Маленькому мне часто снился сон, город. Само по себе это удивительно, так как началось это, когда я еще вообще не знал, что такое город. Но этот город, расположенный на берегу изогнутого большого голубого залива возник в моем мозгу. Я видел улицы, здания вдоль них, набережную, даже корабли в гавани. Однако наяву я никогда не видел ни моря, ни кораблей.
А здания из сна все сильно отличались от тех, что я знал. Уличное движение было удивительным: по улицам двигались повозки без лошадей, иногда в небе мелькали какие-то штуки, освещенные солнцем они по форме напоминали рыб, и это были вовсе не птицы.
Чаще я видел это удивительное место при дневном свете, но иногда это был ночной город, освещенный огнями, и некоторые из этих огней, как искры, плыли по воде и воздуху.
Это удивительное место, и я спрашивал старшую сестру Мери, где оно может быть.
Она покачала головой и сказала, что такого места нет нигде, во всяком случае, сейчас нет. Но может быть, я видел во сне город далекого прошлого. Они – приятная вещь, и все их невозможно перечислить – так что я мог видеть во сне кусочек удивительного мира, в котором жили древние люди, это было до того, как бог ниспослал на землю Наказание.
Но после этого она серьезно предупредила, чтобы я никому не рассказывал о своих снах: у других людей, насколько ей известно, ни во сне, ни наяву не бывает таких видений, поэтому опасно рассказывать о них.
Это был хороший совет, и, к счастью, я ему последовал. У людей нашего района был очень острый глаз на все необычное, даже то, что я был левша, вызывало легкое неодобрение. Итак, ни тогда, ни несколько лет спустя я никогда не упоминал о своих снах, на самом деле, я даже забывал о них, потому что с возрастом они приходили все реже и реже.
Но все же совет был дан вовремя. Если бы не он, я бы обязательно поделился бы этим со своей двоюродной сестрой Розалиндой – и это облекло бы нас обоих на большие неприятности, конечно, если бы кто-нибудь поверил мне. В остальном же я не испытывал ничего необычного. Я был нормальным мальчиком, росшим и развивавшимся, как и другие. Окружающий мир я воспринимал как нечто незыблемое. И так продолжалось до встречи с Софи. И даже после того перемена наступила не сразу. Только оглядываясь на прошлое, я могу утверждать, что именно в тот день мои маленькие сомнения начали расти.
Этот день, как и многие другие, я проводил в одиночестве. Было мне примерно десять лет. Моя следующая по возрасту сестра была старше меня на пять лет, звали ее Сара, и разница в возрасте заставляла меня, обычно, играть одному. Я спустился по проселочной дороге к югу, вдоль границ небольших полей, и вышел на высокую насыпь. По вершине этой насыпи я проделал свой путь.
Насыпь не внушала мне удивления: она была слишком велика, чтобы я мог догадаться, что когда-то ее построили люди. Я не связывал ее с другими делами древних людей, о которых мне иногда приходилось слышать. Это была просто насыпь, образующая широкую дугу, и затем прямая как стрела, уходящая к далеким холмам. Это же была часть моего мира, не более удивительная, чем река, небо, эти самые холмы.
Я часто поднимался на вершину насыпи, но редко спускался на противоположную сторону. По некоторым причинам я считал местность по ту сторону чужой, не враждебной, а просто чужой. Но в одном месте я обнаружил, что дождь, сбегающий по дальней стороне насыпи, образовал песчаную впадину. Если сесть наверху и сильно оттолкнуться, понесешься вниз, рассекая воздух, и, пролетев в конце пути несколько футов по воздуху, очутишься в мягкой куче песка на дне выемки. Это я узнал, потому что спускался в каждую впадину, обнаруженную мною около насыпи. Дело в том, что я искал древний памятник пророку дьявола Шухарту с золотым шаром. О нем с гневом говорил мой отец на одной своей проповеди. Он возмущался, как люди могли поставить памятник одному из вызвавших Наказание и даже поклоняться ему. Из слов отца я понял, что древний пророк Шухарт нашел золотой шар где-то около этой насыпи, там, где ему и поставили памятник, и каким-то образом способствовал ниспосланию Наказания. Памятник, конечно, давно уничтожили, но я надеялся найти его остатки. Не думаю, чтобы отец был доволен, узнав о цели моих хождений сюда.
Так вот, исследуя каждую впадину вблизи насыпи, я обнаружил и эту, научился кататься и был горд собственной изобретательностью. Я проделывал это раньше неоднократно и никогда не видел никого вокруг, но в этот раз, когда я прокатился трижды и собрался съехать четвертый раз, какой-то голос произнес:
– Хелло!
