Кора увидела белое кровяное тельце почти в то же время, что и Мичелз.
– Смотрите! – закричала она в ужасе.
Они остановились и обернулись назад.
Белое кровяное тельце было ужасающим. Оно было в 5 раз больше "Протеруса" по диаметру, наверное, даже больше – гора молока без оболочки, просто пульсирующая протоплазма, если смотреть со стороны.
Его большое, разделенное на доли ядро с содержимым молочного оттенка выглядело как злобный несимметричный глаз, а форма всего чудища менялась каждое мгновение. Часть его выпятилась по направлению к "Протерусу".
Грант инстинктивно бросился к кораблю.
Кора схватила его за руку.
– Что вы собираетесь делать, Грант?
– Спасти его невозможно, – взволнованно сказал Дьювал. – Вы только напрасно погибнете.
Грант яростно помотал головой.
– Я думаю вовсе не о нем, а корабле!
– И корабль вы тоже спасти не сможете, – печально сказал Оуэнс.
– Но мы можем вытащить его наружу, где он сможет увеличиваться, не причиняя вреда. Послушайте, даже если его раздавит белое кровяное тельце, даже если он будет расчленен на отдельные атомы, каждый из этих миниатюризированных атомов деминиатюризируется, они уже сейчас деминиатюризируются. Какое имеет значение, будет ли Бенеш убит целым кораблем или кучей обломков?
– Вы не можете вытащить корабль, – сказала Кора. – О, Грант, не умирайте! После всего, что было… Пожалуйста!
Грант улыбнулся.
– Поверьте, Кора, у меня есть достаточно причин не умирать. Вы трое продолжайте двигаться, дайте мне только возможность произвести один научный эксперимент.
Он поплыл назад. При приближении к чудовищу его сердце забилось. За ним вдали были такие же, но ему было нужно только это, поглотившее "Протерус".
С близкого расстояния он мог рассмотреть его поверхность. Четко обрисовывался контур одной из частей, а внутри были видны гранулы и вакуоли – сложный механизм, настолько сложный, что биологи до сих пор детально не изучили его, и умещающийся весь в одном микроскопическом кусочке материи.
"Протерус" теперь был полностью поглощен им – изломанная темная тень внутри вакуоли. Гранту показалось, что на мгновение он увидел в куполе лицо Мичелза, но это, наверное, была только игра воображения.
Грант находился на вздымавшейся огромной поверхности, но как привлечь внимание этой штуки? У нее не было ни глаз, ни чувств, ни сознания, ни цели.
Это был автомат из протоплазмы, созданный для реагирования на определенные виды повреждений.
Как? Грант не знал. Белое кровяное тельце могло распознать находившееся по близости от него бактерии. Он знал, что это происходило на клеточном уровне. Оно узнало, что "Протерус" находится поблизости от него, и отреагировало на это, проглотив его.
Грант был намного меньше "Протеруса" и намного меньше бактерий даже сейчас.
Стал ли он достаточно велик, что бы быть замеченным?
Он вынул нож и глубоко всадил его в находившееся перед ним вещество, а потом сделал разрез книзу.
Ничего не случилось, никакого потока крови, так как в белом кровяном тельце не было крови.
Потом в месте повреждения оболочки медленно стала выдавливаться внутренняя протоплазма, а эта часть оболочки разошлась.
Грант ударил снова. Он не хотел убить его, да он и не думал, что может это сделать при его нынешних размерах. Но это был способ привлечь его внимание.
Он отплыл немного в сторону и с возрастающим волнением заметил, что в стенке образовался выступ, направленный в его сторону.
Он отплыл дальше, и выступ последовал за ним.
Он был замечен. Он не мог бы сказать, как это было сделано, но белое кровяное тельце со всем своим содержимым следовало за ним.
Теперь он поплыл быстрее. Белое кровяное тельце следовало за ним, но, как и надеялся Грант не быстро. Грант понял, что оно не приспособлено для быстрого передвижения, что оно двигается как амеба, выпучивая часть своего содержимого, а затем переливая себя в этот выступ. В обычных условиях оно воевало с неподвижными объектами, с бактериями и посторонними неживыми осколками. Для них его амебообразное движение было достаточно быстро. Теперь оно имело дело с объектом, способным мчаться прочь от него.
