***
Кабинет ее отца оказался небольшой комнатой, окна в которой были также забраны железной решеткой, на полу лежал потертый ковер, а у холодного пыльного камина стояли два кресла. Между ними – низкий столик с автоматическим кофейником.
– Надеюсь, – проскрипел папа, – что в комбайне еще есть кофе. Сегодня утром я так волновался перед встречей с тобой, что позволил себе выпить тройную дозу кофе. Он включил аппарат.
И оказался прав. Тут же загорелась предупреждающая надпись: "Кофе на исходе".
Профессор злобно ударил по кофейному комбайну кулаком. Ко обратила внимание, что на теле комбайна видны вмятины, – видно, его наказывали не впервые.
– Может, есть кофе на кухне? – спросила Ко. – Я могу принести.
– Принеси, – неожиданно согласился отец Вероники. – Вторая дверь направо. Там должна быть банка.
И профессор снова принялся раскладывать на низком столике перед камином пасьянс из документов.
Ко без труда отыскала кухню. При виде девушки тараканы и пауки нехотя уступили ведущие позиции. От каждого ее шага поднималось небольшое облачко пыли. Банка с кофе была закрыта и была до половины наполнена зернами. Ко повезло. Она включила кофемолку, а сама занялась разведкой. Пройдя по коридору, она увидела приоткрытую дверь в спальню профессора. Там стояла продавленная тахта, накрытая несвежей простыней, перед тахтой на ковре грудой были свалены какие-то справочники и альбомы.
Если когда-нибудь Вероника будет жить в этом доме, подумала Ко, ей будет нелегко навести здесь порядок. А так как Вероника на Детском острове была известна своей пунктуальностью и невиданной аккуратностью, о которой она забыла, лишь влюбившись в Артема, то профессору тоже придется нелегко. Вероника своего добьется.
Ко вернулась в кабинет. Только теперь она заметила, что по стенам тянутся стеллажи с книгами и альбомами.
– Ты долго ходила, – сказал профессор. – Куда совала нос?
– В спальню, – призналась Ко. – Там страшный беспорядок. Впрочем, как и в кухне.
– Пожалуй, тебя это пока не касается. Дело в том, что уборка помещения требует участия в этом процессе по крайней мере одного совершенно чужого человека. Я же по специфике занятий никого и никогда не пускаю к себе в дом. Я согласился на поиски тебя только потому, что понадеялся: вдруг у меня выросла тихая, работящая и нелюбопытная дочка, которой будет приятно заниматься хозяйством и которая будет некрасивая, желательно хромая и одноглазая, чтобы никто на нее .не позарился.
– Ну почему вы желаете мне такой доли? – удивилась Ко.
– Чтобы ты не вышла замуж, не привела сюда наглого корыстного мужика, не нарожала детей, не погубила весь мой мир… И вот теперь я вижу, что не зря опасался. Ты не только отвратительно хороша собой, но возле тебя уже вьется этот поганый дю Гросси, который смотрит на тебя, как на помидор, – чтобы съесть.
Тем не менее профессор быстро проглотил три чашки кофе. Он обжигался, отплевывался, словно опаздывая на поезд. Напоив его, Ко отнесла поднос на кухню.
На этот раз ее появление на кухне окончательно всполошило ее хозяев – насекомых. Они поняли, что это человеческое существо может завести здесь свои порядки и придется отступать. А может, и вообще погибнуть.
Пока Ко мыла посуду, брызгая горячей водой на особо наглых тараканов, профессор продолжал в кабинете ворчливый монолог, словно не заметил ее ухода.
Когда Ко вернулась, профессор чуть подобрел и стал расспрашивать ее о том, как она провела последние годы и что представляет собой Детский остров. Ко честно рассказывала об острове и чем дольше говорила, тем настороженней становился профессор.
– Значит, я должен понять, – сказал он наконец,. – что документы воспитанников хранились в особом сейфе в кабинете директрисы. Ты видела этот сейф и полагаешь, что случайный человек открыть его не мог. Тогда возникает вопрос: кто же такой неслучайный человек, который его открыл и достал твою генетическую карту?
– Не все ли равно, – отмахнулась Ко. – Главное, что мы вместе.
– А кому это нужно? – спросил профессор. – Что вы имеете… что ты имеешь в виду, папа? – Не называй меня папой… пока. Я хочу сначала понять, почему такие секретные документы оказались в лапах князя и твоего Артура. Я встревожен… это заговор, конечно же, это заговор!
– Может быть, мне лучше уйти? – спросила Ко. – В конце концов я прожила большую часть своей жизни без родителей и, пожалуй, обойдусь без них и дальше.
– Стой! Пойми же, если в самом деле моя дочь нашлась, это сразу снимает целый ряд проблем. Но я должен знать об этом наверняка. А вдруг документы подделаны?
– То есть сначала их украли у вас, папа, – заметила Ко, – потом скопировали, потом твои вернули на место, а копии принесли тебе вместе со мной.
– Чепуха, чепуха! Не мели чепухи! Это невозможно! И это меня больше всего возмущает. Я уверен, что документы настоящие и, судя по анализам и всем документам, – ты моя дочь. Но как эти документы попали им в руки? Почему они стали тебя искать ца острове?
– Это единственное место, куда свозят найденышей с других планет, – сказала Ко. – Если ты решил искать сиротку, то прежде всего надо ехать на наш остров. Простота этого аргумента сразила профессора. – В конце концов, – сообщил он Ко, – совсем не обязательно, чтобы кто-нибудь догадывался о твоей красоте. Ты никогда не будешь выходить из дома. И мы с тобой славно поживем вдвоем.
– Еще чего не хватало! – не выдержала Ко. – Значит, я из тюрьмы на острове Кууси попаду в тюрьму на Марсе? Лучше я уйду.
– Нет, нет, погоди, мы что-нибудь придумаем, – удержал ее профессор.
– Папа, – спросила Ко, – мне никто не рассказывал, чем вы занимаетесь. У вас столько книг – может, это секретная работа?
– Ты честно не знаешь о моих занятиях? – Честное слово.
