9
Увидев фотографию священника, Торн сразу же поехал в Лондон, судорожно перебирая в мозгу все, что могло помочь разобраться в этом деле. Катерина БЫЛА беременна, священник оказался прав. И теперь Торн уже не мог игнорировать остальные слова Тассоне. Он попытался припомнить их встречу в парке: имена, места, куда он должен был поехать по настоянию Тассоне. Он попытался успокоиться, вспомнить все недавние события: разговор с Катериной, анонимный телефонный звонок. "Прочитайте газеты", – сказал знакомый голос, но Торн никак не мог припомнить, кто это мог быть. Кто вообще знал, что он был связан со священником? Фотограф! Это был его голос! Габер Дженнингс!
Приехав в офис, Торн заперся в кабинете. Он соединился с секретаршей по селектору и попросил ее позвонить Дженнингсу. Дженнингса не было дома. Она доложила об этом Торну и добавила, что звонила Катерина, но он решил перезвонить ей попозже. Она захочет поговорить об аборте, а он еще не был готов ответить ей со всей определенностью.
"Он убьет его", – вспомнил Торн слова священника. – "Он убьет его, пока тот спит в утробе".
Торн быстро отыскал телефон Чарльза Гриера и объяснил ему, что им необходимо срочно увидеться.
…Визит Торна не удивил Гриера. Между беспокойством и отчаянием Катерины теперь почти не было границы, и доктор видел, что несколько раз она уже переступала эту черту. Страхи женщины росли, и он беспокоился, как бы Катерина не решилась на самоубийство.
– Никогда нельзя угадать, как далеко зайдут эти страхи, – сказал врач Торну в кабинете. – Но, честно говоря, я должен сознаться, что она готовит себя к серьезнейшему эмоциональному потрясению.
Торн напряженно сидел на жестком стуле, а молодой психиатр сильно затягивался табачным дымом, стараясь поддержать огонь в трубке, и расхаживал по комнате.
– Ей стало хуже? – спросил Торн дрожащим голосом.
– Скажем так: болезнь прогрессирует.
– Вы можете чем-нибудь помочь?
– Я вижу ее два раза в неделю и считаю, что ей нужны более частые консультации.
– Вы хотите сказать, что она сумасшедшая?
– Она живет в мире своих фантазий. Эти фантазии очень страшны, и она реагирует на этот кошмар.
– Что за фантазии? – спросил Торн.
Гриер помолчал, раздумывая, стоит ли все рассказывать или нет. Он тяжело опустился на стул и прямо взглянул в глаза Торна.
– Во-первых, она выдумала, что ее ребенок на самом деле не ее.
Эта фраза поразила Торна, как гром среди ясного неба. Он застыл и ничего не мог ответить.
– Честно говоря, я рассматриваю это не как страх, а как желание. Она подсознательно хочет быть _б_е_з_д_е_т_н_о_й_. Так я это трактую. По крайней мере на эмоциональном уровне.
Торн сидел ошеломленный и продолжал молчать.
– Конечно, я не могу даже предположить, что ребенок для нее не имеет значения, – продолжал Гриер. – Наоборот, это единственное и самое важное для нее на свете! Но почему-то она считает, что ребенок – угроза для нее. Я не знаю, откуда именно идет этот страх, от чувства материнства, эмоциональной привязанности или просто мышей, что она неполноценна. Что ей не справиться.
– Но она сама _х_о_т_е_л_а_ ребенка, – выдавил наконец Торн.
– Ради вас.
– Нет…
– Подсознательно. Она старалась доказать, что достойна вас. А как это лучше доказать, чем родить вам ребенка?
Торн смотрел прямо перед собой, в глазах его горело отчаяние.
– А теперь обнаруживается, что она не справляется с реальной жизнью, – продолжал Гриер. – И она пытается отыскать причину, чтобы не считать себя неполноценной. Она выдумывает, что ребенок не ее, что ребенок зло…
– …Что?
– Что она не может полюбить его, – объяснил Гриер. – Потому ищет причину, отчего он недостоин ее любви.
– Катерина считает, что ребенок – зло?
Торн был потрясен, на лице его отражался страх.
