НАЗАД | INDEX | ВПЕРЕД

Часть 1 МЕДВЕДЬ И КОСТЬ

В третий раз она имела дело с боевыми патронами. и впервые ей предстояло выхватить револьвер из кобуры, сооруженной для нее Роландом.

Боевых патронов у них было вдоволь; вернувшись из мира, где до поры своего извлечения жили-поживали Эдди и Сюзанна Дийн, Роланд принес их три с лишним сотни. Но иметь вдоволь боеприпасов не означало, что их можно транжирить; собственно говоря, совсем напротив. Боги не одобряют мотовства. Роланд, воспитанный в этом убеждении сперва отцом, а затем величайшим из своих учителей, Кортом, и по сей день твердо верил: Боги не обязательно карают сразу, но рано или поздно час расплаты неизбежно настает. и чем ожидание дольше, тем оно тягостнее.

Как бы то ни было, поначалу боевые патроны не были нужны. Роланд, занимавшийся стрельбой так давно, что красавица-негритянка в инвалидном кресле и не поверила бы, первое время делал ей замечания, ограничиваясь наблюдением за тем, как она целится и имитирует стрельбу по установленным им мишеням. Она училась быстро. И она и Эдди – оба учились быстро.

Как и подозревал Роланд, оба родились стрелками.

Сегодня Роланд с Сюзанной пришли на поляну, которую от лесного лагеря, вот уже два месяца служившего им пристанищем, отделяло меньше мили. Дни шли, приятно похожие один на другой. Стрелок исцелялся телом, а Сюзанна и Эдди меж тем учились тому, чему он непременно должен был их научить: как выследить, подстрелить и выпотрошить добычу; как сперва растянуть, а затем выдубить и просушить шкуры убитых ими животных; как использовать возможно больше, чтобы ни единая часть зверя не пропала даром; как находить север по Древней Звезде и восток – по Праматери; как слушать лес, в котором они очутились, за шестьдесят, а то и больше, миль к северо-востоку от Западного моря. Эдди сегодня остался в лагере, но стрелка это не смутило. Роланд знал: дольше всего помнишь те уроки, что даешь себе сам.

Однако важнейшим по-прежнему оставался тот урок, что всегда был самым важным: как стрелять и неизменно попадать в цель. Как убивать.

По краю поляны неровным полукругом выстроились темные душистые ели. Южнее земля внезапно обрывалась и круто уходила на триста футов вниз рядами осыпающихся сланцевых карнизов и разломами утесов, подобными маршу исполинской лестницы. Посреди поляны бежал вытекающий из чащи чистый прозрачный ручей; он журчал по глубокому руслу, прорытому в ноздреватой земле и рыхлом крошащемся камне, чтобы затем хлынуть по колючему от острых каменных осколков скальному ложу, отлого нисходящему к обрыву.

Вода падала по этим ступеням каскадами, образуя множество красивых дрожащих радуг. За краем обрыва лежала великолепная глубокая долина, тесно заросшая все теми же елями; было и несколько огромных старых вязов, которые заартачились и не позволили себя выжить. Эти последние возвышались над темной хвоей, красуясь пышными, сочно-зелеными кронами, – деревья, состарившиеся, быть может, еще до того, как край, откуда был родом Роланд, вступил в пору юности; никаких признаков того, что долине случалось гореть, стрелок не замечал, хотя полагал, что вязы нет-нет да и притягивали молнию-другую. И что молнии были не единственной опасностью. Когда-то давным-давно в лесу жили люди – за минувшие недели Роланд несколько раз натыкался на следы их пребывания. Артефакты эти по большей части были примитивны, но среди них попадались черепки глиняной посуды, изготовить которую можно было только на огне. А огонь – штука злобная, с восторгом ускользающая из рук, давших ей жизнь.

Над этим, словно взятым из детской книжки, пейзажем возносился свод безупречно синего неба, в котором несколькими милями дальше, крича хриплыми старческими голосами, кружили вороны. Казалось, их снедает тревога, точно надвигалась гроза. Роланд потянул носом, но дождем и не пахло.

Слева от ручья лежал валун. На нем Роланд разложил шесть обломков камня. Все они были густо испещрены вкраплениями слюды и в теплом послеполуденном свете блестели, как отшлифованные стекла.

– Последняя возможность, – сказал стрелок. – Если кобура неудобна, пусть хоть самую малость, скажи сейчас. Мы пришли сюда не затем, чтоб зря переводить патроны.

Вскинув бровь, Сюзанна сардонически взглянула на него, и на миг Роланд разглядел в ее глазах Детту Уокер. Так порой в пасмурный день сверкнет на стальном бруске солнечный луч.

– А что бы ты сделал, если б она была неудобная, но я не сказала бы тебе об этом? Если бы я все шесть этих крохотных фиговинок услала в белый свет как в копеечку? Дал бы мне по темечку, как тот старикан, ваш учитель?

Стрелок улыбнулся. В последние пять недель он улыбался чаще, чем в пять последних лет.

– Этого я сделать не могу, ты же знаешь. Во-первых, мы были детьми – детьми, еще не прошедшими обряда посвящения в мужчины. Дать оплеуху в наказание дитяти можно, но.

– В моем мире сливки общества не одобряют битья малюток, – сухо сообщила Сюзанна.

Роланд пожал плечами. Ему было трудно представить себе подобный мир – разве не говорилось в Великой Книге: "Кто щадит дитя, тот его губит"? – но он не думал, что Сюзанна лжет.

– Ваш мир не сдвигался с места, – сказал он. – Там многое по-другому. Согласись, я видел это своими глазами.

– Наверное.

– Во всяком случае, вы с Эдди – не дети. Было бы неверно обращаться с вами, как с детьми. Если и требовались испытания, вы оба их выдержали.

Роланд, хотя и ничего не сказал Сюзанне, думал о том, чем завершилось их приключение на морском берегу – Сюзанна тогда ко всем чертям разнесла трех неуклюжих омароподобных тварей раньше, чем те успели ободрать его и Эдди до костей. Он заметил ее ответную улыбку и подумал, что, пожалуй, она вспомнила о том же.

– Ну, так что ты собираешься делать, если я промажу?

– Посмотрю на тебя. Думаю, этого будет довольно.

Сюзанна задумалась, потом кивнула.

– Пожалуй.

Она снова проверила револьверный ремень. Он шел через грудь, почти как ремень кобуры скрытого ношения (приспособления, которое Роланд мысленно называл "докерской лямкой"), и выглядел довольно немудрено, но на то, чтобы должным образом довести эту портупею до ума, потребовалась не одна неделя проб и ошибок и основательная подгонка. Ремень и револьвер (его источенная временем сандаловая рукоять сторожко торчала из допотопной промасленной кобуры) в свое время принадлежали стрелку; кобура тогда висела у его правого бедра. В последние пять недель немало времени у Роланда ушло на то, чтобы понять: больше ей там не висеть никогда. Спасибо чудовищным омарам, теперь он окончательно и бесповоротно стал левшой.

– Ну так как? – снова спросил он.

На этот раз Сюзанна рассмеялась.

– Роланд, удобней это старье уже никогда не будет. Ладно. Ты хочешь, чтобы я стреляла, или будем просто сидеть и слушать вороний концерт?

Он почувствовал, как под кожей у него закопошились крохотные колкие пальчики напряжения, и подумал, что в подобные минуты, вероятно, даже внешне угрюмый, неприветливый и деланно-грозный Корт ощущал нечто весьма схожее. Роланду хотелось, чтобы Сюзанна стреляла хорошо. ему нужно было, чтобы она хорошо стреляла. Однако показывать, как сильно он этого хочет, как остро в этом нуждается, было нельзя; это могло бы привести к катастрофе.

– Еще раз скажи мне свой урок, Сюзанна.

Та вздохнула в притворном раздражении. но заговорила, и тогда ее улыбка растаяла, а красивое темное лицо стало серьезным. И вновь стрелок услышал, как с губ Сюзанны, обретая в ее устах новизну, слетают старые вопросы и ответы. Как естественно они звучали. и вместе с тем – как странно и страшно:

– Не рукой целюсь; та, что целится рукою, забыла лик своего отца.

Оком целюсь.

Не рукой стреляю; та, что стреляет рукою, забыла лик своего отца.

Разумом стреляю.

Не из револьвера убиваю.

Она внезапно умолкла и указала на сверкающие слюдой камни на валуне.

– Все равно, убить я никого не убью – это же просто камешки, малюпусенькие камешки.

Судя по выражению ее лица – чуть надменному, чуть капризному – она полагала, что Роланд придет в раздражение, возможно, даже рассердится. Роланд, однако, в свое время сам побывал в теперешнем положении Сюзанны и не забыл, что ученики отличаются неуживчивостью и горячностью, что они самонадеянны и способны укусить в самый неподходящий момент. а еще он открыл в себе неожиданный талант. Он умел учить. Более того, ему нравилось учить, и время от времени он ловил себя на том, что гадает, не справедливо ли это и в отношении Корта. Ему думалось, что справедливо.

Снова раскричались вороны, хрипло, резко, теперь – в лесу у них за спиной. Какая-то частица сознания Роланда отметила, что эти новые крики звучали скорее обеспокоенно, чем просто сварливо; птицы галдели так, будто их вспугнули во время кормежки. Однако раздумывать над тем, что распугало стаю ворон, Роланду было недосуг, у него имелся более важный предмет для размышлений, и он просто отправил полученную информацию в архив, вновь сосредоточив все свое внимание на Сюзанне. Поступить с учеником иначе значило напроситься на второй, менее игривый укус. С кого тогда следовало бы спрашивать? С кого, как не с учителя? Разве не учил он Сюзанну больно кусаться? Разве не учил он этому их обоих? Сорвите со стрелка доспехи считанных суровых строк обряда, заглушите стальной перезвон немногих ритуальных вопросов и ответов, и не в том ли окажется его суть? Разве не окажется он (или она) всего лишь человеком-соколом, выученным клевать по команде?

– Нет, – возразил он. – Это не камни.

Сюзанна, приподняв брови, снова заулыбалась. Теперь, когда она поняла, что стрелок – по крайней мере, пока – не вспылит, как бывало порой, когда она выказывала нерасторопность или непокорность, в ее глаза вернулся глумливый блеск солнца на стали, ассоциировавшийся у Роланда с Деттой Уокер.

– Неужто нет? – Она все еще беззлобно поддразнивала его, но стрелок подумал, что, если позволить, это добродушное подтрунивание превратится в злую издевку. Сюзанна была напряжена, взвинчена и наполовину выпустила когти из мягких лап.

– Нет, – повторил он, отвечая насмешкой на насмешку. Теперь и его губы вновь начинали складываться в улыбку, но в улыбке этой не было ни мягкости, ни веселья. – Сюзанна, ты помнишь кобелей беложопых?

Ее улыбка начала блекнуть.

– Кобелей беложопых из Оксфорд-Тауна?

Улыбка исчезла.

– Ты помнишь, что эти кобели беложопые сделали с тобой и с твоими друзьями?

– Это была не я, – сказала Сюзанна. – Это была другая женщина. – Ее глаза потускнели, в них появилось угрюмое выражение. Роланд терпеть не мог, когда она так смотрела, что, впрочем, вовсе не мешало ему чувствовать одобрение: это был надлежащий взгляд; взгляд, говоривший о том, что растопка горит хорошо и скоро огонь перекинется на поленья.

– Нет. Ты. Нравится тебе это или нет, это была Одетта Сюзанна Холмс, дочь Алисы Уокер Холмс. Не теперешняя ты – ты прежняя. Помнишь пожарные шланги, Сюзанна? А золотые зубы помнишь – ты увидела их, когда тебя и твоих друзей с хохотом поливали из брандспойтов в Оксфорде – помнишь, как сверкали эти зубы?

За множество долгих ночей у маленького костра она рассказала им с Эдди и об этом, и о многом другом. Стрелок понимал не все, но слушал внимательно. И запоминал. В конце концов, боль – орудие. Иногда самое лучшее орудие.

– Какая муха тебя укусила, Роланд? Зачем тебе нужно, чтобы я вспоминала всякую мерзость?

Теперь угрюмые глаза блестели угрожающе; они напомнили ему глаза Аллена, какими те делались, когда добряка Аллена наконец удавалось вывести из себя.

– Эти камни – люди, – негромко проговорил Роланд. – Те люди, что заперли тебя в камере, предоставив тебе обмараться. Люди с дубинками и собаками. Люди, которые обзывали тебя черномазой п**дой.

Он наставил на валун палец и повел его слева направо:

– Вот тот, который ущипнул тебя за грудь и захохотал. Вот тот, который сказал, что предпочитает проверить, не запихала ли ты что-нибудь себе в задницу. Вот тот, что обозвал тебя шимпанзе в пятисотдолларовом платье. Вот тот, который все водил и водил дубинкой по спицам колес твоего кресла, покуда тебе не начало казаться, что этот звук сведет тебя с ума. Вот тот, который обозвал твоего друга Леона красным пидором. А вот этот, последний, Сюзанна, – это Джек Морт. Вот они. Эти камни. Эти люди.

Дыхание Сюзанны участилось, грудь под патронной лентой с тяжелым грузом пуль поднималась и опускалась быстрыми короткими толчками. На Роланда она уже не смотрела; ее взгляд был устремлен на пестревшие крапинками слюды обломки камня. Позади, в некотором отдалении, с треском повалилось дерево. К нестройному вороньему хору в небе добавились новые голоса. С головой уйдя в игру, которая перестала быть игрой, ни стрелок, ни женщина этого не заметили.

– Да ну? – выдохнула Сюзанна. – Вон как?

– Да, так. Ну – скажи же свой урок, Сюзанна Дийн, и скажи без ошибки.

Теперь слова падали с ее губ кусочками льда. Правая рука на подлокотнике инвалидного кресла едва заметно дрожала, как мотор, работающий вхолостую.

– Не рукой целюсь; та, что целится рукою, забыла лик своего отца.

Оком целюсь.

– Хорошо.

– Не рукой стреляю; та, что стреляет рукою, забыла лик своего отца.

Разумом стреляю.

– Так было испокон веку, Сюзанна Дийн.

– Не из револьвера убиваю; та, что убивает из револьвера, забыла лик своего отца.

Сердцем убиваю.

– Так УБЕЙ же, во имя отца своего! – крикнул Роланд. – УБЕЙ ИХ ВСЕХ!

Рука Сюзанны расплывчатым пятном мелькнула между подлокотником кресла и рукояткой шестизарядного револьвера Роланда. Секунда – и револьвер был выхвачен; левая рука молодой женщины пошла вниз, взводя курок неуловимо быстрыми движениями, мягкими и бархатисто-легкими, как взмахи трепещущего крылышка колибри. Над долиной глухо прогрохотали шесть выстрелов, и пять из шести каменных обломков, выставленных на валуне, в мгновение ока перестали существовать.

Секунду-другую, покуда перекатывалось затихающее эхо, ни Роланд, ни Сюзанна не заговаривали и словно бы даже не дышали. Безмолвствовало (по крайней мере, пока) и воронье. Стрелок нарушил молчание двумя невыразительными, но странно категоричными словами:

– Весьма похвально.

Сюзанна посмотрела на револьвер в своей руке так, точно видела его впервые. От дула поднималась тонкая струйка дыма – абсолютно прямая в безветренной тиши. Молодая женщина медленно вернула револьвер в кобуру под грудью.

– Похвально, но не идеально, – наконец сказала она. – Один раз я промазала.

– Разве? – Роланд подошел к валуну и взял в руки уцелевший обломок камня. Мельком взглянул на него и перебросил Сюзанне.

Она поймала камень левой рукой; правая, с одобрением заметил Роланд, оставалась подле убранного в кобуру револьвера. Сюзанна стреляла лучше и свободнее Эдди, но именно этот урок усвоила не так быстро, как он. Будь она с ними во время перестрелки в ночном клубе у Балазара, возможно, это произошло бы быстрее. Роланд видел: теперь она наконец учится и этому. Сюзанна посмотрела на камень и в верхнем углу увидела отметину – выбоинку глубиной от силы в одну шестнадцатую дюйма.

– Ты его только зацепила, – сказал Роланд, возвращаясь, – но в стрельбе подчас царапина – это все, что требуется. Если зацепишь кого-нибудь, собьешь ему прицел. – Он умолк. – Почему ты так на меня смотришь?

– Ты что же, не понимаешь? В самом деле не понимаешь!

– Нет. Твои мысли часто закрыты для меня, Сюзанна.

В его голосе не было ни капли ершистости, и Сюзанна раздраженно тряхнула головой. Быстрый, изобилующий поворотами и пируэтами танец, в котором кружилось ее "я", порой нервировал Роланда; на Сюзанну такое же действие неизменно оказывала кажущаяся неспособность стрелка говорить о чем-либо помимо того, что непосредственно занимало его мысли. Роланд был самым большим буквалистом, с каким ей доводилось сталкиваться.

– Ладно, – сказала она, – я объясню тебе, почему я так на тебя смотрю, Роланд. Потому что ты сделал подлость, вот почему. Ты сказал, что не поднимешь на меня руку, не сможешь поднять на меня руку, пусть даже я вконец распоясаюсь. но ты либо соврал, либо глуп, как пень, а я знаю, что ты вовсе не дурак. Бьют не всегда рукой, как может засвидетельствовать любая женщина и любой мужчина моей расы. Там, откуда я родом, есть короткая поговорка: слово не обух.

– .костей не поломает, – закончил Роланд.

– У нас вообще-то говорится несколько иначе, но я полагаю, это достаточно близко. Как ни скажи, все равно чушь собачья. То, что ты мне устроил, неспроста называется "словесной поркой". От твоих слов мне больно, Роланд, они оскорбительны. ты собираешься и дальше стоять здесь и уверять, будто не знал, что так получится?

Она сидела в кресле, сурово, пытливо и настороженно глядя на Роланда снизу вверх, и он – уже не в первый раз – подумал, что инвалидное кресло инвалидным креслом, но беложопым кобелям в родном краю Сюзанны надо было обладать либо недюжинной смелостью, либо непроходимой тупостью, чтобы злить эту женщину. И, поскольку Роланду довелось ходить меж них, он не думал, что ответ на вопрос – смелость.

– Менее всего меня заботило, обидишься ты или нет, – терпеливо сказал он. – Я заметил, что ты показываешь зубки, и понял, что ты вознамерилась укусить, а потому сунул тебе в пасть палку. Это возымело действие. не так ли?

Теперь ее лицо выражало обиженное изумление.

– Ах ты, гад!

Вместо ответа стрелок забрал револьвер из Сюзанниной кобуры, двумя уцелевшими пальцами правой руки неловко откинул в сторону барабан и левой рукой принялся перезаряжать каморы.

– В жизни не видела такого наглого, такого беспардонного.

– Тебе непременно нужно было укусить, – сказал Роланд прежним терпеливым тоном. – Не то ты стреляла бы совсем не так, как должно, – рукою и револьвером вместо ока, разума и сердца. Почитать ли это подлой уловкой? Почитать ли это наглостью? Думаю, нет. Я думаю, Сюзанна, что наглость, своеволие и спесь нашли прибежище в твоем сердце. Я думаю, что это ты горазда на всякие подвохи и каверзы. Впрочем, это меня не тревожит. Совсем напротив. Стрелок без зубов – не стрелок.

– Черт возьми, я-то не стрелок!

Он оставил эту реплику без внимания; он мог себе это позволить. Если Сюзанна не стрелок, он – косолап-пересмешник.

– Будь это игра, возможно, я повел бы себя иначе. Но это не игра. Это. Роланд на мгновение поднес здоровую руку ко лбу и задержал ее там, растопырив пальцы над левым виском. Кончики пальцев, увидела Сюзанна, едва заметно дрожали.

– Что тебя беспокоит, Роланд? – мирно спросила она.

Рука медленно опустилась. Стрелок вставил барабан на место и вернул револьвер в кобуру.

– Ничего.

– Нет, чего. Я же видела. И Эдди тоже. Это началось почти сразу после того, как мы ушли от моря. Что-то неладно, и становится все хуже.

– Все в порядке, – повторил он.

Протянув обе руки, Сюзанна забрала ладони стрелка в свои. Ее злость прошла – по крайней мере, в эту минуту. Она серьезно взглянула Роланду в глаза.

– Мы с Эдди. этот мир нам чужой, Роланд. Без тебя мы здесь неизбежно погибнем. Пусть с твоими револьверами, пусть умея стрелять – ты научил нас стрелять достаточно хорошо, – мы все равно неминуемо погибнем. Мы. мы зависим от тебя. Поэтому расскажи мне, что неладно. Позволь мне попытаться помочь. Позволь нам попытаться помочь.

Роланд никогда не относился к тем людям, которые хорошо разбираются в себе или хотели бы разобраться; концепция самосознания (не говоря уже о самоанализе) была ему чужда. В его обычае было действовать – быстро справиться, что же подсказывает ему его абсолютно загадочная внутренняя механика, и действовать. Из них троих стрелок был устроен наиболее совершенно: глубоко романтическая сущность этого человека была заключена в варварски простую оболочку, слагавшуюся из природного чутья и прагматизма. Вот и теперь Роланд быстро прислушался к себе – и решил все рассказать Сюзанне. О да, с ним творилось что-то неладное. Вне всяких сомнений. Неладное творилось с его рассудком – что-то простое, под стать его натуре, и такое же таинственное, как та странная бродячая жизнь, к какой эта натура его побуждала.

Он уже раскрыл рот, чтобы сказать: "Я растолкую тебе, что неладно, Сюзанна, и сделаю это всего в трех словах: я схожу с ума". Но не успел издать и звука, как в лесу повалилось еще одно дерево – повалилось с оглушительным скрипом и треском, ближе, чем первое. Не будучи на сей раз так сильно увлечены замаскированным под урок поединком воль, и Роланд, и Сюзанна услышали этот треск, услышали поднявшийся следом взволнованный вороний грай, и оба отметили тот факт, что дерево рухнуло неподалеку от их лагеря.

Взгляд широко раскрытых, испуганных глаз Сюзанны, обращенный в ту сторону, откуда донесся шум, вернулся к лицу стрелка. "Эдди!" – сказала она.

Позади них над темно-зеленой цитаделью леса раскатился рев – оглушительный вопль ярости. Снова рухнуло дерево, за ним еще одно. Шум, с каким они валились, напоминал ураганный минометный огонь. "Сухой лес, – подумал стрелок. – Мертвые деревья".

– Эдди! – Сюзанна сорвалась на пронзительный крик. – Что бы это ни было, оно около Эдди! – Ее руки метнулись к колесам инвалидного кресла, начиная тяжелую, утомительную работу – разворот.

– Оставь, некогда. – Роланд подхватил Сюзанну под мышки и вытащил из кресла. И ему, и Эдди, уже случалось носить ее, когда дорога становилась слишком неровной для инвалидной коляски, но Сюзанну по-прежнему изумляло пугающее, безжалостное проворство стрелка. Только что она сидела в своем инвалидном кресле, купленном осенью шестьдесят второго в лучшем нью-йоркском магазине медицинской техники, и вот уже, словно капитан команды болельщиков, рискованно балансирует у Роланда на плечах, крепко обхватив мускулистыми бедрами его шею, а он, закинув руки за голову, вжимает ладони ей в поясницу. С Сюзанной на плечах стрелок пустился бегом, шлепая разбитыми сапогами по устланной хвоей земле между колеями, оставленными колесами инвалидного кресла.

– Одетта! – крикнул он, в минуту сильного волнения возвращаясь к имени, под которым впервые узнал ее. – Не потеряй револьвер! Отцом твоим заклинаю!

Роланд во весь дух мчался между деревьями. Он увеличил и без того размашистый шаг, и по ним с Сюзанной подвижной мозаикой заскользило кружево тени и яркие цепочки солнечных пятнышек. Дорога пошла под уклон. Сюзанна подняла левую руку, чтобы отвести ветку, вознамерившуюся сбить ее с плеч стрелка, и в тот же миг резко опустила правую, придержав рукоять старинного револьвера.

"Миля, – подумала она. – Сколько нужно времени, чтобы пробежать милю? Сколько понадобится времени, если Роланд будет так выкладываться? Если он сумеет держать темп на этих скользких иголках – немного. но, может, и слишком много. Господи, пусть с Эдди ничего не случится. пусть с моим Эдди ничего не случится".

Словно в ответ она услышала, как невидимый зверь вновь взревел. Его оглушительный голос был точно гром. Точно приговор.

В лесах, некогда известных как Великие Западные Леса, он был самым большим созданием. И самым древним. Многие из огромных старых вязов, замеченных Роландом в долине внизу, были еще только-только пробившимися из земли прутиками, когда этот медведь явился из туманных неизведанных просторов Внешнего Мира, словно жестокий странствующий монарх.

Когда-то в Западных Лесах жили люди Древнего Племени (это их следы в последние недели время от времени попадались Роланду) – жили в вечном страхе перед исполинским бессмертным медведем. Обнаружив, что на новых землях, куда они пожаловали, они не одни, люди поначалу пытались убить его, но их стрелы, хоть и приводили зверя в ярость, не причиняли серьезного вреда. Зато, не в пример прочим лесным тварям, не исключая и хищных кустарниковых кошек, что устраивали себе логова и производили на свет потомство в дюнах на западе, великана не ставил в тупик источник его мучений. Нет; он, этот медведь, знал, откуда берутся стрелы. Знал. И за каждую стрелу, нашедшую цель в живой плоти под косматой шкурой, забирал у Древнего Племени троих, четверых, а то и целую дюжину. Детей, если мог до них добраться; женщин, если не мог. Воинами он пренебрегал, и это было унизительнее всего.