Грант надеялся, мчаться достаточно быстро.
С нарастающей скоростью он поплыл к остальным, которые все еще не уходили, наблюдая за ним.
– Пошли, – сказал он, тяжело дыша. – Я полагаю, оно следует за мной.
– Как и другие, – сурово заметил Дьювал.
Грант посмотрел вокруг. Вдалеке все кишело белыми кровяными тельцами. То, что заметило одно, заметили все.
– Как…
– Я видел, как вы ударили его ножом, – сказал Дьювал. – Когда вы повредили его, некоторые химические вещества попали в кровь и привлекли белые кровяные тельца со всех соседних областей.
– Тогда, ради бога, плывем!
Бригада хирургов сгрудилась вокруг головы Бенеша. Картер и Рейд наблюдали за ними сверху. Настроение черной депрессии Картера еще более усилилось.
Все было кончено. И все напрасно.
– Генерал Картер! Сэр!
Голос был резким и настойчивым, дрожащим от волнения.
– Да?
– "Протерус", Сэр! Он движется!
– Остановите операцию! – завопил Картер.
Все члены бригады хирургов вздрогнули и удивленно посмотрели вверх.
Рейд схватил Картера за рукав.
– Это движение может быть просто следствием постепенно ускоряющейся деминиатюризации. Если не извлечь их сейчас, они подвергнутся опасности нападения белых кровяных телец.
– Какого рода движение? – крикнул Картер. – Куда они направляются?
– К оптическому нерву, Сэр.
Картер со свирепым видом повернулся к Рейду.
– Куда это они идут? Что это значит?
Лицо Рейда посветлело.
– Это означает непредвиденный выход, о котором я не подумал. Они направляются к глазу и выйдут через слезный проток, они могут успеть. Они могут выйти из него, в крайнем случае, повредив один глаз. Эй, кто-нибудь принесите предметное стекло от микроскопа! Картер, сойдемте вниз!
Оптический нерв представлял собой связку волокон, похожих на гирлянду сосисок.
Дьювал приостановился, чтобы всунуть руку в стык между двумя такими "сосисками".
– Узел Канвера, – сказал он.
Он был изумлен.
– И я трогаю его.
– Не трогайте его, – сказал Грант, задыхаясь. – Плывите.
Белые кровяные тельца были вынуждены преодолевать плотную сеть из волокон, а для них это было не так легко, как для пловцов.
Они протиснулись в промежуточную жидкость и выпучивались в пространство между плотно переплетенными нервными волокнами.
Грант с волнением следил, гонится ли еще за ними то самое белое кровяное тельце, в котором был "Протерус". Он больше не мог его разглядеть. Если он и находился внутри ближайшего тельца, то, очевидно, так глубоко погрузился в его вещество, что не был виден.
Если же лейкоцит позади них не был тем самым лейкоцитом, то Бенеш мог погибнуть, несмотря ни на что.
Всюду, куда не попадал луч от фонарей на шлемах, на нервных волокнах вспыхивали искры и двигались назад со все возрастающей скоростью.
– Световые импульсы, – пробормотал Дьювал. Глаза Бенеша не полностью закрыты.
– Все вокруг несколько уменьшается в размерах, – сказал Оуэнс. – Вы не заметили?
– Я заметил, – кивнул Грант.
Белое кровяное тельце казалось только половиной того чудовища, каким оно только что представлялось ему, если это было оно.
– Нам плыть еще несколько секунд, – сказал Дьювал.
– Я не могу больше! – крикнула Кора.
Грант развернулся и поплыл к ней.
– Я уверен, что вы можете. Мы уже в глазу. Только расстояние не более капли слезы отделяет нас от места, где мы будем в безопасности.
Он обнял ее за талию и потащил за собой, забрав у нее из рук лазер и блок питания.
– Пройдем через это, и мы будем в слезной протоке, – сказал Дьювал.
Они были уже достаточно велики, чтобы почти заполнить промежуточное пространство, в котором плыли. По мере того, как они росли, их скорость возрастала, и лейкоциты выглядели значительно менее страшными.
Дьювал ударом ноги вскрыл стенку мембраны, к которой они подошли.
– Пролезайте, – сказал он. – Мисс Петерсон, вы первая.
Грант подтолкнул ее и сам последовал за ней. Потом Оуэнс и, наконец, Дьювал.
