Билли заказал в номер приличный обед. Есть совершенно не хотелось, но он постарался съесть все без остатка. Покончив с едой, рискнул принять сразу три таблетки эмпирина. Подумал: как-никак, а таблетки ложатся на жаркое, сандвич с индейкой, и на порядочный ломоть яблочного пирога, который, правда, скорее напоминал по вкусу асфальт.
Таблетки подействовали. Сначала передатчик боли в руке понизил свою мощность до пяти тысяч ватт, затем последовала серия кошмарных снов. Через весь сон шла, пританцовывая, обнаженная Джина, на ней были надеты только золотые серьги в виде больших колец. В следующем сне он полз по длинной дренажной трубе к круглому пятну дневного света, который непонятным образом оставался все на том же далеком расстоянии. Что-то кралось следом за ним, преследовало пугающее ощущение, что его настигает крыса. Но крыса необыкновенно большая. И вдруг он выбрался из трубы. Однако ошибся, подумав, что, наконец, спасен, потому что вылез он в вымирающий от голода Фэйрвью. Повсюду валялись трупы, кое-где целые груды. Ярд Стивенс лежал, распластавшись, посреди городского сада, и парикмахерские ножницы глубоко вонзились в то, что осталось от шеи. Дочь Билли стояла, прислонившись к фонарному столбу, и представляла собой что-то вроде остова с соединенными суставами, одетого в праздничный красно-белый костюмчик мажоретки. Невозможно было определить – мертва она, как остальные, или пребывает в коматозном состоянии. Стервятник, замахав крыльями, опустился на ее плечо. Когти сжались, голова вытянулась вперед. Гниющим клювом птица вырвала клок волос из ее головы. Окровавленный ошметок скальпа прилип к корням волос, как земля к корню вырванного растения. Она не была мертвой – Билли услышал ее стон, увидел, как пошевелились руки Линды. Он обнаружил, что в его руках рогатка, но заряжена она была не стальным шариком, а стеклянным грузом для бумаг, который обычно лежал на столе в холле их дома в Фэйрвью. Внутри груза виден был какой-то изъян, похожий на черно-синюю молнию. Линда в детстве часто зачарованно разглядывала эту безделушку. Билли выстрелил стеклянным грузом в птицу. Промахнулся, а птица обернулась Тадузом Лемке. Послышались какие-то глухие удары, и Билли подумал, что, возможно, началась фатальная аритмия его сердца. "Я никогда не сниму с тебя его, белый человек из города", сказал Лемке, и вдруг Билли очутился совсем в другом месте, а глухой стук продолжался.
Он с глупым видом осмотрелся в номере мотеля, решив, что это всего лишь очередное место действия его сна.
– Уильям! – позвал его кто-то с другой стороны двери. – Ты здесь? Открывай, а то я вышибу дверь, Уильям! Уильям!
О'кей, попытался сказать он, но ему не удалось из себя выдавить ни звука. Рот пересох, губы прилипли к деснам. Тем не менее он испытал чувство огромного облегчения. Это был Джинелли.
– Уильям! Уиль… ах ты, мать твою так! – последние слова он пробормотал для себя и ударил плечом в дверь.
Билли встал, его повело, он не смог даже сфокусировать взгляд. С легким треском разжались губы.
– Все в порядке, – удалось наконец вымолвить. – Порядок, Ричард. Я здесь. Я проснулся.
Он пересек комнату и открыл дверь.
– Господи, Уильям, я подумал, что ты…
Джинелли прервался на полуслове и уставился на него. Его карие глаза становились все шире и шире. Билли подумал: "Сейчас он убежит. Когда так смотришь на кого-то или что-то, непременно убежишь, едва оправишься от шока".
Джинелли поцеловал большой палец правой руки и перекрестился.
– Ну, ты меня впустишь, Уильям?
Джинелли принес лекарство получше, чем Фандер, – виски "Чивас". Он извлек бутылку из кожаного портфеля и немедленно налил в два бокала. Поднял свой и коснулся краешком бокала Билли (не бокалы, а обычные для мотелей пластмассовые стаканы).
– За более счастливые денечки, – сказал он. – Как насчет выпить?
– Отлично, – сказал Билли и опрокинул стакан в рот, проглотив все одним махом. После обжигающего взрыва в желудке пламя быстро перешло в мягкое мерцание. Он извинился и вышел в туалет. Нужды идти в туалет не было, просто не хотел, чтобы Джинелли увидел, как он плачет.
– Что он тебе сделал? – спросил Джинелли. – Отравил еду?
Билли расхохотался. Впервые за долгое время смеялся так от души. Сел в кресло и хохотал, пока слезы снова не потекли из глаз.
– Как я люблю тебя, Ричард, – сказал он, когда смех постепенно сошел на нет, перейдя на отдельные хихиканья и хмыканья. – Все, включая мою жену, думают, что я сошел с ума. Последний раз, когда мы с тобой виделись, у меня было сорок фунтов лишнего веса. И вот посмотри теперь. Репетирую, понимаешь, роль огородного пугала для новой постановки "Волшебника Изумрудного Города". И первое, что слышу от тебя: отравил ли он мне еду?