– Сейчас ей необходимо это чувствовать, – объяснил Гриер. – Но дело также и в том, что другой ребенок был бы для нее гибелью.
– Все же в каком смысле ребенок – зло?
– Это только ее фантазия. Так же, как и то, что этот ребенок не ее.
Торну стало трудно дышать, к горлу подступил комок.
– Не стоит отчаиваться, – ободрил его Гриер.
– Доктор…
– Да?
Торн не мог продолжать.
– Вы хотели что-то сказать? – спросил Гриер.
На лице доктора появилась озабоченность. Человек, сидевший перед ним, просто-напросто боялся говорить.
– Мистер Торн, с вами все в порядке?
– Мне страшно, – прошептал Торн.
– Конечно, вам страшно.
– Я хотел сказать… я боюсь.
– Это естественно.
– Что-то… ужасное происходит.
– Да. Но вы оба это переживете.
– Вы не понимаете…
– Понимаю.
– Нет.
– Поверьте мне, я все понимаю.
Почти плача, Торн схватился за голову руками.
– У вас тоже сильное переутомление, мистер Торн. Очевидно, более сильное, чем вы предполагаете.
– Я не знаю, что мне делать, – простонал Торн.
– Во-первых, вы должны согласиться на аборт.
Торн поднял глаза на Гриера.
– Нет, – сказал он.
– Если это исходит из ваших религиозных принципов…
– Нет.
– Но вы легко должны понять необходимость…
– Я не дам согласия, – твердо сказал Торн.
– Вы должны.
– Нет!
Гриер откинулся на стуле и с ужасом посмотрел на посла.
– Я бы хотел знать причины, – тихо произнес он.
Торн смотрел на него и не шевелился.
– Мне предсказали, что эта беременность прервется. Я хочу доказать, что этого не произойдет.
Доктор уставился на него в крайнем изумлении.
– Я знаю, что это звучит нелепо. Возможно, я… _с_о_ш_е_л_ с у_м_а_.
– Почему вы так говорите?
Торн тяжело посмотрел на него и заговорил, с трудом выдавливая слова.
– Потому что эта беременность должна продолжаться, чтобы я сам не начал верить…
– Верить?..
– Как и моя жена. Что ребенок – это…
Слова застряли у него в горле, он поднялся и почувствовал беспокойство. Дурное предчувствие охватила его. Торн ощутил, что сейчас должно что-то случиться.
– Мистер Торн?
– Извините меня…
– Пожалуйста, садитесь.
Резко тряхнув головой, Торн вышел из кабинета и торопливо пошел к лестнице, ведущей на улицу. Очутившись на улице, он кинулся к машине, на ходу вынимая ключи. Чувство панического страха усиливалось. Ему надо скорее вернуться домой. Включив мотор, Торн развернулся так резко, что завизжали шины, и рванул по направлению к шоссе. До Пирфорда было полчаса езды, и он почему-то боялся, что не успеет вовремя. Улицы Лондона были переполнены транспортом, он постоянно сигналил машинам, обгонял их, проезжал на красный свет, и чувство беспокойства все сильнее охватывало его…
Катерина тоже почувствовала гнетущее беспокойство и решила заняться домашними делами, чтобы подавить страх. Она стояла на лестничной клетке третьего этажа с кувшином в руке и раздумывала, как ей полить цветы, подвешенные над перилами. Ей не хотелось расплескать воду на кафельный пол. В детской, за ее спиной, Дэмьен катался на своей машине, пыхтя как паровоз, и звук этот становился все громче по мере того, как он набирал скорость. Незаметно для Катерины миссис Бэйлок встала в дальнем углу комнаты и закрыла глаза, как бы молясь про себя…
По шоссе с предельной скоростью несся Торн. Он уже выбрался на магистраль М-40, ведущую прямо к дому. Лицо его было напряжено, он изо всех сил сжимал руль, каждая клеточка тела словно старалась подогнать машину, заставить ее ехать еще быстрее. Автомобиль мчался по шоссе, Торн сигналил машинам, и все пропускали его вперед. Он подумал о полиции и взглянул в зеркальце дальнего вида. Увиденное потрясло его: по пятам следовал громадный черный автомобиль – катафалк. Катафалк приближался к машине, и лицо Торна окаменело…
В Пирфорде Дэмьен все сильнее разгонял свою игрушечную машину, подпрыгивая на ней, как на скаковой лошади. В коридоре Катерина встала на табуретку. В комнате Дэмьена миссис Бэйлок пристально смотрела на ребенка, направляя его действия усилием воли и заставляя его ездить все быстрее и быстрее. Мальчик разгонялся, глаза и лицо отражали безумие.
