– И что дальше?
Ван Саравак опустился на топчан и уставился в пол.
– Надо подлаживаться, – хмуро сказал Эверард. – Любым путем нужно добраться до скутера и бежать отсюда. На свободе разберемся, что к чему.
– Но что случилось?
– Говорю тебе, не знаю! На первый взгляд можно сделать такое предположение: что-то произошло с греко-римлянами и власть перешла к кельтам. Но я понятия не имею, что именно случилось.
Эверард мерил камеру шагами. ему было горько, но решение уже созревало.
– Вспомни основополагающую теорию, – сказал он. – События являются результатом комплекса явлений. Не существует одной-единственной причины, могущей повлиять на будущее. Вот почему так трудно изменить историю. Если я вернусь, скажем, в средние века и застрелю одного из голландских предков Франклина Рузвельта, он все равно родится в девятнадцатом веке, потому что он и его гены происходят от целого мира его предков. Вступает в действие компенсация. Но время от времени, конечно, возникают ключевые ситуации. Какое-нибудь событие может явиться узлом многих событийных линий, и тогда его исход станет решающим для будущего в целом. Кто-то неизвестно почему и каким образом вмешался в такое ключевое событие в далеком прошлом.
Нет больше моего города, – прошептал Ван Саравак. – Ни каналов в голубых сумерках, ни веселых пирушек с девушками, ни… ты знаешь, что на Венере у меня осталась сестра?
– Заткнись! – почти выкрикнул Эверард. – Я знаю. К черту все это. Сейчас надо думать, что можно сделать.
– Послушай, – продолжал он через минуту, – ни Патруля, ни данеллиан больше нет. (Не спрашивай меня, почему я сказал "нет", а не "никогда не было", почему мы впервые возвращаемся из прошлого и находим изменившееся будущее. Я не понимаю парадоксов изменчивого времени. С нами просто это случилось в первый раз, вот и все.) Как бы то ни было, отделения Патруля, существовавшие в ареалах до ключевого момента, наверняка уцелели. Должно остаться несколько сот агентов, на которых мы можем рассчитывать.
– Если нам удастся к ним вернуться.
– Только тогда мы сможем обнаружить, в чем заключается этот ключевой момент, и попытаться прекратить вмешательство в историю. Мы должны сделать это!
– Прекрасная мысль. Но…
Снаружи раздались шаги. В замке повернулся ключ. Пленники отпрянули. Затем внезапно Ван Саравак принялся раскланиваться, расшаркиваться и расточать улыбки. Даже Эверард чуть не раскрыл рот от изумления.
Девушка, вошедшая в камеру в сопровождении трех солдат, была потрясающе красива. Высокого роста, с массой золотисто-рыжих волос, спускающихся ниже плеч до тонкой талии, она словно собрала в себе красоту всех поколений ирландок, живших на земле. На прекрасном лице сияли огромные светло-зеленые глаза. Длинное белое платье облегало фигуру, будто созданную для того, чтобы стоять не здесь, а на стенах Трои… Эверард еще раньше обратил внимание, что в эту эпоху пользовались косметикой, но девушка прекрасно обходилась без нее. Он даже не заметил золота и драгоценных камней ее украшений и стражников за ее спиной.
Она застенчиво улыбнулась и сказала:
– Вы меня понимаете? У нас решили, что вы знаете греческий.
Она говорила скорее на классическом, чем на современном языке. Эверард, однажды работавший в Александрии, понимал ее, несмотря на акцент, если внимательно смотрел ей в лицо, не смотреть на которое было трудно в любом случае.
– О да, конечно! – ответил он. Слова наскакивали одно на другое, торопясь выстроиться во фразы.
– На каком это языке ты бормочешь? – спросил Ван Саравак.
– На древнегреческом, – сказал Эверард.
– Ну конечно, как же иначе! – простонал венерианин, казалось, забывший о своем недавнем отчаянии. Глаза его сияли.
Эверард представил себя и своего товарища. Девушка тоже сказала свое имя: Дейдра Мак Морн.
– О нет, – простонал Ван Саравак, – это уж слишком, Мэнс, научи меня греческому, быстро!
– Замолчи, – сказал Эверард. – Сейчас не до шуток.
– Ну хорошо, а разве я не могу тоже заняться ею всерьез?
Эверард перестал обращать на него внимание и пригласил девушку присесть. Он сел рядом с ней на койке, а несчастный Ван Саравак кружился вокруг них, не находя себе места. Стража держала оружие наготове.
– Разве на греческом еще говорят? – спросил Эверард.
– Только в Парфии, и там он сильно исковеркан, – сказала Дейдра. – Я изучаю классический период, помимо других занятий. Саоранн ап Сиорн – мой дядя, и он попросил меня попробовать говорить с вами по-гречески. В Афаллоне немногие знают аттический язык.
– Я… – Эверард едва удержался от глупой улыбки, – весьма признателен вашему дяде.
Она серьезно посмотрела на него.
– Откуда вы? И как получилось, что из всех существующих языков вы говорите только на греческом?
– Я говорю и по-латыни.
– Латынь?
Она нахмурилась, вспоминая.
– О, язык римлян, да? Боюсь, что у нас почти никто не знает о нем.
– Мы вполне обойдемся греческим, – твердо сказал Эверард.
– Но вы не ответили мне, откуда вы, – повторила она настойчиво.
Эверард пожал плечами.
– Нас приняли не очень-то любезно, – намекнул он.
