– Мне полагается радоваться? – поинтересовался доктор Т'мварба.
– Вам полагается быть заинтересованным, – ответил генерал Форестер.
– Вы посмотрели на гиперстатическую карту и обнаружили, что, несмотря на то, что все диверсии за последние годы происходили в обычном пространстве, все они лежат на крейсерской дистанции от Зажима Спецелли, на расстоянии одного прыжка. Вы также обнаружили, что пока Батчер был на Титане, диверсий не было. Иными словами, вы установили высокую вероятность того, что именно Батчер отвечает за все это. Но мне не хочется радоваться.
– Почему?
– Потому, что он слишком важная персона.
– Важная?
– Да, важная… для Ридры. Экипаж сказал мне об этом.
– Он? – затем пришло понимание. – _О_н_? О нет… не может быть. Нет. Грабежи, диверсии, убийства… Я хочу сказать, что он…
– Вы не знаете, кто он, – доктор встал с кресла. – Вы дадите мне возможность проверить одну идею? Она должна сработать.
– Я все еще не понимаю чего вы хотите.
Доктор Т'мварба вздохнул.
– Прежде всего я хочу поместить Ридру, Батчера и нас с вами в самую глубокую, самую недоступную, самую охраняемую темницу штаб-квартиры Администрации.
– Но у нас нет темн…
– Не обманывайте меня, – спокойно сказал Т'мварба. – Вспомните, вы ведь ведете войну.
Генерал нахмурился.
– Зачем вся эта секретность?
– Потому что этот парень многого стоит. Если бы рядом со мной были все Вооруженные Силы Союза, я был бы спокойнее. Тогда я бы знал, что у нас есть шанс.
Ридру посадили в одном углу тюремной камеры, Батчера – в другом. Оба были привязаны пластиковыми ремнями к наглухо привинченным к стенам сиденьям. Доктор Т'мварба следил за тем, как из камеры выкатывают оборудование.
– Никаких темниц, никаких пыточных камер, а, генерал? – он взглянул на кровавое пятно, которое стирали с пола у его ног, и покачал головой. Было бы хорошо, если бы камеру промыли кислотой и продезинфицировали…
– У вас есть все необходимое, доктор? – спросил генерал, не обращая внимани на его замечания. – Если вы изменили свои намерения, то через пятнадцать минут здесь будет множество специалистов.
– Здесь мало места, – сказал Т'мварба. – Я получил девять специалистов в компактном виде, он положил руку на компьютер.
– Вы говорили, – сказал генерал, – что необходима максимальная безопасность. Я могу собрать здесь двести пятьдесят мастеров айкидо.
– У меня черный пояс по айкидо, генерал, и думаю, что вдвоем мы справимся.
Генерал поднял брови.
– Я сам занимаюсь каратэ, айкидо я никогда не понимал. А у вас черный пояс?
– И у Ридры тоже. Я не знаю, что может Батчер, поэтому предпочел крепко привязать их.
– Хорошо, – генерал дотронулся до дверного косяка. Металлическая плита медленно опустилась. – В нашем распоряжении пять минут. – Плита коснулась пола, и щель между ней и порогом исчезла. – Края сварены. Мы в центре двенадцати слоев защиты, причем все они непреодолимы. Никто не знает даже расположения этого места, включая и меня.
– После лабиринтов, через которые мы прошли, я тоже не знаю, – сказал Т'мварба.
– На случай, если кто-нибудь захочет засечь нас, мы автоматически перемещаемся каждые пятнадцать секунд… Он не вырвется отсюда, – генерал указал на Батчера.
– Я скорее хотел бы быть уверенным, что никто не ворвется сюда.
– Начинайте.
– У Батчера амнезия, если верить докторам на Титане. Это значит, что его сознание занимает только часть его мозга, а все, что происходило до шестьдесят первого года, блокировано. Вот эта штука, – он надел на голову Батчера металлический шлем, – создаст серию "неприятностей" в его сознании, и оно будет вынуждено прорваться из изоляции в остальную часть мозга.
– А что если между этим участком коры и мозгом просто нет связи?
– Если будет в полной мере неприятно, то установятся новые связи.
