4
К июлю в сельской местности Англии все расцвело. Необычно долгий дождливый сезон привел к тому, что все притоки Темзы разлились и вызвали к жизни даже засохшие семена. Откликнулись на это и земли Пирфорда: они густо зазеленели и ожили; леса, начинавшиеся сразу за садами, стали непроходимыми от трав и скрывали множество животных. Гортон, боясь, что дикие кролики скоро начнут выходить из леса и грызть тюльпаны, поставил на них ловушки: пронзительные крики попавших в капканы зверьков можно было слышать по ночам. Но скоро все кончилось, и не только потому, что Катерина настояла на этом, но также из-за того, что Гортону самому было неприятно ходить в лес и собирать останки несчастных кроликов. Кроме того, он чувствовал на себе чей-то взгляд, будто следящий за ним из зарослей. Когда он признался в этом своей жене, та рассмеялась и сказала, что это скорее всего призрак короля Генриха Пятого. Но Гортону было не до шуток, он отказался ходить в лес, будучи очень озабочен тем, что новая няня, миссис Бэйлок, часто брала туда Дэмьена и находила там бог знает какие вещи, которые развлекали его часами. Гортон также заметил, помогая жене стирать, что на одежде мальчика было много черных волос, будто он возился с каким-то животным. Но он не смог обнаружить связи между волосками и путешествиями в Пирфордский лес и решил считать это еще одной неприятной загадкой дома Пирфорд, которых становилось все больше.
Катерина стала уделять все меньше и меньше времени ребенку, ее заменила новая няня. Миссис Бэйлок и в самом деле была прекрасной гувернанткой, и ребенок полюбил ее. Одно только тревожило и казалось даже неестественным: мальчик предпочитал ее общество обществу своей собственной матери. Все слуги замечали и обсуждали это, им было обидно за хозяйку, которую новая няня вытеснила из сердца сына. Им хотелось, чтобы миссис Бэйлок уехала. Но вместо этого ее положение укреплялось с каждым днем, а влияние на хозяев дома усиливалось.
Катерина чувствовала то же самое, но не могла что-либо изменить. Она не хотела показывать ревность к человеку, которого любил ее ребенок. Она чувствовала себя виноватой в том, что однажды лишила Дэмьена любимого друга, и не хотела, чтобы это повторилось. Когда в конце второй недели миссис Бэйлок попросила перевести ее в комнату напротив спальни Дэмьена, Катерина согласилась. Наверное, у богатых так бывает всегда. Сама Катерина воспитывалась в более скромной семье, и только мать была ее единственным другом и защитником. Но здесь жизнь иная. Она была хозяйкой огромного дома, и, возможно, пришло время для подобных поступков.
Вновь обретенная свобода использовалась Катериной в полной мере: по утрам она занималась благотворительностью, днем посещала чаепития, на которых велись беседы о политике. Муж одобрял ее занятия. Катерина перестала быть хрупким цветком – она стала львицей, обладающей такими энергией и уверенностью, которых он раньше никогда в ней не замечал. Именно такую жену он мечтал иметь, и, хотя резкая перемена ее характера слегка обеспокоила его, он никоим образом не мешал ей. Даже в постели она стала другой – более возбужденной и страстной. Торн не понимал, что это было скорее выражение отчаяния, чем желания.
Работа Торна занимала все его время, с назначением в Лондон он стал центральной фигурой по вопросам нефтяного импорта. Президент США очень рассчитывал на результаты его встречи с нефтяными шейхами. Через несколько недель Торн должен был лететь в Саудовскую Аравию, но один, потому что арабы считали присутствие женщин в деловой поездке проявлением мужской слабости.
– Я не могу понять этого, – сказала Катерина, когда он ей все объяснил.
– Это часть их культуры, – ответил Торн. – Я еду в их страну и должен считаться с национальными обычаями.
– А они не должны считаться с тобой?
– Конечно, должны.
– Но я ведь тоже часть культуры!
– Катерина…
– Я видела этих шейхов. Я видела женщин, которых они покупают. Куда бы они ни шли, вокруг них всегда вертятся проститутки. Может быть, они и от тебя ждут того же?
– Честно говоря, я не знаю.
Они разговаривали в спальне, было уже поздно – не самое лучшее время для споров.
– Что ты имеешь в виду? – тихо спросила Катерина.
– Это очень важная поездка, Кэти.
– И если они захотят, чтобы ты спал с проституткой…
– Если они захотят, чтобы я спал с их евнухом, я буду спать с их евнухом! Ты знаешь, ЧТО поставлено на карту.
Катерина с трудом нашла в себе силы ответить.
– А какова моя роль в этом? – тихо спросила она.
– Ты будешь здесь. То, что делаешь ты, не менее важно.
– Мне не нужен твой покровительственный тон!
– Я просто хочу, чтобы ты поняла…
– Что ты спасешь мир, если будешь делать то, что они захотят?
– Можно сказать и так.
Она взглянула на него пристально. С неприязнью.
– Наверное, все мы проститутки, Джереми. Ты – для них, а я – для тебя. Поэтому пошли в постель.