С течением времени людям стала ясна истинная природа зверя, и попытки убить его прекратились. Он, конечно же, был воплощением демона – или призраком божества. Они нарекли его "Мьяр", что на языке Древнего Племени означало "мир под миром". Восемнадцать с лишним веков длилось неоспоримое господство этого семидесятифутового медведя в Западных Лесах, и вот он умирал. Возможно, поначалу орудием смерти стало некое микроскопическое живое существо, попавшее в медвежий организм с едой или питьем; возможно, винить следовало весьма преклонный возраст великана; скорее всего, дело было в сочетании того и другого. Важна была не причина, а окончательный результат: невероятный, потрясающий мозг косматого гиганта опустошала, превратив в свою кормушку, стремительно увеличивающаяся колония паразитов. После многих лет расчетливого звериного здравомыслия Мьяр сошел с ума.

Медведь понял: в его лесу опять появились люди; он правил в этой чаще, и какой бы обширной она ни была, ни одно значительное происшествие в ее пределах не ускользало от его внимания надолго. Он убрался подальше от новоприбывших – не из страха, а оттого, что ему до них, как и им до него, не было никакого дела. Потом за работу взялись паразиты, и чем сильнее Мьяром овладевало безумие, тем больше крепла уверенность лесного исполина в том, что это опять Древнее Племя, что расстановщики капканов и выжигатели леса вернулись и вскоре вновь примутся за прежнее вредное озорство. Только лежа в своей последней берлоге, в добрых тридцати милях от занятого новоприбывшими места, и чувствуя себя на заре каждого следующего дня хуже, чем на закате предыдущего, он пришел к твердому убеждению, что Древнее Племя наконец изыскало действенную пагубу: яд.

На этот раз он шел не за тем, чтобы отомстить за пустячную рану – он шел бесследно уничтожить врагов, пока их яд не успел доконать его. и в дороге мысли исчезли. Осталась лишь багровая ярость, монотонное поскрипыванье заржавленной штуки у него на темени – расположившейся меж ушей вращающейся штуки, которая когда-то делала свое дело в приятной тишине, – да пугающе обострившееся обоняние, которое безошибочно вело его к лагерю трех пилигримов.

Медведь, которого по-настоящему звали не Мьяром, а совершенно иначе, продирался через лес точно некое подвижное сооружение, косматая башня с красновато-коричневыми глазками. В этих глазах тлело безумие и жар лихорадки. Огромная голова, одетая гирляндой сломанных веток и облетевшей хвои, безостановочно вертелась из стороны в сторону. То и дело раздавался приглушенный акустический взрыв – АП-ЧХИ! – зверь чихал, и из мокрых ноздрей летели тучи корчащихся белых паразитов. Лапы, вооруженные трехфутовыми кривыми когтями, раздирали древесные стволы. Он шел, поднявшись на дыбы, продавливая в мягкой черной почве под деревьями глубокие следы. От него едко пахло свежей смолой и застарелым закисшим дерьмом.

Штука у него на макушке жужжала и поскрипывала, поскрипывала и жужжала.

Курс медведя оставался почти неизменным: прямая, которая должна была привести к становищу тех, кто дерзнул вернуться в его лес, кто посмел с недавних пор наполнить его голову тягостной, неведомой, мучительной болью. Древнее ли это племя, новое ли, оно погибнет. Порой, завидев сухое дерево, он довольно далеко отклонялся от прямой дороги, чтобы повалить мертвый ствол. Оглушительный треск падения – сухой, взрывной – тешил зверя; когда в конце концов дерево во всю свою прогнившую длину растягивалось на лесной подстилке или застревало, привалясь к одному из своих сородичей, медведь спешил дальше в наклонно падающих полосах солнечного света, помутневшего от носившейся в воздухе древесной пыли.

Двумя днями раньше Эдди Дийн вновь занялся резьбой по дереву. В последний раз он пробовал что-то вырезать, когда ему было двенадцать. Эдди помнил, что в свое время любил и, кажется, неплохо умел резать по дереву. Помнить последнюю подробность наверняка молодой человек не мог, но на то, что память его не подводит, указывало по меньшей мере одно обстоятельство: Генри, его старший брат, видеть не мог Эдди за этим занятием.

"Ага, – говорил обычно Генри, – гляньте-ка на нашего маменькина сыночка. Что сегодня мастерим, тютя? Домик для куколки? Ночной горшочек для своей писюльки-масюльки? Утеньки, какой СИМПОМПОНЧИК!"

Генри никогда ничего не запрещал Эдди открытым текстом; он никогда не подходил к братишке и не говорил без обиняков: "Будь добр, брось это, браток. Понимаешь, больно здорово у тебя выходит, а мне нож вострый, когда у тебя что-нибудь здорово выходит. Потому что, видишь ли, это у меня все должно получаться на-ять. У меня. У Генри Дийна. А стало быть, вот что я, пожалуй, сделаю, брат мой: начну-ка я тебя за определенные вещи подымать на смех. Я не буду говорить напрямик "не делай так, это меня раздражает", а то еще подумают, будто я – ну, ты понимаешь – с прибабахом. Но дразниться-то можно, ведь старшие братья всегда дразнятся, верно? Это ведь часть образа. Я буду дразнить тебя, доводить и обсмеивать, пока ты просто-напросто не бросишь это б***ство на х**! Хорэ? Нет возражений?"

На самом-то деле возражения у Эдди были, но в семействе Дийн все обычно выходило так, как хотелось Генри. И до самых недавних пор казалось, что это правильно – не хорошо, а правильно. Тут, если только вы въезжаете, есть небольшое, но ключевое отличие. Правильным такое положение вещей казалось по двум причинам. Одна лежала на поверхности, вторая – под спудом, в глубине. Видимая причина заключалась в том, что пока миссис Дийн была на работе, Генри должен был Приглядывать за Эдди. Приглядывать приходилось беспрерывно, поскольку (если только вы въезжаете) когда-то существовала и сестра Дийн.

Останься она в живых, она была бы на четыре года старше Эдди и на четыре года моложе Генри, но в том-то, видите ли, и штука, что в живых она не осталась. Когда Эдди было два года, ее сбил пьяный водитель. Это случилось, когда она стояла на тротуаре и смотрела, как играют в классики.

Иногда, слушая Мела Аллена, ведущего прямой репортаж по каналу "Янки Бейсбол", маленький Эдди думал о сестре. После чьего-нибудь мощного, поистине пушечного удара Мел зычно гаркал: "Елы-палы, да парень вышиб из него все, что только можно! ДО СКОРЫХ ВСТРЕЧ!" Ну, что ж, и тот пьянчуга вышиб из Селины Дийн все, что только можно, елы-палы, до скорых встреч. Ныне Селина пребывала в заоблачных высях, на необъятной верхней палубе небес, и случилось это не потому, что Селина Дийн уродилась невезучей, и не потому, что штат Нью-Йорк даже после третьего "В СОСТОЯНИИ АЛКОГОЛЬНОГО ОПЬЯНЕНИЯ" решил не херить водительские права сбившего ее пьяного хера, и даже не потому, что Всевышний нагнулся подобрать земляной орешек; это случилось потому (как частенько втолковывала сыновьям миссис Дийн), что некому было Приглядеть за Селиной.

Делом Генри было постараться, чтобы Эдди чаша сия минула раз и навсегда. Вот в чем состояла его работа, и он с ней справлялся, но это давалось, мягко говоря, нелегко – тут мнения Генри и миссис Дийн совпадали. И мать, и брат постоянно напоминали Эдди, скольким Генри пожертвовал, чтобы уберечь Эдди от пьяных за рулем, грабителей, наркоманов и, очень может быть, даже от злобных пришельцев, которые, возможно, крейсируют поблизости от пресловутой верхней палубы и в любой момент могут решить спуститься на атомных реактивных лыжах со своей летающей тарелки, чтобы утащить какого-нибудь карапуза вроде Эдди Дийна. А значит, очень нехорошо заставлять Генри, и без того издерганного такой страшной ответственностью, нервничать еще сильнее. И если Эдди делал что-то и впрямь заставлявшее Генри нервничать еще сильнее, ему следовало немедля бросить свое занятие, тем самым вознаграждая брата за все то время, что тот потратил, Приглядывая за Эдди. Если думать об этом так, становилось понятно: делать что бы то ни было лучше, чем может Генри, некрасиво.

Затем, существовала и глубинная (можно сказать, "мир-под-мирная") причина – более веская, поскольку о ней совершенно невозможно было сказать вслух: Эдди не мог позволить себе быть лучше Генри почти ни в чем, ибо Генри почти ни на что не годился. только Приглядывать за Эдди, разумеется.

Генри учил Эдди играть в баскетбол на спортплощадке неподалеку от многоэтажки, в которой они жили, – было это на бетонной окраине, где на горизонте миражами высились башни Манхэттена и царствовало пособие по безработице. Эдди был восемью годами моложе Генри и куда меньше, однако намного проворнее. У него было врожденное чувство игры; стоило мальчугану с мячом в руках очутиться на покрытом трещинами, холмистом бетоне площадки, как начинало казаться, будто тактика игры шипит и пузырится в его нервных окончаниях. Эдди был проворнее брата, но это бы полбеды. Беда заключалась в том, что он был лучше Генри. Если бы Эдди не понял этого по результатам баскетбольных дуэлей, которые они с Генри порой утраивали, то обо всем догадался бы по грозовым взглядам и сильным тычкам в плечо, какими Генри нередко оделял его после, по дороге домой. Предполагалось, что тычки эти шуточные ("Кто не спрятался, я не виноват!" – радостно выкрикивал Генри, и бац, бац! кулаком с выставленной костяшкой в бицепс Эдди), но они вовсе не походили на шутку. Они походили на предостережение. Словно Генри таким манером говорил: "Когда ведешь мяч к корзине, братан, лучше не обводи меня, не выставляй дураком. Лучше не забывай: Я ЗА ТОБОЙ ПРИГЛЯДЫВАЮ".

То же было справедливо в отношении чтения. бейсбола. штандера. математики. даже прыгалок, игры девчачьей. Все это Эдди делал (или мог сделать) лучше – тайна, которую следовало сохранить любой ценой. Потому, что Эдди был младшим. Потому, что Генри Приглядывал За Ним. Но важнейшая составляющая этой скрытой от постороннего глаза причины была одновременно и простейшей: все это надлежало держать в секрете потому, что Эдди боготворил своего старшего брата Генри.

Два дня назад Сюзанна свежевала кролика, Роланд затевал ужин, а Эдди тем временем бродил по лесу чуть южнее лагеря. И на свежем пне увидел занятный вырост. Эдди захлестнуло странное ощущение (он полагал, что именно это и называется deja vu, и он обнаружил, что не отрывает пристального взгляда от торчащего отростка, похожего на халтурно сделанную дверную ручку. Молодой человек смутно сознавал, что во рту у него пересохло.

Несколькими секундами позже Эдди понял, что смотрит на торчащий из пня отросток, а думает про двор за домом, где они с Генри жили, – об ощущении нагретого солнцем цемента под своим задом и обо все перешибающем аромате отбросов, наплывающем с помойки в переулке за углом. В этом воспоминании в левой руке Эдди держал деревяшку, а в правой – кривой нож из ящика у раковины. Торчащий из пня отросток напомнил Эдди о кратком периоде страстной влюбленности в резьбу по дереву. Просто память об этом кусочке жизни Эдди была похоронена так глубоко, что сперва молодой человек не сообразил, в чем дело.

Больше всего Эдди любил в резьбе по дереву момент видения, наступавший даже раньше, чем начнешь работать. Иногда вы видели легковушку или грузовик. Иногда – собаку или кошку. Однажды, припомнил Эдди, в деревяшке проступило лицо идола, страшноватого, вырубленного из цельной глыбы идола с острова Пасхи – такого Эдди видел в школе, в одном из номеров "Нэшнл Джиогрэфикс". Та фигурка вышла неплохо. Суть игры, ее азарт состояли в том, чтобы выяснить, какую же часть увиденного можно вызволить из дерева, не сломав. Добыть вещицу целиком никогда не получалось, но, действуя крайне осторожно и аккуратно, порой удавалось извлечь немало.

В шишке на боку пня что-то было. Эдди подумал, что ножом Роланда, пожалуй, сможет освободить довольно много. Таким острым, таким удобным резцом ему никогда еще не приходилось работать.

В дереве что-то терпеливо дожидалось, чтобы кто-нибудь – кто-нибудь вроде Эдди! – пришел дать ему волю. Освободить.

"О, гляньте-ка на нашего маменькиного сынка! Что сегодня мастерим, тютя? Домик для куколки? Ночной горшочек для своей писюльки-масюльки? Рогатку, чтоб можно было прикидываться, будто охотишься на кролей, как большие пацаны? О-о-о. какая ПГЕЛЕСТЬ!"

Эдди обуял стыд, ощущение, что он совершает нечто дурное; его затопило острое сознание того, что это – тайна, которую должно сохранить любой ценой. а потом он – в который раз – вспомнил, что Генри Дийн, превратившийся со временем в великого мудреца и выдающегося торчка, мертв. Осознание этого факта все еще не утратило способности заставать Эдди врасплох, оно продолжало задевать за живое, заставляя когда горевать, когда злиться, а порой испытывать чувство вины. В этот день, за два дня до того, как из зеленых коридоров леса вырвался разъяренный медведь-исполин, оно поразило молодого человека наиудивительнейшим образом. Эдди почувствовал облегчение и окрыляющую радость.

Он был свободен.

Осторожно прорезая древесину вокруг основания шишки ножом, позаимствованным у Роланда, Эдди отделил вырост от пня, вернулся с ним на прежнее место и уселся под деревом, вертя деревяшку в руках. Он смотрел не на нее, он смотрел в нее.

Сюзанна закончила возиться с кроликом. Мясо отправилось в горшок над костром; шкурку она растянула между двух палок, привязав сыромятным шнуром, мотки которого хранились в кошеле Роланда. Позднее, после вечерней трапезы, Эдди возьмется выделывать эту шкурку начисто. Опираясь на руки, Сюзанна без труда заскользила туда, где, привалясь к высокой старой сосне, сидел Эдди. Роланд у костра крошил в горшок какие-то загадочные – и без сомнения восхитительные – лесные травы.

– Что поделываем, Эдди?

Эдди обнаружил, что сдерживает нелепое стремление спрятать деревяшку за спину.

– Да так, ничего, – сказал он. – Вот подумал. ну. может, вырезать что-нибудь. – Он помолчал, потом прибавил: – Правда, я по этой части не большой мастак. – Говорил он так, словно старался убедить Сюзанну.

Сюзанна озадаченно взглянула на Эдди. Она, казалось, совсем уже собралась что-то сказать, но мгновение спустя просто пожала плечами и удалилась, оставив Эдди в покое. Она понятия не имела, отчего юноша словно бы стыдился потратить немного времени на резьбу (ее-то отец только и делал, что резал да строгал), но полагала: если это требует отдельного разговора, то в свое время Эдди такой разговор заведет.

Эдди понимал, что чувствовать себя виноватым бессмысленно и глупо, но при этом сознавал: ему удобнее работать, когда он в лагере один. Похоже, старые привычки иногда отмирают очень неохотно. Победа над героином, оказывается, сущие пустяки по сравнению с победой над своим детством.

Эдди неожиданно для себя обнаружил, что, когда Роланд с Сюзанной покидают лагерь ради охоты, упражнений в стрельбе или весьма своеобразных уроков стрелка, он трудится над своим куском дерева на удивление споро и со все возрастающим наслаждением. Да, там, внутри, кое-что было, тут Эдди не ошибся. Предмет простых очертаний, и нож Роланда вызволял его с пугающей легкостью. Эдди думал извлечь эту нехитрую штуку из деревяшки почти целиком, а значит, праща действительно могла стать настоящим оружием. Может, она и не шла ни в какое сравнение с большими револьверами Роланда – пусть, все равно это было нечто, сделанное собственными руками Эдди. Что-то свое. И эта мысль очень радовала юношу.

Он не услышал испуганного карканья первых поднявшихся в небо ворон. Он уже представлял себе – предвкушал – как в очень скором времени, возможно, увидит дерево с плененным в нем луком.

Эдди услышал приближение медведя раньше Роланда и Сюзанны, но ненамного: молодого человека сковывало глубокое оцепенение, порожденное той сосредоточенностью, что сопутствует творческому порыву в миг, когда тот наиболее мощен и сладостен. Почти всю жизнь Эдди такие порывы подавлял, и этот завладел им безраздельно. Эдди стал добровольным узником.

Из этого оцепенения его вырвал не треск падающих деревьев, а короткий гром револьверного выстрела на юге. Улыбаясь, Эдди поднял голову и обсыпанной опилками рукой откинул волосы со лба. Он сидел, привалясь к высокой сосне, на поляне, ставшей их домом, в скрещенье ложащихся на лицо лучей зелено-золотого лесного света, и был в эту минуту действительно красив – молодой человек с непокорными темными волосами, которые все время норовили рассыпаться по высокому лбу; молодой человек с энергичным подвижным ртом и светло-карими глазами.

Его взгляд на мгновение перекочевал ко второму револьверу Роланда, свисавшему на ремне с ближней ветки, и Эдди вдруг обнаружил, что с любопытством размышляет над тем, давно ли Роланд перестал уходить куда бы то ни было без того, чтобы у него на боку не висел хоть один из его легендарных револьверов. Этот вопрос привел Эдди к двум другим.

Сколько ему лет, этому человеку, выдернувшему их с Сюзанной из родного мира и родных когда? И, что более существенно, что с этим человеком творится?

Сюзанна обещала затронуть эту тему. если отстреляется хорошо и если от общения с ней шерсть у Роланда не встанет дыбом. Эдди не думал, что Роланд сразу же выложит все как на духу, но пришла пора дать долговязому уроду понять: они знают, что что-то неладно.

– Захочет Господь – будет вода, – проговорил Эдди, возвращаясь к своему занятию. На губах у него играла едва заметная улыбочка. Они с Сюзанной уже нахватались присказок от Роланда. а он – от них. Почти как если бы они были половинками единого целого.

В чаще неподалеку повалилось дерево, и Эдди мигом вскочил, с наполовину вырезанной пращой в одной руке и ножом Роланда – в другой. Молодой человек наконец насторожился и с колотящимся сердцем уставился через поляну туда, откуда донесся шум. Что-то приближалось. Теперь-то Эдди было слышно, как оно шумно, по-хозяйски ломится сквозь кусты, и он с горечью подивился, что заметил это так поздно. В далеком уголке его сознания тоненький голосок пропищал: поделом тебе. Не делай ничего лучше Генри, не трепли брату нервы.

С прерывистым надсадным треском упало еще одно дерево. Эдди, смотревший в проход, образованный неровным строем высоких елей, увидел, как в неподвижный воздух поднялось облако древесной пыли. Существо, повинное в появлении этого облака, вдруг заревело – свирепо, так, что кровь стыла в жилах.

Здоровущий, сука, кто он ни есть.

Бросив деревяшку на землю, Эдди метнул нож Роланда в дерево, росшее в пятнадцати футах слева. Нож сделал в воздухе двойное сальто и, задрожав, вонзился в ствол по середину лезвия. Эдди протянул руку к ветке, на которой висела кобура стрелка, выхватил револьвер и взвел курок.

Остаться или дать тягу?

Но молодой человек обнаружил, что больше не может позволить себе роскошь решать этот вопрос. Тварь была не только огромной, но и быстрой, и бежать было поздно. В проходе между деревьями с северной стороны поляны, куда он смотрел, ему начали открываться исполинские очертания – силуэт, поспорить вышиною с которым могли лишь самые высокие деревья. Гигант тяжело и неуклюже шел прямо на юношу. Взгляд чудовища уперся в Эдди Дийна, и оно вновь заревело.

– Мама родная, шиздец, – прошептал Эдди, когда очередное дерево согнулось, выстрелило, точно пушка, и с громким треском рухнуло на лесную подстилку, подняв облако пыли и сухой хвои. Теперь зверь – медведь ростом с Кинг-Конга – ломая сучья, надвигался на поляну. Земля дрожала у него под ногами.

"Что будешь делать, Эдди? – внезапно спросил Роланд. – Думай! Это единственное преимущество, какое есть у тебя перед оным зверем. Что ты будешь делать?"

Что оного зверя удастся убить, Эдди не думал. Из базуки – может быть, но из стрелкова сорок пятого калибра – нет. Можно было бы убежать, но ему отчего-то казалось, что наступающий на поляну зверь при желании способен проявить изрядное проворство. Эдди догадывался, что вероятность окончить жизнь раздавленным в лепешку пятой медведя-великана составляет добрых пятьдесят процентов.

Так на что решиться? Остаться и стрелять или бежать отсюда как угорелому?

Эдди пришло в голову, что есть и третий вариант: можно взобраться наверх.

Он повернулся к дереву, о которое опирался спиной. Это была огромная вековая сосна, бесспорно, самое высокое дерево в этой части леса. Ее первая ветвь развернула свой зеленый перистый веер в восьми футах от земли. Эдди снял револьвер с курка, сунул за пояс штанов, подпрыгнул, ухватился за ветку и лихорадочно подтянулся. За его спиной вновь зычно взревел ворвавшийся на поляну медведь.

Молодой человек так или иначе непременно стал бы его добычей, и висеть бы тогда кишкам Эдди Дийна веселыми яркими нитями на нижних ветвях сосны, если бы в этот миг медведь опять не расчихался. Подняв на месте бывшего костра черную тучу пепла, зверь замер, согнувшись чуть ли не вдвое и уперев передние лапищи в огромные ляжки, отчего на мгновение сделался похож на старика в шубе – на простуженного старика. Он чихал и чихал – АП-ЧХИ! АП-ЧХИ! АП-ЧХИ! – и от его морды летели мириады паразитов. Горячая струя мочи била между лап в кострище, с шипением размывая россыпь угольков.

Не тратя попусту дарованные ему несколько дополнительных решающих секунд, Эдди с обезьяньим проворством взлетел на сосну, остановившись лишь раз, чтобы убедиться, что револьвер по-прежнему крепко сидит за поясом его штанов. Эдди владел ужас; он уже наполовину убедил себя, что погибнет (чего же и ждать, когда рядом нету Генри, который бы Приглядывал за ним), – и все равно в голове у юноши клокотал безумный смех.

"Положение безвыходное, – подумал Эдди. – Не хило, а, фанаты? Загнан на дерево Медведзиллой".

Тварь снова подняла голову – солнце короткими ослепительными вспышками заиграло на вращающейся штуке меж ее ушей – и атаковала дерево Эдди. Высоко занеся лапу, медведь ударил, намереваясь сшибить молодого человека с сосны, как шишку. Эдди перемахнул на следующий сук. В тот же миг огромная лапа переломила ветку, на которой он только что стоял, пропоров и сорвав с Эдди ботинок. Ошметки разодранного надвое башмака отлетели прочь.

"Ничего-ничего, все нормально, – думал Эдди. – Если хочешь, братец Медведь, забери оба. Чертовы штиблеты все равно давно сносились".

Медведь заревел и хлестнул по дереву, оставив в древней коре глубокие раны, из которых потекла прозрачная живица. Эдди, не останавливаясь, судорожно карабкался вверх по редеющим ветвям. Осмелившись мельком глянуть вниз, он уперся взглядом прямо в мутные глаза медведя. Фоном для запрокинутой головы зверя служила поляна, превратившаяся в мишень с грязным пятном раскиданного кострища вместо яблочка.

– Промахнулся, гнида косма. – начал молодой человек, и тут медведь, не опуская головы, чтобы видеть Эдди, чихнул. Эдди немедленно залило горячей слизью, замешанной на тысячах белых червячков. Они отчаянно извивались у него на руках, на рубахе, на шее и на лице.

Пронзительно вскрикнув от неожиданности и отвращения, Эдди принялся прочищать глаза и рот, потерял равновесие и едва успел вовремя зацепиться сгибом руки за соседнюю ветку. Удерживаясь таким образом, он отряхивался, ожесточенно, всей пятерней, стирая с себя как можно больше кишащей червями густой мокроты.

Медведь взревел и снова ударил по дереву. Сосна раскачивалась, словно мачта в шторм. но новые царапины появились по меньшей мере семью футами ниже той ветки, в которую что было сил упирался ногами Эдди.

Червяки издыхают, понял молодой человек. Должно быть, они начали гибнуть, едва покинув зараженные трясины в теле чудовища. От этой мысли ему немного полегчало, и он опять принялся карабкаться вверх по сосне. Через двенадцать футов Эдди остановился, не рискуя подниматься выше. Ствол сосны, диаметр которого у подножия составлял, вероятно, добрых восемнадцать футов, здесь имел в поперечнике не более восемнадцати дюймов. Эдди распределил свой вес между двумя ветвями, но он чувствовал, как обе они пружинисто гнутся под его тяжестью. Отсюда, с высоты птичьего полета, открывался вид на расстилающийся внизу волнующийся ковер леса и западные предгорья. При иных обстоятельствах этой картиной стоило бы насладиться без спешки.

"Крыша мира, мамочка", – подумал Эдди. Он опять посмотрел вниз, в запрокинутую медвежью морду, и на мгновение все мысли из его головы вытеснило чистейшее изумление.

