Вчера форт замолчал, и эта часть города, казалось, была совершенно забыта войной. Волны бились о стены, возведенные еще при Карле Незабвенном. Вода уже смыла следы недавнего кровопролития, и только лохмотья белого офицерского плаща свисали с разрушенной стены, как флаг поражения.
Забытые яхты метались у пирса городского яхт-клуба, словно оставленные хозяевами кони. Ветер мчался вверх по Первой Морской улице, выводящей к башне Датского замка. Синее осеннее небо без единого облака стояло над заливом, не отражаясь в его бурных серых водах. Полосатые сине-красно-белые паруса завоевательского флота были видны справа от старого форта.
Ахенская армия отступала через город, который было решено сдать без боя. Вместе с солдатами уходили и многие горожане – члены городского магистрата и торговцы, содержатели постоялых дворов и ремесленники; уносили инструменты и товар; уводили детей. Офицеры, все еще великолепные в своих блестящих кирасах, с белыми и алыми султанами на шлемах, подхватывали в седла красивых женщин, одетых в шелк и бархат.
Армия продвигалась медленно. На каждой улице к гигантскому шествию присоединялись все новые люди. С грохотом катили по булыжнику пушки. Сверкающая громовая медь не сумела отстоять город, и теперь тяжелые колеса разбивали мостовую.
По всему городу звонили ахенские колокола. Они начали звонить сами собой, словно призывая на помощь. Но колокольни были по большей части разрушены, и звон получался слабый, жалобный.
По пустеющим улицам дребезжали телеги, на которых поверх сваленного кучей добра сидели те, кто не мог идти.
Шествие текло по центральной городской магистрали к южным воротам. Казалось, все в городе пришло в движение.
Утром этого дня Анна-Стина открыла окно, и в дом на улице Черного Якоря тут же ворвался колокольный звон. Она постояла, прислушалась. К тревожному перезвону неожиданно присоединился еще один колокол, совсем близко от дома близнецов. Побледнев, Анна-Стина повернулась к окну спиной. Ингольв вышел в гостиную босой, поежился – утро было прохладное – бросил на сестру рассеянный взгляд и принялся пить из серебряного кувшина, где еще мать, а до нее – бабка близнецов всегда держала воду.
– Что случилось? – спросила Анна-Стина. – Почему звонят?
Ингольв пожал плечами.
– Должно быть, Карл Великий где-то умер, – сказал он, пролил на себя воду и замолчал, заметно разозлившись.
Анна-Стина еще раз выглянула в окно.
– А соседи, похоже, съехали.
Ингольв поставил кувшин обратно на буфет и спросил:
– Анна, что у нас на завтрак?
Она устремила на брата долгий взгляд, не понимая, как он может спрашивать сейчас о каком-то завтраке. Но Ингольв и бровью не повел. Демонстрируя полнейшее безразличие к пронзительным взглядам сестры, капитан уселся за стол и хлопнул ладонями по скатерти.
– Детка, я голоден. И отойди от окна. Мне не хотелось бы, чтобы тебя ненароком подстрелили.
Анна-Стина задернула шторы, и комнату залил приглушенный розоватый свет. Девушка поставила на стол чашки, принесла из кухни кипяток и несколько жареных без масла сухарей. Уселась напротив брата. Он с аппетитом хрустел сухими хлебцами и, казалось, в ус не дул. Анна-Стина заставила себя взять кусочек. Неожиданно Ингольв встретился с ней глазами. Слезы потекли по щекам Анны-Стины, губы ее задрожали. Она поперхнулась и закашлялась. Ингольв подождал, пока уймется кашель, подал ей кипятка в чашке и улыбнулся.
– Почему ты плачешь, Анна? Что тебя так испугало?
– Почему звонят?
– Армия отступает. Жители покидают Ахен. Разве ты не знала, что рано или поздно это случится?
– Знала… но почему так скоро?
Он пожал плечами.
– Какая разница? Перед смертью не надышишься.
Несколько секунд они сидели молча. Ингольв смотрел в испуганные глаза сестры. Потом улыбнулся.
– Нам нет никакого дела до этого, Анна. Нас это не касается. Мы с тобой остаемся в Ахене, правда?
Она торопливо кивнула и стала еще более испуганной.
– А если из города ушли все? Что тогда, Ингольв?
– Значит, мы останемся здесь вдвоем, – сказал Ингольв. – Кстати, где Синяка?
Синяка прятался развалинах богатого купеческого дома неподалеку от площади Датского замка, устроившись на куске стены с вырезанными в сером камне коршунами. Он хотел видеть все.
От непрестанного колокольного звона гудело в голове. Мимо бесконечным потоком двигались солдаты – пехотинцы в высоких медных шлемах и белых мундирах, кавалеристы в ярко-красных плащах, артиллеристы. Кони, сабли, пики, грозные пушки, приклады, украшенные резьбой по кости, сапоги, колеса – все это сливалось в яркую пеструю картину. Казалось, шествие будет тянуться вечно.
Но через несколько часов город опустел. Людской поток хлынул в юго-восточные ворота.
Затем более получаса ничего не было слышно, кроме ветра и плеска волн. Колокола замолчали. После недавнего грохота, после колокольного звона, лязга оружия, стука подков, гудения тысяч голосов особенно остро ощущалась тишина, и даже на большом расстоянии был очень хорошо слышен плеск волн о борта оставленных яхт.
Но вот до Синяки донесся новый звук. По Первой Морской улице затопали сапоги. Они ступали тяжело, медленно, словно бы с усилием. Заскрипели деревянные колеса – вверх по улице вкатывали единорог. В город вошли Завоеватели.