Он нарочно пробыл в ванне долгое время, надеясь, что, когда вернется, жена уже будет спать. Но она не спала. Она ждала его, и Торн ощутил в воздухе запах духов. Он сел на кровать и долго смотрел на нее. Наконец она улыбнулась и сказала:
– Извини меня. Я все понимаю.
Она взяла его голову и притянула к себе. Потом они стали заниматься любовью, но совершенно по-новому. Катерина отказалась двигаться, но не отпускала мужа, прося, заставляя его довести все до конца. Когда все было закончено, она расслабила руки, и он посмотрел на нее с болью и смятением.
– Иди и спасай мир, – прошептала Катерина. – И делай все, что они тебе прикажут.
В эту ночь Торн не мог заснуть, он сидел у застекленной балконной двери и любовался лунной ночью. Он видел лес, онемевший и застывший, словно некое сонное существо.
Но лес не спал, и Торну вдруг почудилось, будто кто-то смотрит на него. Торн подошел к порогу, взял бинокль и приставил его к глазам. Сначала он не видел ничего, кроме темноты. И вдруг заметил глаза! Два темных светящихся уголька, отражающих свет луны, близко поставленные, темно-желтые. Они были направлены в сторону дома. Торн содрогнулся, опустил бинокль и отступил назад. Он оставался некоторое время в комнате, потрясенный увиденным, а потом босиком спустился по лестнице к входной двери и медленно вышел на улицу. Было совсем тихо, даже сверчки замолчали. Торн снова двинулся вперед, как будто его что-то влекло к лесу. В чаще он остановился. Никого не было. Два светящихся уголька исчезли. Он повернулся и угодил ногой во что-то теплое и мокрое. У Торна перехватило дыхание, он отступил в сторону и склонился над землей. Это был мертвый кролик, только что убитый. Головы у зверька не было…
На следующее утро Торн встал пораньше и спросил Гортона, продолжает ли тот ставить ловушки на кроликов. Гортон ответил отрицательно, и тогда Торн привел его в лес, к тому месту, где лежали останки животного. Над тельцем кружились мухи. Гортон веткой отогнал их, а потом нагнулся и исследовал трупик.
– Что вы думаете? – спросил Торн. – У нас завелся хищник?
– Не могу понять, сэр. Но сомневаюсь.
Он поднял окоченевшую тушку и с отвращением показал ее Торну.
– Хищники обычно _о_с_т_а_в_л_я_ю_т_ голову, а не _с_ъ_е_д_а_ю_т_. Тот, кто убил его, сделал это для развлечения.
Торн велел Гортону убрать труп и никому не говорить об этом. Они двинулись вперед, но Гортон вдруг остановился.
– Мне очень не нравится этот лес, сэр. И не нравится, что миссис Бэйлок водит сюда вашего мальчика.
– Скажите ей, чтобы она больше этого не делала, – ответил Торн. – На лужайке тоже много интересного.
Гортон исполнил приказание, и Торн впервые заметил, что в доме не все ладно. Миссис Бэйлок отыскала его вечером в кабинете и выразила свое негодование по поводу того, что приказания ей передаются через слуг.
– Конечно, я все сделаю, – сказала она презрительно, – но считаю, что приказания мне должен давать непосредственно хозяин.
– Не вижу никакой разницы, – ответил Торн. Его удивила ярость, сверкнувшая в глазах женщины.
– Это разница между большим домом и маленьким домишкой, мистер Торн. У меня появляется чувство, что здесь нет главного человека.
Она повернулась на каблуках и вышла, а Торн так и не понял, что она имела в виду. Если она намекала на слуг, то ими командовала Катерина. Кроме того, он часто отсутствовал. Возможно, миссис Бэйлок хотела сказать, что в доме не все так хорошо, как кажется. Что поведение Катерины, возможно, вышло из-под контроля…
В Челси на третьем этаже своего убогого жилища не спал репортер Габер Дженнингс. Он смотрел на растущую галерею фотографий Торнов, украшавшую стену в темной комнате. Фотографии похорон, темные и унылые: крупным планом собака среди надгробий, крупным планом мальчик. Здесь же фотографии, сделанные на дне рождения: Катерина смотрит на няню, няня в клоунском костюме, совершенно одна. Последняя фотография особенно заинтересовала его, потому что над головой няни темнело пятно. Обычный фотодефект, но сейчас он смотрелся как некое знамение несчастья. Видимо, была повреждена эмульсия, и над головой няни в виде легкого тумана образовался обруч, заходящий на шею. При других обстоятельствах такая испорченная фотография была бы выкинута, но эту стоило оставить. Конечно, при условии, что были известны дальнейшие события, это пятнышко носило символический характер – будто бы над несчастной Чессой нависла тень судьбы. На последней фотографии было запечатлено ее тело, висевшее на веревке, – страшная реальность, которой заканчивалась подборка. Вся эта галерея создавала некую фотозапись кошмара. И это нравилось Дженнингсу. Он изучал Торнов по всем доступным источникам и нашел в их семье нечто необычное, что никто до него еще не находил. Он принялся копаться в истории семьи, для чего завел контакты с американцами.