– Мы вышли из тела, – сказал Дьювал со сдерживаемым волнением.
– Обождите, – сказал Грант. – Я хочу, чтобы лейкоцит тоже вышел. Иначе…
Он подождал некоторое время, а потом испустил торжествующий крик.
– Вот оно! И, слава богу, это именно то!
Белое кровяное тельце просочилось через отверстие, пробитое ботинком Дьювала, но с трудом.
"Протерус" или его разбитые обломки ясно просвечивали через его содержимое.
Корабль увеличился настолько, что составлял почти половину лейкоцита, и бедное чудовище почувствовало неожиданный приступ несварения желудка.
Оно, однако, стойко сражалось. Будучи однажды настроенным на преследование, оно не могло делать ничего другого.
Трое мужчин и женщина плыли вверх по роднику поднимающийся жидкости. Лейкоцит, еле двигающийся плыл вместе с ними.
Гладкая закругленная стенка с одной стороны была прозрачной. Это была прозрачность не такого типа, как у тонкой стеки капилляра, а настоящая прозрачность. Не было никаких признаков клеточных мембран, Ядер.
– Это роговая оболочка, – сказал Дьювал. – Вторая стенка – нижнее веко. Нам нужно уйти достаточно далеко, чтобы при полной деминиатюризации не нанести повреждений Бенешу, и у нас есть только 6 секунд на это.
Прямо вверху, довольно высоко в их все еще крошечном масштабе, была горизонтальная щель.
– Через нее, – сказал Дьювал.
– Корабль на поверхности глаза! – раздался ликующий возглас.
– Хорошо, – сказал Рейд. – Правый глаз.
Техник с предметным стеклом низко склонился над закрытым глазом Бенеша и установил лупу. Медленно, с помощью чувствительного зажима, он осторожно зажал нижнее веко и оттянул его вниз.
– Это здесь, – тихо сказал он. – Как соринка.
Он искусно подставил предметное стекло к глазу, и капля слезы с соринкой упала на него.
– Если что-то можно увидеть невооруженным глазом, то оно очень быстро станет намного больше. Все разбежались!
Техник, колеблясь между спешкой и необходимостью соблюдать осторожность, опустил предметное стекло на пол комнаты и пошел прочь быстрыми шагами.
Сестры быстро выкатили операционный стол через двойную дверь, и с поразительно возрастающей скоростью соринка на предметном стекле увеличилась до нормальных размеров.
Трое мужчин, женщина и куча металлических обломков, скрученных и изъеденных, появились там, где минуту назад ничего не было.
– Восемь секунд в запасе, – пробормотал Рейд.
– А где Мичелз? – вдруг спросил Картер. – Если Мичелз еще в Бенеше…
Он побежал за исчезнувшим операционным столом с внезапно возникшим снова ощущением неудачи.
Грант снял шлем и жестом остановил его.
– Все в порядке, генерал. Это все, что осталось от "Протеруса", а в нем вы найдете то, что осталось от Мичелза. Наверное только органическое желе с обломками костей.
Грант все еще не мог приспособиться к настоящему, реальному миру. Он проспал с несколькими перерывами 15 часов и проснулся, удивляясь окружающему его свету и пространству.
Он завтракал в постели, рядом сидели улыбающиеся Картер и Рейд.
– Остальным тоже оказывается такое же внимание? – спросил Грант.
– Все, что можно приобрести за деньги, во всяком случае, на некоторое время, – ответил Картер. – Оуэнс – единственный, кому мы разрешили уехать. Он хотел побыть с женой и детьми, и мы освободили его, но только после того, как он представил нам краткий отчет обо все происшедшем. Выходит, Грант, что вы для успеха миссии сделали больше, чем кто-либо другой.
– Если вы пожелаете руководствоваться отдельными пунктами – может быть, – сказал Грант. – Если вы захотите представить меня к медали или повысить в должности, я соглашусь. Если вы хотите предоставить мне годовой отпуск с оплатой, я соглашусь еще быстрее. В действительности, однако, миссия могла бы провалиться при отсутствии любого из нас. Даже Мичелз достаточно эффективно вел нас – большей частью.