– Впрочем, я не рекламирую свои занятия. По специальности я был ихтиологом, крупнейшим специалистом по болезням рыб в Нижней Саксонии. Но мое истинное призвание заключалось в организации международных конференций и съездов. Я был вице-президентом шестнадцати различных обществ и союзов, связанных с моей специальностью. Мое имя было известно в Монтевидео не менее, чем в Пекине. И так как я не выношу что-либо выкидывать, то постоянно мой дом наполнялся старыми конвертами – письмами от моих коллег и всевозможных организаций. Моя молодая жена полагала, что письма собирают столько пыли, что наш будущий ребенок, то есть ты, родится уродом, как рыба в отравленном водоеме. Я этого не хотел! Но я не мог просто выкинуть эти чудесные конверты. Я сначала снял с них почтовые марки. Ребенок, правда, тогда не родился – мы сделали с мамой аборт. До твоего появления пройдут еще годы и годы… С этого дня почтовые марки околдовали меня. Они молчаливы, они стремятся к порядку, они настолько символизируют порядок, что я постепенно оставил свои ихтиологические штудии и отдался филателии.
– Но откуда у тебя были деньги? – перебила профессора Ко.
– Я – талантливый коллекционер. Не менее талантливый, чем организатор ихтиологических конгрессов. Я люблю порядок, и порядок любит меня. Ведь обычные люди суетятся, ищут от добра добра, меняются ради обмена, бегут за журавлем в небе… Я просто не совершал ошибок. А вокруг меня все их совершали. Через десять лет я стал уже одним из крупнейших коллекционеров на Земле. К моменту твоего рождения я был королем Вселенной. Разумеется, в филателистическом смысле… И тогда я ушел в отставку. И переехал на Марс. Мне не к чему стало стремиться – потому что я достал все самые редкие марки прошлого. Голубой Маврикий? У меня есть Голубой Маврикий. Американские конфедераты? У меня есть все конфедераты, даже с ошибками. Английский черный пенни – первая марка на свете, у меня есть чистая в квардблоке, а есть на письме, которое отправил мистер Белл, изобретатель почтовой марки, английской королеве с поздравлениями по случаю этого события. У меня есть все, что стоит иметь!
Профессор покраснел, его щеки пылали, малиновым светом просвечивали уши, даже пробор стал розовым. Ко поняла, что имеет дело с настоящим, а потому очень опасным коллекционером.
Небольшой жизненный опыт Ко тем не менее включал в себя встречи с коллекционерами, самой опасной и вулканически кипящей породой людей, для которых преступления, могущие потрясти воображение самого страшного злодея, кажутся обыденными слабостями. Болезнь, ведущая к превращению обычного и даже доброго человека в безудержного коллекционера, совершенно не изучена медиками, и потому последствия ее не учитываются, а потери от нее неизвестны. Настоящий коллекционер лишь кажется человеком и лишь ведет себя как человек. На самом же деле он низменный и ничтожный раб своей коллекции, которая приказывает ему обманывать, убивать и жечь приюты. К счастью, судьба награждает коллекционеров слабым воображением, фантазии их несмелы и более связаны с опасением потерять накопленное, нежели со смелыми планами приобрести накопленное другими. Коллекционер – чаще всего монстр бережливости. Именно охраняя свое гнездо, он, подобно волчице, способен разорвать на куски льва. Это Отелло, которому настоящий Отелло не годится в подметки, потому что ради спасения своей коллекции от подозреваемого Яго Отелло-коллекционер задушит всех женщин Венеции.
К счастью, болезнь коллекционирования куда чаще поражает мужчин, чем женщин, ибо женщины по натуре своей куда более настойчивы, последовательны и цепки, чем мужчины, и если коллекционирование у мужчин почти неизлечимо, то у женщин оно неизлечимо вообще.
У Ко в классе было два или три мальчика, которые собирали марки, один собирал монеты, один – ракушки. Но самым знаменитым и единственным настоящим, смертельно больным коллекционером был некий Базиль, который собирал птичьи яйца. Почему птичьи яйца?
А почему иные коллекционеры тратят жизнь на поиски старых писчих перьев, спичечных коробков или пылесосов? Судьба не разбирается, награждая тебя редкой болезнью. У тебя всю жизнь болели зубы, а помрешь ты от нарыва в пятке. А другой, с распухшей пяткой, скончается от флюса. Фатум выбирает нас, как волк овцу в покорном стаде.
Базиль собирал птичьи яйца. Он собрал их шестьдесят восемь. Он переписывался с двумя другими коллекционерами. Он намеревался поехать в Бразилию и собирать яйца там, в сельве. И тут обнаружилось, что собирать птичьи яйца категорически запрещено Ведомством экологии. Коллекционеров стали преследовать, некоторые покончили с собой, другие все же сдали яйца в музей и перешли на собирание мраморных шариков. Но не таков был Базиль. Сначала он, узнав, что едет экологическая комиссия, чтобы конфисковать его коллекцию, спрятал ее в подвале замка. Но его лучший друг и сосед по парте, разумеется, выдал Базиля членам комиссии, когда те заявились на остров. Комиссия в сопровождении расстроенной госпожи Аалтонен направилась в подвал.
Базиль забаррикадировался в подвале и заявил, что не сдастся до последнего яйца. И 'пока члены комиссии с помощью дворника и садовника ломали дверь, он съел все шестьдесят восемь яиц, некоторые вместе со скорлупой. Когда комиссия ворвалась в подвал, Базиль был без сознания. Затем его отвезли в реанимацию, и больше на остров он не вернулся. Рассказывают, что он сошел с ума и содержится в специальной лечебнице.
К такой же породе людей, для которых предмет бессмысленного собирательства оказывается в конечном счете важнее самой жизни, относился и профессор дю Куврие, отец Вероники. И, самое интересное, он не скрывал от найденной дочки особенностей своей натуры.
– Разумеется, моя коллекция, будучи совершенной сама по себе, далека от совершенства, как любое произведение великого искусства, – продолжал профессор. – Коллекция картин Эрмитажа или Лувра тоже никогда не сможет достичь идеала. Для этого необходимо объединить по крайней мере тысячу крупнейших мировых коллекций. А это, к сожалению, невозможно. Но даже мое скромное собрание вскоре привлекло внимание криминальных элементов. Я полагал, что никому не приношу зла, что могу в свое удовольствие отдаваться благородному занятию. Но нет! Словно гиены к падали, ко мне потянулись мерзавцы разных мастей. Меня трижды пытались ограбить и дважды убить. Мне пришлось эмигрировать с Земли, чтобы скрыться в скромной надежности Марса. Но и здесь за мной охотились. После того как меня попытались выкурить из особняка, который я купил на пенсию и сэкономленные деньги, я был вынужден построить вот это бетонное убежище.
