Стемнело, но никто не шел.
На складе было холодно, мыши и крысы суетились по углам, будто переезжали с квартиры на квартиру и таскали мебель.
Сенечка томился бездельем, несколько раз выбегал из склада, потом возвращался и убитым голосом сообщал, что никого нет.
Мы доели наши припасы, потому что понимали, что завтра нас могут и не покормить.
Чтобы не сидеть в темноте, мы прошли по улице до первых домиков. В домиках горели свечи и керосиновые лампы. Над высоким домом была протянута гирлянда фонариков, но электричества в Счастливом городе не было. Какие-то люди, громко и пьяно разговаривая, шагали по улице – на всякий случай мы нырнули за угол и встали там. Возвращаться на склад не хотелось – там было холодно как под землей.
Отчаявшись дождаться друзей, мы вернулись на склад и сели в углу в обнимку, чтобы было теплее.
Открылась дверь, и возница, взглянув внутрь, спросил хриплым шепотом:
– Вы живые?
Мы разговаривали тихо, чтобы нас никто не услышал.
Возница сказал, что сведения о завтрашнем прилете инспекции подтвердились – за вечер на башню спустилось несколько милицейских вертолетов.
– В городе все знают о завтрашней инспекции, – сказал я.
– А куда денешься? – сказал возничий. В темноте не было видно его длинных усов, но по невнятности речи я представлял, как он жует кончик уса. – Всего за день до инспекции талоны отоваривают. В день инспекции пусто.
– А почему так? – спросила Ирка.
– Если дают продукты, – ответил возница, – то сразу бывает очередь. Как ты запретишь людям стоять в очереди, когда выкинули продукты? Вот с башни и виден непорядок.
– А плохо с продуктами?
– Мы не жалуемся, – сказал возница. – Как-то достаем, крутимся. Ведь люди знают, что в других городах с продовольствием куда хуже.
– Откуда знаете? – спросила Ирка.
– Как, откуда? У нас газета выходит, – сказал возница с усмешкой в голосе. Я понимал, что возница хоть и местный счастливый человек, но уже испорчен общением с Хенриком и нами – жителями другого мира, испорчен скепсисом и неверием.
– А магазины завтра закроются? – спросил я.
– Ни в коем случае! Завтра будет день временной выдачи муляжей. Все мы распределены по магазинам, а некоторые приписаны к рынку. Каждый возьмет, что положено, и отнесет домой. А потом будет карнавал.
– Как жалко! – сказала Ирка. – Я никогда не видела карнавала.
– А я даже слова такого не знаю! – сказал Сенечка.
– Когда нам выходить? – спросила Ирка.
– Скоро, – сказал возница.
– Как вас зовут? – спросил я. Мне показалось неправильным не оставить в своей памяти человека, который так много для нас сделал.
– Густав, – ответил возница. И продолжал: – Сейчас мы выйдем ко рву. Разговаривать там нельзя. На башне уже много милиционеров. Спонсоры не хотят случайностей.
– А как мы поднимемся на нее? – спросил я.
– Этого не надо будет делать. Все равно не забраться.
– А как?
– Под водой во рву есть вход в башню. Он служит для тех случаев, если воду из рва спустят. Для чистки или ремонта. О нем никто не знает. Мы сами узнали случайно – в архиве нашли планы башни.
В вечерней тишине донесся бой часов на здании вокзала.
– Пора, – сказал Густав. – Нам должны принести надувную лодку.
Молчаливой процессией мы спустились ко рву. Вода в нем неслась как в горной реке.
– Почему это так происходит? – спросил я шепотом.
– Там у них установлена машина, – Густав махнул рукой в направлении башни, – чтобы никто не мог подплыть к башне.
Костяная голова одного из чудовищ, обитавших во рву, высунулась на мгновение из воды и исчезла, унесенная течением.
– А кто эти чудовища? – спросил я. – Драконы?
– Драконы? – Густав меня не понял.
– Если свалишься в воду, живым не выбраться, – прошептала Ирка.
– Здесь нет драконов, – сказал Густав. – Не понимаю, о чем вы говорите.
– Разве вы не видели голову?
Возница улыбнулся – в полутьме сверкнули его зубы.
Он вытащил из кармана хлеб, отщипнул от него кусок и, размахнувшись, кинул в воду выше по течению.
Тут же из воды высунулась голова чудовища. Рядом – другая. Кусок хлеба исчез.
– Что это?
– Это большие черепахи, – сказал возница. – Они безопасные. Но если не знаешь, то страшные.
У нас в городе все думают, что они едят людей. И кто-то поддерживает эти слухи.
– А где вход в башню? – спросил я.
– Видите вырубленный в башне над водой крест? – ответил вопросом Густав.
Я пригляделся. Кажется, я его разглядел.
– Под ним есть вход в башню. У самого дна рва. Он забран решеткой, которая закрыта на засов.
Время шло. Вышла луна, в маленьком городском парке под гирляндами керосиновых фонариков играл небольшой оркестр.
– Где же ваша лодка? – спросила Ирка.
– Сам хотел бы знать, – ответил возница. – Уже полчаса как они должны были принести лодку.
Мы ждали. Говорить не хотелось. Что-то случилось.
– Может, вы сходите и спросите? – сказала Ирка.
– Это в другом конце города, – сказал Густав, – за вокзалом. А через полчаса город объявляется спящим. И уже нельзя по нему ходить. С этим у нас строго.
– Тогда спешите, узнайте, – сказал я.
Густаву не хотелось идти, но он понимал, что мы правы.
– Никуда не уходить! – с преувеличенной строгостью произнес он.
– Не беспокойтесь.
Его шаги удалились. Было тихо. Из парка доносилась музыка, кто-то высоко над нами засмеялся. Башня поднималась черная и неприступная. На ее вершине между зубцами загорелся маленький, но яркий огонек. Потом расширяющийся луч света скользнул по стене – видно, кто-то перегнулся через парапет и осветил стену сверху. Луч фонарика не достиг воды. Вода мчалась у наших ног беззвучно и быстро. При свете луны я увидел, как к поверхности поднялась гигантская черепаха.
Не знаю, сколько прошло времени – но, наверное, не меньше часа. Густав не возвращался. Сенечка извелся – ребенку трудно ждать.
Оркестр в парке перестал играть, огоньки в домах гасли один за другим. Густав все не шел.
Вдруг издали, сверху, со стороны вокзала донесся короткий предупреждающий крик. Мы замерли, вслушиваясь. Снова крик. Мне показалось, что слышны были быстрые шаги – кто-то убегал. Потом резкий короткий звук один, два, три…
– Это выстрелы, – тихо сказала Ирка. Она поднялась на ноги.
В городе все умолкло.
– Я поднимусь по течению, – сказал я, – и нырну. С таким расчетом, чтобы меня снесло течением к решетке.
– Ничего не получится, – сказал Сенечка. – Сунь руку в воду. И увидишь.
Я спустился к самой воде и сунул руку в холодную воду. Несущаяся вода ударила по ней, как ударяет водопад. Мою руку буквально выбросило из потока.
Я и не ожидал, что течение такое быстрое.
Ирка тоже попробовала воду.
– Ничего не получится, – грустно сказала она. – Это глупо – столько готовились, а ничего не получится.
Мы еще постояли, прислушиваясь и надеясь, что услышим шаги Густава. Но никто не спускался ко рву.
– На складе я видел веревку, – сказал Сенечка.
– Зачем тебе?
– Мне надо будет добраться до двери, до решетки, и привязать к ней веревку. И тогда вы переберетесь туда, держась за веревку.
– Легко сказать, – ухмыльнулся я, – а ты представляешь, куда тебя вынесет водой?
– Веревки там много? – спросил Сеня.
– Много, – сказала Ирка.
– Это хорошо, – сказал Сенечка голосом умудренного жизнью человека, который не желает тратить время на споры со мной – мальчишкой. – Нам надо много веревки. Только вы меня слушайтесь и не спорьте.
Когда у людей не остается надежды, то даже мальчик-с-пальчик может стать ее источником – главное, чтобы он был уверен в себе.
– Ты скажи, зачем тебе много веревки? – спросила Ирка.
Сенечка без лишних слов поспешил к складу.
– Нам некогда, – сказал он. – Если ваш Густав попался ментам, то они его допросят, и он скажет, что мы здесь.
Это было разумно, и Ирка больше не задавала вопросов. Мы направились к складу.
Там было темно. Я чиркнул кремнем и запалил зажигалку, которую подарил мне отец Николай. Зажигалка была масляная, огонек ее чадил и почти не давал света.
При свете зажигалки мальчик разобрал веревки и объяснил нам свою мысль.
Сеня не будет пытаться переплывать ров – все равно унесет. Но в отличие от нас, которые не могут дышать под водой, для него вода все равно что воздух. Так что, если мы отыщем камень потяжелее, малыш сможет пробраться к двери по дну, что сделать куда легче, чем плыть по поверхности. С собой он возьмет веревку и привяжет ее к решетке в башне сделает таким образом мост. Держась за веревку, мы сможем переплыть ров.
К счастью, все вышло так, как разъяснил нам разумный Сенечка. Обмотанный веревкой, держа в руках тяжелый камень, Сенечка вступил в воду. Его шатнуло и понесло вбок.
Я травил веревку, привязанную другим концом к вкопанному в землю столбу. Веревка натянулась под острым углом, и Сенечка исчез под водой. Я отлично знал, что он – рыба, и в то же время с трудом удержался от того, чтобы не броситься за голеньким ребенком, сгинувшим в черной воде.
Веревка рывками вырывалась у меня из рук. Ирка подбежала, чтобы помочь мне удержать конец. Помощи от нее было немного, но я ее не стал отгонять…
Я видел, как страшной обтекаемой массой по воде пронеслось тело черепахи. Хорошо рассуждать о том, что черепахи безопасны – но там, во рве, всего-навсего маленький мальчик.
Веревка то натягивалась, рвалась из рук, то вдруг ослабевала. Мне казалось, что Сенечка должен был давно уже пересечь водную преграду, но он не появлялся на той стороне. Неужели с ним что-то случилось?
Ирка трогала меня за рукав, будто порывалась что-то сказать, но в последний момент удерживалась.
Теперь веревку тянуло вправо по течению, но я вдруг понял, что она уже прикреплена к чему-то на той стороне. И как бы в ответ на мои мысли, из воды, у основания башни, высунулась голова Сенечки, который с трудом удерживался на месте.
– Тащи веревку, натягивай, – сказал он. И мне показалось, что голос его прозвучал слишком громко, и сейчас сверху вспыхнут фонари.