– Мичелз, – задумчиво произнес Картер. – Эти подробности относительно него, как вы знаете, не для печати. По официальной версии он погиб при исполнении служебных обязанностей. Не будет ничего хорошего, если станет известно, что в ОМСС пробрался предатель. И я не знаю, был ли он в действительности предателем.
– Я достаточно знаю его для того, чтобы сказать, что он не был им, сказал Рейд. – Не был в обычном смысле этого слова.
Грант кивнул.
– Я согласен. Он не был книжным злодеем. Он потратил время на то, чтобы надеть на Оуэнса гидрокостюм, прежде чем вытолкнуть из корабля. Он хотел, чтобы Оуэнса убили лейкоциты, но сам сделать этого не мог. Нет, я думаю, он действительно хотел сохранить в тайне принцип неограниченной миниатюризации ради, как он говорил, блага человечества.
– Он был полностью на стороне мирного использования миниатюризации, сказал Рейд. – И я тоже. Но какое благо она принесла бы…
– Вы имеете дело с разумом, который стал невольно нелогичным, прервал его Картер. – Ведь мы сталкиваемся с такими вещами с тех пор, как изобрели атомную бомбу. Всегда находятся люди, которые думают, что если какое-либо новое открытие, причастное к чему-то ужасающему, запретить, то все будет хорошо. За исключением того, что нельзя запретить открытие, время которого пришло. Если бы Бенеш умер, неограниченная миниатюризация все равно была бы открыта в будущем году, или через 5 лет, или через 10. Только тогда первыми могли быть они.
– А теперь первыми будем мы, – сказал Грант. – И что мы с этим будем делать? Конец, в решающей войне? Наверное, Мичелз был прав.
– А может быть, обычное человеческое чувство возьмет верх с обеих сторон? – сухо спросил Картер. – Так было до сих пор.
– Особенно после того, – сказал Рейд, – как вся эта история всплывет наружу и массовые средства информации распространят рассказ о фантастическом путешествии "Протеруса", вопрос о мирном использовании миниатюризации будет поставлен столь остро, что мы сможем бороться с доминированием военных в этой области. И, наверное, с успехом.
Картер мрачно посмотрел на него, но ничего не ответил. Он взял сигару и сказал:
– Расскажите мне, Грант, как это вы ухватились за Мичелза.
– Я за него вовсе не ухватился. Это все было результатом массы беспорядочных рассуждений. В первую очередь, генерал, вы посадили меня на корабль потому, что подозревали Дьювала.
– О, нет, обождите…
– Все на корабле знали, что это так, за исключением, Дьювала, наверное. Так что я стартовал не в том направлении. Однако, у вас не было оснований для твердой уверенности, поэтому вы ни о чем не предупреждали меня, так что я не был расположен поступать опрометчиво. На борту корабля находились весьма высокопоставленные особы, и я знал, что, если я схвачу кого-нибудь, а это окажется ошибкой, вы дадите задний ход и оставите меня получать тумаки.
Рейд слегка улыбнулся, а Картер вспыхнул и стал весьма интересоваться своей сигарой.
– Не такое уж тяжкое ощущение, конечно. Это входит в мои обязанности – получать тумаки, но только если я их заслужил. Поэтому я выжидал, пока не буду уверен, а я никогда не был по-настоящему уверен. Нам досаждал целый ряд случайностей или того, что можно было считать случайностями. Например, был поврежден лазер, и еще существовала возможность того, что это сделала мисс Петерсон. Но почему таким неуклюжим способом? Оно могла найти десяток способов, позволяющих ей сделать с лазером такой трюк, что он выглядел бы в полном порядке и в то же время не работал как следует. Она могла бы сделать так, что бы Дьювал не попал в цель, что было бы достаточно для того, чтобы убить нерв или, возможно, даже Бенеша. Следовательно, такое грубое повреждение лазера было или случайностью, или обдуманным делом рук кого-то другого, а не мисс Петерсон. Потом отвязался мой страховочный канат, когда мы были в легких, в результате чего я чуть не погиб. Логично было бы подозревать Дьювала, но именно он предложил, чтобы прожектор корабля светил в разрез, и это спасло меня. Зачем было пытаться убить меня, а потом содействовать моему спасению? В этом не было смысла. Или это тоже была случайность, или мой страховочный канат развязал кто-то другой, а не Дьювал. Мы потеряли наш запас воздуха, и эту небольшую катастрофу мог организовать Оуэнс. Но потом, когда мы пополняли этот запас, Оуэнс наскоро смастерил устройство для миниатюризации воздуха, которое творило чудеса. Он легко мог не делать этого, и никто из нас не мог обвинить его в саботаже. Зачем заниматься выпуском воздуха, а потом работать как дьявол, чтобы снова заполучить его? Или это тоже была случайность, или запас воздуха был выпущен кем-то другим, а не Оуэнсом. Я мог исключить себя из обсуждения так как знал, что не причастен к саботажу. Тогда оставался Мичелз.
