их Отан выхватил меч и закричал, приветствуя царя. Воины подхватили этот клич, и оглушающая звуковая волна обрушилась на холм, заставив царя и вельмож прикрыть руками уши. Артабану пришлось послать слуг, передавших воинам повеление, кричать тише.
Следом шли мидяне, вооруженные так же как парсы. Мидян было вдвое больше, их ряды восхищали своей монолитностью и четкостью поступи. Солнце успело подобраться к зениту, прежде чем замыкавшие мидийскую колонну всадники повернули за холм.
За мидянами пронеслись галопом три тысячи витязей-ариев из числа тех, кто некогда предпочли остаться на землях предков, а теперь по повелению царя пришли сюда, чтобы принять участие в походе.
Оглашая равнину разбойным свистом, проскакали кочевники-массагеты, великолепные лучники, неплохо к тому же владевшие боевыми секирами сагарисами. Едва островерхие тюрбаны массагетов скрылись из виду, как на дороге появились сотни колесниц, за которыми следовали воины-арабы на верблюдах.
Затем прошли парфяне и макроны, фригийцы и пактии.
Вельможи дивились звероподобного вида эфиопам, чьи тела были покрыты барсовыми и львиными шкурами. Оружие эфиопов вызывало не меньшее изумление. Здесь можно было увидеть гигантские, в человеческий рост луки, копья с наконечниками из рога антилопы, железношипные палицы, щиты, обитые журавлиной кожей. Командовавший эфиопами Арсам, судя по всему, был горд диким видом своего воинства.
В полдень над царем воздвигли шелковый балдахин, изнеженные вельможи укрылись под зонтиками из страусовых перьев. По лицам полководцев, посчитавших постыдным прятаться от палящих лучей, тек язвящий пот. Сын Датиса Тифей рухнул на землю, сраженный солнцем. Его унесли в тень акации.
Царь пил охлажденное вино, когда мимо шли вооруженные дротиками фракийцы и ливийцы. Это были никуда не годные воины. Их призвали в поход более для числа.
Артафрен вел лидийцев и мисийцев, держащих в левой руке небольшие изящные медные щиты. Эти воины славились своей хитростью и были хороши в засадах и стремительных рейдах.
Всеобщее восхищение вызвала тысяча бравых писидийцев. Все как на подбор высокие, вооруженные длинными мечами и копьями, они выстроились клином, глядя на который верилось, что нет фаланги, способной устоять перед его натиском. Шлемы писидийцев были украшены бычьими рогами и султанами. Зрители следили за разноцветным ковром из ярких перьев до тех пор, пока писидийцы не растворились в полуденном мареве.
Киссии и бактрийцы, урии и пафлагонцы, ликии и сирийцы – неисчислимые колонны воинов мерно шагали мимо холма, и солнце, утопавшее в тучах поднятой их ногами пыли, спешило скрыться за горизонт.
А затем шли кабалии, гарканы, матиены, мариандины, саранги, каспии, наемники-колхи, восемь тысяч вооруженных арканами сагартийцев, мары, хорезмийцы, саспиры, гандарии, согдийцы, индийцы…
Уже смеркалось, когда передние ряды парсов, покинувших лагерь еще на рассвете, сомкнулись с замыкавшими гигантскую колонну бессмертными. Огромная, блистающая хладным металлом змея многократно обвила холм. Насколько хватало глаз, тянулись ровные шеренги воинов. Ксеркс со смешанным чувством самодовольства и робости обозревал огромное войско, собранное почти против его воли. Только сейчас он осознал до конца, сколь могущественна сила, сдвинувшая с места эту махину.
Ни царь, ни кто-либо из его вельмож не мог сказать точно, сколько воинов собралось под священные знамена Ахурамазды. Известно было лишь, что народов, принявших участие в этом походе, было ПЯТЬДЕСЯТ СЕМЬ. Это поистине были неисчислимые тьмы.
И неважно, сколько их было в самом деле: 1.700.000 человек, как сосчитал Геродот, 800.000, как полагал Ктесий Книдский, или 80.000 – эту цифру назвал историк Дельбрюк. Важно другое – то было войско, перед которым не могла устоять ни одна армия, натиску которого не могла воспротивиться ни одна держава, ни даже весь западный мир.
Это была армия Востока, созданная по воле Ахурамазды для покорения Запада. Сотни алых стягов, реющих над полками, возвещали, что империю ждут великие дни.
Солнце скрылось за кромкой тверди, и наступила тьма. Воины легли на землю там, где их застала ночь.
Утром они построятся в колонны и двинутся на запад – вдогонку за умирающим солнцем.
Утром…
Так уже получилось, что многие эпизоды этой истории разворачиваются ночью. Ведь ночь – время тайн, а тайна – неотъемлемый элемент нашего повествования. Без тайн жизнь была бы пресна, а события превратились в замешанные на цифрах факты.
Итак, была ночь. Одна из тех майских ночей, что сочетают в себе солнечное тепло и лунную свежесть, сочащуюся из приотворенного окна. Таллия и Артабан, утомленные любовными ласками, лежали на широком ложе, прислушиваясь к голосам стражников, негромко перекликающихся под стенами дворца адрамитийского тирана Ксанфа. Из дворцового сада доносились трели ночных пичуг. Любовники уже погружались в сладкую пелену сна, когда по опочивальне пробежала волна холодного ветра. Таллия открыла глаза и в тот же миг почувствовала на своих губах ладонь Артабана.
– Молчи, – шепнул он девушке на ухо. – Он идет. Молчи, если хочешь жить.
С этими словами Артабан накинул на голову своей возлюбленной покрывало. Затаившись под легкой тканью, ионийка напряженно прислушивалась к звукам, витающим в комнате.
Шорох, негромкий звук, похожий на шипение, и, наконец, шелест расправляемой одежды. Затем раздался фальшивый голос Артабана, не слишком умело изображающего изумление.
– Это ты? Вот уж не думал увидеть тебя здесь!
– Может быть, я соскучился по тебе! – негромко произнес некто. От этого хрипловатого, давно позабытого, но столь знакомого голоса по коже Таллии побежали мурашки.
– Сомневаюсь.
– Напрасно. Я и вправду скучал. Не с кем перекинуться словом. Кто это рядом с тобой?
– Женщина.
Гость хмыкнул.
– Надеюсь, что не мужчина. Кто она?
– Наложница царя.
– Царь пал столь низко, что раздает своих наложниц?
– Он пал ниже, чем ты думаешь. Я сам беру их!
– Молодец! – равнодушно сказал гость. – Она слышит нас?
– Нет. Она давно спит.
– А если проснется?
Звякнул металл. Таллия поняла, что Артабан извлек из ножен меч. Ее сердце забилось быстрее.
– Тогда эта ночь будет последней для нее.
– Узнаю выучку ГУРС! Кеельсее тоже скор на расправу.
– Ты виделся с ним?
– Да. Имел романтическое свидание на берегу Мертвого моря.
– Договорились?
– Нет. Он вилял хвостом и не дал прямого ответа. Но через иерусалимских жрецов я узнал, что он пытается спровоцировать бунт в Иудее. Затем он отправился в Тир, убив по дороге одного из моих людей. В финикийских водах его поджидали три пиратские триеры. Я щедро заплатил киликийским разбойникам за голову купца Раммера. Но он перехитрил меня его судно исчезло.
– Где он теперь?.
– Кто знает? В Кемте, на Кипре или Крите, в Элладе, Геллеспонте, на Родосе. Он мог отправиться куда угодно. Я потерял его следы.
– Ну и дэв с ним! Он не может нам помешать.
– Как знать… – Гость присел на край ложа, скрипнувшего под тяжестью его тела. Таллия почувствовала легкое прикосновение к бедру. Затем сильные пальцы ласкающе пробежали от груди до низа живота. Таллия вцепилась зубами в подушку, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать.
– Изумительная фигурка, – сказал гость. – Я не знавал твою подружку раньше?
– Вряд ли. Она слишком молода.