Но ничего не случилось. Ирка помогала тащить веревку.
Сенечка пропал с поверхности воды.
Наконец веревка натянулась над самой водой, и мы привязали ее к столбу.
Ирка примотала себе на спину всю нашу одежду. Я с ее помощью привязал к себе на спину ползуна. Ползун трусил, он начал вдруг говорить, что если он утонет, то надо обязательно сообщить об этом куда-то… Но мы не слушали его – мы боялись, что не успеем.
Ирка первой вошла в воду, вцепившись в веревку. Ее тянуло течением, отрывало от веревки, но она медленно перебирала руками по ней. Веревка натянулась углом, вода пенилась вокруг Ирки, медленно передвигающейся к основанию башни. Ползун, привязанный к моей спине, вздрагивал.
– Не шевелись, когда поплывем, – предупредил я его как можно решительней.
– Я знаю, – отозвался ползун.
Но когда Ирка, добравшись до башни, помахала мне рукой, и подошла моя очередь перебираться через несущуюся реку, ползун стал вести себя безобразно. Он цеплялся мне в спину когтями, и я готов был его сбросить так было больно.
На середине меня чуть не оторвало от веревки, я ничего не видел, вода завивалась вокруг меня, холодный вал бил в бок, я не помню уж как добрался до стены. И только когда рука моя уперлась в бетон, я с великим облегчением понял, что переплыл.
Кто-то дернул меня за ноги, я хотел огрызнуться, чуть не нахлебался воды, но потом понял, что Сенечка помогает мне нырнуть. Я сказал ползуну (не знаю, услышал ли он):
– Ныряем, не суетись!
Потом, набрав в легкие воздуха и все еще держась за веревку, я другой рукой повел вниз по стене, и через полметра, не более, моя рука провалилась внутрь и меня сильно дернули за нее. В этот момент ползун, перепуганный и потерявший ориентировку, с такой силой рванул меня когтями по загривку, что я было закричал – вода попала в глотку, я не понимал, что со мной творится, я даже не мог выпустить судорожно сжатую в кулаке веревку, и Ирке пришлось буквально отламывать мне пальцы…
Вода расступилась.
Я выплыл в середину черного, наполненного водой колодца. Вокруг меня отвесно поднимались внутренние стены башни. На стене, одна над другой, горели тусклые лампочки. После темноты они казались яркими, и я сразу разглядел Сенечку, который помог мне выбраться на край колодца.
Помещение на дне башни было велико, и там, помимо колодца, из которого мы вылезли, размещались машины, которые мерно постукивали, крутя громадными колесами. Я подумал, что именно они гонят воду во рве.
Первым делом я стал отвязывать ползуна, проклиная его на чем свет стоит. Сенечка и Ирка помогали мне, а ползун жалко оправдывался, чувствовал свою вину, но утверждал, что не помнит, как пытался меня искалечить.
– Славно он тебя изукрасил, – сказала Ирка, глядя на мою спину.
– Надо бы перевязать, – сказал я. – Может, у него когти ядовитые.
– Я не давал вам оснований так обо мне думать, – почему-то обиделся ползун.
– Перевяжем потом. Ты терпеть можешь? – спросила Ирка.
– Буду терпеть, – сказал я. – Но чтобы я еще когда-нибудь таскал на себе ползунов – увольте!
В башне было теплее, чем снаружи, и если бы не царапины на спине, я бы сказал, что первую часть путешествия мы совершили удачно.
Но что делать дальше, я не представлял.
Нас подвели на том берегу рва – никто не пришел к нам на помощь. А что здесь? Где помощники?
Оглядевшись в поисках пути, которым попадали к работающим машинам спонсоры и их слуги, я увидел, что к стене прикреплена узкая металлическая лестница, которая поднималась, загибаясь, и заканчивалась под самым потолком решетчатой площадкой и железной дверцей. Это был единственный выход из первого этажа башни.
Оставив моих спутников внизу, я быстро взбежал по лестнице наверх и попробовал дверь – дверь была заперта. Впрочем, этого следовало ожидать.
Сверху мои спутники казались мне столь маленькими, несчастными и беспомощными, что любой спонсор их мог раздавить одним пальцем. К счастью, желающего спонсорского пальца в наличии не оказалось.
Мы не решались громко разговаривать – не исключено, что этот зал соединялся с другими помещениями невидимыми для нас ходами.
Ирка сложила руки трубой и громко прошептала:
– Ну и что?
Я развел руками, показывая, что дверь не открывается. И пути дальше нет.
Сенечка обезьянкой взбежал по лестнице и, встав рядом со мной, начал осторожно поворачивать ручку, словно ждал какого-то сигнала, позволившего бы растворить дверь.
Мы возились перед дверью как глупые животные, а внизу ползун и Ирка стояли у широкого колодца, задрав головы и ожидая от нас благоприятных вестей.
И вдруг мы услышали, как кто-то с той стороны поворачивает ключ. Мы с Сенечкой отпрянули в сторону и прижались спинами к стене. Я поднял руку с ножом, готовый ударить им человека, вознамерившегося войти в зал.
Дверь открывалась медленно, словно тот, кто был по ту ее сторону, тоже не был в себе уверен и трусил.
Я занес руку с ножом, но когда дверь наконец приоткрылась, я не увидел головы там, где ожидал ее увидеть. Сначала мне показалось, что на металлическую площадку вышел еще один ребенок, такой как Сенечка.
И только когда снизу радостно ахнула Ирка, по буйной шапке волос я догадался, что дверь открыла Маркиза.
Маркиза, которую Сийнико вызывал к прилету инспекции, попала наверх башки в специальную палату еще утром. Но никакой связи с городком она не имела, за исключением того, что должна была ночью спуститься вниз и открыть дверь, соединяющую нижний этаж башни с верхними этажами.
Сделать это оказалось нетрудно. Калек, привезенных на башню по Программе помощи, милиционеры спрятали в палату, а сами благополучно заснули. Маркиза не могла передвигаться по башне в своем кресле и поэтому хромала на костыликах, что давалось ей с трудом.
Она открыла бы дверь и раньше, но, как назло, несколько милиционеров уселись играть в кости как раз перед ее палатой, Маркиза не стала дожидаться, пока они заснут, вышла из палаты и отважно прошествовала мимо них, якобы по нужде. Милиционеры и внимания не обратили ка увечную карлицу.
Теперь следовало незамеченными подняться наверх башни.
После всех испытаний мною овладело приподнятое нервное настроение, какое может овладевать солдатом после трудного, но удачного штурма вражеского города, когда ему открыты все лавки и квартиры – можно грабить!
Я не чуял под собой ног, и мне хотелось бежать по лестнице наверх. Но Маркиза, естественно, не могла двигаться по ступенькам быстро и отдыхала после каждых пяти шагов.
– Давайте я вас понесу, – сказал я.
– Нет, спасибо, – сказала Маркиза холодно. – Здесь недалеко.
Мы поднялись за ней на верхний ярус башни – выше была лишь смотровая площадка для инспекторов. Этот ярус был разделен на несколько помещений и приспособлен для тех людей, которые обслуживали башню Наблюдений. Здесь были спальни для милиционеров, палата для калек, столовая, туалеты, склады, диспетчерские…
Сейчас здесь царила тишина. Убежденные в том, что башня недоступна, милиционеры мирно спали. А спонсоры прибудут только утром – им нет смысла здесь ночевать.
– Я нашла для вас чудесное место, – прошептала Маркиза. – Даже трудно поверить, что может так повезти.
Она показала на небольшой люк.
– Наверх? – удивилась Ирка. – На самый верх?
– Вот именно, – сказала Маркиза. – Чем ближе воробей живет к гнезду орла, тем он в большей безопасности. По крайней мере, здесь вас никто не будет искать.
Мы поднялись на самый верх. Вершина башни представляла собой широкую площадку, которая, казалось, плыла в небе под самыми звездами. Здесь было пусто и стояла тишина, которую, наверное, можно услышать только в горах или пустыне, там, где нет ничего живого.
Низко-низко пролетали легкие перистые облака, звезды были яркими. Летучая мышь пронзила воздух над нашими головами – она неслась бесшумно, как было бесшумно все на этой высоте.
Маркиза провела нас к небольшой низкой надстройке с маленькими окошками – таких было несколько со стороны, противоположной городу.
– Я не знаю, что здесь было раньше, – сказала она. – Но, судя по всему, сюда никто не заходит.
Маркиза приоткрыла низкую дверцу, и мы оказались в надстройке.
– Здесь будете ждать, – сказала она. – Все решения принимает Ирка. Сухими руками Маркиза поправила свои волосы и посмотрела на небо.
– Как жаль, – сказала она.
– Что? – не поняла ее Ирка.
– Я так мечтала, что меня отправят в Галактический центр…
– Я тоже хотела бы туда, – сказала Ирка.
– Если все получится, как мы задумали, – сказала Маркиза, – мы с тобой еще полетим туда.
Один за другим мы влезли в низкое помещение, где была сложена рулонами плотная материя.
– Я знаю, что это такое, – сказала Ирка, – если дождь, они натягивают над башней тент.
В мокрой одежде спать было неприятно. Я пытался заснуть, ворочался, несколько раз забывался во сне, какие-то кошмарные видения преследовали меня. Потом просыпался. Сенечка бормотал во сне, Ирка тоже спала плохо. О ползуне ничего сказать не могу, потому что не знаю, чем отличается спокойный сон ползуна от тревожного.
Окончательно я проснулся на рассвете.
Снаружи, на смотровой площадке, было тихо. Я выглянул в окошко. Солнце еще не встало, но было светло, звезды погасли – июньские ночи коротки. Я вылез на площадку и принялся прыгать, чтобы согреться.
По краю площадки между зубцами на парапете были прикреплены разного рода подзорные трубы и экраны. Они были установлены куда выше человеческого роста и направлены на город.
Экраны соединялись с оптическим устройством. Я встал на цыпочки, чтобы было лучше видно. Один из них показывал участок города, увеличенный во много раз. Было такое впечатление, будто я смотрю на улицу из окна.
Улица была пуста, только одинокий дворник подметал ее щеткой. Мимо шагал человек в черной одежде и черном цилиндре с кольцом веревки через плечо – это был знакомый мне трубочист.
Экран вращался. Я повернул его.
Теперь я смотрел на главную площадь перед большим домом. Три человека на площади сколачивали помост. Два других устанавливали возле него высокий столб. Я подумал, что они готовятся к карнавалу…
А вот и вокзал. На скамейке перед ним, подтянув ноги, спит красивая женщина, зонтик выпал из ее рук и валяется на тротуаре. Мимо проехала высокая карета и закрыла на секунду лавочку с женщиной.