Выяснилось, что Катерина происходила из семьи русских эмигрантов, и ее родной отец покончил жизнь самоубийством: статья в "Миннеаполис Таймс" рассказывала, что он бросился с крыши своей конторы в Миннеаполисе. Катерина родилась через месяц после самоубийства, а ее мать вторично вышла замуж и переехала с мужем в Нью-Гэмпшир. Катерина носила его фамилию, и в скудных интервью, данных ею за все эти годы, она никогда не упоминала об отчиме. У репортера росла уверенность в том, что он попал в нужную струю.
Ему не хватало только фотографии самого посла, и Дженнингс надеялся получить ее на следующий день. В церкви Всех Святых должно было состояться венчание знатных особ, и семья Торнов скорее всего будет на нем присутствовать. Конечно, такое событие было не в стиле Дженнингса, но пока что ему везло, и, может быть, повезет снова.
…За день до венчания Торн оставил свои обычные субботние дела в посольстве и поехал с Катериной за город. Его очень беспокоил их спор и странная близость, которая последовала за ним, поэтому он хотел побыть с ней наедине и выяснить, что с ней происходит. Впервые за последние несколько месяцев Катерина повеселела, наслаждалась поездкой и держала его за руку, пока они бродили на лоне природы. В полдень они очутились в Стрэтфорде-на-Эвон и пошли на любительский спектакль "Король Лир". Катерина была поглощена пьесой и даже прослезилась. Монолог короля Лира: "Зачем собака, крыса дышит… коль у тебя дыханья нет…" растрогал ее до глубины души; она заплакала уже открыто, и Торн долго успокаивал ее в пустом театре, после того как пьеса закончилась и зрители разошлись.
Они вернулись в машину и поехали дальше, Катерина продолжала легонько сжимать руку мужа, и всплеск эмоций вернул близость, которая давно исчезла в их отношениях. Теперь она была чувствительна ко всему, и когда они остановились у реки, Катерина снова расплакалась. Она рассказала о своих страхах, о боязни потерять Дэмьена – она не переживет, если с ним что-нибудь случится.
– Ты не потеряешь его, Кэти, – нежно успокаивал ее Торн. – Жизнь не может быть настолько жестокой.
Он давно уже не называл ее Кэти, и это слово как бы напомнило о расстоянии, увеличивающемся между ними в последние месяцы. Они сели на траву под огромным дубом, и голос Катерины упал до шепота.
– Я так боюсь, – сказала она.
– Бояться совершенно нечего.
Огромный майский жук полз мимо нее, и она смотрела, как он пробирается между травинок.
– Чего ты боишься, Катерина?
– А чего мне не бояться?
Он смотрел на нее, ожидая продолжения.
– Я боюсь хорошего, потому что оно уйдет… Я боюсь плохого, потому что я очень слабая… Я боюсь твоих успехов и неудач. И я боюсь, что не имею никакого отношения к ним. Я боюсь, что ты станешь Президентом Соединенных Штатов, Джереми.. и тебе придется терпеть жену, которая тебя недостойна.
– Ты все делаешь прекрасно, – попытался успокоить ее Торн.
– Но мне это не нравится!
Признание было таким простым и как-то успокоило их, кое-что прояснив.
– Тебя это шокирует? – спросила Катерина.
– Немного, – ответил Джереми.
– Ты знаешь, чего я хочу больше всего.
Он покачал головой.
– Я хочу, чтобы мы вернулись домой.
Он лег на траву, уставившись на зеленые листья дуба.
– Больше всего, Джереми. Уехать туда, где мы будем в безопасности. Туда, где мы родились.
Последовала долгая пауза. Она легла рядом, и Торн обнял ее.
– Здесь тоже безопасно. В твоих объятиях.
– Да.
Катерина закрыла глаза, и на ее лице появилась мечтательная улыбка.
– Это Нью-Джерси, правда? – прошептала она. – А там, на том холме, не наша ли маленькая ферма? Та самая, на которой мы работаем?
– Это очень большой холм, Кэти.
– Я знаю. Знаю. Нам никогда через него не перейти.
Поднялся легкий ветерок и зашевелил листву под ними. Торн и Катерина молча наблюдали, как солнечные зайчики бегают по их лицам.
– Может, Дэмьен сумеет, – прошептал Джереми. – Может быть, он станет процветающим фермером.
– Вряд ли. Он весь в тебя.
Торн не ответил.
– Это правда, – продолжала Катерина. – Как будто я вообще не имею с ним ничего общего.
Торн приподнялся и посмотрел на ее погрустневшее лицо.
– Почему ты так говоришь?
Она пожала плечами, не зная, как это объяснить.
– Он очень самостоятельный. Похоже, ему вообще никто не нужен.
– Так только кажется.
– Он не привязан ко мне, как обычно ребенок привязывается к матери. А ты любил свою мать?
– Да.
– А свою жену?
Их глаза встретились, и он погладил ее по лицу. Катерина поцеловала его руку.
– Я не хочу уходить отсюда, – прошептала она. – Я хочу лежать так всю жизнь.
– Знаешь, Кэти, – произнес Торн после долгого молчания, – когда я увидел тебя в первый раз, я подумал, что ты самая красивая женщина на свете.
Она благодарно улыбнулась.