Это были рослые крепкие люди, одетые в меховые куртки и штаны из дубленой кожи. Немногочисленные по сравнению с той армией, которая только что отступала через Ахен, исхудавшие за время похода, с головы до ног забрызганные грязью, они вступали в завоеванный город так, словно добрались наконец до постоялого двора, где можно передохнуть после трудной, но хорошо сделанной работы. Вверх по развороченной мостовой они втаскивали два станковых арбалета и единорог, черный, с ярким медным пятном там, где была сбита ручка. Двое или трое все время кашляли. Один из них устало споткнулся на крутом подъеме, но даже не выругался.
По сравнению с ахенским офицерством Завоеватели выглядели жалкими оборванцами, и уж совершенно непонятно было, как им удалось разбить такую великолепную армию. Синяка не мог взять в толк, как эти простые прямые клинки и старые длинноствольные ружья см ели с пути всю ту армаду сверкающей меди и железа, которая проколыхалась перед ним полчаса назад.
Взрывы у форта сорвали осеннюю листву с лип, растущих вдоль Первой Морской улицы, а ветер смел листья. Завоевателей окружали тлеющие руины, брошенные дома и безмолвие опустевших улиц, где слышны были только звуки шагов. Двери качались, распахнутые настежь. Дворы были захламлены обломками и брошенными в спешке вещами.
Одолев подъем, Завоеватели вышли на небольшую круглую площадь, посреди которой торчала башня, оставшаяся от более древней крепостной стены, к тому времени уже разобранной. Предпоследний дом на улице перед площадью уцелел и производил рядом с развалинами впечатление чего-то лишнего.
Резкий порыв ветра метнулся над площадью. Синяка недовольно поежился и смахнул с лица прядь волос. Завоевательские сапоги стучали уже совсем близко. Синяка полагал, что развалины скрывают его достаточно надежно и что он может наблюдать за врагами из безопасного укрытия. И потому сильно вздрогнул, когда один из Завоевателей, налегавший на колесо единорога всей грудью, красивый кудрявый парень с невероятно чумазой физиономией, крикнул:
– Эй, ты! Чего смотришь? Давай, помогай!
Другой, невысокий, плотный, лет двадцати семи, удивленно обернулся к кричавшему.
– С кем это ты разговариваешь, Хилле?
Хилле махнул рукой в сторону развалин.
– А вон, спрятался… – Он снова поглядел на Синяку. – Будет притворяться. Лучше иди по-хорошему.
– Он же не понимает, – сказал невысокий.
Синяка сжал зубы. Отсиживаться в развалинах и дальше было глупо, раз его обнаружили. Хромая, он выбрался на площадь.
– Ну и рожа, – пробормотал неумытый Хилле и закашлялся.
Синяка посмотрел на него, словно издалека, шевельнул губами, но не произнес ни слова. Он спокойно взялся за колесо и налег плечом рядом с кашляющим солдатом, который был с ним одного роста, но шире примерно в два раза.
Толкая единорог, Синяка почти не думал о том, что находится среди тех самых людей, с которыми два дня назад сражался у Черных ворот и которые убили почти всех его товарищей. Сейчас Синяку занимало совсем другое. В его жизни было много необъяснимых странностей, которые в свое время привели его в приют для неполноценных детей и которых он старался не замечать. Начиная с цвета кожи и заканчивая тем, что он понимал все, о чем говорили Завоеватели. Всю свою короткую жизнь Синяка прожил в Ахене. Он ни разу не бывал за пределами города и уж конечно не знал ни слова ни на каком языке, кроме своего родного. И тем не менее, чужая речь не казалась ему сейчас незнакомой. Он тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли.
Возле круглой башни отряд остановился. Это была старинная башня, сложенная из необработанных булыжников, между которыми клочками торчал темно-зеленый мох. Из бойницы свешивался грязный белый флаг.
Горожане не трогали башню много лет, ибо с незапамятных времен она служила местом обитания беспокойного духа Желтой Дамы. Когда-то Желтая Дама была настоящим привидением, коварным и опасным, но с тех пор, как она начала бродить по каменным плитам и винтовым лестницам башни, прошло уже около тысячи лет, и за это время Желтая Дама изрядно поутихла и, в конце концов, превратилась в полупрозрачную тень.
Завоеватели, разумеется, этого знать не могли. Заманчивая мысль расположиться на отдых в башне и занять ее, опередив другие отряды, отчетливо проступила на их обветренных лицах. Занимать брошенные горожанами дома не хотелось – опыт непрерывных войн приучил их не поворачиваться к завоеванным городам спиной. Башня казалась идеальным местом: крепкие стены, узкие бойницы, тяжелая дверь, за которой можно спокойно заснуть, – чего еще желать?
Оборванные, с пятнами пота на куртках, многие с повязками серого полотна на ранах, они молча смотрели на своего командира и ждали его решения.
Командиром передового отряда, который сошел на ахенский берег с борта драккара "Медведь", был невысокий плотный человек лет сорока с длинными смоляно-черными волосами и блестящими карими глазами. Солдаты называли его между собой запросто Косматым Бьярни, о чем тому, несомненно, было хорошо известно.
Бьярни задумчиво смотрел на свое воинство. С ним в поход вышло сто человек. Сейчас на центральной площади завоеванного Ахена стояли восемьдесят семь. Остальных он потерял в сражениях, а двое умерли от горячки еще в начале похода.