– Что-то неуловимо знакомое… – Гость замолчал, прислушиваясь к дыханию ионийки. – Впрочем, все женщины чем-то похожи друг на друга.
– Это ты удивительно тонко подметил! – съязвил Артабан.
Он хотел отвлечь внимание гостя от девушки и это ему удалось. Рассмеявшись, тот убрал руку.
– Вижу, чувство юмора не изменяет тебе, как и хороший вкус.
Кровать покачнулась. Это Артабан поднялся на ноги.
– Пойдем к столу. Я прикажу принести вина.
– Тогда лучше в другую комнату. Мне кажется, твоя шлюха вот-вот проснется.
– Хорошо.
Кровать скрипнула вновь. Мужчины вышли из опочивальни. Таллия с облегчением вздохнула и медленно стянула с головы вдруг ставшее невыносимо тяжелым покрывало.
Из-за стены донесся голос Артабана, требующего вина. Затем быстро зашаркали чьи-то спешащие ноги.
Таллия задумчиво прикусила губу. Это опасно, но она должна слышать, о чем будут говорить Артабан и его гость. Но это смертельно опасно!
Увы, среди ее качеств здравомыслие находилось на одном из последних мест – рядом с состраданием, милосердием и откровенностью. Да и в конце концов до сих пор судьба была благосклонна к ней.
Бесшумно оставив ложе ионийка, подкралась к двери и заглянула в крохотную щель меж косяком и чуть приотворенной створкой.
Как раз в этот миг слуга ставил на стол кувшин с вином. Ночного гостя нигде не было видно, и Таллии вдруг почудилось, что он стоит за ее спиной. Девушка медленно повернула голову и облегченно выдохнула – никого! Все это лишь ее фантазии. Страх – непревзойденный фантазер!
А вот и гость. Он появился из-за каменной полуколонны, медленно подошел к столу и сел. Тусклые блики свечи вырвали из темноты массивную фигуру, испускающую злобную мощь. Хотя Таллия и была готова к тому, что увидит, она невольно вздрогнула, а нежная кожа покрылась холодной сыпью.
Облик ночного гостя был ужасен. Конус огромной фигуры был задрапирован в черный с фиолетовым оттенком плащ. На голове красовался покатый шлем. Но более всего ужасало лицо. Собственно говоря, это была маска, искусно выкованная из вороненой стали, но она знала, что лицо, скрывающееся за этой личиной, еще более ужасно. Гость медленно повернул голову и уставился на Таллию безжизненным пустым взором. Он не мог видеть ее, так как щель была слишком узка, а опочивальня погружена в густую тьму, но Таллия испугалась, что он почувствует страх, исходящий из ее сердца. Ведь это существо прекрасно чувствовало страх, оно и жило лишь за счет страха. Таллия медленно опустила веки и постаралась думать о чем-то ином хотя бы о солнце, что утром расцветит яркими красками изумрудно-бирюзовую воду в гавани.
– За тебя! – негромко провозгласил гость.
Веки девушки, подрагивая, нерешительно поползли вверх, открывая зеленые звездочки глаз. Человек в черном, высоко запрокинув голову, допивал последние капли вина. В щели между шлемом и краем плаща была видна полоса ослепительно белой кожи.
– Дерьмо! – сказал он, мгновение спустя, резко отставляя от себя кубок. – Не идет ни в какое сравнение с солнечным нектаром из моих подвалов.
– Да, твое вино превосходно, – согласился Артабан. Он также отодвинул чашу, после чего вернулся к прерванному разговору.
– Ну и чем же по-твоему нам может угрохать Кеельсее?
– Лично он – ничем. Его возможности ничтожны. Но Кеельсее связан с отшельником. Знать бы, кто скрывается под этой таинственной маской! Говоривший скрипнул зубами. – Отшельник обладает огромной силой. Он может использовать гиперполя, ему повинуется плазма. В его распоряжении сеть тайных агентов, которые в любой момент могут поднять восстание во многих сатрапиях Парсы. Подозреваю, он знает про световые окна и не воспользовался ими до сих пор лишь из опасения, что я засеку его координаты. Кто бы это мог быть? Неужели она?
Артабан криво усмехнулся.
– Не дури! Ты же сам видел, как она исчезла в пламени, рожденном Черным Человеком!
– Исчезла… – протянул гость. – Но это не означает, что умерла. Меня не оставляет чувство, будто она все еще здесь, совсем рядом, может быть, в соседней комнате.
Гость вновь посмотрел туда, где затаилась Таллия. По телу ионийки потекли струйки холодного пота.
– Ты полагаешь, я бы не узнал ее? – спросил Артабан.
– Нет. Я не думаю, что ты столь глуп и беспечен. Но ты мог узнать ее!
– И не сказал тебе…
– Точно, – процедил гость.
– Ты обижаешь меня, – медленно выговорил вельможа. – Мы вместе не один год и, кажется, я не давал поводов сомневаться в моей честности и преданности тебе. Если не веришь моему слову, можешь сам пойти и удостовериться, что на постели спит несмышленая девчонка!
Гость поднял над головой правую руку, ища примирения.
– Не горячись. Я верю тебе, Гумий. Но я чувствую ее дыхание. Я ведь еще помню, как она дышит…
Он замолчал – пауза была долгой, – затем спросил Артабана:
– Расскажи, что нового у тебя?
– Все идет по плану. Через десять дней передовые отряды достигнут Геллеспонта, через двадцать мы будем на том берегу.
– Царь?
Хазарапат хмыкнул и почесал подбородок.
– После твоих визитов послушен, как ребенок. Лишь изредка пытается фрондировать, назначая на посты угодных себе людей.
– А ты?
– Это мои люди.
Маска ощерилась холодной улыбкой.
– Молодец! Твоя задача довести войско до Эллады. Об остальном позаботимся мы. – Гость вновь замолчал и внимательно посмотрел в глаза Артабану. – Ты давно не был у меня. Почему?
– Не так-то просто отлучиться из дворца, где за тобой следят сотни глаз. И без того многие меня подозревают.
– Это не ответ.
– Прими какой есть.
Гость привстал. Его огромная фигура нависла над вдруг ставшим крохотным Артабаном.
– Гляди, не вздумай затеять свою игру! Это плохо кончится. Мы раздавим тебя!
– К чему эти угрозы? – спокойно спросил вельможа. – Ведь ты прекрасно знаешь, что я на вашей стороне.
– Поэтому я и доверяю тебе. – Гость повернул голову к окну. – Скоро рассвет. Мне пора.
– Ты спешишь?
– Не очень. Но я должен покинуть это место еще до того, как в заоблачных горах взойдут первые лучи солнца. Неписаные правила игры. День – время Ахурамазды, ночь – время Аримана. Знаешь, – спокойным тоном продолжал демон тьмы, – а ведь нас подслушивают!
– Кто? – хладнокровно поинтересовался Артабан.
– Твоя женщина.
– Чепуха! А если даже и так, что она поймет? Ведь мы говорим на языке древних.
– Я не люблю, когда суют нос в мои дела!
Ариман резко поднялся из-за стола и направился к двери, за которой притаилась Таллия. Вне себя от страха девушка метнулась на ложе и поспешно набросила на себя покрывало. К счастью, ее тело было стремительным и легким – гость не успел ворваться в комнату, ложе не выдало ионийку скрипом.
Ровно дыша, Таллия старательно притворялась спящей. Чуткие пальцы Аримана коснулись ее тела.
– Она спит, – послышался голос хазарапата. – Тебе почудилось.
– Мне никогда не чудится! – прошипел Ариман.
– Ну, если хочешь, можешь проверить. Заодно убедишься, не тешу ли я себя любовью призрака той, чье тело истлело в пламени.
– Я верю тебе на слово. Но какое знакомое тело. Словно я когда-то уже любил его. В другой жизни. Я завидую тебе, Заратустра!
– В тот день, когда падет Эллада, я подарю тебе эту женщину.
– Ловлю тебя на слове. Прощай, ночь уже уходит.
Послышалось шипение, затем наступила тишина.
– Он ушел, – негромко сообщил Артабан.
Таллия со вздохом облегчения откинула покрывало.