– Я до сих пор так думаю, Кэти, – прошептал он. – До сих пор.
– Я люблю тебя, – сказала Катерина.
– Я очень люблю тебя, – ответил Джереми.
Она сжала губы, в глазах заблестели слезы.
– Я даже хочу, чтобы мы с тобой больше ни о чем не говорили. Я хочу запомнить сказанное только что.
…Когда она снова открыла глаза, было уже темно.
Они вернулись в Пирфорд поздно. В доме все спали. Супруги разожгли огонь в камине, налили вина и сели рядом на мягкую, обитую кожей кушетку.
– А чем мы будем заниматься в Белом Доме? – спросила Катерина.
– Он очень далеко.
– А любовью там можно заниматься?
– Почему бы и нет?
– А не будет ли это противно в спальне Линкольна?
– Противно?
– Что мы такие низменные.
– В спальне Линкольна?
– Прямо на его кровати!
– Ну, он, наверное, подвинется.
– О, он может к нам присоединиться.
Торн засмеялся к прижал ее к себе.
– Придется еще как-то привыкать к туристам, – добавила Катерина. Они проходят через спальню Линкольна три раза в день.
– А мы запрем дверь.
– Нет, так не пойдет. Вот что: будем брать с них дополнительную плату!
Он опять засмеялся, довольный ее хорошим настроением.
– Взгляните сюда, – продолжала дурачиться Катерина. – Посмотрите, как Президент трахает свою жену.
– Кэти!
– Кэти и Джерри вместе. Старик Линкольн переворачивается в гробу.
– Что это на тебя нашло? – попытался урезонить жену Торн.
– Ты.
Она засмеялась, и Торн присоединился к ней. И этот день, и эта ночь были именно такими, о которых она мечтала всегда.
Следующий день начался прекрасно. К девяти часам утра Торн был уже одет для посещения венчания и весело спустился в гостиную.
– Кэти! – позвал он.
– Еще не готова, – раздался из ванной ее голос.
– Мы опоздаем.
– Наверняка.
– Они будут ждать нас, поэтому поторопись.
– Я стараюсь.
– Дэмьен уже одет?
– Надеюсь, что да.
– Я не могу опаздывать.
– Попроси миссис Гортон приготовить тосты.
– Я не хочу завтракать.
– Я хочу.
– Лучше поторопись.
Гортон уже подал лимузин к подъезду, Торн вышел на улицу и жестом попросил его подождать еще немного, потом быстро вернулся на кухню.
Катерина вышла из комнаты, на ходу завязывая пояс на белом платье, и направилась в комнату Дэмьена, громко говоря:
– Пошли, Дэмьен! Все уже готовы!
В комнате мальчика не было. Она услышала плеск воды в ванной, быстро прошла туда и вскрикнула от негодования: Дэмьен все еще сидел в ванной, а миссис Бэйлок продолжала его мыть.
– Миссис Бэйлок, – грозно сказала Катерина, – я просила вас, чтобы мальчик был одет не позднее…
– Если вы не против, мэм, я думаю, что ему лучше пойти погулять в парк.
– Я сказала, что мы собираемся взять его с собой в церковь!
– Церковь – неподходящее место для маленького мальчика в такой солнечный день.
Женщина улыбалась. Очевидно, она не понимала всей серьезности положения.
– Уж вы простите, – Катерина старалась говорить спокойно, – но нам очень важно быть в церкви.
– Он еще очень мал для церкви. Он там будет шалить, – настаивала на своем миссис Бэйлок.
– Вы, кажется, не понимаете меня? – твердо сказала Катерина. – Я хочу, чтобы он поехал с нами в церковь.
Миссис Бэйлок напряглась, оскорбленная тоном Катерины. Ребенок тоже почувствовал неладное и придвинулся поближе к няне, а та, сидя на полу, смотрела снизу вверх на его мать.
– Он раньше бывал в церкви? – спросила миссис Бэйлок.
– Я не понимаю, какое это имеет значение…
– Кэти! – закричал Торн.
– Иду! – отозвалась она и строго посмотрела на женщину, но та ответила точно таким же взглядом.
– Извините, что я высказываю свое мнение, но неужели вы думаете, что четырехлетний ребенок поймет церковный бред церемонии католического венчания?
У Катерины перехватило дыхание.
– Я католичка, миссис Бэйлок, и мой муж тоже!
– Кому-то надо быть католиками, – отпарировала женщина.
Катерина стояла, окаменев от внезапного нападения.
– Вам придется одеть моего сына, – произнесла она как можно спокойней, – и привести к машине в течение пяти минут. Или же подыскивайте себе работу в другом месте.
– Возможно, я так и поступлю.
– Это ваше дело.
– Я подумаю.
– Надеюсь.
Наступила напряженная тишина, Катерина вдруг повернулась и собралась уходить.
– Кстати, насчет церкви… – сказала миссис Бэйлок.
– Да?
– Вы пожалеете, что взяли его.
Катерина вышла. Не прошло и пяти минут, как Дэмьен, чистый и одетый, стоял у машины.
Они поехали через Шеппертон, где строилось новое шоссе, и попали в большую пробку. От этого напряжение, и без того царившее в машине, усилилось.