Джинелли нетерпеливо отмахнулся от полуистеричного смеха, равно как и от комплимента. Билли подумал: "Лемке и Джинелли мыслят одинаково. Когда речь идет о мести и ответной мести, они теряют чувство юмора".
– И что – отравил?
– Думаю, что-то вроде этого.
– Сколько ты веса потерял?
Глаза Билли обратились к зеркалу во всю стену. Кажется, у Джона Д.Макдональда он читал, что в современных американских мотелях каждая комната напичкана зеркалами, хотя большинство постояльцев – толстые бизнесмены, которые не проявляют интереса к лицезрению самих себя в голом виде. Он, правда, был в диаметрально противоположном состоянии, но вполне мог понять антизеркальные настроения. Подумал: все дело в его лице… нет, не только. Размер черепа остался тем же, только венчал он столь хилую структуру, что напоминал перезревший большой подсолнух.
"Я никогда не сниму с тебя его, белый человек из города", вспомнил он слова старика.
– Так какой вес, Уильям? – переспросил Джинелли. Голос его был спокойным, даже мягким, но глаза странно и загадочно блестели. Билли никогда раньше не замечал такого блеска в глазах других, и это вызвало некоторую нервозность.
– Когда это началось, – когда я вышел из здания суда и старик коснулся меня, я весил двести пятьдесят фунтов. Нынче утром взвесился до обеда – было сто шестнадцать. Ну, то есть… сто тридцать четыре фунта.
– Иисус и Дева Мария, и Иосиф-плотник с Бруклинских Высот, прошептал Джинелли и снова перекрестился. – Он коснулся тебя?
"Вот теперь он и уйдет. Ни этом месте все уходят", подумал Билли. Мелькнула дикая мысль соврать или сымпровизировать сумасшедшую историю о систематическом отравлении пищи. Но если когда-либо и было время для вранья, то теперь его не имелось. Ушло такое время. Если Джинелли сейчас выйдет, он выйдет с ним и проводит его хотя бы до автомобиля. Откроет ему дверцу и от души поблагодарит за посещение. Он отблагодарит его за то, что Джинелли выслушал его среди ночи и отправил к нему немедленно того странного доктора, а затем и сам прилетел. Но главным образом горячая благодарность была вызвана тем, что Джинелли не убежал после того, как посмотрел на него на пороге широко раскрытыми глазами.
"Ладно уж, выкладывай ему всю правду. Он говорит, что верит только в пистолеты и деньги, и, видимо, так оно и есть. Но правду ты ему скажи, потому что это единственный способ отблагодарить такого человека".
"Он коснулся тебя?" – спросил Джинелли, и хотя вопрос прозвучал только что, время в испуганном, смятенном мозгу Билли растянулось. Теперь он произнес самое трудное:
– Он не только коснулся меня, Ричард. Он наложил на меня проклятье.
Подождал – не исчезнет ли сумасшедшая искорка в глазах Джинелли. Ждал, когда Джинелли посмотрит на свои часы и подцепит рукой чемоданчик. "Время летит, дорогой, верно? Я бы не прочь задержаться и потолковать с тобой насчет этого проклятья, Уильям. Но, понимаешь, телятина "марсала" стынет в "Трех Братьях", и…"
Искорка не угасла, а Джинелли не поднялся. Он положил ногу на ногу, поправил складочку на брюках, вытащил пачку "Кэмела" и закурил сигарету.
– А теперь выкладывай все, – сказал он.
Билли Халлек рассказал Джинелли абсолютно все. Когда он закончил, в пепельнице лежали четыре окурка "Кэмела". Джинелли, как загипнотизированный, смотрел в глаза Билли. Наступила долгая пауза. Неловкая пауза. Билли хотелось ее нарушить, но он не знал, как. Кажется, все слова исчерпал.
– Вот это он с тобой и сделал. – Джинелли слегка махнул ладонью в сторону Билли.
– Да. Честно говоря, не ожидал, что ты мне поверишь. Но так оно и есть.
– А я верю, – сказал Джинелли слегка рассеянно.
– Неужто? Что случилось с парнем, который верил только в пистолеты и деньги?
Джинелли сначала улыбнулся, потом расхохотался.
– Это я сказал тебе, когда ты мне позвонил последний раз?
– Да.
Улыбка быстро сошла с лица.
– Есть еще одна вещь, в которую я верю, Уильям. Я верю в то, что вижу. Вот почему я относительно богатый человек. И вот почему я еще жив… Большинство людей не верят в то, что видят своими глазами.
– Не верят?
– Нет, представь себе. Не верят, пока увиденное не совпадет с тем, во что они верят. Вот, кстати, знаешь, что я увидел в аптеке, куда хожу? Буквально на прошлой неделе увидел.
– Что?
– Они там поставили аппарат для измерения давления крови. Иногда они их продают, а тут – для бесплатного пользования. Засунул руку в петлю, нажал кнопку, петля затягивается. Ты сидишь там, размышляя безмятежно, а потом – пожалте: вспыхивают красные цифры. Смотришь на указатель: "пониженное", "повышенное", "нормальное". Усек?
Билли кивнул.
