На пороге ларсовой хибары появился демон Тагет, убийственно величавый, одетый в какой-то мерцающий серебряный халат с алыми кисточками по подолу. Великан, сидевший на корточках в ожидании, поднялся, втянул голову в плечи и заморгал.
– Перед тобою хранитель традиций Ордена, о странник, – провозгласил Тагет. – Позволь же мне узнать твое имя, о вступивший на территорию Великого Тайного Братства Закуски.
– Так… ты что, не узнаешь меня, Тагет? Пузан я…
Тагет высокомерно ответил:
– Болван, по ритуалу положено. – И вновь возвысил голос: – Судя по запыленной и ветхой одежде твоей, о путник, прибыл ты к нам издалека.
– Торфинн, чтоб ему сгореть, окаянному, – с чувством подтвердил великан, – за все двести лет, что я у него проторчал, ни разу мне новой одежды не давал. Скупердяй… Рубаха истлела, штаны еще держатся… Прямо от людей стыдно.
– Судя по жалобам твоим, о рыцарь, немало невзгод пришлось тебе претерпеть. Возрадуйся же в сердце твоем, ибо пришел конец печалям твоим и горестям. Ступивший на землю Ордена в числе гостей его пребывает.
– А уж я-то как рад! – простодушно отозвался великан. – Спасибо господину Синяке, что освободили. Гнить бы мне в проклятом подвале еще двести лет…
Тагет многозначительно задвигал бровями.
– Скажи мне, о странник, есть ли в душе твоей заветное желание? Ибо обычай в этой земле такой, чтобы исполнять желания путников. И если будет на то воля богов, то получишь ты все, о чем мечтал. Расскажи мне все без утайки, и клянусь, тебе не придется сожалеть об этом.
Великан засопел. Он мучительно вспоминал цветистую фразу, которую несколько дней подряд разучивал с ним Тагет.
"Я спрошу, есть ли у тебя заветная мечта, – внушал ему маленький демон. – Ты ответишь: Много лет назад прослышал я о славном Великом Тайном Ордене Закуски и с той поры не мог ни пить, ни есть спокойно, всякий час помышляя о целях и задачах Ордена. О, неужто воистину такое возможно, чтобы мечта моя сбылась и стал я паладином Ордена сего?"
Великан потел, страдал, зубрил. Тагет был неумолим. Он утверждал, что разложение начинается с пренебрежения ритуалами. Сперва начнут сокращать тексты традиционных разговоров, потом перестанут чтить параграф 7 пункта "б" Устава: "Посуду моет тот, кто ниже рангом", а там, глядишь, и корку хлеба заныкают? Нет-с, как хотите, господа паладины и унтер-паладины, а нарушать вам никто не позволит. Пока жив Тагет, во всяком случае.
И вот теперь, когда настал решающий миг и нужно было отвечать сверкающему парчой Тагету "много лет назад прослышал я… и т.д.", великан с ужасом понял, что все забыл. Помнил только голую суть.
Воровато оглянувшись, Пузан брякнул:
– Вступить хочу… в Орден. И пожрать бы.
Тагет побагровел от гнева. Парча на нем раскалилась, такая ярость запылала в маленьких бесцветных глазках демона. Цепенея от страха, Пузан простер к нему руки.
– Тагетушка, – взмолился он, – да где мне упомнить такое… Я уж старый…
Пожевав губами, демон сказал сухо:
– Ладно. Входи.
И исчез в дверях хибары.
Пригибаясь, великан робко последовал за ним. И тут грянуло пение. Согласно традиции, неофита встречали исполнением гимна, и сейчас оба бога старательно фальшивили, закатывая от усердия глаза и широко раскрывая рты.
От неожиданности великан споткнулся и с размаху сел на сундук.
Ларс Разенна возлежал на лавке и смотрел на него с веселым любопытством. Великолепный и коварный, как великий визирь, Тагет, путаясь в парчовом халате, подобрался к магистерским коленям. Ларс наклонился, и Тагет, время от времени бросая быстрые, цепкие взгляды на великана, принялся что-то шептать на ухо Магистру. Великану казалось, что от страха он валится в какую-то пропасть. Наконец, Тагетка замолчал. Разенна выпрямился и посмотрел прямо на великана.
– Как твое имя, чужестранец?
– Местные мы… – пробормотал Пузан. – Меня Пузаном кличут… сызмальства…
Ларс покосился на маленького демона, который кивнул с важным видом.
– Глуп, как пуп, – сказал он, вздыхая. – Не знаю, как и быть, Великий Магистр. Слишком многое ему уже открыто о жизни нашего тайного братства. Разгласит. Может быть, отрубить ему голову?
Разенна заметил с удивлением, что при этих словах великан по-настоящему испугался. Он переводил жалобный взгляд с маленького демона на этруска и готов был уже с воем упасть на колени. Великий Магистр поморщился.
– Нет, Тагет. Устав запрещает убивать, не имея в виду цели пропитания. Ты же не станешь отрицать, хранитель традиций, что сказав "а", неизбежно придется говорить "б"? Если мы убьем великана, значит, дабы не нарушать Устава, мы вынуждены будем его съесть…
Вряд ли последнее замечание успокоило Пузана. Он отчаянно завопил:
– За что?!
Он вскочил и тут же врезался головой в потолок. Послышался страшный треск, после чего великан, тихо охнув, опустился обратно на сундук. Ларс изучающе посмотрел на потолок, потом перевел взгляд на великана.
– Не бойся, – сказал он совсем другим голосом. – Бакалавр Тагет в своей преданности орденским традициям немного сгустил краски.
– А нечего дураков в Орден принимать, – пробубнил Тагет.
Разенна резко повернулся к нему.
– В Уставе такого пункта нет, так что придержите язык, Бакалавр. Великану же он сказал: – Брат Пузан, отныне все присутствующие здесь твои братья. Кавалер Второй Степени Сефлунс, Кавалер Первой Степени Фуфлунс, Бакалавр Тагет и Великий Магистр Ордена Закуски Ларс Разенна (он приложил ладонь к сердцу) рады видеть тебя, брат. Земля Ордена – твоя земля. Хлеб Ордена – твой хлеб.
Великан заморгал.
– Спасибо вам, добрые люди, – сказал он со слезой.
– У Великого Магистра сердце из чистого золота, – громко прошептал Тагет, как бы потрясенный. – Я поздравляю тебя, Пузан.
Пузан обиженно отстранился.
– Подхалим ты, – сказал он.
В этот момент в сундуке под Пузаном что-то загремело, затрещало и взорвалось. Великан подскочил, едва не своротив при этом потолочную балку. Стеная, он выбрался из хибары.
Разенна откинул крышку сундука и извлек магический кристалл. Кристаллом не пользовались много лет, он был в обиде на людей и лишь недавно, после долгих уговоров и угроз положить его в концентрированную серную кислоту ("Кипящую", – ядовитым голосом добавлял Тагет, высовываясь из-под локтя Разенны) снова начал работать. Сейчас он был настроен на Ахен. В глубине небольшого шарика что-то стреляло. Поскольку была ночь, разглядеть, кто стреляет и зачем, не представлялось возможным.
– Угомониться не могут, – осудил людей маленький Тагет.
Ларс тревожно посмотрел на камень.
– Не нравится мне это.
– Да уж, – поддакнул Тагет. – Что уж тут может нравиться? Но ты, Ларс, не вмешивайся. Один раз уже нарушил Устав, хватит. Пусть сами разбираются.
– Надо будет посмотреть, что там случилось, – сказал Великий Магистр, убирая кристалл обратно в сундук.
Он огляделся по сторонам и вздохнул. В хибаре было, как всегда, неприбрано, повсюду стояли миски с немытой посудой, грязные металлические кружки. На душе у Великого Магистра стало муторно. Как все этруски, он был чудовищно ленив, что входило в явное противоречие с другой его этрусской страстью: он любил, чтобы все вокруг сверкало чистотой.
– Пузан! – громко позвал он. И когда великан явился, с испуганным видом озираясь по сторонам, приказал: – Помоешь посуду.
– Так я…
– Пузанчик, – вмешался Тагет, – Уставы надо чтить. Ты теперь Кавалер Третьей Степени. А по Уставу, посуду моет тот, кто ниже рангом, понял? Кто у нас в Ордене теперь ниже всех рангом?
– Кто? – заморгал Пузан.
– О Менерфа! Вот болван! Я тебе, Ларс, говорил: нельзя принимать в Орден кого попало! Пузанка, тебе Устав читали?
– Не помню я, – в тоске проговорил Пузан. – Ты меня, Тагет, не мучай. Что я должен делать? Посуду мыть?
Сразу став милостивым, Тагет кивнул.
– Так бы и сказал, – пробубнил Пузан. – К такому привыкши. А то заладил: Устав, Устав…
Он взял ведро и залил воды в бак, стоящий на печке.
Среди ночи раздались выстрелы. Косматый Бьярни и Тоддин Деревянный проснулись почти одновременно. В темноте кто-то, ругаясь, яростно застучал кремнем. Тоддин бросил горящий факел командиру, который ловко поймал его на лету, и, кое-как обуваясь, заорал на всю башню: "Тревога!"
Стреляли недалеко от Ратушной площади. Размахивая факелом, Бьярни раздавал указания своим людям. Его длинные растрепанные волосы развевались на ветру. У дверей Бьярни оставил двух часовых, которые немедленно зарядили мортиру и начали ждать, вглядываясь в темноту. Остальные с криками бросились вверх по улице.
Во время всей этой беготни Хильзен даже не поднялся с матраса. Его рана опять начала болеть, и он знал, что она не даст ему покоя до утра. Синяка тоже не спал. Стоял у окна, тревожно глядя в ночь. Потом позвал:
– Хильзен.
Не шевелясь, Хильзен отозвался:
– Что тебе?
– Как ты думаешь, что там случилось?
Хильзен приподнялся на локте:
– Днем и ночью от тебя покоя нет. Я спать хочу.
Синяка вздохнул. Хильзен поворочался с боку на бок и неожиданно громко сказал:
– Перебьют придурков за полчаса и вернутся.
Хильзен оказался прав. Прошло совсем немного времени, и часовые у входа в башню грозно закричали "Стой, кто идет?" После чего празднично зазвучала сочная многоголосая ругань.
– Явились, герои, – скучным голосом произнес Хильзен.
Подвальный этаж башни был ярко освещен факелами. Бьярни, разгоряченный и потный, обтирал ладонью лицо и торопливо рассказывал Хильзену:
– Напали на здание магистратуры. Самоубийцы какие-то…
– Ты не думаешь, что это может быть посерьезнее, чем просто самоубийство? – предположил Хильзен, морщась.
Бьярни поднял голову и с секунду пристально смотрел в бледное лицо молодого человека.
– Ты, конечно, умнее всех, Одо фон Хильзен, – сказал он язвительно. Кроме тебя, конечно, думать никто не умеет…
Он обернулся и зло закричал на солдат, тащивших захваченных в плен неприятелей. Пленных было двое. Оба в неописуемых лохмотьях, залитых кровью и забрызганных грязью и снегом. Голова одного бессильно моталась, и Синяка видел два белых закатившихся глаз а на почерневшем лице. Солдат бросил свою ношу на пол.