Вот белобрысый Норг, могучий парень в серой куртке без рукавов, наброшенной поверх кольчуги. Рядом с ним мрачноватый тощий Хильзен, темноглазый смиренник. Хильзен морщится: у форта он был ранен в руку, и Норг, добрая душа, сделал ему перевязку, на которую смотреть без содрогания было невозможно. Чуть поодаль Тоддин-Из-Дерева, светловолосый, ленивый и непробиваемо спокойный, стоит и поглядывает исподлобья ясными глазами. Хилле Батюшка-Барин привалился к единорогу и задумчиво шевелит пальцами ног, высовывающимися из дыры в сапоге.
Усталые, грязные, голодные – непобедимый отряд Завоевателей с драккара "Медведь".
Бьярни негромко сказал:
– Лучше этой башни нам здесь ничего не найти.
Завоеватели одобрительно загалдели. Хильзен потрогал рукоять меча и загадочно улыбнулся. Одна из его многозначительных улыбочек, что так выводили из себя Норга.
– Не стоит торопиться, – как всегда, спокойно произнес Тоддин, и Бьярни повернулся в его сторону. – Там вполне может быть засада. Лучше дождаться ребят с "Черного волка"…
– И потом они сами займут нашу башню, – перекосившись не то от боли в руке, не то от неприятной мысли, вмешался Хильзен.
Синеглазый юноша неожиданно усмехнулся и опустил голову. Заметив это, Бьярни вспыхнул и резко схватил его за плечи.
– Ты понял, о чем мы говорили! – сказал он.
Синяка отмолчался.
– Ты понял! Понял! – повторял капитан. Левой рукой он уже вытаскивал нож. – Говори! Ты понял?
Юноша нехотя сказал:
– Да.
Бьярни поднял ножом его подбородок.
– Откуда ты знаешь наш язык? Лазутчик?
– Оставь парня, – вмешался Тоддин.
Капитан сильно встряхнул свою жертву. Смуглое лицо слегка поморщилось, но ни тени страха не мелькнуло в ярко-синих, как пролитые чернила, глазах.
Косматый Бьярни посмотрел на него с недобрым интересом.
– Так откуда ты знаешь наш язык?
– Я не могу объяснить, – сказал Синяка. – Просто… – Он махнул рукой, из чего можно было заключить, что язык Завоевателей носился в воздухе где-то неподалеку.
– А сквозь стены видишь? – поинтересовался Норг и шмыгнул носом.
Юноша обернулся к нему и ответил вполне дружелюбно:
– Ты хочешь знать, есть ли в башне люди? Нет, людей там нет. И не было вот уже несколько столетий.
– Стало быть, мы можем ее занимать? – уточнил Норг.
– Да, – медленно произнес молодой человек, – если не боитесь…
Хильзен задрал подбородок и язвительно поинтересовался:
– Кого же нам здесь бояться?
– Призрака Желтой Дамы, – объяснил юноша. – Довольно неприятная особа, так рассказывают.
На площади грянул здоровый дружный хохот.
– Малыш, – снисходительно произнес Хильзен, которому едва исполнилось девятнадцать лет, – если у вас в городе все такие, как ты, то я не удивляюсь, что мы вас побили…
Синяка не обиделся. Подождав, пока перестанут смеяться, он спокойно сказал:
– У нас таких больше нет.
Косматый Бьярни поманил его пальцем. Горожанин подошел ближе, не опуская глаз.
– Как тебя зовут, мальчик? – спросил капитан.
– Синяка.
– Это имя или прозвище?
Синяка немного подумал.
– Имя, – сказал он наконец.
Бьярни положил тяжелую ладонь ему на плечо. Покосившись, Синяка увидел на волосатой лапе капитана широкий кожаный браслет, утыканный шипами.
– Так вот, Синяка, пойдешь с нами в башню. Не исключено, что ты ценой своей жизни хочешь погубить доблестных парней с "Медведя". Но больно уж неохота отдавать башню волчарам.
Синяка не выразил ни удивления, ни страха. Он повернулся и зашагал к тяжелой двери, на которой даже не было замка, потом остановился и поманил к себе могучего Норга. Норг уперся в мостовую, расставив пошире ноги в почти новых кожаных сапогах, и потянул дверь на себя. Несколько минут он пыхтел и медленно багровел, затем дверь подалась с адским скрежетом. Норг ворвался в башню, не заметив даже, как толкнул по дороге Хильзена, который схватился за раненую руку и безмолвно скорчился у стены, уставившись в одну точку и приоткрыв рот. Синяка обошел его и оказался в пыльном сумраке башни у винтовой лестницы.
– Ну, где ты там? – хрипло шепнул из темноты Косматый Бьярни.
Откуда-то из-под лестницы зашелся кашлем Хилле Батюшка-Барин.
– Иди вперед, – приказал Синяке Бьярни.
Без колебаний Синяка быстро побежал наверх, и под его ногами винтовая лестница исполнила старинную гальярду, причем, фальшивила и иногда путалась в диезах. За Синякой затопали сапоги Завоевателей, и башня огласилась какофонией звуков.
Один за другим они появлялись в большом круглом зале на втором этаже. Синяка ждал новых хозяев Датского замка, стоя посреди зала, – высокий, по-детски легкий, с бесстрашными глазами одного цвета с осенним ветреным небом, светящимся в бойнице.
Справа громоздился древний доспех – с широкими лапами, мощной грудью в обручах из дутого железа, он стоял, слегка присев на полусогнутых ногах и растопырив руки. Казалось, он хочет схватить Синяку за плечи.
К доспехам вела цепочка следов, отпечатавшихся в густой пыли. Только теперь, увидев следы и поглядев на мальчика со стороны, Бьярни заметил, что он босой. Светло-серые армейские штаны Синяки были покрыты снизу коркой засохшей глины.