Из черепа медведя что-то росло – что-то, похожее, с точки зрения Эдди, на маленький радар. Устройство это судорожными рывками поворачивалось, пуская солнечные зайчики, и слышно было, как оно тоненько поскрипывает. Эдди, в свое время успевший сменить несколько старых машин (из тех, что заполняют стоянки для подержанных автомобилей и на ветровом стекле у них шампунем выведено "ДЛЯ ВАС, УМЕЛЬЦЫ!"), подумал, что скрип, издаваемый этим устройством, – это скрип подшипников, которые следует поскорее сменить, не то их заест раз и навсегда.

Медведь протяжно заворчал. Из его пасти густыми хлопьями полезла кишащая червями желтоватая пена. Если до сих пор Эдди не доводилось заглядывать в глаза полному безумию (сам он, не единожды оказывавшийся нос к носу со стервой мирового класса Деттой Уокер, считал иначе), то он смотрел в них сейчас. но, к счастью, чудовищную морду отделяло от него добрых тридцать футов, да и смертоносные когти при всем старании футов пятнадцать не доставали до его подошв. И в отличие от деревьев, на которых медведь срывал свою злобу по дороге на поляну, эта сосна сухой не была.

– Безнадега, милок, мексиканская ничья, – пропыхтел Эдди. Он утер потный лоб липкой от смолы рукой и стряхнул грязь вниз, в морду страшилищу.

Тогда существо, которое люди Древнего Племени звали Мьяром, громадными лапами обхватило дерево и затрясло. Сосна заходила из стороны в сторону, как маятник. Вцепившись в ствол и зажмурившись так, что глаза превратились в угрюмые щелки, Эдди держался изо всех сил.

У края поляны Роланд внезапно остановился. Восседавшая у него на плечах Сюзанна, не веря своим глазам, уставилась на открытое пространство. На другой стороне прогалины, у подножия дерева, под которым они три четверти часа назад оставили Эдди, стоял зверь. Сквозь полог ветвей и темно-зеленой хвои Сюзанна видела его туловище лишь мельком. Возле ступни чудовища лежала вторая портупея Роланда. Сюзанна увидела, что кобура пуста.

– Боже мой, – пробормотала она.

Испустив надсадный, по-бабьи визгливый рев, в котором звучала горькая жалоба, медведь затряс дерево. Ветви заметались, точно под сильным ветром. Взгляд Сюзанны скользнул вверх, и у макушки сосны она увидела темную фигурку. Эдди цеплялся за ствол ходившего ходуном дерева. У нее на глазах рука молодого человека сорвалась и исступленно зашарила по воздуху в поисках опоры.

– Что будем делать? – крикнула Сюзанна Роланду. – Он щас стряхнет его! Что будем делать?

Роланд попытался задуматься над этим, но то странное чувство, которое теперь не покидало его ни на минуту, вернулось, словно бы еще сильнее обостренное напряжением. Стрелку казалось, что в его черепной коробке поселились два человека, каждый – со своим набором воспоминаний. Когда эти двое затевали спор и каждый настаивал на том, что именно его воспоминания подлинные, Роланду казалось, что его раздирают надвое. Он сделал отчаянное усилие соединить эти половинки и преуспел. по крайней мере, временно.

– Это один из Двенадцати! – прокричал он. – Один из Стражей! Должен быть! Но я думал, они.

Медведь опять рявкнул, глядя вверх, на Эдди, и принялся лупить по сосне, как энергичный напористый боксер. Ветки с хрустом ломались и сыпались вниз, в беспорядке устилая землю вокруг великана.

– Что? – пронзительно крикнула Сюзанна. – Что ты не договорил?

Роланд закрыл глаза. В голове у него какой-то голос громко воскликнул: "Мальчика звали Джейк!" В ответ загорланил другой голос: "Не было никакого мальчика! Не было никакого мальчишки, и ты это знаешь!"

"Пошли вон, оба!" – мысленно огрызнулся стрелок и крикнул:

– Стреляй в него! Стреляй ему в зад, Сюзанна! Он развернется и бросится на нас! Тогда ищи у него на голове одну штуку! Это.

Медведь опять обиженно заревел. Он бросил лупить по сосне и, возвращаясь к прежней тактике, затряс дерево. У вершины послышались зловещие скрип и треск.

В минуту относительного затишья Роланд крикнул:

– Я думаю, это что-то вроде шапочки! Маленькая стальная шапочка! Стреляй по ней, Сюзанна! Да не промажь!

Сюзанну вдруг объял ужас; ужас и, что явилось для нее полнейшей неожиданностью, иное чувство – невыносимого одиночества.

– Нет! Я промахнусь! Стреляй ты, Роланд! – Она неловкими пальцами потащила револьвер из кобуры, чтобы отдать его стрелку.

– Не могу! – проорал Роланд. – Угол плохой! Это должна сделать ты, Сюзанна! Вот настоящее испытание, и лучше бы ты его выдержала!

– Роланд.

– Он собирается обломать верхушку! – рявкнул в ответ стрелок. – Ты что, не видишь?

Сюзанна посмотрела на револьвер в своей руке. Поглядела через поляну на гигантского медведя в облаке летящих во все стороны зеленых иголок. На Эдди, качавшегося из стороны в сторону, будто стрелка метронома. Вероятно, у него был второй револьвер Роланда, но Сюзанна понимала, что молодому человеку им никак не воспользоваться – медведь неминуемо стряхнет Эдди с его насеста, как перезрелую сливу. К тому же Эдди мог выстрелить не туда, куда нужно.

Она подняла револьвер. От страха у нее схватило живот.

– Держи меня неподвижно, Роланд, – сказала она. – Иначе.

– Насчет меня не тревожься!

Сюзанна выстрелила дважды, нажимая на спуск плавно, как учил Роланд. Гулкие выстрелы прорезали шум, поднятый трясущим дерево медведем, как резкие щелчки кнута. Она увидела, что обе пули попали в цель и вошли в левую ягодицу медведя меньше чем в двух дюймах одна от другой.

От неожиданности, боли и возмущения зверь завизжал. Из плотной завесы ветвей и хвои появилась громадная лапа. Она шлепнула по больному месту, поднялась, роняя алые капли, и вновь исчезла из вида. Сюзанна представляла себе, как там, наверху, медведь рассматривает окровавленную подушечку этой лапы. Послышался порывистый шелест и треск – медведь развернулся, одновременно наклонясь и опустившись на четвереньки, чтобы развить максимальную скорость. Сюзанна в первый раз увидела морду чудовища, и сердце у нее екнуло: вытянутое рыло в пене, горящие фонари огромных глаз. Косматая голова мотнулась влево. вправо. и остановилась напротив Роланда, который стоял, широко расставив ноги. На плечах у него балансировала Сюзанна Дийн.

С сокрушительным ревом медведь бросился на них.

Скажи свой урок, Сюзанна Дийн, скажи без ошибки.

Медведь бросился на них. Наблюдать за его неуклюжими скачками было все равно, что смотреть на взбесившийся фабричный станок под наброшенным кем-то огромным, побитым молью ковром.

Что-то, похожее на шапочку! На маленькую стальную шапочку!

Сюзанна увидела ее. но эта шапочка напомнила ей не столько шапочку, сколько блюдце радара – значительно более скромную версию того, что студия "Кино-Тон" показывала в документальных фильмах о системе ДРО, надежно защищающей всех до единого от опасности внезапного нападения русских. Она была больше голышей, сбитых Сюзанной с валуна, но больше было и расстояние. Солнце и тень скользили по радару обманчивой рябью.

Не рукой целюсь; та, что целится рукою, забыла лик своего отца.

Я не смогу!

Не рукой стреляю; та, что стреляет рукою, забыла лик своего отца.

Я промажу! Я знаю, что промажу!

Не из револьвера убиваю; та, что убивает из револьвера.

– Стреляй! – взревел Роланд. – Сюзанна, стреляй!

Еще не нажав на спуск, Сюзанна увидела, как пуля, ведомая от дула к мишени ни больше ни меньше, как ее, Сюзанны, искренним и страстным желанием послать эту пулю точно, попадает в цель. Страх как рукой сняло. Осталось лишь глубокое ледяное спокойствие, и Сюзанна успела подумать: "Так вот что он чувствует. Боже мой – как он это выносит?"

– Сердцем убиваю, сволочь, – процедила она сквозь зубы, и грянул выстрел.

Серебристая штуковина крутилась на стальном стержне, всаженном в череп медведя. Пуля Сюзанны ударила точно в центр, и блюдце радара разлетелось на сотню сверкающих кусков. Штырь поглотило синее трескучее пламя, развернувшееся вуалью, которая на мгновение словно бы облепила с боков морду зверя.

Медведь страдальчески взвыл и поднялся на дыбы, наугад молотя по воздуху когтистыми пятернями. Нетвердо ступая, зверь развернулся, описав широкий круг, и замахал лапами, словно решил взлететь. Он опять попытался зареветь, но исторг лишь некий звук сродни тирольским иодлям или вою сирены воздушной тревоги.

– Превосходно. – Голос у Роланда был измученный. – Изрядный выстрел, верный и точный.

– Надо еще стрелять? – с сомнением спросила Сюзанна. Медведь по-прежнему слепо топтался по своему безумному кругу, но теперь всем телом кренился то внутрь него, то вбок. Он наскочил на небольшое деревце, отпрянул, чуть не упал и вновь закружил по поляне.

– Ни к чему, – ответил Роланд. Сюзанна почувствовала, как руки стрелка крепко обхватили ее за талию и приподняли. В следующий миг молодая женщина уже сидела на земле, подобрав под себя культи ног. Дрожащий Эдди медленно и робко спускался с сосны, но Сюзанна его не видела. Она не могла отвести глаз от медведя.

Ей казалось, что киты, которых она когда-то видела в океанариуме близ коннектикутского городка Мистик, были больше – вероятно, намного больше – но такой крупной наземной твари она не видела никогда. И тварь эта явно умирала. Оглушительный рев превратился в поток нежных булькающих звуков, а глаза, хоть и открытые, казались незрячими. Не разбирая дороги, зверь бродил по биваку, наталкиваясь на деревья; перевернул раму с сохнущими на ней шкурами, сровнял с землей маленький шалаш, который Сюзанна делила с Эдди. Ей виден был металлический штырь, возвышающийся на темени медведя. Вокруг штыря тянули вверх щупальца тоненькие струйки дыма, словно ее выстрел поджег мозг чудовища.

Эдди добрался до самой нижней ветви дерева, спасшего ему жизнь, и уселся на нее верхом. Его била дрожь.

– Пресвятая Дева Мария, Матерь Божья, – выговорил он. – Вот он, тут, у меня под носом, а все ж таки не ве.

Медведь вновь резко повернулся в его сторону. Эдди проворно спрыгнул с дерева и кинулся к Роланду и Сюзанне. Медведь не обратил на это внимания; пошатываясь, как пьяный, он медленно двинулся к сосне, былому убежищу Эдди, безуспешно попытался обхватить ее и осел на колени. Теперь стали слышны иные звуки, идущие из медвежьего нутра, – звуки, натолкнувшие Эдди на мысль об огромном моторе, в котором от чрезмерной нагрузки ломается привод.

Чудовище сотрясла судорога; зверь выгнул спину, вскинул передние лапы и в неистовстве всадил когти себе в морду. Брызгая во все стороны, хлынула кишащая червями кровь. Гигант упал – земля так и задрожала – и затих. Медведь, проживший столько удивительных столетий, медведь, которого Древнее Племя величало Мьяр, "мир под миром", издох.

Эдди подхватил Сюзанну, стиснул в объятиях, сцепив липкие руки у нее на пояснице, и крепко поцеловал. Сюзанна потрогала его щеки, коснулась шеи, взъерошила мокрые волосы. Ею владело настойчивое абсурдное желание ощупывать молодого человека до тех пор, пока она полностью не убедится в его реальности.

– Эта медвежуть меня чуть не сцапала, – сказал Эдди. – Я как на взбесившихся каруселях прокатился. Вот это выстрел! Господи Иисусе, Сьюзи! Какой выстрел!

– Надеюсь, первый и последний, – ответила Сюзанна. но какой-то едва слышный голосок в самой середке у нее возразил. Он, этот голосок, намекнул, что она ждет не дождется, когда же представится возможность вновь проделать что-нибудь подобное. И был он, этот голосок, холодным. Холодным и неприветливым.

– Что. – начал Эдди, оборачиваясь к Роланду, но Роланда на прежнем месте уже не было. Он не спеша шел к медведю, который теперь лежал на земле, задрав мохнатые колени. В медведе что-то приглушенно урчало и похрипывало – странные внутренности зверя по инерции продолжали медленно делать свое дело.

Роланд увидел свой нож, глубоко всаженный в дерево неподалеку от покрытого шрамами ветерана, спасшего Эдди жизнь. Стрелок выдернул его и вытер о рубаху из мягкой оленьей кожи, сменившую лохмотья, составлявшие его гардероб, когда их троица покидала взморье. Он стоял над медведем, глядя на него с выражением жалости и удивления.

"Здравствуй, незнакомец, – думал он. – Здравствуй, старый друг. Я никогда не верил в тебя. По-настоящему – не верил. Аллен, наверное, верил, а уж Катберт верил точно, я знаю (Катберт верил во все и вся), но я не витал в облаках и смотрел на вещи трезво. Я полагал, ты – всего лишь детская сказка. очередной ветерок, что гуляет в пустой голове моей старой няньки, дабы в конце концов улизнуть через бормочущий чепуху рот. Ты же все это время был здесь – еще один беженец из минувших времен, такой же, как колонка на постоялом дворе и старые машины под горами. Быть может, Мутанты-Недоумки, поклоняющиеся их поверженным останкам, – последние потомки тех людей, что некогда жили в этом лесу, пока наконец не бежали твоего гнева? Я не знаю этого и никогда не узнаю. но мне кажется, это так. Да. Потом явился я со своими друзьями – беспощадными новыми друзьями, которые мало-помалу становятся так похожи на моих беспощадных старых друзей. Мы пришли, прядь за губительной прядью свивая колдовскую нить, заключая в ее магический круг и себя, и все, чего бы мы ни коснулись. и вот ты лежишь у наших ног. Мир вновь сдвинулся с места, но на сей раз, дружище, не прихватил тебя с собой".

Тело чудовища еще излучало сильный болезненный жар. Паразиты полчищами покидали пасть и бахромчатые ноздри медведя, но почти мгновенно умирали. По обе стороны косматой головы росли восковой белизны горки крошечных тел.

Медленно приблизился Эдди. Теперь он нес Сюзанну, как матери носят младенцев – на бедре.

– Что это было, Роланд? Ты знаешь?

– По-моему, он назвал его Стражем, – сказала Сюзанна.

– Да, – от изумления Роланд едва ворочал языком. – Я-то думал, никого из них не осталось, не должно было остаться. если, конечно, они существовали не только в сказках да небылицах.

– Кто бы он ни был, крыша у него съехала напрочь, – заметил Эдди.

По губам Роланда скользнула едва заметная улыбка.

– Проживи две или три тысячи лет, и у тебя крыша напрочь съедет.

– Две или три тысячи. Господи Иисусе!

Сюзанна вмешалась:

– Значит, медведь? Да неужели! А это что? – Она показывала на толстую заднюю лапу зверя, где было прикреплено что-то, с виду напоминавшее квадратную металлическую бирку. Бирка почти заросла жесткой спутанной шерстью, но послеполуденное солнце обнаружило ее, обозначив поверхность из нержавеющей стали одной-единственной крохотной ослепительной звездочкой.

Эдди опустился на колени и нерешительно потянулся к бирке, сознавая, что из утробы поверженного исполина все еще несутся странное пощелкиванье и стрекот. Он посмотрел на Роланда.

– Валяй, – разрешил стрелок. – Он готов.

Эдди отвел в сторону клок шерсти и наклонился поближе. В металле были оттиснуты слова. Надписи сильно пострадали от времени, но Эдди обнаружил, что, приложив небольшие усилия, может их прочесть.

"НОРТ-СЕНТРАЛ ПОЗИТРОНИКС, ЛТД."

Грэнит-сити

Северо-восточный коридор

Разработка 4 СТРАЖ

Cерия # АА 24123 СХ 755431297 L 14

Тип\вид МЕДВЕДЬ

ШАРДИК

***ЗНП*** СУБЪЯДЕРНЫЕ ЯЧЕЙКИ ЗАМЕНЕ НЕ ПОДЛЕЖАТ ***ЗНП***

– Вот те раз, эта штука – робот, – негромко вымолвил Эдди.

– Не может быть, – сказала Сюзанна. – Когда я попала в него, у него потекла кровь.

– Может, и так, только у обычных заурядных медведей радары из башки не торчат. И, насколько мне известно, обыкновенные заурядные медведи не доживают до двух или трех ты. – Эдди внезапно осекся, глядя на Роланда. Когда молодой человек вновь заговорил, в его голосе слышалось отвращение: – Роланд, что ты делаешь?

Роланд не ответил – да отвечать и не требовалось. Что он делает, было совершенно ясно: стрелок ножом выковыривал медведю глаз. Завершив эту хирургическую операцию, проделанную быстро, ловко и аккуратно, Роланд мгновение удерживал сочащийся липкой влагой бурый студенистый шар в равновесии на лезвии ножа, затем резким движением стряхнул его в сторону. Из зияющей дыры выбралось еще несколько червяков. Судорожно извиваясь, они попытались сползти с морды зверя вниз и издохли.

Роланд наклонился над глазницей Шардика, могучего медведя-стража, и заглянул внутрь.

– Идите-ка сюда, взгляните, – позвал он. – Я покажу вам чудо наших дней.

– Эдди, спусти меня на землю, – сказала Сюзанна.

Эдди выполнил просьбу, и Сюзанна, опираясь на руки и помогая себе культями ног, проворно двинулась туда, где над широкой, обмякшей медвежьей мордой на корточках сидел стрелок. Эдди, присоединившись к ним, заглянул в просвет между плечами товарищей. Почти целую минуту все трое в сосредоточенном молчании предавались созерцанию; тишину нарушала лишь перебранка ворон, по-прежнему круживших в небе.

Из глазницы вялыми струйками сочилась густая кровь. И все же, увидел Эдди, не одна только кровь. Из раны вытекала и другая жидкость – прозрачная, источающая запах, который ни с чем нельзя было спутать: аромат бананов. А среди хрупкого сплетения белесых волокон, образующих стенки углубления, Эдди разглядел вделанную в живую ткань сетку каких-то жилок. Еще ниже, на дне впадины, то вспыхивала, то гасла алая искра. Она высвечивала крошечную металлическую пластинку, испещренную серебристыми закорючками того, что могло быть только припоем.

– Да это не медведь, а какой-то хренов Сони Плеер, – пробормотал Эдди.

Сюзанна оглянулась:

– Что?

– Ничего. – Он быстро взглянул на Роланда. – Не опасно сунуться внутрь, как думаешь?

Роланд пожал плечами.

– По-моему, нет. Если в этом создании и сидел демон, он изгнан.

Эдди вытянул мизинец и стал медленно опускать его в глазницу, подсознательно настроившись отдернуть палец, если почувствует хоть малейший укол тока. Он коснулся сперва холодеющей мякоти внутри углубления величиной едва ли не с бейсбольный мяч, потом – одной из жилок. Но это была не жилка; это была паутинно-тонкая стальная нить. Эдди убрал палец и увидел, как крохотная алая искорка в последний раз моргнула и погасла навсегда.

– Шардик, – пробормотал Эдди. – Я знаю это имя, но не могу сообразить, откуда. Тебе оно что-нибудь говорит, Сьюзи?

Сюзанна помотала головой.

– Штука в том, что. – Эдди беспомощно рассмеялся. – У меня к нему цепляются кролики. Ну, не маразм?

Роланд встал. В коленях у него что-то звонко хрустнуло, словно грянули два выстрела.

– Нам придется перенести лагерь, – сказал он. – Здесь земля опоганена. Другая поляна, та, куда мы ходим стрелять, будет.

Он сделал шаг, другой, дрожащие ноги подкосились, и стрелок рухнул на колени, сдавив руками клонящуюся долу голову.

Эдди с Сюзанной испуганно переглянулись, и Эдди одним прыжком очутился рядом с Роландом.

– Что с тобой? Роланд, в чем дело?

– Мальчик был, – невнятно и едва слышно пробормотал стрелок. И сразу же, на одном дыхании, глухо проговорил: – Никакого мальчишки не было.

– Роланд? – спросила Сюзанна. Она подползла к стрелку, обвила рукой его плечи и почувствовала, что он дрожит. – Роланд, что?

– Мальчик, – Роланд поднял на нее затуманенный плавающий взор. – Мальчик. Всегда этот мальчик.

– Какой мальчик? – отчаянно завопил Эдди. – Какой мальчик?

– Раз так, идите, – вымолвил стрелок. – Есть и другие миры, не только этот. – И лишился чувств.

Вечером того же дня три пилигрима сидели вокруг громадного костра, который Эдди с Сюзанной развели на поляне, прозванной Эдди тиром. В зимнее время поляна эта, открывающаяся в долину, не годилась бы для стоянки, но сейчас подходила как нельзя лучше. В мире Роланда еще стояло позднее лето.

Над головой чернел высокий свод небес, испещренный, казалось, целыми галактиками. Впереди, почти точно на юге, за рекой тьмы – долиной – Эдди была видна встающая из-за далекого невидимого горизонта Праматерь. Он поглядел на Роланда. Стрелок, нахохлившись, сидел у огня, завернутый, несмотря на теплую ночь и жар костра, в оленьи шкуры. Рядом с ним стояла миска с нетронутой едой, а в руках Роланд бережно держал человеческую кость. Эдди опять устремил взгляд на небо, и ему вспомнилась история, рассказанная им с Сюзанной стрелком в один из тех долгих дней, что они провели в пути, удаляясь от берега моря и пробираясь через предгорья, пока наконец не очутились в этой дремучей чаще, где нашли временное пристанище.

До сотворения мира, рассказывал Роланд, Древняя Звезда и Праматерь, юные и страстные, заключили брачный союз. Потом в один прекрасный день они страшно повздорили. Праматерь (известная в те стародавние времена под своим настоящим именем, Лидия) застигла супруга (прозывавшегося на самом деле Апоном), когда тот крутился подле младой красавицы Кассиопеи. У парочки случился отменный скандал – с тасканьем за волосы, выцарапываньем глаз и битьем посуды. Осколок одного из пущенных разгневанной рукою горшков стал землей, черепок поменьше – луной, уголек же из кухонного очага – солнцем. В конце концов, дабы Лидия с Апоном в своей ярости не уничтожили вселенную прежде, чем та должным образом начнет свое существование, вмешались боги. Дерзкую негодницу Кассиопею, главную виновницу всех бед ("Угу-угу, конечно, всегда виновата женщина", – заметила тут Сюзанна), навечно сослали в звездную колесницу. Однако даже это не разрешило проблему. Лидия горела желанием поп- робовать сызнова наладить семейную жизнь, но гордый Апон заупрямился ("Ага, вали все на мужиков", – проворчал в этом месте повествования Эдди). Посему супруги расстались и ныне с ненавистью и страстной тоской взирают друг на друга через звездное пепелище, плод их разрыва. Лидии и Апона нет уже более трех миллиардов лет, поведал стрелок. Они стали Праматерью и Древней Звездой, севером и югом, изнывающими друг по другу, но ныне чересчур гордыми, чтобы молить о примирении. а Кассиопея сидит в сторонке на своей колеснице, болтает ногами и посмеивается над обоими.

Эдди вздрогнул, испуганный мягким прикосновением к своей руке. Сюзанна.

– Пойдем, – сказала она. – Мы должны его разговорить.

Эдди отнес ее к костру и бережно опустил на землю по правую руку от Роланда. Сам он уселся слева. Роланд посмотрел сперва на Сюзанну, потом на Эдди.

– Как близко ко мне вы сидите, – заметил он. – Как любовники. или тюремщики.

– Тебе пора кое-что нам рассказать, – грудным, чистым и певучим голосом сказала Сюзанна. – Если мы твои товарищи и сподвижники – а хочешь не хочешь, получается вроде бы именно так – то пора начать и обращаться с нами, как с товарищами и сподвижниками. Расскажи нам, что с тобой.

– .и чем мы можем помочь, – закончил Эдди.

Роланд глубоко вздохнул.

– Не знаю, как начать, – сказал он. – У меня так давно не было ни товарищей, ни сподвижников. ни истории, которую я мог бы поведать.

– Начни с медведя, – предложил Эдди.

Сюзанна наклонилась и притронулась к кости, которую Роланд держал в руках. Кость – челюсть человека в черном, Уолтера, – внушала молодой женщине робость, но она все равно притронулась к ней.

– А закончи этим.

– Да. – Роланд поднял кость на уровень глаз, мгновение смотрел на нее, потом бросил обратно к себе на колени. – Никуда не денешься – поговорить о ней нам придется. В ней-то все и дело.

Но сперва речь пошла о медведе.