– Что-нибудь случилось? – спросил Торн, посмотрев на жену.
– Ничего особенного.
– Ты очень сердита.
– Ерунда.
– Что случилось?
– Да так.
– Ну, ладно. Рассказывай.
– Миссис Бэйлок, – сказала со вздохом Катерина.
– Что там у нее?
– Мы поговорили.
– О чем?
– Она хотела погулять с Дэмьеном в парке.
– Разве это плохо?
– Вместо церкви.
– Не могу сказать, что я был бы против этого.
– Она делала все, чтобы он с нами не поехал.
– Наверное, ей без него скучно.
– Я не знаю, хорошо ли это.
Торн пожал плечами и невидящим взглядом уставился вперед, в то время как они продвигались в рычащей веренице автомобилей.
– Объехать никак нельзя, Гортон? – спросил он.
– Нет, сэр, – ответил Гортон, – но если вы не против, я хотел бы сказать кое-что о миссис Бэйлок.
Торн и Катерина переглянулись, удивившись такому заявлению.
– Говорите, – сказал Торн.
– Я не хочу говорить в присутствии малыша.
Катерина посмотрела на Дэмьена. Он играл шнурками новых ботинок и, очевидно, не прислушивался к разговору.
– Все в порядке, – сказала Катерина.
– Мне кажется, она плохо на него влияет, – продолжал Гортон. – Она не уважает правила, заведенные в доме.
– Какие правила? – спросил Торн.
– Я не хотел бы вдаваться в подробности, сэр.
– Пожалуйста.
– Ну, вот, хотя бы: у нас принято, чтобы слуги ели вместе, а посуду мыли по очереди.
Торн посмотрел на Катерину. Очевидно, ничего страшного в этом не было.
– Она с нами никогда не ест, – продолжал Гортон. – Наверное, она спускается после того, как все поедят, и берет еду для себя.
– Понимаю, – сказал Торн с напускной озабоченностью.
– И потом оставляет свои тарелки.
– Я думаю, можно попросить ее больше так не делать.
– Также у нас принято не выходить на улицу после того, как в доме погасили свет, – продолжал Гортон, – а я не раз видел, как она среди ночи шла в лес. И шла очень тихо, явно надеясь, что ее никто не услышит.
Торны задумались, сказанное очень удивило их.
– Это как-то странно… – пробормотал Джереми.
– И еще одно деликатное дело. Вы уж меня извините, – сказал Гортон, но мы заметили, что она не пользуется туалетной бумагой. Мы не меняли рулон в ее кабинке с тех пор, как она появилась.
На заднем сиденье Торны переглянулись. История становилась непонятной.
– Я думаю, что она делает это в лесу, что совсем не похоже на поведение цивилизованного человека.
Наступило молчание. Торны были ошеломлены.
– И еще одно, сэр. Еще одно плохо.
– Что еще, Гортон? – со страхом спросил Торн.
– Она заказывает по телефону разговоры с Римом.
Закончив свою речь, Гортон отыскал свободное место между машинами и быстро выехал из пробки. Пейзаж замелькал перед глазами. Катерина и Торн тихо переговаривались, изредка поглядывая друг на друга.
– Сегодня она вела себя вызывающе, – сказала Катерина.
– Ты хочешь ее уволить?
– Не знаю. А ты?
Торн пожал плечами.
– Похоже, что Дэмьен к ней привык.
– Я знаю.
– С этим надо считаться.
– Да, – вздохнула Катерина. – Конечно.
– Но ты можешь ее уволить, если хочешь.
Катерина помолчала немного.
– Я думаю, она сама уйдет.
Дэмьен сидел между ними, уставившись в пол; Машина въезжала в город.
Церковь Всех Снятых была гигантским строением. Здесь слились воедино элементы архитектуры XVII, XVIII, XIX и XX веков. Огромные входные двери были всегда открыты, внутри днем и ночью горел свет. Сегодня лестница, ведущая к дверям, была покрыта ковром цветов, и по обе ее стороны стояли торжественно одетые шафера. На торжество собралось множество людей, и охранники с трудом сдерживали толпу. Это отнимало много времени, и лимузинам пришлось выстроиться в цепочку в ожидании своей очереди. Они подъезжали к дверям церкви и высаживали пассажиров.
Лимузин Торнов из-за опоздания оказался позади остальных машин. Здесь охраны не было, и люди окружили машину, бесцеремонно заглядывая внутрь. Автомобиль медленно продвигался вперед, а толпа все сгущалась. Задремавший Дэмьен очнулся, и его испугали люди, заглядывающие в окна. Катерина прижала мальчика к себе и посмотрела вперед. Людей становилось все больше, они уже начали толкать машину. Уродливая голова гидроцефала приблизилась к окошку, и он начал стучать по стеклу, как будто просился в машину.
Катерина отвернулась, ей стало нехорошо, а урод расхохотался и понес какую-то чушь.
– Боже мой, – сказала Катерина, поборов тошноту. – Что здесь происходит?
– Затор на целый квартал, – ответил Гортон.
– Объехать никак нельзя?
– Машины стоят бампер к бамперу и сзади, и спереди.