Громко ударили куранты на городской башне.
– Тим! – услышал я предупреждающий оклик.
Я обернулся – на верхнюю площадку выбирались милиционеры.
Я метнулся в укрытие. И вовремя.
Мои спутники разлеглись на сложенных полотнах шатра и глядели в узкие щели окошек под самой крышей. Я присоединился к ним.
Милиционеры в гребенчатых касках, выбежавшие на площадку, быстро осмотрели ее, один даже заглянул к нам, мы замерли, но милиционер не рассчитывал кого-нибудь увидеть – он захлопнул дверь и побежал дальше.
– Все чисто! – послышался крик милиционера, и ему ответили с разных сторон такие же крики:
– Все чисто!
– Все чисто… все чисто!
Застучали окованные каблуки – мне было видно, как милиционеры, толкаясь и спеша, спускаются в люк, ведущий вниз.
И тут же воздух над площадкой потемнел – один за другим спускались вертолеты. Из каждого выходил спонсор, и вертолет тут же автоматически поднимался, освобождая место следующему.
Всего я насчитал более десяти спонсоров. Все они принадлежали к самой верхушке земного общества – это были главы управлений и департаментов. А вот и старый знакомый… господин Сийнико. Знал бы он, кто лежит на свернутых рулонах полотна в двадцати метрах от него!
– Это он! – шепнул Сенечка, лежавший рядом. – Я его узнал.
Я положил руку на теплый затылок мальчика, чтобы успокоить его.
– Говорить буду я, – предупредила Ирка.
– Знаю.
Над площадкой завис пассажирский флаер. В его плоском блестящем брюхе открылся люк, выкатилась пологая лестница.
Первым сошел незнакомый мне спонсор в форме военного ведомства.
– Я буду слушать, – прошептал я, касаясь губами уха Ирки. – И когда будет хороший момент, я дам сигнал.
Ирка кивнула.
Один за другим из флаера спустились на площадку три инспектора. Сначала я видел их ноги, появившиеся из люка, затем попытался вообразить себе, что же я увижу, когда инспектор появится целиком.
Я ни разу не угадал. Они были совсем разными.
Первым спустился человек. Вернее существо, схожее с человеком, но достигавшее двух с половиной метров ростом. Лицо у человека было желтым, широким, круглым и плоским. Такому лицу соответствовали бы узкие глаза но у этого человека они были совершенно круглыми, птичьими. Человек опирался на тонкую трость, изукрашенную драгоценными камнями. Под лучами только что поднявшегося солнца камни засверкали, отбрасывая разноцветные зайчики по всей площадке.
Следующий инспектор двигался медленно. У меня создалось впечатление, что у него вообще нет костей – нечто кисельное, забранное в упругую ткань, покачивалось над лестницей, не решаясь сделать шаг. Человек с тростью обернулся и подал спутнику руку.
Слизняк оперся на руку, перелился в сторону человека, и мне было видно, как трудно человеку удерживать этот текущий вес.
– Они очень мудрые, – прошептал ползун. – Паллиоты. Им трудно.
– Что трудно? – спросил я, вовсе не удивившись познаниям ползуна.
– Трудно ходить. Они живут в жидкости.
– Как я, – сказал Сенечка.
Легкое сияние вокруг головы паллиота оказалось оболочкой шлема.
Спустившись на камень площадки, паллиот с облегчением (или это я за него почувствовал облегчение) растекся по полу, и видно было, если бы не скафандр – инспектор превратился бы в лужу.
Тем временем сверху спустился третий инспектор. Он был ловок, невероятно быстр, по-насекомому худ, на поясе, который можно было бы обхватить пальцами, висел широкий, разукрашенный, в кожаных ножнах меч. Лицо этого существа было узкое, будто сдавленное прессом, вытянутое вперед. Глаза, смотревшие в стороны от блестящего горбатого носа, казались глазами насекомого. Одеждой инспектора был широкий со множеством вертикальных складок плащ, легкий и колышущийся от любого движения воздуха. Ростом третий инспектор был невелик, он уступал даже Ирке.
Спонсоры выстроились в ряд перед инспекторами и поочередно выступали вперед, чтобы представиться. Мне было хорошо слышно, как они произносят свои имена и должности. Они говорили на языке спонсоров, инспекторов это не удивляло – видна, такова была договоренность.
– Ты понимаешь? – прошептала Ирка.
– Да.
– Мы не будем занимать вашего драгоценного времени, – произнес Сийнико после того, как взаимный обмен любезностями был завершен. – Если вы подойдете к экранам и наблюдательным трубам, то получите ответы на многие интересующие вас вопросы.
Инспектора в сопровождении спонсоров двинулись к парапету. Но прежде чем подойти к экранам, насекомообразный худой инспектор в плаще склонился над парапетом, глядя вниз на город и лесные дали, словно желая убедиться, что город существует.
– Кто он? – спросил я ползуна.
– Мудрый владетель легиона, – сказал ползун, совершенно не заботясь о том, способен ли я его понять.
– Откуда он?
Ползун странным образом хмыкнул, будто был удивлен моей серостью:
– Из края Двух зорь, – сообщил он мне наконец.
– Спасибо, – сказал я, не скрывая иронии.
– Как вы уже знаете, – продолжал Сийнико, – наша миссия прибыла сюда в тот момент, когда здесь кипели, и уже не первый год, опустошительные атомные войны, разрушившие практически до основания главные населенные пункты планеты и значительно сократившие число ее обитателей. Те же, кто остался жив, в большинстве своем были заражены различными болезнями.
– Радиоактивными? – спросил паллиот.
– Химическими, генетическими… Перед нами стояла труднейшая задача. Надо сказать, что ничего подобного нашей цивилизации еще не встречалось.
Спонсоры жестами и поклонами подтвердили согласие со словами Сийнико.
– Мы лечим тех, кого не могут вылечить местные врачи. Если же исцеление вообще невозможно на Земле, мы отвозим калек к нам, в наши клиники. Кстати, после окончания осмотра города мы приглашаем вас вниз, там специально для встречи с вами находятся пятеро калек, ожидающих отправки в Галактический центр.
Там Маркиза, подумал я. Она сейчас пребывает в неизвестности, не предполагая, чем кончится наша схватка со спонсорами.
– Все необходимые документы и пленки, запечатлевшие ситуацию на планете, будут предоставлены уважаемым инспекторам по возвращении на главную базу, – продолжал Сийнико. – Сейчас я только сообщу вам, что мы поставили перед собой задачу – возвратить жизнь на Землю, что оказалась куда сложнее, чем мы предполагали.
– С этим мы также ознакомимся на базе, – сказал высокий человек, который по поведению своему показался мне главным среди инспекторов. Он был нетерпелив и резок в движениях.
– Разумеется, – сразу согласился Сийнико. – Мы привезли вас сюда не для того, чтобы вспоминать прошлое и рассказывать о том, каких средств и усилий стоит нам возрождение планеты. Но любой разговор, любая дискуссия будут пустыми, если вы не будете ознакомлены из первых рук с тем, что же представляет собой цивилизация Земли, как живут, к чему стремятся, как проводят свои дни рядовые ее обитатели.
Паллиот подполз, переливаясь, к парапету.
– Придерживаясь строго правила – ни в коем случае не вмешиваться в жизнь землян, – мы построили эту башню рядом с обыкновенным типичным городком. Обитатели его, мирные земляне, и не подозревают, что находятся под постоянным научным наблюдением. Уже многие десятилетия наша экспедиция, которую в настоящее время я имею честь возглавлять, постоянно изучает этот город. Мы его для себя называем Типичным городом.
– А как они его называют? – спросил вдруг худенький инспектор.
– Как? – Сийнико на секунду замялся, вопрос был для него неожиданным. Он обернулся к спонсору из Ведомства пропаганды, стоявшему рядом. Тот медленно наклонил голову, украшенную маленькими черными очками, и кашлянул.
– Половину доходов, которые мы получаем от вывоза с Земли некоторых полезных ископаемых, мы вкладываем в развитие планеты…
– Каким образом? – спросил вдруг паллиот.
– Мы представим документы, – сказал Сийнико. – Есть ряд программ, такие, как "Чистый воздух", "Родник", "Океан". Многие наши ученые плодотворно трудятся, помогая нашим младшим братьям по разуму.
– И это – типичный город? – спросил высокий человек.
– Вот именно!
– И люди никогда не видели ни одного из вас?
– Мы стараемся не показываться на глаза землянам. Они еще не готовы к межпланетным контактам, – сказал Сийнико.
Коротким движением толстой лапы Сийнико направил внимание инспекторов на экраны и подзорные трубы.
– Вы можете убедиться даже по характерным деталям повседневной жизни землян, что они лишь недавно вступили в эпоху пара и построили первые железные дороги.
Инспектора потянулись к экранам…
– Вы можете убедиться сами, – Сийнико переключил экраны, и все они показали перрон, по которому весело бежала стайка школьниц в темных платьицах и белых передничках. Девочки заполнили первый вагон.
Начальник станции в красной фуражке поднял жезл. И тут я увидел красивую высокую женщину с зонтом в руке. Другой рукой она подняла платок, как бы желая счастья отправлявшимся в путь пассажирам.
– И как далеко проходит эта дорога? – спросил узколицый инспектор в длинном плаще.
– Она соединяет этот городок с другими, подобными ему, – пояснил Сийнико. – Ведь больших городов на Земле практически не осталось. Они стали жертвами войн и не восстанавливались. Думаю, что со временем появятся новые. Хотя мы с точки зрения охраны природы ненавязчиво и незаметно для землян проводим идею господства малых поселений.
– Попрошу вас предоставить документы о том, как вы проводите эту идею, – сказал паллиот.
Сийнико щелкнул себя по гребню, что было выражением недовольства.
– Разумеется, – сказал он. – А теперь мы можем продолжить ненавязчивое путешествие по городу. Вы вправе заглянуть в каждый дом.
Ближайший ко мне экран показывал гастроном, сегодня буквально заваленный различными видами колбас и сыров. Люди заходили в магазин, и на экране было видно, как улыбаются продавщицы, отрезая от муляжей куски и заворачивая их для покупателей.
– У них существует монетная система? – спросил высокий человек.
– Она была куда более распространена в период кровавых войн. Тогда существовали и большие банки. Сейчас все проще, но и полезнее для здоровья планеты, – ответил Сийнико.