– Он едва не узнал меня.
– Да. У него очень хорошая память. Ты все слышала? – Таллия кивнула головой. – Ты неисправима.
Ионийка поднялась с ложа и заглянула в глаза Артабана.
– Почему ты не выдал меня? Ведь не потому же, что испугался моих угроз?
– Конечно, нет.
– Но ведь и не из-за любви ко мне? Хотя я готова допустить, что твои слова о равнодушии были неискренни.
– Нет, я не люблю тебя. Просто… Просто нас осталось слишком мало. Мы не вправе умирать, а тем более убивать друг друга. И ради этого я готов пойти на многое, даже предать того, кто некогда был моим лучшим другом.
Таллия покачала головой столь энергично, что ее пышные волосы взвились в воздух облаком спелой ржи.
– У него никогда не было друзей. Даже когда он еще был атлантом.
– Наверно ты права, – прошептал мужчина. Он усмехнулся и положил ладони на хрупкие и очень сильные плечи. – Ты слышала, мне придется отдать тебя ему после того, как покорится Эллада!
Обняв шею Артабана, ионийка провела розовым язычком по его губам.
– Хорошо, ты отдашь меня ему. Но только тогда, когда я сама захочу этого. Это будет ночью. Ведь ночь и мое время.
Тонкие губы Заратустры усмехнулись. Ведь ночь была и его временем. Ночь – время черных, что белы в свете дня.
В окно сочились серые предрассветные блики…
– Да поклонится природа сильному, склоняющемуся лишь перед богом!
Именно так рассуждали восточные деспоты, обладавшие непомерной властью и неисчислимыми богатствами. Вознесенные волею рока над миром, они считали себя вершителями судьбы не только человечества, но и человеческого дома.
Мнившие себя наместниками бога на земле, они полагали, что все, созданное демиургом, – горы, реки и моря, люди и звери – должно подчиняться им. А если вдруг нечто воспротивится воле владыки, то следует расправиться с этим нечто как с врагом.
Куруш покарал речку Гинду (приток Тигра), при переправе через которую утонула священная лошадь Ахурамазды. Река отнеслась враждебно к владыке ариев и с ней поступили как с врагом. Гинду перекопали тремястами шестьюдесятью каналами, и она превратилась в крохотный ручеек.
Царь Ксеркс пошел дальше своего предка. Он повелел наказать строптивый морской пролив Геллеспонт.
Скрывая усмешку в густых усах, киликийский наварх Сиеннесий наблюдал за тем, как обнаженные по пояс палачи вытягивают из воды толстые медные цепи.
Киликийские эскадры прибыли к Геллеспонту лишь накануне. И повинен в этом был именно он, Сиеннесий. Под этим именем его знали в Сардах, Сузах и Парсе. Но эллинам и италийцам он был известен как Белый Тигр, самый кровожадный пират восточного Средиземноморья, чьи дерзкие рейды наводили панику на купцов и приморские полисы.
Белый Тигр был бесстрашен, Белый Тигр был безжалостен, Белый Тигр всегда появлялся внезапно и исчезал в никуда. Стремительные эпактриды [эпактрида – быстроходное маневренное судно средних размеров; излюбленный корабль пиратов] Сиеннесия носились по волнам подобно бесшумным призракам. Именно поэтому его прозвали Белым Тигром, а еще потому, что лицо пирата обезображивали несколько рваных шрамов, напоминавших по виду полосы на тигриной шкуре – память о сабельных ударах, полученных в неудачном набеге. Белый Тигр был самым знаменитым корсаром Востока. Считалось, он грабит купеческие суда во имя могущества Парсы. Так оно в основном и было. Пираты Белого Тигра нападали на эллинские, италийские, сицилийские, изредка карфагенские корабли, ослабляя тем самым врагов империи. Финикиян, кемтян, карийцев и прочих подданных великого царя Сиеннесий не трогал, не желая портить отношений с парсами, которые оказывали ему покровительство. Но если предполагаемая добыча превышала некий предел, пираты напрочь забывали о своих не слишком устойчивых принципах и грабили, не разбирая флагов. И тогда лилась кровь ликийцев, ионийцев и геллеспонтийцев – нападая на судно империи, Белый Тигр был беспощаден. Ведь это было преступление, за которое можно было поплатиться головой; поэтому необходимо было скрыть его. Невзирая на вопли о пощаде, пираты рубили головы всем пленникам, затем пробивали в днище ограбленного судна дыру, дожидались, когда оно скроется в пучине, и растворялись в морской дали.
Именно подобного рода дело задержало эскадру Белого Тигра у берегов Финикии. Таинственный незнакомец предложил пятьдесят талантов золота за голову сидонского купца, чей корабль должен был вот-вот отчалить от берегов Иудеи. За такую плату Белый Тигр рискнул бы взять на абордаж даже царскую триеру. Получив три таланта задатка, пираты вышли в Море и двадцать солнц бороздили финикийские воды, задерживая и осматривая проходящие мимо суда. Посыльное судно доставило приказ царя собрать прочие киликийские эскадры и отправиться к Абидосу, где был назначен сбор флота. Сиеннесий тянул до последнего. Но купец так и не появился.
До объявленного срока оставалось всего десять дней, когда киликийские корабли подняли паруса и взяли курс на север. Однако Борей был неблагосклонен к мореплавателям, сбивая скорость и заставляя их то и дело искать убежище в гаванях островных полисов. В результате киликийцы опоздали на шесть солнц, вызвав этим гнев Ксеркса. И еще больший Артабана. Вельможа даже замахнулся на Сиеннесия, но не ударил – парсы нуждались в поддержке киликийских пиратов.
Ксеркс же бесновался более по другому поводу. Северный ветер, так мешавший киликийским эпактридам, разметал мосты, наведенные через Геллеспонт. И произошло это именно в тот день, когда царь и свита готовились торжественно ступить на землю Запада. Волны здорово потрепали суда, составлявшие основу мостов. Двадцать кораблей затонули, у многих открылись течи.
Рассвирепев, царь приказал расправиться с незадачливыми строителями моста и наказать непокорный пролив. Пятерым ионийцам, руководившим возведением переправы, отрубили головы. Их обезображенные тела бросили в море. Отсечь какую-либо часть пролива было делом сложным даже для наместника Ахурамазды, поэтому решили ограничиться тем, что опустили в воду две тяжелые цепи, которые должны были сковать строптивцу руки, а затем к воде подступили двенадцать дюжих палачей. Пока они наносили по гребням бушующих волн три сотни полновесных ударов, стоявший рядом жрец Ахурамазды провозглашал:
– О, злая вода, принесшая горе парсам! Великий царь по воле Ахурамазды подвергает тебя этому справедливому наказанию, ибо ты оскорбила бога и верных слуг его! Великий царь все равно пройдет по тебе, хочешь ты этого или нет. Смири гордыню, иначе мы не принесем тебе жертву золотом и сталью. И никто не принесет тебе жертву!
Подобные увещевания помогли, шторм стих. Царь повелел восстановить мосты. На этот раз строители постарались на славу, наведя не один, а целых два моста. Семьсот пузатых грузовых судов, поставленные борт к борту, составили две длинные цепи, соединившие берега пролива. Суда были накрепко связаны между собой льняными канатами и ремнями из бычьей кожи, а поверх их палуб был наложен настил из крепких тисовых досок, покрытый слоем утрамбованной земли. Дабы уберечь воинов и лошадей от случайного падения, по бокам настила были сооружены ограждения. Эти огромные мосты были прочны и надежны; лишь легкое поскрипывание досок выдавало, что под ногами не земная твердь, а колышущиеся остовы кораблей, а еще ниже – морская бездна.
Желая обезопасить переправы от возможных диверсий эллинов, а также насладиться созерцанием мощи парсийского флота, царь накануне вечером приказал боевым эскадрам стать неподалеку от моста. Кораблей оказалось столь много, что они были вынуждены выстроиться в четыре линии.