Стук по стеклу продолжался, и Катерина закрыла глаза, пытаясь не слышать все усиливающийся неприятный звук.
– Неужели никак нельзя отсюда выбраться? – взмолилась она.
Дэмьен тоже разделял тревогу матери, в его глазах появилось беспокойство.
– Все хорошо… все в порядке, – успокаивал малыша Торн, заметив его тревогу. – Эти люди нас не обидят, они только хотят посмотреть, кто сидит в машине.
Но глаза ребенка начали расширяться от ужаса, только смотрели они не на толпу, а выше, – на поднимающийся совсем рядом шпиль церкви.
– Не надо бояться, Дэмьен, – сказал Торн. – Мы идем смотреть свадьбу.
Страх ребенка усиливался, лицо его напряглось. Машина неумолимо приближалась к церкви.
– Дэмьен…
Торн взглянул на Катерину, не спускавшую глаз с ребенка. Лицо Дэмьена стало совсем каменным, он весь сжался, хотя толпа давно отступила, и перед ними предстал величественный собор.
– Все в порядке, Дэмьен, – шепнула Катерина. – Люди уже ушли…
Но взгляд ребенка был по-прежнему устремлен на церковь, а в глазах застыл страх.
– Что с ним случилось? – резко спросил Торн.
– Не знаю.
– Что с тобой, Дэмьен?
– Он перепуган до смерти.
Катерина протянула мальчику руку, и он вцепился в нее, с отчаянием заглядывая в глаза то ей, то Торну.
– Это всего лишь церковь, дорогой, – напряженно выговорила Катерина.
Мальчик резко отвернулся. Губы у него пересохли, он начал впадать в панику: дыхание стало прерывистым, кровь отхлынула от лица.
– Боже мой! – ахнула Катерина.
– Ему нехорошо?
– Он весь как лед. Холодный как лед!
Лимузин резко затормозил у церкви, дверца распахнулась: один из шаферов протянул руку Дэмьену, и тот забился в ужасе, вцепившись в платье Катерины.
– Дэмьен! – закричала Катерина. – Дэмьен!
Она пыталась разжать его пальцы, но он держался за платье со все большим отчаянием.
– Джереми! – Катерина теряла самообладание.
– Дэмьен! – крикнул на него Торн.
– Он рвет мое платье!
Торн наклонился к ребенку, но мальчик еще сильнее вцепился в мать, царапая ее по лицу, хватаясь за волосы, отчаянно пытаясь удержаться.
– Помогите! Боже! – взвизгнула Катерина.
– Дэмьен! – заорал Торн, тщетно пытаясь оторвать ребенка. – Дэмьен! Отпусти!
Дэмьен от ужаса пронзительно закричал. Собралась толпа, с любопытством наблюдающая за их схваткой. Гортон, пытаясь как-то помочь, повернулся с переднего сиденья и попытался подтолкнуть его, чтобы вытащить на улицу. Но ребенок превратился в настоящего зверя, он орал, а его пальцы с острыми ногтями вонзились в лицо и голову Катерины. Ему удалось даже вырвать изрядный клок ее волос.
– Уберите его! – закричала Катерина.
В ужасе она начала бить Дэмьена, пытаясь вывернуть руку, вцепившуюся ей в лицо. Резким движением Торн оторвал ребенка, схватил его в охапку и прижал к себе.
– Поехали! – крикнул он, задыхаясь, Гортону. – Поехали отсюда!
Ребенок продолжал биться. Гортон захлопнул двери, лимузин рванулся вперед.
– Боже мой, – всхлипывала Катерина, обхватив голову руками. – Боже… мой…
Лимузин двигался вперед, и судороги ребенка постепенно стихали, его голова запрокинулась в полном изнеможении. Гортон выехал на шоссе, и через несколько минут в машине наступила тишина. Глаза у Дэмьена горели, на лице проступили капельки пота. Торн все еще не отпускал его руки. Рядом сидела потрясенная Катерина, с растрепанными волосами, один ее глаз совсем закрылся. Ехали молча, никто не осмеливался заговорить.
Приехав в Пирфорд, они отвели Дэмьена в его комнату и немного посидели с ним. Лоб ребенка был холодный, и врача вызывать не пришлось. Дэмьен старался не смотреть на них: он, похоже, и сам испугался того, что натворил.
– Я позабочусь о нем, – спокойно сказала миссис Бэйлок, войдя в комнату.
Увидев ее, Дэмьен немного успокоился.
– Он очень перепуган, – сказала Катерина.
– Он не любит церковь, – ответила служанка. – Я же хотела повести его в парк.
– Он стал… совсем диким, – произнес Торн.
– Он просто рассердился. – Миссис Бэйлок прошла вперед и взяла Дэмьена на руки. Он прижался к ней, а Торны молча наблюдали. Затем медленно вышли из комнаты…
– Здесь что-то не так, – сказал ночью Гортон своей жене.
Она молча выслушала его рассказ о том, что произошло днем.
– Что-то не так с этой миссис Бэйлок, – продолжал он, – и что-то не то с этим мальчиком, и что-то не то во всем этом доме.
– Ты слишком серьезно все воспринимаешь, – ответила она.