– Вы убеждены, что он несет ответственность за все эти инциденты? спросил Картер.
– Нет, это все могли быть случайности. Мы никогда не узнаем этого. Но если это был саботаж, то Мичелз, несомненно, был наиболее подходящим кандидатом, так как он единственный, кто не принимал участия в спасательных операциях в критические минуты или от кого можно было ожидать более тонкого саботажа. Итак, разберем теперь Мичелза. Первым случаем был просчет с артериально-венозной фистулой. Или это было случайное несчастье, или Мичелз привел нас к нему обдуманно. Если это был саботаж, то, в отличии от других случаев, только один человек мог быть обвинен в нем, только один – Мичелз. Он даже согласился с этим, по крайней мере, в одном пункте. Только он имел возможность направить нас туда, только он мог настолько хорошо знать кровеносную систему Бенеша, чтобы обнаружить в ней микроскопическую фистулу, и именно он указал точное место входа в артерию в начальный момент.
– Это все-таки могло быть просто ошибкой, – сказал Рейд.
– Верно! Но в то время как во всех остальных случаях те, кто мог быть заподозрен, делали все возможное, чтобы найти выход, Мичелз, после того как мы попали в венозную систему, яростно требовал, чтобы мы немедленно отказались от продолжения миссии. То же самое он делал во время всех других кризисов. Только он один делал это постоянно. И все же, с моей точки зрения, это не было еще настоящим доказательством
– Ну, а что же тогда было доказательством? – спросил Картер.
– Когда наша миссия началась и мы были миниатюризированы и введены в сонную артерию, я был испуган. Мы все были, мягко выражаясь, встревожены, но мичелз боялся больше всех. Он был почти парализован от страха. В этот момент я понимал его. Я не считал это позорным. Как я уже говорил, я сам был достаточно испуган и был рад компании. Но…
– Но?
– Но после того как мы прошли через артериально – венозную фистулу, Мичелз никогда больше не проявлял никаких признаков страха. В то время как другие нервничали, он был спокоен. Он превратился в скалу. Действительно, вначале он много раз сообщал мне, какой он трус – чтобы объяснить его явно видимый страх – но в конце путешествия он обозлился чуть ли не до бешенства, когда Дьювал намекнул ему, что он трус. Это изменение позиции казалось мне все более и более странным. Мне казалось, что для его первоначального страха была особая причина. До тех пор, пока он сталкивался с опасностью вместе с остальными, он был храбрецом. Следовательно, он боялся тогда, когда столкнулся с опасностью, о которой другие не подозревали. Невозможность разделить риск, необходимость одному смотреть смерти в глаза – вот что превратило его в труса. Вначале все остальные боялись самого процесса миниатюризации, но он прошел благополучно. После этого мы все собирались направиться к тромбу, ликвидировать его и выйти наружу, потратив на это в общей сложности 10 минут. Но Мичелз должен был быть единственным из нас, который знал, что все произойдет не так. Он один должен был знать, что случится беда и что мы чуть не загнемся в водовороте. Оуэнс говорил на инструктаже, что корабль станет хрупким, и Мичелз должен был ждать гибели. Неудивительно, что он почти потерял самообладание. Когда мы прошли через фистулу в целости и сохранности, он был почти в исступлении от облегчения. После этого он почувствовал уверенность в том, что мы не сможем выполнить наше задание, и он расслабился. С каждым успешным преодолением очередного кризиса он становился все озлобленней. У него не было больше места для страха, а только для злости. Когда мы находились в ухе, я вдруг решил, что именно Мичелз, а не Дьювал – не наш человек. Я не позволил ему втравить Дьювала в преждевременное испытание лазера. Я приказал ему оставить мисс Петерсон, когда пытался освободить ее от антител. Но все же в конце концов я сделал ошибку. Я не был рядом с ним во время самой операции и дал ему возможность захватить корабль. Это была та последняя маленькая частичка сомнения в моем мозгу…
– Что, возможно, это все же был Дьювал?