– При той жизни, которую он вел, – заметил генерал, – мне трудно представить себе, что ему может быть неприятно.
– Онофф, алгол, фортран, – сказал доктор Т'мварба, – обычно создают ситуацию "змея в мозге". Однако с мозгом, который не знает слова "я", тактика страха не подействует.
– Тогда что же?
– Онофф, алгол и фортран. С помощью парикмахера и того факта, что сегодня среда.
– Доктор Т'мварба, я не изучал ваш психоиндекс…
– Я знаю, что делаю. Ни один из этих языков для компьютера не знает слова "я". Это делает невозможным такие предложения, как "Я не могу решить эту проблему", или "Я не понимаю", или "Я не хочу напрасно тратить свое время". Генерал, в маленьком городке на испанской стороне Пиренеев есть лишь один цирюльник. Цирюльник бреет всех мужчин в городе, которые не бреются сами. Кто же бреет цирюльника?
Генерал нахмурился.
– Вы не верите мне? Но, генерал, я всегда говорю правду. За исключением среды. По средам любое мое утверждение – ложь.
– Но сегодня среда! – воскликнул генерал, начиная выходить из себя.
– Как убедительно! Ну, ну, генерал, успокойтесь, а то у вас посинело лицо.
– Я абсолютно спокоен!
– Ну, ну… Отвечайте только да или нет: прекратите ли вы бить свою жену?
– Будь я проклят, если смогу ответить на такой вопрос!..
– Ну, ладно. Пока вы думаете о жене и о среде, скажите, кто же бреет цирюльника?
Генерал резко рассмеялся.
– Парадоксы! Вы хотите начинить его парадоксами, чтобы он боролся с ними?
– Если так поступить с компьютером, то он просто перегорит, как только столкнется с парадоксом, если только его не запрограммировали на отключение.
– Предположим, что он решится на разобщение?
– Разве это меня остановит, – доктор указал на другую машину. – И для этого у меня есть средство.
– Но как вы узнаете, какие парадоксы ему подсунуть? Те, что вы сказали мне…
– Их – нет. Помимо всего прочего они существуют только в английском и еще нескольких аналитических языках. Парадоксы существуют в лингвистической манифестации языка, которым они выражены. В парадоксе об испанском цирюльнике слово "все" и заключает в себе противоречие. То же самое и в других парадоксах. Лента, которую послала мне Ридра, содержит грамматику и словарь Вавилона-17. Удивительно! Это наиболее аналитический из всех существующих языков. Но это одновременно означает и огромное количество парадоксов, поистине изумительных парадоксов! Ридра заполнила конец ленты наиболее остроумными из них. Мозг, ограниченный Вавилоном-17, эти парадоксы сожгут или…
– Или заставят установить связи с другими частями мозга! Понимаю. Ну, начинайте!
– А я уже начал две минуты назад.
Генерал посмотрел на Батчера.
– Но я ничего не вижу.
– И еще минуту ничего не увидите, – доктор манипулировал какими-то рычагами и переключателями. – Система парадоксов, которую я вбиваю ему в мозг, сначала должна прорваться через внешнюю оболочку его коры.
Внезапно рот Батчера открылся, обнажив зубы.
– Начинается, – сказал доктор.
– А что происходит с мисс Вонг?
Лицо Ридры тоже было искажено.
– Я надеялся, что этого не случится, – вздохнул доктор Т'мварба. Но… Они в телепатическом контакте.
Стул Батчера затрещал. Ремень, крепивший его голову к спинке, ослаб, и великан ударился затылком о металл.
Ридра закричала от боли. Ее испуганные глаза открылись и уставились на доктора.
– О, Моки, как больно!
Один из ремней, удерживавших руки Батчера, лопнул со звоном. Взлетел огромный кулак.
Доктор Т'мварба поспешно нажал какую-то кнопку. Белый свет сменился желтым, Батчер расслабился.
– Он лишился… – начал было генерал, но остановился – Батчер тяжело дышал.
– Выпусти меня отсюда, Моки, – донесся голос Ридры.
Доктор Т'мварба нажал другую кнопку, и ремни, стягивающие ее тело с треском раскрылись. Ридра вскочила и побежала к Батчеру.
– Его тоже?
Она кивнула.