– Осторожно, идиот! – взревел Бьярни.
Солдат посмотрел на командира ясными глазами (и Синяка узнал Хилле).
– Так он по дороге вроде как помер, – спокойно сказал Хилле и, не дожидаясь приказания, ухватил тело за ноги и поволок его прочь.
– Ну и дьявол с ним, – произнес Бьярни устало. – Ни черта вы не умеете. – Он возвысил голос: – И закопай его где-нибудь подальше!
– Ага, – сказал Хилле, и дверь за ним захлопнулась.
Второй пленник был еще жив. Норг и Тоддин привалили его к стене, чтобы Бьярни мог получше разглядеть его. Командир сунул факел в руки подвернувшемуся Синяке.
– Эй, кто там, посвети.
Пленник тяжело дышал. Его лицо было залито кровью и покрыто копотью. Но светлые глаза блестели лютой ненавистью. Бьярни поискал толмача и, не обнаружив, заорал, срывая голос:
– Синяка, черт бы тебя взял!
– Я здесь, – негромко сказал стоявший рядом Синяка.
Бьярни подскочил от неожиданности, однако довольно быстро взял себя в руки.
– Вечно шляешься неизвестно где, когда нужен, – сказал сердито и вдруг зевнул. – Устал я с вами, идиотами… Спроси этого ублюдка, сколько их и где они хранят оружие.
– Он не станет вам отвечать, – сказал Синяка. – Зачем зря тратить время? Шли бы лучше спать.
Бьярни поглядел на своего переводчика, и странная смесь раздражения и удивления мелькнула на грубом лице капитана.
– Ты себе не много стал позволять, а? – спросил он.
– Я сказал то, что думаю, – ответил юноша. – По-вашему, это много?
Бьярни вытащил пистолет и показал Синяке, что он заряжен.
– Я не собираюсь с тобой препираться. Если ты не будешь переводить ему мои вопросы, я пристрелю его на месте.
Синяка пожал плечами и обратился к пленнику.
– Это капитан Бьярни. Он спрашивает, сколько вас и где вы храните оружие.
– Будьте прокляты… – хрипло сказал окровавленный человек.
Бьярни, похоже, понял все без перевода.
– Там, в подвале, есть цепи, – сказал он, обращаясь к Норгу. – Не знаю уж, кого в них держали, но цепи хорошие, добротные, старые. Прикуешь его к стене. Веревки сними. А ты, – он повернулся к Синяке, – дашь ему воды. Не ровен час и этот сдохнет. Завтра поговорим. Остальным спать.
И затопал вверх, тяжело впечатывая каждый шаг в ступеньки.
Через полчаса Синяка спустился в подвал с кружкой воды и куском хлеба. В подвале было темно. Синяка вытащил из кармана огарок свечи, дунул на него, и во мраке затрепетал маленький огонек. Теперь Синяка мог разглядеть израненного человека, полулежавшего на каменном полу возле замшелой стены. Тяжелые цепи приковывали его к стене намертво. Одна свисала с обруча, охватывающего пояс, вторая держала руки.
Синяка поставил свечку на пол и присел рядом на корточки.
– Я принес вам воды, – сказал он. – А вот хлеб.
Цепи были такие тяжелые, что пленник с трудом мог двигать руками. Однако в хлеб впился с жадностью, а пил долго и шумно. Потом перевел дыхание и только тогда заглянул в освещенное слабым огоньком лицо Синяки. Смуглое, с ярко-синими глазами, оно было таким необычным, что пленник спросил:
– Ты кто такой?
Синяка не ответил. Врать ему не хотелось, говорить правду – тем более. Человек сказал:
– Ведь ты здешний, ахенский. Я угадал?
На этот раз Синяка отозвался:
– Верно.
– Мое имя Демер, – неожиданно сказал пленник. – Когда твои хозяева меня убьют, запиши его где-нибудь…
– Они мне не хозяева, – тихонько сказал Синяка.
Демер пристальнее вгляделся в поношенную одежду Синяки, скользнул взглядом по худым рукам и собрался было пожать плечами, но цепь помешала. Он устало привалился к стене головой. Синяка вдруг увидел, что он уже не молод.
– А кем вы были до осады, господин Демер? – спросил Синяка. Он думал, что Демер не станет ему отвечать, но тот отозвался сразу же:
– Купцом третьей гильдии.
– Значит, вы были богатым человеком?
– Можно считать, что так.
– Я всегда завидовал богатым, – признался Синяка.
– Почему? – равнодушно спросил Демер.
– Можно спать, сколько угодно, не нужно все время думать о еде, отдыхай, сколько влезет… – начал перечислять Синяка. – Есть время научиться читать, можно покупать красивые вещи…
Выслушав это простодушное признание, Демер усмехнулся.
– Быть богатым – тяжелая работа. Не такое это счастье, как тебе кажется. А купец – это почти разбойник…
Синяка помолчал немного, разглядывая своего собеседника. Несмотря на раны и тяжелые цепи, невзирая на свое безнадежное положение, Демер был полон сил и жизни. Синяка медленно произнес:
– Что бы вы сделали, если бы оказались сейчас на свободе?
– Глупости, – сердито ответил Демер. – Во-первых, завтра меня пристрелят. Во-вторых… Ахена больше нет. И никогда не будет. Твои дружки Завоеватели превратили его в плохо обустроенную казарму. Наши тоже хороши – оставили город без боя. Была только горстка героев, которые защищали форт, но они погибли все до одного.
– Не все, – помолчав, сказал Синяка.
Демер вздрогнул, звякнув цепью.
– Откуда ты знаешь?
– Неважно. Насколько мне известно, господин Демер, их командир еще жив.
– Что? Ингольв Вальхейм жив?
Синяка глубоко вздохнул и кивнул.
– Я не хочу, чтобы вас убили, господин Демер, – сказал он. – Теперь помолчите. Мне нужно подумать.
Синяка сосредоточился, вспоминая, что и как он делал в подвале у Торфинна. Он позвал Марс и снова ему показалось, что железо заполонило весь мир. Но сквозь черноту, плавающую перед глазами, он все же видел, как цепь, лежащая на каменном полу толстым удавом, медленно покрывается пятнами ржавчины, потом буреет и через несколько минут рассыпается в прах.
– Вот и все, – сказал Синяка, обтирая о штаны потные ладони.
Сидя на полу, Демер быстро ощупал себя. Оковы исчезли бесследно. Он стряхнул с одежды пыль и поднял голову, дикими глазами разглядывая смуглое лицо, терявшееся в черноте подвала. В полной тишине было слышно, как у Демера стучат зубы.
Синяка сел на корточки и заглянул Демеру в лицо.
– Вам плохо? – спросил он. – Я старался делать все осторожно.
Демер закрыл лицо руками. Левую ладонь Демера наискось рассекала глубокая темная рана. Через несколько секунд он отнял ладони от лица, и глаза у него были уже другими. Синяке даже показалось вдруг, что сейчас Демер бросится целовать ему колени, и он поспешно отошел в сторону.
– Что это было? – глухо спросил Демер.
Из темноты донесся спокойный голос:
– Забудьте об этом, господин Демер. Лучше идите сюда.
Купец третьей гильдии осторожно встал и приблизился так, будто ступал по битому стеклу. Синяка, не замечая его, смотрел на каменную стену подвала. Демер дышал ему в затылок. Синяка поежился – ему было неприятно. И он сказал, незаметно для себя подражая властному голосу Торфинна:
– Идите.
Демер дико покосился на него:
– Куда идти? В стену?
– Да. Идите, не думайте! Вперед!
Демер шагнул. Резкая боль вспыхнула у Синяки в груди, в ушах отчаянно зазвенело. Он опустил голову на грудь и сжал зубы. Стена размазалась, ушла, растеклась, стала вязкой, и Демер исчез за ней.
Утро было снежным, белесым. Люди с "Медведя" проснулись поздно и принялись за свои дела. Под окнами башни, прямо на площади, разложили костер, и повар принялся варить завтрак на свежем воздухе. Бьярни, который в ночной стычке получил две небольшие раны, промаялся с ними до рассвета и теперь спал как убитый. Хильзен пытался поразить шпагой несуществующего противника, как всегда, сохраняя невозмутимо-воинственный вид. Он предпочел бы, чтобы перед ним был не воображаемый враг, а вполне осязаемый Норг, но последнему было не до поединков. Облизывая потрескавшиеся на морозе губы, он резался в карты с носатым рулевым по имени Меллин. Карты они нашли за синей жестяной печкой в башне. Они были сделаны из превосходной вощеной бумаги. Масти на них были обозначены диковинно: обезьяны, львы, попугаи и рыцари, разбросанные по карте в причудливом порядке. Играть такой колодой довольно сложно для человека непривычного. Но все же такие карты лучше, чем никаких.
Привалившись к печке, Тоддин лениво начищал какую-то пряжку и мурлыкал себе под нос боевой гимн "Под полосатым парусом". Когда песня доходила до всеобщего рева "аой!", певец негромко свистал.
В который раз Синяка подумал о том, что Завоеватели были просто людьми, не хуже и не лучше остальных. Гобелен, правда, со стены сняли, теперь он вместо постели для Деревянного Тоддина, но что с Тоддина взять, если он и вправду деревянный? Гадальными картами играют в подкидного дурака. Но ведь и это еще не повод резать их сонными.
Хильзен почувствовал на себе тяжелый взгляд и обернулся. Синяка не успел отвести глаз.
– Ты что так смотришь? – сказал Хильзен немного свысока. – Шел бы помог повару.
Синяка не шевельнулся, словно не расслышав.
Вскоре его размышления прервал крик Хилле, который спускался в подвал к пленнику накормить его.
– Удрал! Удрал, подлюга! – орал Батюшка-Барин, стоя внизу в темноте у лестницы.
Хильзен опустил шпагу и склонил голову к плечу. Норг прижал карты к широкой груди.
– Что он вопит? – недовольно сказал Норг. – Кто удрал? Этот вчерашний придурок?
Он покачал головой и снова погрузился в игру. Меллин лихо отбил атаку девяти "попугаев" десятью "обезьянами". Норг принялся пересчитывать "обезьян", тыча в карты толстым пальцем и чертыхаясь.
В комнату быстрым шагом вошел Бьярни. Его лицо пылало.
– Пленник исчез, – сказал он, в упор глядя на Синяку.
Тоддин оторвался от пряжки, которую с таким усердием начищал, и сказал:
– У тебя начались видения, Бьярни. На почве отсутствия баб. Попроси Норга, он тебе подберет поприличнее.
Бьярни метнул на него яростный взгляд, но Тоддин невозмутимо продолжал:
– По-твоему, этот несчастный перегрыз за ночь цепи?
Спотыкаясь, по лестнице поднялся Хилле. Он имел всклокоченный вид. Большие темные глаза блуждали, мозолистая ладонь растерянно ерошила кудри. Батюшка-Барин постоял так с секунду, а потом плюнул себе под ноги и сердито уселся на скамью.
– Ну, что там случилось? – спросил его Норг.
– Исчез! Смылся, паразит! – ответил Хилле. Он снова плюнул и растер плевок ногой, отчего на полу образовалось грязное пятно.
– А цепи он как снял? – полюбопытствовал Тоддин.