– Боюсь, что это так. Поэтому я вышел наружу следить за операцией, хотя я ничего бы не смог сделать, даже если бы Дьювал действительно был предателем. Если бы не произошел этот финальный приступ глупости, я мог привести корабль невредимым, а Мичелза – живым.
Картер встал.
– Ну, – сказал он, – это недорогая цена. Бенеш жив и постепенно поправляется. Я, правда, не уверен, что Оуэнс тоже так же думает. Он в трауре из-за потери своего детища.
– Я сочувствую ему, – сказал Грант. – Это был приятный корабль. Гм… Послушайте, а где мисс Петерсон, вы не знаете?
– Уже на ногах. У нее, очевидно, больший запас жизненных сил, чем у вас.
– Я так понял, что она где-то здесь, в ОМСС?
– Да. В кабинете Дьювала, я полагаю.
– О! – сказал Грант. Он неожиданно сник.
– Ладно, я, пожалуй, помоюсь, побреюсь и пойду отсюда.
Кора сложила бумаги.
– Тогда, доктор Дьювал, если отчет может обождать до конца уикенда, я бы не отказалась от выходного.
– Да, конечно, – ответил Дьювал. – Я думаю, мы все могли бы взять выходной. Как вы себя чувствуете?
– Кажется, все в порядке.
– Вот было испытание, а?
Кора улыбнулась и направилась к двери.
В дверь просунулась голова Гранта.
– Мисс Петерсон!
Кора вздрогнула, узнала Гранта и, улыбаясь, подбежала к нему.
– В кровеносной системе я была Корой.
– И все еще Кора?
– Конечно. И так, я надеюсь, будет всегда.
Грант заколебался.
– Вы можете называть меня Чарльзом. Может быть, вы даже когда-нибудь сможете называть меня старина Чарли.
– Я попытаюсь, Чарльз.
– Когда вы уходите с работы?
– Я только что освободилась от нее на уикенд.
Грант немного подумал, потер свой чисто выбритый подбородок и кивнул в сторону Дьювала, склонившегося над своим письменным столом.
– Вы все еще связаны с ним? – спросил он наконец.
– Я восхищаюсь его работой, он восхищается моей работой, – серьезно сказала Кора.
Она пожала плечами.
– Можно ли мне восхищаться вами? – спросил Грант.
– В любое время, когда вам захочется. Так долго, как вам захочется. Если я тоже смогу иногда восхищаться вами.
– Дайте мне знать, когда вам захочется, и я тут же приду и приму нужную позу.
Они засмеялись вместе. Дьювал поднял голову, увидел их в дверном проеме и махнул рукой неопределенным жестом, который мог означать как приветствие, так и прощание.
– Я хочу переодеться, а потом я хотела бы повидать Бенеша. Хорошо?
– К нему не пускают посетителей.
Кора покачала головой.
– Нет. Но мы ведь особые посетители.
Глаза Бенеша были открыты. Он пытался улыбнуться. Сестра тревожно шептала:
– Сейчас только одну минуту. Он не знает, что произошло, ничего не говорите ему об этом.
– Понимаю, – сказал Грант.
Тихим голосом он обратился к Бенешу:
– Как вы себя чувствуете?
Бенеш снова попытался улыбнуться.
– Точно не знаю. Очень устал. У меня болит голова и правый глаз, но я, кажется, остался в живых.
– Хорошо!
– Нужно нечто большее, чем удар по голове, что-бы убить ученого, сказал Бенеш. – Вся эта математика делает череп твердым, как скала, а?
– Мы очень рады этому, – мягко сказала Кора.
– Теперь мне нужно вспомнить, о чем я должен был здесь рассказать. Оно еще немного туманно, но постепенно проясняется. Оно все во мне, все тут.
Он, наконец, улыбнулся.
– Вы были бы удивлены, профессор, увидев, что находится внутри вас, сказал Грант.
Сестра выпроводила их, и Грант с Корой очутились рука об руку в мире, в котором, казалось, не было больше ужаса, а только надежда на огромное счастье впереди.