В автомобиле Торн застонал от напряжения. Стрелка спидометра показывала девяносто миль, потом сто десять, но катафалк не отставал, настойчиво преследуя его. Торн уже не мог остановить себя, не мог допустить, чтобы его обогнали. Двигатель машины ревел на пределе, но катафалк приближался и наконец поравнялся с бежевым автомобилем Торна.
– Нет… – простонал Торн. – Нет!
Некоторое время они ехали рядом, потом катафалк начал медленно уходить вперед. Торн налег на руль, приказывая машине ехать быстрее, но катафалк продолжал удаляться. Гроб, установленный в нем, медленно раскачивался…
В доме Торнов Дэмьен разогнался еще сильней, его машина наклонялась, когда он бешено носился по комнате, а в коридоре Катерина пошатнулась и протянула руки вперед, стараясь удержаться на табуретке.
На шоссе катафалк неожиданно резко поддал газу и рванулся вперед. Торн испустил страшный крик. В этот момент Дэмьен пулей вылетел из своей комнаты и столкнулся с Катериной. Она упала с табуретки, судорожно пытаясь ухватиться за что-нибудь, сбила рукой круглый аквариум с золотыми рыбками, который полетел вслед за ней. Послышался глухой удар. Через мгновение аквариум упал и разлетелся на маленькие кусочки.
…Катерина лежала, не шевелясь. Рядом с ней на кафельном полу билась золотая рыбка…
Когда Торн приехал в больницу, там уже успели собраться репортеры. Они засыпали его вопросами и слепили вспышками фотокамер, а он отчаянно пытался пройти сквозь их строй к двери с табличкой "Интенсивная терапия". Приехав домой, он нашел миссис Бэйлок в состоянии истерики: она только и успела сказать ему, что Катерина упала и "скорая" отвезла ее в городскую больницу.
– Скажите что-нибудь о состоянии жены, мистер Торн! – закричал один из репортеров.
– Убирайтесь отсюда!
– Говорят, что она упала.
– С ней все в порядке?
Газетчики пытались остановить Торна, но он прошел через двойные двери и побежал по коридорам, оставляя репортеров позади.
Навстречу ему быстро шел врач.
– Меня зовут Беккер, – сказал он.
– С ней все в порядке? – в отчаянии спросил Торн.
– Она поправится. У нее сотрясение мозга, перелом ключицы и небольшое внутреннее кровоизлияние.
– Она беременна.
– Боюсь, что уже нет.
– Был выкидыш? – задохнулся он.
– Прямо на полу, когда она упала. Я хотел сделать исследование, но ваша служанка все убрала к нашему приезду.
Торн вздрогнул и обмяк, прислонившись к стене.
– Естественно, – продолжал врач, – подробности мы сообщать не будем. Чем меньше людей об этом узнает, тем лучше.
Торн уставился на него, и врач понял, что он ничего не знает.
– Вы же ЗНАЕТЕ, что она сама бросилась вниз, – сказал он.
– …Бросилась?
– С третьего этажа. На глазах у ребенка и его няни.
Торн тупо посмотрел на него, псом повернулся к стене. У него затряслись плечи, и врач понял, что Торн плачет.
– При подобном падении, – добавил врач, – обычно больше всего страдает голова. В каком-то смысле можно считать, что вам повезло.
Торн кивнул, пытаясь сдержать слезы.
– Вообще вам во многом повезло, – сказал врач. – Она жива и при правильном лечении никогда этого больше не повторит. Жена моего брата тоже была склонна к самоубийству. Однажды она залезла в ванну и взяла с собой тостер. Решила включить его и убить себя электричеством.
