Следственный изолятор находился тут же при отделении – маленький флигелек с абсидой и с окошками, похожими на бойницы. В камере, куда поместили Князя, стены были выкрашены известкой; по углам у пола и потолка по серому известковому полю растекались синие пятна и противно пахло карболкой. Ничего сказочного здесь не было.
Будущее его было темно. Настоящее – оправлено в серые стены тюрьмы. Свет из оконца под потолком стекал по капле в минуту и был не белее стен. Да и то, что попадало снаружи, съедали зубья решетки и грязная вата в углах.
Князь сидел на краю низких откидных нар и как какой-нибудь восковой болванчик взглядом буравил стену. Часа через три сидения за дверью послышался шум и давешний говорливый сержант принес тарелку и кружку.
– Хлебай через край, ложек здесь не положено.
Он поставил посуду на пол, а сам отошел к стене. Так первый раз в жизни Князь отведал тюремной пищи. Сегодня, не как в машине, сержант был не больно-то разговорчив. Хмуро уставясь на Князя, он сказал забирая посуду:
– Плохи твои дела. Лукищев нашел свидетелей. – И грохнув дверью, ушел.
Князя охватила тоска. Он лежал на дощатых нарах, в мыслях зиял провал, темнота внутри и снаружи грызла голодным зверем. Наверно, настала ночь. В лампе под решетчатым колпаком тлел волосок электричества. Он высвечивал на потолке овал, и в этом маленьком световом загоне метались полудохлые пауки и, срываясь, падали на пол.
С воли не доносилось ни звука. Мир умер, ожидая рассвета. Князь припомнил из читанных книг, что рассвет – печальное время. На рассвете ведут на казнь. Земля только проснулась. Тихо вокруг. Глухо бухает сердце, и скрипят сапоги солдат, позевывающих после ранней побудки. Тлеют в утренней мгле их закуренные натощак папиросы. В машине привезли палача. Он похмельный и краснорожий, он облизывает пересохшие губы, ему муторно, он вчера перебрал, ему хочется поскорей отделаться от стоящего под охраной смертника, он хочет домой к жене, пока не проснулись дети; на кухне недопитая водка, в холодильнике полбанки икры, он хлопает ладонью по ляжке – где же эти чертовы папиросы?
Князь поежился, ему стало холодно. Тени расстрелянных родственников обступили его кольцом. Дед, отец, брат отца и жена брата, и все дальние, имен которых не помнил, и совсем незнакомые – без лиц, без имен, только тени.
Он понял, что стоит под окном, руками упершись в стену, и струя холодного воздуха наполняет тело ознобом. Ниоткуда явился звук. Князю сперва показалось, что это просыпается память и осторожно, чтобы не подслушала ночь, нашептывает ему изнутри. Князь вздрогнул, за спиной чиркнула спичка. Обернувшись, он увидел лепесток пламени, трепещущий в чьей-то руке.
Человек был мал и похож на юношу-недоростка. Он спокойно смотрел на Князя, курил, табачные змеи, завиваясь, исчезали под потолком. Человек кивнул и спросил:
– Не сильно вас напугал?
Князь хотел ответить, но незнакомец приставил палец к губам:
– Говорите шепотом.
– Вы кто? – спросил его Князь.
– Ваш соузник. Моя камера за стеной. Стало скучно, решил навестить соседа.
– Как вы сюда попали?
– О! Тюрьма старая, и в ней много секретов. А вы, я гляжу, совсем приуныли. Это не дело. В тюрьме надо быть бодрым, унывать можно на воле.
Он подмигнул Князю и вдруг спросил:
– На волю не желаете прогуляться?
– То есть как это – прогуляться? – не понял Князь.
– Попросту говоря – бежать. Это не трудно, не труднее, чем схлопотать вышку. Зато много приятнее.
Князь не знал, шутит он или нет, если сосед шутил, то шуточки у него были уж больно висельные. И эта вышка, о которой он помянул походя. Князь хмуро на него посмотрел:
– А потом, когда убежим?
– Потом будет видно. Кстати, мы еще не знакомы. Моя фамилия Змеев. Змеев, Александр Николаевич. Тезки. – Он протянул Князю руку. – А вас я знаю, наслышан. Можете не представляться. Вы – Александр Викторович Князь, археограф из Ленинграда. Не удивляйтесь, в тюрьму новости приходят раньше, чем на воле. Там еще и по радио не передавали, а тюремный народ уже знает. Вам, например, известно, что на Кубе военный переворот? Внебрачный сынок Фиделя двадцать лет прожил под Москвой, а сегодня утром, смотрите-ка, с отрядом коммандос захватил столицу Гавану. Ожидаются массовые репрессии. Уже расстреляны все члены демократического правительства. Об этом еще ни по радио, ни в газетах ни слова, а я знаю. А эпидемия чумы в Магадане? Полгорода лежит по баракам. А станция "Орбита-4", про которую еще позавчера передали, что работа идет нормально? Ничего себе – нормально. Прошлой ночью в полном составе они выбросились в открытый космос. Представляете? Без скафандров защиты, голые, в чем мать родила. Жуть!
Князь смотрел на него, не веря. Жизнерадостности этому человеку было не занимать. Глаза его светились каким-то диким огнем, как будто и не в тюрьме вовсе рассказывал он свои странные вещи.