– Вот какую историю рассказывали мне в детстве, – начал Роланд. – Когда все было еще совсем новенькое, Великие Пращуры – не боги, а люди, владевшие почти божественным знанием, – создали двенадцать Стражей, нести дозор у двенадцати порталов, открывающих проход в наш мир и из него. Мне доводилось слышать, что порталы эти естественного происхождения, как небесные созвездия или бездонная расселина в земле, прозванная у нас Драконовой Могилой за то, что всякий тридцатый или сороковой день оттуда вырывалось великое облако пара. Иные же – одного я помню особенно хорошо: Хэкс, главный повар в замке моего отца, – говорили, будто означенные порталы создала не природа, а сами Великие Пращуры, в те дни еще не вздернувшие себя в петле собственной гордыни и не исчезнувшие с лица земли. Хэкс говаривал, бывало, что сотворение Двенадцати Стражей было последним деянием Великих Пращуров, попыткой искупить великую кривду, причиненную ими друг другу и самой земле.

– Порталы, – задумчиво пробормотал Эдди. – Ты хочешь сказать, двери. Снова-здорово! И что, эти здешние двери открываются в наш со Сьюзи родной мир? Как те, что мы нашли у моря?

– Не знаю, – ответил Роланд. – На всякое мое знание найдется сотня вещей, мне неведомых. Вам – обоим – придется примириться с этим обстоятельством. Вот мы говорим: "мир сдвинулся с места". Когда это произошло, словно огромная волна схлынула, оставляя за собой лишь разор и следы крушения. обломки, порой напоминающие карту.

– А как тебе кажется? Попробуй догадаться! – воскликнул Эдди, и неприкрытая горячность в его голосе сказала стрелку, что даже теперь Эдди до конца не оставил мысли вернуться в свой – и Сюзанны – родной мир.

– Отстань, Эдди, – осадила юношу Сюзанна. – Этот человек догадок не строит.

– Ошибаетесь – иной раз строит, – сказал Роланд, удивив обоих. – Когда ничего более не остается, этот человек порой берется строить догадки. Я отвечу: нет, Эдди. Не думаю – мне не кажется – что у этих порталов много общего с дверьми на морском берегу. Мне не кажется, что они ведут в узнаваемое для нас куда или когда. Думаю, двери на взморье – те, что открывались в мир, откуда родом вы оба, – походили на ось детской ходун-доски. Знаете, что это такое?

– Качели? – спросила Сюзанна, для наглядности покачав рукой.

– Да! – с довольным видом подтвердил Роланд. – Именно. На одном конце качалей.

– Качелей, – поправил Эдди с едва заметной улыбкой.

– Да. На одном конце доски – мое ка. На другом – ка человека в черном, Уолтера. Ось – двери, созданные напряжением противостояния двух судеб. Порталы же чересчур велики и для Уолтера, и для меня, и для нашего маленького братства трех.

– Ты хочешь сказать, – с заминкой проговорила Сюзанна, – что порталы, которые охраняют эти Стражи, находятся вне ка? За пределами ка?

– Я хочу сказать, что мне так кажется. – На освещенном пламенем костра лице стрелка показался и пропал тонкий серп улыбки. – Что таковы мои догадки.

На мгновение он притих, потом подобрал палочку, смел в сторону ковер сосновых иголок и начертил на расчищенной земле:

Вот мир, как, по словам моих наставников, он был устроен в дни моего детства. Крестики суть порталы, кольцом стоящие у его вечных и незыблемых границ. Если провести шесть линий, соединив порталы попарно, вот так.

Он поднял голову.

– Видите, где пересекаются все линии – здесь, в центре?

Эдди почувствовал, что руки и спина у него покрываются гусиной кожей. Во рту у молодого человека вдруг пересохло.

– Это она, Роланд? Это?..

Роланд кивнул. Его изрезанное морщинами лицо было мрачно и серьезно.

– В оном средоточии находится Великий Портал, сиречь Тринадцатые Врата, правящие не только этим – всеми мирами.

Он потыкал палочкой в центр круга.

– Здесь стоит Темная Башня, которую я искал всю свою жизнь.

– У каждых из двенадцати малых врат, – продолжал стрелок, – Великие Пращуры поставили Стража. Ребенком я мог перечислить их всех в стихах, которым меня выучила нянька. и повар Хэкс. но мое детство – достояние далекого прошлого. Конечно, среди них был Медведь. Рыба. Лев. Нетопырь. И Черепаха – важная фигура.

Глядя в звездное небо, стрелок в глубокой задумчивости наморщил лоб. Потом его лицо озарила удивительно радостная улыбка, и он прочел:

ЧЕРЕПАХА-великанша держит Землю на спине,

Неохватная такая – не приснится и во сне!

Мир на панцире качает от утра и до утра,

Мыслью пусть нетороплива, да зато всегда добра.

Обо всяком-каждом помнит, знает всех наперечет,

Оттого-то повсеместно ей и слава, и почет.

Кто клянется, всяк помянет, а иначе веры нет –

Черепаху не обманешь, это знает целый свет.

Все ей мило, все любезно, будь то суша, иль моря,

Или даже пострелята – огольцы как ты и я.

Стрелок озадаченно и смущенно хохотнул.

– Этим стихам меня научил Хэкс. Размешивает, бывало, глазурь для какого-нибудь торта и поет, и нет-нет да сунет мне ложку, глотнуть с краешка капельку сладкого. Диву даешься, что только мы помним, верно? Ну, как бы то ни было, я рос, взрослел и мало-помалу пришел к убеждению, что никаких Стражей нет. Что они скорее символы, чем материя. Похоже, я ошибался.

– Я назвал его роботом, – сказал Эдди, – но на самом деле это был не робот. Сюзанна права – когда подстрелишь робота, единственное, что течет, это машинное масло. Я думаю, Роланд, этот медведь – то, что в моем мире называется "киборг". Существо, которое отчасти машина, а отчасти живая плоть и кровь. Я смотрел одно кино. про кино мы тебе объясняли, да?

Чуть улыбаясь, Роланд кивнул.

– Ну, вот. Кино называлось "Робокоп", и мужик там не больно-то отличался от медведя, которого убила Сюзанна. А почем ты знал, куда ей надо было стрелять?

– Вспомнил старые байки в изложении Хэкса, – ответил Роланд. – Кабы я помнил одну только болтовню своей няньки, быть бы тебе, Эдди, сейчас у медведя в брюхе. Скажи-ка, если в вашем мире ребятенок порой чего-нибудь не понимает, велят ему натянуть "соображальную шапочку"?

– Да, – сказала Сюзанна. – А как же.

– Вот и здесь так говорят, а пошло это присловье с истории о Стражах. Все они якобы носили с собой запасные мозги, да не в голове, а в шапочке. – Стрелок посмотрел на них совершенно затравленными глазами и опять улыбнулся. – Не очень-то она была похожа на шапочку, а?

– Нет, – откликнулся Эдди. – Но сказка ложь, да в ней намек – чтоб спасти наши шкуры, хватило.

– Теперь-то я думаю, что искал одного из Стражей с тех самых пор, как пустился в свое странствие, – продолжал Роланд. – Когда мы разыщем врата, что стерег этот Шардик – хитрость невелика, стоит лишь пройти вспять по его следу, – мы наконец узнаем, куда держать путь. Нужно будет стать к вратам спиной, а затем просто идти вперед, не сворачивая. К центру круга. к Башне.

Эдди открыл рот, чтобы сказать: "Ладно, давайте-ка поговорим об этой Башне и наконец раз и навсегда выясним, что она такое, какой в ней смысл и, самое главное, что с нами произойдет, когда мы туда доберемся" – но мгновенье спустя снова закрыл, не издав ни звука. Час еще не пробил – не время было говорить о Башне сейчас, когда Роланд так явно страдал. Когда лишь искра их костра не давала мраку ночи подступить вплотную.

– Теперь пойдем дальше, – тяжело молвил Роланд. – Я наконец обрел свою дорогу – после стольких долгих лет я отыскал верный путь. но в то же время я, кажется, теряю рассудок. Мое здравомыслие рушится, разваливается, подобно тому, как оползает под ногами крутая насыпь, размытая дождем. Это – наказание мне за то, что допустил гибель мальчика, никогда не существовавшего. И это – тоже ка.

– Что за мальчик, Роланд? – полюбопытствовала Сюзанна.

Роланд быстро взглянул на Эдди.

– И ты не знаешь?

Эдди помотал головой.

– Но я говорил о нем, – сказал Роланд. – Даже бредил им, когда болезнь моя была в разгаре, а сам я – при смерти. – Голос стрелка вдруг поднялся на пол-октавы, и он так здорово передразнил Эдди, что Сюзанна ощутила внутри тугую спиральку суеверного страха: "Если ты не перестанешь болтать про этого проклятущего пацана, Роланд, я заткну тебе пасть твоей же рубахой! Обрыдло про него слушать!" Помнишь такой разговор, Эдди?

Эдди тщательно обдумал вопрос. Пока они с Роландом с великими муками пробирались берегом моря от двери с надписью "НЕВОЛЬНИК" к двери с надписью "ВЛАДЫЧИЦА ТЕНЕЙ", стрелок говорил о тысяче разных вещей и в горячечных монологах упоминал, кажется, тысячу имен – Аллен, Корт, Джейми де Кэрри, Катберт (это имя чаще всех прочих), Хэкс, Мартин (или, возможно, Март, как месяц), Уолтер, Сьюзан; помянул даже какого-то парня с невероятным именем Золтан. Эдди очень устал слушать про всех этих людей, с которыми никогда не был знаком (и вовсе не стремился знакомиться), но, конечно, у Эдди в то время были и свои проблемы – взять хотя бы героиновую абстиненцию или постоянно томившее его чудовищное изнеможение, какое бывает после долгого авиарейса, когда нарушаются все биоритмы организма. Впрочем, справедливости ради следовало признаться: Эдди догадывался, что Роланду его Сказочки С Надломом (про то, как они с Генри вместе росли и вместе стали торчками) опостылели не меньше, чем ему – байки Роланда.

Но он не помнил, чтобы когда-нибудь обещал заткнуть Роланду пасть его же рубахой, если Роланд не перестанет болтать про какого-то там пацана.

– Ничего не припоминаешь? – спросил Роланд. – Совсем ничего?

Да точно ли ничего? А легчайшая неуловимая щекотка, сродни ощущению deja vu, возникшему у Эдди, когда он разглядел пращу, затаившуюся в торчащем из пня куске дерева? Эдди попытался понять, что это за щекочущее чувство, но того как не бывало. Вообще не было, решил Эдди, просто мне очень хотелось, чтобы было – уж больно Роланду худо.

– Нет, – сказал он. – Извини, старина.

– Но я же рассказывал тебе. – Голос Роланда звучал спокойно, но под невозмутимостью тона алой нитью билась и трепетала настойчивость. – Мальчика звали Джейк. Я принес его в жертву – погубил – ради того, чтобы наконец догнать Уолтера и заставить говорить. Я сгубил его под горами. На этот счет Эдди мог высказаться более категорично.

– Ну, может, так оно и было, только рассказывал ты другое. Ты говорил, что пробирался под горами в одиночку, на какой-то раздолбанной дрезине. Пока мы волоклись по взморью, про это ты много говорил, Роланд. Про то, как страшно было одному.

– Я помню. А еще я помню, что рассказывал тебе про мальчика и про то, как он сорвался с эстакады в пропасть. Зазор между этими двумя воспоминаниями и разрывает мой рассудок.

– Ничего не понимаю, – обеспокоенно подала голос Сюзанна.

– А я, – сказал Роланд, – по-моему, только начинаю понимать. – Он подбросил в огонь валежника – в темное небо винтом взвились толстые снопы багряных искр – и вновь устроился на прежнем месте между Эдди и Сюзанной. – Сейчас вы узнаете чистейшую правду, – начал он, – а следом – чистейшую ложь. которая должна быть правдой.

В Прайстауне я купил мула, и когда наконец добрался до Талла, последнего поселка перед пустыней, животное еще было полно сил.

Так стрелок приступил к той части своего длинного повествования, что живописала самые недавние события. Уже знакомый с ее отдельными отрывками Эдди, тем не менее, увлекся до крайности, весь обратясь в слух наравне с Сюзанной, слышавшей историю Роланда впервые. А стрелок говорил и говорил – о заведении, где в уголке шла нескончаемая игра в "глянь-ка"; о тапере по имени Шеб; об Элли – женщине со шрамом на лбу. и о Норте, травоеде, что умер и был воскрешен человеком в черном, вдохнувшим в него некое подобие темной, нечистой жизни. Он поведал им о Сильвии Питтстон – воплощении религиозного безумия и о последней катастрофе, трагическом кровопролитии, когда он, Роланд Стрелок, убил всех до единого мужчин, женщин и детей в поселке.

– Бляха-муха! – тихим потрясенным голосом выдавил Эдди. – Теперь понятно, Роланд, почему у тебя была такая напряженка с патронами.

– Тихо! – оборвала его Сюзанна. – Дай ему закончить!

С тем же бесстрастием, с каким он пересек пустыню, миновав хижину последнего поселенца – молодца с буйной, доходившей почти до пояса рыжей шевелюрой – Роланд продолжил свой рассказ, и Эдди с Сюзанной узнали, что мул в конце концов издох. Даже того, что ручной ворон поселенца, Золтан, выклевал мулу глаза, не утаил стрелок.

Он рассказал о потянувшейся затем веренице долгих дней и коротких ночей в пустыне, о том, как от кострища к кострищу шел по следу Уолтера и как наконец, валясь с ног, полумертвый от обезвоживания, вышел к постоялому двору.

– Там не было ни души. Думаю, этот постоялый двор запустел еще в ту пору, когда оный медведь-великан был новехонек. Я провел там ночь и поспешил дальше. Вот так. а теперь я расскажу вам другую историю.

– Чистейшую ложь, в которой каждое слово, тем не менее, должно быть правдой? – спросила Сюзанна.

Роланд кивнул.

– В этой выдуманной истории – в этой небылице – стрелок по имени Роланд встретил на постоялом дворе мальчика по имени Джейк. Мальчика из вашего мира, из вашего города Нью-Йорка, из когда, лежащего где-то между 1987 годом Эдди и 1963 годом Одетты Холмс.

Эдди нетерпеливо подался вперед.

– А есть в этой истории дверь, Роланд? Дверь, помеченная "МАЛЬЧИК" или как-нибудь в этом роде?

Роланд покачал головой.

– Для мальчика дверью стала смерть. Он шел в школу, когда какой-то человек – человек, которого я посчитал Уолтером, – вытолкнул его на мостовую под колеса автомобиля. Мальчик слышал, как этот человек сказал что-то вроде "Дайте пройти, пропустите меня, я священник". Джейк увидел этого человека – всего лишь на миг – и очутился в моем мире.

Стрелок примолк, глядя в огонь.

– Теперь я хочу ненадолго прервать рассказ о мальчике, который никогда здесь не появлялся, и вернуться к тому, что случилось на самом деле. Согласны?

Молодые люди озадаченно переглянулись, и Эдди жестом изобразил "прошу, любезный мой Альфонс".

– Как я уже сказал, постоялый двор был заброшенным и безлюдным. Однако там отыскалась колонка, которая еще работала. Она помещалась в задней части конюшни, где держат упряжных лошадей. К колонке я вышел по слуху, но нашел бы ее и в том случае, если бы она ничем не нарушала тишины. Я чуял воду, вот в чем штука. Проведши в пустыне довольно времени, перед угрозою скорой смерти от жажды в самом деле оказываешься способен на нечто подобное. Я напился и заснул, а проснувшись, опять напился. Мне хотелось немедля двинуться дальше – страстное желание вновь пуститься в путь было подобно лихорадке. То лекарство, что ты принес мне из своего мира, астин, – великолепное снадобье, Эдди, но есть такие лихорадки, излечить которые не под силу никакому зелью, и меня сжигала одна из них. Я понимал, что телу моему необходим отдых, и все же на то, чтобы задержаться на постоялом дворе хотя бы на ночь, ушла вся моя сила воли, до единой унции. Утром я почувствовал себя отдохнувшим, а потому заново наполнил бурдюки и двинулся в путь. Я не взял с этого постоялого двора ничего, кроме воды. Вот самое главное из того, что произошло в действительности.

Сюзанна заговорила самым рассудительным и приятным тоном в манере Одетты Холмс, на какой была способна:

– Ну, хорошо, это – то, что произошло в действительности. Ты заново наполнил бурдюки и пошел дальше. А теперь доскажи нам историю о том, чего не было.

Стрелок на мгновение положил кость себе на колени, сжал руки в кулаки, странно детским жестом потер глаза, вновь ухватился за кость, словно желая придать себе храбрости, и продолжал:

– Я загипнотизировал мальчика, которого не было. С помощью патрона. Хитрость эту я знаю много лет и почерпнул ее из источника весьма предосудительного, обучившись ей у Мартена, придворного мага моего отца. Мальчик оказался хорошо внушаем. Погрузившись в транс, он поведал мне обстоятельства своей смерти – так, как я описал их вам. Узнавши столько, сколько, как мне казалось, можно было узнать, не нарушив душевного равновесия мальчика или, пуще того, не повредив ему, я приказал Джейку после пробуждения начисто забыть о своей гибели.

– Кто бы возражал, – пробормотал себе под нос Эдди.

Роланд кивнул.

– Поистине, кто? Транс мальчика перешел в естественный сон. Уснул и я. По нашем пробуждении я поведал мальчику, что хочу изловить человека в черном. Он знал, о ком речь: Уолтер тоже останавливался на постоялом дворе. Джейк испугался его и спрятался. Уверен, Уолтер знал, что мальчик там, но ему было на руку притвориться, будто ему невдомек. Он ушел с постоялого двора, мальчика же – настороженную ловушку – оставил.

Я спросил Джейка, есть ли на постоялом дворе съестное. Мне казалось, что должно быть. Мальчик выглядел довольно крепким; снедь же в пустынном климате чудесно сохраняется. У парнишки было немного сушеного мяса, и он сказал, что есть еще погреб. Сам он его не разведывал – боялся. – Стрелок окинул собеседников угрюмым взглядом. – И правильно делал. Еду-то я нашел. но еще я нашел Говорящего Демона.

Эдди большими глазами посмотрел на кость. Оранжевый свет костра плясал на ее древних изгибах и зловещем оскале.

– Говорящего Демона? Ты. имеешь в виду вот это?

– Нет, – ответил стрелок. – Да. И да и нет. Слушай, и ты поймешь.

И Эдди с Сюзанной услышали о коснувшихся слуха стрелка нечеловеческих стонах, что неслись из толщи земли за стенами погреба; о том, как Роланд увидел ручеек песка, бегущий из щели меж древних каменных глыб, слагавших эти стены. О том, как под пронзительные призывы Джейка подняться наверх стрелок приблизился к возникшему в стене отверстию.

Роланд велел демону: говори. и демон заговорил – голосом Элли, женщины со шрамом на лбу, кабатчицы из Талла. "Мимо Свалки иди медленно, стрелок. Пока ты путешествуешь с мальчиком, человек в черном путешествует с твоей душой в кармане".

– Свалки? – переспросила пораженная Сюзанна.

– Да. – Роланд одарил ее внимательным взглядом. – Для тебя это не пустой звук, верно?

– Да. и нет.

Сказано это было с большим колебанием. Роланд догадывался, что отчасти подобная нерешительность проистекает из обыкновеннейшего нежелания говорить о вещах мучительных. Однако главным образом стрелок относил ее на счет стремления Сюзанны не запутывать и без того уже запутанный клубок проблем разговорами о том, чего она в действительности не знает. Он восхищался этим. Восхищался Сюзанной.

– Говори только то, в чем можешь быть уверена, – велел он. – Другого не нужно.

– Хорошо. Детта Уокер знала про Свалку. И постоянно про нее думала. Словцо это просторечное; Детта подцепила его, подслушивая за старшими, когда те усаживались на крылечке попить пивка да вспомнить прежние времена. Означает оно бесплодное, загаженное, бесполезное место. В Свалке – в идее Свалки – для Детты заключалось нечто притягательное. Не спрашивай, что именно; когда-то я, может, и знала, но то было когда-то. Сейчас я этого не знаю. И знать не хочу. Детта стащила у Тети Синьки фарфоровую тарелочку – свадебный подарок моих родителей, – и утащила на Свалку, на свою Свалку, чтобы разбить. Свалкой Детты был гравийный карьер, заполненный отбросами. Помойка. Став постарше, Детта иногда снимала в придорожных закусочных молоденьких мальчишек.

Сюзанна крепко сжала губы и на мгновение понурила голову. Вновь вскинув глаза на собеседников, молодая женщина продолжала:

– Белых мальчишек. Шла с ними на стоянку, в машину, обжималась по-всякому, но давать не давала, крутила динамо. Ноги в руки – и привет. Эти стоянки. они тоже были Свалка. Опасная игра, но молодость, проворство и подлость натуры позволяли Детте пускаться во все тяжкие и наслаждаться. Позднее, в Нью-Йорке, она пристрастилась воровать в магазинах. про это вы знаете. Оба. Она всегда выбирала большие универмаги, торгующие галантереей, – "Мэйси", "Гимбел", "Блумингдэйл" – а крала ерунду, безделушки. И, решив кутнуть таким манером, говорила себе: "Двину-ка я нынче на Свалку. Сопру себе у белых какое-нибудь говно. Потырю какую-нибудь напамять, а потом возьму да раскокаю это паскудство".

Сюзанна умолкла, глядя в огонь. Губы у нее дрожали. Когда она вновь оторвала взгляд от костра, Роланд и Эдди увидели, что в глазах молодой женщины стоят слезы.

– Не купитесь на то, что я реву. Я все помню – и что я делала, и с каким наслаждением. Наверное, я плачу потому, что знаю – при соответствующем стечении обстоятельств я бы опять взялась за старое.

Казалось, Роланд заново обрел малую толику прежней невозмутимости, свойственного ему непостижимого самообладания.

– У меня на родине, Сюзанна, говаривали так: "Умному вору во всякую пору благоденствие".

– По-моему, стянуть пригоршню бранзулеток большого ума не надо, – отрезала она.

– Тебя хоть раз изловили?

– Нет.

Стрелок развел руками, словно говоря: "То-то и оно".

– Выходит, для Детты Уокер Свалкой была всякая параша? – спросил Эдди. – Поганые ситуевины, поганые моменты, всякая грязь? Так или нет? Потому как по-моему, что-то тут не то.

– Грязь. и блаженство. Яркие мгновения жизни. в те минуты она. она придумывала себя заново – наверное, можно так сказать. Впечатляющие мгновения. но бесплодные, потраченные впустую. Загубленные. Впрочем, все это не имеет отношения к призрачному мальчику Роланда, не так ли?

– Быть может, нет, – сказал Роланд. – Видите ли, и в моем мире тоже существовала Свалка. И у нас это словечко тоже было просторечным. Да и толковалось весьма похоже.

– Что оно означало для тебя и твоих друзей? – спросил Эдди.

– Смысл его слегка менялся сообразно обстоятельствам. "Свалкой" могли назвать кучу отбросов. Или бордель. Или притон, куда ходят играть на деньги или жевать бес-траву. Однако самое распространенное, самое обычное значение этого словечка, какое я знаю, – оно же и самое простое.

Стрелок посмотрел на своих собеседников.

– Свалка – место запущенное и необитаемое, – сказал он. – Свалка – это. это бесплодные земли.

15

Теперь дров в костер подбросила Сюзанна. На юге ослепительно и ровно горела Праматерь. Из усвоенного в школе Сюзанна знала, что это значит: Праматерь – не звезда, а планета. "Венера? – подивилась она. – Или солнечная система, частью которой является этот мир, – иная, как и все прочее?"

Сюзанну вновь захлестнуло уже знакомое ощущение нереальности происходящего – ощущение, что это непременно должен быть сон.

– Продолжай, – попросила она. – Что произошло после того, как голос предостерег тебя насчет Свалки и мальчугана?

– Я поступил, как меня учили поступать, если со мной когда-нибудь случится нечто подобное: ударил кулаком в дыру, откуда сыпался песок. И вытащил кость, челюсть. но не эту. Кость, извлеченная мною из стены на постоялом дворе, значительно превосходила ее размерами и почти наверняка принадлежала одному из Великих Пращуров.

– Что с ней стало? – спокойно спросила Сюзанна.

– Однажды ночью я отдал ее мальчику, – сказал Роланд. Пламя костра расцвечивало его щеки узором жарких оранжевых бликов и пляшущих теней. – Как защиту. своего рода амулет. Позднее мне показалось, что она уже сослужила свою службу, и я ее выбросил.

– А это-то тогда чья челюсть, Роланд? – спросил Эдди.

Держа кость на весу, Роланд долго, задумчиво смотрел на нее, потом вновь бросил ее к себе на колени.

– Потом, когда Джейк уже. после того, как он погиб. я нагнал человека, которого преследовал.

– Уолтера, – вставила Сюзанна.

– Да. У нас состоялась беседа. долгая беседа. В какой-то миг я уснул, а когда проснулся, Уолтер был мертв. Мертв по меньшей мере сотню лет, а быть может, и больше. От него остались лишь кости, что, в общем, подходило к обстановке, ибо местом нашей беседы Уолтер избрал погост.

– Да уж, долгонький вышел разговор, ничего не скажешь, – сухо заметил Эдди.

Тут Сюзанна слегка нахмурилась, но Роланд только кивнул.

– Долгий-предолгий, – сказал он, глядя в костер.

– Утром ты очухался и к вечеру того же дня вышел к Западному морю, – сказал Эдди. – А ночью нагрянули те страшенные омары, да?

Роланд снова кивнул.

– Да. Но прежде, чем покинуть голгофу, где мы с Уолтером говорили. или грезили. или что уж это было. я взял от его остова вот это. – Стрелок поднял кость, и оранжевый свет вновь скатился с мертвого оскала.