– Надо было позвонить в полицию! – посоветовала Ко.
– Дурочка! Полиция бессильна перед межпланетной мафией. Она вся у нее на содержании. – И ИнтерГпол тоже? – Разумеется. В первую очередь. Ко послышался какой-то скрип. Она обернулась. – Что? – нервно воскликнул профессор. – Ты что-нибудь слышала? – Мне показалось.
– Если что-то услышишь, сразу сообщай мне! С возрастом мой слух стал меркнуть. Мне нужны твои молодые глаза и уши… если это не глаза предательницы. Ты на самом деле моя дочь? – Папа, вы же видели все анализы! – Анализы-манализы! – закричал профессор. – Мне нужен один свидетель. Я хочу понять, как они стибрили эти документы!
– Папа, лучше рассказывайте про ваши приключения. Я ведь тоже не уверена, что желаю такого отца.
Профессор несколько удивился, помолчал и произнес не столь громко: – Родителей не выбирают.
– Хороших не выбирают, – возразила Ко, – а таких, которые тебя теряют, можно и заменить. – Сделай еще кофе, – велел профессор. Ко не стала спорить. Она вернулась на кухню и занялась приготовлением кофе. Она пыталась выглянуть в окно, но оно было высоко. Ей пришлось встать на табуретку, чтобы просунуть голову между прутьев решетки. Из окна была видна маленькая каменная пустыня – наверное, единственное лишенное зелени место под марсианским куполом. Но за забором Ко увидела знакомую фигуру. Это стоит Артур. У него в руке телефон – значит, он на связи с князем. Они ждут. Подать знак? Помахать им салфеткой в окошко, как принцесса, заточенная в замке? Нет, она отогнала это желание. Ничем я им не обязана и не буду помогать. А вдруг они замыслили какую-нибудь пакость против дю Куврие?
Когда Ко вернулась с полным горячим кофейником, профессор, оказывается, совсем забыл о ней. Бумаги, касающиеся ее происхождения, он отодвинул на край стола, а перед собой положил раскрытый альбом с марками. – Я принесла кофе, – сказала Ко. – Что? – --- удивился профессор. – Что ты тут делаешь, девочка?
Но тут же спохватился, взял себя в руки и даже улыбнулся. Одними губами – получилась кривая гримаса.
– Старею, – сказал он, – совсем старею. Но прости – меня вдруг посетила идея: нет ли в цеппелинах тридцатого года гребенчатой зубцовки? – И как? – спросила Ко, разливая кофе по чашкам. – Завтра проверю, – сказал профессор. – Сегодня у меня гости. По крайней мере, кофе ты готовить умеешь.
– Расскажите мне дальше про вашу жизнь, папа, – попросила Ко. – Как я пропала?
– Для того чтобы грабители не добрались до меня, я превратил мой дом в крепость. Но однажды они подложили бомбу под входную дверь. Бомба повредила купол и чуть было не задушила все население нашего городка. К счастью, здесь мы обошлись без полиции – общественность нашего квартала схватила грабителей, и их тут же повесили на городской площади. – Не может быть!
– Об этом писали в газетах, – ответил профессор. – И казнь показывали по телевизору. Разумеется, потом начались страшные скандалы, родственники и друзья повешенных грабителей клялись, что это были невинные молодые люди, которые приехали к нам на Марс на экскурсию. Был процесс. Но мы доказали, что не превысили пределов оправданной самообороны. Если бы их не остановили вовремя, воздух бы вырвался из нашего купола. Марс тебе не Земля – здесь бомбы кидать не положено. После этого мне пришлось положить все свои ценные экземпляры в сейф банка. Больше никому до них не добраться. Но какое это горе для меня! – Почему, папа?
– Потому что для настоящего коллекционера самое главное счастье – наслаждаться видом своей коллекции. Говорят, что Тамерлан, собрав гарем из трехсот конфискованных и захваченных в плен красавиц, каждый вечер выстраивал своих жен на плацу, выбирая ту, с которой проведет ночь. Он был настоящим коллекционером, мой древний коллега!
– История ругает его не только за это, – напомнила Ко.
– История никогда не ценила коллекционеров. Я не надеюсь на достойное в ней место. – И что же было дальше?
Профессор задумался. Почему-то ему расхотелось рассказывать о прошлом.
– Может быть, пойдем, я покажу тебе твою комнату? Там спала твоя покойная мама.
– Хорошо, только доскажите мне про то, как я потерялась.
– Ты не потерялась. Тебя украли. Это долгий разговор. – Разве мы спешим?
– У меня был трудный день, – сказал профессор. – Пора спать.
– Тогда расскажите в двух словах. – Ты неприятно настырная девочка, – сказал профессор.
– Я давно живу без родителей, – призналась Ко. – Характер ребенка, лишенного родительской ласки, неизбежно ожесточается.
Профессор внимательно посмотрел на дочь, глубоко вздохнул и заговорил:
– Я положил ценности моей коллекции в швейцарский банк. До нее теперь не доберется ни один искатель сокровищ. Но они попытались пойти другим путем.
– При чем тут я? – спросила Ко. – А при том, что банда грабителей украла тебя. – Зачем?
– Мне сказали, что вернут тебя в случае, если я передам им коллекцию. – А если не передадите? – Тогда они тебя убьют. – И что же случилось?
– Разумеется, я сообщил об этом в полицию. И полиция обыскала весь Марс. Но тебя на Марсе уже не было. Тебя увезли. – И что же было дальше?
– Твоя мама умерла от горя. Да, я не скрываю от тебя всей жестокой правды жизни – ты стала причиной гибели твоей матери. Не зря же я ей говорил: сделай аборт, мы не можем с тобой иметь сразу два сокровища! Но она обещала родить мне сына, наследника, настоящего коллекционера. – И родила меня?