Первую целиком образовывали пунические триеры. Навархи Финикии привели двадцать эскадр, насчитывающие триста кораблей. Финикияне издавна пользовались славой непревзойденных мореходов. Их чернобортные меднотаранные корабли пускали на дно ахейские и троянские триеры, пред "детьми моря" трепетали Кемт, Хеттия и Кипр. Черные паруса повергали в панику морских торговцев, заставляя их безропотно расставаться с серебром. Со временем могущество Финикии ослабло, и она была покорена ассирийцами, а позднее Парсой. Но и сейчас моряки-пуны славились своей выучкой и отвагой. Их быстроходные корабли составляли ударную силу парсийского флота.
Следующую цепь составляли кемтяне, памфилы и карийцы. По мореходным качествам эти суда уступали пуническим триерам, но зато их экипажи были хороши в абордажных схватках. Почетом пользовались дети Хапи, чьи огромные секиры и крючковатые абордажные копья наводили ужас на врагов. Не уступали им доблестью и карийцы, неожиданно для прочих завоевавшие славу бесстрашных бойцов.
Следом стояли триеры Кипра, Ликии и геллеспонтийских городов. Ионийцы, фракийцы и подошедшие последними киликийцы во главе с Сиеннесием замыкали строй.
Четыре линии по триста судов каждая. Двенадцать сотен кораблей! Отлично снаряженных и готовых к битве.
Воистину, сам Мелькарт не отказался б командовать таким флотом!
Флагманский корабль с вымпелом Сиеннесия стоял бок о бок с триерой тиранши Галикарнасса Артемиссии. По слухам в молодости Артемиссия была дивно хороша собой, но сейчас она растолстела и подурнела. Власть портит женщин. Теперь это была типичная бой-баба с мужскими повадками. Ее мощные телеса были втиснуты в чеканный медный панцирь, на голове красовался массивный шлем. Стоя на корме своего судна, она смотрела в сторону Сиеннесия и, когда тот встречался с ней взглядом, язвительно улыбалась.
Они были давние знакомцы. Однажды Белый Тигр вознамерился взять судно Артемиссии на абордаж и получил отпор, какого не ожидал. Меткие галикарнасские лучники порядком сократили число пиратов, одна из стрел вонзилась в бедро Сиеннесия и его эпактрида была вынуждена спасаться бегством. Воинственная тиранша долго гналась за киликийским кораблем, выкрикивая оскорбления. Теперь им предстояло сражаться бок о бок.
Киликиец поморщился. Не от того, что его раздражали насмешливые взгляды Артемиссии. Просто порыв ветра донес запах благовоний – это жрецы воскурили фимиам, ублажая Ахурамазду, – а Сиеннесий не выносил искусственной вони.
Становилось все светлее. Берег оживал. Скакали всадники в блестящих доспехах, строилась в колонну заспанная пехота. Неподалеку рокотали барабаны, над водой разносились взвизгивания – это авлеты [авлет флейтист на корабле, задающий темп гребли] проверяли сохранность своих флейт.
Наконец, эфир расцветился солнечными лучами. Они упали на воду, и она заискрилась. Но мгновением раньше за холмом, на котором расположились царь и свита, взревели трубы, возвестившие о появлении светлого лика Ахурамазды. Звук этот достиг кораблей одновременно с первым лучом.
По этому сигналу откинулся парчовый полог царского шатра. Воины и вельможи пали ниц, приветствуя своего повелителя. Облаченный в парадные одежды царь подошел к жертвеннику и, сложив руки, вознес горячую молитву Ахурамазде.
– Прославлю благомыслием, благословием и благодеянием благомыслие, благословие и благодеяние. Предаюсь всему благомыслию, благословию и благодеянию и отрекаюсь от всего зломыслия, злословия и злодеяния. Приношу вам, Бессмертные Святые, молитву и хвалу мыслью и словом, делом и силой и тела своего жизнь.
Сиеннесий отчетливо видел, как шевелятся темно-красные, подкрашенные соком свеклы, губы Ксеркса.
Жрецы разожгли пред алтарем костер из чистых миртовых веток. Огонь был светел и почти не давал дыма. Взяв из рук Артабана чашу с драгоценным соком хаомы, царь торжественно вылил содержимое на огонь. Тот слегка поблек, но затем языки пламени взметнулись еще выше. Ахурамазда принял жертву, переход должен быть удачен.
Но следовало ублажить и богов соленой воды, которые с виду были благосклонны, но в душе могли затаить обиду на царя, приказавшего наказать море. Поддерживаемый под обе руки евнухами царь неторопливо спустился с холма, размахнулся и бросил в воду золотую чашу. За ней последовал меч из превосходной индской стали. Вода чуть взволновалась, но тут же стала зеркально гладкой. Боги пролива приняли искупительную жертву. Ксеркс поклонился воде.
Вновь запели трубы, и великая армия начала переправу. Первым ступил на западный берег Ксеркс, самолично управлявший четверкой лошадей Ахурамазды. За ним шла свита и первая тысяча. А затем на мосты хлынул нескончаемый поток воинов. Их было так много, что переправа длилась семь дней. Их было так много, что хазарапат приказал подгонять замедляющих шаг бичами. Их было так много, что не выдерживали крепчайшие тиковые доски настила.
Минуло семь дней, и тьма опустилась на землю Запада. Тьма, идущая вслед за просыпающимся солнцем.
Тьма.
ЭПИЛОГ. УСТАМИ ЗОРОАСТРА
Дорого искупается – быть бессмертным:
За это умирают не один раз при жизни.
Ф.Ницше, "Эссе Номо"
Думал ли мало кому известный тогда отставной преподаватель Базельского университета Фридрих Ницше, садясь в феврале 1883 года за стол в небольшом домике близ Рапалло, что всего через какие-то шесть месяцев суждено родиться бессмертному "Заратустре", может быть, самому великому философскому труду, какой только знает человечество; труду, где переплелись музыка и поэзия, порожденная совершенством человеческой мысли философия и изысканнейший литературный стиль. Наверно, нет. Как не догадывался и о том, что созданный его пером философ-поэт Заратустра возродит интерес к древней религии, крохотные островки которой оставались лишь кое-где на нагорьях Ирана и в Индии.
Реанимированный Ницше Заратустра вдруг стал необычайно популярен. Цивилизованный мир внезапно открыл для себя мудреца и пророка, по глубине мысли и силе убеждения не уступающего, а порой и превосходящего и ветхозаветного Моисея, и Христа, и Мухаммеда. Стало ясно – и это было откровением – что религия древних ариев-иранцев является праосновой для множества прочих религий, в том числе и мировых, таких как иудаизм, христианство, ислам. И интерес к зороастризму возрос еще более. Именно тогда ученые всерьез занялись исследованием личности реального Заратустры, столь схожего и столь разного с Заратустрой Ницше.
О историческом Заратустре известно крайне мало. Признается, что он реально существовал – по крайней мере это подвергается сомнению в меньшей степени, нежели существование Моисея или Христа, – но определение хронологических рамок жизни пророка вызывает немало споров. Пехлевийская [т.е. относящаяся к эпохе Сасанидов] хронология относит время жизни Заратустры к 7-6 векам до нашей эры, "за 258 лет до Искандера". (Речь идет о Александре Македонском). Согласно античным источникам маг и волшебник Зороастр жил позже, вплоть до 5 века до нашей эры, являясь современником Дария и даже Ксеркса. Большинство ученых-востоковедов считают, что время жизни Заратустры относится скорее к 11-10 векам до нашей эры.
Древние признавали Зороастра величайшим волшебником. В эпоху средневековья к его помощи взывали алхимики и колдуны. С приходом Просвещения о Заратустре забыли и вспомнили лишь тогда, когда Ницше вложил в уста арийского пророка проповедь во славу сверхчеловека.
Тайное и явное Заратустры погребено под пирамидой времени. Мы не имеем письменных свидетельств о жизненных перипетиях арийского пророка, подобных тем, что знаем о Моисее, Христе и уже тем более Мухаммеде. Дошли лишь легенды, одна из которых свидетельствует, что родители пророка, как и прочие иранцы, были кочевниками, почему и дали своему сыну имя Заратустра, что означает Староверблюдный. Другая легенда сообщает, что при появлении на свет младенец Заратустра рассмеялся. Это происшествие поразило воображение кочевников. Впервые новорожденный приветствовал суровый мир, грозящий ему неисчислимыми бедами и опасностями, не плачем, а смехом.