– Нету цепи, – пробурчал Хилле. – Он вместе с цепью удрал. Во… – Он развел руками и попросил: – Братцы, дайте выпить.
Синяка встал и пошел к кладовке.
– Стой, – сказал Косматый Бьярни.
Синяка поднял на него глаза.
– Ты разговаривал с пленником, когда приносил ему воду?
– Да, – тут же ответил Синяка.
– О чем?
– О разном…
– Кто он? Он говорил тебе, кто он такой?
– Бывший купец третьей гильдии Демер.
– Ах, вот как, – протянул Бьярни и вдруг схватил Синяку за худые плечи. – Он с тобой откровенничал! Я с тебя шкуру сдеру! Что он сказал тебе? Это ты выпустил его? Ты?
Норг отложил карты в сторону и поднялся.
– Вечно испортит настроение с утра пораньше, зануда, – проворчал он, подходя к капитану. Встав у него за спиной, Норг деликатно постучал Бьярни пальцем между лопаток. Бьярни дернул головой.
– Ключ, – сказал Норг, демонстрируя большой медный ключ с кольцом в виде дракона, бьющего хвостом. – Ключ-то был у меня. И замки на цепях запирал тоже я.
Хильзен задумчиво покачал носком сапога, в который острием упиралась шпага.
– Оставь мальчика в покое, – сказал он капитану. – Кажется, он говорил тебе уже, что в этой башне нечисто.
– Еще скажи, что его выпустило привидение, – сказал Бьярни, кривя рот.
– Если оно вывесило белый флаг… – начал Норг, заранее зная, что сейчас Бьярни зашипит от злости.
– Ты слишком нервный, командир, – заметил Хильзен с легкой ноткой презрения в голосе. – Ты, вероятно, полагаешь, что если периодически впадать в истерику, то, в конце концов, станешь берсерком.
– Сколько шума из-за какого-то кухонного раба, – буркнул капитан, сдаваясь.
Норг не любил неточностей и потому счел нужным сказать:
– Он не раб.
Это замечание окончательно вывело Бьярни из себя. Он несколько раз сильно ударил Синяку по лицу, отшвырнул его и вышел.
Синяка потер щеку рукавом, помолчал немного, а потом, ссутулившись, побрел вниз по лестнице.
Хильзен посмотрел ему вслед, но с места не двинулся.
Через десять минут Синяка был уже возле склада городской магистратуры, где ночью произошла стычка. Тела убитых, оставшиеся после прошлой ночи, еще не успели убрать. Зимой светало поздно, а гарнизонные солдаты любили отдохнуть. Ночью снегопада не было. Синяка увидел развороченные ступеньки, снесенные взрывом двери, пятна крови. Часовых убили ножом в спину. После кто-то специально возвращался, чтобы выколоть им глаза.
Синяка присел на корточки возле одного из убитых и с трудом перевернул окоченевший труп на спину. Это был кузнец Аст. В черной бороде сосульками смерзлась кровь и сверкали оскаленные зубы.
Подумав немного, Синяка примерил ногу к ноге убитого часового и осторожно снял с него сапоги. Когда выпал снег, Норг принес ему откуда-то ботинки, но они были тесноваты. Синяка присел на провалившейся ступеньке и стал переобуваться. Сапог был твердый, как камень. Синяка постучал голенищем о стену, чтобы немного размять его.
Обуваясь, он услышал скрип деревянных колес и стук копыт. Адски скрежеща по снегу деревянными ободами, из-за поворота вынырнула телега, в которую была запряжена терпеливая мохноногая лошадка. На телеге боком восседал Хилле Батюшка-Барин. Свесив ноги, он понукал животное, которое и без него неплохо знало, что ему делать и куда идти. Поверх мешковины, сваленной на телеге в кучу, с невозмутимым видом сидел Тоддин. Он придерживал кирку и лопату, чтобы не упали.
– Ха! Смотри-ка, кто здесь! – крикнул Хилле, завидев Синяку. Батюшке предстояло долбить мерзлую землю и он обрадовался возможности подкрепить себя беседой, прежде чем приступить к этому занятию. – А мне вчера здесь досталось, – продолжал Хилле, которого ничуть не смущала картина побоища, открывшаяся перед ним в ярком свете. – Ох, и врезали они нам! Смотри!
Он спрыгнул с телеги и подошел к Синяке, на ходу разматывая грязную тряпицу, дабы продемонстрировать синюю треугольную дырку на ладони.
– Граф фон Хильзен говорит, что это типично шпажная рана.
Тоддин тоже сунулся полюбоваться на дырку в ладони Хилле, чем доставил последнему немалое удовольствие. Затем Хилле снова намотал на руку тряпицу и затянул узелок зубами.
– Синяк… поможешь?
Синяка кивнул. Тоддин тронул его за плечо.
– Тебе не холодно босиком, парень? Обулся бы сперва.
Синяка растерянно посмотрел на свои ноги. Оказалось, что он все еще стоит в одном сапоге. Он натянул второй и побрел собирать трупы. Они были тяжелые и жесткие, как бревна. Синяка с Хилле перетащили их к телеге. Тоддин молча заворачивал тела Завоевателей в мешковину. Их было пятеро. Погибших ахенцев было значительно больше, и все они были так изранены, что страшно смотреть.
Понимая, что сейчас Хилле сделает попытку всучить ему кирку, Синяка успел опередить Батюшку. Погрузив на телегу последний труп, он хлопнул Хилле по плечу.
– Я пошел. Пока, Хилле!
– Ну и гад же ты, – беззлобно сказал Хилле и вздохнул.
Телега скрипнула; лошадка переступила мохнатыми ногами. Хилле боком заскочил на телегу и подхватил вожжи.
Проводив его глазами, Синяка присел на ступеньки, еще раз переобулся, намотав портянки получше, а потом встал и медленно поплелся прочь из города – в сторону болот.
Болото тянулось от горизонта до горизонта – белое, плоское, унылое, и небо над ним тоже было плоское. Сухой камыш и желтая осока, торчащие из снега, гнулись на ветру. И посреди этого бесцветного мира хмурым упрямцем высился Кочующий Замок. Ни снег, ни иней не тронули его гладких стен. Все так же зловеще вырисовывался на фоне серого неба острый хищный конус.
Синяка звонко закричал:
– Торфинн!
Его голос, казалось, разнесся по всему болоту. Несколько секунд невнятно звенело эхо, а потом, неожиданно близко, загремели подъемные решетки. Синяка стал смотреть. Но слуг с факелами не было. Решетка поднялась, скрипнули ворота – и на снег, кряхтя и охая, выбралась древняя бабка с клюкой. Была она в потертой мутоновой шубейке, из-под которой веселым сатином глядела юбка, в поношенных ботиках, в зеленом шерстяном платке, траченном молью. Синяка, никак такого не ожидавший, нахмурился.
Бабка деловито проскрипела:
– Чего тебе, служивый?
– Мне бы Торфинна, бабуся! – ответил Синяка, на всякий случай погромче – вдруг старуха попалась глухая.
Так и оказалось.
– Чего тебе?
– Торфинна!!
– А… – разочарованно протянула бабка. – Так бы и говорил. А кричать, служивый, незачем.
И замолчала, с недовольным видом жуя губами. Синяка помялся немного на снегу, а потом напомнил о себе:
– Холодно здесь, бабуся. Ты бы хоть чаю дала, что ли.
Бабка мелко покивала и заковыляла в замок. С приютской бесцеремонностью Синяка пошел за ней следом.
Она провела его затхлыми коридорами в небольшую комнатку, чрезвычайно пыльную и битком набитую хламом. В углу стоял стол, накрытый кружевной скатертью, серой от вековой пыли, а рядом грела буржуйка. Синяка присел на сундук поближе к столу. Крышка сундука была покатая, и сидеть было неудобно.
Бабка поставила клюку в угол, размотала платок, сняла шубейку, потом пошарила под столом и вытащила из лукошка несколько еловых шишек. Постучала по буржуйке коричневым пальцем. Дверца с визгом распахнулась, и из печки высунулась нахальная морда ящерицы. Она тут же раскрыла пасть и заворочалась среди раскаленных углей, издавая утробные звуки. Бабка поспешно сунула в пасть несколько шишек, тщательно оберегая пальцы от зубов, потом изловчилась и щелкнула ящерицу по носу, после чего та обиженно захлопнула пасть и уползла. Удовлетворенно хмыкнув, старуха закрыла дверцу. В комнате стало теплее.
– Это кто там у тебя живет, бабусь? – спросил Синяка, нацеливаясь взять печенье, сложенное на скатерти.
Бабка обернулась. Теперь она уже не казалась такой согнутой и уж совершенно точно не такой глухой.
– Саламандра это, – сказала она. – А я тебе, служивый, не "бабусь". Я тролльша Имд, понял? Я камень на любой дороге, дама пик в любой колоде, я булавка в кружеве, ниточка на рукаве…
– А я Синяка, – сказал юноша.
Старуха наклонилась к нему, и он очень близко увидел ее нос с красными прожилками.
– Это я, братец ты мой, и без тебя вижу.
– А вы Торфинну кем приходитесь? – отважился Синяка.
Тролльша позвякала в буфетике битыми чашками и отозвалась:
– Теща я его.
– Как теща? Разве у Торфинна есть жена?
Имд обернулась, поставила две чашки на стол и отрезала:
– Жены, служивый, нет. А теща есть.
Синяка подавленно смотрел, как она цедит из треснувшего чайничка жидкую заварку. Тролльша, казалось, напротив, была страшно довольна заполучить собеседника, и болтала без умолку. В основном она поучала.
– Запомни, – говорила она, шумно грызя печенье длинными желтыми зубами. – Ты, Синяка, маг из рода магов. Какое тебе дело до этой мелюзги, до людишек? Зачем ты с ними живешь? Срамота одна! Разве они тебе ровня?
– Так ведь я среди них вырос.
– Знаю, – с невыразимым ядом в голосе произнесла старуха. – В приюте для неполноценных детей. Много они понимают, кто неполноценный.
– Слушайте, госпожа Имд, – сказал Синяка, – какое вам до меня дело? Ну, жил бы себе и жил уродом, в назначенный срок умер. Что на меня тратить драгоценное время?
Имд фыркнула в блюдечко, брызнув при этом на скатерть.
– Ты, служивый, сам напросился. А насчет всего остального ты полный дурак. Ты могущественный, пойми. Ты всем нужен. И Торфинну, и мне. Понял? – Она склонилась через стол и нацелилась на Синяку острым подбородком. – И этим болотным господам тоже. Только ты их не слушай, Синяка. Подумаешь, Орден Закуски! Великий Магистр! Название одно… Этот Ларс Разенна авантюрист и болван, он тебя быстро в гроб загонит своими трапезами. Ты посмотри только, с кем он водится… Голь перекатная. Этрусские боги, тьфу! Гони их в шею, если заявятся.
– Разенна спас мне жизнь, – сказал Синяка.
– Чушь, – отрезала теща Торфинна. – Он послужил орудием в руках Высших Сил. Высшие Силы, – она подняла вверх корявый палец, – они ведь тоже дорожат тобой. Ты слишком тяжелый груз на Весах Равновесия, чтобы тобой можно было разбрасываться. Учти это.