– К сожалению, она меня обманула. Она родила тебя. – И вы меня не любили. – Я к тебе лояльно относился. – И когда меня украли, вы сразу приняли решение? – Ой, только не говори, что сразу! Мое решение стоило мне бессонной ночи.
– И когда вы решили, что я не стою вашей коллекции, моя мама умерла? – спросила Ко, обнаружив несвойственную юности проницательность.
– Твоя мама умерла, потому что не уберегла тебя, – возразил профессор.
– Она предугадала ваше решение, папа? – Поставь себя на мое место, – ответил профессор дю Куврие, отводя взгляд в сторону, – я полагал, что ничего страшного не случится. Это шантаж! Я надеялся, что полиция с честью выполнит свой долг и быстро тебя найдет.
– Папа, пять минут назад вы мне сказали, что вся полиция куплена мафией и вы ей не верите.
– Ну, в некоторых вопросах не верю, а в некоторых верю. Нельзя уж так грубо обобщать! – Мама предугадала все заранее? – Она сказала мне: я больше не увижу моей дочки. Она ушла из дома, и на следующий день ее нашли за пределами купола, в безвоздушном пространстве. Она умерла. Очевидно, она случайно открыла переходной люк, которым пользуются ремонтники, и вышла… – Случайно?
– Она была в стрессовом состоянии, она искала тебя. Она чувствовала свою вину. Повторяю: ты убила свою мать. – Тем, что меня украли? – Тем, что попалась!
– Может быть, стоило отдать им вашу коллекцию? – Что ты говоришь! Чтобы я, такой гордый и честный, поддался наглому шантажу грабителей? Ну уж нет! У меня есть принципы!
– Главный принцип – сохранить коллекцию? – Такая коллекция, как моя, принадлежит не только мне – она принадлежит всему человечеству. Я не мог обездолить человечество! – Наверное, она очень дорого стоит? – Разумеется, она дорого стоит! – Профессор даже возмутился. – Иначе она не была бы лучшей.
– Вы совершили выгодный коллекционный обмен, папа, – сказала Ко. – Какой? – не понял профессор. – Вы поменяли мою маму и меня на марку острова Маврикий.
– Там не только Маврикий! Там такие ценности… – Тут профессор осекся, потому что понял, что в запальчивости наговорил лишнего.
– Нет, я совсем не уверена, что хочу быть вашей дочкой, – сказала Ко.
– А я не уверен, что мне нужна такая дочка. И должен тебе сказать – моя дочь никогда бы не посмела так грубить своему отцу.
Ко узнала голос темнокожей мухи Ванессы. Она обрадовалась, что кто-то помнит о ней. – А где комиссар? – спросила она. – Он не может проникнуть к тебе. Дом сделан из такого бетона, сквозь который не проходит голограмма. Но он помнит о тебе. Он желает тебе удачи. – А в чем моя удача? – спросила Ко. – Он не сказал, – ответила муха и исчезла. Улетела. За окном снова загорелись яркие звезды на синем фоне.
– Я хочу уйти.
– Уйдешь, когда я решу, – сказал профессор. – Нет, я ухожу!
– Сейчас все закрыто. Автоматически. Даже я сам не могу до утра открыть двери.
Ко поняла, что профессор не шутит. Она смирилась и решила дотерпеть до утра, а там – хочет Милодар того или нет, она бросит этого сумасшедшего эгоиста.
Профессор провел Ко в дальнюю, за кухней, комнату – еще один каменный мешок с окошком под потолком, освещенный голой слабенькой лампочкой.
В комнате стояла продавленная в середине старая кровать, покрытая покрывалом, настолько пыльным, что когда Ко ударила по нему ладонью, пыль поднялась густым серым облаком.
Профессор стоял в дверях и надрывно кашлял. – А другой комнаты не найдется? – спросила Ко. – Нет! – отрезал профессор. – В других комнатах марки-дубликаты, варианты, просто марки и конверты первого дня гашения.
Ко вдруг увидела, что в углу, почти скрытая открытой дверью, стоит детская кроватка – ее собственная детская кроватка… И тут она спохватилась: при чем тут она? Это же кровать Вероники. Нельзя так входить в роль… Профессор пожелал Ко спокойной ночи. Ко подняла с кроватки Вероники куклу. Надо будет отвезти ее подруге.
Потом она вынесла покрывало и подушку с кровати в коридор и выбила из них пыль. Профессор высунулся из кабинета и принялся было кричать, но Ко не обратила на него внимания.
К счастью, на Марсе всегда тепло. Ко легла поверх покрывала и постаралась заснуть. За окном был виден клок исполосованного решеткой синего неба. На фоне окна появилось нечто черное. Черное закрыло собой решетчатую синеву и прошептало:
– Ко, держи себя в руках! От тебя сейчас все зависит.
С утра профессор ждал доказательств тому, что Вероника его дочь. На этот раз требовался живой свидетель. Профессор болтался у телефона в ожидании звонка Артура. Наконец в десять позвонил Артур дю Гросси. – Доброе утро, профессор, – сказал он. – Сегодня, как договаривались, после обеда. – А раньше нельзя? – Быстрее корабли не летают. Профессор злобно кинул трубку и удалился к себе в кабинет.
Ко маялась бездельем. Она попросила профессора показать какие-нибудь драгоценные марки, но профессор был непреклонен: ни одной марки, стоящей больше ста тысяч экю, дома не хранится. Конечно, если девочка захочет позабавиться движущимися марками Кассиопеи, съедобными марками островов Черной туманности, меняющими рисунки по желанию зрителя марками Сперендопской Федерации или, наконец, совершенно белыми марками таинственной, еще не открытой планеты Фракас – ее воля. Все эти марки хранятся дома и представляют интерес только для людей наивных и далеких от классической филателии. Конечно, в другой ситуации Ко с удовольствием бы поглядела на марки, которыми раньше не интересовалась, потому что в ней не было коллекционерской жилки, но теперь ей не хотелось настаивать.
– Тогда я посмотрю наш семейный альбом, – сказала она. – Я же совсем не помню моей мамы.
– Ах, – отмахнулся профессор, – твоя мама была человеком непримечательным, я бы сказал, скучным. Она даже не могла родить мне наследника.