– Курите? Курите. – Змеев достал папиросу и передал Князю. Тот от него прикурил. После второй затяжки на сердце сделалось веселее.
– Так вот, Александр Викторович, заявляю авторитетно: бежать вам не можно – нужно! Представляете, что вам грозит? Расстрел – вот что.
Князь подавился дымом. Глаза у него заслезились, он закашлялся, прикрывая рот кулаком.
– За что? – выдавил он сквозь кашель.
– Тимофеев знает, за что. Странно, как вы сами не догадались. Разве Фогель вам ничего не сказал?
– Вы знаете Фогеля?
Змеев кивнул.
– Можно я перейду на ты? В камерах как-то не принято называть соседа на вы.
Он продолжил:
– Лукищев – пешка. Главный здесь Тимофеев. Это он подобрал свидетеля – бабку, соседку по улице, которая якобы видела, как ты выходил от Козлова. У Тимофеева это просто. Он только свистнет – весь город потащится против тебя в свидетели. Горожане – народ сговорчивый, Тимофеев их вот где держит. – Он показал кулак и накрыл его сверху ладонью. – Это что. Знаешь, что они на тебя навесили кроме убийства Козлова? Два изнасилования, отравление общественного колодца и еще пытаются пришить тебя к делу Фогеля. Здесь у них неувязка со сроками. Фогель убит за две недели до твоего приезда. Но память у людей слабая. На две недели раньше – позже: переправят в деле число, вот тебе и второе убийство.
Князю стало смешно. Уж слишком много напастей – и все на его голову. Вот какой важной занозой оказался никому неведомый археограф для отца города.
– Ты в музее не наследил? – задал новый вопрос Змеев.
– Вы и про музей знаете?
– А то нет. Я и про меч знаю, и про книгу. И как ты в камне сидел. Я много про тебя знаю – жаль, что говорить про все не могу.
Он вздохнул и сказал печально:
– Мало таких, кто идет против хозяина, почти никого. Потихоньку Тимофеев всех вывел. Кого со свету сжил так или этак, Фогеля – убил, кому-то заткнул рот затычкой из своего золота. Но у всех, кто стоит у него поперек горла, – печаль общая. Мы все – молчальники. А Тимофеев – сила. Нам и нужен был ты – человек княжеской крови. Книга, которая тебе досталась от Фогеля, – он так устроил, чтобы она попала к тебе, за это и поплатился, – книга эта дает тебе над Тимофеевым власть. Она твоя охранная грамота и одновременно посох в его владениях. Я сказал, что не про все могу говорить. Это правда. Все мы – Фогель, я и другие – дали зарок молчания. Мы ведь сами часть его мира, того, где Тимофеев владыка. Он Князь, как и ты. Вы с ним равны в правах. Если я скажу все, что знаю, я превращусь в камень или буду убит. Ты видел меч. Это меч справедливости, и он – твой. Но кроме меча есть кинжал. Кинжал мести. Он появляется ниоткуда. Стоит мне в слове или делах перейти предел тайны, как ниоткуда, из воздуха явятся рука и клинок, и моя песенка спета. Фогель это узнал на себе. Я не хочу повторить его опыт. Но помочь я тебе – помогу. Во-первых, выведу тебя из тюрьмы. Во-вторых, напомню про меч. Он тебе скоро понадобится. В-третьих, дорога вниз. Ты должен найти начало и идти по ней, не сворачивая. А сейчас – идем.
Они подошли к стене, и там, где висели нары, невидимая в полутьме камеры открылась неширокая щель. Пахнуло сыростью и свободой. Змеев и за ним Князь протиснулись между холодными кирпичами и оказались в тесном проходе. Змеев вел. Через несколько минут хода он чем-то прозвенел в темноте, и вдруг перед их глазами развернулось ночное небо и шумящие на ветру деревья.
– Помни: ты теперь вне закона. Будь осторожен и не забывай, что я тебе говорил.
Фигура Змеева, осеребренная сиянием ночи, как-будто сделалась выше, а уходящая к звездам стена показалась Князю неприступным и грозным замком, стерегущим королевский покой. Змеев стоял, не двигаясь. Словно не человек был перед Князем, а призрак древнего короля, посылающего слугу на подвиг. Князь почувствовал в себе силу и желание броситься в бой. Он сжал руку в кулак, словно примеривал рукоять клинка, посмотрел на высокие звезды и сделал шаг в темноту.
– А вы? – Он повернулся к Змееву.
– Я возвращаюсь в камеру.
– Зачем? – Князь вздрогнул от неожиданного ответа. – Зачем вам возвращаться в тюрьму?
Снова перед Князем был маленький человек, похожий на юношу-недоростка.
– За меня не бойся. Неизвестно еще, кто на свободе – я в тюрьме или те, кто в городе. Тюрьма, может быть, единственное место на свете, где чувствуешь себя на свободе. Если, конечно, знаешь, что такое свобода.
– Кто вы, Александр Николаевич?
– Я? Внучатый племянник одной престарелой ведьмы. Помнишь – маленький камешек в столовой при "Коммунальщике"?
Он замолчал, хотел сказать что-то еще, но, устало махнув рукой, повернулся и растворился в стене.