– О'кей. Вот стою я там и жду, когда мне принесут бутылку лекарства, которое моя матушка принимает от язвы. И тут заходит мужик, ну, так, на двести пятьдесят весом. Жопа – словно две собаки возятся под одеялом. На носу – карта всех кабаков, где он надирался, то же самое на остальной роже. Из кармана торчит пачка "Мальборо". Взял пакетики поп-корна, а потом заметил эту машинку. Сел к ней, ну и машинка ему все выдала: двести двадцать на сто тридцать. Я, знаешь, не шибко силен в медицине, Уильям, но знаю, что двести двадцать на сто тридцать это еще то давление. Все равно что ходить с дулом пистолета в ухе. Верно я говорю?
– Точно.
– Так что же этот хмырь делает? Смотрит на меня и говорит: "Все эти цифровые хреновины без конца ломаются". Заплатил за свою кукурузу и потопал. А знаешь, какая мораль у этой истории, Уильям? Некоторые… да что некоторые? – большинство не верят в то, что видят, особенно если это мешает им жрать, пить, думать или верить, понял? Я вот, к примеру, в Бога не верю. Но если увижу его, поверю, как пить дать. И не буду ходить и говорить, что, дескать, Иисус – это особые эффекты. Определение полного мудака, я считаю, это когда кто-то не верит в то, что видит. Можешь теперь меня цитировать.
Билли некоторое время смотрел на него в раздумье, потом рассмеялся. Спустя мгновения Джинелли присоединился.
– В общем, когда ты ржешь, я узнаю прежнего Уильяма, – сказал он. Но вопрос теперь в том, что нам делать с этим старым засранцем?
– Не знаю. – Билли снова коротко рассмеялся. – Но я думаю, мне что-то предпринять нужно. Ведь я-то его тоже проклял, понимаешь.
– Да, ты сказал. Проклятье белого хмыря из города. Если учесть, что все эти белые хмыри из всех городов натворили за последние пару сотен лет, серьезная штука… – Джинелли сделал паузу, закуривая очередную сигарету. Пустив облачко дыма, он вдруг сказал: – А я могу его крепко скрутить.
– Да нет, это… – начал было Билли и тут же закрыл рот. Представил себе Джинелли, подошедшего к старику и бьющего ему в глаз. Тут же сообразил, что Джинелли имел в виду нечто куда более серьезное. – Нет, тебе не удастся, – заключил он.
Джинелли то ли его не понял, то ли сделал вид.
– Еще как могу. И, пожалуй, никто, кроме меня. Тут я бы никому не доверил дело. Но могу сделать не хуже, чем когда мне было всего двадцать лет. Для меня это совсем не бизнес. Это – удовольствие, понимаешь? Развлечение.
– Ну, нет, я не хочу, чтобы ты там кого-то убивал – хоть его, хоть кого-то другого, – сказал Билли. – Я серьезно…
– А почему бы и нет? – спросил Джинелли спокойно. Но в его глазах Билли видел все те же сумасшедшие искорки. – Ты опасаешься стать соучастником убийства? Но убийства не будет – всего лишь самозащита. Потому что он убивает тебя, Билли. Еще неделя, дорогой мой, и люди сквозь тебя начнут читать объявления, не прося посторониться. Ты понял?! Пара недель, и ты побоишься выйти на улицу, чтоб тебя ветром не унесло!
– Твой этот медик говорил, что я могу помереть от сердечной аритмии еще до того, как меня ветром унесет. Видно, сердце-то у меня тоже теряет в весе, как и все остальное. – Халлек сглотнул. – А знаешь, мне до сих пор такое и в голову не приходило. Хм… убить? Защищаясь?
– Вот именно. Он тебя убивает… ладно, хрен с ним. Ты не хочешь, чтобы я его пришил. Я его не трону. Идея в общем-то вшивая. Она не решит…
Билли кивнул головой. Ему пришла в голову та же мысль. "Сними с меня это", сказал он Лемке. Даже белые люди из города понимали, о чем идет речь, что нужно предпринять. Если Лемке умрет, проклятье просто-напросто исчезнет.
– Проблема в том, что назад удара не вернешь, – сказал Джинелли в раздумье.
– Не вернешь, – согласился Билли.
Джинелли загасил окурок и поднялся.
– Мне надо крепко подумать, Уильям. Очень крепко… И мне нужен хороший отдых для мозгов. Знаешь, когда в башке такая путаница и расстройство, ни до чего дельного не докумекаешь. А когда я смотрю на тебя, мне охота немедленно взять большую пробку и заткнуть дыру в носу тому засранцу.
Билли тоже встал, но чуть не свалился при этом, Джинелли вовремя поддержал его. Тот ухватился за него здоровой рукой. Не помнил, когда еще в жизни так хватался за мужчину.
– Спасибо тебе, дорогой, за то, что посетил меня, – сказал Билли. – И за то, что поверил.
– Ты славный парень, – сказал Джинелли, отпуская его. – Попал, конечно, в скверную ситуацию, но, может, нам удастся тебя вытянуть. В любом случае эту старую гадину мы обложим. Я сейчас выйду и прогуляюсь пару часиков, Билли. Надо мозги прочистить и продумать кое-какие идеи. Кроме того, мне нужно кое-куда позвонить в город.