– Если бы ты это видела, то поняла бы меня.
– Детская вспышка раздражительности.
– Звериная вспышка.
– Он очень горяч, вот и все.
– С каких это пор?
Она покачала головой и не ответила.
– Ты заглядывала когда-нибудь ему в глаза? – спросил Гортон. – Все равно как на зверя смотришь. Эти глаза наблюдают. Они ждут. Они ведают то, чего не знаешь ты. Они помнят места, в которых мы никогда не бывали.
– Опять ты со своими суеверными страхами.
– Подожди, и увидишь сама, – убеждал ее Гортон. – Здесь происходит что-то дурное.
– Что-то дурное происходит везде.
– Мне все это не нравится, – мрачно сказал он. – Я думаю, нам надо отсюда уехать.
В это время Торны сидели во внутреннем дворике. Было уже поздно. Дэмьен спал. Они молчали и смотрели в ночь. Лицо у Катерины припухло, виднелись кровоподтеки, и она ритмично прижимала к больному месту салфетку, смачивая ее время от времени теплой водой из кувшина, который стоял рядом.
– Ну, – сказала она наконец, – самое лучшее, что можно сделать с плохим днем, это покончить с ним. Я иду спать.
– Я еще немного посижу и приду.
Шаги жены затихли, и Джереми остался наедине со своими мыслями.
Он смотрел на лес, но вместо него видел госпиталь в Риме, себя, стоящим у стеклянной перегородки и давшим согласие на усыновление ребенка. Почему он не расспросил о матери Дэмьена? Кто она? Откуда? Кто отец ребенка, и почему он не пришел? За эти годы он делал некоторые предположения, которые усмиряли его страхи. Возможно, настоящая мать Дэмьена была простой крестьянской девушкой, религиозной, и поэтому пришла рожать в католический госпиталь. Это был дорогой госпиталь, и она, не имея связей, не смогла бы туда попасть. Возможно, она была сиротой, а ребенок родился вне брака, – этим объяснялось и отсутствие отца. Что еще надо было знать? Что еще могло иметь значение? Ребенок родился подвижный, красивый и "совершенно здоровый".
Торн не привык сомневаться в своих поступках и обвинять себя, его мозг упорно настаивал на том, что он все сделал правильно. Тогда он был в отчаянии. Будучи чересчур ранимым и чувствительным, он мог легко поддаться внушению. Возможно, он поступил неправильно. Может быть, следовало узнать побольше?
Ответа на эти вопросы Торн так и не получил.
Только маленькая горстка людей знала их, но теперь они были разбросаны по всему земному шару. Сестра Тереза, отец Спиллетто, отец Тассоне. Только они знали. Лишь на их совести лежала эта тайна. Во мраке той далекой ночи они занимались своим делом, гордые тем, что избрали именно их. За всю историю Земли проделать подобное пытались лишь дважды, но лишь сейчас все должно было получиться. Их было трое, дело продвигалось безукоризненно, и ни одна живая душа не ведала о происходящем здесь. После рождения Дэмьена сестра Тереза подготовила его: вывела депилятором шерсть с рук и лба, припудрила его, чтобы дитя выглядело хорошо к тому моменту, когда появился Торн. Волосы на голове у новорожденного были очень густые, как они и рассчитывали, при помощи фена она распушила их, проверив сначала, есть ли на скальпе родинка. Торн никогда не увидит ни сестру Терезу, ни более мелкую фигуру – отца Тассоне, который тем временем в подвале укладывал в корзины два тела, чтобы увезти их. Первое тело принадлежало ребенку Торна – он замолчал прежде, чем успел закричать, второе – матери того, кто выжил. Снаружи ждал грузовик, готовый увезти трупы в Черветери, где в тишине кладбища Сент-Анджело у гробниц уже ждали могильщики.
План разрабатывался обществом дьяволопоклонников, и Спиллетто был главным. Он выбирал соучастников с большой осторожностью. Сестра Тереза вполне удовлетворяла его, но в последние минуты Спиллетто стал беспокоить отец Тассоне, чья вера рождена была страхом. В последний день он проявил нерешительность, что заставило Спиллетто задуматься. Тассоне был энергичным, но энергия его направлялась на себя самого, он делал все на грани отчаяния. Тассоне забыл о важности их миссии, и вместо этого полностью отдался своей роли. Такое самосознание вело к возбуждению, и Спиллетто хотел вывести Тассоне из игры. Если один из них не выдержит, то отвечать придется всем троим. Но самое главное, это отложится еще на тысячу лет.
В конце концов Тассоне оправдал себя, преданно и усердно выполняя работу, и даже справился со случайностью, которую никто не мог предвидеть. Когда корзину грузили в машину, ребенок не был мертв и издавал звуки. Быстро сняв корзину, Тассоне вернулся с ней в подвал госпиталя и постарался, чтобы ребенок больше никогда не произнес ни звука. Содеянное сильно потрясло его. Но он сделал это, а остальное было неважно.
В ту ночь все вокруг казалось обычным: доктора и сестры выполняли свои ежедневные обязанности, ничуть не подозревая о том, что произошло совсем рядом. Все было сделано с тщательной осторожностью, и никто, в особенности Торн, не смог бы ничего узнать.