– Женились бы еще раз, – предложила Ко без всякой симпатии к профессору; тот принял слова всерьез и ответил:
– Слишком велик риск. Если меня смогла так провести самая обыкновенная женщина, которая вышла за меня, когда я лечил рыб и не думал о марках, то теперь мне бы обязательно подсунули какую-нибудь охотницу за моим состоянием. Подобную тебе.
Ко не стала спорить. Тогда профессор вздохнул, с неудовольствием оторвался от своих альбомов и принес небольшой альбом, который, конечно же, принадлежал матери Вероники. Там была она сама в форме выпускницы гимназии – серьезная черноволосая девушка с косой, венком лежавшей вокруг головы, очень похожая на Веронику и немного на Ко. Потом Ко нашла свадебную фотографию, на которой профессор был таким же, как сегодня, даже пробор не изменился. А мама Вероники смущенно улыбалась, словно сбылась ее мечта… – Как звали мою маму?
– У нее было нелепое имя – Клара, – сообщил профессор.
А вот и появилась Вероника. Клара держит ее на руках – они улыбаются одинаково. А вот Вероника лежит на животике, задрав пока еще почти лысую головку…
От князя позвонил толстый обер-камергер. Он сообщил, что нужный свидетель прибыл на Марс и готов к встрече.
– Так быстро этого быть не может, – подумал вслух профессор. – Значит, этот свидетель у них был заготовлен заранее. Как же они рассчитывают добиться моего доверия, если обманывают меня на каждом шагу?
– Я думаю, что они уже знают ваш характер, – ответила Ко. – Знают, какой вы недоверчивый. Они и пригласили свидетеля заранее.
"Зачем я их защищаю? Может, потому что профессор мне не нравится? Они все хороши – каждый тянет одеяло в свою сторону, так что ткань трещит. И папочка-профессор с его марками, и князь с сахарными девочками, и красавец Артур, которому не нужна Ко… Но кого они привезли в качестве свидетеля?"
– Где мы встретимся? – Профессор задумчиво смотрел на экран. Там торчала завитая голова камергера, человека пожилого и грузного, – князь избрал солидного посредника.
– Я согласен разговаривать со свидетелем в главном зале почтамта, – сообщил профессор. – Сегодня как раз проводится гашение первого дня серии, посвященной открытию Марсианского зоопарка. В два я получу свои конверты, а после этого мы сможем поговорить. – Прямо в зале? – удивился камергер. – А чем это место хуже другого? – Но вас там, наверное, все знают. – Тем более вы не сможете совершить по отношению ко мне никакой подлости.
– Мы и не собирались, ваше сиятельство, – буркнул камергер с видом человека, который не намерен от подлостей отказываться.
Профессор дю Куврие собирал в большой старый портфель кляссеры и тетрадки с наклеенными марками, поучая Ко, словно надеялся сделать из нее филателиста.
– Тебя может удивить, – говорил он, – что, собираясь на столь важную встречу, я беру с собой портфель, наполненный посредственными дублями.
По крайней мере, он признает, что собирается на важную встречу.
– Для настоящего коллекционера не бывает пустяков. Честно скажу тебе, что получил куда большее удовольствие, потому что выменял случайно эту непритязательную марочку на пустяковую картинку лунной флаерной почты, нежели купив за нормальную цену квард-блок беззубцового полярфрахта. Ты меня не понимаешь, и не надо тебе этого понимать. Главное – я всегда должен быть настороже! Я должен быть готов в любой момент вытащить из этого боевого, заслуженного портфеля нужный кому-то клочок бумаги или пластика и получить за это вдвое больше. Именно поэтому я стал знаменитым и великим коллекционером. Захватывая столицу государства, не забывай о тысяче окружающих деревень и поселков.
Ко смирилась с особенностями характера профессора – труднее будет Веронике. Но ведь никто не заставит ее переехать к отцу и коротать свой век в марсианском захолустье. Может быть, в ее сердце проснутся дочерние чувства, которые заставят не замечать некоторые черты его характера?
Быстро, без суеты, как хирург, собирающий саквояж на выезд к месту катастрофы, профессор наполнил портфель кляссерами и каталогами и, уже направившись к выходу, вдруг заявил:
– По крайней мере, если ты окажешься поддельной и тебя придется вернуть на расправу князю Вольфгангу, то я смогу остаться на почтамте и не зря потеряю время.
Ко вздрогнула. Оказывается, лицемерный профессор знал или догадывался, на какую судьбу он обрек Кларенс, разоблачив ее и отказавшись признать дочерью. Конечно, Ко не знала Кларенс и видела ее уже только в образе чучела в музее таксидермии, но Ко была уверена, что Кларенс была жертвой не только князя, но и профессора. Обоим плевать на Кларенс, Ко или Веронику. Но Вероника-то в безопасности! Как это несправедливо: Вероника оказалась дочкой профессора, а расплачиваться за обман придется Ко. Так сильные мира сего удовлетворяют свои страсти за счет простого народа. Ведь генералы сидят в надежных укрытиях, тогда как солдаты ждут под дождем, в грязи, своей бесславной гибели.
По пути к почтамту, видно, в ожидании успешных коллекционных сделок, профессор подобрел и даже сказал:
– Не исключено, что у тебя и на самом деле найдется свидетель. С моей точки зрения, достойный. Не исключено. Тогда ты станешь моей дочерью. И первой помощницей. Давно пора разобрать шкафы в подвалах – там скопились тысячи альбомов. Я ведь скупал коллекции и вынимал из них одну-две марки. Кое-что продавал, чтобы окупить приобретение. А остальное оставалось в подвалах. Может пригодиться…
Ко поежилась. Менее всего ее устраивала судьба разборщицы пыльных завалов. Может, уже сейчас признаться, что она знакома с его настоящей дочкой? Это, конечно, приятно, но где гарантия, что Милодар успеет спасти Ко от гнева Вольфганга? Нет такой гарантии.
Когда они доехали до скромного, углубленного в марсианскую красную глину здания почтамта и оставили машину на стоянке, профессор доверил Ко тащить за ним неподъемный портфель.