Пыль лежала везде – не только на каменном полу, но и на доспехах, на огромных грубых столах и лавках, сваленных в углу. Выцветшие ветхие гобелены, висевшие на стенах, расползались от одного только прикосновения пальцев (можно добавить, что то были пальцы хозяйственного Тоддина).
Хильзен разбежался и легко вскочил на стол, грохнув сапогами. Стол даже не крякнул – предки нынешнего хилого племени ахенцев делали мебель на славу. Бьярни покосился на Хильзена с еле уловимым одобрением.
Под столом кучей лежала старинная серебряная посуда. Судя по некоторым характерным пятнам, так и не вымытая после последней трапезы, со времени которой протекло уже несколько столетий. Желтая Дама как раз появилась во время пиршества и выгнала людей из замка навсегда.
– Недурно, – кратко заключил Косматый Бьярни и жестом велел Синяке подниматься на третий этаж.
Синяка без малейших колебаний повиновался, сверкнув на лестнице босыми пятками. Бьярни тяжеловесно ступал за ним.
На третьем этаже они обнаружили склад оружия тысячелетней давности. Завернутые в истлевший ковер, под окном-бойницей лежали огромные мечи. Многие даже не заржавели – в башне было сухо. Хильзен толкнул ногой ковер и задумчиво поглядел на рассыпавшиеся по полу клинки.
В другом углу навалом лежали копья, пики и несколько тяжелых алебард. Синяка хотел было взять одну, но едва не отрубил себе ногу.
– Да, тут можно разместиться, – сказал Бьярни. Он еще раз оглядел большую комнату и прищурился с удовольствием. – Только сначала нужно убрать пыль, а то задохнемся.
Норг покровительственно потыкал в Синяку пальцем.
– И никакие призраки нам не указ.
На секунду в комнате стало тихо, и вдруг снизу донесся звон металла и отчаянный вопль Хилле, в котором смешались страх и боль. Бьярни мгновенно схватил Синяку за волосы, подтащил к себе и приставил нож к его горлу.
– Все-таки там была засада, – сказал он. – Змееныш.
Хильзен, придерживая меч в ножнах, подскочил к лестнице, склонился и крикнул:
– Хилле! Ты жив?
Снизу залязгало. Потом послышался басок Хилле:
– Ну.
– Что там у тебя случилось?
Лязг возобновился. Потом Хилле сказал:
– А, мать его. – И закашлялся. – Доспех упал, зараза. – Он гулко чихнул несколько раз, после чего вкусно шмыгнул носом.
Косматый Бьярни медленно отпустил Синяку. Юноша тряхнул головой и, не сказав ни слова, отошел к стене. Внизу Хилле Батюшка-Барин принялся кашлять и ругаться. Потеряв терпение, Хильзен легко сбежал по лестнице. Через несколько секунд за ним последовали и остальные.
За упавшим доспехом обнаружилась печка, построенная в более поздние времена. Это было круглое металлическое сооружение, покрытое облупившейся грязно-синей краской, довольно безобразное на вид. Судя по всему, последние обитатели башни стыдливо прикрывали ее старинными доспехами, чтобы не мозолила глаза. Завоеватели, понятия не имевшие о том, что такое единство стиля в архитектуре, пришли в неописуемый восторг. Решение не отдавать башню крепло с каждой минутой.
Бьярни пригнал несколько солдат, чтобы вычистили пыль, растопили печку и натаскали воды.
Несколько минут Норг постоял на втором этаже, слушая бурные протесты Хилле, который яростно сопротивлялся попыткам Тоддина отправить его за дровами. Невнятно ругаясь и душераздирающе кашляя через слово, он уверял, что не создан для лесоповала. Послушав некоторое время, Норг внезапно озверел и молча треснул подростка по голове кулаком. Хилле замолчал и покорно затопал вниз.
Хильзен, как всегда, непринужденно отлынивал. Он поднялся на третий этаж, где никого, кроме Синяки, не было. Тот смотрел в узкое окно на залив, где хорошо были видны яркие полосатые паруса, освещенные предзакатным солнцем. Хильзен задумчиво изучал фигуру юноши. Что-то странное было в облике этого молодого горожанина.
Синяка почувствовал на себе взгляд и обернулся. И тогда Хильзен понял. Волосы, вот оно что, сказал себе юный Завоеватель. Волосы у Синяки были светлее, чем кожа. При таком смуглом лице он должен был иметь иссиня-черные кудри или, на худой конец, угольные, но уж никак не русые.
Хильзен нашел лавку поудобнее и тяжело опустился на нее. Машинально прижал к груди левой ладонью больную правую руку и поморщился.
– У форта? – спросил Синяка, кивая на повязку в коричневых пятнах крови.
– Угу, – процедил Хильзен, не разжимая губ.
Ресницы Синяки дрогнули, и он еле заметно пожал плечами. Хильзен потер пальцами больную руку пониже раны.
– А сам почему хромаешь? – спросил он вдруг Синяку.
Мгновение Синяка смотрел на Завоевателя молча. Хильзен кривил рот, баюкал правую руку и, казалось, целиком ушел в свои думы.
– Почему хромаю? – переспросил наконец Синяка. – Ваши постарались.
Хильзен поднял голову. На мгновение глаза их встретились. Потом Хильзен нарочито зевнул во весь рот.
– Ты, парень, знаешь что, – сказал он. – Ты иди. Мы ведь пленных не берем.
– А мне некуда идти, – сказал Синяка равнодушно и посмотрел на Хильзена так, словно тот был древним доспехом. Потом его глаза снова зацепились за неряшливую повязку повыше правого локтя.