Я оглянулся. Вначале я не понял, откуда идет голос, но затем мое внимание привлекли качающиеся ветки в группе кустов. Они раздвинулись, и оттуда на меня глянуло чье-то лицо. Это было маленькое загорелое личико, окруженное темными локонами. Выражение его было серьезным, но глаза искрились. Некоторое время мы изучали друг друга, затем я ответил:
– Хелло!
Казалось, мой собеседник колеблется, но затем ветви раздвинулись шире. Я увидел девочку меньше меня ростом и, вероятно, немного моложе. На ней были грубые красноватокоричневые брюки и блузка. Крест, нашитый спереди, был темно-коричневого цвета. Волосы с обеих сторон головы были связаны желтой лентой. Несколько секунд она стояла в нерешительности, опасаясь покинуть убежище в кустах, но затем любопытство пересилило осторожность и она вышла вперед.
Я смотрел на нее с удивлением, так как она была совершенно незнакома мне. Время от времени устраивали собрания, на которые собирались дети со всей округи. Тем удивительнее было видеть незнакомую девочку.
– Как тебя зовут? – Спросил я.
– Софи, – ответила она. – А тебя?
– Дэвид, – сказал я. – Где ты живешь?
– Там, – она неопределенно махнула рукой в направлении местности за песчаной насыпью.
Она взглянула на песчаную выемку, по которой я спускался.
– Это очень весело? – Спросила она с тоскливым выражением.
Я колебался – пригласить ли ее, а потом сказал:
– Да. Попробуй сама.
Она снова повернулась ко мне и секунду или две серьезно глядела на меня. Потом вдруг приняла решение и начала взбираться на вершину насыпи передо мной. Локоны и ленты ее развевались, когда она скользила вниз. Когда и я спустился, серьезное выражение с ее лица исчезло, глаза светились возбуждением.
– Еще, – сказала она и опять начала карабкаться вверх.
Несчастье произошло во время третьего спуска. Она села и принялась скользить вниз как и раньше. Я видел, как она пронеслась и остановилась в облаке пыли. Почему-то она выбрала для приземления место на несколько футов левее, чем обычно. Я был готов следовать за ней и ждал, пока она уступит место. Но она не делала этого.
– Отойди, – нетерпеливо крикнул я.
Она попыталась подняться, потом сказала:
– Не могу. Больно.
Я оттолкнулся и остановился рядом с ней.
– Что случилось? – Спросил я.
Ее лицо исказилось. В глазах стояли слезы.
– Мне защемило ногу, – ответила она.
Ее левая нога была засыпана. Я руками разгреб мягкий песок. Ее башмак застрял в узкой щели между двумя торчащими камнями. Я пытался вынуть камни, но безуспешно.
– Ты можешь повернуть ногу? – Спросил я.
Она попробовала, храбро сжав ногу.
– Не получается…
– Я попробую потянуть тебя за ногу, – в надежде на успех предложил я.
– Нет, нет! Очень больно.
Я не знал что делать. Вероятно, зажатая нога действительно болела. Я принялся обдумывать положение.
– Я не могу развязать шнурок. Придется разрезать узел и ты сможешь вынуть ногу. – Решил я.
– Нет! – Встревоженно сказала она. – Нет, я не должна этого делать.
Она была так встревожена, что я растерялся. Если бы она вынула ногу из ботинка сейчас, то освободить потом ботинок было бы легче. А так я не знал, что делать. Она легла на спину, колено попавшей в ловушку ноги торчало в воздухе.
– О, мне так больно, – сказала она.
Она больше не могла сдерживать слезы. Они побежали по ее лицу. Но при этом она лишь тихонько всхлипывала.
– Ты должна это сделать, – сказал я.
– Нет, – возразила она. – Нет! Мне нельзя.
Я в затруднении сидел рядом с ней. Обеими руками она сжала мою руку. Было ясно, что боль в ноге усиливается. Впервые в жизни я оказался в ситуации, которая требовала немедленного самостоятельного решения. И я принял его.
– Так ничего не выйдет. Ты должна снять ботинок, сказал я ей. – Если ты этого не сделаешь, то навсегда останешься здесь и умрешь.
Вначале она протестовала, но потом вынуждена была согласиться. Она испуганно смотрела, как я разрезал шнурок. Потом она сказала:
– Отойди! Ты не должен смотреть!
Я заколебался, но детство – это пора, наполненная непостижимыми, но важными условностями, поэтому я отошел на несколько футов в сторону и отвернулся. Я слышал ее тяжелое дыхание. Затем она вскрикнула и я повернулся.
