14.
Просто удивительно, что после таких приключений наш почтенный "Дром", окривевший на одну фару, помятый и побитый осколками, еще оставался на ходу. Меня согревала надежда, что в столь поздний час мы избежим встречи с полицейскими, которые наверняка не только разделят мое удивление, но и проявят свойственное их братии бестактное любопытство.
Перед тем, как застрявший поперек дороги лимузин покойного Барладага скрылся из вида за поворотом, я взглянул в боковое надтреснутое зеркальце и увидел далекий свет фар. Если это вызванные на подмогу головорезы с виллы, нам лучше убраться с магистрали. Играть с ними в догоняшки опасно, достаточно звонка по радиотелефону, чтобы из города навстречу нам выехала целая орава бандитов, опозоренных гибелью главаря и рвущихся освежить свою репутацию нашей кровью. Поэтому я вызвал в памяти мелкомасштабную карту столичных окрестностей, довольно легко сориентировался на местности, а затем свернул с шоссе на узенькую грунтовку, которая наискось прорезала молодую хвощевую лесопосадку. Теперь, когда нас никак не могли догнать или перехватить, я снизил скорость до сорока стир в час и вздохнул спокойно.
– Я думаю, нам лучше всего вернуться в тот домик, Джага. Других предложений нет? – проговорил я, глядя, как слегка покореженный капот бойко заглатывает узкую дорогу, озаряемую лучом единственной фары.
– Никак нет. Заночевать же где-то надо.
– А еще давайте сразу поговорим о денежной компенсации за ваше сгоревшее заведение. Во сколько вы оцениваете ущерб?
– Ни во сколько.
– Пожалуйста, не надо так щепетильничать. У нас в багажнике лежит чемоданчик, там триста пятьдесят тысяч с хвостиком, к вашему сведению. Я полагаю, эти деньги не вполне мои…
– А чьи же еще? – всплеснул руками Джага. – Извиняюсь, что перебил, конечно. Бросьте, "Щит Отечества" был застрахован, я ни марги не потеряю. Другое дело, самого дома жаль, уютный был. Но не раскисать же из-за этого.
– Ладно, отставим этот разговор, – пошел я на попятную. Давайте-ка прикинем наши планы на завтра. Во-первых, необходимо срочно сменить машину. На этой теперь вообще никуда нельзя соваться. Вернуть ее владельцу и заплатить за ремонт лучше попозже как-нибудь, а пока поездим на другой.
– Нет проблем. Завтра же махну в город. Туда на попутках, а там добуду тачку и на ней вернусь.
– Очень хорошо. Еще вам необходимо добыть себе новое оружие. Этот "Брен", из которого застрелен Барладаг, придется выбросить.
– Жалко, я к нему привык. Очень справная машинка.
– И все-таки оставлять такую улику вам не следует, – веско разъяснил я. – Хорошо еще, что она единственная.
– Слушаюсь, – Джага даже вздохнул от огорчения.
– А еще придется добыть для меня новое удостоверение личности, кстати, желательно и водительское впридачу.
– Уяснил. Завтра же проверну и это.
– Пока хватит, – подытожил я и замолчал.
Помимо перечисленных мелких дел нам предстояло еще одно крупное: отловить белобрысого Амахада Чажнура, отвезти его в наше загородное пристанище и заставить разговориться. Но покамест обсуждать это было ни к чему, все должно идти по порядку.
– Кстати, мы подъезжаем к мосту через речку, – сообщил я. Самое время и место избавиться от вашего "Брена".
– Может, оставим пока? – заколебался Джага. – Вдруг чего, а я без оружия.
– Не думаю, что нам предстоят еще перестрелки. А на крайний случай у нас ведь остаются два пистолета, не считая того дурацкого ампульного со снотворным, – рассудил я, останавливая машину посредине моста, перекинутого через небольшую тихую речку. – Бросайте "Брен". Глубина тут, похоже, достаточная, никто его не найдет до скончания века.
Джаге очень не хотелось расставаться с пистолетом-пулеметом, но приказ есть приказ. Хоть мы и стали штатскими по виду, на деле по-прежнему я принимал решения, он их выполнял, а ответственность за последствия лежала на мне. Если случится крупное невезение, и меня задержат с бандитским "Мидуром" за ремнем, что ж, семь бед, один ответ. Другое дело Джага, против которого власти могут выдвинуть разве что обвинение в укрывательстве, да и то достаточно зыбкое. Он вовсе не обязан знать, что Месакуна Трандийяара разыскивает полиция: чтение газет пока что дело добровольное, даже в нашей стране.
