Маришка сидела на кухне. Читала газету, шевеля губами. На коленях лежало забытое вязание. В кухне пахло котлетами.
Я постоял на пороге, не раздеваясь. Привыкал. – Васька спит? спросил я наконец.
Она молча кивнула.
Я снял кроссовки и на цыпочках прошел в свой закуток. Поставил сумки, но разгружать не стал. Они могли потерпеть и до утра. Васька сопел на диване, с головой завернувшись в одеяло, наружу торчала взъерошенная макушка. "Я дома. Дома… Ничего не исправить, ничего не вернуть. Значит, буду жить по-прежнему. Если получится. Если не станет ниллган Змиулан по каждому пустяку отпихивать историка Славу Сорохтина железным локтем и обнажать меч". Я залез в тумбочку и вытащил папку из фальшивого крокодила. Провел по туго натянутой застежке пальцем. "Сожгу. Зачем оно мне? Кому вообще это пригодится? Приключения холодного разума… Мне, к примеру, не пригодилось. Стало быть – к черту. Как-нибудь проживем без социальных провокаций". Я взвесил папку на ладони. И спровадил на прежнее место.
– Котлеты будешь? – театральным шепотом спросила за моей спиной Маришка.
– Не хочу.
– Тогда я сплю.
Я оглянулся. Она, уже умытая, намазанная кремами, сидела на краешке постели и заводила будильник. Ночник над ее головой превращал тонкую сорочку в эфирное облако.
– Подожди спать, – произнес я.
…Где-то посередине ночи, когда не сохранилось больше сил ни на что, и голова ее лежала на моем плече, а моя ладонь – на ее теплом животе, Маришка сказала:
– Это не ты.
– А кто же? – усмехнулся я, внутренне напрягшись.
– Кто-то другой. Инопланетное чудище. "Обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй". Прикинулось тобой. Влезло в тебя, словно в костюм. Как в кино.
– Почему, Мариша?!
– Да ты весь как из камня! – воскликнула она шепотом и стукнула меня кулачком по груди.
– Тебе показалось, – пробормотал я растерянно. – А то, что было… тоже показалось?
Кто мог все предусмотреть? Я молчал, лихорадочно подыскивая правдоподобное объяснение внезапным физическим переменам в своем облике. И никак не находил. Я ушел из дома одним, а вернулся совершенно другим. Даже мой паспорт лгал: судя по нему, мне натикало тридцать шесть, а на самом-то деле было почти на полтора года больше.
– Просто ты от меня отвыкла, – выдавил я наконец, сознавая, что ни для какого вида логики это не аргумент.
Прежде чем Маришка открыла рот, чтобы возразить, ко мне вернулись силы. И все возобновилось.
…Нунка всегда кидалась на меня очертя голову, зажмурясь, как дикая кошка. Оанууг тихонько поджимала под себя ноги, аккуратно садилась, а потом также аккуратно укладывалась на бочок, не отрывая от меня сверкающих глаз. У Маришки все было иначе. Нунка вонзала в меня сведенные пальцы, оскалив зубы, невнятно вскрикивая, захлебываясь, будто хотела взорвать меня, как бомбу, и на мне же подорваться. Оанууг молчала, только дышала часто-часто, пока не сбивалась на всхлипы. У Маришки все было по-другому. Нунка испускала долгий протяжный крик, запрокинув искаженное лицо, мокрое не то от пота, не то от слез. Оанууг внезапно обвивалась вокруг меня жаркой смуглокожей змеей и надолго застывала, ни за что не размыкая объятий первой. У Маришки все было не так…
– …Давай родим девочку, – сказала жена моя Маришка под утро.