Став взрослым, Заратустра избрал судьбу проповедника. Его речи, независимый характер, фанатизм, присущий пророкам, редко приходились по нраву племенным царькам, и потому Заратустра много лет бродяжничал, гонимый отовсюду, покуда не нашел пристанища у царя Виштаспы, ставшего ревностным приверженцем новой веры. При дворе этого царя пророк провел остаток жизни, проповедуя свое учение среди кочевников. Но даже здесь его не оставляли в покое враги, которых за долгие годы странствий Заратустра успел нажить немало. Один из них, жрец иного учения, проник во дворец, подкрался к Заратустре во время молитвы и поразил его ножом в спину. Согласно легенде пророку было тогда семьдесят семь лет.
Вот, собственно, и все, что мы знаем об этом загадочном человеке. Куда меньше, нежели о других пророках. К счастью, проповеди Заратустры, сохраненные для потомков в "Авесте", позволяют судить как о характере пророка, так и о сути его учения.
Подобно множеству других диких народов древние арии имели политеистическую религию со множеством божеств, каждое из которых обладало собственными функциями. Заратустра, понимавший, что в условиях степи сильным может быть лишь тот, кто поклоняется единому началу, низвел племенных богов до уровня третьестепенных, поставив над ними бога-царя, "создателя жизни плотской", повелителя всего живого и неживого. Новый бог был наречен Ахурамаздой, что означает "Господь Мудрость". И возникла вера горячих сердцем номадов, идущая из чрева дикой степи. Варварская, могучая, ненасытная, не признающая компромиссов, не знающая жалости и милосердия. Но сначала было Время.
Все имеет свое начало. Кто создал мир? Откуда взялись боги и люди? Заратустра нашел ответы на эти вопросы, решив проблему не в духе мессианских религий, а скорей в соответствии с гностическими учениями Запада. Изначально было ничто. Правда, в зороастризме оно не столь безлико и аморфно. Оно имеет облик и имя. Это Эрван, бог времени, адекватный изначальной Вечности. Эрван сотворил мир, точнее протомир, разделив ничто на добро и зло. Он собирался сотворить лишь добро, но Вечность склонна ошибаться. Вместе с Ахурамаздой, светлым началом, бездонное чрево Вечности покинул и Ариман, злой дух.
Космогония зороастризма предельно проста, что в целом свойственно мессианским религиям, придающим большое значение моральным постулатам.
Разделив мир на добро и зло, Эрван исчез. Вечность исполнила свою роль и уступила место исчислимому времени. Пришел черед творить детям Эрвана, и они начали свое сотворение мира. Точнее, творил Ахурамазда; Ариман мешал ему, без особого, поначалу, успеха. Ахурамазда создал материальный мир, наполнив его чистыми растениями, животными, а также людьми и добрыми божествами, среди которых следует упомянуть Митру, Веретрагну, Аши, Тиштрию. Кроме того он создал шесть Бессмертных святых, образующих вместе с Ахурамаздой "семерку единосущных". То был архаичный мир, счастливый и непритязательный, подобный иудохристаанскому Эдему или Эллинистическому Золотому Веку. Природа была чиста, животные – доверчивы, люди – наивны. Этот период получил наименование "Творения".
Но, как и подобает злобному существу, Ариман рано или поздно должен был показать свой нрав. И он показал его, как только понял, что добро овладевает душой человека. Ну чем не змей-искуситель! Правда, действовал бог зла куда менее изощренно, чем его библейский товарищ. Он просто взял и создал в противовес светозарному воинству Ахурамазды свою черную рать всевозможных дэвов, этих зороастрийских чертей, играющих на слабостях человека, а также отвратительных, злобных, грязных животных и растения. То был второй период существования мира, когда он разделился на две половинки – доброди зло. Этот период был назван "Смешение". Он охватывает сознательную историю человечества.
"Смешение" будет длиться три тысячи лет, после чего на землю придут три Спасителя, сыновья Заратустры. Они искоренят зло и воскресят благоверных. Этот обновленный мир будет существовать в третьем периоде, названном Заратустрой "Разделением".
Если сравнить концепцию мирового устройства зороастризма с иудейским, христианским и мусульманским аналогами, то можно обнаружить немало схожих черт. Прежде всего бросается в глаза очень четкая, логическая схема зороастрийской концепции. Несмотря на определенную запутанность и трудность понимания текстов Авесты в них невозможно найти принципиальных противоречий. Иная картина наблюдается в остальных мессианских религиях. Даже при беглом ознакомлении с Талмудом, Библией или Кораном нетрудно заметить довольно серьезные несоответствия, наличие которых можно объяснить лишь тем, что они явно были заимствованы. Откуда? – Из Авесты.
В отличие от прочих религий в зороастризме выступают два демиурга Ахурамазда и Ариман. Так как Ариман создает зло, чье предназначенье разрушать, функции созидающего творца принадлежат Ахурамазде. Кто он такой. Господь Мудрость? – Абстрактное божество, подобное Яхве или Аллаху, некое неоформленно-сознательное начало, направляющее мировой порядок. Но в отличие от иных монобожеств Ахурамазда не вмешивается в дела людей собственноручно. Он, равно как и Ариман, строго придерживается своеобразному договору – не навязывать людям доброй или злой воли. Борясь со злом, Ахурамазда поражает его не собственными руками, подобно Яхве, Христу или Аллаху. Он не повергает в бегство вражеские армии и не посылает огненную кару на согрешившие племена. Вместо этого Ахурамазда наделяет верующих в него силой, помогающей одолеть зло. Таким образом он отдает активное начало в руки людей, а сам лишь наблюдает за их деятельностью.
Все мировые религии имеют однозначную традицию: добро – богово, зло от человека: "Что постигло тебя из хорошего, то – от Аллаха, а что постигло из дурного, то – от самого себя" (Коран, 4.41). Иногда первотворцем зла "назначается" некий полубог – не человек, и не бог, но по сути своей ближе к человеку, так как обладает страстями. Это Дьявол, Сатана, Иблис, Бес, Вельзевул и т.п. Как правило, это падший ангел из числа ближайших слуг бога, осмелившийся противостоять своему Хозяину и объявленный за то злодеем. Это своего рода бунтарь, причем бунтарь нечаянный, так как, выступая против бога, задумывал не революционный бунт, а мелкую фронду. Он слаб и зависим. Даже помощников своих он поначалу вербует не самостоятельно. Их подбрасывает хозяин, очищающий небеса от всякого рода ангельского хлама. По своим возможностям Дьявол много слабее верховного бога и существует он лишь по милости последнего, как своего рода пугало для неразумных людей. Спарринг-партнер, превращающий обрыдлое существование в некое подобие захватывающей игры. По сути своей это "патрон" зла ближе к человеку, нежели к богу, в нем слишком много земного, физического, в то время как бог неопределенное космическое начало, дух. Этим лишний раз подчеркивается, что аура доброты исходит от бога и его верных слуг, а зло – от человека, неверующего в этого бога или преступающего заповеди, данные им. Пусть даже этот человек – ангел во плоти, но если он не верует, от него исходит зло. Человечество объявлено изначально порочным. В то же время у него отнимается всякая инициатива на добро, так как оно исходит лишь от бога.