– Ты промой дырку на руке, чудо, – сказал Синяка. – У тебя заражение будет.
– Не учи ученого, – небрежно произнес Завоеватель. – Одо фон Хильзен получал в сражениях раны и потяжелее.
– Это ты о ком? – не понял Синяка.
– О себе, болван, – сказал Хильзен и снова зевнул. – А все же лучше бы тебе было уйти из города со своими… Мы ведь скоро здесь камня на камне не оставим…
Синяка криво дернул плечом.
Над лестницей появилась всклокоченная светловолосая голова Норга. Сделав умильное лицо, он произнес:
– Господин граф! Кушать подано!
Хильзен подошел к лестнице и легонько пнул сапогом макушку Норга.
– Убери башку с прохода, – сказал он. – Не видишь – граф идет.
Норг, возмущенно взвыв, с грохотом скатился вниз по ступенькам.
Вскоре Хильзен уже восседал за столом и вкушал нечто вроде каши, в которой мелькали кусочки плохо проваренной сушеной рыбы. Отставив мизинец, на котором поблескивал железный перстенек, он орудовал огромным, острым, как бритва, ножом, деликатно снимая губами с широкого клинка внушительные холмики каши.
Норг следовал его примеру, однако подобным изяществом манер не обладал и ножом орудовал, как лопатой, деловито посапывая. Хилле Батюшка-Барин запустил в серебряную тарелку свои невероятно грязные пальцы, не прибегая к помощи столовых приборов.
Когда Синяке выдали порцию, он уселся на краю стола и, подобно Батюшке, принялся жадно хватать еду руками, заглатывая куски целиком, по-собачьи. Рыбьи кости трещали у него на зубах. Покончив с кашей, он тщательно вылизал тарелку и обтер пальцы об одежду.
Хильзен пошарил в груде серебряной посуды, надеясь отыскать себе подходящую кружку. Одна показалась ему не очень замызганной. Она вмещала в себя никак не менее пинты и была снабжена откидывающейся крышкой. Сама кружка была сделана в виде бочки, а ее ручка – в виде втрое витого каната.
Хильзен зачерпнул кипятка и тихо взвыл: серебро немедленно нагрелось и обожгло руки. Он поставил кружку на пол. От усталости он уже плохо соображал. Высунув руку в окно, Хильзен нащупал белый флаг, который Завоеватели заметили на подходах к башне, и сорвал его. Обернув серебряную кружку белым флагом поражения, Хильзен принялся с наслаждением пить кипяток. Постепенно он согревался. Ахен завоеван, он, Хильзен, жив, и есть где провести ночь – под крышей и в относительной безопасности. Хильзена неудержимо тянуло в сон.
Косматый Бьярни, подобревший от сытости и удачи, развалился в кресле. Это был настоящий трон – с высокой прямой спинкой и двумя грифонами-подлокотниками из черного дерева. Капитан смотрел, как Синяка облизывает миску. Все, что он слышал о горожанах, – образованных, зажиточных людях, которые построили этот прекрасный город, – к тому же, о людях с БЕЛОЙ кожей, – все это никак не вязалось с диким обликом Синяки.
– Эй, ты! – крикнул Бьярни.
На другом конце стола Синяка поднял голову от тарелки.
– Ты что, сто лет не ел? – спросил Бьярни, ковыряя ножом в зубах. Синяка не расслышал и переспросил, но Бьярни потерял охоту продолжать разговор. У него начал заплетаться язык, и он почувствовал, что пьянеет от сытости.
Хильзен уже спал, приоткрыв во сне рот. Тоддин вынул из ножен меч, поддел белый флаг и направил его в сторону Косматого Бьярни.
– Командир, – сказал он, – этот парнишка говорил, что в башне вот уже несколько сотен лет как не было людей.
Бьярни широко зевнул.
– Так их и не было, – сказал он лениво. – Вон сколько пыли. Следов-то нет?
– Это, конечно, так, – согласился Тоддин. – Но, в таком случае, кто же вывесил в окне белый флаг?
– Призрак Желтой Дамы, – сказал Норг и глупо захохотал.
Бьярни усиленно пытался заставить себя думать и разрешить эту загадку. Он поискал глазами Синяку, но тот куда-то делся. Махнув рукой, Косматый с трудом встал из-за стола. Он обнаружил Синяку спящим возле печки. Рядом с ним, уткнувшись лицом в золу, со пел Хилле Батюшка-Барин. Бьярни потыкал в Синяку сапогом, но парнишка только подтянул колени к животу и пробормотал что-то невнятное. Бьярни плюнул и ушел спать.
Под потолком зала мерцал золотистый свет. Едва заметная тень скользила в легком световом облаке. И такая тоска исходила от бесплотной фигуры старого призрака, что впору было содрогнуться в рыданиях.
Башня Датского Замка наполнилась ровным завоевательским храпом.
– Ну ты, Бьярни, оказался хитрее всех! – прогремел по сонной башне вкусный раскатистый бас. – Какой замок себе отхватил, Завоеватель чертов! Эй, космач, покоритель городов! Бьярни!
По медной лестнице затопали шаги.
– Бьярни! Где ты, старая помойка? Это я, Бракель Волк!
На втором этаже башни глазам Бракеля предстала картина настолько идиллическая, что он едва не застонал от зависти. На лавках, на полу, под столом вповалку спали богатырским сном люди с "Медведя". На их сонные блаженные рожи тошно было смотреть. Разметавшись прямо на каменном полу, оглушительно храпел Норг. Возле остывшей печки, безмятежно подсунув под голову холодную головешку, спал Хилле, завернувшийся в свой просторный плащ. Тоддин Деревянный фамильярно пристроил голову на живот командира. Бьярн и хоть и морщился во сне, но не бунтовал.