У входа в почтамт толпились в основном пожилые и просто старые марсиане с кляссерами, ожидая, когда начнется спецгашение. Многие приветствовали профессора. Но Ко показалось, что, как правило, теплоты в приветствиях не было.
Внутри почтамт представлял собой высокий сводчатый зал, вокруг которого располагались окошки. К некоторым стояли небольшие очереди.
– У нас есть пятнадцать минут до начала гашения, – сказал профессор. – Где твой свидетель? – Я знаю не больше вас, папа, – ответила Ко. И в этот момент из-за колонны походкой римского сенатора вышел господин Артур дю Гросси, муж Коры и потому инкогнито зять профессора дю Куврие.
– А, вы уже здесь! – произнес профессор с разочарованием, и Ко поняла почему: взгляд его остановился на кучке скромно одетых пожилых людей, которые сгрудились вокруг скамейки, где вальяжный старик с двумя длинными серебряными косами разложил альбом с марками.
– Свидетель ждет! – торжественно объявил Артур и тут же обернулся к Ко, словно только что заметил ее. Незаметно от профессора подмигнув, он спросил официально: – Как вы спали, Вероника?
– Без вас мне всегда одиноко спать, – нагло ответила Ко, Артур зашелся в кашле и покраснел, а профессор поморщился.
– Не терплю глупых шуток! – заявил он. Ко чуть было не сказала, что это не шутка, но Артур резко потянул профессора к толстой колонне, уходящей под потолок зала. Ко пришлось торопиться за ними, волоча портфель, который кирпичной ношей рвался к полу.
Так что из-за портфеля Ко чуть опоздала и подняла глаза в тот момент, когда профессор уже кланялся госпоже Аалтонен, директрисе Детского острова, столпу педагогики и верному помощнику комиссара Милодара. Так что первым чувством Ко было облегчение от того, что свидетель – это свой человек, и лишь встретившись взглядом с госпожой Аалтонен и увидев в этих глазах откровенную панику, Ко встревожилась: а все ли проходит так гладко, как обещал комиссар?
– Здравствуйте, – сказала Ко робким голосом, как положено приветствовать директрису детского дома. – Ах, – произнесла директорша. – -Это вы тут… – Что такое? – вдруг спросил профессор. – В чем дело? Я чувствую неладное.
– Разрешите представить вам, – вмешался смущенный Артур, который, видно, не понял значения этой сцены, – директрису детского дома на острове Кууси, я правильно говорю? – Правильно…
– Доктора педагогики госпожу Розу Аалтонен. – Оу, – сказал профессор с неким завыванием, которое он приберегал для разговоров с персонами высокого ранга. Почему-то он отнес госпожу Аалтонен именно к ним. Возможно, на него произвели впечатление размеры мадам, ее сходство с гигантским пингвином, чему способствовал строгий черный костюм и белая манишка госпожи Аалтонен. – Вы прилетели с Земли?
– Вот именно, – сказала Аалтонен, и взгляд ее нервно метался между профессором, Ко и Артуром. Порой ее глаза мутнели, будто она старалась прислушаться к внутреннему голосу. Правда, внутренний голос, как вскоре сообразила Ко, находился точно сзади Аалтонен, метрах в десяти и представлял собой двух силачей князя, которые даже не старались казаться похожими на филателистов.
– Тогда попрошу ваш паспорт, диплом и удостоверение – все документы, которые вы удосужились захватить с собой. – Профессор уже преодолел первую реакцию почтения, и его сварливость взяла верх. – Я хотел бы убедиться в том, что вы – это вы.
– О да, – сказала директриса и, открыв старомодную сумочку, принялась рыться в ней, а Ко поняла, что Аалтонен, не выдав ее в первое мгновение, тем более не выдаст ее сейчас. Может, все же мадам состоит в агентах комиссара?
– Папа, – Ко потянула профессора за рукав, – это в самом деле наша директриса. Она очень строгая, но мы ее уважаем.
– Помолчи! – приказал профессор и выхватил из пальцев Аалтонен ее галактический паспорт.
– Верю, – сказал он, коротко скользнув взглядом по первой странице, и вернул документ. Затем через плечо тоскливо посмотрел на растущую толпу коллекционеров, которые стягивались к окошку, за которым должно было происходить гашение. Профессор беспокоился, что штемпель могут поставить без него. У этого человека отсутствовали критерии того, что хорошо, а что плохо, что важно, а что – пустяк. Он был рабом своей коллекции, и, как назло, она была слишком дорогой, а потому люди становились игрушкой в борьбе за нее. – Говорите! – приказал профессор. – Кто эта девица? – Это… – Госпожа Аалтонен проглотила слюну. Ее большой кадык неуверенно дернулся. Ко похолодела. А вдруг она – не агент Милодара? И через несколько секунд здесь прозвучат выстрелы – силачи расстреляют самозванку. – Это Вероника… – Сказав так, директриса осмелела и повторила уже уверенней: – Вероника!
– Откуда вам известно ее имя? – спросил профессор. – Мы называем детей… порой по случайным, совсем случайным деталям. Но в случае с Вероникой мы были почти уверены в ее имени.
– Почему? – Профессор вцепился в директрису взглядом.
– На шее у девочки был золотой медальон. В нем находилась старая почтовая марка с надписью "Вероника". Мы определили, что так называлась маленькая английская колония в Карибском море, рядом с островом Тринидад. Марка относилась к выпуску 1886 года…
– Красная? Три пенса? – Голос филателиста сорвался. Он закрыл лицо руками. Он плакал.
Все вокруг замолчали. Было неловко видеть, как трясутся узкие плечи этого короля почтовых марок.
– Простите… – Профессор вытер глаза рукавом, шмыгнул носом и спросил: – А что случилось с этим медальоном?
– О! – воскликнула госпожа Аалтонен. – Вероника бежала из детского дома так быстро, что не оделась и забыла свой медальон. – Вы привезли его? – догадалась Ко. – Простите, Ко… Вероника! Я думала, что помогу тебе отыскать твоего отца.
Директриса раскрыла свою сумочку и долго, мучительно долго копалась в ней, пока наконец не извлекла бумажный пакетик. Из него вытащила толстыми пальцами плоский золотой овал на тонкой цепочке.