Иное дело Зороастризм, единственная из мировых религий, уравнявшая добро и зло. Ариман равен своему доброму брату во зле. Он располагает армией, лично сотворенной. И роль его чрезвычайно велика. Ариман освобождает человека от первородного греха. Ведь все монорелигии утверждают, что люди греховны уже самим фактом появления на свет. Тем самым человек ставится в пренеприятное положение. Он вынужден вечно оправдываться перед богом, замаливать несуществующие грехи. Бог хорош, человек плох. Как удобно быть хорошим. Как ужасно быть плохим. Зороастризм поступает намного порядочней. Согласно ему человек изначально подобен чистому листу бумаги, на котором Ахурамазда и Ариман выводят свои письмена. Создается некий паритет добра и зла, привнесенный свыше. На человеке нет первородного греха, ему не в чем оправдываться. Но зато в будущем он не сможет свалить ответственность за всю грязь своей души на Дьявола, посетившего его в материнском лоне. Ведь каким стать – добрым или злым – зависело лишь от него. Он может служить добру и прославлять Ахурамазду, или же его злые дела будут петь гимн Ариману. Божественный близнец отдает человеческую судьбу в руки человека. Бери ее и крои, как подскажет тебе твоя совесть. И в зависимости от итогов жизни твоей и будет тебе награда – либо небесные сады Ахурамазды, либо вечная мука в черной обители Аримана. Человек собственными руками творит линию своей жизни. И если ее пергамент исписали письмена Аримана, то в этом вина данного человека, а не первородного греха, за который несет ответственность все человечество. И невозможно пожаловаться на судьбу, ведь ты сам творец ее.
Вольно или невольно зороастризм становит человека на грань творца. Об этом не говорится прямо. Формально человек зависит от божества, фактически он вправе творить собственную судьбу деяниями и помыслами, раскрашивая пергамент души черными или белыми письменами. Рок не довлеет над человеком. Он хозяин собственной судьбы и вправе распоряжаться ею как угодно. Выбор человека не зависит от божественной воли. В этом величайшая заслуга зороастризма!
Несколько слов о том, как сосуществуют Ариман и Ахурамазда. Между братьями, как и положено в подобной ситуации, идет вечная борьба, верх в которой не в силах одержать ни один, ни другой. Парадоксально, верховные боги монорелигий, собственноручно сотворившие противовес в лице злобных сил, подчеркнуто уважительно, даже с определенной долей подобострастия относятся к своим противникам. Еще бы! Как иначе удержать в узде склонных к греху людей, как не пугая их байками о Дьяволе и прочих князьях тьмы, и посмертных мучениях в аду. Ахурамазда, для которого зло – равная половина мира, до неприличия пренебрежителен к воинству Аримана.
Вернемся к тому, о чем уже немного говорили. Как связан зороастризм с прочими мессианскими религиями? Что у них общего? Каковы истоки этого общего?
Сопоставляя авесту с Талмудом, Библией и Кораном можно сделать однозначный вывод: очень многие положения зороастризма, такие как о божественном суде, рае и аде, посмертном воздаянии и наказании, воскресении, приходе мессии, последнем или страшном суде были позаимствованы у зороастризма более поздними мессианскими вероучениями. При этом данные положения были подвергнуты обработке, значительно обеднившей их содержание.
Понятие о божественном суде над человеком присутствует в подавляющем большинстве религий. Есть оно и у зороастрийцев. После смерти – она, кстати, представлялась последователям Заратустры в облике отвратительной трупной мухи, прилетающей с севера – каждый должен пройти через высший суд, определяющий посмертный удел усопшего. Покинувшая тело душа идет по небесному мосту возмездия Чинквате, а бог справедливости Рашну выносит свой приговор. Если добрые дела и помыслы умершего превосходят число злых, то мост будет широк и крепок, и прекрасная женщина возьмет праведника за руку и введет его в Огороженный сад ("пара-дайз"). Если же человек при жизни служил Ариману, то мост станет тоньше лезвия меча и душа с воем провалится в бездну царства Аримана, где ее ожидают ужасные муки. Чем не мусульманский высший суд, где праведника проводят через мост гурии? И не христианское чистилище, где вместо моста возмездия ждет бдительный цербер апостол Петр!
Рай зороастрийцев по восточному поэтичен. Это не джанна мусульман "Но не даровано это никому, кроме тех, которые терпели…"; он не обещает молочных и винных рек, и ласок вечно девственных гурий. Но это и не христианский эдем с его унылым благочестием. Пара-дайз напоминает сладостное воспоминание о Золотом Веке, где земли обильны, реки полноводны, кони стремительны, стрелы не знают промаха, а человек страданий и боли. Это сказочный сон счастья и изобилия, столь нечастых для кочевника-ария при жизни. Пара-дайз – сильных людей, охотников, скотоводов, воинов – служителей добра. Право попасть сюда завоевывается мечом и луком, но не смирением. Это рай воинов, Валгалла степных викингов. Правда, кроме пара-дайза есть еще и ад, где души поддавшихся Ариману претерпевают великие муки. Но этому аду далеко от иудаистского шеола, мусульманского джаханнама или христианского ада, карающих грешные души с поистине садистским сладострастием. "…Были там некоторые, подвешенные за язык… И озеро было там какое-то, полное пылающей грязи; там находились люди, извращавшие справедливость. …Рядом опять были женщины и мужчины, кусавшие губы. То были те, кто хулил и поносил путь праведный. …Другие женщины и мужчины, сбрасываемые с огромной скалы, падали вниз, а приставленные к ним вновь гнали их и заставляли подняться наверх на скалу, и они вновь низвергались вниз; и они не получали передышки в этом мучении. …другие женщины и мужчины, которых жгли, мучили и жарили; то были оставившие путь бога". Это провидческое видение будущей инквизиции есть не что иное, как отрывок из Апокалипсиса, приписываемого традицией апостолу Петру, преемнику Христа, звавшего к смирению и прощению.
Важнейшей частью любой мессианской религии является положение о сотере [сотер – спаситель (греч.)]. Зороастризм – не исключение. В Авесте прямо указывается, что наступит день, когда к людям придет спаситель-саошьянт, сын Заратустры. В другом случае утверждается, что саошьянтов будет трое. Этот день будет днем последнего суда и души праведников вновь обретут телесную оболочку, чтобы жить вечно в "Разделении", этом земном пара-дайзе, а души грешников погибнут вместе с Ариманом.
Человечество должно быть готово к приходу мессии. Ему надлежит очиститься, ибо наступление "Разделения" возможно лишь при условии, что души подавляющего большинства людей преисполнены добра. Таким образом, зороастризм рассматривает проблему воскресения совершенно в ином ракурсе в день прихода мессии зороастриец ответственен не только перед собой, но и перед прочими единоверцами. Ничего подобного в остальных мессианских религиях нет.
Учение о мессии было наиболее полно перенято иудаизмом и, позднее, иудохристианством. При этом оно потеряло свою логическую стройность и приобрело фанатическое исступление, свойственное иудейским сектам. Иудаистская традиция донесла сведения о многих самозваных мессиях, таких как Христос, Бар-Кохба. Сами того не сознавая, они пытались играть роль Саошьянта. Более того, порой они даже привлекали зороастрийского сотера в свидетели своего мессианского предназначения. Так в Евангелии от Матфея описывается как к младенцу Иисусу пришли три волхва с востока "и падши поклонились Ему; и, открывши сокровища свои, принесли ему дары: золото, ладан и смирну". (Мат.2.11). Кто они, эти загадочные волшебники? Ответ однозначен – упоминание о волхвах есть не что иное, как полубессознательное желание признать великое предназначение иудейского мессии посредством преклонения пред ним трех Саошьянта. Сыновья Заратустры исполнили свое предназначение высших свидетелей и "отошли в страну свою". (Мат.2.12).
Проделанный выше сравнительный анализ позволяет прийти к вполне определенному выводу. Иудаизм, христианство, ислам теряют облик самостоятельно сформировавшихся мессианских религий и предстают пред нами в виде искаженной компиляции зороастризма.
Прежде всего это касается иудаизма, который – и это убедительно доказано – испытал ощутимое влияние зороастризма, привнесенного через возвращающихся на родину после вавилонского пленения [после взятия Иерусалима вавилонским царем Навуходоносором II евреи были насильственно переселены в Вавилонию (586 г. до н.э.); вернулись обратно по разрешению персидского царя Кира II (539 г. до. н.э.)] иудеев. Недаром одно из самых влиятельных иудаистских течений именовалось фарисейским (фарси – парсы).