– Не могу, – сказала она, испуганно глядя на меня.
Я наклонился, чтобы посмотреть, что можно сделать.
– Ты никому не должен рассказывать, – сказала она. Никогда, никогда! Обещаешь?
Я обещал.
Она была очень храбра. Только несколько всхлипываний.
Когда мне удалось освободить ногу, то она выглядела странно, я имею в виду, что она распухла и была вывихнута, я даже не заметил, что на ней было больше, чем обычно, пальцев.
Я вытащил ботинок из щели между камнями и протянул его ей. Но она не могла натянуть его на свою распухшую ногу. Не могла она и ступить ногой на землю. Я попробовал нести ее на спине, но она оказалась тяжелее, чем я думал, и было ясно, что мы так далеко не уйдем.
– Я позову кого-нибудь на помощь, – сказал я ей.
– Нет. Я поползу, – ответила она.
Я пошел за ней, держа ботинок в руках. Ей пришлось проделать таким образом долгий путь, но она смело пустилась на него. Скоро ее брюки порвались на коленях, а сами колени стали разбиты и окровавлены. Я не думал, что мальчик или девочка сможет выдержать такой путь, ее мужество внушало мне страх. Я помог встать ей на здоровую ногу и поддерживал ее, пока она указывала мне на свой дом. Оглянувшись, я увидел, что она на четвереньках ползет в кусты.
Я легко отыскал ее дом и, немного нервничая, постучал в дверь. Отворила высокая женщина. У нее были приятные, большие, яркие глаза и красивое лицо. Платье ее было красно-коричневого цвета и несколько короче того, что обычно носили женщины, но традиционный крест был нашит на нем. Он был таким же зеленым, как и платок на ее голове.
– Вы мама Софи? – Спросил я.
Она взглянула на меня и нахмурилась, а затем быстро и тревожно спросила:
– Что с ней?
Я рассказал.
– О! – Воскликнула она. – Ее нога!
Она тяжело посмотрела на меня, затем приставила веник к стене и спросила:
– Где она?
Я ответил ей. При звуке ее голоса Софи выползла из кустов. Мать взглянула на ее распухшую ногу и окровавленные колени.
– О! Моя бедная девочка! – Сказала она, беря ее на руки и целуя. Потом прибавила:
– Он видел?
– Да, – ответила Софи. – Мне очень жаль, мама. Я очень старалась, но ничего не смогла сделать одна. И мне было больно.
Ее мать медленно покачала головой. Потом вздохнула:
– Ну что ж. Теперь уж ничем не поможешь. Держись за меня.
Софи уцепилась за шею матери и вместе мы пошли к дому.
……….
Наставления и заповеди могут быть выучены ребенком наизусть, но они имеют мало общего с конкретными примерами – даже когда конкретный пример перед глазами.
Поэтому я спокойно сидел и смотрел, как раненную ногу вымыли, приложили к ней холодный компресс, перевязали, и не связывал это и утверждение, которое я слышал каждое воскресенье в своей жизни.
"И бог создал мужчину по своему подобию. И бог сказал, что у мужчины должно быть только одно тело, одна голова, две руки и две ноги, на каждой руке должно быть два сустава и одна ладонь, каждая ладонь должна оканчиваться пятью пальцами, каждый палец должен оканчиваться плоским ногтем…"
И дальше.
"Бог создал женщину также по подобию своему, но с разницей, соответствующей ее полу: голос ее должен быть выше голоса мужчины, у нее не должна расти борода, у нее должно быть две груди…"
И так далее.
Я знал все это слово за словом, и однако вид шести пальцев на ноге Софи ничего не вызывал в моей памяти. Я видел ее ногу, лежащую в руке у матери. Видел, как мать в молчании глядела на нее, затем приподняла, поцеловала и посмотрела на меня со слезами на глазах. Я сочувствовал ее горю – и из-за Софи, и из-за раненной ноги – но ничего больше. Когда перевязка была окончена я с любопытством огляделся. Их дом был намного меньше нашего, но мне он понравился. У него был более дружеский вид. И хотя мать Софи была расстроена, она не давала мне почувствовать, что я единственное исключение в правильном и благопристойном мире, как обычно делали взрослые у меня дома. Сама комната показалась мне более приятной, хотя на стенах не было поучительных изречений. Наоборот, в комнате было несколько рисунков лошадей, которые мне очень понравились.
Софи уже привела себя в порядок и со смытыми следами слез на лице проскакала на одной ноге к столу. Она взяла меня за руку и гостеприимно спросила меня, люблю ли я яйца.