– Насчет чего?
– Потом скажу. Прежде всего мне надо подумать. Не пропадешь тут?
– Все в порядке.
– Ты ложись-ка. А то лицо совсем белое стало.
– Хорошо. – Его тут же начало клонить в сон. Хотелось спать и отдохнуть, потому что чувствовал себя смертельно усталым.
– Кстати, девка, которая в тебя стрельнула, – ничего так?
– Потрясающая.
– Даже так? – В глазах Джинелли с новой силой вспыхнул странный огонек. Это вызвало у Билли тревогу.
– Хороша…
– Ложись, Билли. Поспи. Я приду попозже. Ничего, если я ключ возьму?
– О чем речь…
Джинелли вышел. Билли лег в постель и аккуратно положил рядом перевязанную руку, понимая, что, если повернется во сне и надавит на нее, проснется от боли.
"Может быть, это его хохма", подумал Билли. "Может быть, он сейчас звонит Хейди. А когда я проснусь, у подножия постели будут сидеть люди с большими сетчатыми ловушками. Они, наверно…"
Он быстро заснул и ни разу не потревожил больную руку.
На сей раз не было страшных снов.
Когда проснулся, людей с сетчатыми ловушками в комнате не было. Напротив него в кресле сидел Джинелли и читал книжку "Это дикое похищение", попивая пиво из жестянки. За окном была темень.
На телевизоре стояли еще четыре банки. Билли облизнул губы.
– Мне бы тоже баночку, – проскрипел он.
Джинелли посмотрел на него.
– Ага! Рип ван Винкль вернулся к жизни. О чем речь! Сейчас открою тебе одну.
Он поднес Билли банку пива, и тот выпил ее всю единым махом. Хорошее, прохладное пиво. Потом ссыпал в пепельницу содержимое флакона эмпирина (подумал: пепельниц в мотелях куда меньше, чем зеркал, но все же хватает). Выудил одну таблетку и запил ее пивом.
– Как рука? – спросил Джинелли.
– Получше. – Отчасти это было ложью. Рука сильно болела. Но с другой стороны, это было к правдой. Потому что Джинелли все еще был здесь и не бросил его. Его присутствие действовало лучше всяких эмпиринов и дозы "Чиваса". Больнее всего бывало в одиночестве, только и всего. Отсюда мысли перешли к Хейди, потому что ей бы следовало быть здесь, с ним, а не этому гангстеру. Увы, Хейди жила себе в Фэйрвью, упрямо отвергая истину, потому что копание в деталях привело бы ее к осознанию собственной вины. Хейди этого не желала. Обида запульсировала в нем с ударами сердца. Что там сказал Джинелли? "Мудак – это тот, кто не верит тому, что видит?" Попытался отбросить, заглушить обиду: все-таки жена ведь. Его жена. Делала то, что считала полезным для него… Так ведь? Обида ушла, но не очень далеко.
– А что это у тебя в сумке? – спросил Билли. Сумка стояла на полу.
– Товары, – ответил Джинелли. Он бросил последний взгляд в книжку и швырнул ее в мусорную корзинку.
– Не смог найти Луиса Лямура.
– Что там за товары?
– Да это так – на потом. Когда пойду с визитом к твоим цыганским друзьям.
– Слушай, не будь идиотом, – встревожено сказал Билли. – Ты что хочешь закончить, как я?
– Спокойно, спокойно, – сказал Джинелли. Говорил несколько удивленно, но успокоительно. Зато безумный огонек по-прежнему играл в его глазах. "Нет, это не мимолетная вспышка", – подумал Билли, – "кажется, я всерьез проклял Тадуза Лемке". Его проклятье располагалось напротив него в дешевом кресле мотеля, обтянутом искусственной кожей, и потягивало пиво "Миллер Лайт". С удивлением и страхом осознал еще одну вещь: возможно, Лемке знал, как снять свое проклятье, но у Билли не было ни малейшей идеи относительно того, как снимать проклятья белого человека из города. Джинелли нашел себе тут развлечение. Возможно, самое классное развлечение за последние годы. Что-то вроде магната на благотворительной ярмарке в городе своего детства. Джинелли оказался другом, пусть не шибко интеллектуальным, не слишком близким, поскольку называл его Уильямом, а не Биллом, или Билли. Он оказался громадным и исключительно эффективным охотничьим псом, освободившимся от поводка.
– Кончай с этими успокоительными хреновинами, – сказал Билли. – Лучше скажи, что ты намерен предпринять.
– Никто не пострадает, – ответил Джинелли. – Держи это в голове, понял? Я знаю, как это важно для тебя, Уильям. Ты ведь цепляешься за какие-то там принципы, которые для тебя нынче, увы, недоступны. А я займусь своим делом, поскольку для меня ты – обиженная сторона. Главное никто не пострадает. Это тебя устраивает? О'кей?
– О'кей, – сказал Билли, испытав некоторое облегчение. – Но только не очень…
– Ну, как сказать… Если ты не изменишь своих намерений, – сказал Джинелли.