Заметно пригорюнившийся Джага вышел из машины, оттянул затворную раму "Брена", вынул затвор и сунул в карман. Потом швырнул пистолет-пулемет в воду.
– Затвор на память оставлю, можно? – сказал он, плюхаясь на сиденье. – Славное было дельце, не грех вспомнить когда-нибудь.
Против этого приступа сентиментальности я ничего не имел, и мы покатили дальше.
– Разрешите спросить, вы в Бога верите? – ни с того ни с сего поинтересовался Джага.
– Верю.
Не то, чтобы я мог похвастать особенным благочестием, однако, по-моему, пройдя через войну, любой человек уверует в Бога, если у него есть хотя капля мозгов. На фронте начинаешь отчетливо понимать, насколько тонкие законы исподволь правят нашим сумасбродным миром. Только лучше не выпивать с ротным капелланом, по ходу этого занятия неизбежно впадаешь в горестные сомнения, ведущие к махровому атеизму.
– С позволения сказать, я тоже. Поэтому особенно не горюю, что "Щит Отечества" сгорел. Это мне Бог послал. Честно говоря, вовремя, у меня уже печень стала барахлить.
Мне показалась достаточно эксцентричной мысль о том, что Бог занимается поджогом питейных заведений ради профилактики цирроза. Впрочем, метафизика не моя стихия.
– Думаю вот, получу страховку и заведу себе новое дело. Знаете, какое? – Джага сделал риторическую паузу. – Открою сыскное бюро, вот что я сделаю.
Из дипломатических соображений я промолчал. И даже удержался от хохота ценой титанических усилий.
– Это ж прямо золотая жила… – зачарованно добавил он. Полтыщи за сутки безо всяких налогов. И никакая санитарная инспекция плешь не проедает…
Погрузившийся в мечтания Джага вскоре начал задремывать, свесив голову на грудь. Янта на заднем сиденье, похоже, уснула еще с тех пор, как мы углубились в полосу лесопосадок. Сверяясь мысленно с картой, я вел машину по грунтовкам в обход столицы на юг. В общей сложности прохождение маршрута заняло почти два часа, зато мы вернулись к загородному дому на холме совершенно никем не замеченными.
Прошедший день меня здорово вымотал. Вдобавок все мои болячки разнылись, предвещая перемену погоды. Уже не хотелось думать ни в каком мозговом режиме и ни о чем.
Когда мы перетаскивали багаж в дом, начал слегка накрапывать дождик. Я загнал увечный "Дром" в сарай, подальше от посторонних глаз. Мало ли кто проедет мимо. Потом вернулся в дом. За пустым столом в центральном холле сидела Янта.
– Дядюшка уже отправился спать, он очень устал, – сообщила она. – Тебя покормить?
– Нет, спасибо.
Янта встала, когда я подошел к ней. Глаза цвета морской волны на рассвете были распахнуты навстречу мне, сразу же я захлебнулся в них и с радостью утонул. Ее красота повергала меня в цепенящую робость, до сих пор с трудом верилось, что такая женщина снизошла до моих ласк прошлой ночью.
– Ты ничего не хочешь мне сказать? – с ободряющей улыбкой спросила она.
– Хочу. Но это займет уйму времени.
– Разве мы куда-то спешим?
– На это уйдут годы, – предупредил я.
– Тогда почему бы не начать прямо сейчас?
– Хорошо, начну. Я люблю тебя.
Она положила руки мне на плечи.
– Продолжай, пожалуйста.
– Я люблю тебя.
– Это я уже слышала.
– А я могу повторять это годами. Видишь, как много я могу тебе сказать.
– Я буду очень благодарной слушательницей.
– А ты ничего не хочешь мне сказать? – я крепко обнял девушку, впитывая ладонями дрожь, прошедшую по ее телу.
– Скажу. Возьми меня здесь. Прямо на полу, – потребовала она.
– Ничего подобного, – возразил я, подхватил ее на руки и понес по скрипучей лестнице в мансарду. От моей беспримерной усталости не осталось и следа.
– Опусти меня, тебе тяжело, – шепнула она, впрочем, даже не пытаясь высвободиться.