Через веру Иегову зороастрийские постулаты перешли в христианство, которое с исторической точки зрения является не чем иным, как иудаистской ересью, попыткой реанимировать и привнести в мир зашедший в тупик национальной ограниченности иудаизм.
Ислам, будущий могильщик зороастризма, не признаваясь себе в этом, также немало воспринял от учения Заратустры.
Иранский пророк создал веру сильных людей. Он обращал свои проповеди к полудиким степнякам-ариям, чья потенциальная мощь еще только начинала зарождаться. Они еще не были в состоянии тягаться со своими более могущественными соседями, но Заратустра понимал, что недалек тот день, когда арии вырвутся с иранских нагорий на плодородные равнины Междуречья и далее – к морю. Он понимал, что им предстоит борьба с сильными противниками, превосходящими кочевников в материальной культуре и воинском умении. А значит, принести победу могли лишь сильная вера, что сцементирует банды степняков в могучую, не знающую пощады орду. Требовалась монолитная вера, способная убедить человека, что добро, составляющее суть его существования, достигается исключительно силой, что, сокрушая враждебные племена, он приближает желанную эпоху "Разделения".
Мы почитаем Силу,
Довольство, Мощь, Победу,
И Власть, и Хварно чтим…
(Яшт 1,22)
[Хварно – божественная субстанция, обладание
которой дает счастье и могущество]
Не идолам слабым и лживым, карающим и утешающим поклоняется зороастриец, а Силе и от нее исходящим; при том Силе не тупой и жестокой, подобной тем, что сплачивала орды варваров, а силе, основанной на разуме. Недаром одно из двадцати имен Заратустры – Разум.
И потому любимейшие божества зороастрийцев, исключая Ахурамазду, "победоносный и мощный" Митра, бог солнца, и бог войны и победы Веретрагна. Вот какими предстают они в Авесте.
Взывают к Митре ратники,
Склонившись к конским гривам,
Прося себе здоровья,
Коням в упряжках силу.
Прося способность видеть
Врагов издалека
И чтобы побеждать им
Врагов одним ударом,
Всех недругов враждебных
И каждого врага.
(Яшт 10,11)
Мы почитаем Митру…
Летит пред ним Вэртрагна,
Создание Ахуры,
Рассвирепевшим Вепрем,
Злым, острыми зубами
И острыми клыками
Разящим наповал,
Взбешенным, неподступным,
Сердитым, пестромордым,
Чьи ноги из металла
Передние и задние,
Чьи жилы из металла
И из металла хвост,
Чьи челюсти – металл.
(Яшт 10,70)
Какая экспрессия! Какая мощь! Какая выразительность! Можно ли найти что-либо подобное в вялых иносказаниях Талмуда, Библии или Корана!
Воинственные божества зороастризма есть воплощение здоровой Силы, осененной Разумом – Ахурамаздой.
Арии – то было могучее, непобедимое, преисполненное сверхчеловеческим духом воинство, грозными волнами катившееся на запад и восток, север и юг. Стремились ли арии к мировому господству? Несомненно, как впрочем любая активная нация. Если мусульмане с их порабощающим душу Аллахом смогли покорить полмира, то арии были способны на большее. Имей они дело лишь с рабскими народами, вроде тех, которые заселяли Восток, мир оказался б в их руках. Но, захватив Азию, арии растворились в ее пространствах, и в их победоносное войско влились бесчисленные рати рабов. А затем завоеватели столкнулись с молодой, преисполненной полисного величия Элладой. Это была неравная битва: и числом и духом. Войско, ведомое ариями, было намного больше, но победить врага, командуя стаей трусливых кошек, не дано даже псам Ахурамазды. Свободный духом сверхчеловек Запада сокрушил возглавившего рабскую рать сверхчеловека Востока.
Зороастризм – религия сильных. Зороастризм – сильная религия. Зороастризм расцветал в эпоху величия государства; слабые религии, "сильные" рабской покорностью пред богом – в эпоху смут и чудотворчества.
Характерно отношение зороастрийцев к врагам. Оно безжалостно и в то же время снисходительно-брезгливо. Так взирают на лишенную ядовитых зубов змею. Арий счастлив, имея врага, полного сил и злобы. Он обрушивается на него всей своей яростью, но он никогда не тронет намеренно врага поверженного. Он может лишь, не заметив, раздавить его. Но сравните! "И предали заклятию все, что в городе, и мужей и жен, и молодых и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечом" (Иис.Н.6,20) Так поступили иудеи с поверженным Иерихоном. Или еще похлеще – "А народ, бывший в нем [аммонитский город Равва], он вывел, и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонитскими". (Цар.12,31). Похлеще Освенцима и Варшавского гетто! Быстро и со вкусом! Мусульмане вторят поклонникам Яхве – "Убит будь человек, как он неверен!" (Сура 80,16).
Уверенный в собственной силе зороастриец-арий уверен и в силе своей религии. Потому он не разрушает чуждых храмов. Он понимает, что обращенный иноверец опаснее явного врага. В тот миг, когда, возгордившись, арий перестанет отдавать себе отчет в этом, наступит крах зороастризма.
Сила зороастрийца активна. Если Будда или Христос порывают с миром (богу – богову, кесарю – кесарево), то Заратустра не согласен с тем, чтобы отрешиться от мирских дел. Наоборот, он занимает очень активную позицию. Он не прочь поднять бунт против несправедливой власти. "Пусть благие правители правят нами, а не злые правители".
Из-за перманентной угрозы со стороны злых сил дуалистического мира Заратустра, дабы не допустить осквернения, был вынужден регламентировать жизнь ариев множеством строгих предписаний.
Мир по утверждению Заратустры составляют четыре чистые стихии: огонь, вода, земля, воздух. Первейшим объектом поклонения зороастрийцев является огонь, олицетворяющий собой солнечную жизненную силу. Зороастрийцы возносили молитву перед алтарями с возжженным на них пламенем. Потому иноверцы прозвали их огнепоклонниками. Зажечь и поддерживать священный огонь было сложным ритуалом. Обычно для этого использовались дрова, обязательно сухие и чистые. Ведь если полено грязно, значит страшному осквернению подвергается огонь, если оно недостаточно высушено, оскверняется вода. В некоторых храмах, к примеру царском, в Персеполе, использовался природный газ, поднимавшийся из подземных трещин. Подобный огонь, не требующий видимой пищи, вызывал священный трепет непосвященных.
Прекрасны архаичные храмы огнепоклонников – каменный алтарь посреди степи. Первые христиане забивались в катакомбы, их потомки – в каменные гробницы соборов. Мусульмане спрятали свою святыню в храме Каабы. Зороастрийцы объявили храмом весь мир. Огонь и степь, солнце и ветер – что может быть прекрасней!
Осквернение огня сурово каралось. Величайшим грехом считалось потушить священное пламя. Великий арийский герой Керсаспа, победитель многих дэвов и драконов, попал заживо в ад за то, что погасил своей палицей огонь.
Столь же трепетным было отношение к воде, извечной заботе кочевника. В воду нельзя было плевать, мочиться и т.п. Умыть лицо и руки можно было лишь в стоячей, но ни в коем случае не в проточной воде.
Многочисленными предписаниями было регламентировано обращение с землей и воздушной средой. В связи с этим зороастрийцам пришлось выработать сложнейший обряд похорон. Они не могли сжечь покойника подобно эллинам, так как это осквернило б огонь. Они не могли закопать его – это осквернило бы землю. Они не могли обернуть его пеленами и поместить в гробницу, как это делали иудеи. Ведь в этом случае они осквернили бы воздух. Дабы сохранить стихии чистыми трупы умерших отдавали на съедение собакам или орлам, после чего освобожденные от плоти кости помещали в специальную гробницу, тщательно изолированную от земли и дождевых капель.
Каноны Авесты разделили живых существ на чистых и нечистых. В разряд чистых попали: собака – священное животное зороастрийцев, убийство которого приравнивалось к убийству человека, – лошадь, корова, ворон, ястреб, орел… К нечистым были отнесены кошки и многие другие млекопитающие, большая часть птиц, насекомые, пресмыкающиеся. Отношения между человеком и животными также регламентировались множеством табу.