– Учту, – сказал Синяка. – А скажите мне, мудрая госпожа Имд… – Он заметил, что при этом обращении коричневое лицо старухи залоснилось от удовольствия и повторил: – Многомудрая госпожа Имд, скажите, отчего не исчез с болот Кочующий Замок? Что задержало Торфинна в наших краях? То есть, я рад, что он здесь, но ведь замок кочует…
Имд глубоко и выразительно вздохнула, и Синяку окатило запахом тины.
– Потому что нужно обладать своей собственной мудростью, дабы оценить мудрость других. Тебе, мой мальчик, это дано свыше; Торфинн же, мой несчастный зять, увы, этого дара лишен. Говорила я ему: не сажай замок на болото. Мало ли что? Стихия, то, се… Он не послушал. И в результате нас засосало в трясину. Вес-то немаленький! В назначенный час мы не смогли подняться. Охо-хо…
Она сокрушенно покачала головой и погрузилась в нечленораздельное бормотание, суть которого сводилась к сетованию на неразумие младости.
Синяка хлопал ресницами и усердно пил чай. Ведьма внезапно замолчала и посмотрела на него в упор вполне осмысленным взглядом.
– Вот так-то, батюшка мой, – заключила она и налила себе еще чаю.
– Сегодня утром в городе у складов было много убитых, – сказал Синяка.
Старуха покивала.
– Война, а как же… Это очень даже часто бывает.
– Я хотел бы поговорить с Торфинном.
Старуха невероятно поразилась.
– Об чем поговорить-то? Об покойниках?
– Да.
– Чего об них говорить, служивый? Покойник – он и есть покойник. И кушать не просит. – Глаза старухи снова помутнели. – А вот об тебе поговорить требуется, солдатик. Я тебя хорошо вижу, хорошо… Ты родился в последний год славы Ахена, когда высоко стоял Юпитер. Сказано было о годе том: "Полководцы взаимно будут друг друга остерегаться", а что сие означает, до сей поры неведомо. Привстань-ка…
Она выволокла из сундука большую книгу с застежками и раскрыла на середине. Страницы вкусно захрустели.
– Юпитер, – замогильным голосом провозгласила старуха. – Родившиеся в этот год люди бывают добродетельны, справедливы, ласковы, набожны, стыдливы, белотелы (тут она хихикнула), редкозубы, волосы темно-русые, к женщинам склонны, зло ненавидят и до восьмидесяти доживают. Все, касатик. До восьмидесяти тебе намеряно.
И решительно скрестила на груди руки.
– Все это замечательно, – сказал Синяка. – Ненавидеть зло и все такое…
Имд мелко захихикала.
– Дурачок, – ласково сказала она. – Увидел пять покойничков и примчался, волосья дыбом. В обитель Зла пришел, к Торфинну – разбираться, что ли? Счет предъявлять?
– Предположим, – не стал отрицать Синяка. – Говорят, Торфинн летит на Зло как муха на падаль.
Противу его ожиданий старуха не обиделась, затряслась в беззвучном смехе.
– Да разве то, что ты видел сегодня утром, – это Зло? Так, примитив… Кто-то кому-то дал по башке – это еще не Зло. И Торфинн не имеет к нему никакого отношения.
Синяка хмуро сказал:
– Я хочу видеть Торфинна.
– Невозможно-с, – ответствовала ведьма и скроила отвратительную рожу.
В буржуйке снова возмущенно принялась бить хвостом саламандра. Имд грохнула по жестяной печке кулаком.
– Цыц, ненасытная утроба!
Ящерица затихла.
– Почему же невозможно? – упрямо спросил Синяка.
– Запой-с, – еще более гнусным голосом произнесла Имд.
Синяка, сразу отяжелев, поднялся.
– Ну, я пойду, пожалуй.
Тролльша неожиданно вновь превратилась в туговатую на ухо бабусю.
– А? Иди, иди, солдатик, – проскрипела она. – Ты заглядывай к нам по-соседски. Дело хорошее. Скучно без живого голоса. Мы теперь здесь надолго поселились. Как бы к весне совсем в болото не затянуло…
Синяку никто не провожал, и он вышел из замка. Теперь, когда он стоял к черному конусу спиной, ничто не заслоняло горизонт, и болото простиралось почти до самых стен Ахена.
Постояв еще немного на ветру, Синяка пошел обратно, к людям.
Хильзен боком сидел на столе, рассеянно наблюдая за тем, как Тоддин Деревянный умывает Хилле. Батюшка-Барин засалился так, что своей неопрятностью выделялся даже на фоне Завоевателей. Несмотря на свой нежный возраст, юный Хилле обладал изрядной физической силой, и справиться с ним было весьма непросто. Однако Тоддин пустил в дело обман и коварство, и теперь, держа несчастного за кудри, окунал его головой в воду и энергично тер его физиономию шершавой ладонью. Хилле отчаянно отбивался и орал страшным голосом, как будто с него заживо сдирали шкуру. При этом он ссылался на темнокожесть Синяки. Одним, значит, можно быть смуглыми, а другим, значит, нельзя!
Кругом все хохотали. Все, кроме Тоддина, делавшего свое дело с чрезвычайно серьезным видом, и Хильзена.
В роду фон Хильзенов не принято было заботиться о ком-либо, кроме ближайших сотоварищей. Одо фон Хильзен собирался нарушить традицию и не знал, как к этому подступиться. Сейчас он переводил взгляд с одной физиономии на другую. Сколько раз он видел этих людей рядом с собой: жующими, спящими, орущими песни, налегающими на тяжелые весла "Медведя"… Но теперь он поймал себя на мысли, что они кажутся ему чужими. Единственный, с кем он мог бы поговорить, был Норг. Но это белобрысое животное прочно обосновалось на Первой Морской улице и не баловало казарму присутствием.
Сегодня утром, прогуливаясь по башне в поисках, с кем бы подраться, воинственный граф обнаружил Синяку спящим возле жестяной печки на втором этаже. Хильзен остановился над ним в задумчивости. А почему бы и нет? В конце концов, Синяка – бывший солдат, хоть и выглядит обычным заморышем. Он служил в той единственной ахенской части, которая пробуждала в душе Хильзена чувство, похожее на уважение. Возможно, Синяка даже умеет обращаться со шпагой и, следовательно, составит ему компанию нынче.
Хильзен усмехнулся. Никогда нельзя знать заранее, что умеет и чего не умеет Синяка.
Юноша спал прямо на голом полу, скорчившись и подсунув локоть под ухо. Хильзен потыкал в него сапогом.
– Ты что разлегся? Вставай! Ночью будешь спать…
Синяка пробормотал что-то непонятное, потом простонал и перевернулся на спину. Поднес к лицу руки, закрыл ими глаза.
– Синяка! Это я, Хильзен! Вставай, черт возьми!
Синяка с трудом сел и разлепил ресницы. Мутным взглядом он уставился на Хильзена. Потом вздрогнул, как в ознобе, и обхватил себя руками. У него тихо постукивали зубы.
– Приплыли, – пробормотал Хильзен.
Он уселся рядом, уткнулся лбом в колени. По старинным обычаям племен, во время похода Завоеватели своих больных не лечили. Раненые – другое дело. Раненого спасут, вынесут на себе из любого пекла, отдадут последнее, лишь бы храбрый воин вновь смог взять в руки оружие. Но если кого-нибудь в отряде подкашивала лихорадка, то с больным не церемонились. Рассуждали просто: на корабле тесно, демону болезни ничего не стоит перебраться в тела остальных и уничтожить весь отряд. Потому изгоняли супостата быстрым и действенным методом, не требующим особой смекалки. В начале похода Бьярни безжалостно выбросил за борт двух заболевших горячкой.
Хильзен и сам знал, что правильнее всего было бы сейчас поступить согласно обычаю, а именно: прирезать Синяку и закопать подальше от жилья. Имей парнишка в Ахене родню, можно было бы отвезти его к этой родне, пускай выхаживают, коли не боятся. Но Хильзену хорошо было известно, что никакой родни у Синяки нет.
– Ты что, болен? – на всякий случай спросил Хильзен, хотя и так было ясно.
Синяка непонимающе смотрел куда-то вбок. Его била крупная дрожь, и он хрипло дышал. Хильзен почесал нос, выругался, но эти меры не помогли. Тогда он оттащил Синяку в сторону, загородив его от посторонних взглядов доспехами, чтобы никто ненароком не проведал о хвори, покуда Хильзен не примет посильного решения.
И вот теперь, наблюдая за экзекуцией над Хилле, юный граф был мрачнее тучи.
Неожиданно он встрепенулся.
Сильно топая, по лестнице поднимался Норг, который что-то энергично жевал на ходу и был до противного здоров, свеж и румян. Хильзен посмотрел на него с неодобрением.
– Что ты опять ешь? – спросил он. – Воруешь из котла?
– Отнюдь, – победоносно заявил Норг. – Клянусь кудрями Ран, меня угостили.
Он вынул из кармана еще один пирожок и аппетитно зачавкал. От него пахло кислой капустой.
– За последнее время ты сильно растолстел, Норг, – сказал Хильзен.
– Возможно, – рассеянно согласился Норг.
– Идем, ты мне очень нужен, – произнес Хильзен.
– Одо фон Хильзен, тебе известно о том, что ты кровавый пес? Сейчас я так обожрался, что ты побьешь меня одной левой.
– Я в любом случае побил бы тебя одной левой, – фыркнул "кровавый пес", откровенно польщенный. – Идем. Дело сугубо мирное.
Норг был заинтригован. Хильзен и "сугубо мирное дело" в его представлении слабо вязались. Он даже барышню себе выбрал – ого-го! Желтоволосой чертовке только бы мечом махать. Интересно, если Хильзен на ней женится, у них останется время делать детей?
Хильзен повернулся на каблуках и направился к доспеху. Норг слегка вытянул шею, словно пытаясь разглядеть что-то за плечом друга.
– Отодвинь этого урода, – сказал Хильзен, указывая на плоскостопый доспех.
Любопытство Норга достигло апогея. Он двинул доспех плечом, и металлические пластины с грохотом рассыпались.
На полу возле печки лежал Синяка.
– И это все? – спросил Норг, не веря своим глазам. Попасться на такую простую удочку! На его физиономии проступило горькое разочарование.
– Да, – сказал Хильзен. – По-моему, этого больше, чем достаточно.
Норг наклонился над Синякой, взял его за волосы и обратил к себе смуглое лицо с воспаленными веками и пересохшими губами. Затем вытер руки об одежду и пристально посмотрел на Хильзена.
– Что это с ним?
– Жаль парня, – хмуро сказал Хильзен.
– Жаль – не жаль, – пробормотал Норг в растерянности, – но он-то один, а нас-то много… – Он немного поразмыслил и добавил: – Хотя лично мне это не нравится. Одно дело – в бою кого-нибудь…
Он пожал тяжелыми плечами и шумно вздохнул. Его хорошее настроение начинало улетучиваться.
– И котлы он всегда чистил, – сказал Норг, растравляя себя еще больше.