– Это тебе так кажется, – я распахнул дверь продетой под ее колени левой рукой.
В комнате стояла непроглядная темень, однако зажигать свет я не стал.
– Ну почему ты все делаешь не так, как я прошу? – лукаво попеняла Янта, приникнув щекой к моему плечу.
– Сам не знаю, – я опустил ее на скрипнувший тюфяк из водорослей и сознался. – У меня отвратительный характер.
Тугая пуговка на вороте бисерной блузки наконец выскользнула из петельки, следующую Янта уже расстегнула сама.
– Как здорово. У меня тоже характер жуткий.
Не церемонясь, мы кидали снятую одежду на пол. Потом, обнаженные, плотно приникли друг к другу.
И снова мы качались на океанских волнах, падали сквозь бездны влажного пламени, задыхаясь в изумительном угаре. Мы были двумя трепещущими скользкими рыбами, расплющенными толщей глубоководного безмолвия. Мы впитывали судороги друг друга, ввинчиваясь по спирали стона в недра пульсирующего сумасшествия, тело Янты выгибалось радугой, мои мышцы изнемогали от блаженного бешенства, искрящийся космос взрывался в тайниках плоти и длился, и нарастал, и тихо гас, а в обрушившейся пустоте долго теплилась благодарная нежность. Я поцеловал Янту между грудей и перекатился на спину.
За мансардным окном шелестел дождик, мы лежали, растворяясь в непроглядной тьме. Ночь сомкнулась черным шелестящим коконом вокруг нас, единственных обитателей крошечного мироздания. Насколько я люблю ночную пору, настолько терпеть не могу междусолнечье, когда спать приходится за плотными занавесками. Но сейчас темнота мешала мне любоваться Янтой.
– Месакун, ты опять не сделал так, как я просила – с тихим укором проговорила она.
– Понимаешь, не могу. Не могу я так, и все. Разве тебе было плохо со мной?
– Глупый. Мне было изумительно.
– Тогда в чем же дело?
– Не слушай меня, – она положила голову мне на плечо. – Я вообще не знаю, чего хочу. А ты чудесный…
Вот теперь я уже точно вымотался до предела. Ее голос доносился неразборчиво сквозь плотную толщу мрака. Я выскальзывал из собственного тела и плыл в никуда, осязая лишь, как дыхание Янты тлеет на моей щеке, и не было сил обнять ее, прижаться всем телом, сказать, до чего я ее люблю, люблю…
Крик Янты вырвал меня из сна одним махом. Пронзительный, сдавленный, нечленораздельный крик. Моя рука метнулась под подушку и нашарила там пустоту.
За окошком лепетал дождик, стояла глубокая ночь, мы лежали одни в темной комнате. Пистолет валялся вместе с одеждой на полу, впрочем, я зря переполошился спросонок. Янте приснился кошмар, только и всего.
Схватив девушку за плечи, я подул ей в лицо, так по старому поверью отгоняют злых ночных духов. Колдун из меня никудышный, впрочем, Янта обмякла и прерывисто вздохнула.
– Ох, милый, прости, я тебя разбудила…
Вздрагивая, она прильнула ко мне, уткнулась в грудь мокрым лицом, совсем по-детски шмыгнула носом. Жуть внезапного пробуждения отхлынула, сменившись трогательным затишьем. Я баюкал ее, легонечко поглаживая вдоль спины, потом незаметно для себя перешел к осторожным тягучим ласкам. Мы парили в бесконечности теплого мрака, желание подкрадывалось, медленно сгущалось. Янта подкралась губами к моему рту, ее пальцы скользнули вниз по животу и цепко сжались. Сдавленно ахнув, она откинулась навзничь, притягивая меня с жадной поспешностью, щедро распахнулась подо мной. Исчез шум дождевых капель, исчезла тьма, исчез поскрипывающий тюфяк, вообще все исчезло. Были только мы, и больше ничего.
Самая дивная и невероятная ночь в моей жизни. Еще ни одна женщина не дарила меня таким всепоглощающим самозабвением, ни с одной не был я настолько неутомим, ни одна не впитала столько моей нежной ярости, выплеснув не менее яростную нежность в ответ.
А после мы лежали рядышком, держась за руки, переполненные друг другом и опустошенные, не нуждаясь в словах. Все уже было сказано молча, при посредстве осязания, которое неспособно фальшивить. Однако Янта вдруг заговорила вполголоса, отчетливо и сухо роняя фразы.