Бракель привел своих людей на драккаре "Черный Волк", в честь которого, собственно, и прозывался Волком. Это был внушительный человек с красным лицом и выгоревшими до белизны волосами, перетянутыми на лбу кожаным ремешком.
Бракель бесцеремонно пнул ногой Косматого Бьярни.
– Вставай же, чудовище! – громыхнул он снова.
Под столом застонал во сне рулевой Меллин. Он приоткрыл было глаз, но тут же закрыл его снова и перевернулся на бок. Хилле продолжал спать, не шевелясь, как труп. Ругаясь, Косматый Бьярни толкнул Тоддина, и этот последний сильно ударился головой о каменный пол.
– Ага, – удовлетворенно прогудел Бракель, – проснулся.
– Ты убийца, Бракель, – серьезно сказал Косматый Бьярни. – Ты братоубийца, – уточнил он, подумав немного.
– Склизкая, бородавчатая жаба, – ответствовал Бракель. – Мои люди провели эту ночь в заброшенном здании магистрата. Мы так устали, что даже не выставили часовых. – Помолчав под пристальным взглядом Бьярни, Бракель пожал плечами. – Ну, и напились вчера, это тоже. Просто чудо, что нас во сне не перебили. Ведь в этом дурацком лабиринте комнат и коридоров могла попрятаться целая рота.
– Хороший командир умеет заботиться о своих людях, – назидательно заметил Бьярни.
Бракель хотел было обругать его, но почувствовал, что за спиной у него кто-то стоит, и обернулся. Кутаясь в лохмотья, перед ним высилось странное темнокожее существо. Существо было, несомненно, юное. Оно уставилось на Бракеля невинными ярко-синими глазами. Одна щека посерела от золы.
Бракель мотнул головой и даже зажмурился на миг от удивления.
– Клянусь яйцами Арея! А это еще что такое?
– Трофей, – ответил Бьярни и, откровенно охнув, поднялся на ноги. Чтоб тебе сгореть, Тоддин, – пробормотал он.
Бракель бесцеремонно потыкал в Синяку толстым пальцем и поморщился.
– Ой, какой дохлый… – сказал он с отвращением. – Ты его не сможешь даже продать, Бьярни. Только еду на него переводить… Что будешь с ним делать?
– Пока не знаю, – ответил Бьярни.
Бракель положил свою лапу ему на плечо и дружески присоветовал:
– Да зарежь ты его, все легче будет. – Он еще раз окинул взором темное лицо Синяки. – Посмотри, он отмечен черным дыханием духов Зла. Где ты его подобрал?
– Здесь, в Ахене.
– Вот видишь! – оживился Бракель. – Сам посуди, ведь жители Ахена белые люди. Откуда могла взяться такая образина, как не из преисподней?
Косматый только отмахнулся, не желая продолжать глупый разговор, потянулся и крякнул.
– А где Хильзен? – поинтересовался Бракель Волк.
– Спит где-то, – сказал Бьярни. – С ним такая история случилась, обхохочешься. Мы же сгоряча чуть было не выбросили его за борт, думали, что погиб. Жаль, ты не слышал, как он ругался, когда пришел в себя.
– Ладно, мы с ним еще выпьем. Я, собственно, к тебе по делу, Бьярни, – сказал Бракель. – Альхорн говорит… – Тут Бракель закатил глаза и затянул нараспев, довольно удачно имитируя старого ведуна. – "Демон смерти прячется в трупах. Чтобы мертвые не убили живых, надлежит предать тела воде или почве. Так завещали Древние".
– Он всегда это говорит, – ответил Бьярни. – Ничего нового ты мне не принес, Бракель. Не я ли всегда следовал этому завету?
– Зиму придется провести в городе, я думаю, – продолжал Бракель, пропустив замечание Бьярни мимо ушей. – Не станем же мы зимовать на куче отбросов и ждать, пока мертвые и в самом деле начнут пожирать живых? Старики зря не советуют.
Бьярни зевнул во весь рот.
– Говори яснее, Бракель.
– Я и так говорю яснее некуда. Собирай людей, паршивец. Осмотришь подвалы, особенно возле форта. Трупы закопаешь. Ну а что делать с барахлом и бабами – твоих ребят учить не нужно.
– Все же мудрый человек наш ведун Альхорн, – сказал Бьярни.
Бьярни взял с собой десять человек и, поразмыслив, решил присоединить к отряду Синяку. Мальчик казался довольно безобидным, а толмач никогда не помешает, рассудил Бьярни.
Парнишка сидел на полу и грыз кусок сухого хлеба, хрустя при этом усердным мышонком. Когда капитан поманил его к себе согнутым пальцем, Синяка поперхнулся, однако спорить не стал.
Искалеченный Ахен показался Синяке почти незнакомым. Паренек шел, спотыкаясь и хромая, а рядом с ним шумно галдели Завоеватели. Отряд спустился по разбитой лестнице, прошел по Первой Морской улице, и впереди открылся развороченный ядрами форт. Дальше, до самого горизонта, расстилалась неспокойная серая вода залива.
– Отсюда и начнем, – сказал Бьярни.
В двух хибарках, прилепившихся к самому форту, было голо и неприбрано. Синяка хотел было сказать Хильзену, что все жители оставили Ахен и ни одной живой души здесь не осталось. Но Хильзен был увлечен беседой с Норгом, а окликать этого высокомерного юнца прилюдно Синяка не решился.
На Первой Морской люди Бьярни прошли еще с десяток домов, несомненно, пустых, и закопали в одном из дворов несколько убитых.