Интересно, подумал я, не кажется ли странным инспекторам, что магазины, мастерские и даже дома схожи с аквариумами, как услужливо смотрят они на башню стеклянными стенами. Но, вероятно, инспектора отнесли эту странность на счет обычаев землян, и она их не удивила.
Экран показывал центральную площадь.
Помост был готов. И тут я подскочил так, что ударился головой о низкий потолок укрытия. Это была виселица.
Вокруг помоста уже собралась значительная толпа одетых по моде давних времен обывателей. На помост поднялся господин в черном, который развернул свиток и принялся читать его.
– Что там происходит? – спросил худой инспектор.
– Не знаю, – сказал Сийнико. – Мы только изучаем обычаи землян. Порой они нас удивляют.
Он не спешил сдвинуть подзорные трубы и экраны в сторону. Мне показалось, что ему самому интересно, что же происходит на площади.
– Нет, не знаю, – повторил он. Остальные спонсоры и тем более не знали, что там происходит. Я думаю, что они и город-то видели второй или третий раз в жизни, и им были совсем неинтересны маскарадные затеи Сийнико.
На помост поднялся бородач в красной рубахе с закатанными рукавами. Он попробовал, крепко ли держится веревка.
– Сегодня должен был быть карнавал, – сказал Сийнико. – Но это непохоже на карнавал.
Инспектора так же, как и я, видимо, ощутили драматизм и скрытое напряжение сцены. Они стояли неподвижно и ждали, что будет дальше.
На площадь выехала закрытая черная карета, запряженная парой лошадей. Карета остановилась у помоста, закрыв его от нас, и только когда она через минуту отъехала дальше, мы увидели, что на помосте стоит наш возница Густав, пропавший прошедшей ночью.
– Ой! – пискнула Ирка.
Я сжал ее руку.
Руки Густава были связаны за спиной. Человек в красной рубахе повел его к виселице. Петля чуть покачивалась под ветром над его головой.
– Не собираются ли они его убить? – спросил паллиот.
– Вполне возможно, – сказал спонсор Сийнико. – Я думаю, что вы совершенно правы. Таким жестоким образом люди казнят своих преступников.
– Что он совершил? – спросил высокий человек.
– Этого мы никогда не узнаем, – вздохнул Сийнико, – мы не имеем связи с городом.
Я видел, как палач приказал Густаву подняться на скамейку.
– Что делать, что делать? – шептала Ирка.
– Молчи, – сказал ползун. – Мы не можем погубить все сейчас.
– Не все ли равно, – сказал я. – Сейчас или через пять минут. Единственная разница, что Густав будет наверняка мертв.
С этими словами я выскочил на залитую солнцем площадку.
Все услышали, как я выбегаю. Все обернулись и шарахнулись от меня.
Один из спонсоров выхватил пистолет, но, к счастью, я увидел это движение раньше, чем он успел выстрелить, и отпрыгнул в сторону.
– Стойте! – закричал я на языке спонсоров. – Остановитесь! Это обман.
– Ах, это ты, преступник! – Сийнико также пытался достать пистолет.
И я не знаю, удалось ли бы мне сказать еще хоть слово, но тут я услышал резкий голос ползуна, закричавшего на непонятном мне языке.
Он уже стоял на задних лапах, подобно нападающей кобре.
– Не сметь стрелять! – закричал в ответ на крик ползуна высокий человек. Как я понимаю, он обладал неким даром влияния на другие живые существа, потому что в тот же момент я был парализован – я не мог двинуть ни рукой, ни ногой. И только услышал тяжеловатый металлический удар пистолет выпал из руки Сийнико.
Затем наваждение паралича миновало.
– Кто вы? – спросил высокий инспектор.
– Сначала остановите казнь! – закричал я.
– Это невозможно, – сказал Сийнико. Он смотрел на меня в упор черными очками и хотел меня убить. Но не смел.
– Это возможно! – Я обратился к инспекторам: – Этот город – фикция. Этот город – декорация, придуманная спонсорами. Все, что происходит в нем, придумано, нарисовано и отрепетировано. Но разыгрывают специально для вас умилительную картинку люди, которые служат спонсорам. И у них есть связь с городом. Они могут приказать. Их послушаются.
– Это так? – Паллиот медленно обернулся к группе спонсоров.
– Это ложь! Это ложь сумасшедшего! – сказал незнакомый спонсор.
– Но сделайте что-нибудь! – кричал я. – Ведь они казнят Густава только за то, что он помог проникнуть нам сюда.
– Остановите убийство, – произнес тонкий инспектор в длинном плаще. Инспекция вами недовольна.
– Вы верите авантюристам, жителям больной, отсталой планеты. Вы ставите их слово выше, чем слово членов Галактического содружества. Это немыслимо и оскорбительно. И пусть дело решается в суде Вселенной! гневно произнес вельможа из спонсоров.
Быстро, снова на незнакомом мне языке, заговорил ползун.
Инспектора смотрели на него, затем паллиот сказал:
– Мы вам не верим.
Мой взгляд упал на экран.
И ужас холодной рукой сжал мое сердце: Густав был мертв. Он покачивался на виселице, и ноги его, вытянутые носками вниз в последней попытке дотянуться до земли, медленно кружились над помостом. Палач отошел на шаг назад.
– Вы убийцы! – произнес я.
Ирка сделала шаг вперед.
– Уважаемые инспектора, – произнесла она. Странно, никогда не думал, что она тоже знает язык спонсоров. – Я прошу пять минут вашего внимания.
– Эти выступления – оскорбления нам и здравому смыслу, – выкрикнул Сийнико.
– К сожалению, – сказала Ирка, она держалась с достоинством, говорила медленно и возвышенно, мне она показалась даже выше ростом, – наше появление перед вами выглядит излишне драматично, но мы не имели возможности приблизиться к вам раньше. Ведь вас держали на центральной базе спонсоров, куда и отвезут сегодня после этой экскурсии, потому что Земля якобы опасна для вас. Но ведь все это ложь. И мы хотим предъявить обвинения спонсорам, которые, взяв на себя право распоряжаться нашей Землей, не показали себя цивилизованными существами.
– Пора прекратить это издевательство! – закричал Сийнико.
Я смотрел на экран. Там палач в красной рубахе и трубочист в черном цилиндре снимали с виселицы тело Густава.
– Мы не будем отнимать вашего времени и рассказывать о том, что случилось на Земле за последние десятилетия.
– У вас есть обвинения? – спросил паллиот.
– Я обвиняю, – сказал ползун. – Я обвиняю спонсоров в том, что они завозят на Землю яйца моих соотечественников, выводят из них младенцев и убивают их, чтобы съесть.
– Ложь! – закричал Сийнико.
– Ложь! – закричали остальные спонсоры. Они сблизились вокруг нас, они нависали над нами, полные угрозы.
– Я видел это, – сказал я. – Я помогал убивать маленьких ползунов. Я обвиняю спонсоров в том, что они отравили газом и убили несколько тысяч человек только за то, что они наблюдали смерть спонсора.
– Это ты его убил! – услышал я голос Сийнико. Но ответить я не успел, потому что вперед вышел маленький Сенечка.
– Я обвиняю, – сказал мальчик, – в том, что ради развлечения спонсоров проводятся опыты над нами, над маленькими детьми, чтобы сделать из нас домашних любимцев.
– Это правда? – паллиот обернулся к Сийнико.
– Это ложь! – сказал Сийнико.
– Это ложь! – хором произнесли остальные спонсоры.
– Мы можем полететь на так называемую кондитерскую фабрику, где убивают маленьких ползунов, – сказал я.
Словно почувствовав колебания инспекторов, Сенечка стащил с себя синюю курточку. Все увидели глубокие шрамы жабер на его спине. Так я и запомнил его. Под ярким солнцем он стоит, растопырив соединенные перепонками длинные пальцы рук, и медленно поворачивается, чтобы каждый мог увидеть жабры на его спине.
Именно Сенечка оказался последней каплей для инспекторов.
– Мы требуем, чтобы нас немедленно привезли в центр, где делают операции над детьми.
– Такого центра не существует, – сказал Сийнико. Он взял себя в руки и говорил тихо.
На экране, глядевшем в город, было видно, как жители города начали украшать помост и саму виселицу гирляндами и фонариками – они готовились к празднику.
– Вы сможете показать к нему дорогу? – спросил у Ирки худой инспектор с муравьиным лицом.
– Я могу, – сказал я. – Я там жил. И там же живет спонсор Сийнико.
Все обернулись к спонсору.
После короткой паузы он неожиданно для-меня сказал:
– Я готов опровергнуть клевету. Сейчас же я вызову вертолет.
Он повернулся и быстро ушел с площадки. За ним поспешил еще один спонсор в форме охраны порядка.
– Не дайте им уйти! – крикнул я. – Они убегут!
– Не посмеют, – сказал паллиот.
На площадке воцарилось ожидание. Я сосчитал до ста. Инспектора были совершенно спокойны. Паллиот и высокий человек подошли к парапету и стали двигать изображения на экранах, рассматривая жизнь города.
– Это все ложь, – сказала Ирка. – Вы думаете, это продукты? Это копии продуктов!
Инспектора никак не могли взять в толк, почему нужно людям выдавать копии продуктов.
Несколько спонсоров, которые остались на площадке, тихо переговаривались, я ощущал, какой запас ненависти исходит от них.
Ползун подошел к невысокому худому инспектору с муравьиным лицом и разговаривал с ним.
И в тот момент, когда я понял, что Сийнико никогда уже не вернется, его зеленая жабья голова показалась из люка.
– Сейчас прилетит вертолет, – сообщил он. – И мы полетим туда, куда покажет нам этот убийца! – Осуждающий перст был направлен мне в грудь.
Я думал – а дальше что? Ну, поверят нам инспектора, а что они смогут сделать? Не наивна ли сама наша акция? Я несся в потоке действий и событий и ни разу не задумался, насколько могут быть реальными результаты.
Паллиот подлился ко мне и стал спрашивать о жизни в любимцах, но я объяснял плохо, потому что у нас не совпадали с ним понятия, простые житейские понятия.
Только через двадцать минут после возвращения Сийнико над нами завис большой вертолет, тот самый, который привез инспекторов.
Мы поднялись в него. Мы старались стоять так, чтобы между спонсорами и нами встали инспектора. Мы ведь всегда боимся спонсоров. И я боюсь.
Я прошел вперед, к пилоту. Рядом со мной, как бы ободряя, стоял инспектор с муравьиным лицом.