Потом миссис Вендер велела мне подождать, пока она отнесет девочку наверх. А через несколько минут она вернулась и села со мною рядом. Она серьезно посмотрела мне в глаза. Я чувствовал ее беспокойство, однако его причина была мне не ясна. Я удивился, потому что с моей точки зрения, не из-за чего было беспокоиться, но тяжелые мысли не оставляли ее. Она продолжала глядеть на меня сверкающими глазами, которые были похожи на глаза Софи, когда та пыталась не плакать. Потом она медленно покачала головой и сказала:
– Ты хороший мальчик, Дэвид. Ты был добр к Софи. Я хочу поблагодарить тебя за это.
Я смутился и поглядел на ноги. Не помню случая, чтобы кто-нибудь говорил мне до этого, что я хороший мальчик. Я не знал, как встретить это утверждение.
– Тебе понравилась Софи? – Продолжала она, глядя на меня.
– Да, – сказал я. И добавил: – я думаю, она очень хорошая. Должно быть, ей было очень больно.
– Ты сможешь держать в тайне, в абсолютной тайне то, что узнал, ради нее?
– Конечно, – согласился я, но в моем голосе было некоторое колебание, так как я все еще не знал, в чем заключается секрет.
– Ты… Ты видел ее ногу? – Спросила она, глядя мне в лицо. – Ее пальцы на ноге?
– Да, – сказал я и снова кивнул.
– Вот в этом секрет, Дэвид. Никто не должен знать об этом, кроме тебя. Ты единственный человек, который знает об этом, за исключением ее отца и меня. И никто не должен знать. Никто и никогда.
Последовала пауза. Голос ее умолк, но мысли не оставляли ее, и эти "никто" и "никогда" продолжали звучать. Потом беспокойство ее вновь усилилось и я неловко постарался выразить в словах то, что чувствовал.
– Никогда и никому не скажу, – заверил я ее.
– Это очень, очень важно, – настаивала она. – Как объяснить тебе?
Но объяснять и не нужно было. Мне и так было ясно, что это очень важно. Слова были гораздо менее выразительны, чем ее лицо. Она сказала:
– Если кто-нибудь узнает, они… Они будут ужасно недобры к девочке, мы надеемся, что это никогда не случится.
Было похоже, что беспокойство ее превратилось во чтото твердое, как железный прут.
– Это потому, что у нее шесть пальцев? – Спросил я.
– Да. Вот об этом-то никто не должен знать. Это будет нашей тайной. Ты обещаешь, Дэвид?
– Обещаю. Я могу поклясться, если хотите, – предложил я.
– Достаточно обещания, – сказала она.
Было трудно обещать держать что-то в тайне от всех, даже от моей двоюродной сестры Розалинды. К тому же в глубине души я был удивлен, почему это так важно? Разве мог быть маленький палец на ноге причиной такого беспокойства? Но у взрослых часто были такие странности.
Мать Софи продолжала глядеть на меня печально, но без слов, пока я не почувствовал себя неловко. Она заметила это и улыбнулась. У нее была добрая улыбка.
– Ну что ж, хорошо, – сказала она. – Мы сохраним это в секрете и никогда не будем об этом говорить.
– Да, – сказал я.
Подойдя к двери, я обернулся:
– Можно мне снова придти к Софи? – Спросил я.
Она колебалась, обдумывая мой вопрос, потом сказала:
– Ладно. Но только, чтобы никто об этом не знал.
……….
До тех пор, пока я добрался до насыпи и по ее верху пустился в обратный путь домой, монотонные воскресные наставления не наполнялись реальностью. Но вот это внезапно произошло. В голове моей зазвучало определение человека: "… И каждая нога должна состоять из двух суставов и оканчиваться одной ступней, а каждая ступня – пятью пальцами, и каждый палец должен иметь плоский ноготь…". И так далее, до конца: "любое создание, которое кажется человеческим, но не имеет этих признаков, не есть человек. Оно не мужчина и не женщина. Оно богохульство и ненавистен его вид перед господом".
Я был взволнован и удивлен. Богохульство, как мне постоянно внушали, это ужасная вещь. Но в Софи не было ничего ужасного. Это была обыкновенная девочка, может быть более хорошая, чем остальные. Но согласно определению…
Очевидно, где-то здесь ошибка. Иметь маленький лишний палец на ноге – ну, ладно, пусть два пальца, я подозревал, что на второй ноге у нее тоже шесть пальцев – разве этого достаточно, чтобы сделать ее "ненавистной перед господом"?
Много в этом мире было удивительным…