Торн повернулся к врачу.
– Дело в том, что ей удалось выжить, и она больше ничего подобного не делала. Прошло уже четыре года, и с ней все в порядке.
– Где она? – спросил Торн.
– Живет в Швейцарии.
– Моя жена!
– Палата 44. Она скоро придет в себя.
В палате Катерины было тихо и темно. В углу с журналом в руках сидела сестра. Торн вошел и остановился, потрясенный увиденным. Вид Катерины был страшен: бледное, распухшее лицо, капельница с плазмой. Рука была загипсована и причудливо вывернута. Застывшее лицо не подавало признаков жизни.
– Она спит, – сказала сестра. Торн медленно подошел к кровати. Словно почувствовав его присутствие, Катерина застонала и медленно повернула голову.
– Ей больно? – дрожащим голосом спросил Торн.
– Она сейчас на седьмом небе, – ответила сестра. – Пентотал натрия.
Торн сел рядом, уткнулся лбом в спинку кровати и заплакал. Через некоторое время он почувствовал, что рука Катерины коснулась его головы.
– Джерри… – прошептала она.
Он посмотрел на нее. Катерина с трудом открыла глаза.
– Кэти… – выдавил он сквозь слезы.
– Не дай ему убить меня.
Потом она закрыла глаза и забылась сном.
Торн приехал домой после полуночи и долго стоял в темноте фойе, глядя на то место кафельного пола, куда упала Катерина. Он устал, напряжение не спадало, и Торн очень хотел заснуть, чтобы хоть на некоторое время забыть о происшедшей трагедии.
Торн не стал включать лампы и некоторое время постоял в темноте, смотря наверх, на площадку третьего этажа. Он попробовал представить Катерину, стоящую наверху и обдумывающую свой прыжок. Почему же она, серьезно решив покончить с жизнью, не прыгнула с крыши? В доме было много таблеток, бритвенных лезвий, десятки других вещей, помогающих покончить жизнь самоубийством. Почему именно так? И почему на глазах у Дэмьена и миссис Бэйлок?
Он снова вспомнил о священнике и его предостережении. "Он убьет неродившегося ребенка, пока тот спит в утробе. Потом он убьет вашу жену. Потом, когда он убедится, что унаследует все, что принадлежит вам…" Торн закрыл глаза, пытаясь вычеркнуть эти слова из памяти. Он подумал о Тассоне, пронзенном шестом, о телефонном звонке Дженнингса, о безумной панике, охватившей его во время гонок с катафалком. Психиатр был прав. Он переутомился, и такое поведение только подтверждает это. Страхи Катерины начали распространяться и на него, ее фантазии в какой-то степени оказались заразными. Но больше он не допустит этого! Теперь, как никогда, ему надо быть в полном разуме.
Чувствуя физическую слабость, он пошел наверх по лестнице, нащупывая в темноте ступени. Он выспится и утром проснется свежим, полным энергии и способным действовать.
Подходя к своей двери, Торн остановился, глядя в сторону спальни Дэмьена. Бледный свет ночника пробивался из-под двери. Торн представил себе невинное лицо ребенка, мирно спящего в своей комнате. Поддавшись желанию посмотреть на мальчика, он медленно подошел к комнате Дэмьена, убеждая себя, что здесь ему нечего бояться. Но открыв комнату, он увидел нечто такое, что заставило его содрогнуться. Ребенок спал, но он был не один. По одну сторону кровати сидела миссис Бэйлок, сложив руки и уставившись в пространство перед собой, по другую были видны очертания огромного пса. Это был тот самый пес, от которого он просил избавиться. Теперь собака сидела здесь, охраняя сон его сына. Затаив дыхание, Торн тихо прикрыл дверь, вернулся в коридор и пошел в свою комнату. Здесь он попытался успокоить дыхание и понял, что его трясет. Неожиданно тишина взорвалась телефонным звонком, и Торн бегом кинулся к трубке.
– Алло!
– Это Дженнингс, – раздался голос. – Помните, тот самый, у которого вы разбили фотокамеру.
– Да.