Возле небольшого здания, построенного на каменном фундаменте, Синяка вдруг ощутил легкий толчок. В нем словно что-то встрепенулось. Он поднял глаза к зеленым ставням, аккуратно прикрытым, но не запертым на замок. Здесь кто-то прятался. Весь дом так и сочился страхом. Завоеватели уже топали по доскам, настеленным вместо дорожки поверх луж и опавших листьев. Норг на всякий случай вытащил длинный нож. Он улыбался.
Дверь открылась легко. В доме было прибрано и пусто. В большой комнате возле беленой печи в высокой корзине из ивовых прутьев лежали мотки пряжи. На стенах, ближе к печке, свисали пучки высушенных трав.
Бьярни чутко шевельнул носом.
– Похоже, печку топили недавно.
Он потрогал ее, оставляя на побелке следы грязных пальцев, но печка оказалась холодной. Впрочем, капитана это никоим образом не успокоило. Он сделал знак приступить к обыску.
Норг уже шлялся по всему дому, бесцеремонно заглядывая под лавки и в кладовки, где на полках, застеленных бумагой, стояли банки с вареньями и соленьями. Хильзен, стройный и тонкий, одним гибким движением спрыгнул в подпол. Громыхнула какая-то жестянка.
Синяка выбрался во двор, где пахло опавшей листвой и дымом. В глубине двора стоял небольшой сарай, черный от времени и сырости. Несколько минут Синяка бродил, раскидывая ногами листья. Он чувствовал, что неподалеку кто-то прячется, прислушиваясь к каждому шороху. Этот кто-то был совсем рядом.
Из дома доносился грохот – там двигали буфет. Хлопнула входная дверь. В саду показались Норг и Хильзен – Хильзену было лень таскать тяжести, а Норг составил ему компанию. Они тоже заметили сарай, и Норг, распахнув покосившуюся дверь, обитую куском старого паруса, остановился на пороге и расплылся в улыбке.
– Баба… – сказал он мечтательно.
Среди старых хомутов, граблей и корыт, у наспех сложенной поленницы, жалась насмерть перепуганная молодая женщина. Она прятала за спиной ребенка – девочку лет пяти. Девчушка недовольно вырывалась из рук матери и мотала головой – ей хотелось посмотреть. Руки у женщины были крупные, белые, на ее бледном лице еле заметно проступали золотистые веснушки. Под большим серым платком угадывались две толстых косы. Услышав голос Норга, она сильно вздрогнула.
За спиной Норга показался Хильзен.
– Что-нибудь нашел? – скучающим тоном осведомился молодой аристократ. Норг слегка посторонился, и Хильзен вошел в сарай. На лице женщины появилось злое выражение. Не обращая на это никакого внимания, Норг продолжал радостно ухмыляться. Его светлые усы слиплись от варенья и торчали, как две стрелы.
– Боги Морского Берега… – пробормотал Хильзен. – Только этого нам и не хватало.
– Где толмач? – поинтересовался Норг и высунулся из сарая. Прямо напротив раскрытой двери стоял Синяка и ворошил ногой опавшие листья.
– Эй, – окликнул его Норг, – как тебя, чучело… иди сюда. Нужно помочь. Я хочу поговорить с ней… с этой вот… Да иди же сюда! рассердился наконец Норг, потому что Синяка не двигался с места.
– Иду, иду, – сказал паренек.
При виде смуглого лица Синяки женщина дернула ртом в брезгливой гримасе и сделала охранительный знак, отгоняя злого духа. Юноша давно привык к подобным взглядам и потому не обратил на это никакого внимания.
– Лучше бы вам оставить ее в покое, – предложил Синяка Завоевателям и переступил с ноги на ногу.
– Ну вот еще, – возмутился Норг. Он засунул ладони за пояс и широко расставил ноги, чересчур рослый и широкоплечий для тесного низенького сарая. Приоткрыв рот, женщина посмотрела на него снизу вверх и вдруг, к великому отвращению Синяки, начала заискивающе улыбаться.
– Как тебя зовут? – с высоты своего роста спросил ее Норг и покосился на Синяку. Тот нехотя перевел женщине вопрос. Глядя ему в рот, женщина ответила: "Далла". Голос ее прозвучал глухо.
Ни в малейшей степени не интересуясь женщиной, Хильзен пошарил среди хлама, сваленного в сарае, и, с достоинством отряхивая с себя пыль, объявил:
– Пусто.
Далла втайне бросила на него злобный взгляд. Девчушка за ее спиной ерзала и приглушенно попискивала. Чуть громче, чем в первый раз, женщина что-то сказала, отрывисто и горько. Синяка проговорил, обращаясь больше к Хильзену, чем к Норгу:
– Она говорит, что ее муж погиб во время осады.
Со двора послышался топот – сапоги Завоевателей громыхали по доскам.
– Уходим, – быстро сказал Хильзен. Он вытолкнул во двор Синяку, схватил Норга за пояс и чуть ли не силой вытащил его из сарая, поспешно захлопнув за собой дверь.
Женщина опустилась на пол и беззвучно заплакала, спрятав лицо в подоле малышки, которая вытаращила на мать круглые глаза и застыла от удивления.
– Ну, что там в сарае? – спросил Хильзена капитан.
– Пусто, – небрежно ответил Хильзен.
Они снова вышли на улицу, и холодный ветер с залива принялся трепать их волосы.