Вообще-то Завоеватели были людьми агрессивными и неуступчивыми, и синякина привычка безропотно делать любую грязную работу вызывала у них раздражение. Не могли они уважать такого человека. Но с другой стороны, это было очень кстати, ибо лень – одна из основных добродетелей истинного воина, а чистить котлы иногда все-таки надо.
Хильзен сказал рассеянно, все еще думая о главном:
– А ты знаешь, что он был тогда у форта?
– Да ну! – поразился Норг. – А я думал, что мы всех перебили… – Он взглянул на Синяку с новым интересом. – То-то он мне всегда нравился.
Синяка передвинулся на полу и прижался спиной к остывшей печке. Потом он попытался встать, но зашатался и рухнул на пол. Норг вспомнил о недожеванном пирожке, который оставался у него за щекой, и энергично задвигал челюстью.
– Ну так что будем делать? – спросил он с набитым ртом.
Синяка снова сел на полу и тупо попытался улыбнуться. Губа у него треснула, и на подбородок сползла капелька крови. Хильзен ощутил острое желание послать все в хель, к чертовой бабушке, и напиться. Бьярни на его месте вообще бы думать не стал.
– Ну вот что, – сказал, наконец, Хильзен. – Его нужно убрать отсюда. Да прекрати ты жевать! – рявкнул он на Норга.
Норг поперхнулся и побагровел.
Хильзен рывком поднял Синяку. При этом рукав синякиной куртки зацепился за край заслонки, ветхая ткань треснула, и рукав повис на нитке.
– Тьфу, – с сердцем сказал Хильзен.
Он поудобнее подхватил Синяку, оказавшегося на удивление тяжелым, и заметил, что на руке чуть пониже локтя у того выжжен знак: сова на колесе. Он попробовал вспомнить, где недавно видел этот символ, но не смог.
– Он все равно помрет, зря стараешься, – вздохнул Норг, но Хильзен счел его слова недостойными ответа.
– Его нужно отнести в город и найти кого-нибудь, кто будет за ним присматривать, – сказал он и вдруг вскинул на Норга глаза. – Может быть, твоя… как ее? Далла… Может быть, она согласится? Ты говорил, она добрая…
Норг помялся чуть-чуть, а потом сказал:
– Она-то, может, и согласится, да я не хочу. – Он опасливо покосился на Синяку. – Понимаешь, там девочка, Унн… вдруг с ней что-нибудь случится…
Хильзен посмотрел на свои ногти и сказал:
– Если Бьярни его увидит сейчас, он просто вышвырнет его вон.
– Потащили… – решительно произнес Норг. – Там придумается.
Хильзен понес Синяку вниз по лестнице. Синякины ноги бессильно волочились по полу. Норг подобрал с лавки свой теплый плащ и пошел следом.
Плащ у Норга был приметный: в свое время арбалетные болты его буквально изорвали, однако упрямый Завоеватель наотрез отказался расстаться с этими лохмотьями и поставил заплатки из лисьего меха. Заплатки торчали клочьями и придавали плащу сходство с облезлой шкурой.
– Погоди, – сказал Норг, нагоняя Хильзена уже на площади перед башней, – одень-ка его потеплее.
Хильзен завернул Синяку в плащ, и Норг взял его на руки, как ребенка.
– Какой горячий, – пробормотал он и огляделся по сторонам. – Ладно, куда потащим?
Хильзен переступил с ноги на ногу, слушая, как хрустит снег. Город, утонувший в сугробах, лежал вокруг, темный и безмолвный. Где-то в домах, уцелевших после осады и штурма, притаились люди, но они пережили достаточно страха, чтобы выдать сейчас свое присутствие. Уже начинало темнеть – дни были короткими.
– Вперед, – угрюмо сказал Хильзен. – В конце концов, кроме нас, в этом городе кто-нибудь еще остался.
– Сомневаюсь, – сказал Норг.
Развалины и снег – больше ничего. Норг вполголоса сокрушался о том, что не захватили с собой факел, хотя луна уже взошла и светила довольно ярко. Синяка вдруг надрывно закашлял, содрогаясь у Норга на руках. Норг прикрыл его рот огромной ладонью, царапая мозолями синякины треснувшие губы.
– Слушай, Хильзен, – сказал Норг. – Самая легкая смерть – замерзнуть. – Он осмотрелся по сторонам и показал на огромный мягкий сугроб. – Это лучше, чем промаяться еще с неделю и все равно сдохнуть.
Хильзен молчал. Он понимал, что друг его прав, но Хильзену еще не случалось бросать беспомощных людей на произвол судьбы, и он не слишком хорошо представлял себе, как это делается.
Они стояли на улице Черного Якоря. Здесь было так же темно и пустынно, как и повсюду. Дома казались черными глыбами среди синего снега. И вдруг в одном окне Хильзен приметил свет. Окно было затянуто плотной шторой, но недостаточно тщательно, и бледная полоска от горящей керосиновой лампы пробивалась на улицу.
– Смотри, – сказал Хильзен.
Норг поудобнее взял Синяку и широким шагом двинулся к дому.
– Стой! – сказал Хильзен.
– Чего?
– Не ходи.
– То ходи, то не ходи… Тебя не поймешь, умник. Если в окне свет, значит, там люди.
– Мы даже не знаем, что там за люди, – сказал Хильзен.
Норг фыркнул, как тюлень.
– Какая-нибудь несчастная семья. После того, как мы их побили, эти горожане жмутся друг к другу, как котята в коробке, и дрожат…
– И взрывают наши склады, – напомнил Хильзен.
– Я не понимаю, чего ты хочешь? – разозлился Норг. – Сейчас мы постучим в дверь, проломим пару черепов, а тем, кто уцелеет, всучим нашего Синяку, вот и все.
– Чтобы они перерезали ему горло, – сказал Хильзен. – Давай его сюда.
Он протянул к Синяке руки, и Норг слегка отстранился.
– Что, все-таки в сугроб? – сказал он нехотя.
– Давай, – повторил Хильзен. Он опустил Синяку на снег, встал рядом на колени и принялся бить его по щекам и тереть ему руки снегом.
Синяка снова закашлялся. Потом хрипло прошептал:
– Не бей меня…
– Это я, – сказал Завоеватель. – Я, Хильзен.
Мутные синие глаза остановились на бледном пятне лица. Хильзен схватил Синяку за плечи и поставил на ноги.
– Видишь? – сказал он, настойчиво сжимая его плечо и показывая на полоску света в окне. – Иди туда, проси помощи. Тебя убьют, если ты больной вернешься в башню.
Синяка шатался в руках Хильзена.
– Почему убьют? – спросил он заплетающимся языком.
Хильзен не ответил.
Синяка шагнул вперед. До дома было всего несколько метров. Он протянул руки, коснулся стены. Стоя за углом, оба друга прислушивались к шагам в гулком подъезде. Потом все стихло.
– Похоже, впустили, – сказал Норг. – Наверное, проклинают нас и жалеют бедного парня.
– Да уж, – фыркнул Хильзен. – Пойдем отсюда.
Анна-Стина Вальхейм расставляла на скатерти чашки. Чая в доме давно уже не было, пили пустой кипяток. В комнате было тепло и уютно. На стене возле окна, задернутого черной шторой, висели две горящие керосиновые лампы.
Самое темное место в гостиной занимал крупный, уже немолодой человек с перевязанной рукой. Он смотрел на Анну-Стину восхищенными глазами. Его совершенно не беспокоило, как относится к подобным взглядам ее брат Ингольв.
Капитан тоже был здесь – сидел, упираясь локтями в стол, и хмуро безмолвствовал. Человеку с перевязанной рукой Анна-Стина казалась воплощением души старого, навсегда утраченного Ахена – стройная, немного суровая, в простой клетчатой юбке и мужской рубашке, старой рубашке брата.
Поймав его взгляд, Анна-Стина, наконец, улыбнулась.
– Вы умеете льстить без слов, господин Демер, – сказала она.
– Вовсе нет, дорогая госпожа Вальхейм, – возразил он. – Я обдумываю, чем еще развлечь наших друзей Завоевателей.
Ингольв пристально посмотрел на него, но промолчал.
– Вы считаете, что ваш вчерашний налет на склады был удачным? спросила Анна-Стина.
– Как посмотреть, – ответил Демер. – Лично я склонен полагать, что все-таки да.
– Но вы потеряли почти всех своих людей.
– Это верно, – тут же согласился он. – Но оставшиеся теперь отлично вооружены. Наконец-то мы сможем говорить о более серьезных делах…
Анна-Стина покачала головой, и бывший купец третьей гильдии произнес таким уверенным тоном, что девушке стало не по себе:
– Я думаю, надо хотя бы на время отвоевать у них Ахен.
И снова наступила тишина. Потом Вальхейм сказал:
– Для начала объясните мне одну вещь, господин Демер. Как вам пришло в голову явиться именно сюда?
– Нетрудно догадаться, – усмехнулся Демер. – Вы – один из немногих, если не единственный, капитан Вальхейм, кто сражался с врагом до последнего.
– Если бы эту дыру возле форта заткнули другим офицером, то до последнего сражался бы он.
– Что толку судачить о том, чего не было! У форта вы стояли насмерть. Вы – человек чести, капитан.
Ингольв поморщился, словно от зубной боли. Зная, как брат не любит подобного рода речей, Анна-Стина поспешно вмешалась:
– Но ведь Ингольв считался погибшим.
– Да, я тоже так думал. Однако мне сказали, что вы живы, капитан. Почему-то мне сразу подумалось, что Ингольв Вальхейм – не из тех, кто покидает свой дом на милость Завоевателей. И коли он жив, то искать его нужно на улице Черного Якоря. Как видите, я оказался прав.
Брат и сестра переглянулись.
– Вам СКАЗАЛИ, что я жив? – переспросил Ингольв, не веря своим ушам. – Кто?
– Один молодой человек, почти мальчик… А что?
– Как он выглядел?
– Довольно странно, по правде говоря…
– Смуглый? – перебил Ингольв. – С синими глазами и клеймом Витинга на руке?
– Насчет клейма не скажу, но в остальном вы правы. Непонятный паренек, что и говорить. Вы действительно его знаете?
– Да, – хмуро сказал Ингольв. Он хлебнул кипятка из старинной зеленой чашки с золотой розой на донышке и тяжело задумался.
– Ингольв был его командиром, – тихонько пояснила Анна-Стина.
Демер поперхнулся.
– Вы хотите сказать, что этот юноша – солдат?
Она кивнула.
– Дела-а… – протянул Демер, совсем как мальчишка-разносчик из мелочной лавки, и Анна-Стина вдруг вспомнила о том, что купец третьей гильдии начинал свой путь приказчиком в лавке колониальных товаров. – А вы знаете, господа, где я его встретил?
– Да уж, желательно было бы узнать, – сказал Вальхейм.
– В башне Датского замка, у Завоевателей.
Ингольв помолчал несколько секунд, осваиваясь с этой новостью. Потом спросил:
– В плену?
Воображение мгновенно нарисовало Анне-Стине образ синеглазого солдатика в цепях на грязной соломе.
Но Демер ответил непонятно:
– У меня не сложилось такого впечатления.
– Что вы имеете в виду? – в упор спросил Вальхейм.
– Во всяком случае, когда Бьярни меня допрашивал, ваш бывший солдат переводил его вопросы.