"Челюсть Уолтера, – подумал Эдди, и его пробрал легкий озноб. – Челюсть человека в черном. В следующий раз, когда тебе взбредет в голову, что Роланд, может быть, обычный мужик, каких пруд пруди, вспомни о ней, Эдди, мальчик мой. Он все это время таскал ее с собой, словно какой-то. людоедский трофей. Бо-оже".

– Я помню, о чем подумал, когда взял себе эту кость, – продолжал Роланд. – Помню очень хорошо; это единственное сохранившееся у меня воспоминание о том времени, какое не сбивает меня с толку. Я подумал: "Я спугнул удачу, выбросивши то, что нашел, когда встретил мальчугана. Эта кость заменит мне ту". Тогда только я услыхал смех Уолтера – злобное, гаденькое хихиканье. И голос его я тоже услышал.

Сюзанна спросила:

– Что сказал Уолтер?

– "Слишком поздно, стрелок", – сказал Роланд. – Вот что он сказал. "Слишком поздно – отныне и вовеки удачи тебе не будет. Таково твое ка".

16

– Хорошо, – наконец подал голос Эдди. – Основной парадокс мне понятен. Твои воспоминания разделились.

– Не разделились. Удвоились.

– Ладно, пусть так; это почти то же самое, разве нет? – Эдди подхватил прутик и тоже нарисовал на песке маленькую картинку:

Он потыкал в левую часть прочерченной в земле бороздки.

– Вот твои воспоминания о том, что происходило до твоего прихода на постоялый двор, – одна черта.

– Да.

Эдди потыкал прутиком в линию справа.

– А это – о том, что случилось после того, как ты вышел из-под земли по другую сторону гор, на погост, туда, где тебя ждал Уолтер. Тоже одинарная черта.

– Да.

Указав на середину рисунка, Эдди затем заключил ее в неровный, грубо очерченный круг.

– Вот что тебе надо сделать, Роланд – изолировать этот двойной участок. Мысленно огородить его частоколом, да и забыть. Это же ерунда! Дело прошлое – что оно может изменить? Было и быльем поросло.

– Да нет же. – Роланд поднял кость на ладони, демонстрируя ее своим собеседникам. – Коль мои воспоминания о мальчике Джейке ложны – а я знаю, что это так – откуда у меня это? Я взял ее взамен выброшенной мною кости. но выброшенная мною кость происходила из погреба на постоялом дворе, а согласно тому ходу событий, который я с уверенностью полагаю истинным, ни в какой погреб я не спускался! И не говорил ни с каким демоном! Я отправился дальше один, прихватив с собой свежей воды, и только!

– Послушай-ка, Роланд, – серьезно проговорил Эдди, – одно дело, если челюсть, которую ты крутишь в руках, и есть та самая, с постоялого двора. Но разве не может быть, что все это – постоялый двор, пацан, Говорящий Демон – твои глюки, и ты забрал у бедняги Уолтера челюсть просто потому, что.

– Нет, не глюки, – перебил Роланд. Его блекло-голубые глаза снайпера остановились сперва на Эдди, потом на Сюзанне, а затем стрелок сделал нечто, явившееся полной неожиданностью для обоих молодых людей. и (Эдди готов был в этом поклясться) для него самого.

Роланд швырнул кость в костер.

17

Мгновение она просто лежала в пламени – белый осколок далекого прошлого, изогнутый в жутковатой призрачной полуулыбке, – и вдруг багряно заполыхала, обдав поляну ослепительным алым светом. Дружно вскрикнув, Эдди с Сюзанной вскинули руки к лицу, защищая глаза от нестерпимого сверкания.

Кость начала меняться. Не плавиться – меняться. Зубы, схожие с покосившимися надгробиями, слипались в глыбки; мягкий изгиб верхней дуги распрямился, кончик резко отогнулся книзу.

Уронив руки на колени, разинув рот, Эдди изумленно впился глазами в кость, которая больше не была костью. Она окрасилась в цвет расплавленного металла. Зубы превратились в три перевернутых V; среднее было больше тех, что по краям. И внезапно Эдди увидел, чем хочет стать кость, – так же, как он разглядел в древесине пня пращу.

Ключ, подумал он.

"Ты должен запомнить форму, – мелькнула лихорадочная мысль. – Должен. Должен".

Взгляд Эдди отчаянно заскользил по бородке – три выемки, три перевернутых V; то, что в центре, пошире и поглубже соседних. Три выемки. а самая последняя – с закорючкой, с этаким неглубоким строчным s.

Потом пламенеющие очертания вновь изменились. Кость, превратившаяся в некое подобие ключа, стянулась, собралась яркими перекрывающимися лепестками и темными, бархатистыми, как безлунная летняя полночь, складками. Мгновение Эдди видел розу – победоносную алую розу, какая могла бы цвести на заре первого дня этого мира, созданье неизмеримой, неподвластной времени красоты. Эдди взирал, и сердце его было открыто. Словно там, в огне, нежданно воскреснув из мертвой кости, сгорала вся любовь, вся жизнь – сгорала, ликуя, в своей поразительной зарождающейся дерзости объявляя отчаянье миражем, а смерть – сном.

"Роза! – проносились у Эдди в голове несвязные мысли. – Сперва ключ, потом роза! Смотри! Смотри же – вот открывается путь к Башне!"

В костре сипло треснуло. Наружу, разворачиваясь веером, полетели искры; к звездному небу рванулись языки пламени. Сюзанна взвизгнула и откатилась в сторону, сбивая с платья оранжевые точки. Эдди не шелохнулся. Он сидел, прикованный к месту своим видением, в цепких объятиях чуда и великолепного и ужасного, не заботясь о пляшущих по коже искрах. Потом пламя вновь осело.

Ни кости.

Ни ключа.

Ни розы.

"Запомни, – велел он себе. – Запомни эту розу. и форму ключа".

Сюзанна всхлипывала от ужаса и потрясения, но, на миг пренебрегши ею, Эдди отыскал палочку, которой они с Роландом рисовали. И трясущейся рукой вывел на земле очертания, явившиеся ему в огне:

18

– Зачем? – наконец спросила Сюзанна. – Бога ради, зачем – и что это было?

Минуло пятнадцать минут. Пламени костра позволили пригаснуть; рассыпавшаяся горячая зола частью была затоптана, частью потухла сама. Эдди сидел, держа жену в объятиях: Сюзанна, устроившись впереди, откинулась к нему на грудь. Чуть поодаль, в сторонке, Роланд, подтянув колени к груди, угрюмо всматривался в жаркие красно-оранжевые уголья. Насколько мог судить Эдди, метаморфоз кости никто, кроме него, не заметил. И Роланд, и Сюзанна увидели нестерпимое сияние ее сверхнакала; Роланд, кроме того, видел, как кость взорвалась (или схлопнулась? этот термин, с точки зрения Эдди, точнее отражал то, чему он стал свидетелем), но и только. Или так молодому человеку казалось. Роланд, однако, порой делался скрытным, а уж коли он решал держать свои намерения в секрете, то секрет этот оказывался поистине строжайшим – Эдди знал это по собственному горькому опыту. Он задумался, не рассказать ли остальным, что он видел (или полагал, будто видел), и решил, по крайней мере до поры до времени, держать язык за зубами, а рот – на замке.

Никаких признаков самой челюсти в костре не было – ни осколочка.

– Затем, что у меня в голове заговорил вдруг властный голос, молвивший: "ты должен", – ответил Роланд. – То был голос моего отца; всех моих праотцев. Когда слышишь подобный голос, не повиноваться – и немедля – немыслимо. Так меня учили. Касательно же того, что это было, сказать ничего не могу. по крайней мере, сейчас. Знаю только, что последнее слово кости прозвучало. Я пронес ее через все, чтобы его услышать.

"Или увидеть, – подумал Эдди и еще раз сказал себе: – Запомни. Запомни розу. Запомни форму ключа".

– Она чуть нас не спалила! – Сюзанна говорила устало и раздраженно.

Роланд покачал головой.

– По-моему, это больше походило на потешные огни, какие бароны, бывало, запускали в небо на приемах по случаю проводов старого года. Яркие и пугающие, но не опасные.

Эдди посетила некая мысль.

– Роланд, а двоиться у тебя в мозгах не перестало? Не отлегло, когда эта кость. э-э. взорвалась, а?

Он был почти убежден, что теперь-то все в порядке; во всех фильмах, какие он смотрел, такая грубая шоковая терапия почти всегда срабатывала. Но Роланд отрицательно мотнул головой.

Сюзанна в объятиях Эдди пошевелилась:

– Ты сказал, что начинаешь понимать.

Роланд кивнул.

– Да, так мне кажется. Если я прав, мне страшно за Джейка. Где бы, в каком бы когда он ни был, мне страшно за него.

– Что ты хочешь сказать? – спросил Эдди.

Роланд встал, отошел к свернутым шкурам и принялся расстилать их.

– Для одного вечера историй и волнений довольно. Пора спать. Утром мы пойдем вспять по следу медведя и посмотрим, нельзя ли отыскать портал, который он был приставлен охранять. По дороге я расскажу вам, что мне известно и что, как мне кажется, произошло – что, по-моему, все еще происходит.

С этими словами стрелок завернулся в старую попону и новую оленью шкуру, откатился от костра и больше говорить не пожелал.

Эдди с Сюзанной легли вместе. Уверившись, что стрелок, должно быть, спит, они занялись любовью. Лежа без сна, Роланд слышал их возню и последовавший за ней негромкий разговор. В основном речь шла о нем. После того, как их голоса смолкли, а дыхание выровнялось и зазвучало на одной легкой ноте, стрелок еще долго лежал тихо и неподвижно, глядя во тьму.

Он думал: прекрасно быть молодым и влюбленным. Прекрасно даже на том кладбище, в которое превратился этот мир.

"Наслаждайтесь, пока можно, – думал Роланд, – ибо впереди – новые смерти. Мы пришли к кровавому ручью. Не сомневаюсь, что он выведет нас к реке крови. А по реке мы выйдем к океану. В этом мире зияют разверстые могилы, и нет таких мертвецов, что покоились бы с миром".

Когда на востоке уже занималась заря, он смежил веки. Забылся коротким сном. И видел во сне Джейка.

Эдди тоже видел сон – ему снилось, что он опять в Нью-Йорке и с книгой в руке шагает по Второй авеню.

Воздух в этом сне был напоен вешним теплом, город – в цвету, а внутри у Эдди, подобно глубоко вонзившемуся в мышцу рыболовному крючку, засела щемящая тоска по родному дому. "Наслаждайся этим сном, тяни его столько, сколько сможешь, – думал он. – Смакуй. потому что ближе к Нью-Йорку, чем сейчас, тебе уже не бывать. Домой возврата нет, Эдди. Кончен бал".

Он опустил взгляд к книге и ни капли не удивился, обнаружив, что это "Домой возврата нет" Томаса Вулфа. На темно-красной обложке были вытиснены три силуэта: ключ, роза и дверь. Эдди на миг остановился, быстро раскрыл книгу и прочел первую строку. "Человек в черном спасался бегством через пустыню, – писал Вулф, – а стрелок преследовал его".

Закрыв книгу, Эдди зашагал дальше. По его прикидкам, было около девяти утра, может быть, девять тридцать, и поток машин на Второй авеню был невелик. Гудели такси, лавируя, чтобы перестроиться из ряда в ряд, и весеннее солнце подмигивало на ветровых стеклах, на ярко-желтых крыльях и капотах. На углу Второй и Пятьдесят второй просил милостыню какой-то ханыга, и Эдди кинул ему на колени книгу в красной обложке. Он заметил (также без удивления), что ханыга этот – Энрико Балазар. Балазар сидел по-турецки перед волшебной лавкой. "КАРТОЧНЫЙ ДОМИК", гласила вывеска в окне, внутри же, в витрине, на всеобщее обозрение была выставлена башня, выстроенная из карт Таро. На вершине стоял пластиковый Кинг-Конг. Из головы гигантской гориллы росло крошечное блюдечко радара.

Эдди шагал себе и шагал, лениво продвигаясь к центру города; мимо проплывали таблички с названиями улиц. Едва увидев магазинчик на углу Второй и Сорок шестой, молодой человек мгновенно понял, куда идет.

"Угу, – подумал он, внезапно чувствуя огромное облегчение. – Вот оно. То самое место". Витрину заполняли свисающие с крюков куски мяса и сыры. Надпись гласила: "ДЕЛИКАТЕСЫ ОТ ТОМА И ДЖЕРРИ. СПЕЦИАЛИЗИРУЕМСЯ НА ОБСЛУЖИВАНИИ ЗВАНЫХ УЖИНОВ И ВЕЧЕРИНОК!"

Пока Эдди стоял, заглядывая внутрь, из-за угла показался еще один его знакомый – Джек Андолини в костюме-тройке цвета ванильного мороженого, с черной тростью в левой руке. У Андолини недоставало половины лица, начисто срезанной клешнями омароподобных чудовищ.

– Давай, Эдди, заходи, – сказал Джек, проходя мимо. – В конце концов, есть и другие миры, не только этот, и ихний б**дский поезд катит через все.

– Не могу, – ответил Эдди. – Дверь заперта. – Он понятия не имел, как узнал об этом, однако он это знал и не испытывал и тени сомнения.

– Дид-э-чи, дод-э-чом, не тревожься – ты с ключом, – проговорил Джек, не оглядываясь. Эдди опустил глаза и увидел, что ключ у него действительно есть – примитивная по виду вещица с тремя выемками, похожими на перевернутые V.

"Весь секрет в маленькой закорючке, которой кончается последняя выемка", – подумал молодой человек. Он шагнул под навес "Деликатесов от Тома и Джерри" и вставил ключ в замок. Ключ легко повернулся. Эдди отворил дверь, переступил порог и очутился в бескрайнем поле, под открытым небом. Оглянувшись через плечо, он увидел проносящиеся по Второй авеню машины, а потом дверь громко захлопнулась и упала. За ней ничего не оказалось. Ничегошеньки. Эдди обернулся, чтобы изучить свое новое окружение, и то, что он увидел, поначалу наполнило его ужасом. Поле было темно-алым, словно здесь разыгралось великое сражение и земля так напиталась кровью, что не смогла поглотить ее всю.

Потом молодой человек вдруг сообразил, что смотрит не на кровь, а на розы.

В нем вновь поднялась ликующая радость, от которой сердце все разбухало и разбухало, пока Эдди не испугался, как бы оно не лопнуло в груди. Юноша победным жестом вскинул над головой сжатые кулаки. да так и застыл.

Поле простиралось на многие мили. Оно взбиралось на пологий склон, а на горизонте стояла Темная Башня – столп из немого камня, вздымавшийся в небо на такую высоту, что Эдди едва мог разглядеть вершину. Окруженное ярчайшими алыми розами основание было огромным и грузным, внушительным, и все же, уходя ввысь и сужаясь к вершине, Башня обретала странное изящество. Слагавший ее камень был не черным, каким его воображал Эдди, а темно-серым, как сажа. Вереница узких окошек-бойниц опоясывала Башню восходящей спиралью; под окнами шел едва ли не бесконечный лестничный марш – каменные ступени, виток за витком поднимавшиеся к вершине. Башня высилась над полем кроваво-красных роз воткнутым в землю темно-серым восклицательным знаком. Над нею синела перевернутая чаша небес, пестревшая похожими на корабли пухлыми белыми облаками. Они бесконечным потоком плыли над вершиной Темной Башни и вокруг нее.

"Экая же красотища! – подивился Эдди. – Но какое странное, чужое великолепие!" Однако его радость и ликование исчезли, осталось лишь сильное беспокойство и предчувствие надвигающейся гибели. Молодой человек огляделся и с внезапным ужасом осознал, что стоит в тени Башни. Нет, не просто стоит – заживо погребен в ней.

Он вскрикнул, но затрубил исполинский рог, и крик Эдди потонул в золотистых сладостных звуках. Они неслись с вершины Башни и, казалось, заполняли собой весь мир. Покуда эта песнь предостережения летела над полем, где он стоял, из опоясывающих Башню бойниц хлынула чернота. Она подступила к оконным проемам, перелилась через край и расползлась по небу схожими с листьями тростника дряблыми языками. Сойдясь вместе, они образовали растущее пятно мрака. Оно не походило на тучу – оно напоминало нависшую над землей опухоль. Неба не стало видно. И Эдди открылось: ни тучей, ни опухолью этот сгусток тьмы не был – прямо на молодого человека стремительно неслось колоссальное мрачное нечто. Напрасно было бы бежать от зверя, что обретал призрачную плоть в небе над розовым полем; он настиг бы Эдди, схватил бы, унес прочь. В Темную Башню унес бы он Эдди, и мир света никогда уже не узрел бы юношу.

В темноте возникли прорехи, и сверху на Эдди взглянули жуткие нечеловечьи глаза, бесспорно, не уступавшие по величине медведю Шардику, лежавшему мертвым в лесу. Глаза эти были алыми – алыми, как розы; алыми, как кровь.

В ушах Эдди загремел мертвый голос Джека Андолини: "Тысяча миров, Эдди – десять тысяч! – и ихний поезд катит через все до единого. Если сумеешь его завести. А сумеешь, так это только цветочки, ягодки будут впереди – ихнюю агрегатину так просто не вырубишь, она сволочь еще та, ее так просто не выключишь."

Голос Джека сделался механическим, монотонным: "За**дохаешься выключать, Эдди, мальчик мой, зря не веришь, эта ихняя сволочь."

.НАХОДИТСЯ В ФАЗЕ ВЫКЛЮЧЕНИЯ! ВЫКЛЮЧЕНИЕ БУДЕТ ПОЛНОСТЬЮ ЗАВЕРШЕНО В ТЕЧЕНИЕ ОДНОГО ЧАСА ШЕСТИ МИНУТ!

Во сне Эдди вскинул руки, загораживая глаза.

.и проснулся. Он сидел, вытянувшись в струнку, у потухшего костра и смотрел на мир сквозь растопыренные пальцы. А голос продолжал раскатисто вещать – ревущий в мегафон голос бездушного командира группы спецназа:

– ОПАСНОСТИ НЕТ! ПОВТОРЯЮ: ОПАСНОСТИ НЕТ! ПЯТЬ СУБЪЯДЕРНЫХ ЯЧЕЕК НАХОДЯТСЯ В СОСТОЯНИИ ПОКОЯ, ДВЕ СУБЪЯДЕРНЫЕ ЯЧЕЙКИ В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ ПРОХОДЯТ ФАЗУ ВЫКЛЮЧЕНИЯ, ОДНА СУБЪЯДЕРНАЯ ЯЧЕЙКА РАБОТАЕТ НА ДВА ПРОЦЕНТА МОЩНОСТИ. ЦЕННОСТИ ЯЧЕЙКИ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЮТ! О МЕСТОНАХОЖДЕНИИ СООБЩИТЬ В "НОРТ-СЕНТРАЛ ПОЗИТРОНИКС, ЛТД"! ЗВОНИТЬ 1-900-44! КОДОВОЕ НАИМЕНОВАНИЕ ДАННОГО УСТРОЙСТВА – "ШАРДИК"! ОБЕЩАНО ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ! ПОВТОРЯЮ: ОБЕЩАНО ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ!

Голос смолк. Эдди увидел Роланда, который стоял на краю поляны, держа на сгибе руки Сюзанну. Они неотрывно смотрели туда, откуда несся голос, и когда записанное на пленку объявление началось сначала, Эдди наконец оказался в силах стряхнуть бросающие в дрожь отголоски приснившегося ему кошмара. Он встал и присоединился к Роланду с Сюзанной, с интересом раздумывая, сколько же веков минуло с той поры, как было записано это объявление, запрограммированное таким образом, чтобы вещание начиналось лишь в случае полной поломки системы.

– ИДЕТ ВЫКЛЮЧЕНИЕ УСТРОЙСТВА! ВЫКЛЮЧЕНИЕ ПОЛНОСТЬЮ ЗАВЕРШИТСЯ В ТЕЧЕНИЕ ОДНОГО ЧАСА ПЯТИ МИНУТ! ОПАСНОСТИ НЕТ! ПОВТОРЯЮ.

Эдди тронул Сюзанну за руку, и молодая женщина оглянулась.

– Сколько это уже продолжается?

– Минут пятнадцать. Ты спал как уби. – Она осеклась. – Эдди, ты ужасно выглядишь. Тебе нехорошо?

– Да нет. Приснился плохой сон, вот и все.

Роланд внимательно присматривался к нему. Эдди почувствовал себя неуютно.

– Порой в снах бывает заключена правда, Эдди. Что тебе приснилось?

Эдди на миг задумался, потом тряхнул головой.

– Не помню.

– Знаешь, я в этом сомневаюсь.

Эдди пожал плечами и одарил Роланда бледной улыбкой.

– Да ради Бога, сомневайся, сколько влезет. Ты-то как нынче утречком, Роланд?

– Так же, – отрубил Роланд, продолжая выцветшими голубыми глазами заучивать лицо Эдди наизусть.

– Хватит вам, – вмешалась Сюзанна. В ее оживленном голосе Эдди уловил нотку скрытой нервозности. – Перестаньте. Как будто мне больше делать нечего, только смотреть, как вы тут выплясываете, пиная друг дружку в лодыжки, точно пара огольцов, играющих в "наступалочки". Особенно сегодня, когда этот медведь силится переорать весь свет.

Стрелок кивнул, тем не менее не спуская глаз с Эдди.

– Ладно. но ты уверен, что ничего не хочешь мне рассказать, Эдди?

Тут Эдди и в самом деле задумался, а не рассказать ли – о том, что он видел в огне; о том, что он видел во сне. И решил молчать. Возможно, единственно из-за воспоминания о розе в костре и о розах, которые в таком сказочном изобилии покрывали приснившееся ему поле. Он знал, что не сумеет рассказать о них так, как их видели его глаза и принимало сердце; что лишь опошлит их. Кроме того, по крайней мере в эту минуту, ему хотелось все обдумать в одиночестве. "Так помни же, – вновь велел он себе. вот только внутренний голос Эдди мало походил на его собственный. Он был как будто бы ниже, гуще – голос человека старше Эдди, голос незнакомца. – Помни о розе. и о форме ключа".

– Непременно, – пробормотал он.

– Что – непременно? – спросил Роланд.

– Расскажу, – ответил Эдди. – Если стрясется что-нибудь. ну. действительно важное, я все расскажу. Тебе. Вам обоим. Но сейчас все тихо. Поэтому, дружище Шэйн, если мы куда-нибудь собираемся – по коням.

– Шэйн? Кто такой этот Шэйн?

– Это я расскажу тебе тоже как-нибудь в другой раз. А сейчас – айда.

Уложив скарб, перенесенный из старого лагеря, они пустились в обратный путь. Сюзанна снова катила в инвалидном кресле, но Эдди почему-то казалось, что ехать в нем ей предстоит недолго.

Однажды, еще до того, как Эдди излишне пристрастился к героину и стал мало интересоваться прочим, он с парой приятелей ездил в Нью-Джерси на концерт, послушать в Медоулэндс две группы, играющие "спид-метал", – "Антракс" и "Мегадет". Сейчас ему казалось, что "Антракс" тогда грохотал чуть громче повторяющихся объявлений, разносящихся от поверженного медведя, однако стопроцентной уверенности в этом у него не было. Когда до поляны оставалось еще полмили, Роланд остановил свой маленький отряд и оторвал от старой рубахи шесть лоскутков. Заткнув ими уши, они двинулись дальше, но даже полотно не могло заглушить несмолкающие трубные звуки.

– ИДЕТ ВЫКЛЮЧЕНИЕ УСТРОЙСТВА! – оглушительно проревел медведь, когда путники вновь ступили на поляну. Он лежал на прежнем месте, у подножия дерева, на котором спасался Эдди, – рухнувший колосс, расставивший согнутые в коленях ноги, точно умершая родами мохнатая великанша. – ВЫКЛЮЧЕНИЕ ПОЛНОСТЬЮ ЗАВЕРШИТСЯ ЧЕРЕЗ СОРОК СЕМЬ МИНУТ! ОПАСНОСТИ НЕТ.

"Нет, есть, – подумал Эдди, подбирая раскиданные шкуры – те, что медведь не порвал в клочья при нападении или когда метался в предсмертных муках. – Вагон и маленькая тележка. Для моих, б**, ушей". Он поднял портупею и молча передал ее Роланду. Неподалеку лежала деревяшка, над которой он тогда трудился; Эдди схватил ее и сунул в карман на спинке инвалидного кресла Сюзанны. Стрелок тем временем не спеша застегивал на талии широкий кожаный ремень и подтягивал кожаные шнурки-завязки.

– .В ФАЗЕ ВЫКЛЮЧЕНИЯ. РАБОТАЕТ ОДНА СУБЪЯДЕРНАЯ ЯЧЕЙКА. ПОТРЕБЛЯЕМАЯ МОЩНОСТЬ – ОДИН ПРОЦЕНТ. ЯЧЕЙКИ.

Сюзанна ехала следом за Эдди, держа на коленях собственноручно сшитую сумку-кошелку. Туда она запихивала шкуры, которые подавал ей Эдди. Когда все шкуры исчезли в сумке, Роланд хлопнул Эдди по плечу и протянул юноше котомку. Содержимое котомки составляла главным образом оленина, обильно пересыпанная солью из природного лизунца, обнаруженного Роландом тремя милями выше по течению ручейка. Такой же дорожный мешок уже был вздет на плечо самого стрелка. Другое плечо Роланда оттягивал кошель, пополненный и вновь раздувшийся от всякой всячины.