Большинство домов в районе Морских улиц были брошены. Завоеватели забирали все съестные припасы, какие только находили, – мешки с крупой, кадки с солеными огурцами, муку, сало, домашние колбасы, мед. Все это они складывали в телегу с тем, чтобы после перевезти в башню. Ахенцы были людьми запасливыми, и на том, что они заготовили себе на зиму и не сумели забрать с собой, гарнизон вполне мог продержаться несколько месяцев.
Чем дальше уходил отряд от залива, тем состоятельнее становились дома. Почти все они получили значительные повреждения. Полуразрушенным был и тот дом, возле которого остановился Бьярни. Оглядывая хозяйским глазом тяжелую дверь с деревянным лаковым гербом (сова, сидящая на колесе), капитан хищно шевелил носом: здесь будет чем поживиться. Что с того, что рухнул флигель и выбиты стекла? Основная-то часть уцелела!
Синяка замешкался на пороге, и Бьярни сильно толкнул его в спину. Во все дома, куда заглядывали Завоеватели, Синяка входил первым. Бьярни не желал попусту рисковать своими людьми. Если ахенцы оставили в подарок незваным гостям ловушки, пусть попадется их же соотечественник.
Синяка медленно прошел темную прихожую. В полумраке угадывались мраморные статуи по обе стороны от двери, ведущей в господскую половину. Синяка толкнул эту дверь и вошел. Здесь почти ничто не пострадало, если не считать разбитых стекол.
На блестящем наборном паркете синякины ноги оставили пыльные следы. Его худая фигура в лохмотьях бесшумно скользила среди стен, затянутых расписным шелком, зеркал в позолоченных завитушках, мебели из светлого ореха. Бесцеремонные завоевательские сапог и топали по анфиладе роскошных комнат. Некоторые окна были выбиты, и осколки лежали на темном полированном дереве пола.
Следом за Синякой Завоеватели прошли несколько пустых залов и, наконец, оказались в небольшом кабинете, где были только полосатый сине-желтый шелковый диван и конторский стол, за которым работали стоя. На полу возле дивана скорчился лицом вниз уже застывший труп. Покойник был одет в просторную рубаху из тонкого полотна с кружевами. Косматый Бьярни сильным ударом ноги перевернул его на спину. Открылось лицо, похожее на восковую маску. На лбу синело пятно. Из середины живота странным чужеродным предметом торчал осколок толстого оконного стекла. Скорее всего, человек погиб во время взрыва башни два дня назад.
Увидев труп, Синяка сжался и шарахнулся в сторону, наступив на ногу Хильзену. Хильзен высвободил ногу из-под жесткой пятки и задумчиво поглядел на свой сапог.
Кивком головы Бьярни подозвал Синяку к себе.
– Ты его знаешь? – спросил он.
Синяка осторожно подошел.
– Знаю, – сказал он с глубоким вздохом. – Это господин Витинг.
– А кто этот господин Витинг?
– Он был владельцем обувной мануфактуры.
Хильзен пристально посмотрел на него, однако ничего не сказал.
В соседней комнате чьи-то уверенные руки уже выдвигали ящики и ворошили содержимое сундуков.
– Закопайте эту падаль в саду, – распорядился Бьярни. Синяка проводил глазами Хилле и Тоддина, которые выносили труп, и поскорее убрался в соседнюю комнату. Это была буфетная, и там, как и положено, безраздельно царствовал огромный буфет с колонками из массивного дерева и медным рукомойником, сделанным в виде рыбы с открытым ртом. На полке за темными стеклами стояла фарфоровая посуда. Приоткрыв рот, Синяка рассматривал чашки и плоские тарелки, украшенные тонкой золотой росписью. Тонущие в тумане горы, крошечные беседки, уродливые деревца, из последних сил тянущиеся к свету, – таких диковинных и чудесных картинок он никогда еще не видел.
– Богатый дом, – произнес кто-то за его спиной.
Синяка подскочил. Он не заметил, как в буфетной появился Хильзен. Стуча сапогами по паркету, Хильзен подошел вплотную. В опущенной руке Завоеватель держал бутылку с дорогим вином.
– Один из самых богатых в городе, – тихо отозвался Синяка.
Хильзен развалился в роскошном кресле, зевая во весь рот и скучающе разглядывая потолок, расписанный золотыми и синими спиралями.
– А ты что, был хорошо знаком с этим Витингом? – неожиданно спросил он.
Стоя у разбитого окна, Синяка смотрел, как Хилле ковыряет в саду раскисшую землю лопатой. Убитый лежал на клумбе с поникшими георгинами. Синяке не верилось, что этот недосягаемый полубог, всемогущий господин Витинг, теперь просто труп. Мимо дома с сов ой на колесе приютские дети боялись даже ходить, а самые младшие искренне верили, что господин Витинг никогда не спит и все-все видит.
– Я его ненавидел, – еще тише сказал Синяка.
Высморкавшись двумя пальцами, Хилле-Батюшка Барин обтер руку о мокрый георгин, потом подтолкнул мертвеца лопатой, и покойник грузно свалился в могилу. Батюшка что-то произнес – Синяка не слышал, что именно, но, возможно, то было надгробное напутствие – и принялся сбрасывать землю в могилу.
Неподалеку трое дюжих парней выкатывали из подвала бочки с вином и балагурили, скаля зубы. Рядом стоял Косматый Бьярни и озирал свой отряд и гору трофеев, хищно щуря темные глаза. Норга среди собравшихся внизу не было.
Синяка отвернулся от окна.
– А где Норг? – спросил он.
Хильзен снова зевнул, поболтал в бутылке темно-красную жидкость и положил ногу на ногу.
– Должно быть, вернулся на Первую Морскую улицу, – сказал он. – Не все еще варенье съел у хорошенькой вдовушки.