Я сказал пилоту-спонсору, куда лететь. Тот не хотел слушаться меня и не подчинился инспектору. Только когда пришел Сийнико, вертолет взял курс на усадьбу и питомник любимцев.
Найти его было нетрудно.
Еще через полчаса неспешного полета впереди показался знакомый особняк с колоннами.
– Здесь! – крикнул я.
Вертолет медленно опустился на широкой поляне. Справа был особняк, слева – бетонные кубы лаборатории и домов.
В питомнике было так тихо, что я сначала решил, что там мертвый час после обеда. Но до обеда еще было далеко.
Я повел процессию в особняк.
Спонсоры шли сзади, господин Сийнико делал вид, что попал сюда впервые в жизни.
Все столовые, спальни, коридоры были пусты. Не было не только воспитанников, но и поварих, судомоек и воспитателей.
– Где они? – спросил я у Сийнико. – Что вы с ними сделали?
Сийнико был невозмутим.
Он не сказал ни слова и во втором нашем походе по питомнику, когда я вел инспекторов в лабораторию, где работали Автандил и Людмила.
Там было пусто.
Правда, какие-то приборы стояли у стен и на столах. Но ни одного человека…
Еще через полчаса мы собрались на поляне у вертолета.
– Теперь вы убедились? – спросил Сийнико.
– Да, – сказал инспектор-паллиот. – Мы убедились. Что здесь никого нет.
– И вы поняли, что эти люди лгут?
– Нет, – сказал инспектор с муравьиным лицом, – этого мы не поняли, так как у вас была возможность за час увезти отсюда всех обитателей.
– Так ищите! – закричал Сийнико.
– Нет, – сказал высокий человек. – Мы этого делать не будем. Потому что этим мы поставим под реальную угрозу жизнь этих несчастных. Я думаю, что вы их не успели еще убить и скрываете в лесу. Если же мы станем их искать, вы их убьете.
– Так что же мы будем делать? – спросил Сийнико.
– Мы летим обратно на вашу центральную базу.
– А клеветники? – спросил Сийнико.
– Клеветников вы оставите здесь, – сказал паллиот.
– Нет, они должны быть наказаны.
– Мы трактуем сомнения в пользу слабых, – сказал высокий инспектор. И просим вас дать им шанс.
– Но они опасны для окружающих!
– Тем не менее… Сейчас мы улетим. Все улетим. Кроме этих людей.
Я был столь удручен провалом нашей миссии, что не заметил, как поднялся в воздух вертолет.
Я сел на траву, я ничего не хотел.
– Бежим! – крикнул Сенечка.
– Куда?
– Конечно, бежим, – сказала Ирка. – Ведь Сийнико сообщит милиции, тем, кто увел из питомника всех людей. Нас догонят и убьют. И никакие инспектора за нас не заступятся…
Мы побежали.
Мы бежали, разумеется, в сторону деревни и болота, где жил отец Николай. Мы все время оглядывались, ожидая погони, и в результате чуть не наткнулись на пропавший питомник.
Их согнали в мелкий густой осинник в ложбину. Они сидели, прижавшись друг к дружке; охраняли их не только милиционеры, но и люди в белых халатах – воспитатели, ученые и повара. Они так старались, они так боялись, что в лесу малыши могут разбежаться, что нас и не заметили, хотя мы подошли к ним на пятьдесят шагов.
– Вот бы позвать инспекторов, – сказал я.
– Не старайся – они улетели, – сказала Ирка.
– Тим, – просил меня Сенечка, – я тебя очень люблю, пожалуйста, давай их освободим. Ты видишь Леонору? Ну посмотри, Тимочка!
– Помолчи, – приказала Ирка. – Неужели ты думаешь, что мы не освободим их?
– А когда? – спросил мальчик.
– Это зависит от всех нас, в том числе от тебя, – сказал молчавший до того ползун.
Мы отошли от лощины, в которой от холода и страха дрожали любимцы. Пора было идти дальше, к отцу Николаю, но мы медлили.
Как будто не могли решить – идти дальше или совершить безумство и напасть на охрану.
Но судьба распорядилась иначе. Вдруг милиционеры и лаборанты зашевелились – они получили сигнал. Они стали поднимать малышей и погнали их, кружась вокруг, как сторожевые собаки, обратно в питомник.
Мы продолжили путь к болоту.
Я еле брел от усталости и тоски. Тоска овладела мной настолько, что колени были слабыми, и меня шатало.
Я вновь переживал в памяти события сегодняшнего дня, ища в них ошибку. Где мы поступили неправильно? Почему мы не смогли ни в чем убедить инспекторов? И что будет теперь? Ведь спонсоры отомстят нам и другим людям.
Ползун двигался с той же скоростью, что и я, подтягивая хвост и высоко горбя спину. Он заговорил, и я вздрогнул, потому что голос донесся снизу, от самой земли.
– Тебе кажется, мой друг, – говорил он, – что все плохо. Что мы зря лезли на эту башню и зря погиб Густав.
– Ты подслушал мои мысли.
– Это нетрудно было сделать, от тебя на сто метров печаль распространяется, – сказала Ирка, которая без устали шла впереди.
– Ничего страшного, – продолжал ползун. – Инспектора все выслушали и сделали свои выводы.
– Выводы – улететь к себе и оставить нас на произвол судьбы!
– А что они могли еще сделать? – спросила, не оборачиваясь, Ирка.
– Они… они должны были остаться и вместе с нами искать любимцев в питомнике, – настаивал Сенечка.
– Пока они бы их искали, всех любимцев удушили бы газом, – сказал ползун. – Я попросил инспекторов не принимать мер.
– Ты?
– И я попросил их улететь, не сделав никаких выводов и оставив спонсоров в растерянности. Освобождение Земли – дело многих лет. Делать это должны сами люди. Кому нужны послушные рабы спонсоров?
– Мы – рабы?
– Да, – сказал ползун. – Люди – рабы и в большинстве случаев добровольные рабы.
Я хотел огрызнуться, выругаться, но раньше заговорила Ирка:
– Я довольна тем, как все произошло. Я боялась, что инспектора слишком близко к сердцу примут обман.
– И тогда что? – спросил я.
– Тогда? Сначала бы произошла катастрофа с кораблем инспекторов. И они бы не вернулись.
– Кто посмеет?
– Очень высока ставка… Теперь же Федерация предупреждена. Спонсоры потеряли доверие. Они сейчас будут куда осторожнее.
– Ты думаешь, Маркиза улетит к ним? – спросил я.
– Разумеется, – сказала Ирка. – Спонсоры не будут рисковать.
– Ты ей завидуешь?
Ирка широко открыла рот, чтобы я видел дыру – выбитые зубы.
– Не хороша? – спросила она зло.
– Когда как, – ответил я.
Когда она сердилась, шрам разрезающий бровь и щеку, краснел.
Ирка отвернулась и поспешила вперед. Сенечка бежал рядом с ней и рассказывал что-то веселое. Потом Ирка засмеялась и взяла его за руку.
Через два часа мы достигли землянки отца Николая. Он обрадовался нам и накормил грибным супом.
Мы намеревались все вместе с утра идти дальше. Ирка знала, куда.
До рассвета я проснулся. Меня трясло от холода. Я пытался закутаться в одеяло, но озноб не проходил. А к утру поднялся жар. У меня была сильная лихорадка.
Я пропустил три или четыре дня моей жизни. Я помню лишь то, как возле меня ходили и сидели люди, которых я знал, но не мог вспомнить их имен. Мне хотелось пить. Мне казалось, что пришли милиционеры, чтобы нас увести в питомник и сделать нам жабры. Кто-то стрелял из пулемета, а потом выяснилось, что началась гроза.
Когда я очнулся, то увидел Леонору. Она сидела рядом со мной, согнувшись в три погибели. Я решил было, что Леонора тоже мне приснилась, но когда на следующий день жар спал, отец Николай сказал мне, что девушка сбежала из питомника и ухаживала за мной. Ирка ушла и взяла с собой Сенечку. Она не могла больше ждать меня. Она оставила ползуна, который знал дорогу в подземелья, оставшиеся от давнишней забытой армии. Там Ирка и будет нас ждать.
Я пролежал еще неделю. Я уже начал вставать, выходить по нужде, я разговаривал с ползуном, он знал многое о том, как устроена Вселенная, какие в ней живут расы и как они общаются между собой.
Вскоре я окреп настолько, что сидел на солнышке перед землянкой с кружкой травяного чая в руке. Я сидел раздевшись, чтобы солнце касалось своими лучами моего тела. Ползун выкапывал земляных червей и жевал их смотреть на это было неприятно.
Я подумал, что мы с ним уже давно вместе, но не подружились так, как я подружился с Иркой. Может, потому, что ползун не был человеком, он происходил с другой планеты и ему среди нас, наверное, тоже было одиноко.
– А я не верю, что ты с кондитерской фабрики, – сказал я ползуну. Если бы тебя Ирка утащила оттуда младенцем, ты бы ничего не знал.
– А я ничего не знаю, – сказал ползун.
– Не ври, я за тобой давно наблюдаю, – сказал я. – Ты знаешь какой-то совсем чужой язык – ты с инспекторами разговаривал, а спонсоры тебя не понимали.
– Это мой язык, – сказал ползун.
Показывая, что разговор со мной ему надоел, он отполз в сторону и принялся рыхлить землю в поисках червей.
– Некому было тебя научить.
– Ирка помогла.
– И давно ты скрываешься?
– Недавно, – сказал ползун.
– Все равно я тебе не верю.
– Если я не с кондитерской фабрики, то откуда? – спросил ползун, оборачиваясь ко мне. Изо рта у него высовывался длинный жирный розовый червь, он заталкивал его в пасть острыми когтями.
Я отвернулся.
Потом, когда я допил чай, а он наелся, ползун выровнял участок земли у землянки и стал рисовать мне когтем карту, как мы пойдем в штаб Военно-Воздушных сил, где нас ждет Ирка.
Он нарисовал лес, реку, поселки и городки, через которые нам следовало проходить или которые следовало избегать. Он рисовал так уверенно, что я еще более убедился, что он не тот, за кого себя выдает, но я не представлял, кто же он на самом деле.
Когда я с упреком в голосе заявил, что гусеница С кондитерской фабрики не может знать земной географии, ползун не стал спорить, а лишь сказал:
– Тим, не отвлекайся, я хочу, чтобы ты запомнил дорогу.
– Зачем, если ты есть?
– Если меня убьют или я заболею, ты попадешь в безвыходное положение, – сказал наставительно ползун. – Так что слушай, что тебе говорят умные люди.