Неподалеку на дереве висела похожая на парашютную подвеску странная самодельная сбруя с сиденьем из простеганной оленьей шкуры. Роланд сдернул ее с ветки и подверг краткому осмотру, после чего повесил себе на спину, завязав постромки узлами под грудью. Сюзанна при этом состроила кислую мину, и это не ускользнуло от внимания Роланда. Он не сделал попытки заговорить (так близко от медведя его бы не услышали, даже вопи он во всю глотку), но сочувственно пожал плечами и развел руками: "Ты же знаешь, что она нам понадобится".

Сюзанна пожала плечами в ответ:

"Знаю. но это вовсе не значит, что она мне нравится".

Стрелок махнул рукой через поляну. Две заломанных ели указывали место, где на поляну вступил Шардик, некогда известный в этих краях как Мьяр.

Эдди наклонился к Сюзанне, большим и указательным пальцами изобразил кружок и вопросительно поднял брови: "Договорились?"

Кивнув, она зажала ладонями уши. "Договорились – но давайте выбираться отсюда, пока я не оглохла".

Троица двинулась через поляну. Эдди вез Сюзанну, державшую на коленях кошелку со шкурами. Прочее добро, в том числе кусок дерева с пращой, все еще скрытой в нем почти целиком, распирало карман на спинке инвалидного кресла.

Медведь у них за спиной продолжал громогласно передавать свое последнее сообщение, оповещая мир о том, что полное выключение произойдет через сорок минут. Эдди было уже невтерпеж. Сломанные ели склонялись друг к другу, образуя грубо очерченные ворота, и Эдди подумал: "Вот где взаправду начинается поход Роланда к Темной Башне – по крайней мере, для нас".

Он снова вспомнил свой сон, спираль бойниц, выпустивших развертывающиеся языки мрака – языки, которые пятном расползлись над заросшим розами полем, – и, когда он проходил под склоненными деревьями, его пробрала сильная дрожь.

Кресло удалось использовать дольше, чем ожидал Роланд. Древние разлапистые ели и привольно распростершие ветви вековые сосны выстлали лес толстенным ковром хвои, глушившим почти любую растительность. Руки у Сюзанны были сильные – сильнее, чем у Эдди, хотя Роланд не думал, что так будет еще долго, – и она легко катила свое кресло по ровной, тенистой лесной подстилке. На пути вдруг оказалось одно из поваленных медведем деревьев. Роланд вынул Сюзанну из кресла, и Эдди перетащил громоздкую конструкцию через препятствие.

Позади медведь во весь свой механический голос, лишь слегка приглушенный расстоянием, сообщил им, что мощность последней действующей субъядерной ячейки теперь совсем незначительна и ею можно пренебречь.

– Надеюсь, загрузить эту чертову сбрую тебе сегодня не придется, проходишь весь день порожняком! – крикнула стрелку Сюзанна.

Роланд выразил согласие, но не прошло и четверти часа, как земля пошла под уклон и началось вторжение в старый лес более мелких и молодых дерев: береза, ольха и несколько кленов-недоростков в поисках опоры угрюмо скребли корнями почву. Ковер хвои истончился; колеса инвалидного кресла Сюзанны стали застревать в низком жестком кустарнике, росшем в узких проходах между деревьями. Тонкие крепкие ветки тарахтели по спицам из нержавеющей стали, бренчали на них, как на струнах, извлекая заунывные звуки. Эдди всей тяжестью налег на ручки кресла, и таким образом им удалось проделать еще четверть мили. Потом спуск начал набирать крутизну, а земля под ногами размягчилась в кашицу.

– Пора на закорки, госпожа, – объявил Роланд.

– Давай еще немного попытаем счастья с креслом. Что скажешь? Вдруг ехать станет легче.

Роланд покрутил головой.

– Если ты попробуешь съехать с этого пригорка, ты. как вы говорите, Эдди?.. вертанешься?..

Эдди, посмеиваясь, покачал головой.

– Это называется "навернуться", Роланд. Выражанс из тех дней, что я растратил попусту, шлифуя тротуары.

– Как ни называй, суть едина: приземление на голову. Ну же, Сюзанна. Ап!

– Отвратительно быть калекой, – сварливо сказала Сюзанна, однако позволила вытащить себя из кресла и даже помогла Эдди прочно усадить ее в подвеску на спине Роланда. Как только перемещение было закончено, она, потрогав рукоять револьвера Роланда, спросила Эдди:

– Тебе нужен этот малыш?

Эдди покачал головой.

– Ты шустрей. Сама знаешь.

Сюзанна хмыкнула и приладила ремень с кобурой так, чтобы рукоять револьвера было легко и удобно доставать правой рукой.

– Ребята, я знаю, что торможу вас. но если мы когда-нибудь все-таки доберемся до хорошей двухполосной асфальтированной дороги, я вас сделаю. Будете стоять на карачках в положении "на старт" и глядеть мне вслед.

– Не сомневаюсь, – ответствовал Роланд. и резко вскинул голову. На лес пала тишина.

– Братец Медведь наконец-то сдался, – с облегчением проговорила Сюзанна. – Слава Богу.

– Мне казалось, у него еще семь минут, – удивился Эдди.

Роланд поправлял ремешки подвески.

– Должно быть, за последние пятьсот-шестьсот лет его часы немного отстали.

– Роланд, ты правда думаешь, что ему было столько лет?

Роланд кивнул.

– Самое малое. И вот он – насколько нам известно, последний из Двенадцати Стражей – испустил дух.

– Ага, а теперь поинтересуйся, не накласть ли мне на это, – откликнулся Эдди, и Сюзанна рассмеялась.

– Тебе удобно? – спросил ее Роланд.

– Нет. Мягкое место у меня уже болит, но ты иди. Только постарайся меня не уронить.

Роланд кивнул и зашагал вниз по склону. Эдди двинулся следом, толкая перед собой пустое кресло и стараясь не слишком сильно ударять его о камни, которые забелели на этом участке земли, словно торчащие из грунта костяшки огромных пальцев. Теперь, когда медведь наконец заткнулся, лес казался Эдди чересчур уж тихим, отчего молодой человек невольно чувствовал себя кем-то вроде персонажа одной из тех старых кинолент о джунглях, каннибалах и гигантских обезьянах, где все насквозь фальшиво и надуманно.

Отыскать след медведя было легко, труднее оказалось по нему идти. Милях в пяти от поляны он завел путников не то чтобы в болото, но в топкую низину, и к тому времени, как земля опять пошла вверх и немного затвердела, вылинявшие джинсы Роланда промокли до колен, а сам он дышал сипло, тяжело, долгими размеренными вдохами. Тем не менее стрелок был в чуть лучшей форме, чем Эдди, обнаруживший, что бороться с креслом Сюзанны в жидкой грязи и стоячей воде крайне неприятно.

– Пора отдохнуть и перекусить, – объявил Роланд.

– Уф-ф, даешь жратву! – пропыхтел Эдди. Он помог Сюзанне выбраться из подвески и усадил ее на поваленный ствол, исполосованный длинными косыми бороздами там, где по нему прошлись когти. Потом наполовину сел, наполовину рухнул рядом с ней.

– Слышь, белый, ты мне все кресло изгваздал, – попрекнула Сюзанна. – И я про все про это доложу.

Эдди вскинул бровь:

– Я лично провезу тебя через первую же автомобильную мойку, какая нам попадется. И даже надраю чертову штуковину до блеска "Черепахой". Заметано?

Она улыбнулась.

– Заметано, красавчик.

К поясу Эдди был приторочен один из бурдюков Роланда. Он похлопал по нему:

– Нет возражений?

– Будь по-твоему, – согласился Роланд. – Понемногу, не увлекаясь, – сейчас; еще по малости каждому на дорогу. Тогда ни у кого не схватит живот.

– Роланд, Орел-Разведчик из страны Оз, – сказал Эдди и со смешком отвязал бурдюк.

– Что такое Оз?

– Выдуманная киношниками страна, – пояснила Сюзанна.

– Мало сказать "выдуманная страна". Мой брат Генри изредка читал мне про Оз. Как-нибудь вечерком я расскажу тебе одну из этих историй, Роланд.

– Это было бы прекрасно, – серьезно ответил стрелок. – Я жажду узнать и понять ваш мир.

– Ну, Оз-то тут ни с какого боку. Как сказала Сюзанна, это выдуманное место.

Роланд протянул им по куску мяса, завернутого в какие-то широкие листья.

– Быстрейший способ познать новые края – выяснить, о чем там мечтают. Я непременно хочу услышать про Оз.

– Ладушки, тоже заметано. Сьюзи может рассказать тебе про Дороти, Тото и Железного Дровосека, а я доскажу все остальное. – Эдди запустил зубы в мясо и одобрительно закатил глаза. Мясо, впитавшее аромат листьев, в которые было завернуто, оказалось восхитительным. Эдди жадно проглотил свою порцию; в животе у него все время деловито урчало. Теперь, когда юноша почти отдышался, ему стало хорошо. По правде говоря, он чувствовал себя просто великолепно. Тело Эдди успело нарастить солидный пласт мышц, и сейчас между всеми частями окрепшей телесной оболочки молодого человека царили мир и согласие. "Спокуха, – сказал он себе. – К вечеру снова пойдет драчка. По-моему, этот хмырь собирается переть дальше без остановки, пока я не созрею и не рухну на ходу".

Сюзанна ела более изящно. Каждый второй или третий кусочек она запивала небольшим глотком воды и поворачивала мясо в руках, откусывая от краев и постепенно продвигаясь к середине.

– Закончи то, что начал вчера вечером, – предложила она Роланду. – Ты сказал, что, кажется, понял что-то об этих своих противоречивых воспоминаниях.

Роланд кивнул.

– Да. Я думаю, истинны оба варианта. В одном правды чуть больше, но это не опровергает справедливости другого.

– По-моему, ты городишь ерунду, Роланд, – сказал Эдди. – Либо этот мальчишка, Джейк, был на постоялом дворе, либо его там не было.

– В том-то и парадокс – нечто и существует и не существует одновременно. Пока этот парадокс не разрешен, моя раздвоенность сохранится. Уже достаточно скверно, однако изначальный разрыв расширяется. Растет. Это. нельзя выразить словами.

– В чем, по-твоему, причина? – спросила Сюзанна.

– Я рассказывал вам, что мальчика толкнули под машину. Толкнули. Ну, а какого любителя толкать людей под разные разности мы знаем?

Лицо Сюзанны озарило понимание.

– Джека Морта. Ты хочешь сказать, что это он вытолкнул мальчика на мостовую?

– Да.

– Но ты сказал, что это сделал человек в черном, – возразил Эдди. – Твой дружок Уолтер. Ты сказал, что мальчонка видел его – человека, похожего на священника. Ведь он даже слышал, как тот сказал что-то вроде "Пропустите меня, я священник", разве не так?

– О, без Уолтера-то, разумеется, не обошлось. Они были там оба, и оба толкнули Джейка.

– Эй, кто-нибудь, торазин и смирительную рубашку! – крикнул Эдди. – Роланд съехал с катушек.

Роланд не обратил на это никакого внимания; с течением времени он мало-помалу понял, что шутки и фиглярство Эдди – это способ справляться с нервным напряжением. Очень похоже на Катберта. да и Сюзанна, в своем роде, изрядно напоминала Аллена.

– Вся эта история досадна тем, – проговорил он, – что мне надлежало понять, где собака зарыта. В конце концов, я был внутри Джека Морта и имел доступ к его мыслям, так же как и к твоим, Эдди, и к твоим, Сюзанна. Находясь внутри Морта, я видел Джейка. Видел глазами Морта; знал, что Морт собирается его толкнуть. Не только знал – воспрепятствовал этому. Потребовалось лишь войти в тело Морта. Нельзя сказать, что он постиг суть происходящего, ибо так сосредоточился на своем замысле, что посчитал меня мухой, усевшейся ему на шею.

Эдди начинал понимать.

– Раз Джейка не вытолкнули на мостовую, он не умер. А раз он не умер, он не попал в этот мир. А раз он не попал в этот мир, ты не встретился с ним на постоялом дворе. Верно?

– Верно. Однажды у меня даже мелькнула мысль, что, коль скоро Джек Морт намеревался убить мальчика, мне следовало отойти в сторонку и позволить ему сделать это. Дабы избежать возникновения того самого парадокса, из-за которого я теперь рвусь на части. Но я не мог так поступить. Я. я.

– Ты не мог убить пацанчика во второй раз, правда же? – мягко спросил Эдди. – Всякий раз, когда я совсем уж готов записать тебя в машины вроде того медведя, ты удивляешь меня чем-нибудь, что, как ни странно, кажется свойственным человеку. Вот черт возьми!

– Эдди, брось, – предостерегла Сюзанна.

Эдди взглянул в лицо слегка понурившемуся стрелку и состроил рожу:

– Роланд, прости дурака. Мать всегда говорила, что у меня есть дрянная привычка сперва сболтнуть, потом подумать.

– Да ничего. Когда-то у меня был друг, который грешил тем же.

– Катберт?

Роланд кивнул. Несколько долгих томительных секунд он смотрел на свою двупалую правую руку, потом страдальчески сжал ее в кулак и опять поднял глаза на собеседников. Где-то в чаще сладко пел жаворонок.

– Послушайте-ка, что я думаю. Даже если бы я тогда не вошел в сознание Джека Морта, он все равно не толкнул бы Джейка в тот день. В тот день – нет. Почему? Ка-тет. Очень просто. Впервые с тех пор, как погиб последний из друзей, пустившихся со мной в это странствие, я вновь обнаружил себя в центре ка-тета.

– Квартета? – с сомнением переспросил Эдди.

Стрелок помотал головой.

– Ка – слово, толкуемое тобою, Эдди, в значении "судьба", хотя подлинный его смысл куда более сложен и трудно поддается определению, как почти всегда бывает с Высоким Слогом. И тет, что означает круг людей с общими интересами и целями. Например, мы трое – тет. Ка-тет – место, где судьба, фатум, сводит воедино множество жизней.

– Как в "Мосте короля Людовика Святого", – пробормотала Сюзанна.

– Что это? – спросил Роланд.

– Известная у нас история о людях, которые идут по мосту через ущелье и вместе гибнут, когда он рушится.

Роланд понимающе кивнул.

– В нашем случае ка-тет объединяет Джейка, Уолтера, Джека Морта и меня. Ловушки, которую я заподозрил поначалу, поняв, кого Джек Морт наметил своей следующей жертвой, не было – ведь ка-тет нельзя ни изменить, ни подчинить чьей-либо воле. Но ка-тет можно заметить, распознать и понять. Уолтер заметил. и понял. – Ударив кулаком по бедру, стрелок с горечью воскликнул: – Какой смех, должно быть, бушевал у него внутри, когда я наконец настиг его!

– Давай вернемся к тому, что случилось бы, если б в тот день, когда Джек Морт шел за Джейком, ты бы не спутал ему карты, – сказал Эдди. – Ты говоришь, что если бы ты не остановил Морта, его остановило бы что-нибудь другое. Или кто-нибудь другой. Правильно?

– Да – ибо Джейку не было предначертано умереть в тот день. Тот день недалеко отстоял от урочного, однако не был им. Это я тоже чувствовал. Быть может, за секунду до толчка Морт заметил бы, что кто-то наблюдает за ним. Или вмешался бы какой-нибудь совершеннейший незнакомец. Или.

– Или полицейский, – подхватила Сюзанна. – Вдруг Морт увидел бы в неподходящее время и в неподходящем месте полицейского.

– Да. Точная причина – действующая сила ка-тета – неважна. Я по собственному опыту знаю, что Морт был хитер, как старый лис. Стоило ему почуять, что что-то неладно – хоть самую малую малость – он сыграл бы отбой и подождал другого дня. Знаю я и кое-что еще. Морт охотился переодетым. В тот день, когда он сбросил кирпич на голову Одетте Холмс, он был в вязаной шапочке и старом свитере на несколько размеров больше, чем нужно. Он хотел выглядеть забулдыгой – ведь кирпич он столкнул со здания, приютившего под своею кровлей не одного горького пьяницу. Понимаете?

Они кивнули.

– Много лет спустя, толкая тебя под поезд, Сюзанна, Морт был одет рабочим-строителем: большая желтая каска (которую про себя он называл "шлемом") и фальшивые усы. В тот день, когда он впрямь толкнет Джейка под машину и тем самым убьет его, он будет переодет священником.

– Боже, – едва слышно вырвалось у Сюзанны. – Человеком, толкнувшим мальчугана в Нью-Йорке, был Джек Морт, а на постоялом дворе Джейк видел того субчика, за которым ты гнался, – Уолтера.

– Да.

– И мальчонка решил, что это один и тот же человек, потому что оба были в одинаковых черных балахонах?

Роланд кивнул.

– Между Джеком Мортом и Уолтером существовало даже телесное сходство. Не хочу сказать, что они походили друг на друга как братья, однако оба были высоки ростом и отличались чрезвычайной бледностью при темных волосах. Принимая же во внимание тот факт, что единственная возможность хорошенько рассмотреть Морта представилась Джейку в смертный час и что единственную возможность хорошенько рассмотреть Уолтера мальчик получил в совершенно незнакомом месте, перепуганный почти до одури, я думаю, его ошибку можно и понять, и простить. Если и есть на этой картине безмозглый болван, он перед вами, ибо истину следовало постичь скорее.

– Неужто Морт не просек бы, что его используют? – спросил Эдди. Он не забыл своих переживаний и диких мыслей, порожденных вторжением Роланда в его сознание, и не понимал, как Морт мог бы оставаться в неведении. но Роланд отрицательно качал головой:

– Уолтер стал бы действовать в высшей степени тонко. Мне кажется, Морт счел бы, что мысль одеться священником принадлежит ему самому. Он не распознал бы, что где-то в дебрях его рассудка шепчет, подсказывая, как поступить, чужой, сторонний голос – голос Уолтера.

– Джек Морт! – поразился Эдди. – Все время это был Джек Морт.

– Да. а Уолтер помогал. Итак, в конечном счете я все-таки спас Джейку жизнь. Принудив Морта спрыгнуть с платформы подземки под поезд, я все изменил.

Сюзанна спросила:

– Если этот Уолтер мог проникать в наш мир там, где ему было угодно, – возможно, через личную дверь – разве не мог он использовать кого-нибудь другого для того, чтобы толкнуть твоего мальчугана под машину? Раз он сумел внушить Морту мысль вырядиться священником, значит, он мог заставить устроить этот маскарад и кого-нибудь еще. что, Эдди? Что ты трясешь головой?

– А то! По-моему, это Уолтеру на фиг не было нужно. Ему хотелось другого – того, что сейчас происходит. чтоб Роланд потихонечку сходил с ума. Что, не так?

Стрелок кивнул.

– Даже если б Уолтер и хотел обстряпать дельце таким манером, у него ни хрена бы не вышло, – прибавил Эдди. – Он же отбросил коньки задолго до того, как Роланд нашел двери у моря. А уж как Роланд влез через последнюю дверь в башку к Джеку Морту, тут и кончились золотые денечки, когда старина Уолт мог быть в каждой бочке затычкой.

Сюзанна задумалась, потом кивнула.

– Кажется, понимаю. Эти паршивые путешествия во времени здорово сбивают с толку, верно?

Роланд принялся собирать и заново прилаживать на место свое имущество.

– Пора в дорогу.

Эдди поднялся и, помогая себе плечами, надел котомку.

– По крайней мере, можешь утешаться одним, – сказал он Роланду. – Ты – ну, или этот ка-тет – в итоге сумели спасти пацана.

Роланд, завязывавший на груди постромки ременной подвески, вскинул глаза – ясные, сверкающие – и Эдди невольно отпрянул.

– Да? – сурово поинтересовался стрелок. – Ужели? Пытаясь примириться с двумя версиями одной реальности, я по капле теряю рассудок. Поначалу я надеялся, что одна из последовательностей событий, хранящихся в моей памяти, начнет блекнуть и постепенно исчезнет совсем – но ничего подобного не происходит! Собственно, происходит нечто прямо противоположное: эти две реальности бранятся у меня в голове, возмущаясь, сетуя и ропща, точно две враждующие клики, которым не миновать скорой войны, и поднятый ими крик звучит все громче! Так ответь же мне, Эдди: каково, по-твоему, Джейку? Каково, по-твоему, знать, что ты мертв в одном мире и жив в другом?

Снова запел жаворонок, но никто этого не заметил. Эдди смотрел прямо в блекло-голубые глаза Роланда, пылавшие на бледном лице, и не мог придумать, что сказать.

Расположившись лагерем примерно в пятнадцати милях к востоку от мертвого медведя, путники погрузились в сон, каким спят лишь полностью обессилевшие (даже Роланд проспал ночь напролет, хотя сны его были каруселью кошмаров), и на следующее утро поднялись с рассветом. Эдди молча развел небольшой костерок и, когда в лесу неподалеку прогремел выстрел, поглядел на Сюзанну.

– Это завтрак, – сказала она.

Три минуты спустя вернулся Роланд с переброшенной через плечо шкурой. На ней лежала свежевыпотрошенная тушка кролика. Сюзанна поджарила его; они поели и тронулись в путь.

Эдди все старался представить себе, каково было бы помнить о собственной смерти. И всякий раз терпел неудачу.

Вскоре после полудня путники вступили в царство выкорчеванных деревьев и переломанного, вмятого в землю кустарника – казалось, давным-давно исполинский смерч коснулся здесь земли, проторив своей разрушительной силой широкую и удручающе мрачную дорогу.

– Мы близки к искомому месту, – объявил Роланд. – Наш друг медведь все здесь снес, дабы расчистить обзор. Он не хотел сюрпризов. Обходительной сию важную особу не назовешь.

– А нам он оставил какие-нибудь сюрпризы? – поинтересовался Эдди.

– Возможно. – Улыбнувшись краешком губ, Роланд тронул Эдди за плечо: – Но вот ведь что – это будут старые сюрпризы.

Продвижение по этой зоне разрушений шло медленно. Хотя поверженные наземь деревья в большинстве своем были очень стары (многие уже почти слились с почвой, откуда когда-то пробились), беспорядочное нагромождение стволов и путаница ветвей создавали внушительную полосу препятствий, преодолеть которую было бы довольно непросто даже в том случае, если бы все путники были физически полноценными. С восседающей в притороченной к спине стрелка подвеске Сюзанной дорога превратилась в тренировку выносливости, стойкости и умения обуздывать раздражение.

Поваленные стволы и колтун подлеска скрывали от глаз след медведя, что тоже не способствовало быстрейшему продвижению. До полудня путники шли по отметинам когтей на деревьях, четким, как зарубки. Однако здесь, близ стартовой точки медвежьей ярости, где она еще не цвела полным цветом, эти удобные вехи, отмечавшие путь зверя, исчезли. Роланд двигался не спеша, выискивая в кустах помет, а на деревьях, через которые перелезал медведь, – клочья шерсти. На то, чтобы одолеть три мили этого истлевшего хаоса, ушла вся вторая половина дня.

Едва Эдди решил, что скоро стемнеет и им придется разбить лагерь в этом страшноватом окружении, как они вышли к опушке негустого ольшаника. За деревьями слышался шумный лепет бегущего по камням ручья. Позади закатное солнце в ореоле тонких багровых лучей заливало угрюмым светом разоренный участок, который они только что пересекли, превращая поваленные деревья в черные перекрестья, очертаниями напоминающие китайские иероглифы.

Роланд объявил привал и осторожно опустил Сюзанну на землю. Распрямившись, он уперся руками в бедра и принялся разминать спину, изгибаясь то так, то эдак.

– И ночевать здесь будем? – спросил Эдди.

Роланд покачал головой.

– Сюзанна, дай Эдди револьвер.

Она повиновалась, вопросительно глядя на него.

– Пошли, Эдди. Нужное нам место – за теми деревьями. Взглянем на него. Может, и поработать придется.

– С чего ты взял.

– А ты прислушайся.

Эдди прислушался и понял, что слышит шум работающих механизмов. Потом он сообразил, что слышит его уже некоторое время.

– Я не хочу оставлять Сюзанну.

– Мы не уйдем далеко, а у нее хороший, громкий голос. Кроме того, если здесь и есть опасность, она впереди – мы окажемся между ней и Сюзанной.

Эдди посмотрел вниз, на Сюзанну.

– Идите – только постарайтесь поскорее вернуться. – Она задумчиво оглянулась и посмотрела туда, откуда они пришли. – Не знаю, есть тут привидения или нет, но кажется, что есть.

– Мы вернемся засветло, – пообещал Роланд. Он зашагал к деревьям, и секундой позже Эдди последовал за ним.

Углубившись в ольшаник на пятнадцать ярдов, Эдди вдруг сообразил, что они идут по тропе; по тропе, которую, вероятно, протоптал за долгие годы медведь. Гибкие деревья смыкались над головой сводом туннеля. Непонятный шум здесь был громче, и Эдди принялся раскладывать его на составляющие. Один звук – тихий, басистый гул – слабой вибрацией передавался ступням, словно под землей работал какой-то большой агрегат. Гул отчетливо прорезали нестройные, более близкие и назойливые звуки – взвизги, писк, отрывистое цвирканье и поскрипыванье.