Он сидел во внутреннем дворике и смотрел в ночь. Вдруг Торн осознал, что Пирфордский лес больше не вызывает у него дурных предчувствий. Теперь лес казался мирным, а сверчки и лягушки создавали обычный шум, успокаивающий и наводящий на размышление о том, что жизнь везде шла своим естественным путем. Джереми перевел взгляд на дом, на комнату Дэмьена. Там горел ночник, и Торн представил себе лицо спящего мальчика. Сейчас, на исходе этого страшного дня, стоило посмотреть на Дэмьена. Джереми поднялся, погасил лампу и направился в спящий дом.
Внутри было совсем темно, тишина звенела в ушах. Торн ощупью отыскал лестницу и поднялся наверх. Он тщетно попытался нащупать выключатель и прошел дальше. Все вокруг него навевало сон, и Джереми медленно продвигался вдоль стены, затем повернул за угол коридора. Впереди находилась комната Дэмьена, слабый отсвет ночника выползал из-под двери. Торн остановился как вкопанный: ему показалось, что он услышал звук. Этот звук походил на вибрацию или глухой рокот, который сразу же прекратился, прежде чем Торн успел в нем разобраться. Снова воцарилась полная тишина. Торн собрался шагнуть вперед, но звук повторился, на этот раз громче, отчего сердце Джереми чуть не взорвалось от собственного стука. Он глянул вниз и увидел глаза. Дыхание перехватило, и Торн, окаменев, прижался к стене; рычание усилилось, и из тьмы возникла собака, как страж бросившаяся к двери ребенка. Глаза сверкали, уставившись на него, рычание не прекращалось.
– Ну… ну, – выговорил Торн срывающимся голосом, и от звука его зверь сжался, готовясь к прыжку.
– Спокойно, – сказала миссис Бэйлок, выходя из своей комнаты. – Это хозяин дома.
Собака сразу успокоилась, напряжение рассеялось. Миссис Бэйлок дотронулась до выключателя, и коридор тут же наполнился светом. Торн, уставившись на собаку, затаил дыхание.
– Что… это? – выдавил он.
– Сэр? – спокойно спросила миссис Бэйлок.
– Эта собака.
– По-моему, овчарка. Красивая? Мы нашли ее в лесу.
– Собака, неожиданно присмирев, легла у ее ног.
– Кто дал вам разрешение…
– Я подумала; что нам может пригодиться сторожевая собака, и мальчик очень любит ее.
Торна, стоявшего в напряжении у стены, еще трясло, и миссис Бэйлок не смогла сдержать своего любопытства.
– Она вас напугала?
– Да.
– Видите, какая она хорошая. В смысле, как сторож. Поверьте, вы будете мне благодарны за нее, когда уедете.
– Куда я уеду? – спросил Торн.
– Разве вы не собираетесь в Саудовскую Аравию?
– Откуда вам известно про Саудовскую Аравию?
Она пожала плечами.
– Я не знала, что это такая тайна.
– Я никому не говорил о поездке.
– Миссис Гортон мне рассказала.
Торн кивнул и снова посмотрел на собаку.
– Она не будет никого беспокоить, – заверила его женщина. – Мы будем кормить ее объедками…
– Я не хочу, чтобы она оставалась, – отрезал Торн.
Миссис Бэйлок посмотрела на него с удивлением.
– Вы не любите собак?
– Когда я захочу иметь собаку, я сам ее выберу.
– Но мальчику она очень нравится, сэр, она ему нужна.
– Я сам решу, какая собака ему нужна.
– Дети считают животных своими защитниками, сэр. Остальное их не интересует.
Она посмотрела на него так, будто собиралась сообщить какую-то очень важную вещь.
– Вы… хотите еще что-то сообщить?
– Я не осмеливаюсь, сэр.
Но ее вид обеспокоил Торна.
– Если вы что-то хотите сказать, миссис Бэйлок, я с удовольствием вас выслушаю.
– Нет, сэр. У вас и так много дел…
– Я сказал, что выслушаю вас.
– Мне кажется, что ребенок чувствует себя одиноким.
– Почему он должен быть одиноким?
– Его мать не очень благожелательно относится к нему.
Торн застыл при этом замечании.
– Вот видите? – сказала она. – Мне не надо было говорить.
– Не очень благожелательно?
– Мне кажется, она не любит его. И он это чувствует.
Торн промолчал. Он не знал, что сказать.
– Мне иногда кажется, что у Дэмьена никого нет, кроме меня, добавила женщина.
– Я думаю, что вы ошибаетесь.
– А теперь у него есть собака. Она ему нравится. Ради ребенка не выгоняйте ее.
Торн посмотрел вниз на огромного зверя и покачал головой.
– Мне не нравится эта собака. Завтра же выставите ее.
– Выставить – куда? – в изумлении спросила она.
– Отдайте собачникам.
– Но они же УБИВАЮТ их!
– Тогда просто вышвырните. Чтобы завтра ее не было.
Лицо миссис Бэйлок окаменело, и Торн отвернулся. Женщина и собака смотрели ему вслед; в их глазах горела ненависть.