– Ты – умный человек?
– Прости, я пошутил, – сказал ползун.
Он рисовал, а я понял, что мы в нашем путешествии пройдем знакомыми местами, что мы окажемся на той свалке, где я впервые встретил в подземелье Маркизу и Ирку, а значит… значит, мы окажемся недалеко от моего родного городка.
И как только я понял это, я страстно захотел заглянуть в дом Яйблочков, пройти по той улице, где я мечтал о новом ошейнике, а главное… в этом я не сразу признался самому себе, я захотел увидеть юную любимицу из соседнего дома.
Прошло больше года с тех пор, как я убежал от Яйблочков. А кажется, что прошла долгая жизнь.
В последние месяцы я и не вспоминал о доме, но когда вспомнил, у меня сжалось сердце.
Я рассеянно слушал ползуна, делая вид, что внимательно запоминаю все тропинки, и ползун почувствовал, что я витаю в облаках. Со свойственным ему занудством он заставил меня пройти по карте от землянки отца Николая до штаба ВВС, и я вынужден был трижды начинать путешествие, пока все не запомнил. Тогда ползун улегся на спину на прогретом солнцем склоне. Коготки его коротких лап торчали по обе стороны панцирного туловища. Я посчитал: три пары рук и три пары ног. Некрасиво. Брюхо желтое, полосатое, глаза прикрылись белой пленкой, как у спящей курицы. И с этим существом мне идти несколько дней по враждебной стране? И надеяться на то, что он выручит, если мне будет плохо?
– Ты о чем думаешь? – спросил я ползуна.
– Я сплю, – сказал он, – не мешай.
Я сказал ползуну, что прогуляюсь. Ползун ответил: "Осторожнее". Он всей свой шкурой чувствовал опасность. "Обойдется", – сказал я, хотя тоже чувствовал опасность. Но не хотел признаваться. Тем более себе.
Наш тайник находился под громадной кучей валежника, там скрывалась покрытая дерном землянка. Я разделся догола.
– Ты не возьмешь оружия? – спросил ползун.
– Если в городке увидят одетого человека, они будут стрелять без предупреждения. Ты же знаешь, как они нас боятся.
– Опасно без оружия, – сказал ползун.
– Жди меня в двадцать три часа, – сказал я. – Если что, искать меня не ходи.
– Не учи меня, – холодно ответил ползун и свернулся на земляном полу.
Я не люблю ходить нагишом, подобно домашнему любимцу… Перебежками, порой падая в высокую сорную траву, – порой пробегая между заросших бурьяном куч мусора, я добрался до окраины городка, чуть приукрашенного сумерками и редкими фонарями. Дальше за кустарником поднимались серые бетонные и титановые шапки укрепленной базы.
Выйдя на улицу городка, я пошел по тротуару, прижимаясь к заборам и стенам домов, пригибаясь и стараясь быть незаметным – как и положено обитателю помоек, еще не угодившему на живодерню, но готовому к такой судьбе. Я даже прихрамывал и тянул ногу.
Я шел осторожно, но уверенно. В тот сумеречный час у меня было немного шансов встретить спонсора – они не любят сумерек и скрываются от них за стальными жалюзи в своих бетонных домах. Но всегда оставалась опасность попасть на глаза милиционеру или мобильному патрулю.
Центр я миновал быстро и без приключений. Универмаг был уже закрыт, хотя окна его светились – там считали выручку. В комнате отдыха, где спонсорши оставляют своих домашних любимцев пока занимаются покупками или сидят в кафе, было темно. Я думал, что во мне что-то шевельнется – грусть ли, просто память, но я остался совершенно равнодушен. Впрочем, никто не любит вспоминать о своем животном прошлом – я проверял это на многих моих товарищах. Мы забываем. Этого не было. Этого не могло быть…
А вот и мой дом!
Господи, до чего он уродлив! Бетонный куб с узкими окнами, вокруг запущенный газон и бассейн без воды со слоем ила на дне. В окнах свет. Я не стал приближаться к двери – там поле охраны. Стоит мне подойти поднимется звон на весь город.
Перепрыгнув через невысокую живую изгородь, я прошел газоном к окну гостиной и заглянул в него.
Гостиная – насколько условно это название! – была, как и положено, пустой и серой комнатой. С одной стороны на стене – экран. На нем показывают официальные новости и официальную развлекательную программу. С другой стороны широкая металлическая скамья, на которой бок о бок сидят спонсоры – господин и госпожа Яйблочки. Одинаковые, чешуйчатые, зеленые, массивные, вдвое превышающие человека ростом и вдесятеро силой. Их морды лишены мышц и потому не способны к мимике. Так что они кажутся статуями, статуями близнецов в кататоническом состоянии.
И это были когда-то мои господа, перед которыми я трепетал? Это были образцы мудрости? Я хотел бы улыбнуться, но не мог – ведь жалок был я, ибо мои глаза были закрыты.
Вдруг госпожа Яйблочко зашевелилась – что-то на полу привлекло ее внимание. Зеленая туша совершила медленное движение, лапа опустилась к полу. Я поднялся на цыпочки и увидел, что у ее ног стоит колыбель, и в ней, задрав ножки, блаженствует малыш. Когтистая лапа Яйблочки нежно дотронулась до головы мальчика и погладила ее, губы малыша шевельнулись, госпожа протянула ему бутылочку.
Это был я? Я – много лет назад?
Сверху донеслось легкое стрекотание. После инцидента на башне милиция демонстрировала бдительность. Можно быть уверенным, что они не прекратят полетов до ночи. Правда, им трудно нас отыскать – особенно, когда мы выступаем в обличьи домашних любимцев – ни одного металлического предмета! Так что локаторы не вычленяют нас из природы.
Но все же я не хотел рисковать – я прыгнул к кустам и залег там.
Патруль улетел. Я сидел на траве, обхватив руками колени, смотрел на узкие бойницы моего дома… Парадокс, но эти жабы и есть моя бывшая семья – они растили меня, кормили, купали и лечили, если я болел… И госпожа Яйблочко могла испытывать ко мне материнские чувства? Как мало мы их знаем! Зачем они взяли нового малыша? Их дом им кажется пустым без человеческого присутствия?
Надо возвращаться. А то ползун будет беспокоиться.
Я обернулся ко второму дому – за живой изгородью. Я мог сколько угодно уговаривать себя, что пришел поглядеть на стены родного дома, тогда как на самом деле меня тянуло к дому соседнему. Первый раз в моей жизни эмоциональный взрыв, вырвавший меня из мира домашних любимцев, исходил из этого бетонного куба, стоявшего за густыми зарослями бурьяна. Там тоже светились бойницы, за ними тоже ползла упорядоченная жизнь.
…Приоткрылась дверь, желтый прямоугольник света кинул на землю черную тень стройной фигуры Инны. Это было столь неожиданно, что я не успел взять себя в руки и отпрянул. Она услышала шум и, замерев на пороге, тихо спросила:
– Здесь кто-нибудь есть?
Я был недвижим, я даже не дышал. Я боялся, что она в страхе закроет дверь и спрячется в доме.
Она постояла с минуту, прислушиваясь, и, видно, решила, что шум произвела птица… Она покинула освещенный прямоугольник двери и ступила на траву. Теперь я мог ее разглядеть.
В полутьме ее тело казалось голубоватым, а волосы приобрели сиреневый оттенок. Когда она поглядела в мою сторону, то ее глаза показались мне черными окнами в звездное небо. Ее фигура несколько потеряла девичью гибкость и угловатость, грудь стала тяжелее, шире бедра, но эти перемены были лишь движением к женскому совершенству.
Она быстро, словно опасаясь, что ее хватятся дома, перебежала газон, перепрыгнула через изгородь и уже осторожнее, озираясь как воровка, подбежала к дому Яйблочков. Возле окна в гостиную она остановилась и, вцепившись длинными пальцами в край стены, приподнялась на цыпочки, чтобы лучше видеть, что происходит в гостиной.
И тут я все понял. Все было просто, хоть и необычно и недозволено.
Младенец, занявший мое место в семье Яйблочков – это сын ее и Вика. По правилам новорожденного отнимают у матери, как только она перестает его кормить. Если с точки зрения породы он удовлетворяет селекционеров, его отправляют в распределитель. А дальше – как распорядится судьба. Может быть, повезет, и его возьмут в домашние любимцы. А тут… вернее всего, когда он родился, опечаленная моим исчезновением, привыкшая к человеку в доме, госпожа Яйблочко решила взять ребеночка себе. Где-то кому-то сделали подарок, кого-то уговорили, и произошло страшное нарушение правил – мать и сын оказались в одном городке, и, главное, мать знала, где живет ее сын.
Вряд ли ее подпускали к сыну, наверное, это было одним из условий… Впрочем, это можно проверить.
– Инна, – тихо произнес я.
Она отпрыгнула от окна, словно ужаленная змеей. Прижалась спиной к глухой бетонной стене и смотрела с ужасом, как я приближаюсь к ней.
Я вытянул перед собой руку, раскрытой ладонью кверху.
– Не бойся, – сказал я. – Это я, Тим, ты меня помнишь? Я тут жил.
– Тииим, – напевно произнесла она. – Ты же мертвый.
– Я много раз мертвый, но все равно живой, – сказал я, улыбаясь.
– Это не ты! Не подходи!
– Я тут жил, мы с тобой раз сидели в этих кустах и разговаривали, а ты сказала, что знала свою мать, а я тебе не поверил, а потом меня должны были вести к ветеринару, а к тебе привели Вика…
– Тииим!
– Отойдем к кустам. У меня мало времени. Меня могут выследить.
Она послушно пошла за мной к темной массе кустов, но остановилась, не заходя под их сень. Боялась. Не совсем верила, что я – это я.
– А где же ты? – спросила она. – Кто теперь твои спонсоры? Ты бродяга?
В голосе звучало привычное для домашних любимцев презрение.
– Я хочу, чтобы никаких спонсоров больше не было.
– Как так не было?
– Чтобы они улетели. Или погибли.
– А мы? – Она даже отступила на шаг от меня.
– А мы будем жить.
– А кто нас будет кормить? Кто будет гулять с нами?
Я уже привык к таким искренним филиппикам. А чего вы хотите от людей, которые не знают ничего, кроме пищи, прогулки и хозяйской палки или ласки?
– От тебя плохо пахнет, – сказала она, – как будто ты не мылся.
– Я уже неделю не мылся, – признался я. Мне было приятно дразнить ее – такую миленькую, сладенькую, душистую домашнюю любимицу. – А как твой жабеныш поживает?