– Не изменю.
– Как сказать…
– Что там в пакете?
– Бифштексы, – сказал Джинелли и вытащил один, запакованный в герметический пакет фирмы Сэмпсон. – Не плохо выглядит, м-м? Взял четыре штуки.
– А зачем?
– Давай-ка все по порядку, – сказал Джинелли. – Я отсюда пошел в центр города. Жуть, я тебе скажу. По тротуару пройти невозможно. На каждой роже обязательно очки "Феррари", у каждой бабы на сиськах какие-то аллигаторы. Публика – шваль, я тебе скажу. Дешевка.
– Я знаю.
– Представь себе, Уильям. Идет девка с парнем. Так этот парень засунул руку в карман ее шортов. Я говорю – при всей публике, представляешь? Щупает ее жопу! Ты понял? Будь это моя дочь, она бы никогда на свою задницу не села бы! Я б ей врезал! Извини, дорогой, но я здесь не мог бы спокойно жить. Подобная обстановка? – Да пошла она на хер! Я тут позвонил кое-куда. Да! Кстати, чуть не забыл! Я звонил из будки напротив аптеки, зашел туда и взял для тебя вот это. – Он вытащил пузырек с таблетками и бросил Билли. Тот поймал здоровой рукой. Капсулы калия.
– Спасибо тебе, Ричард, – дрогнувшим голосом сказал Билли.
– Не за что. Прими одну. Не хватало тебе еще инфаркта в довершение ко всему.
– Я тут попросил кое-кого выяснить для меня некоторые вещи. Прогулялся в гавань, полюбовался яхтами. Знаешь, Уильям, там есть такие, что потянут на двадцать… даже на сорок миллионов долларов. Фрегаты прямо! В кораблях я не разбираюсь, но смотреть на них мне нравится. Они… – Джинелли вдруг замолчал и в раздумье уставился на Билли. – Слушай, а там эти парни в темных очках случайно не промышляют наркотиками?
– Хм… вообще-то я читал как-то в "Таймс" прошлой зимой, что один ловец лобстеров обнаружил тут возле островков двадцать мешков товара – они плавали на воде. Оказалось – марихуана.
– Ага! Ага! Я так и думал. Тут прямо пахнет этим делом. Но какие идиоты. На уровне любителей. Их дело доставить товар морем и предоставить остальное людям, которые знают, что надо делать. Из-за таких дураков легавые все узнают. А бывает, что вместо пакетов с товаром из воды вылавливают трупы. Вот такая дрянь получается.
Билли сделал большой глоток пива и закашлялся.
– Но это я так – к слову. А вообще-то прогулялся, посмотрел на все эти яхты. Проветрил мозги, а потом обдумал, что надо делать. В общих чертах мне теперь ясно, как поступить и с чего начать. Детали придут потом. Еще прогулялся по главной улице, позвонил кое-куда. Ордера на твой арест, Уильям, – нет. Но твоя жена и этот твой доктор подписали бумаги на тебя. Я даже записал. – Он вытащил из кармана бумажку. – В невменяемом состоянии. Верно?
Билли разинул рот и издал стон. На смену потрясению пришла ярость. Да, он предполагал, что такое возможно, предполагал, что Хаустон мог предложить такой вариант, а Хейди могла бы согласиться Но одно дело предполагать, а другое услышать факт, что твоя супруга пошла в суд и засвидетельствовала, что ты сумасшедший и невменяемый.
– Предала, сука, – пробормотал он. Он в ярости стиснул кулаки и застонал от боли. Посмотрел на забинтованную руку. На ней обозначились кровавые цветы.
"Не верю, что ты мог подумать такое о Хейди", – сказал внутренний голос.
"Просто мой разум воспален", – мысленно ответил он. На некоторое время мир заволокло серой пеленой.
Это не было обмороком, и он быстро оправился. Джинелли снял бинты, бандаж и заново перебинтовал ему руку. Действовал хоть и несколько неуклюже, но вполне профессионально. Заканчивая перевязку, сказал:
– Мой человек говорит, что это ничего не значит, пока ты сам не вернешься в Коннектикут, Уильям.
– Это все так, но ты представляешь себе? Моя жена…
– Не обращай внимания, Уильям. Это не имеет значения. Если мы разберемся как следует со старым цыганом, ты снова начнешь набирать вес, а их суета вокруг тебя полетит в помойку. Если так дело и пойдет, у тебя будет сколько угодно времени, чтобы разобраться с женой. Может, ей полезно, скажем, надавать по морде. Или ты ее просто бросишь. Все будешь решать сам, если мы утрясем дело с цыганом. Если не утрясем, значит, помрешь. В любом случае проблема, как видишь, уладится. Так что чего уж тут расстраиваться из-за какой-то бумажки.
Билли слегка улыбнулся побелевшими губами.
– А из тебя получился бы классный юрист, Ричард. Ты так здорово умеешь раскладывать дела в перспективе.
– Что, правда? Ты так считаешь?
– Да, так считаю.
– Ну что ж, спасибо. А потом я позвонил Кирку Пеншли.
– Ты говорил с Пеншли?!
– Да.