Доктор снова нажал кнопку и Батчер упал на руки Ридры. Под его тяжестью она опустилась на пол и начала делать ему массаж.
Генерал Форестер держал их под прицелом своего вибропистолета.
– Итак, кто же он и откуда?
Батчер снова начал заваливаться, но успел ухватиться руками за спинку стула, удержался и тяжело приподнялся.
– Най… – начал он. – Я… я… Найлз Вер Дорко, – голос его утратил жесткость. Он стал немного выше и был окрашен легким аристократическим акцентом. – Армседж. Я родился в Армседже… И я… я убил своего отца!
Дверная пластина скользнула в сторону. Завоняло дымом и горячим металлом.
– Что это там за запах? – спросил генерал Форестер. – Этого не может быть!
– Я предполагал, – уверенно сказал доктор Т'мварба, – что половина защитных слоев этой камеры будет прорвана. Еще несколько минут – и у нас вообще бы не было шансов.
Послышался шум, и перепачканный сажей астронавт остановился, пошатываясь, у двери.
– Генерал Форестер, с вами все в порядке? Внешняя стена взорвана, каким-то образом вскрыты радиозамки на двойных дверях! И керамические стены пробиты почти до середины! Похоже на лазер…
Генерал заметно побледнел.
– Кто пытался пробиться сюда?
Батчер стал на ноги, держась за плечо Ридры.
– Несколько наиболее остроумных моделей моего отца, включая ТВ-55. Здесь, в штаб-квартире Администрации, их должно быть не менее шести, и довольно высокоэффективных. Но теперь о них можно не беспокоиться.
– Я успокоюсь только тогда, – размеренно сказал генерал Форрестер, когда мне все объяснят.
– Нет, мой отец не был предателем, генерал. Он просто хотел сделать меня наиболее эффективным секретным агентом Союза. Но оружие – это не инструмент, а скорее знание, как его использовать. И у захватчиков есть это знание. Это Вавилон-17.
– Хорошо. Вы можете быть Найлзом Вер Дорко. Но это еще больше запутывает дело.
– Я не хочу, чтобы он много говорил, – сказал доктор Т'мварба. Потрясения, испытанные нервной системой…
– Я в порядке, доктор. У меня сильный организм. Мои рефлексы намного превосходят нормальные, и теперь я контролирую свою нервную систему до мизинца на ноге. Мой отец все делал основательно.
Генерал Форестер положил ноги на стол.
– Лучше пусть говорит. Ибо, если через пять минут я все не пойму, то всех вас кое-куда отправлю.
– Мой отец только начал работу над усовершенствованным шпионом, когда ему пришла в голову эта мысль. Он придал мне наиболее совершенную человеческую форму, какую только мог создать. Затем послал меня на территорию захватчиков, надеясь, что там я сам внесу максимум смятения. И я причинил им немало вреда, прежде чем они схватили меня… Отец продолжал совершенствовать своих шпионов, и вскоре они намного превосходили меня. Я, например, не продержусь против ТВ-55 более пяти минут. Но из-за… я думаю, это семейная гордость… Он хотел сохранить контроль над всей операцией в своей семье. Каждый шпион Армседжа может получать команды заранее установленным кодом. В мой спинной мозг вживлен гиперстасисный трансмиттер, больше частью электропластиплазмовый. И я сохранял контроль над всеми шпионами, независимо от их сложности. В течение нескольких лет тысячи шпионов внедрялись на территорию захватчиков. До того, ка я попал в плен мы составляли внушительную силу.
– Но почему вас не убили? – спросил генерал. – Или они решили обратить всю эту армию шпионов против нас?
– Они открыли, что я – оружие Союза. Но в определенных условиях гиперстасисный трансмиттер уничтожается в моем теле. Потом, проавда требуется не менее трех недель, чтобы вырастить новый. И они так и не узнали, что я контролирую остальных. Но они испробовали на мне свое секретное оружие – Вавилон-17. Они вызвали у меня амнезию, оставили безо всяких коммуникативных способностей, кроме Вавилона-17, потом позволили мне бежать из Нуэва-нуэва Йорка обратно на территорию Союза. Я не получил никаких инструкций относительно диверсий. Власть, которой я обладал, связь с остальными шпионами, пробуждалась очень медленно и довольно болезненно. И вся моя жизнь стала преступлением, маскирующим диверсии. Как и почему этого я не знаю.