– Кто?
– Твой хозяин, жабеныш, которого мадам Яйблочко изметелила.
– Тим, не стоит так говорить о спонсорах.
В ее голосе прозвучала бабушкина интонация.
– Ладно, – сказал я, – я тобой еще займусь. Обязательно вернусь поговорить с тобой серьезно. Жалко оставлять тебя в животном состоянии.
– Я живу в счастливом состоянии! – поспешила она с ответом.
Она была напряжена и мечтала об одном – чтобы я поскорее ушел, растворился, чтобы меня можно было вычеркнуть из памяти.
– Это твой ребенок? – Я показал на окно дома Яйблочков.
– Молчи! – она закрыла мне рот ладонью. От резкого движения ее пышные бронзовые волосы рассыпались по плечам. Она была сказочно хороша! Ради таких женщин совершаются великие безумства и рушатся царства… Только она не подозревала о своем могуществе.
– А кто отец? – спросил я. Сквозь ее пальцы вопрос прозвучал невнятно. Мои губы натолкнулись на нежную ткань пальцев и поцеловали их. Она сразу убрала руку.
– Нельзя так говорить! Если кто-нибудь услышит, меня тут же увезут! Молчи, молчи, молчи!
– Наверное, Вик, – сказал я.
– Он целую неделю болел, когда ты так жестоко побил его.
– Потом он выздоровел. И его снова привели к тебе.
– Потом он выздоровел. И его привели…
– А где он сейчас?
– Я не знаю. Его спонсоры переехали на другую базу. Ты никому не скажешь, Тим? Я каждый вечер хожу смотреть мальчика. Ты его видел?
Я любовался ею, но она не чувствовала моего взгляда.
– А госпожа Яйблочко очень добрая, она его не бьет. Я сначала плакала, но мне сказали, что тогда меня увезут.
– Когда мы их вышибем к чертовой матери, – сказал я, – первым делом мы вернем тебе твоего малыша.
– Не надо! Не думай так, это опасно!
– Неужели и я таким был?
– Каким?
Я погладил ее по плечу, отвел в сторону тяжелые пряди волос.
– Не смей меня трогать!
– Я сейчас уйду, не бойся.
– Я буду кричать! Не смей меня хватать! Ты грязный. От тебя плохо пахнет!
Голос ее опасно повысился – она не контролировала свой страх передо мной, страх завитой болонки перед дворовым псом.
– Уйди, уйди, уйди!
Я с горечью начал отходить от нее, понимая, что она уже подняла тревогу. У спонсоров удивительный слух – нам бы такой!
Первым появился подросший жабеныш. В гневе или страхе спонсоры движутся со скоростью пантеры.
Он пронесся над газоном как черное ядро, выпущенное из гигантской пушки.
Я его хоть и не видел, но все же успел отшатнуться.
Не успев затормозить, жабеныш врезался в стену, и хоть та была из монолитного бетона, мне показалось, что дом пошатнулся.
Пока жабеныш разворачивался, я кинулся в кусты и замер там.
Отворилась дверь. Мой приемный отец, господин Яйблочко, который, впрочем, никогда меня не любил, потому что не любил ничего, не покрытого зеленой чешуей, обозначился на пороге. По тусклому блеску в его лапе я догадался, что папаша вышел на прогулку хорошо вооруженный. Ну и идиот сентиментальный, сказал я себе. Встретился, называется, со своей легкомысленной юностью.
Спонсоры замерли. Один, воткнувшись лбом в стену, второй на пороге. Они ждали, не вздохну ли я, не шевельнусь ли, чтобы кончить на этом мои дни.
Я не шевелился, не чихал и не дышал. К такой жизни я привык. И все бы обошлось, если бы не догадливый жабеныш, который громадой повернулся к Инночке и, медленно наступая на нее, потребовал:
– Где? Где он? Говори! Говори, не молчи, будешь наказана!
В романах верная возлюбленная стискивает белоснежные зубки и молчит под пытками.
– Он в кустах! Он там! – завопила Инна. – Он хотел на меня, он хотел меня… скорей, я его боюсь!
Ой, как она перепугалась! И в ненависти ко мне она была искренна, потому что хотела угодить хозяевам и спасти свои свидания с сыном.
Я увидел, что папаша Яйблочко переводит рычажок на стволе с прицельного на бой по площади – он намеревался выжечь кусты вместе со мной, и никто ему не противился.
Еще секунда, и мне будет поздно спасаться…
На четвереньках, как гончая, я кинулся в просвет вдоль живой изгороди.
Вечер озарился ослепительным зеленым светом выстрела.
Конус убийственного света устремился к звездам, сжигая на своем пути все, что могло двигаться и дышать, – бабочек, птиц, комаров… Затем последовал глухой тяжелый удар. Силуэт спонсора исчез…
От начавшейся сзади суматохи я умчался и лишь за свалкой, в бурьяне, приостановившись… чтобы осмотреться, задумался – а почему папаша стрелял не в меня, а в небо? Спонсоры таких ошибок не допускают.
Рядом звякнула пустая консервная банка.
– Кто? – одними губами спросил я.
– Я, – сказал ползун. – Чудом ушли.
– Это ты был?
– Мне скучно стало, я за тобой пошел. Я успел ему ноги заплести и дернул. Ничего?
Ползун страшно силен, в чем-то он даже мог бы поспорить со спонсором.
– Славно, – сказал я.
Я лежал без сил.
– Пора уходить, – сказал ползун. – Они будут прочесывать окрестности.
– Одну минутку.
Я сел. Голова еще кружилась – видно, я бежал оттуда куда быстрее, чем возможно для обыкновенного человека.
– Славная девчонка, – сказал я. – И мальчика любит.
– Когда-нибудь расскажешь, – сказал ползун. – Меня всегда удивляют ваши человеческие обычаи.
Мы почувствовали себя в безопасности, отойдя от городка километров на пять.
Мы передохнули, выйдя к бывшему шоссе. Его асфальт долго сопротивлялся растительности, но все же сдался, пошел трещинами, ямами, в которые проникали трава и кусты, в провалах поднялись деревья. Но на некоторых участках асфальт еще держался, и по шоссе идти было легче, чем по девственному лесу.
Еще через час мы оказались у реки. Через нее был перекинут железный мост, но его средние пролеты провалились, и перебраться по нему оказалось невозможно.
– Можно переплыть, держась за бревно, – сказал я. – Видишь, лежит на берегу?
Ползун не ответил.
Я обернулся. Он медленно полз по шоссе, отстав от меня метров на сто.
– Ты что? – спросил я. – Устал?
Ползун не ответил. Он мерно полз, подтягивая хвост к передним лапам и поднимая среднюю часть туловища. Большие глаза смотрели вперед. Бурая щетина на спине стояла дыбом.
Отнеся его молчание к плохому воспитанию на кондитерской фабрике, я стал спускаться к бревну. Но с полпути обернулся к ползуну и спросил:
– Слушай, я так и не знаю, ты за бревно держаться сможешь?
Я почти не сомневался в утвердительном ответе – ведь мы вместе пробирались в башню, цепляясь за веревку, протянутую Сенечкой. Правда, шрамы от того путешествия остались до сих пор.
– Постой, – сказал ползун. Голос его прозвучал странно.
Я хотел уж было подняться к нему, но ползун сам скатился ко мне.
– Что с тобой?
– Мне… трудно, – сказал он. – Трудно идти!
Эти слова меня огорчили – значит, придется искать плот или что-то достаточно надежное, чтобы перевозить его.
Ползун бессильно вытянулся у моих ног, и вдруг я с ужасом увидел, что щетина на его спине частично выпала. Я провел ладонью по спине ползуна жесткие стебли щетины легко отламывались и падали на берег. Я понял, что это более всего похоже на радиационное облучение – об этом я знал еще от Яйблочков. Они всегда боялись радиационного облучения. Госпожа Яйблочко говорила мне:
– Вот попадешь под облучение, все волосы у тебя вылезут.
– Ползун, – спросил я, – тебе плохо?.
– Ничего, – сказал тот с натугой. – Только помоги мне добраться до штаба. Не бросай меня.
– Чепуху говоришь, – сказал я. – Зачем мне тебя бросать?
– Я не могу идти…
– Лежи, – сказал я, – лежи и не болей, а я поищу на чем перебраться.
Но перебираться было не на чем. Ежу ясно, что не на чем. Бревно? Может быть, если я отойду подальше, за поворот, найду еще одно? Хотя корабля из этого все равно не построишь.
А веревка? У меня нет веревки!
– Делать нечего, – сказал я. – Придется тебе проехать верхом на бревне.
– Что ты сказал? – он с трудом понимал меня.
– Я поплыву за бревном, а ты влезешь на него, упрешься когтями и будешь держаться. А я буду толкать. Ясно?
– Ясно, – сказал ползун. – Ты не бросай меня…
– Ползи вниз.
Он старался ползти, но ничего не получалось, словно внутрь его вставили штырь, который не позволял ползуну согнуться.
Пришлось мне обнять его, оторвать от земли и тащить вниз. Проще было бы, конечно, скатить его, как колоду, но я боялся повредить ему какой-нибудь орган.
Я положил его на песок у воды. Потом разулся, сунул башмаки в заплечный мешок, туда же – рубаху. Затянул торбу потуже.
– Ты меня слышишь? – спросил я ползуна.
– Да, – откликнулся тот.
Я попробовал, насколько легко бревно оторвется от берега. К счастью, оно неглубоко вошло в песок. Я поднял ползуна и положил его вдоль бревна.
– Теперь держись! – приказал я ему.
Он меня услышал – его когти вытянулись до отказа и вцепились в кору.
– Терпи, – сказал я.
Дно было крутое.
Я толкнул бревно вперед и шагнул за ним. Но не рассчитал, насколько круто оно уходит вниз – шаг, и я не достал до дна! Я выпустил конец бревна и ухнул с головой, в глубину.
Когда вынырнул, то увидел, что бревно довольно быстро уплывает от меня и медленно поворачивается вокруг оси, так что ползун уже не сверху, а сбоку – вот-вот коснется воды.
– Тим! – услышал я испуганный голос ползуна.
Я никуда не годный пловец, но тут с такой силой забил руками по воде, что догнал бревно раньше, чем оно успело окунуть ползуна в воду.
Я плыл, болтая ногами и толкая бревно перед собой, которое все норовило перевернуться и утопить ползуна. А дальний берег все не приближался. Я устал так, что мне казалось – вот-вот я отпущу это проклятое бревно и этого ненавистного симулянта-ползуна, который просто ленится плыть.