– Господи, Ричард!
– А ты что, – считаешь, что он не станет разговаривать с такой шпаной, как я? – Джинелли ухитрился сказать это одновременно с изумлением и с обидой. – Поверь мне, он со мной разговаривал. Разумеется, говорил я по своей кредитной карточке. Моего имени на его телефонном счету не будет; Но я ведь много дел имел с твоей фирмой, Уильям, за эти годы.
– Это для меня новость, – сказал Билли. – Я думал, только тот единственный раз.
– В том деле были открыты любые возможности, и ты был для них самой подходящей фигурой, – сказал Джинелли. – Пеншли и его маститые юристы никогда не поручили бы тебе выигрышного дела. Ты был для них пришлый. С другой стороны, я думаю, они знали, что рано или поздно тебе предстоит встреча со мной, если поработаешь какое-то время на фирму. Это дело должно было стать для тебя хорошим дебютом. А если бы все пошло не так, они могли тобой и пожертвовать. Им бы этого не хотелось, но уж коли жертвовать, так лучше пришлым, чем маститым юристом. Все эти ребята одинаковы, и предсказать их действия проще простого.
– И какие же еще дела ты вел с моей фирмой? – спросил Билли с откровенным удивлением. Все это напоминало чем-то ситуацию, когда много времени спустя после развода, узнаешь, что твоя жена тебе изменяла.
– Самые разные были дела, и даже не совсем с твоей фирмой. Скажем так, она выполняла роль брокера в юридических делах – моих и некоторых моих друзей. На этом давай и остановимся. Короче, я достаточно хорошо знаю Кирка Пеншли, чтобы попросить его о небольшом одолжении. Он согласился оказать мне такую услугу.
– Какую?
– Я попросил его связаться с ребятами Бартона и сказать им, чтобы они недельку отдохнули. Чтобы оставили в покое и тебя, и цыган. Меня, если хочешь знать, больше цыгане интересуют. Мы сможем все провернуть, Уильям. Просто будет легче, если не придется гоняться за ними то туда, то сюда.
– Ты позвонил Кирку Пеншли и сказал, чтобы он отцепился? – удивленно переспросил Вилл.
– Нет, я позвонил Кирку Пеншли и попросил его сказать агентству Бартона отцепиться, – поправил Джинелли. – И не в таких выражениях, разумеется. Я тоже умею быть политиком, когда нужно, Уильям. Так что тебе следует меня оценить.
– Дорогой мой, да я ценю тебя превыше всех и с каждой минутой все больше и больше.
– Ну что ж, спасибо, Уильям. Спасибо. Мне это по душе. – Он зажег сигарету. – В любом случае твоя жена и этот ее доктор будут получать отчеты по-прежнему, но только отчеты будут немножко неточными. Ну, знаешь, вроде этакой версии правды, какую публикуют "Нэшнл Инкуайрер" или "Ридерз Дайджест". Понял, что я имею в виду.
Билли рассмеялся.
– Понял.
– Так что у нас с тобой неделя, я полагаю. Я собираюсь напугать их. Напугать его. Причем так напугать, что ему для стимулятора сердца понадобится тракторный аккумулятор. Я буду нагнетать страх до такой степени, что в итоге получится что-то из двух: либо он заплачет и снимет с тебя эту пакость, либо нам придется заплакать. Если случится последний вариант, я приду к тебе и спрошу – не передумаешь ли ты насчет ненасильственного варианта. Но, надеюсь, дело до этого и не дойдет.
– Как ты намерен напугать его?
Джинелли ткнул сумку с продуктами кончиком туфля и сказал ему, с чего намерен начать. Билли был ошарашен, начал спорить, как и предвидел Джинелли. Хотя Джинелли не повышал голоса, в глазах его по-прежнему мелькал странный сумасшедший огонек. Билли понял, что увещевать его столь же бесполезно, как разговаривать с человеком, находящимся на луне.
Когда боль в руке затихла, превратившись в пульсирующие толчки, его начало клонить в сон.
– И когда ты отправляешься? – спросил он, наконец, сдавшись.
Джинелли посмотрел на часы.
– Сейчас десять часов десять минут. Дам им еще четыре или пять часов. Я слышал, что они будут делать небольшой бизнес в городе, много-много гадать. А их собаки – пит-буль-терьеры. Боже милостивый. Те собаки, что ты видел, – не пит-буль-терьеры?
– Я, кажется, в жизни не видел такой породы, – сонно ответил Билли. Там у них, по-моему, дворняги.
– Пит-буль выглядит как смесь терьера и бульдога. Очень дорогостоящая порода. Если хочешь посмотреть на схватку пит-булей, должен оплатить стоимость погибшего пса прежде, чем они начнут делать ставки. Гнусный бизнес. Вообще, я смотрю, в этом городе все высокого класса, верно? Очки "Феррари", яхты с наркотиками, собачьи бои. Да, еще и гаданье.
– Будь осторожен, – сказал Билли.
– Буду, – отрубил Джинелли. – Не беспокойся.