Подобным образом зороастрийцы попытались отгородиться от всего грязного, связанного с людьми. Когда знакомишься со всеми этими многочисленными запретами, то становится понятно, почему зороастризм не получил широкого распространения. Подобные табу присутствуют во многих других религиях, в том числе иудаизме (например, запрет на употребление свинины), исламе (например, запрет на общение с женщинами в период месячных), но такого обилия их, как в зороастризме, нет нигде. Запреты веры Заратустры касаются абсолютно всех сторон человеческой жизни. Разжигание огня, приготовление пищи, похороны, рождение и многое-многое другое – все регламентировано зороастризмом. Часто табу бессмысленны, порой жестоки. Так, зороастрийские каноны запрещают в течение долгого времени прикасаться к женщине, родившей ребенка, ибо она осквернена. Не получая должного ухода мать и младенец нередко гибли и гибнут.
Какую цель преследовали зороастрийские маги, устанавливая эти запреты? Было ли это попыткой искусственно отгородиться от прочего мира, чуждых народов, общение с которыми грозило чистоте арийского племени, или это всего лишь атавизм древних обычаев? Трудно ответить на данный вопрос однозначно. Думается, здесь присутствует и то, и другое. А быть может, суровая духом вера подвергала своих приверженцев суровому испытанию?
Говоря о зороастризме, нельзя не упомянуть о своеобразной элитарности этой религии. Прочие монорелигии строились по совершенно иному принципу. Прочие монорелигии строили отношения с иноверием по совершенно иному принципу. Иудеи создали замкнутую, чрезвычайно регламентированную веру склонность к обилию строгих предписаний иудеи почерпнули именно у зороастризма, – совершенно изолирующую "богоизбранный" народ от остального мира. Иудеи презирали иноземцев, категорически отказываясь посвящать их в свою веру. Это обстоятельство сделало евреев изгоями, но позволило им сохранить относительную чистоту нации и культуры. Христианство и ислам дают обратный пример. При столь же отрицательном отношении к иноверцам ни христианин, ни мусульманин не только не отказывались принимать их в свою среду через перемену веры, но и всячески поощряли это. Христианская церковь изначально мыслилась как церковь наднациональная. Если первые христианские общины состояли исключительно из иудеев, то очень скоро в них стали преобладать эллинизированные жители римской империи. При этом, понимая, что богатому незачем поклоняться неизвестному иудейскому мессии, распятого по приказу прокуратора Понтия Пилата, христианские проповедники делали ставку на бедных и угнетенных – "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное". (Мат.5,3). Лишь позднее, когда христианство стало господствующей религией, в христиане стали обращать насильно. Примерно ту же картину можно наблюдать в исламском обществе. Мусульмане, как и христиане, на первых порах не прибегали к силе не из-за того, что не располагали ей, а понимая, что любое насилие влечет противодействие. Они предпочитали использовать экономические рычаги, освобождая от подушного налога лишь уверовавших в Аллаха. В итоге спустя какие-нибудь десять двадцать лет большая часть покоренного населения совершенно добровольно совершала намаз, старательно отбивая поклоны в сторону Мекки. Арии не последовали примеру ни первых, ни вторых, ни третьих. Хотя им и была свойственна национальная замкнутость, о чем будет сказано ниже, они не препятствовали обращению в зороастризм других народов. Но и не насаждали свою веру силой. Кто хотел верить в Ахурамазду, тот верил в него. Остальные поклонялись тем богам, каких считали нужным.
Отчужденность зороастризма походит на своего рода брезгливость, с которой арии относились к иноплеменникам. Человек иной нации для ария существо, по значимости не превосходящее грязного навозного жука. Подобное высокомерие вряд ли привлекало к зороастризму симпатии иноверцев.
Можно ли говорить о том, что Заратустра проповедовал идею сверхчеловека?
Нет – в смысле владычества над божественной и человеческой сутью.
Да – в смысле совершенства.
Зороастриец должен был быть образцом человека – сильным, свободным от скверны, гармоничным. Христианство сознательно сделало ставку на слабых душой и телом. Христу важно подчинить себе паству, заставить ее уверовать в собственные грехи, в свою слабость перед миром, а значит – и в бога.
Ахурамазда ставил человека перед выбором – добро или зло. Пойти по пути добра может лишь сильный, и потому зороастризм отвергает слабость во всех его проявлениях. В зороастризме нет места убогим, калекам, неумехам-нищим. "Пусть там не будет ни горбатых спереди, ни горбатых сзади, ни увечных, ни помешанных, ни с родимыми пятнами, ни порочных, ни больных, ни кривых, ни гнилозубых, ни прокаженных, чья плоть выброшена, и ни с другими пороками, которые служат отметинами Анхра-Манью, наложенными на смертных". (Из Витевдата, фрагард 2,29). Учение Заратустры не предназначено для рабов. Рабы желанные гости там, где правят бал слабые боги. "Аллах кроток к рабам". (Сура 2,203). Так уверяет Коран. Другой слабый бог, дабы обрести популярность, сам побывал в шкуре раба. "Но уничижил себя самого, приняв образ раба". (Фил. 2,7).
Зороастризм не предполагает рабского поклонения богу. Ахурамазда скорее высший могучий партнер, нежели хозяин. Он великий союзник в борьбе с Ариманом.
Любая нация рано или поздно устает в своем созидательном порыве. Потенция ее слабеет, общественное устройство становится дряхлым и разрушается. Это закономерность, аксиоматичность которой не нуждается в доказательстве. Пролетел век Эллады, минула эпоха Рима, ушли в никуда блеск и величие Испании, талассократия Британии, кануло в небытие блистательное пятнадцатилетие наполеоновской Франции, растворилось в горниле двух мировых войн милитаристское могущество Германии. Век славы народов рано или поздно проходит и тогда наступает момент, чрезвычайно опасный для религии, вызванный потерей нравственно-религиозных ориентиров разочаровавшегося и уставшего народа. Сколько национальных религий рухнули в этот критический миг! Бессчетное множество. Кто помнит сейчас о Гойтосире и Замолксисе, Зевсе и Кибеле, Тоте и Мардуке. Выживали лишь религии наднациональные, притом монотеистические, подобные христианству или исламу.
Настал день, когда арии, подобно другим народам, устали. Разбухшая, взрывающаяся восстаниями империя и неудачные завоевательные походы на Запад истощили их силы. Началось угасание арийской гегемонии. Одновременно начала деградировать и религия.
Мощный, Сильнейший и Победный Ахурамазда постепенно уступает первенство Митре. Тоже, скажете, неплохо. Ведь Митра – бог-воин. Это так, но вместе с Ахурамаздой исчезает Ариман, а значит и дуалистическое строение мира. Злое начало, относимое к Ариману, перелагается на человека. Естественно, ведь нельзя обвинить благого бога в том, что он творит зло. Человек становится изначально греховен. Из партнера бога в борьбе со злом он превращается в коленопреклоненного слугу.
Происходит вырождение зороастризма в митраизм, причем к последнему активно примешиваются эллинистические культы. Это была агония, но еще не смерть. Зороастризм поднимет голову при Аршакидах [Аршакиды – парфянская династия (250 г. до н.э. – 224 г. н.э.)] и Сасанидах [Сасаниды – иранская династия (224-651 гг. н.э.)], чтобы окончательно исчезнуть с приходом христианства и ислама. Напичканный суровыми табу, он стал неудобен для слабых людей, взывавших к милостивому богу. Зороастризм умер, уступив место рабским религиям. Он умер, так и не дождавшись прихода сильного совершенного человека. Все рано или поздно уходит.
Вечно светят лишь звезды, именуемые греками астрон. Лишь им ведомо, когда настанет день и засмеется младенец Заратустра.
В жизнь превращая создание
Без умирания, без увядания
И без нетления,
Вечноживущую, вечнорастущую
И самовластную,
Из мертвых восстанет
И явится вживе
Бессмертный Спаситель
И мир претворит.
(Яшт 19,11)