– Какая сволочь, – сказал капитан.
Демер продолжал спокойно:
– Вечером он принес мне воды, а потом помог бежать. Он очень странный юноша, господин капитан. Я не стал бы на вашем месте торопиться с выводами.
– Ладно, к черту парня. То, что он делает, касается только его совести. Раз я еще жив, значит, он меня еще не выдал. Остальное меня не волнует.
– Тогда к делу, – сказал Демер. – Основные части Завоевателей ушли за Лес и встали там на зимние квартиры, обирая деревни к югу от Ахена. В городе остался только гарнизон, сиречь Бьярни, Бракель и их головорезы. Бракеля мы хорошо потрепали прошлой ночью. У южных ворот имеется солидный склад пороха. Я предлагаю взорвать его…
Ингольв вопросительно поднял левую бровь, и Демер, усмехнувшись, продолжал с пугающей уверенностью:
– Я НАЙДУ человека, который сделает это. А если никто не согласится, взорву его сам. Рано или поздно все равно придется отправляться к богам Морского Берега. А так я хоть буду знать, что Завоеватели не смогут разнести наши баррикады пушками. Но нам ну жен хороший офицер, господин Вальхейм. И желательно с репутацией героя.
Он допил кипяток залпом, как будто это была водка.
Анна-Стина вздрогнула и быстро взглянула на брата. Ингольв задумчиво водил пальцем по скатерти, обводя один и тот же узор. Демер терпеливо ждал. Прошло несколько минут, прежде чем капитан поднял голову и сказал:
– Хорошо.
В этот момент в прихожей зашаркали чьи-то неуверенные шаги. Заговорщики оцепенели. Первой опомнилась Анна-Стина. Она протянула руку, осторожно сняла со стены карабин и через стол подала его брату. Ингольв взял оружие, встал и бесшумно скользнул в прихожую.
Сжав губы, Демер стал нервно озираться, поскольку свое ружье оставил у входа. Воцарилась странная тишина.
Потом они услышали, как Ингольв откладывает карабин в сторону. Через несколько секунд дверь в гостиную раскрылась, и брат Анны-Стины втащил, ухватив под мышками, темнокожего оборванца. Порозовев, Анна-Стина встала. Ингольв не слишком бережно уложил Синяку на ковер и, поставив стул посреди комнаты, уселся.
Анна-Стина и Демер переглянулись.
– Я запирала за вами дверь на засов, господин Демер, – сказала молодая женщина растерянно.
– Помню, – кивнул он.
– Дверь и была заперта, – не оборачиваясь, сказал Ингольв.
Купец третьей гильдии усмехнулся.
– Что вас так развеселило, господин Демер? – сердито спросил Вальхейм. – Я очень хотел бы знать, что означает это появление.
– Не все ли равно, – произнесла Анна-Стина. – Завтра спросишь его сам.
Ингольв склонился со стула и сильно толкнул Синяку ногой.
– Как ты вошел? Почему пришел сюда? Кто тебя послал? Завоеватели?
На него бессмысленно смотрели мутные синие глаза. Ингольв обернулся к Анне-Стине.
– Сейчас я приведу его в чувство. Принеси холодной воды.
Но девушка скрестила руки на поясе и не двинулась с места.
– Почему не сразу раскаленный шомпол?
– Анна, это может быть очень серьезно.
В разговор вмешался Демер.
– Господин Вальхейм, я думаю, он просто болен. Дайте ему прийти в себя, и он вам все расскажет.
Ингольв резко повернулся в сторону бывшего купца.
– У вас имеются какие-то свои соображения на этот счет?
– Да, – прямо сказал Демер. – У меня есть серьезные основания предполагать, что этот… э… молодой человек в бреду мог не заметить запертой двери и пройти сквозь стену.
Анна-Стина начала осторожно собирать со стола посуду.
– Давайте отложим разговоры до утра, – предложила она. – Ингольв, ты не можешь выкинуть бедного парня на улицу в таком состоянии. Что бы он ни натворил. Одна ночь ничего не решает.
– Как знать, – медленно сказал Ингольв.
Вальхейм топтался в прихожей, стаскивая сапоги. От него несло морозом, лицо раскраснелось. В руках он держал корзину, в которой перекатывалось с десяток подмороженных картошек. Где он доставал продукты, никто не знал. Анна-Стина старалась не задаваться этим вопросом.
Подхватив корзину, Вальхейм ушел на кухню, где скоро загудела печка.
Анна-Стина почувствовала на себе пристальный взгляд и повернулась к дивану, где вчера вечером оставила больного, свалившегося на них как снег на голову.
Утренний белый свет заливал смуглое лицо, на котором ярко горели большие синие глаза, и Анне вдруг показалось, что форт пал только вчера и Ахен затаился за окнами, уже оставленный одной армией и еще не занятый другой.
Она подсела на диван.
– Тебе лучше?
– Спасибо, – шепнул он.
– Почему ты ушел тогда, ничего не сказав? – спросила она укоризненно.
Он прикусил губу, но ничего не ответил.
– Будешь завтракать?
Синяка с трудом качнул головой и сипло спросил:
– Как я здесь оказался?
Несколько секунд Анна-Стина смотрела на него, широко распахнув глаза, а потом рассмеялась.
– Хорошенькое дело! Так ты ничего не помнишь? Капитан будет очень разочарован.
– Где он?
– Полагаю, разогревает щипцы, которыми собирается рвать тебя на куски. Вчера ты прошел сквозь запертую дверь, сынок, но что еще удивительнее – господин Демер, случившийся неподалеку, не видит в этом ничего необычного.
– Демер здесь?
– Синяка, это правда, что ты помог ему бежать?
Синяка прикрыл глаза.
– Значит, ты действительно все это время был у Завоевателей?
– Мне трудно разговаривать, – хриплым шепотом отозвался Синяка. – Я не хотел бы видеть Демера.
– Почему?
Он не ответил. Анна-Стина заметила, что он снова засыпает, и укрыла его пледом поверх рваного мехового плаща, в который он был закутан. Во всем, что связано с этим парнем, была немалая толика непонятного, но Анна-Стина Вальхейм не могла отказать в помощи тому, кто в ней нуждался.
Хильзен отсалютовал и опустил шпагу. Племянница Бракеля стояла перед ним, румяная с мороза. Она фехтовала лучше, чем можно было ожидать от молодой девушки. Норг, внимательно наблюдавший за поединком, так и сказал.
– Хорошо, что ребята не дали Бракелю утопить тебя, Амда, – добавил он с чувством. – Теперь я могу спать спокойно. Хильзен нашел, с кем драться, и не будет больше приставать ко мне.
– Свинья, – сказал Хильзен.
Норг зевнул, дружески потрепал Амду по крепкому плечу, махнул в сторону друга рукой и ушел в башню. Как только он скрылся, Амда фыркнула и провела острием шпаги по утоптанному снегу.
– Продолжим?
Хильзен покачал головой.
– Будем считать, что ты победила.
– Будем считать или победила? – Амда пристально взглянула на него.
– Победила, – улыбнулся Хильзен.
Она сунула шпагу в ножны, и они вдвоем неторопливо пошли вниз по улице. Медные украшения позвякивали в желтых косах Амды, снег хрустел под каблуками ее сапог.
Она была далека от того идеального образа невесты, который лелеял в душе юный граф. Хильзен мечтал о хрупкой нежной девушке, тонкой, как стебелек, с огромными задумчивыми глазами. Такой была на портрете его мать, Доротея фон Хильзен, умершая родами шестнадцати лет от роду.
Амда не была хрупкой, и ее серые глаза не назовешь задумчивыми и уж тем более огромными. Племянница Бракеля была сильной и крепкой и, пожалуй, слегка полноватой. Поглядывая на нее искоса, Хильзен подумал о том, что если она забросит фехтование и перестанет ходить в походы под полосатым парусом, а вместо этого начнет рожать детей, то станет просто толстой. Его удивило, что эта мысль не вызвала в нем отвращения. Амда нравилась ему такой, какой была.
Неожиданно девушка спросила:
– Помнишь, я приходила сюда с очень странным мальчиком… он был почти черный. И у него не было оружия, но он говорил, что он свободный человек.
На мгновение Хильзен ощутил легкий укол недовольства. Почему она вспомнила о Синяке?
– Зачем он тебе? – спросил Хильзен осторожно.
– Просто так… Кто он такой? Он действительно свободный человек?
Хильзен покосился на нее. Сказать правду? Все равно Синяки больше с ними нет и неизвестно, жив ли он. И все же Хильзен удержался.
– Толком не знаю. Мы подобрали его здесь, в городе. Он был очень голоден.
– Он странный, – повторила Амда, глядя себе под ноги. – У меня было постоянное ощущение, что он – не тот, кем кажется.
– Может быть, – ответил Хильзен и остановился возле небольшого каменного здания, на фасаде которого на четырех кафельных плитках был нарисован лев: круглая морда зеленая, глаза и грива желтые. Лев лежал, опустив морду на скрещенные лапы и обвив пивную кружку непомерно длинным хвостом с желтой кисточкой.
– Смотри, питейная, – удивленно сказал Хильзен, потрогав дверь.
Пригнувшись перед низкой притолокой, они вошли в маленький подвальчик с закопченными сводами. В дальнем углу тускло мерцала над стойкой керосиновая лампа. Трактирщик, толстяк неопределенного возраста с отчаянно косящими глазами, испуганно уставился на них.
Амда села на лавку за грязный стол, а Хильзен направился к стойке. Трактирщик заметался, хватаясь то за тряпку, то за стакан с обкусанными краями. В темном углу заведения копошился невидимый посетитель. Судя по шороху, он торопливо заглатывал свой завтрак, чтобы поскорее сбежать.
Хильзен ткнул в бочонок пива и показал два пальца. Два стакана были поданы с ошеломляющей быстротой. Хильзен небрежно отпихнул трактирщика, пытавшегося чмокнуть на лету его руку, и уселся за столик рядом с девушкой.
Амда с удовольствием пила пиво.
Трактирщик выбрался из-за стойки и, льстиво улыбаясь, подсунул на стол господам иссохшую воблу с пятном плесени, после чего боком, как краб, отполз обратно в недра трактира. Там навалился на прилавок грудью и с застывшей улыбкой принялся сверлить опасных посетителей глазами.
Амда взяла воблу за хвост и постучала ею о стол, после чего ловко ободрала чешую. Трактирщик продолжал улыбаться.
Допив пиво, Хильзен терпеливо ждал, пока дама покончит с воблой.
– Боги, ну и дыра, – сказала Амда, когда они выбрались на солнечный свет.
– Противно, когда тебя так боятся, – сказал Хильзен.
Амда пожала плечами.
– Они и должны нас бояться, Хильзен. Это обычное дело. Их всех трясет от страха.
– Не всех, – отозвался Хильзен. Он думал о Синяке.
Когда Синяка открыл глаза, было уже темно. Горели лампы, и несколько человек за столом, негромко переговариваясь, счищали кожуру с горячей картошки. Он пошевелился на диване, и плед упал на пол.
Ингольв поднял голову и пристально посмотрел на него.
– А, проснулся, – сказал он. – Иди, поешь.
Синяка сел на диване. Голова у него гудела и кружилась. Шатаясь от слабости, он добрался до стола. Ему никто не помогал.