– Месакун, мне нужно тебе рассказать, что со мной случилось. Хотя, может, лучше промолчать. Но ты имеешь право знать про меня все.
– Хорошо, я слушаю тебя.
Немного помедлив, она продолжила.
– Месакун, я грязная тварь. Я ненавижу себя.
И снова сделала паузу. Ее истовое самобичевание казалось мне чуточку несерьезным. Я надеялся, что за всем этим кроется наивно раздутый сущий пустяк, что-нибудь вроде обыкновенной подростковой мастурбации и неотделимых от нее терзаний из-за собственной якобы уникальной, чудовищной порочности.
– Пожалуйста, не надо так…
– Я тебя недостойна.
– Да что ты такое говоришь, – изумился я.
– Ты просто не знаешь, – отрезала она. – Прости, придется тебе рассказать. Это случилось почти год назад. Поздно вечером я возвращалась от подруги. Та еще предлагала вызвать такси, но я отказалась. Погода была прекрасная, хотелось прогуляться пешком. До сих пор себя кляну за дурость.
Янта говорила отрывисто и быстро. Каждая фраза давалась ей почти с физическим усилием.
– Я уже почти дошла до дома. В парке навстречу мне попались двое. Типичные подонки. Пытались со мной заговорить, но я молча прошла мимо. Тогда они сзади схватили меня за волосы. Зажали рот… – она перевела дыхание, ее пальцы скрючились в моей ладони. – Месакун, они меня изнасиловали.
Так вот оно что. Меня ожгла вспышка бесплодной ярости. Дорого бы я дал, чтобы эти двое встретились на моем пути.
Повисло тяжкое беспросветное молчание. Лишь мириады дождевых капель мягко шелестели в ночи. Янта скрипнула зубами. Осторожно я разглаживал ее окостенелый от напряжения кулачок.
– Янта, милая…
– Что? – убитым голосом произнесла она.
– Даже не знаю, как сказать. Все в прошлом, понимаешь? Что бы ни было, это прошло. А мы здесь.
Мои слова прозвучали убого, я не знал толком, что сказать, как ее успокоить. Янта содрогнулась всем телом.
– Если бы ты только знал, как они надо мной куражились. Я укусила одного за руку. Тогда он сдавил мне пальцами щеки, раздвинул челюсти и, понимаешь… своим вонючим… я… я задыхалась…
– Прошу тебя, перестань. Не надо. Успокойся.
Меня корежила нестерпимая мука. Ярость, жалость, бессилие перед непоправимым прошлым, пронзительное сострадание, злоба на этот уродливый паскудный мир, все перемешалось и разом навалилось неподъемным грузом. Хотелось стрелять, бешено орать, на худой конец разбить кулак о стенку. Но я сдержался. Лежал и поглаживал ее взмокшую от пота ладонь.
– Только не бросай меня, – вдруг взмолилась она. – Я грязная, да, я бешеная и грязная, но я люблю тебя. Я скажу тебе правду, я думала, что никогда никому признаюсь, а тебя обманывать просто не могу. Месакун, когда меня насиловал второй, это было дико грязно, хотя мне уже стало все равно, и вдруг этот скот пробил меня насквозь, понимаешь, мерзкое неслыханное наслаждение, на секунду я сошла с ума, они накачали меня своей слизью и еще заставили саму кончить, впервые в жизни, господи, Месакун, какая грязь, прости меня, прости, я люблю тебя…
Она захлебнулась слезами и смолкла. Только теперь до меня окончательно дошло, какие мороки истязают Янту, откуда взялись ее навязчивые странности. Отдышавшись, она утерлась простыней, повернулась на бок лицом ко мне, заговорила почти спокойно.
– Ну вот, теперь ты знаешь. Я хотела убить себя. Но не хватило духу. Попросила дядюшку, он достал мне револьвер. Возил в лесочек, учил стрелять. Я всегда ношу его с собой. Я хотела бы встретить их еще раз, – и после затяжной паузы она с тревогой спросила. – О чем ты думаешь?
– Успокойся, – сказал я. – Все будет хорошо. Это пройдет, забудется. Успокойся.
– Правда? Ты правда так думаешь? Месакун, я хочу забыть. Я люблю тебя. После этого я вообще ни с кем не могла. Ты первый, понимаешь? – она крепко обхватила меня, приникла всем своим молодым, гибким, драгоценным телом. – Ты меня расколдовал. Оказалось, я могу иначе, я же думала…
Янта запнулась и умолкла.