– Очень жаль, – она, видимо, говорила искренне. – Но наш народ так легко приходит в волнение. В особенности сейчас, когда такое напряженное международное положение. И когда вы появились прямо из воздуха…
Эверард кивнул. Международное положение? Это звучало достаточно знакомо и достаточно неприятно.
– Что вы имеете в виду? – спросил он.
– Неужели вы не знаете? Хай Бразил и Хиндурадж на грани войны, и мы не знаем, чем все это кончится… Трудно быть маленькой страной.
– Маленькой страной? Но я видел карту. Афаллон показался мне достаточно большим.
– Мы истощили свои силы еще двести лет назад, во время великой войны с Литторном. Сейчас ни один из штатов нашей конфедерации не может прийти к соглашению с другими по вопросам общей политики.
Дейдра взглянула ему прямо в глаза.
– Как объяснить, что вы этого не знаете?
Эверард проглотил комок в горле и сказал:
– Мы из другого мира.
– Что?
– Да. С планеты (нет, по-гречески это значит – спутник)… С небесного тела, вращающегося вокруг Сириуса. Так мы называем некую звезду.
– Но… что вы говорите? Целый мир, вращающийся вокруг звезды? Я вас не понимаю.
– Разве вы не знаете? Звезды – это те же солнца.
Дейдра отшатнулась и сделала пальцем какой-то знак.
– Великий Баал, защити нас, – прошептала она. – Или вы сумасшедший, или… Звезды прикреплены к кристаллической сфере…
Нет, это невозможно!
– Какие из движущихся звезд вы можете видеть? – медленно спросил Эверард. – Марс, Венеру и…
– Я не знаю этих названий. Если вы имеете в виду Молоха, Ашторет и остальных, то это, конечно, такие же миры, как наш, и они также вращаются вокруг своего солнца. На одном живут души мертвых, другой – прибежище ведьм, третий…
Все это и паровые автомобили!
Эверард улыбнулся дрожащими губами.
– Если вы мне не верите, то как вы считаете, кто я?
Дейдра оглядела его своими большими глазами.
– Я думаю, вы оба – волшебники, – сказала она.
На это нечего было ответить. Эверард задал еще несколько беспредметных вопросов, но узнал только, что город этот называется Катувеллаунан и что он является центром торговли и промышленности. Дейдра определила его население в два миллиона человек, а всего Афаллона – в пятьдесят миллионов, но точнее сказать не могла. Перепись населения здесь не производилась.
Судьба патрульных тоже оставалась весьма неопределенной. Скутер и остальные их вещи забрали военные, но никто не осмелился даже дотронуться до них, и сейчас шла горячая дискуссия: что же делать с пленными дальше. У Эверарда создалось впечатление, что все управление этим государством, в том числе его военными силами, зависит от личных амбиций и проходит в постоянных спорах, представляя собой довольно плохо организованный процесс.
Афаллон – это очень непрочная конфедерация бывших самостоятельных государств – колоний Бриттиса и индейских племен, перенявших европейскую культуру. Каждое из них постоянно опасалось ущемления своих прав. Старая империя Майя, уничтоженная во время войны с Техасом (Теханнах) и аннексированная, не забыла еще времен своей славы и посылала самых несговорчивых представителей в Совет конфедерации.
Майя хотели вступить в союз с Хай Бразил, возможно потому, что те тоже были индейцами. Штаты западного побережья, боящиеся Хиндураджа, тяготели к юго-восточной азиатской империи, надеясь на ее поддержку. Штаты Среднего Запада (как всегда) придерживались изоляционизма. Восточные штаты каждый вели политику на свой лад, но склонялись к политическому курсу Бриттис.
Когда Эверард понял, что здесь еще существует рабство, хотя и не по расовому признаку, он в ярости чуть было не решил, что люди, изменившие историю, могли оказаться представителями рабовладельцев американского Юга.
К черту! Ему за глаза хватало одной заботы: как вызволить себя и Вана из этой проклятой западни.
– Мы с Сириуса, – высокомерно повторил он. – Ваши представления о звездах ошибочны. Мы – мирные путешественники, но если с нами что-нибудь случится, придут другие наши собратья и отомстят за нас.
Вид у Дейдры был такой несчастный, что ему стало совестно.
– Но они пощадят детей? – взмолилась она. – Дети ни в чем не виноваты.
Эверард ясно представил себе, какая картина возникла перед ее мысленным взором: маленьких плачущих пленников гонят в рабство на планету ведьм.
– Если нас отпустят и наши вещи возвратят, то вообще не будет никаких неприятностей, – сказал он.
– Я поговорю с дядей, – обещала она, – но даже если мне удастся убедить его, ведь это только один голос во всем Совете. Мысль о том, что ваше оружие может значить для нас, если мы его заполучим, свела всех с ума.
Она поднялась. Эверард взял обе ее руки в свои – они были мягкими и теплыми – и улыбнулся.
– Выше носик, детка, – сказал он по-английски. Она задрожала, вырвалась от него и сделала пальцем все тот же защитный знак от волшебства.
– Ну что? – спросил Ван Саравак, когда они остались вдвоем. – Теперь рассказывай.
Выслушав Эверарда, он погладил подбородок и пробормотал:
– Прелестное сочетание очаровательных линий и форм. Бывают и худшие миры, чем этот.
– Или лучшие, – грубо оборвал его Эверард. – У них нет атомных бомб, но, ручаюсь, нет и пенициллина. А наше дело не строить из себя богов.
– Да, да, конечно.
И венерианин вздохнул.