Затем несколько минут Вальхейм и его сестра деликатно не замечали, как Синяка поспешно заталкивает в рот картофелину, не потрудившись ее очистить, и давится. Когда он поперхнулся, Анна-Стина молча придвинула к нему кувшин с теплой водой. Он пил долго, громко глотая. Потом обтерся рваным рукавом и посмотрел на хозяйку виновато и благодарно. И этот взгляд сразу же искупил в глазах Анны-Стины все его отвратительные манеры.
Ингольв негромко сказал:
– Я хотел бы тебя спросить кое о чем, Синяка.
Анна-Стина укоризненно качнула головой, но брат не обратил внимания на этот слабый протест.
– Где ты был все это время?
– У Завоевателей, – ответил Синяка и в упор посмотрел на капитана. Он не собирался лгать этому человеку.
Ингольв поднял левую бровь, но больше своих чувств никак не выразил и спросил совсем о другом:
– Зачем же ты тогда вернулся?
– Господин капитан, – сказал Синяка, – я не помню, как оказался у вас. Я был немного болен.
– Как я могу верить тебе?
– Он говорит правду, господин Вальхейм, – прозвучал голос Демера, и купец третьей гильдии вышел из кухни.
При виде его Синяка вздрогнул и побледнел; губы его посерели. Анна-Стина отметила это про себя с удивлением.
– Это исключительно искренний молодой человек, – продолжал между тем Демер как ни в чем не бывало. – Порядочный и, кажется, даже сострадательный. Почему вы смотрите на меня волком, милый юноша?
– Вы знаете, почему, – ответил Синяка.
– Из-за нападения на склад городской магистратуры, да? Видите ли, на войне как на войне, мой друг. Вы ведь солдат, и я думал, вам не нужно объяснять такие элементарные вещи. Я в некотором роде заговорщик, а для успеха нашего дела оружие необходимо.
– Вы положили там человек пятнадцать своих, – сказал Синяка. – Я видел.
– Потери неизбежны, – равнодушно ответил Демер. – Зато есть оружие.
– Это вы изуродовали тела убитых? – спросил его Синяка совсем тихо.
Демер и не думал отпираться.
– Это нанесло врагу моральный ущерб, – сказал он невозмутимо. – Я поступил совершенно правильно.
– Вы грязный и жестокий человек, – помолчав, сказал Синяка. – Мне не следовало помогать вам.
Купца третьей гильдии не смутило и это.
– Все, что я делаю, я делаю из добрых побуждений, мой друг. И уж вам с вашими выдающимися способностями не к лицу оставаться в стороне. Включайтесь в борьбу. Я с удовольствием взял бы вас в отряд. Если вы можете проходить сквозь стены, значит, вы могли бы застать гарнизон врасплох…
– Перебить спящих, – сказал Синяка довольно резко и вдруг представил себе детскую немытую рожицу Хилле с приоткрытыми во сне пухлыми губами. Вы это имели в виду?
– Если угодно, то да, – кивнул Демер с той спокойной деловитостью, от которой у Анны-Стины мороз пошел по коже. – Но если вам это не по душе… Скажите, друг мой, вы можете превращать людей в камни?
Синяка поглядел на него в упор, и Демеру вдруг показалось, что в левом глазу у него два зрачка.
– Могу, – ответил он после долгой паузы.
– Дурак, – пробормотал Демер и поспешно отодвинулся.
Наступило неприятное молчание. Потом Ингольв резко спросил:
– Что вы тут оба несете?
Усмехаясь, Демер опустил голову. Он знал, что Синяка скажет своему бывшему командиру правду, и что капитан ему не поверит.
– Я последний в роду ахенский магов, – сказал Синяка. – Вчера, скорее всего, я прошел сквозь дверь, даже не заметив, что она заперта. Но убивать беспомощных людей, как предлагает господин Демер, я не стану даже ради родного города.
Брат и сестра быстро переглянулись. Сумасшедших и юродивых они просто не переносили.
Синяка сидел, не шевелясь. Ему было не по себе. Никогда в жизни приютский мальчик не думал, что будет сидеть за одним столом с человеком знатного рода.
– Вы решили, что я свихнулся? – спросил Синяка.
Близнецы, как по команде, отвели глаза.
Демер тихо засмеялся.
– Они тебе не верят, друг мой, – сказал он. – Только я, я один тебе верю.
– Зато я вам не верю, господин Демер, – отрезал Синяка.
Анна-Стина тронула его за плечо.
– Почему ты не давал о себе знать? – мягко спросила она. – Мы думали, что с тобой что-то случилось. Ты был в плену?
Синяка покачал головой и сознался, нерешительно улыбаясь:
– Я мог вернуться к вам, госпожа Вальхейм, и много раз хотел это сделать. Видно, потому ноги и принесли меня сюда, когда я перестал соображать. Просто… Зачем вам лишний рот?
Ингольв встал рядом с сестрой и обнял ее за плечи. Они и вправду были очень похожи. Глядя на них, Синяка вдруг до конца осознал то, что говорил ему Торфинн о закате старого Ахена. Вот перед ним двое, мужчина и женщина, которые никогда не смирятся с уничтожением великого города. Сострадательные и мужественные, они – лучшее, что осталось от вольного Ахена. Но Белая Магия, хранившая город столько веков, бросила его на произвол судьбы, и эти люди верят только в собственные слабые силы и еще в то оружие, которое добыли грязные руки Демера во время ночного налета на склады городской магистратуры.
Незаметно Синяка прижился в доме на улице Черного Якоря. Спал он на кухне, где Анна-Стина по его просьбе постелила возле печки старый матрас. Демер поселился в гостиной. Синяка откровенно сторонился его и явно не желал иметь с ним ничего общего. Впрочем, бывший купец третьей гильдии часто уходил из дома и иногда отсутствовал по нескольку дней.
Жизнь постепенно входила в новую колею. Из разговоров мужчин Анна-Стина знала, что они собираются поднять мятеж, перебить гарнизон – а там будь что будет. Вальхейм был убежден в том, что их попытка обречена на провал, но изменил бы себе, если бы не говорил по этому поводу: "По крайней мере, никто не упрекнет нас в том, что мы не пытались".
Как относился к происходящему Синяка, она не знала. Он почти все время молчал и только помогал ей по хозяйству.
В один из холодных зимних дней встречая Анну-Стину у черного хода и принимая из ее озябших рук ведро с водой, Синяка с горечью заметил:
– Такими руками разве воду носить? Другой раз вы меня посылайте, госпожа Вальхейм.
Не дав ей возразить, он потащил ведро на кухню, где капитан Вальхейм колол на растопку фамильную мебель. Синяка вылил воду в большой чан и поставил его на огонь.
В доме давно уже не было соли. Выручала старая бочка, в которой когда-то солили на зиму огурцы. Синяка вываривал щепки, нарубленные из этой бочки, и добавлял соленую до горечи воду в суп из картофельной шелухи.
Ингольв с силой обрушил топор на добросовестно сработанный ящик комода с медными ручками. Старое дерево великолепно горело, и потому комод пошел на растопку.
– Пожалели бы мебель, – сказал Синяка. – Давайте я лучше сарай разломаю. Тут по соседству есть один.
– А что ее жалеть? – беспечно отозвался Ингольв. – На наш короткий век хватит.
Синяка открыл крышку кастрюли, и оттуда повалил густой пар.
– Пусть еще поварится, – сказал Ингольв.
– Я горчицы положу, – сказал Синяка. – Тогда будет такой запах, будто с мясом.
Синяка полез на полку и поковырял щепкой в банке с засохшей горчицей, после чего опустил щепку в кастрюлю.
– Откуда ты это взял, а?
– Так делал повар у нас в приюте.
Ингольв выпрямился, держа топор в опущенной руке.
– Давно хотел спросить тебя, почему ты вырос не в обычном сиротском доме?
– Я неполноценный, – спокойно сказал Синяка.
– Позволь тебе не поверить, – возразил Ингольв. – Сколько я ни смотрю на тебя, парень, ничего в тебе неполноценного не вижу.
– А вы искали? – усмехнулся Синяка и с удовольствием заметил, что капитан слегка покраснел.
– Искал, – ответил он хмуро.
Синяка рассмеялся.
– И не нашли?
– И не нашел.
Ингольв заметно разозлился. Он тюкнул топором менее удачно и заехал себе по ногтю большого пальца. Усевшись на корточки, Ингольв мрачно принялся смотреть, как ноготь чернеет прямо на глазах. Синяка подсел к нему.
– Можно я посмотрю, господин капитан?
Ингольв сунул руку ему под нос.
– Вот черт, теперь дня два пальцем будет не пошевелить.
Синяка встал и взял топор. Несколько минут он сражался с ящиком, пока Ингольв не решил снять с плиты бурно кипящий суп. В тот же миг больной палец, о котором он забыл, подвел его; Ингольв выронил кастрюлю, и крутой кипяток обварил ему колени. Слезы сами собой брызнули у него из глаз. Он расставил ноги пошире и тихо, со стоном, принялся ругаться.
Синяка, не раздумывая, бросил топор, схватил ведро и окатил ноги капитана холодной водой. Тот взвыл, потом тяжело задышал и посмотрел на Синяку глазами, полными боли. Синяка ножом разрезал на нем штаны и осторожно принялся снимать их лоскутьями с колен Вальхейма. Тот тихонько шипел от боли, но терпел. Один лоскут Синяка снял вместе с куском кожи, и тогда Ингольв беззвучно заплакал.
Подняв глаза от обваренного колена, Синяка вдруг увидел бледное лицо Анны-Стины. Она прибежала на шум и теперь стояла в дверях кухни. Ингольв тоже смотрел в ее сторону.
– Все в порядке, мама Стина, – сказал он. – Только вот плохо, что супа больше нет.
– Ничего, мы еще не успели его посолить, – утешил, как мог, Синяка.
Ингольв криво усмехнулся.
– А ты, брат, весельчак.
Вместо ответа Синяка наклонился и принялся разглядывать рану. Потом потрогал рукой. Анна-Стина содрогнулась.
– Руки! – крикнула она. Синяка вскинул голову. – Руки грязные, ты с ума сошел! Весь чумазый, в золе! Отойди от него немедленно.
Синяка повиновался с видимым равнодушием.
Она решительно схватила ведро.
– Ингольв, сиди здесь. Сейчас я принесу воды, согрею кипяток, приготовлю чистое полотно. Все будет в порядке. А вечером сбегаю к Ларсу, он что-нибудь придумает.
До колодца было недалеко. Она даже не набросила на плечи шаль. Обычно ей нравилось выбегать на мороз с непокрытой головой, чувствовать, как холод пропитывает одежду и волосы, а потом возвращаться домой, к теплой печке. На этот раз она спешила. Ожог – дело очень серьезное. Демер не захочет переносить сроки восстания. Но без Вальхейма, единственного профессионального военного среди заговорщиков, они обречены. Впрочем, они и так были обречены, но присутствие капитана давало малую надежду на успех, хотя бы временный.
Чтобы лучше заживало, нужен жир, соображала Анна-Стина, пробегая по дорожке, а где его сейчас достанешь?