Роланд приблизил губы к уху Эдди и сказал:

– Думаю, если вести себя тихо, опасность невелика.

Они прошли еще пять ярдов, и Роланд опять остановился. Вынув револьвер, он стволом отвел в сторону ветку, тяжелую от подцвеченных закатным солнцем листьев. Заглянув в образовавшийся небольшой просвет, Эдди устремил взгляд на поляну, где так долго жил медведь, – на оперативную базу, откуда зверь множество раз отправлялся чинить насилие и разбой.

Подлеска здесь не было и в помине; землю давным-давно вытоптали налысо. По поляне, схожей очертаниями с наконечником стрелы, бежал ручей, пробивавшийся у подножия почти пятнадцатифутовой каменной стены. Подпертая этой стеной с тыла, по их сторону ручья стояла металлическая будка высотой около девяти футов, с закругленной крышей, напомнившей Эдди вход в метро, раскрашенная спереди косыми желтыми и черными полосами. Земля на поляне была не черной, как верхний слой грунта в лесу, а серой и странно рыхлой. Ее усеивали кости, и в следующий миг Эдди понял: то, что он принял за серую почву, тоже кости – кости такие древние, что рассыпаются в прах.

В земле копошились непонятные штуки, издававшие пронзительный скрип и цвирканье. Четыре. нет, пять. Металлические устройства-невелички, самое крупное – со щенка колли. Роботы, сообразил Эдди, или что-то вроде роботов. Все они не слишком отличались друг от друга и, несомненно, служили медведю лишь для одной цели – у каждого наверху быстро крутился крошечный радар.

"Опять соображальные шапочки, – подумал Эдди. – Бог ты мой, да что ж это за мир?"

Самое большое из этих устройств внешне отчасти напоминало трактор "Тонка", полученный Эдди в подарок на шести- или семилетие; катя по поляне, оно взбивало гусеницами крохотные серые облачка костяной пыли. Другое походило на крысу из нержавеющей стали. Третьей, кажется, была змея, составленная из соединенных встык стальных сегментов; при движении она корчилась и горбом выгибала спину. Выстроившись цепочкой, эти механизмы безостановочно кружили по неровному кольцу глубокой колеи, пробитой ими на другом берегу ручья. Глядя на них, Эдди невольно вспомнил карикатуры, которые когда-то видел в старых номерах "Олд Сатердей Ивнинг Пост", – по неведомой причине мать не выбрасывала эти журналы и хранила, складывая стопками в прихожей. На карикатурах дымящие сигаретами встревоженные мужчины, ожидая, пока их жены разрешатся от беремени, мерили шагами ковры, протаптывая на них дорожки.

Глаза Эдди привыкли к нехитрой географии поляны, и он увидел, что уродцев в наборе гораздо больше пяти. На виду была по меньшей мере дюжина других, а еще сколько-то, вероятно, пряталось за остатками давнишней добычи медведя. Отличие состояло в том, что эти другие не двигались. Долгие годы члены механической свиты медведя гибли один за другим, и наконец осталась лишь маленькая группка из пяти нелепых созданий. судя по скрипу, визгу и ржавому лязгу, не слишком-то здоровых. Особенно убогой и увечной казалась змея, круг за кругом преследовавшая крысу. Она то и дело буксовала, и тогда шагавшая за ней конструкция – стальной блок на механических ножках-обрубках – нагоняла ее и награждала тычком, словно веля поторапливаться, к ***не матери.

Эдди стало интересно, в чем состояла работа этих уродцев. Наверняка не в защите и не в охране – конструкция медведя предусматривала защиту своими силами, и Эдди полагал, что, набреди старина Шардик на их троицу в пору своего расцвета, он в два счета сожрал бы их и не поморщился. Наверное, маленькие роботы были бригадой техобслуживания, или разведчиками, или посыльными. Эдди полагал, что они могли представлять опасность, но лишь обороняясь. или защищая своего старшего. Воинственными они не казались.

Собственно, в них было что-то жалкое. Большая часть команды вымерла, их старшего не стало, и Эдди не сомневался, что роботы каким-то образом поняли это. От механических уродцев исходила не угроза, а странная, нелюдская печаль. Дряхлые, почти износившиеся, они, не зная покоя, круг за кругом шагали, катили и змеились по прорытой ими на заброшенной поляне колее, верша свой многотрудный путь, и Эдди почудилось, будто он может прочесть смятенное течение их мыслей: "Батюшки-светы, что же теперь? В чем наша цель теперь, когда Его не стало? И кто позаботится о нас теперь, когда Его не стало? Батюшки-светы, батюшки-светы, батюшки-светы."

Кто-то потянул Эдди сзади за штанину, и молодой человек чуть не вскрикнул от страха и неожиданности. Он резко обернулся, взведя курок Роландова револьвера, и увидел Сюзанну, смотревшую на него снизу вверх большими глазами. Эдди длинно выдохнул и осторожно вернул курок в нерабочее положение. Опустившись на колени, он положил руки Сюзанне на плечи, поцеловал ее в щеку и прошептал на ухо:

– Ей-богу, я чуть было не всадил пулю в твою дурную головушку. Что ты тут делаешь?

– Хотела посмотреть, – нимало не смутясь, прошептала она в ответ и покосилась на Роланда, присевшего на корточки рядом с ними. – А потом, одной там страшновато.

Пробираясь ползком через жесткую густую поросль, Сюзанна оцарапалась, но Роланду пришлось признаться себе, что при желании молодая женщина может двигаться бесшумно, как привидение, – он ровным счетом ничего не услышал. Вынув из заднего кармана тряпицу (последнее, что осталось от его старой рубашки), стрелок отер с рук Сюзанны тонкие струйки крови. Мгновение он изучал плоды своих трудов, потом коротким движением промокнул и ссадину у нее на лбу.

– Раз так, взгляни, – сказал он одними губами. – Пожалуй, ты это заслужила.

Одной рукой отведя в сторону ветки крепкожильника и зеленики, Роланд открыл Сюзанне обзор на уровне ее глаз и стал ждать. Сюзанна меж тем впилась взглядом в поляну. Наконец она отстранилась, и Роланд позволил кустарнику сомкнуться.

– Мне их жалко, – прошептала Сюзанна. – Сумасшествие, верно?

– Вовсе нет, – так же тихо ответил Роланд. – Думаю, на свой диковинный манер это – создания глубоко несчастные. Эдди собирается положить конец их страданиям.

Эдди тут же отрицательно затряс головой.

– Нет, собираешься. если только не хочешь ночь напролет просидеть тут, как ты это называешь, "враскорячку". Цель в шапочки. В крутящиеся штуки.

– А если я промажу? – взбешенно прошипел Эдди.

Роланд пожал плечами.

Эдди поднялся и нехотя вновь взвел курок. Он посмотрел сквозь кусты (сервомеханизмы виток за витком сиротливо кружили по своей одинокой, никчемной орбите) и хмуро подумал: "Все равно, что кутят перестрелять". Потом Эдди увидел, как один из роботов – тот, что напоминал шагающий короб, – выпустил из брюха отталкивающего вида клещи и на секунду прихватил ими змею. Удивленно зажужжав, змея прыгнула вперед. Шагающий короб убрал клещи.

"Н-да. может, это и не совсем то же, что перестрелять кутят", – решил Эдди. Он опять посмотрел на Роланда. Роланд, скрестив руки на груди, ответил невыразительным взглядом.

"Ты, приятель, выбираешь чертовски странные моменты, чтоб нас школить".

Эдди подумал о Сюзанне – о том, как она сперва всадила пулю медведю в зад, а потом, когда зверь кинулся на них с Роландом, вдребезги разнесла сенсорное устройство чудовища – и слегка устыдился. Более того: какая-то часть его "я" хотела пойти на это, как давно, в "Падающей Башне", что-то в нем хотело пойти против Балазара и его шайки бандюг. Возможно, такое навязчивое, неодолимое влечение было нездоровым, но это не портило главного очарования – "а ну-ка, поглядим, у кого будет грудь в крестах, а у кого – голова в кустах. поглядим, поглядим".

М-да, что нездорово, то нездорово.

"Внуши себе, будто тут тир и ты хочешь выиграть своей лапушке плюшевую собачку, – подумал он. – Или медведя". Он взял на мушку шагающий короб и нетерпеливо оглянулся, когда Роланд тронул его за плечо.

– Скажи свой урок, Эдди. Скажи без ошибки.

Эдди раздраженно шикнул сквозь зубы, злясь, что его отвлекают, но Роланд не отвел взгляда, и потому юноша с глубоким вздохом постарался выбросить из головы все: взвизги и скрипы изработавшегося оборудования; разнообразные прострелы и ломоты во всем теле; сознание того, что Сюзанна здесь, смотрит, опираясь на ладони выпрямленных рук, и последующее озарение: она ближе всех к земле – если он промажет по какой-нибудь из хитрых механических штуковин на поляне и та решит отплатить обидчикам, Сюзанна окажется самой удобной мишенью.

– Не рукой стреляю; тот, кто стреляет рукою, забыл лик своего отца.

Во прикол, подумал молодой человек; встреться Эдди со своим папашей на улице, он бы его не узнал. Но он чувствовал, как слова делают свое дело – проясняют голову и успокаивают нервы. Не ведая, из того ли он теста, что положено стрелку (возможность, казавшаяся юноше сказочно неправдоподобной, пусть даже он понимал, что во время разборки в ночном клубе у Балазара сумел проявить недюжинную стойкость), Эдди, однако, знал – чему-то в его душе пришлась по вкусу бесстрастная холодность, нисходившая на него с чередой старых-престарых вопросов и ответов, которым их выучил стрелок; равнодушная холодность и то, как предметы с присущей им безжизненной четкостью вдруг выделялись из общей картины. Другая частица Эдди понимала, что это еще один страшный наркотик, немногим отличающийся от героина, сведшего в могилу Генри и едва не сгубившего его самого, но это ничего не меняло: радость тех мгновений, когда с губ срываются слова старинной формулы, звенела в нем тугой струною, как звенят корабельные снасти на сильном ветру.

– Не рукой целюсь; тот, что целится рукою, забыл лик своего отца.

Оком целюсь.

Не из револьвера убиваю; тот, что убивает из револьвера, забыл лик своего отца.

И, неожиданно для себя выступив из-за деревьев на поляну, Эдди бросил роботам, крутившимся на дальнем ее краю:

– Сердцем убиваю.

Роботы прервали свое бесконечное круженье. Один из них громко зажужжал – это мог быть сигнал тревоги или предупреждение. Радары, каждый не больше половинки шоколадного батончика "Херши", повернулись на звук голоса Эдди.

Эдди открыл огонь.

Сенсоры один за другим разлетелись, как глиняные голубки. Жалость исчезла из сердца Эдди, остались лишь ледяное спокойствие и сознание того, что он не захочет и не сможет остановиться, пока не завершит дела.

Окутанная сумерками поляна наполнилась громом, отразившимся от покрытой многочисленными трещинами и сколами стены камня на ее широком конце. Металлическая змея, дважды перекувырнувшись, простерлась в пыли и лежала, подергиваясь. Самый большой механизм – тот, что напоминал Эдди игрушечный трактор его детства – попытался сбежать и судорожными рывками кинулся к краю колеи. Эдди к Богу в рай разнес его радар. Механизм зарылся квадратным носом в землю; из стальных глазниц, где примостились стеклянные глаза, брызнули тоненькие язычки голубого пламени.

Эдди промазал только раз, по воспринимающему устройству крысы из нержавеющей стали. Пущенная в радар пуля с тонким комариным пением отскочила от металлической крысиной спины. Крыса как ошпаренная выскочила из колеи. Заложив вираж возле похожей на короб штуковины, которая еще совсем недавно вышагивала по кругу следом за змеей, она с поразительной скоростью бросилась через поляну в атаку, рассерженно чакая. Тут Эдди разглядел пасть, окаймленную длинными острыми штырьками. На зубы они не походили; скорее, они напоминали снующие вверх-вниз иглы швейной машины, превращенные скоростью своего движения в дрожащее полупрозрачное марево. "Нет, – подумал Эдди, – сдается мне, на кутят эти твари все-таки мало похожи".

– Роланд, давай сам! – в отчаянии крикнул он, но когда, улучив момент, поспешно огляделся, то увидел, что Роланд по-прежнему стоит, скрестив руки на груди, с лицом отрешенным и безмятежным. Возможно, стрелок раздумывал над шахматными задачами или размышлял о давнишней любовной переписке.

Радар на спине у крысы вдруг замер. Блюдце едва заметно повернулось и жужжа нацелилось на Сюзанну Дийн.

"Осталась одна пуля, – мелькнуло в голове у Эдди. – Если промажу, эта тварь начисто сдерет Сьюзи лицо".

Вместо того, чтобы выстрелить, он сделал шаг вперед и что было силы пнул крысу. Башмаки Эдди сменила пара мягких мокасин из оленьей шкуры, и сотрясение от удара передалось по ноге до самого колена. С прерывистым, каким-то заржавленным визгом крыса перекувырнулась на земле раз, другой, и замерла кверху брюхом. Эдди увидел что-то вроде дюжины коротких, толстых механических ножек, поршнями ходивших вверх-вниз. Каждая ножка оканчивалась острым стальным когтем. Эти когти вращались вокруг своей оси на шарнирчиках величиной с карандашный ластик.

Из средней части робота выдвинулся стальной стержень; механическую крысу подбросило, перевернуло, и она вновь заняла нормальное положение. Эдди повел револьвер вниз, оставив без внимания мимолетный порыв подстраховаться свободной рукой. Может, в его родном мире легавые и были обучены стрелять таким манером, но тут это делалось иначе. "Когда забудешь, что револьвер здесь, когда покажется, будто стреляешь из пальца, – наставлял Роланд, – тогда ты будешь близок к цели".

Эдди нажал на спуск. Крошечное блюдечко радара, вновь завертевшееся в попытке отыскать врагов, исчезло в синей вспышке. Послышалось сдавленное "клуп!", и крыса упала на бок – мертвая.

Эдди обернулся. Сердце у него стучало, как отбойный молоток. Насколько помнил юноша, в такое бешенство он не приходил с тех пор, как понял, что Роланд намерен держать его в этом мире, пока не завоюет или не потеряет свою окаянную Башню. иными словами, пока все они, вероятно, не пойдут на корм червям.

Он навел разряженный револьвер в сердце Роланду и хрипло, едва узнавая собственный голос, проговорил:

– Если б тут еще оставался патрон, ты, пожалуй, уже сейчас бросил бы убиваться из-за своей занюханной Башни.

– Эдди, перестань! – резко сказала Сюзанна.

Эдди посмотрел на нее.

– Чертова железяка собиралась кинуться на тебя, Сюзанна, и сделать из тебя суслика.

– Но она же до меня не добралась. Это ты ее ухлопал, Эдди. Ты показал ей, где раки зимуют.

– Его заслуги в этом нет. – Эдди хотел было убрать револьвер в кобуру, но к своему вящему неудовольствию понял, что убирать его некуда. Кобура была у Сюзанны. – Он со своими уроками – со своими проклятыми уроками – тут ни при чем. – Лицо Роланда, до сих пор выражавшее умеренный интерес, внезапно изменилось. Взгляд переместился в некую точку над левым плечом Эдди.

– ЛОЖИСЬ! – крикнул стрелок.

Эдди не стал задавать вопросов. Его ярость и смятение вмиг как рукой сняло. Он кинулся на землю и, падая, увидел: молниеносным движением, превратившим его левую руку в размазанное пятно, стрелок потянулся к кобуре. "Боже ты мой, – подумал молодой человек, – НЕ МОЖЕТ он быть таким шустрым, таких шустрых в принципе не бывает, у меня получается ничего себе, но рядом с Сюзанной я просто копуша, а Сюзанна по сравнению с ним – черепаха, которая силится взойти на стеклянную кочку."

Что-то пронеслось у Эдди над самой головой – что-то, что, громко и пронзительно пища в своей механической ярости, выдрало у него клок волос. Стрелок открыл огонь с бедра – три быстрых выстрела прогремели друг другу вдогонку, как три удара грома, – и писк оборвался. На землю между тем местом, где лежал Эдди, и тем, где рядом с Роландом привстала на обрубках ног Сюзанна, с глухим стуком шлепнулось некое создание, показавшееся Эдди похожим на крупную механическую летучую мышь. Суставчатое, крапчатое от ржавчины крыло ударило по земле, словно досадуя, что возможность упущена, и застыло без движения.

Легко ступая в старых, разбитых сапогах, Роланд подошел к Эдди и протянул ему руку. Эдди принял ее и позволил Роланду помочь ему подняться. Он обнаружил, что не может говорить: падение вышибло из него дух. "Может, оно и к лучшему. похоже, всякий раз как я разеваю пасть, будь она неладна, я что-нибудь да ляпну".

– Эдди! Ты в порядке? – К тому месту, где он стоял, нагнув голову и уперев руки в ляжки, и пытался отдышаться, ползла Сюзанна.

– Ага, – прохрипел Эдди. Он с усилием выпрямился. – Так, пустяки, легкая стрижечка.

– Эта тварь была на дереве, – мягко сказал Роланд. – Поначалу я и сам ее не приметил. В это время дня свет становится обманчив. – Стрелок помолчал и тем же мягким тоном продолжил: – Эдди, опасность Сюзанне никак не угрожала.

Эдди утвердительно мотнул головой. Теперь-то до него дошло: проворство, с каким стрелок выхватывал револьвер, позволяло сжевать гамбургер, запить его молочным коктейлем – и не опоздать с выстрелом.

– Ну, хорошо, хорошо. Скажем только, что я не одобряю твою методу обучения, ладушки? Но просить прощенья я не собираюсь, не жди – не дождешься.

Роланд наклонился, подхватил Сюзанну на руки и принялся отряхивать. Делал он это равнодушно-ласково, как мать отряхивает делающего первые шаги малыша после одного из неизбежных кувырков в пыли на заднем дворе.

– Я не жду от тебя извинений; кроме того, они не надобны, – сказал он. – Два дня назад у нас с Сюзанной произошел подобный же разговор. Верно, Сюзанна?

Она кивнула.

– Роланд придерживается мнения, что ученику время от времени требуется хороший пинок в ребра.

Эдди оглядел учиненный ими разгром и медленно принялся выколачивать из штанов и рубашки костяную пыль.

– Слышь, старик, а если б я сказал тебе, что не хочу быть стрелком? А, Роланд?

– Я бы ответил, что твои желания не имеют большого значения. – Роланд смотрел на металлическую будку у каменной стены и словно бы утратил интерес к беседе. Эдди уже видел такое раньше. Когда разговор сворачивал на если бы да кабы, Роланд почти всякий раз терял к нему интерес.

– Ка? – В вопросе Эдди звучали отголоски былой желчности.

– Верно. Ка. – Роланд подошел к будке и провел рукой по желтым и черным полосам, наискось расчерчивавшим переднюю стенку. – Мы нашли один из двенадцати пограничных порталов, кольцом опоясывающих этот мир. одну из шести троп к Темной Башне.

И это тоже ка.

Эдди пошел обратно за инвалидным креслом Сюзанны. Просить молодого человека об этом не пришлось – ему хотелось некоторое время побыть одному, чтобы вновь взять себя в руки. Теперь, когда стрельба закончилась, каждый мускул в теле Эдди словно бы мелко дрожал и трепетал не в лад с остальными. Юноше не хотелось, чтобы товарищи видели его в таком состоянии – не потому, что оно могло бы быть неверно истолковано как испуг, а потому, что Роланд, или Сюзанна, или оба могли бы распознать его истинную природу: перевозбуждение. Пришедшееся Эдди по нраву. Даже нетопырь, едва не снявший с юноши скальп, не перетянул чашу весов.

"Это все муть, паря. Сам же знаешь".

К сожалению, Эдди этого не знал. Он лоб в лоб столкнулся с тем, что Сюзанна открыла для себя чуть раньше, пристрелив медведя: можно было сколько угодно разглагольствовать о том, что не хочешь быть стрелком; что не желаешь, словно последний бродяга, скитаться по этому безумному миру, где кроме них троих нет, кажется, ни единой живой человеческой души; что на самом деле тебе, Эдди Дийну, больше всего охота стоять на углу Бродвея и Сорок второй улицы, прищелкивать пальцами под ревущую в наушниках плеера "Криденс Клируотер Ривайвл", смачно чавкать сосиской с соусом чили и глазеть на проходящих мимо девчонок – на в высшей степени аппетитных и соблазнительных нью-йоркских девчонок с надутыми – "да пошел ты!" – губками и длиннющими ногами из-под коротких юбчонок. Можно было распространяться об этом до посинения, но сердце Эдди знало иное. Сердце Эдди знало, что, отправляя электронный зверинец на небеса, он наслаждался – во всяком случае, пока шла потеха и Роландов револьвер был его, Эдди, личной портативной грозой. Что он с удовольствием пнул робота-крысу, пусть даже отшиб при этом ногу и чуть не навалил в штаны со страху. Страх странным образом лишь обострял наслаждение.

Все это было уже достаточно скверно, однако сердце Эдди знало и кое-что похуже: появись здесь, сейчас дверь, ведущая обратно в Нью-Йорк, он, возможно, и не вошел бы в нее, ибо еще не видел воочию Темной Башни. В молодом человеке начинало крепнуть убеждение, что болезнь Роланда заразна.

Пробираясь в ожесточенной борьбе с креслом Сюзанны через беспорядочные нагромождения ольховых пней и колод и ругательски ругая ветки, которые хлестали по лицу, норовя выколоть глаза, Эдди неожиданно обнаружил, что с некоторыми из этих вещей может примириться. Признание это поостудило юноше кровь. "Хочется увидеть, такая она, как была во сне, или нет, – подумал он. – Увидеть такое. фантастика, в натуре!"

Но внутри у него заговорил другой голос. "Эдди, спорим, его прежним дружкам – ну, тем, с такими кликухами, будто они припожаловали прямиком от Круглого Стола при дворе короля Артура – так вот, гад буду, всем им мерещилось то же самое. И все они теперь покойники. Все до единого".

Хочешь не хочешь, Эдди узнал этот голос. Он принадлежал Генри, а значит, не слышать его было затруднительно.

Роланд, придерживая на правом бедре Сюзанну, стоял перед металлическим домиком, напоминающим закрытый на ночь вход в метро. Бросив инвалидное кресло у края поляны, Эдди пошел к ним. Чем ближе он подходил, тем громче становился гул и явственнее – дрожь земли под ногами. Оборудование, производящее этот шум, понял Эдди, находится или в будке, или под ней. Казалось, у него гудит не в ушах, а где-то в голове, в самой ее глубине, и в полых недрах живота.

– Стало быть, вот один из двенадцати порталов. Куда он выходит, Роланд? В "Мир Диснея"?

Роланд покачал головой.

– Я не знаю, куда он выходит. Быть может, в никуда. а может быть, во все сущие миры. В моем мире вообще есть много мне неведомого – это вы оба наверняка уже поняли. А есть такое, что некогда было мне известно, но изменилось.

– Из-за того, что мир сдвинулся с места?

– Да. – Роланд бросил на Эдди короткий взгляд. – Послушай-ка, это ведь не просто риторическая фигура. Мир действительно сдвинулся с места и непрестанно убыстряет свое движение. В то же время все снашивается. распадается. – Подтверждая свою мысль наглядным примером, стрелок пнул металлический труп шагающего короба.

Эдди вспомнилась нарисованная Роландом на земле грубая схема расположения порталов.

– Так это и есть край света? – спросил он почти робко. – Я хочу сказать, не больно-то он отличается от любого другого места. – Эдди хохотнул. – Если здесь и есть обрыв, я его не вижу.

Роланд покачал головой.

– Край-то он край, да не такой. Это – место, где берет начало один из Лучей. Так меня, во всяком случае, учили.

– Лучей? – переспросила Сюзанна. – Каких Лучей?

– Великим Пращурам принадлежит заслуга не устройства, но пере-устройства мироздания. Рассказывают разное: одни – будто Лучи суть спасение мира, другие – будто бы это семена всеобщей погибели и разрушенья. Лучи – творение Великих Пращуров. Это такие линии. скрепляющие. удерживающие.

– Ты говоришь о магнетизме? – осторожно поинтересовалась Сюзанна.

Все лицо Роланда просветлело; озарение преобразило шероховатые грубые грани и изборожденные морщинами плоскости, превратив их в нечто новое и поразительное. На миг Эдди открылось, как будет выглядеть Роланд, если и впрямь доберется до своей Башни.

– Да! Не об одном магнетизме, хотя магнетизм играет здесь известную роль. о силе тяготения. и о надлежащей увязке пространства, измерений, величин. Лучи – те силы, что связуют все это воедино.

– Добро пожаловать к физикам-шизикам, – негромко прокомментировал Эдди.

Сюзанна пропустила его реплику мимо ушей.

– А Темная Башня? Это что же, какой-то генератор? Центральный источник энергии для Лучей?

– Не знаю.

– Но знаешь, что здесь – пункт А, – вмешался Эдди. – Если мы достаточно долго будем идти по прямой, мы придем на другой край света, к другому порталу – назовем его пунктом С. Но сперва мы придем в пункт В. В центральную точку. К Темной Башне.

Стрелок кивнул.

– Сколько придется идти? Ты знаешь?

– Нет. Но я знаю, что дорога нас ждет очень дальняя и что с каждым уходящим днем расстояние увеличивается.

Эдди, нагнувшийся было обследовать шагающий короб, выпрямился и уставился на Роланда.