– Что ты думала?
– Ох, какой же я была идиоткой. Ты изумительный. Ты страшно сильный. И еще ты настоящий. Неужели ты меня действительно любишь?
– Люблю.
– И у тебя нет ко мне отвращения? Ведь ты теперь знаешь…
– Перестань городить глупости, – резко вырвалось у меня, но я сразу осекся и добавил. – Больше не будем об этом, хорошо? Пусть это умрет.
– Я так хочу, чтобы это и вправду умерло, – прошептала она. – Ты ведь мне поможешь? Месакун, милый… Даже не верится, что ты такой. Не понимаю, как ты выжил до сих пор. Таких, как ты, этот мир просто убивает. Это как закон отбора. До чего же я счастлива, что тебя не убили.
– Представь, я тоже.
Она рассмеялась тихим счастливым смешком, и я ее поцеловал.
– Я повезу тебя в горы, – пообещал я. – В мои родные места. Мы поселимся в самой прекрасной долине. У нас будет лучший в мире дом и на сотню стир никого в округе. Хочешь?
– Да. Месакун, господи, неужели?..
– Так будет.
– Значит, этот мир все-таки не убьет нас, – задумчиво произнесла она. – Даже не верится. Но мы ведь укроемся от него, правда? Горы нас уберегут. Будем вместе, вдвоем, какое счастье… Месакун, расскажи, какие они, горы.
– Вот это да, – изумился я. – Значит, ты никогда не видела горы?
– Только на картинке. Раскажи, пожалуйста…
Она просила совсем как ребенок о сказке перед сном. Горло сдавила громадная, небывалая нежность. Вполголоса я стал рассказывать. О вечных снегах на горделивых пиках, о глетчерах и лавинах, о цветущих лугах на плоскогорьях, о ручьях со снеговой водой, о пронзительном воздухе, которым невозможно надышаться досыта. О том, как властно обнимает и входит в грудь могучий простор, вытесняя мельтешню и сумятицу, которую по недоразумению принято считать жизнью. Как взамен обретаешь ясность и покой, как открываются ничем не замутненные, глубинные корни собственного естества, в которых чутко дремлет Бог. Я рассказывал и заново открывал для себя все это. Со внезапной горечью понял, что мое прошлое оказалось бегством, отступничеством. Теперь предстояло возвращение. Сам Бог напрочь спалил то, что я считал своей судьбой, и великодушно предлагал получить по страховому полису. Умолкнув, чтобы собраться с бесчисленными неотступными мыслями, я заметил, что Янта уснула.
Перед тем, как уснуть самому, я подумал о том, что больше я не одинок, отныне в моей жизни есть, что терять. Янта верно говорила об этом мире, который прицельно выбивает лучших из людей. Сам я, без сомнения, уцелел потому, что во мне слишком много всякой дрянной мути. Но еще этот мир имеет обыкновение нагло отбирать у человека все, чем он начинает дорожить. Во мне исподволь шевельнулся недостойный страх перед новой потерей, новой мукой. Но выбора не было, пустота еще страшнее.
За окном знай себе накрапывал дождик, мирно дышала Янта, наконец и я погрузился в сон.
На рассвете, весь в испарине, я проснулся от заунывно вибрирующей боли в груди. Старые раны, будь они трижды неладны. Впрочем, на сей раз еще терпимо, прежде бывало и круче. Еще меня донимала жажда, но уж это вообще пустяк.
Осторожно, чтобы не разбудить свернувшуюся калачиком Янту, я выбрался из постели, натянул брюки и спустился вниз, стараясь, чтобы ступеньки как можно меньше скрипели.
В углу центрального холла, откинувшись на спинку пухлого кресла и положив ногу на ногу, сидел не существующий в природе человек, которого я еще вчера всерьез собирался брать в плен.
Перед глазами у меня с режущей четкостью всплыло воспоминание: сидящий в окровавленной ванне труп Лигуна с распиленным пустым черепом. Еще сероглазый парень, назвавшийся сестренкой Лигуна. Голубой полуфургон "Хаши".
– С добрым утром, – улыбнувшись, сказал мне владелец коттеджа на улице Ветеранов, белобрысый Амахад Чажнур.