Вскоре Билли заснул. Проснулся, когда часы показывали без десяти четыре. Джинелли в комнате не было. Им вдруг овладела уверенность, что Джинелли мертв. Однако тот появился без четверти шесть и притом настолько живой, что показался слишком большим для этой комнаты. Его лицо, руки, одежда были испачканы грязью, пахнущей морем. Он улыбался, а в глазах прыгали все те же сумасшедшие огоньки.
– Уильям, мы сейчас соберем твои вещички и уедем из Бар Харбора. Знаешь, как государственный свидетель, которому надо скрыться в безопасное место.
– Что ты сделал? – встревоженно спросил Билли.
– Спокойно, спокойно! То, что и собирался сделать, – ни больше, ни меньше. Но знаешь, когда палкой разломаешь осиное гнездо, самое правильное дело – драпануть подальше, Уильям, верно?
– Да, но…
– Времени нет. Я могу разговаривать, только упаковывая твои вещи.
– Куда?! – почти завопил Билли.
– Недалеко. По пути скажу. Давай уходить. Кстати, неплохо бы тебе сменить рубашку. Ты хороший парень, Уильям, но начинаешь малость попахивать.
Билли направился было в контору, чтобы сдать ключ от номера, но Джинелли слегка коснулся его плеча и взял ключ из его руки.
– Я лучше положу его на ночной столик в твоей комнате. У тебя все уплачено по кредитной карточке?
– Да но…
– Ну тогда позволим себе неформальное прощание. Никому от этого не плохо, и поменьше внимания к нам, верно?
Женщина, бежавшая трусцой по дороге, бросила на них взгляд, потом посмотрела широко раскрытыми глазами. Джинелли перехватил ее взгляд. Билли, к счастью, ничего не заметил.
– Я даже десять долларов оставил горничной, – сказал Джинелли. Поедем на твоей машине. Я поведу.
– А твоя где? – Он знал, что Джинелли тоже взял в аренду машину. И только теперь до него дошло, что он не услышал звука мотора перед тем как появился Джинелли. Для утомленного разума Билли все происходило слишком стремительно, чтобы успеть как следует разобраться в происходящем.
– С ней все в порядке. Я оставил ее на боковой дороге милях в трех отсюда и дошел пешком. Снял, правда, крышку с распределителя и оставил записку, что машина поломалась, а я вернусь через несколько часов. Это на тот случай, если кто-то проявит излишнее любопытство. Хотя не думаю, что такие найдутся. Там на самом проселке трава растет посередине.
Мимо проехал автомобиль. Водитель посмотрел на Билли Халлека и замедлил ход. Джинелли увидел, как он вытянул шею и оглянулся на них.
– Пошли, Билли. Люди на тебя заглядываются. Следующие любопытные могут оказаться не теми людьми.
Спустя час Билли сидел перед телевизором в комнате другого мотеля. Комната была частью довольно задрипанных апартаментов мотеля с названием "Голубая луна автомобильного двора". Находился он всего в пятнадцати минутах езды от Бар Харбора, но Джинелли был явно доволен. По телевизору Вуди Вудпеккер, дятел-пройдоха, продавал страховку говорящему медведю.
– О'кей, – сказал Джинелли. – Ты тут отдыхай, Уильям, а я смываюсь на весь день.
– Вернешься снова туда?
– Вернуться в гнездо шершней, когда они там вовсю летают? Нет уж, мой друг, только не я. Не сегодня, по крайней мере. Сегодня с автомобилями поиграю. Сегодня ночью будет достаточно времени для второго этапа действий. Может, выкрою время заглянуть к тебе, но особенно на это не рассчитывай.
Билли не увидел Ричарда Джинелли до девяти утра следующего дня, когда он подкатил на синем "Шевролете", явно не компаний "Херц" или "Авис". Краска была тусклой, в пятнах. Ветровое стекло рядом с водительским местом пересекала тонкая трещина, на багажнике – крупная вмятина.
На этот раз Билли еще часов шесть назад снова решил, что Джинелли мертв. Теперь он радостно приветствовал его, пытаясь скрыть слезы облегчения. Казалось, вместе с весом он терял способность контроля над своими эмоциями. В эхо утро, когда взошло солнце, он впервые ощутил ускоренное и неровное сердцебиение. Ловил ртом воздух и стучал себя по груди здоровой рукой. Постепенно сердце унялось, но факт оставался фактом: первые признаки аритмии.
– Я думал, что ты погиб, – сказал он Джинелли, когда тот вошел.
– Ты все повторяешь это, а я все снова возникаю. Ты бы лучше успокоился насчет меня, Уильям. Если думаешь, что я недооценил этого старого хрена, ошибаешься. Он умен и опасен.
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего. Потом скажу.
– Сейчас скажи!
– Нет.
– Почему?
– По двум причинам, – терпеливо ответил Джинелли. Во-первых, ты можешь попросить отступить. Во-вторых, потому что я за последние двенадцать лет так дико не уставал. Сейчас пойду в спальню и просплю восемь часов. Потом встану, съем фунта три любой жратвы, какая подвернется, потом уйду обратно и подстрелю луну в небе.
Джинелли в самом деле выглядел крайне утомленным, даже осунулся. Кроме глаз, подумал Билли. У него в глазах бесы играют.