– Я живу на углу Гросверном и Пятой в Челси, и думаю, что вам лучше всего приехать прямо сейчас.
– Что вы хотите?
– Что-то происходит, мистер Торн. Происходит нечто такое, о чем вы должны знать.
Квартира Дженнингса находилась в дешевом, запутанном районе, и Торн долго разыскивал ее. Шел дождь, видимость была плохой, и он почти совсем отчаялся, прежде чем заметил красный свет в башенке наверху. В окне он увидел Дженнингса, тот помахал ему, а потом вернулся в комнату, решив, что ради такого выдающегося гостя можно было бы немного прибраться. Он кое-как запихнул одежду в шкаф и стал дожидаться Торна. Вскоре появился посол, задыхающийся после пешего похода по пяти лестничным пролетам.
– У меня есть бренди, – предложил Дженнингс.
– Если можно.
– Конечно, не такой, к какому вы привыкли.
Дженнингс закрыл входную дверь и исчез в алькове, пока Торн мельком рассматривал его темную комнату. Она была залита красноватым светом, струящимся из подсобной комнатки, все стены были увешаны фотографиями.
– Вот и я, – сказал Дженнингс, возвращаясь с бутылкой и стаканами. Выпейте немного и перейдем к делу.
Торн принял у него стакан, и Дженнингс разлил бренди. Потом Дженнингс сел на кровать и указал на кипу подушек на полу, но Торн продолжал стоять.
– Не хотите ли закурить? – спросил Дженнингс.
Торн покачал головой, его уже начинал раздражать беспечный домашний тон хозяина.
– Вы говорили, будто что-то происходит.
– Это так.
– Я бы хотел узнать, что вы имели в виду.
Дженнингс пристально посмотрел на Торна.
– Вы еще не поняли?
– Нет.
– Тогда почему вы здесь?
– Потому, что вы не захотели давать объяснений по телефону.
Дженнингс кивнул и поставил стакан.
– Я не мог объяснить, потому что вам надо кое-что увидеть.
– И что же это?
– Фотографии. – Он встал и прошел в темную комнату, жестом пригласив Торна следовать за ним. – Я думал, вы захотите сначала поближе познакомиться.
– Я очень устал.
– Ладно, сейчас у вас появятся силы.
Он включил небольшую лампу, осветившую серию фотографий. Торн вошел и сел на табуретку рядом с Дженнингсом.
– Узнаете?
Это были снимки того дня рождения, когда Дэмьену исполнилось четыре года. Детишки на каруселях, Катерина, наблюдающая за ними.
– Да, – ответил Торн.
– Теперь посмотрите сюда.
Дженнингс убрал верхние фотографии и показал снимок Чессы, первой няни Дэмьена. Она стояла одна в клоунском костюме на фоне дома.
– Вы видите что-нибудь необычное? – спросил Дженнингс.
– Нет.
Дженнингс коснулся фотографии, обводя пальцем едва заметный туман, зависший над ее головой и шеей.
– Сначала я подумал, что это дефект пленки, – сказал Дженнингс. – Но теперь смотрите дальше.
Он достал фотографию Чессы, висящей на канате.
– Не понимаю, – сказал Торн.
– Следите за ходом мысли.
Дженнингс отодвинул пачку фотографий в сторону и достал другую. Сверху лежала фотография маленького священника Тассоне, уходившего из посольства.
– А как насчет этой?
Торн с ужасом посмотрел на него.
– Где вы ее достали?
– Сам сделал.
– Я считал, что вы _р_а_з_ы_с_к_и_в_а_е_т_е_ этого человека. Вы говорили, что он ваш родственник.
– Я сказал неправду. Посмотрите на снимок.
Дженнингс снова коснулся фотографии, указывая на туманный штрих, видневшийся над головой священника.
– Вот эта тень над его головой? – спросил Торн.
– Да. А теперь посмотрите сюда. Этот снимок сделан на десять дней позже первого.
Он достал другую фотографию и положил ее под лампу. Это был крупный план группы людей, стоящих в задних рядах аудитории. Лица Тассоне не было видно, только контуры одежды, но как раз над тем местом, где должна быть голова, нависал тот же продолговатый туманный штрих.