Как только дверь за Анной-Стиной захлопнулась, Синяка заговорил.
– Теперь молчите и терпите, господин капитан. Я не знаю, будет ли вам больно, потому что никогда еще никого не лечил. По правде говоря, я даже не пробовал этого делать, но уверен, что умею. Вам нельзя оставаться с ожогом.
– Без тебя знаю, – проворчал Ингольв. В глубине души он был уверен, что парнишка опять чудит, но сил возражать у него не было.
Синяка на мгновение прикрыл глаза, потом двумя ладонями коснулся ожога на колене Вальхейма, и больше ни один, ни другой ничего не помнили.
Когда Анна-Стина взлетела по черной лестнице, несколько раз плеснув водой из ведра, и отворила дверь на кухню, ее брат и Синяка спали прямо на полу, рядом с лужей, среди щепок и золы. Оба лица – бледное и смуглое были смертельно усталыми, будто эти двое не отдыхали по меньшей мере неделю. Синяка во сне беспокойно вздрагивал, Вальхейм вытянулся неподвижно, как труп.
Анна-Стина поставила ведро на скамью и наклонилась над братом, желая поближе взглянуть на его колено.
Ожог уже затянулся тонкой розовой кожей.
Анна-Стина опустилась на лавку рядом с ведром. Ноги отказывались держать ее. С суеверным страхом она уставилась на Синяку, и губы у нее задрожали. Она поняла вдруг, что Демер знал, что говорит, когда намекал на синякины странности. "Но ведь колдунов не бывает, – в смятении подумала она. – А если и бывают, то разве они такие?"
Синяка заметался и вдруг сильно ударился головой об угол плиты. Он грязно выругался и открыл глаза.
– Я спал? – спросил он очень громко и, как показалось Анне-Стине, испуганно.
Она кивнула.
Он сел, потер затылок, высморкался двумя пальцами и вытер их о полено. Потом вспомнил о том, что на него смотрит госпожа Вальхейм, и пробормотал извинение.
Она глубоко вздохнула и поднялась с лавки.
– Давай перенесем его на кровать, – сказала она, кивая в сторону Вальхейма. – Помоги мне.
– Входи, брат долгожданный, – величественно произнес Ларс Разенна.
В избушку Великого Магистра бочком протиснулся великан Пузан. Он еще не до конца привык к высокопарной манере обхождения, принятой в среде Ордена, и потому смущался.
– Садись, – продолжал Разенна, выкатывая ногой из-под стола тяжелый чурбан. Великан поставил чурбан и уселся, прилежно сложив на коленях огромные лапы.
– Ты пришел кстати, брат долгожданный, трапеза поспела.
– Ему бы человечинки, брат кормилец, – вставил Тагет, свешиваясь с печки. – А ты его зайчатиной потчуешь.
– Молчи, брат недомерок, – беззлобно огрызнулся Ларс.
Тагет подскочил в ярости, стукнувшись макушкой о низкую закопченную балку.
– Издеваешься над Уставом? Высмеиваешь Орден? Смотри, Разенна…
Боги, сидевшие рядком на лавке против Великого Магистра, нервно заерзали. Видно было по всему, что им очень хочется поддержать оппозицию в лице маленького демона, но не решаются они. Против Ларса, как известно, не попрешь, потому как потомок этрусских царей и нравом бывает свиреп.
Тагет сполз с печки и самым первым запустил пальцы в общую кастрюлю, выбирая кусочек поинтереснее.
– Тагет, нельзя ли потише, – сказал Сефлунс, забрызганный соусом.
Демон проигнорировал это замечание с поразительным равнодушием. Он деловито обкусал заячью ножку и, как бы между прочим, сказал:
– А я знаю, почему наш дорогой магистр стал злее, чем ядовитая жаба с Черного Болота.
Ларс усмехнулся и отправил в рот основательный сноп кислой капусты.
– Влюбился наш Ларс, – безжалостно продолжал Тагет, – и не знает, бедняга, что ему делать.
Разенна смутить себя не позволил.
– А ты, конечно, знаешь.
– А я, представь себе, знаю, – объявил Тагет. – Я, если хочешь знать, во время проведения рекогносцировки утащил у тролльши Имд ее полное собрание шпаргалок, именуемое "Книгой заговоров и заклинаний".
– Форточник, – сказал Ларс с оттенком восхищения в голосе. – А ну, почитай братьям долгожданным, что там написано.
Тагет поучающе поднял сухонький пальчик.
– Ибо щекочущая нервы беседа много способствует пищеварению, процитировал он из Устава, после чего обтер об одежду пальцы и полез на печку за книгой. Через минуту он высунулся снова и захрустел старыми страницами. Спустя некоторое время он уяснил себе содержание прочитанного и изрек:
– Древний маг Сунтаппур делит мужчин на семь типов. – Он похрустел еще немного толстой пожелтевшей бумагой и объявил замогильно: – Да, Ларс, ты у нас "ципунда".
Разенна подавился капустой, но справился с собой, поднялся, сохраняя достоинство, и подошел поближе к Тагету, развернув корпус так, чтобы тому лучше была видна его мускулатура. На маленького демона эта демонстрация силы не произвела ни малейшего впечатления.
– А что тут такого? – сказал он невозмутимо. – Ципунда – это, поверь мне, еще не самое худшее. Послушай, что у старухи написано: "Обладает интеллектом, способен управлять людьми, требует к себе внимания, тщеславен, любит командовать, навязывать свое мнение, двуличный…" Ты слушай, Ларс, слушай, старуха правду пишет…
– Я сейчас тебе покажу ципунду, – сказал Разенна. – Двуличного и тщеславного. И очень-очень жестокого и беспощадного, учти.
– Ну ладно, не хочешь слушать правду, дело твое, Ларс. Ты магистр, тебе виднее. Давай я советы почитаю. Тут все сказано о том, как ее приворожить.
Разенна смирился. Когда на демона накатывало, лучше было покориться и дать ему высказаться. В противном же случае пришлось бы применять грубую физическую силу, а учинять над Тагетом насилие было бы негуманно и не отвечало бы интересам Ордена. Поэтому Ларс присел на скамью рядом с богами и принялся уничтожать тушеного зайца, в то время как Тагет читал с выражением:
– "Выкопать корень сосны примерно в локоть длиною, лицом на восток, под звездою Истарь. Высушить оный и в мелкую стружку искрошить без изъятия. Добавить полстакана своей крови жильной, взятой от надреза серебряным ножом. В фарфоровый сосуд, смешавши между собою, залить и на медленном огне дать закипеть при полной луне на исходе часа коровы. Небольшой гвоздь поместить в смесь сию и пусть лежит так. В пятницу же выбрать момент и вбить оный гвоздь в порог дома, где предмет пылкой страсти споспешествует бысть."
– Вот это да! – простодушно сказал великан и посмотрел на свои руки, на которых вздувались мощные синие вены.
Тагет неодобрительно дернул носом, но от комментария воздержался.
– А вот еще здорово. Ты слушай, Ларс, внимательно. Запоминай. Тебе без магии все равно не видать Анны-Стины…
– Убью, – невыразительным голосом сказал Ларс.
– "Возьмите глаз старой жабы, причем чем больше бородавок на жабе сией обретается, тем для целей ворожбы и приворота драгоценнее. Поместите в рюмку и залейте крепким напитком, сиречь самогоном. Дайте так постоять седмицу, а на исходе седьмого дня в час тигра положите туда лепестки роз, шишки сосновые числом общим девять, и в полночь окропите все это мочой черного кота…"
– А кота на руках держать или мочу заблаговременно в бутылку налить? – заинтересовался великан.
– Здесь не сказано. Не перебивай, Пузан. "Глядя строго на восток и отнюдь не опуская глаз, повторить десять раз волшебные слова ким-ким-дуем-дым".
– И баба твоя, – басом вставил Фуфлунс.
Великий магистр посмотрел на него, но промолчал.
– А мне понравилось, – сказал Сефлунс. – Отличная форма кормежки, брат кормилец, спасибо тебе и поклон низкий. Чтение вслух эзотерической литературы способствует усвояемости зайчатины…
– Между прочим, мы собрались здесь не для того, чтобы читать вслух эзотерическую литературу или усваивать зайчатину, – сказал Ларс. – Это так, попутные занятия. Лично меня беспокоит Торфинн. Он самовольно поселился на землях Ордена, никого не кормит и ни к кому не входит в дом братом долгожданным. Разведка доносит, что Торфинн впал в жесточайший запой. При его магической силе это может иметь непредвиденные последствия.
– А чего, – подал голос великан, – по мне так все просто. Гнать Торфинна надо. Я у него в замке двести лет на цепи сидел, претерпел от его рук немало и точно вам скажу, братья кормильцы-поильцы-спать-уложильцы: второго такого злыдня на свете нет…
Тагет с печки поддержал предыдущего оратора.
– Верные слова, брат Пузан. От него одни только пакости и неприятности. Ясновидение кто замутняет? Отчего, спрашивается, помехи? Ответ один: Торфинн и только он! Давеча вот поглядел в магический кристалл, полюбопытствовал, как там в Ахене, а в кристалле, в темных его глубинах, понимаешь ли, ничего не видать: муть одна.
Фуфлунс сказал злорадно:
– Муть, потому что третьего дня на этот кристалл Сефлунс щи пролил. Так и без всякого Торфинна помехи начнутся.
Сефлунс, побагровевший от несправедливого поклепа, раскрыл уже было рот, чтобы разразиться возмущенной тирадой, но тут великан заворочался за столом, гулко прокашлялся и сказал:
– Дозвольте, еще скажу.
– Говори, – величественно разрешил Тагет. Ларс Разенна покосился в сторону печки, однако промолчал. Подбодренный таким образом, великан продолжал:
– Нам Синяка нужен. Он великий. Он могущественный.
– Кто могущественный? Этот хлюпик? – презрительно фыркнул Фуфлунс. Как же, лечили! Убожество приютское! Мы, хвала Вейовису, видели вблизи, на что он годен. Ни на что он не годен. Верно я говорю, Сефлунс?
Но Сефлунс, еще не простивший собрату-богу заявления насчет пролитых щей, мрачно отмолчался.
– Синяка погряз в людских делах, – задумчиво сказал Тагет. – Магу и чародею такого уровня не должно жить на людях. И уж тем более, незачем их жалеть. Они еще начнут приставать к нему с просьбами погадать и прочими глупостями… Людям только дай воли – на голову сядут.
В этот момент за рекой Элизабет, далеко в городе, грохнул взрыв. Сотрапезники замерли, прислушиваясь.
– Вот, пожалуйста, наглядный пример, – неодобрительно сказал Фуфлунс. – Все не могут успокоиться.
– Тихо! – рявкнул Ларс.
В тишине стали слышны выстрелы. Магический кристалл, несмотря на замутненность ясновидения, звуки передавал хорошо. Запертый в сундуке, он гремел, трещал и подскакивал, как живое существо.
– Это уже серьезно, – заметил Великий Магистр, снимая со стены бинокль и карабин. – Пока мы тут совещаемся, они там разнесут Ахен к чертям. Я на скалу.
Он выдернул из-под Тагета теплое одеяло, набросил его себе на плечи, как плащ, и вышел из избушки под холодный северный ветер.