– Это он! – закричал профессор. Он выхватил медальон из пальцев директрисы и открыл его. Выпавшую марку колонии Вероника он положил на ладонь и не дыша начал ее рассматривать.
Наконец, вспомнив, что он здесь не один, профессор произнес:
– Это очень редкая марка. Ее нельзя подделать, потому что я помню расположение штемпеля. Все эти годы я страдал от того, что она потеряна для моей коллекции. Спасибо вам, мадам, за то, что вы возвратили эту ценность домой…
– Вы имеете в виду марку? – Директриса была потрясена душевной извращенностью профессора. – Марку или дочку?
– С дочкой теперь все ясно, – отмахнулся профессор. – Кстати, это вы забрались в сейф детского дома и достали оттуда секретные генетические карты? – Да, – упавшим голосом произнесла директриса. – И много вам за это заплатили?
– Клянусь вам, что ни гроша… – Не важно. Даже если это так, то, значит, вам заплатили не деньгами, а молчанием. На свете есть только корысть и шантаж. – Как вам не стыдно…
– А я не лучше вас, госпожа Аалтонен. Но я, по крайней мере, не делаю вида, что люди мне дороже марок. Марка – это совершенное создание природы. Человек – скопище недостатков. Почему я должен любить людей больше, чем марки? Почему?
Госпожа Аалтонен молчала. Она с трудом сдерживала слезы.
– Теперь вы, папа, удовлетворены? – спросила Ко. – Теперь я удовлетворен, моя доченька, – ответил профессор.
Он достал из верхнего кармана своего потертого, блестящего на локтях пиджака маленький пластиковый пакетик и вложил в него марку. Его пальцы дрожали от возбуждения. Затем он спрятал конвертик, а медальон собственноручно повесил на шею Ко.
– Носи, – сказал он. – Все в порядке. Ты – моя потерянная и возвращенная дочь.
Профессор обернулся к Ко. Глаза его сияли. Это было немыслимо – увидеть сияющие глаза этой бумажной крысы. Он поднялся на цыпочки и поцеловал Ко в щеку.
– Какое счастье! – воскликнул он. – Спасибо вам, госпожа Аалтонен, у меня больше нет сомнений. Вы все можете идти. А ты, дочка, подожди меня здесь. Береги портфель.
И с превеликим облегчением, словно выкинув из головы собеседников и саму проблему поисков дочери, он кинулся 'к толпе филателистов, которые двинулись на штурм окошечка, где начиналось гашение. Оттуда отдельными выстрелами звучали удары почтового штемпеля. Ко осталась лицом к лицу с Артуром и директрисой. – Спасибо, – сказала Ко, – что вы прилетели. – Не беспокойся, – ответила директриса, часто мигая белыми ресницами. – Не беспокойся, Вероника. Все будет в порядке.
– Теперь, девочки, – обратился к директрисе и ее ученице Артур, – ваша задача – поскорее отвезти этого крысенка в Совет, пускай оформит отцовство, как положено.
– Это уж он сам будет решать, – возразила Ко. – Как я могу ему это сказать?
– Ты что думаешь, "Сан-Суси" вечно здесь будет парковаться? – спросил молодой муж. – Почему это связано одно с другим? – спросила Ко. – Много будешь знать, скоро состаришься, – прошипел Артур, заметив, что профессор возвращается к ним. Он поспешил спрятаться за стол, профессор заметил этот маневр, но отнесся к этому философски.
– А этот жулик все здесь крутится! Я знаю, он рассчитывает оторвать клок от того, что они берут с меня за беседу с вами, госпожа Аалтонен. Не поддавайтесь, торгуйтесь, как дьявол – иначе вам ничего не достанется. Я же понимаю, что они ничего не делают бесплатно. Завтра и я от них получу счет за находку моей дочери.
И с неожиданной нежностью он потрепал Ко по руке. Впрочем, она тут же поняла, что ошиблась, назвав это чувство нежностью. Просто она стала значительным прибавлением к его коллекции.
– Как вам моя дочь? – спросил он у директрисы. Но та не думала о Ко. Оказывается, ее занимала совсем другая проблема.
– Вы заявили, – воскликнула она, – что я приехала сюда ради получения определенной суммы денег! Так вы не правы!
Из-за колонны выскочил толстый камергер и позвал ее: – Госпожа Аалтонен, госпожа Аалтонен, мы вас ждем! – Ага, – засмеялся профессор. – Засуетились, испугались, что их денежки убегут. – И, обратившись к колонне, из-за которой выглядывала физиономия Артура, заявил: – Госпожа Аалтонен едет сейчас вместе со мной в мэрию. Вы слышите, жулики? Там она мне нужна как свидетель при одном юридическом акте. Поехали!
Никто не откликнулся из-за колонны. Лишь оба силача князя, что стояли в отдалении, играли мышцами. Потом, подчиняясь какому-то приказу, поспешили к выходу.
Это встревожило Ко. И она, хоть и дала себе слово не вмешиваться в отношения между всеми этими людьми, негромко сказала профессору, когда они втроем шагали через зал:
– Будьте осторожны, папа, за нами следуют силачи князя Вольфганга.
– А ты чего от него ожидала? – ответил профессор. – Конечно же, они глаз с нас не спустят. Как бы мы не украли у них госпожу Аалтонен.
Он обернулся к директрисе и взял ее под пышный локоть. Он был на голову ниже ее и втрое тоньше, но так уверен в себе, что разница в размерах не ощущалась.
– Госпожа Аалтонен, – сказал он, – я проникся к вам искренней симпатией. Независимо от причин, которые заставили вас прилететь сюда, вы совершили благородный поступок – восстановили мое семейство. И я сделаю все от меня зависящее, чтобы вы получили причитающиеся вам деньги и улетели на Землю.
– Но вопрос не в деньгах… вопрос вообще не в этом! – Госпожа Аалтонен говорила срывающимся голосом.
– Ну ладно, ладно, не надо переживать. Деньги еще никому не мешали. Ведь важны не деньги – важен ваш честный, благородный поступок.
Лицо госпожи Аалтонен стало малиновым, Ко испугалась, что щеки ее могут лопнуть от прилива крови. Но профессор ничего не замечал. Он отворил дверь в машину и пригласил Аалтонен внутрь. Затем проверил, не потеряла ли Ко драгоценный портфель, и занял место за рулем.