К счастью, эти ядовитые мысли не успели полностью завладеть моим сознанием – неожиданно бревно уткнулось в дно. В следующий момент я почувствовал его коленями. Оказывается, дальний берег был пологим, и отмель тянулась чуть ли не до середины реки.
– Приехали, – сказал я ползуну, но он не отозвался. Глаза его были закрыты, щетина на спине почти вся выпала, открыв его хитиновый панцирь.
С трудом я оторвал ползуна. Он мне совсем не помогал. Он как бы окостенел. Тело его было горячим, и рот пульсировал.
– Тим… – услышал я, поднеся ухо к его рту, – не бросай!
Я обулся, надел рубаху и постарался взвалить его на плечо. Я еще не окреп после болезни и потому полутора пудовый ползун мне показался достаточно тяжелым.
Я отыскал на дальнем берегу бывшую асфальтовую дорогу и побрел по ней, обходя ямы и трещины.
Я подумал: так славно, что ползун заставил меня запомнить дорогу. Я знал, что должен идти этой дорогой до большого белого столба, у которого поверну на проселочную дорогу, а та через лес проведет меня до развалин поселка, где нас и должна ждать машина.
До белого столба было километров десять. Но мне показалось, что вдвое больше. По крайней мере, я добирался до него более трех часов. С каждым шагом проклятый ползун становился все тяжелее, и я все чаще валился без сил на обочину шоссе, и привалы становились все более долгими.
Я боялся, что ползун умрет раньше, чем я донесу его до штаба. И вовсе не был уверен, что там найдется доктор, который разбирается в загадочных болезнях ползунов. Но пока что ползун был жив – он был горячим, и порой по телу его проходила судорога. Но в то же время он окостенел, и как бы я не переворачивал его, все равно он резал мне плечо.
Я уже разуверился в существовании белого столба, когда увидел его. Возле него я свалился и отдыхал, наверное, полчаса, теша себя наивной надеждой на то, что Ирка ошиблась и пришлет машину именно к столбу, а не в разрушенный поселок.
Было жарко, хотелось пить. Я понимал, что, лежа здесь, делаю лишь хуже себе и подвергаю дополнительным мучениям больного ползуна. Так что я с проклятиями взвалил на плечо ползуна и, покачиваясь, пошел в лес по узкой вертлявой дорожке, колеи которой были глубоки, а между ними росла трава.
Постепенно местность понизилась и запахло сыростью. Но жара не уменьшалась, надо мной, больно жаля, вились мухи и слепни. Я не мог даже их отогнать.
Вдруг я увидел, что справа между деревьев мелькнула вода. Я сбросил невыносимую ношу и кинулся к махонькому озерцу, окруженному осокой. Я с трудом добрался до воды – берег был таким топким, что я проваливался чуть ли не по пояс, прежде чем смог напиться. Я пил с наслаждением, но взять с собой про запас не мог, правда, по моим расчетам идти уже оставалось немного.
Я намочил рубаху, чтобы обтереть влажной тканью моего несчастного спутника, и повернулся, вытаскивая ноги из черной грязи…
И я с ужасом увидел, что мой ползун – не один.
Над ним, деловито переворачивая недвижное тело лапой и стараясь вскрыть его, как ракушку, стоял бурый медведь. Он ворчал и как бы бормотал, потому что никак не мог добраться до вкусного мяса.
– Ах ты, мерзавец! – закричал я, размахивая рубашкой. – Ты его тащил? Ты его носил?
Почему-то именно мои физические усилия казались мне в тот момент самым главным основанием к тому, чтобы медведь добычу свою оставил.
Медведь обратил на меня внимание, когда я размахивал рубахой как знаменем. Моя рубаха его не испугала. Он поднялся на задние лапы и натужно заревел, показывая этим, что не намерен делиться со мной своей добычей.
Медведь угрожающе пошел на меня, и только тогда я вспомнил о своем ноже.
Я выхватил его. И вовремя, потому что красная пасть, усеянная желтыми зубами, уже была рядом, и я вонзил нож в живот медведю, но не удержался на ногах – медведь по инерции свалил меня и вышиб из руки нож.
От удара о землю я на какие-то секунды потерял сознание, но тут же пришел в себя, но не в пасти медведя, а на свободе. То ли мой удар медведя испугал, то ли он пожалел нас с ползуном, но я услышал треск сучьев и, обернувшись, увидел спину медведя, исчезающую в зарослях.
Я с трудом поднялся, отыскал нож – крови на нем не было, я думаю, что не смог пронзить слой жира. Потом я подошел к ползуну.
Медведь ничего не успел сделать ему плохого. Только перевернул на бок.
Я наклонился над ползуном. Кровь из моего разорванного плеча капала на его тело. Я прижал рану рубахой, забыв вытереть ею ползуна, взвалил его на плечо и пошел дальше, потому что в те минуты смысл жизни и стимул к движению заключались лишь в том, чтобы дотащить это проклятое насекомое.
Я не заметил, как вышел на прогалину – улицу разрушенного поселка. Впрочем, разница с лесной дорогой была невелика – те же деревья и кусты вокруг. Пойди, догадайся, что под ними скрываются руины.
Автомобиля там не было – не нашлось его в штабе. Но, к счастью, нашлась телега, запряженная лошадью. С ней – два человека.
Они увидели меня издали. И не сразу догадались, что я и есть тот благородный рыцарь, которого они встречают. Из леса шло чудовище с желтым бревном на плече, измаранное кровью с головы до пяток и шатающееся, как смертельно пьяный.
Когда они догадались, в чем дело, то уложили меня на телегу и отвезли в штаб. В телеге была навалена солома, и я почти сразу заснул. И спал до самого штаба – то есть два часа.
Когда я проснулся, то спросил у человека, который управлял лошадью, жив ли ползун. Тот не сразу понял, что я имею в виду, потому что ползун ничуть не был похож на самого себя.
Не дождавшись ответа, я заснул снова.
Меня перенесли в госпиталь, где промыли раны. Я продолжал спать.
Проснулся я утром, подземный госпиталь был скудно освещен. В комнату вошла женщина в белом халате, похожая на Людмилу, только черноволосая. Она спросила, как я себя чувствую. Я ответил, что хорошо. Потом женщина спросила, принести ли мне еду в постель или я смогу подняться.
Я сказал, что попытаюсь подняться. Я с трудом встал – голова кружилась. Другой человек в белом халате принес деревянный стол и скамейку. Женщина поставила на стол большую чашку кофе и положила ломоть хлеба. Я позавтракал.
Я спросил, что с ползуном.
Женщина в белом халате сказала мне, что все обошлось. Все хорошо.
Вошел человек в кожаном костюме, как одевалась в метро охрана Маркизы. Этот человек спросил меня, могу ли я пройти к командующему. Я сказал, что могу. Я допил кофе и пошел за человеком по подземным переходам. Здесь раньше была военная база. Когда-то здесь военные люди ждали атомной войны. Но война не пришла, а пришли спонсоры.
В коридоре мы встретили процессию маленьких ползунов. Их гнал подросток с хворостинкой. Ползуны мерно и одинаково поднимали мохнатые спины.
– Мы их из ворованных яиц выводим? – спросил я.
Человек пожал плечами, то ли не знал, то ли таился. Он пропустил меня в низкую дверь.
Там была комната, освещенная ярче, чем другие. За большим столом сидела Ирка, перед ней стоял компьютер, неаккуратно были раскиданы бумаги.
– Живой, – спросила она и улыбнулась.
Ирка была одета в кожаный костюм, волосы забраны назад.
– Ты здесь начальница? – спросил я.
– Разве непохоже?
– И надо мной начальница?
– Пока Маркиза не вернулась – берегись! – Улыбаясь, она непроизвольно прикрыла ладошкой рот.
– Как ползун? – спросил я, желая перевести разговор на другую тему. Мне было неприятно, что Ирка теперь вовсе не та, которую я привык видеть.
– Он живой, – сказала Ирка. – Благодаря тебе.
– Там медведь был, – сказал я. – Он хотел его сожрать.
– А я как увидела следы на твоем плече, сразу догадалась, что ты с медведем обнимался.
– Я никогда не догадывался, что ты начальник, – сказал я.
– Кому-то приходится… – ответила Ирка.
Вошел Хенрик. Он положил бумаги на стол Ирке. Она проглядела и подписала, а Хенрик подошел ко мне и сказал, что я молодец и он рад меня видеть.
Хенрик ушел, и я с горечью подумал, что теперь не смогу поцеловать Ирку. Никогда. И мне стало грустно.
– А где ползун? – спросил я. – Я хочу к нему сходить.
– Он сам придет, – сказала Ирка.
Тут прибежал Сенечка, он обнял мою ногу перепончатыми ручонками. Рожица у него была заплакана.
– Рыцарь Ланселот! – кричал он. – Ты пришел, я так рад, так рад! Ты знаешь, Леонора тоже здесь! Мы пойдем к ней, ладно?
– Я пойду? – сказал я. Теперь было непонятно, должен ли я спрашивать разрешения у Ирки.
Ирка отодвинула бумаги и встала из-за стола. Она хотела подойти ко мне, но тут в комнату вошел инспектор, которого я видел на башне. Тот стройный, с муравьиным лицом, в длинном радужном плаще. Странно, почему он остался на Земле?
Инспектор направился ко мне. Я напрягся. В нем была жесткость и четкость движений почти до механизма.
– Не узнаешь, – спросил он меня голосом ползуна.
– Ползун?
Инспектор подошел ко мне и протянул тонкие, жесткие руки.
Я протянул руки навстречу ему. Я все понял.
– Ты как бабочка? – спросил я.
– Это метаморфозы, – сказал ползун. – Но степень куколки наступает неожиданно, хоть и длится коротко. И в такой момент рядом должны быть близкие. Или друг. Иначе – коротким движением ползун провел ребром ладони перед своим тонким горлом, муравьиные глаза были неподвижны – я бы погиб. Спасибо тебе.
– Покажи ему, покажи! – потребовал Сенечка. – Он же не видел. Все видели, а он не видел.
– Покажи, – сказала Ирка. – Это красиво.
Ползун взмахнул руками, и его длинный радужный плащ, как сказочный невесомый занавес, раскрылся, растянулся – и я увидел перед собой громадную перламутровую бабочку.
– Мы умеем летать! – сообщил Сенечка.
Когда они ушли, Ирка подошла ко мне, встала на цыпочки и поцеловала меня в щеку.
– Здравствуй, Ланселот! – сказала она.