– Думаю, я могу объяснить это, генерал, – сказала Ридра. – Вы можете запрограммировать компьютер так, чтобы он делал ошибки, и вы сделаете это, не перепутывая связи, а манипулируя языком, на котором вы научили компьютер думать. Отсутствие "я" предотвращало всякую самокритику и самосохранение. В сущности, оно прерывало любую осведомленность о символах и символических процессах – а именно таким образом мы различаем реальность и отображение реальности…
– Шимпанзе, – прервал ее доктор Т'мварба, – достаточно координированы, чтобы научиться водить автомобиль, и достаточно разумны, чтобы различить красный и зеленый цвет. Но, научившись, они все же не станут свободными, потому что когда горит зеленый свет, они поведут автомобиль прямо на кирпичную стену, а когда корит красный, они остановятся посреди перекрестка, даже если на них в следующее мгновение налетит грузовик. У них нет символических процессов. Для них красный значит "стой", зеленый – "иди". То, что это не сами действия, а их символы, они не знают.
– Итак, – продолжала Ридра, – Вавилон-17 – это язык, содержащий для Батчера долговременную программу превращения в преступника и диверсанта. Если вы лишите кого-нибудь памяти и оставите его в чужой стране, сохранив ему только названия инструментов и узлов машин, не удивляйтесь, если он станет механиком. Манипулируя его словарем, вы легко можете превратить его в моряка или художника. Вавилон-17 – это точный аналитический язык, который снабжает вас техническими знаниями в любой ситуации, в которой вы окажетесь.
– Вы хотите сказать, что этот язык даже вас мог обратить против Союза? – спросил генерал.
– Начнем с того, – сказала Ридра, – что слово, обозначающее на Вавилоне-17 слово "Союз", может быть переведено на английский как "тот, который захватывает". Теперь понимаете? И все программы подчинены этому слову. Когда мыслишь на Вавилоне-17, становится совершенно логичным постараться уничтожить собственный корабль, а потом при помощи самогипноза заблокировать этот факт, чтобы не суметь раскрыть собственные действия и остановить себя.
– Вот ваш шпион! – воскликнул доктор Т'мварба.
Ридра кивнула.
– Вавилон-17 программирует действия личности, усиливая их самогипнозом, при этом все, что продумано на этом языке, кажется правильным, поскольку на других языках оно выражено очень грубо и неуклюже. Запрограммированная личность, во-первых, должна стремиться любой ценой уничтожить Союз, а, во-вторых, оставаться скрытой от остальной части сознания. Это и произошло с нами.
– Но почему Вавилон-17 не полностью подчинил вас? – спросил доктор Т'мварба.
– Он не рассчитан на мой талант, Моки, – ответила Ридра. – Я уже анализировала эту проблему на Вавилоне-17. Все очень просто. Человеческая нервная система производит радиошумы. Но, чтобы уловить эти шумы нужна антенна с поверхностью во много тысяч квадратных миль. В сущности, единственное устройство, способное на это, нервная система другого человека. Лишь несколько человек, подобных мне, лучше других контролируют ее. Я контролирую испускаемые мной радиошумы, и мне не составило труда просто несколько исказить их.
– И что же я должен делать со шпионами, которых вы скрываете в своих головах? Подвергнуть вас лоботомии?
– Нет, – сказала Ридра. – Исправляя свой компьютер, вы же не рвете половину его проводов. Вы исправляете язык, вводите отсутствующие элементы и компенсируете двусмысленности.
– Мы ввели главные отсутствующие элементы, – сказал Батчер. – Еще на кладбище "Тарика". Мы на пути к остальным людям.
Генерал медленно встал.
– Что-то чересчур все просто, – он покачал головой. – Т'мварба, где лента?
– У меня в кармане, где и пролежала все время, – сказал доктор Т'мварба, доставая катушку с записью.
– Я отправлю это криптографам, мы все тщательно проверим, – он подошел к двери. – Ах, да, я вынужден вас запереть…
Он вышел, и трое оставшихся посмотрели друг на друга.