– А если, допустим, я бы попросил тебя отступить? – тихо спросил Билли. – Ты отступил бы, Ричард?
Ричард некоторое время пристально смотрел на него, а затем ответил так, как и ожидал того Билли, увидев у него в глазах этот сумасшедший огонек.
– Теперь уже нет, – спокойно ответил Джинелли. – Ты болен, Уильям. Насквозь болен. Нельзя доверять твоим суждениям о том, в чем состоят твои интересы.
"Иными словами, ты тоже как бы подписал на меня бумаги". Билли раскрыл рот, чтобы высказать эту мысль вслух, но тут же закрыл его. Потому что Джинелли вовсе не имел в виду того, что сказал: просто звучало более-менее разумно.
– И еще потому что это уже стало твоим личным делом, верно? – спросил Билли.
– Да, – ответил Джинелли. – Для меня это теперь личное дело. Он ушел в спальню, снял брюки и рубашку. Пять минут спустя он уже спал, лежа на покрывалах.
Билли налил воды, проглотил таблетку эмпирина и затем допил стакан воды, стоя возле двери. Его взгляд переместился с Джинелли к его штанам, брошенным на кресло. Он прибыл в идеально отутюженных брюках, но где-то за последние пару дней приобрел и стал носить голубые джинсы. В их карманах наверняка находились и ключи от "Новы", припаркованной возле гостиницы. Билли мог их взять и уехать прочь. Но, разумеется, так он ни за что не поступит. Даже тот факт, что подобный шаг означал для него скорую смерть, имел второстепенное значение. Самым важным было: как и где все это закончится.
В полдень, пока Джинелли спал глубоким сном, Билли снова ощутил аритмию. Потом и сам задремал. Ему приснился сон, правда, совсем короткий, но наполнил его ощущением страха и дьявольского удовольствия одновременно. Во сне он завтракал у себя дома вместе с Хейди. Между ними лежал пирог. Она отрезала большой кусок и протянула Билли. То был яблочный пирог. "Он тебе жирку прибавит", – сказала она. "Я не хочу быть толстым, – ответил он. – Решил остаться худым. Ты ешь его". Он протянул ей кусок рукой, не толще кисти. Она приняла его. Потом сидел и наблюдал, как она ест, и с каждым ее укусом ощущение страха и, одновременно, радости возрастало. Грязной радости.
Еще один приступ аритмии пробудил Халлека. Он некоторое время сидел, разинув рот и ожидая, когда сердцебиение придет в норму. В итоге – сердце успокоилось. У него возникло странное чувство уверенности в том, что это был не просто сон, а некое пророчество. Но такое чувство нередко сопровождает яркие сны. Сон постепенно меркнет, забывается, исчезает и это чувство. Такое у него случалось уже не раз, и свое короткое сновидение он вскоре забыл.
Джинелли проснулся в шесть часов вечера, принял душ, надел джинсы и черную водолазку.
– О'кей, – сказал он. – Увидимся завтра утром, Билли. Тогда кое-что узнаем.
Билли снова спросил, что он имеет в виду, и вообще, что произошло за это время, и вновь Джинелли отказался отвечать.
– Завтра, – ответил он. – А пока передам ей твою любовь.
– Кому мою любовь?
Джинелли улыбнулся.
– Прекрасной Джине. Той самой суке, которая прострелила тебе ладонь.
– Оставь ее в покое, – сказал Билли. Когда он подумал о ее темных глазах, ничего иного сказать не смог, несмотря на то, что она с ним сделала.
– Никто не пострадает, – снова сказал Джинелли и быстро вышел.
Билли прислушался к звукам заводимой машины, мотор сильно шумел, и шум этот, видимо, исчезал только на скорости минимум миль шестьдесят пять в час. Он проследил в окно, как отъехал Джинелли, и подумал, что фраза "никто не пострадает" вовсе не означала, что он оставит девушку в покое. Совсем нет.
На сей раз Джинелли вернулся в полдень. На лбу его был глубокий порез и другой на правой руке. Один рукав водолазки был разорван вдоль на две полосы.
– Ты еще больше потерял в весе, – сказал он Билли. – Ты хоть поел?
– Попытался, – ответил Билли. – Но, знаешь, тревога отбивает аппетит. А ты, я вижу, потерял кровь.
– Немножко. Со мной все в порядке.
– Ну, теперь-то ты мне расскажешь, что ты делал?
– Да. Я расскажу тебе все, как только приму душ и сделаю себе перевязку. А сегодня вечером, Билли, тебе предстоит встреча с ним. Это очень важно, и ты психологически подготовься.
Страх и волнение больно сжали желудок.
– С ним? С Лемке?
– С ним, – ответил Джинелли. – А пока дай-ка я приму душ, Уильям. Я, оказывается, не такой молодой, каким себя считал. Устал дико. – Обернулся из двери ванной и попросил: – Закажи кофе. Скажи, пусть оставят его у двери снаружи, а чек подпиши и сунь под дверь.
Билли, разинув рот, смотрел, как он скрылся в ванной. Когда послышался шум душа, он закрыл рот и пошел к телефону, чтобы заказать кофе.