– Надеюсь, – сказал профессор, уверенно ведя автомобиль, – что вы сможете уделить мне еще полчаса вашего времени, притом бесплатно. – О, конечно! – откликнулась директриса.
– Вся операция, в которой вы будете свидетельницей, займет совсем немного времени. Мы покончим с загадочным прошлым и откроем себе будущее.
Машина затормозила перед зданием мэрии. Оно было схоже с почтамтом, и если бы не вывеска, Ко могла бы их спутать. На Марсе еще не наступила эра собственных архитекторов и собственных мод – строили лишь так, чтобы главной заказчицей была надежность.
Профессор провел своих спутниц на второй этаж и, указав на жесткие стулья в коридоре, велел дожидаться его. Впервые за все время директриса и сбежавшая сиротка остались вдвоем.
Ко боялась, что их могут подслушивать, и ждала, что же скажет директриса. Та почему-то молчала. Ко уже открыла было рот, чтобы спросить, почему не видно комиссара Милодара. Ведь он руководит всей этой операцией.
Но тут заговорила директриса. И ее слова прозвучали неожиданно.
– Ко, что ты тут делаешь! – громко прошептала она. – Я чуть с ума не сошла. – А кого вы ожидали увидеть? – улыбнулась Ко. – Как кого? Разумеется, Веронику. Я прилетела, чтобы опознать ее. И когда увидела тебя, то буквально впала в шок. Я чуть было тебя не выдала. Я могла тебя погубить!
– Неужели комиссар вам ничего не успел сказать? – А почему комиссар должен был мне что-то говорить? Ко удивилась:
– Так вы сюда прилетели не по заданию комиссара? – О нет! – Крупные слезы сорвались с белых ресниц директрисы и покатились по красным щекам. – О нет, я здесь по причине моего преступного прошлого! Я есть риколинен. Я так виновата перед тобой… – Но что? Что? Я не понимаю! Всю свою сознательную жизнь Ко привыкла воспринимать директрису как высший авторитет, как бога, управляющего делами островного мира. И крушение божества всегда больно видеть.
Всхлипывая и сморкаясь в кружевной платочек, директриса призналась Ко, что в юности была "сладкой девочкой" – то есть попала в лапы Вольфганга дю Вольфа, который в те дни не был ни Вольфгангом, ни дю Вольфом, а был более известен как межпланетный карточный шулер Карлуша, скользкий как угорь, за которым тянулись хвосты десятков незавершенных или недоказанных уголовных дел. Был он молод, хорош собой, дьявольски нахален и смертельно опасен для романтически настроенных девиц, к которым и относилась молодая студентка Стокгольмской консерватории по классу арфы Розочка Аалтонен. Девочка потеряла голову, бросила консерваторию и очутилась в проходном гареме Карлуши, который именовался "ротой сладких девочек". Уже тогда организм Карлуши ни секунды не мог обходиться без сахара, и потому жизнь в гареме проходила среди тортов, конфет и ликеров. Так что яды вкладывали в пирожные, иголки подсыпали в варенье, а толченое стекло – в мед.
– Нашей мечтой была… нашей мечтой был кусок селедки или черного хлеба. Если бы не власть, которую имел над нами Карлуша, мы бы разбежались хотя бы для того, чтобы забыть о сахаре.
– Поэтому у нас в детском доме не дают сладкого к чаю и не сахарят компот? – догадалась Ко. – Поэтому, – коротко ответила Аалтонен. – И что было дальше? – спросила Ко. – Мне повезло более, чем другим. Я не успела стать его полной рабой, как однажды он попался на каком-то грязном деле и ему пришлось тайком бежать с Земли, бросив на произвол судьбы очередной гарем "сахарных девочек". После нескольких месяцев скитаний я смогла вернуться домой и стать учительницей. И жизнь моя прошла в честной работе… если бы не появился князь. – Он прилетел к нам на остров? – спросила Ко. – Да. Он прилетел сам. Потому что никому, кроме него, я бы не подчинилась. Но мне он сказал, что ему достаточно нескольких слов, чтобы навсегда погубить мою карьеру, чтобы лишить меня работы, чтобы опозорить меня на весь мир. Ты представляешь – директриса детского приюта, доктор наук Аалтонен – в прошлом оказывается "сладкой девочкой" мерзавца дю Вольфа! Тогда лучше покончить с собой!
– Успокойтесь, – попыталась утешить директрису Ко. – Не надо так нервничать.
– И я совершила преступление… я пошла на сделку с этим убийцей. Я дала ему дело Вероники дю Кув-рие. А он поклялся мне, что ей не причинят никакого зла… А потом оказалось, что зло неотделимо от князя. Погиб Артем, исчезла Вероника… на этот раз просто приказал лететь на Марс и подтвердить личность Вероники… ты можешь себе представить, каково было мое удивление, когда я увидела тебя… но замаскированную под брюнетку.
– За Веронику не бойтесь. Мы с комиссаром спрятали ее, – ответила Ко, которая почувствовала себя старше и даже мудрее директрисы. Происходило это от уверенности в том, что она, Ко, стояла на стороне добра и знала, что добро сильнее, а потому имела как бы моральное право судить тех, кто не удержался на этом пути. И пройдет еще немало времени, прежде чем она поймет, что никакого права судить чужую слабость человеку не дано. – С комиссаром? – Больше я ничего не могу сказать… – Ты думаешь, что комиссар знает обо всем? – Он следит за каждым нашим шагом, – уверенно ответила Ко.
– Не может быть! – Ужас исказил доброе лицо директрисы.
Ко кинула взгляд наверх и увидела, как по потолку бежит темнокожая муха-докторша с "Сан-Суси". Муха прижала лапку к губам, чтобы Ко не выдавала ее присутствия, и Ко, от сознания того, что ее друзья рядом, стало еще легче и спокойнее.
Она хотела еще многое спросить у директрисы, но тут отворилась дверь и из кабинета выглянул профессор дю Куврие.
– Скорее! – крикнул он. – У них вот-вот начнется обеденный перерыв. Не приезжать же нам еще раз.