– Мне кажется, что это тот же самый человек. Лица не видно, зато хорошо видно то, что над ним висит.
Торн изучал фотографию, глаза его выражали недоумение.
– На этот раз он висит ниже, – продолжал Дженнингс. – Если вы мысленно очертите его лицо, станет очевидным, что туманный предмет почти касается его головы. Что бы это ни было, оно опустилось.
Торн молча уставился на фотографию. Дженнингс убрал ее и положил на стол вырезку из газеты, где был запечатлен священник, пронзенный копьеобразным шестом.
– Начинаете улавливать связь? – спросил Дженнингс.
Сзади зажужжал таймер, и Дженнингс включил еще одну лампочку. Он встретил взволнованный взгляд Торна.
– Я тоже не мог этого объяснить, – сказал Дженнингс. – Поэтому и начал копаться.
Взяв пинцет, он повернулся к ванночкам, вынул увеличенный снимок, стряхнул с него капли фиксажа, прежде чем поднести к свету.
– У меня есть знакомые в полиции. Они дали мне несколько негативов, с которых я сделал фотографии. По заключению патологоанатома, у Тассоне был рак. Он почти все время употреблял морфий, делая себе уколы по два-три раза в день.
Торн взглянул на фотографии. Перед ним предстало мертвое обнаженное тело священника в разных позах.
– Внешне его тело совершенно здорово и нет ничего странного, продолжал Дженнингс, – кроме одного маленького значка на внутренней стороне левой ноги.
Он передал Торну увеличительное стекло и подвел его руку к последнему снимку. Торн внимательно пригляделся и увидел знак, похожий на татуировку.
– Что это? – спросил Торн.
– Три шестерки. Шестьсот шестьдесят шесть.
– Концлагерь?
– Я тоже так думал, но биопсия показала, что знак буквально вгравирован в него. В концлагере этого не делали. Я полагаю, что это он сделал сам.
Торн и Дженнингс переглянулись.
– Смотрите дальше, – сказал Дженнингс и поднес к свету еще одну фотографию. – Вот комната, где он жил. В Сохо, квартира без горячей воды. Она была полна крыс, когда мы зашли внутрь. Он оставил на столе недоеденный кусок соленого мяса.
Торн начал рассматривать фотографию. Маленькая каморка, внутри которой был лишь стол, шкафчик и кровать. Стены были покрыты какими-то бумагами, повсюду висели большие распятия.
– Вот так все и было. Листочки на стенах – это страницы из Библии. Тысячи страниц. Каждый дюйм на стенах был ими заклеен, даже окна. Как будто он охранял себя от чего-то.
Торн сидел пораженный, уставившись на странную фотографию.
– И кресты тоже. На одной только входной двери он прикрепил их сорок семь штук.
– Он был… сумасшедший? – прошептал Торн. Дженнингс посмотрел ему прямо в глаза.
– Вам видней.
Повернувшись на стуле, Дженнингс открыл ящик стола и вынул оттуда потрепанную папку.
– Полиция посчитала его помешанным, – сказал он. – Поэтому они разрешили порыться в его вещах и забрать все, что может оказаться нужным. Вот так я достал это.
Дженнингс встал и прошел в жилую комнату. Торн последовал за ним. Здесь фотограф раскрыл папку и вытряхнул ее содержимое на стол.
– Во-первых, здесь есть дневник, – сказал он, вынимая из кипы бумаг обветшалую книжечку. – Но в нем говорится не о священнике, а о ВАС. О ВАШИХ передвижениях: когда вы ушли из конторы, в каких ресторанах вы питаетесь, где вы выступали…
– Можно мне взглянуть?
– Конечно.
Торн дрожащими руками взял дневник и перелистал его.
– В последней записи говорится, что вы должны встретиться с ним, продолжал Дженнингс, – в Кью Гарденс. В тот же день он погиб.
Торн поднял глаза и встретил взгляд Дженнингса.
– Он был сумасшедшим, – сказал Торн.
– Неужели?
В тоне Дженнингса прозвучала скрытая угроза, и Торн замер под его взглядом.
– Что вам угодно?
– Вы с ним встретились?
– Н-нет…
– У меня есть еще кое-что, мистер посол, но я ничего не скажу, если вы будете говорить мне неправду.
– Какое вам дело до всего этого? – хрипло спросил Торн.
– Я ваш друг и хочу вам помочь, – ответил Дженнингс.
Торн продолжал напряженно смотреть на него.
– Самое главное вот здесь, – продолжал Дженнингс, указывая на стол. Так вы будете говорить или уйдете?
Торн стиснул зубы.
– Что вы хотите узнать?
– Вы виделись с ним в парке?
– Да.
– Что он вам сказал?
– Он предупредил меня.
– О чем?
– Он говорил, что моя жизнь в опасности.
– В какой опасности?
– Я не совсем понял.
– Не дурачьте меня.
– Я говорю серьезно. Он непонятно выражался.
Дженнингс отодвинулся и посмотрел на Торна с недоверием.
– Это было что-то из Библии, – добавил Торн. – Какие-то стихи. Я не помню их. Я подумал, что он ненормальный. Я не помню стихи и не мог их понять!
Дженнингс скептически посмотрел на него.
– Думаю, вам стоит довериться мне, – сказал Дженнингс.
– Вы говорили, что у вас есть еще кое-что.
– Но я еще не все от вас услышал.
– Мне больше нечего сказать.
Дженнингс кивнул, показав, что этого хватит, и вернулся к бумагам на столе. Включив лампочку без плафона, подвешенную над столом, он нашел газетную вырезку и протянул ее Торну.
– Это из журнала "Астролоджерс Монтли". Заметка астролога о необычном явлении. Комета, которая превратилась в сияющую звезду. Как звезда Бетельгейзе две тысячи лет тому назад.
Вытирая пот со лба, Торн изучал заметку.
– Только ЭТО произошло над ДРУГИМ полушарием, – продолжал Дженнингс. – В Европе. Четыре с небольшим года тому назад. Точнее, шестого июня. Это число вам что-нибудь говорит?
– Да, – прохрипел Торн.
– Тогда вы узнаете вторую вырезку, – ответил Дженнингс, поднимая еще одну бумажку со стола, – с последней страницы римской газеты.
Торн взял заметку и сразу же вспомнил ее. Точно такая же хранилась у Катерины в записной книжке.
– Это сообщение о рождении вашего сына. Это ТОЖЕ произошло шестого июня, четыре года назад. Я бы сказал, что это совпадение. А вы?
У Торна тряслись руки, бумажка дрожала так, что он с трудом мог прочитать ее.
– Ваш сын родился в шесть часов утра?
Торн повернулся к нему, в его глазах светилась невыносимая боль.
– Я хочу выяснить, что это за знак на ноге у священника. Три шестерки. Я думаю, он как-то связан с вашим сыном. Шестой месяц, шестой день…
– МОЙ сын УМЕР! – выпалил Торн. – МОЙ сын УМЕР. Я не знаю, кого я воспитываю.
Он закрыл лицо руками, отвернулся и тяжело задышал. Дженнингс не сводил с него глаз.
– Если вы не против, – тихо произнес он, – я мог бы помочь выяснить это.
– Нет, – простонал Торн. – Это мое дело.
– Здесь вы ошибаетесь, сэр. Теперь это и МОЕ дело.
Торн повернулся к нему, и их глаза встретились. Дженнингс медленно прошел в темную комнату и вернулся оттуда с фотографией. Он протянул ее Торну.
– В углу каморки у священника было небольшое зеркало, – с трудом выговорил Дженнингс. – Случайно в нем отразился я сам, когда делал фотографии. Довольно необычный эффект, вы не находите?
Он придвинул лампочку поближе, чтобы было виднее. На фотографии Торн увидел небольшое зеркало в дальнем углу комнаты, где жил Тассоне. В зеркале отражался Дженнингс с поднятым к лицу фотоаппаратом. Ничего необычного в том, что фотограф поймал свое изображение, не было. Но на этом снимке явно чего-то не хватало.
У Дженнингса не было шеи.
Его голова была отделена от туловища темным пятном, похожим на дымку…