– Этого не может быть. – Он говорил тоном человека, старающегося убедить малыша, что никакой бука в шкафу не живет и жить не может по той простой причине, что в действительности буки в природе не существуют. – Миры не растут, Роланд.

– Да что ты? В пору моего отрочества, Эдди, у нас еще водились карты. Особенно мне памятна одна, под названием "Великие державы Западных Земель". На ней была изображена и моя родина, Галаад; и Низинные Баронства, охваченные бунтом и смутой спустя год после того, как я завоевал право носить револьверы; и холмы; и горы; и Западное море. От Западного моря Галаад отделяло изрядное расстояние – тысяча миль, а то и больше – но на то, чтобы преодолеть его, я истратил более двадцати лет.

– Это невозможно, – быстро и испуганно сказала Сюзанна. – Даже если ты от начала до конца шел пешком, на это не могло уйти двадцать лет!

– Ну, надо же учесть остановки – попить пивка, черкнуть открытку-другую, – пробурчал Эдди. Никто, однако, не обратил на него внимания.

– Большую часть пути я проделал не пешком, а верхом, – возразил Роланд. – Хотя порой, волею обстоятельств, мое продвижение на Запад и оказывалось. э-э. приостановлено – так?.. однако означенное время я провел по преимуществу в дороге, уходя от Джона Фарсонского. От Джона Фарсона, стоявшего во главе восстания, что опрокинуло мир, в котором я вырос. От мятежного Фарсона, жаждавшего увидеть мою голову насаженной на кол во дворе его замка. К чему, полагаю, у него имелись веские причины, ибо на совести моей и моих соотчичей смерть великого множества его сподвижников. а я, к тому же, похитил нечто, чем Фарсон чрезвычайно дорожил.

– Что, Роланд? – с любопытством спросил Эдди.

Роланд покачал головой.

– Об этом в другой раз. а то и никогда. Сейчас же задумайтесь вот над чем: мною пройдено много тысяч миль. Ибо мир растет.

– Не может такого быть. Не может, и все, – гнул свое Эдди, тем не менее потрясенный до глубины души. – Были бы землетрясения. потопы. цунами. Не знаю, что еще.

– Да посмотри же! – взъярился Роланд. – Довольно лишь оглядеться! Что ты видишь? Мир, подобно детской игрушке волчку замедляющий свое вращение, пусть даже при этом он разгоняется и движется иным, непостижимым для нас образом. Взгляни на то, что ты убил, Эдди! Отцом твоим заклинаю, посмотри на убитых тобою!

Два широких стремительных шага по направлению к ручью – и подхваченная стрелком стальная змея после беглого осмотра была переброшена Эдди. Молодой человек левой рукой поймал суставчатое тело, и змея тут же развалилась на две части.

– Видишь? Она вконец изработалась. Равно как и все встреченные здесь нами создания – одряхлевшие, изнуренные. Не нагрянь мы, их все равно постигла бы скорая смерть. С гибелью медведя.

– Медведь был чем-то болен, – сказала Сюзанна.

Стрелок кивнул.

– Его живую плоть разъедали паразиты. А вот отчего они напали лишь теперь, не прежде?

Сюзанна не ответила.

Эдди меж тем рассматривал змею. В отличие от медведя она производила впечатление полностью искусственной конструкции – металл, микросхемы и ярды (если не мили) паутинно-тонкого провода. Более того: ощупывая внимательным взглядом ту половину змеи, которую продолжал держать в руках, Эдди различил крохотные пестринки ржавчины, и не только на поверхности, но и внутри. Мокрое пятно там же говорило об утечке масла или же о том, что в змеиную утробу просочилась вода. Под воздействием влаги часть проводков сгнила, а несколько плат величиной с ноготь большого пальца поросли какой-то зеленоватой дрянью, похожей на мох.

Эдди перевернул змею вверх брюхом. Стальная пластинка незамедлительно поставила молодого человека в известность, что в руках у него – изделие "Норт-Сентрал Позитроникс, ЛТД.". Имени на пластинке не было, только серийный номер. "Видно, ты, подруга, такое ничтожество, что имя тебе не положено, – подумал Эдди. – И то сказать: шестерка, навороченная сапка с мотором, которую придумали только затем, чтоб время от времени вкатывать Братцу Медведю оздоровительный клистир. или делать что-нибудь не менее отвратное".

Он бросил змею и вытер руки о штаны.

Роланд, подобравший с земли "трактор", с силой рванул одну гусеницу. Гусеница легко отделилась, пролив на клочок земли между сапогами стрелка дождь ржавчины. Роланд отбросил гусеницу в сторону.

– Все в этом мире замирает или разваливается, – сказал он без всякого выражения. – Силы же сцепляющие, коим мир обязан своею соразмерностью и гармонией во времени, равно как и в пространстве, слабеют. Мы знали это еще детьми, но и помыслить не могли, каково окажется время угасания. Да и каким чудом могли бы мы вообразить такое? И все же пора заката настала, я жив, я многое слышу и вижу, и вот мое убеждение: Последние Времена пагубно сказываются не на одном лишь моем родном мире. Они подтачивают и ваш мир, Эдди и Сюзанна, а быть может, и миллиард иных миров. Лучи разрушаются. Бог весть, причина то или один из признаков, но я знаю, что это истинная правда. Подите сюда! Ближе! Слушайте!

Приближаясь к металлической коробке, наискось располосованной чередованием желтого и черного, Эдди нежданно-негаданно угодил в цепкие объятия одного яркого и неприятного воспоминания. Впервые за много лет молодой человек поймал себя на том, что думает о рассыпающейся викторианской развалюхе с Голландского Холма. Развалюха эта, известная детворе района как "Особняк", стояла на заросшей бурьяном неухоженной лужайке на Райнхолд-стрит, примерно в миле от квартала, где выросли братья Дийн. Об Особняке ходили страшные истории – Эдди полагал, что в районе едва ли сыщется мальчишка или девчонка, их не слыхавшие. Казалось, горбатый дом, тяжело осевший под крутой кровлей, злобно глядит на прохожих из густой тени карнизов. Оконных стекол, само собой, не было и в помине (бросать камнями в окна можно и с почтительного расстояния), но участи быть расписанным краской из распылителя, превратиться в тир или в траходром дом избежал. Наибольшее же недоумение вызывал сам факт его затянувшегося существования: никто ни разу не поджигал Особняк – ни ради страховки, ни чтобы просто поглазеть на пожар. Ребята говорили, что там, конечно же, водятся привидения, и однажды Эдди, стоявшему с Генри на тротуаре и смотревшему на Особняк (это паломничество братья совершили специально, чтобы своими глазами увидеть предмет невероятных слухов, хотя матери Генри объяснил, что они всего-навсего идут с какими-то его друзьями к Дальбергу, за "Худси Рокетс"), почудилось, что привидения там, пожалуй, действительно могут водиться. Разве не ощутил он, что из старых, сумрачных викторианских окон – окон, которые, казалось, вперились в него неподвижным сосредоточенным взором опасного безумца – сочится некая грубая и мощная враждебна

не шевельнуло легчайшее дуновение волоски у него на руках и сзади на шее? Разве не подсказывало ему со всей ясностью чутье: переступи порог, и захлопнется дверь, щелкнет замок, придут в движение стены, пойдут смыкаться, размалывая в порошок косточки дохлых мышей, стремясь сокрушить и твои косточки?

Населенный призраками. Сам – призрак.

Приближаясь теперь к металлическому коробу будки, молодой человек вновь оказался во власти давнишнего ощущения опасности и тайны. Руки и ноги Эдди покрылись гусиной кожей, волоски на шее встопорщились и слиплись налезающими друг на друга, похожими на перья пучочками. И вновь он ощутил то же легчайшее дуновение, хотя листва на деревьях, обступивших поляну, сохраняла полную неподвижность.

Тем не менее Эдди упрямо продолжал идти к двери (ибо то была, конечно, дверь – очередная дверь, хоть и запертая, вопреки желаниям и хотениям молодого человека, навсегда) и остановился лишь тогда, когда его ухо оказалось прижато к металлу.

Можно было подумать, что полчаса назад Эдди хватил таблетку действительно сильной "кислоты" и его как раз начинает мощно забирать. Во мраке заглазья поплыли диковинные краски. В ушах зазвучали призрачные голоса, бормотавшие что-то в каменных глотках длинных коридоров, в чертогах, озаряемых неверным мерцающим светом электрических светильников. Эти факелы современной эпохи, некогда заливавшие все ярчайшим сиянием, обратились ныне в жалкие стерженьки угрюмого голубого огня. Эдди чувствовал пустоту. безлюдье. мерзость запустения. смерть.

Грохот машин не смолкал. Но не вторгался ли исподволь в этот шум некий неприятный призвук, этакий слышный порою за мерным гулом глухой стук сродни перебоям больного сердца? Не возникало ли ощущение, что механизмы – источники этого шума, хотя и значительно превосходят тонкостью и сложностью внутреннее устройство медведя, не могут попасть в такт с самими собой?

– Безмолвно все в чертогах мертвецов, – услышал Эдди свой замирающий, слабеющий шепот. – Недвижно, стыло, предано забвенью. Зри – лестницы погружены во мрак, в покоях гибель царствует с разрухой. Вот, вот они, чертоги мертвецов, где пауки прядут и среди камня огромные системы затихают – одна вослед другой, поочередно.

Роланд грубо оттащил его от будки, и Эдди повел на стрелка затуманенными глазами.

– Довольно, – сказал Роланд.

– Фиг знает, чего туда напихано, но фурычит оно не ахти, верно? – услышал Эдди свой голос – дрожащий, доносящийся словно бы издалека. Молодой человек еще осязал могучую силу, наплывающую из короба будки. Она звала Эдди, влекла, манила.

– Верно. Нынче в этом мире нет ничего, столь уж процветающего.

– Братцы! Если вы задумали здесь заночевать, радостью общения со мной вам придется пожертвовать, – предупредила Сюзанна. Голубовато-серый полумрак, дитя угасшей вечерней зари, размыл контуры ее лица – лишь белели смутно белки глаз да зубы. – Я отправляюсь вон туда. Мне не нравится, как эта штука на меня действует. Брр!

– Все мы расположимся на ночлег там, – сказал Роланд. – Идемте.

– Это ты здорово придумал, – одобрил Эдди. Они двинулись прочь от будки, шум механизмов пошел на убыль, и Эдди почувствовал, что власть этих звуков над ним слабеет, хотя они по-прежнему взывали к нему, приглашая исследовать сумрачные переходы, пустынные лестницы, покои, где обитали гибель и разруха, где пряли пауки и где во тьму панели управленья погружались одна вослед другой, поочередно.

Ночью, во сне, Эдди опять не спеша шел по Второй авеню на угол Сорок шестой, к "Деликатесам от Тома и Джерри". Он миновал магазин, где продавали записи и пластинки. Из динамиков оглушительно грянули "Роллинг Стоунз":

Я вижу красную дверь и хочу

Перекрасить ее в черный цвет.

Пусть почернеют все краски,

Пестроте говорю я: нет.

Мимо – девахи, одеты по-летнему,

Ярко, сойдешь с ума,

И я верчу башкой, не то от меня

Нипочем не отступит тьма.

Дальше, дальше, мимо расположившегося между Сорок девятой и Сорок восьмой улицами магазина под названием "Зеркало души". В витрине висели зеркала; Эдди заметил в одном свое отражение и подумал, что давно уж не выглядел так хорошо; волосы чуть длинноваты, но в целом – загорелый и подтянутый. Хотя одежка. м-да, чувачок. Фраер с головы до пят. Синяя куртка-блейзер, белая рубашечка, галстучек темно-красный, серые парадные брючата. такого прикида "чертов яппи" у Эдди сроду не бывало.

Его кто-то тряс.

Эдди попытался глубже ввинтиться в сон. Ему не хотелось просыпаться. Ведь он еще не дошел до "Деликатесов", не открыл ключом дверь, не шагнул за порог, в море роз. Эдди хотелось вновь увидеть алый ковер без конца и края, высокое синее небо с плывущими в нем громадами облачных кораблей и Темную Башню. Насельница ее жуткого и таинственного столпа, прожорливая тьма, подстерегавшая всякого, кто подберется слишком близко, внушала Эдди страх, но не угашала желания увидеть Башню еще раз. Он хотел, ему нужно было ее увидеть.

Однако рука, трясшая его, не унималась. Сон начал меркнуть, вонь автомобильных выхлопов, висящая над Второй авеню, обернулась запахом дыма, легкого, редкого – костер уже почти догорел.

Рука принадлежала Сюзанне. Вид у молодой женщины был испуганный. Эдди сел и обнял ее одной рукой. Ночевали путники за ольховой рощей, куда долетал лепет ручья, бегущего по усеянной костями поляне. По другую сторону рдеющих углей, что накануне вечером были костром, лежал спящий Роланд. Сон его был тревожен – сбросив единственное одеяло, стрелок свернулся калачиком, подтянув колени едва ли не к самой груди. Без сапог ступни казались белыми, узкими и какими-то беззащитными. На правой недоставало большого пальца, павшего жертвой омароподобной твари, отхватившей Роланду и часть правой руки.

Стрелок стонал, вновь и вновь повторяя какую-то невнятную фразу. После нескольких повторов Эдди понял, что это та самая фраза, которую Роланд вымолвил перед тем, как без чувств рухнуть на поляне, где Сюзанна застрелила медведя: "Раз так, идите – есть и другие миры, не только этот". На миг стрелок умолкал, потом окликал мальчика по имени: "Джейк! Где ты? Джейк!"

Скорбь и безысходное отчаяние, звучавшие в его голосе, наполнили Эдди ужасом. Украдкой обняв Сюзанну, он крепко прижал ее к себе. И почувствовал, что она дрожит, хотя ночь была теплой.

Стрелок перевернулся на спину. Звездный свет упал в его открытые глаза.

– Джейк, где ты? – воззвал он во тьму ночи. – Вернись!

– О, Господи, опять он отключился. Что делать, Сьюзи?

– Не знаю. Знаю только, что больше не могу слушать это в одиночестве. Кажется, что он так далеко. так далеко от всех, от всего.

– Раз так, идите, – пробормотал стрелок, снова повертываясь на бок и подтягивая колени к груди, – есть и другие миры, не только этот. – Он примолк. Затем грудь его заходила толчками, и оттуда на волю протяжным, леденящим кровь криком вырвалось имя мальчика. Позади них в чаще леса какая-то крупная птица снялась с ветки и в сухом шелесте крыл полетела на поиски более мирного уголка.

– Есть какие-нибудь соображения? – спросила Сюзанна. Ее широко раскрытые глаза были мокры от слез. – Может, надо его разбудить?

– Не знаю. – Эдди увидел револьвер стрелка – тот, что Роланд обычно носил на левом бедре. Этот револьвер, в кобуре, лежал на квадрате аккуратно сложенной оленьей шкуры рядом со спящим Роландом, там, где стрелку не составило бы труда дотянуться до него. – Пожалуй, не рискну, – прибавил молодой человек.

– Это сводит его с ума.

Эдди кивнул.

– Что же делать? Эдди, что же нам делать?

Эдди не знал. Заражение, вызванное укусом омароподобной твари, остановил и уничтожил антибиотик; сейчас Роланда вновь сжигал недуг, но Эдди думал, что нет на белом свете антибиотика, который исцелил бы стрелка в этот раз.

– Хрен его знает. Ложись-ка со мной, Сьюзи.

Эдди укрыл их шкурой, и спустя некоторое время Сюзанна перестала дрожать.

– Если он сойдет с ума, нам, пожалуй, не поздоровится, – сказала она.

– А то я не знаю. – Эта неприятная мысль уже посещала Эдди, приняв обличье медведя с красными, полными ненависти глазками (не таилось ли в недрах их багровой пучины еще и недоумение?) и смертоносными беспощадными когтями. Взгляд Эдди обратился к револьверу, лежавшему так близко от левой, здоровой руки стрелка, и молодой человек опять вспомнил, какое проворство выказал Роланд, заметив стремительно пикирующего на них механического нетопыря. Если стрелок помешается и они с Сюзанной окажутся в фокусе этого помешательства, шансов у них не будет. Никаких.

Он зарылся лицом в теплую ложбинку между шеей и плечом Сюзанны и закрыл глаза.

Довольно скоро Роланд перестал бормотать. Эдди поднял голову и осмотрелся. Стрелок, кажется, вновь погрузился в естественный сон. Эдди поглядел на Сюзанну и увидел, что уснула и она. Юноша улегся рядом с ней, осторожно поцеловал холмик ее груди и тоже закрыл глаза.

"Нет, парень; тебе еще долго-долго не спать".

Но они уже два дня были в пути, и Эдди устал, как последняя собака. Он задремал. поплыл куда-то вниз.

"Назад, в сон, – думал он, медленно опускаясь. – Я хочу обратно на Вторую авеню. обратно к "Тому и Джерри". Вот чего я хочу".

Однако в ту ночь сон не повторился.

С восходом солнца путники наскоро позавтракали, перепаковали и перераспределили пожитки и вернулись на треугольную поляну. В ясном прозрачном свете утра она казалась не такой уж страшной, и все-таки троица всеми силами старалась держаться на почтительном расстоянии от металлической будки с предупреждающими желтыми и черными полосами. Если Роланд и помнил что-то о дурных снах, терзавших его ночью, он никак этого не показывал и покончил со скучными, но обязательными утренними хлопотами как обычно, в глубокомысленном бесстрастном молчании.

– Как ты полагаешь выдерживать прямой курс отсюда к Башне? – поинтересовалась Сюзанна.

– Если то, о чем говорится в преданиях, справедливо, ничего трудного в этом не будет. Помнишь, ты спрашивала о магнетизме?

Сюзанна кивнула.

Стрелок принялся рыться в своем кошеле. Его рука закапывалась все глубже и наконец явилась на свет с квадратиком старой мягкой кожи. В лоскут была вколота длинная серебристая игла.

– Компас! – обрадовался Эдди. – Ну, ты прямо бдительный бойскаут!

Роланд покачал головой.

– Нет, не компас. Разумеется, я знаю, что такое компас, однако вот уже много лет я и в глаза не видел оных приборов. Не сбиться с пути мне помогают светила – солнце и звезды – и даже в нынешние времена они отменно мне служат.

– Даже в нынешние времена? – с легкой тревогой переспросила Сюзанна.

Роланд кивнул.

– Стороны света тоже беспрестанно медленно смещаются.

– Боже! – вырвалось у Эдди. Он попробовал представить себе такой мир, где географический север коварно скользил бы к востоку или к западу, и почти сразу сдался, почувствовав легкое недомогание, какое чувствовал всякий раз, глядя вниз с верха высотного здания.

– Это просто игла, но она из стали и послужит нашей цели не хуже компаса. Отныне наш курс – Луч, и эта игла станет указывать нам дорогу. – Стрелок опять порылся в кошеле и извлек грубо вылепленную глиняную плошку, по одному боку которой вниз бежала трещина. Это изделие безвестного гончара, найденное на месте древнего стойбища, Роланд залатал сосновой смолой.

Теперь он отправился к ручью, зачерпнул плошкой воды и отнес туда, где в инвалидном кресле сидела Сюзанна. Осторожно поставив плошку на подлокотник кресла, стрелок подождал, пока поверхность воды успокоится, и бросил туда иглу. Игла утонула и замерла на дне.

– Ух ты! – восхитился Эдди. – Класс! Повергся бы я в изумлении к стопам твоим, Роланд, да боюсь попортить складку на брюках.

– Я еще не закончил. Сюзанна, придержи-ка плошку, чтоб не трясло.

Сюзанна выполнила просьбу Роланда, и он медленно покатил инвалидное кресло по поляне. Когда до двери оставалось около двенадцати футов, стрелок осторожно развернул его, и Сюзанна очутилась к будке спиной.

– Эдди! – вскрикнула молодая женщина. – Посмотри-ка сюда!

Эдди нагнулся над глиняной плошкой, лишь краем сознания отмечая, что вода уже сочится сквозь самодельную пломбу Роланда. Игла медленно всплывала! Достигнув поверхности, она безмятежно закачалась на воде, точно поплавок, расположась вдоль недоступной зрению прямой линии, начинающейся от портала и уходящей в вековую чащу.

– Усраться можно – плавучая иголка! Ну, теперь я и впрямь все повидал!

– Сюзанна, держи плошку.

Сюзанна послушно взялась за глиняные бока, оберегая плошку от толчков; кресло поехало в глубь поляны, перпендикулярно металлическому коробу. Игла потеряла установившийся румб, зарыскала и в следующую секунду ушла обратно на дно. Роланд откатил кресло на прежнее место. Игла вновь всплыла и указала направление.

– Будь у нас железные опилки и лист бумаги, – сказал стрелок, – мы, рассыпавши опилки по листу, могли бы наблюдать, как они вытягиваются чертою в том же направлении.

– И так будет, даже когда мы уйдем от Портала? – спросил Эдди.

Роланд кивнул.

– Но и это еще не все. Луч, как ни удивительно, можно увидеть.

Сюзанна оглянулась, задев локтем плошку. Вода всколыхнулась, игла качнулась, словно в растерянности. и решительно вернулась в исходное положение.

– Не там, – поправил стрелок. – Ну-ка, посмотрите вниз – ты, Эдди, под ноги, а ты, Сюзанна, себе в колени.

Они сделали, как он просил.

– Когда я велю вам смотреть – смотрите прямо вперед, куда указывает игла, и никуда более. Доверьтесь своим глазам! А теперь – смотрите!

Они подняли головы. Мгновение Эдди не видел ничего, кроме леса. Он попробовал меньше напрягать глаза. и вдруг увидел, как несколькими неделями раньше увидел в узловатом деревянном наросте очертания пращи. Тут молодой человек понял, отчего Роланд велел им больше ни на что не смотреть. На всем протяжении Луча его присутствие сказывалось на окружающем – но еле уловимо. За Лучом тянулись иголки сосен и елей. Кусты зеленики росли не прямо, и их ветви отклонены были по ходу Луча. Вдоль этой замаскированной тропы (шедшей, если Эдди сориентировался верно, на юго-восток) лежали и деревья, поваленные медведем в его стремлении расчистить обзор, – не все, но большая их часть, словно исходящая из металлического короба сила, подтолкнув шатающиеся стволы, расположила их подобным образом. Однако самым ясным свидетельством непосредственной близости Луча было то, как ложились на землю тени. Разумеется, солнце, поднимаясь на востоке, отбрасывало их к западу, но глядя на юго-восток, Эдди разглядел грубую ажурную дорожку-"елочку", которой не было вне направления, указанного плавающей в плошке иглой.

– Пожалуй, я что-то вижу, – с некоторым сомнением протянула Сюзанна, – но.

– Смотри на тени. На тени, Сьюзи!

Эдди увидел, как глаза Сюзанны расширились – для нее все стало на свои места.

– Боже правый! Вот же он! Вон там! Знаешь, на что он похож? На пробор в волосах!

Единожды разглядев, Эдди теперь уже не мог не видеть смутно различимый проход, пронзающий неряшливый хаос зарослей, со всех сторон подступавших к поляне; как по линейке вычерченную прямую, обозначившую ход Луча. Молодой человек внезапно проникся сознанием того, какая колоссальная силища должна струить свои потоки вокруг (и, вероятно, прямехонько сквозь него, как рентгеновские лучи), и был вынужден подавить острое желание отойти в сторону, хоть на шаг вправо или влево.

– Слышь, Роланд, а не сделает оно меня стерильным?

Роланд со слабой улыбкой пожал плечами.

– Будто русло реки, – изумленно вымолвила Сюзанна. – Такое заросшее, что его и не заметишь. и все-таки оно есть. Рисунок, в который сложились тени, не будет меняться, пока мы остаемся на тропе Луча, верно?

– Нет, отчего же, – отвечал Роланд. – Конечно, тени будут перемещаться сообразно движению солнца по небу, однако мы всегда сможем увидеть Луч. Надобно помнить, что он течет одною и той же дорогою тысячи – быть может, десятки тысяч лет. Посмотрите-ка на небо.

Они послушно задрали головы и увидели, что редкие перистые облака также собраны "елочкой", параллельной Лучу. и что внутри создаваемого Лучом силового коридора облака плывут быстрее, чем по обе стороны от него. Их гнало на юго-восток. Толкало в направлении Темной Башни.

– Видите? Даже облака не могут не повиноваться.

В сторону путников летела стайка птиц. Поравнявшись с руслом Луча, она на миг отклонилась в сторону, к юго-востоку. Эдди, ясно видевший это, с трудом верил своим глазам. Птицы пересекли узкий коридор, где незримо властвовал Луч, и вернулись на прежний курс.

– Ну, ладно, – сказал молодой человек, – по-моему, надо двигать. Как гласит народная глупость, дорога в тыщу миль начинается с одного шага, и тэ дэ, и тэ пэ.

– Погоди минутку. – Сюзанна смотрела на стрелка. – Ведь теперь-то эта тысяча миль уже не тысяча, правда? О каком, собственно, расстоянии идет речь, Роланд? Пять тысяч миль? Десять?

– Не могу сказать. Дорога очень дальняя.

– Ну, и как же мы ее одолеем, черт побери, когда вам обоим везти меня в этом чертовом кресле? Нам крупно повезет, если мы сумеем делать по этой твоей Свалке по три мили в день, и ты это знаешь.

– Путь уже открыт, – терпеливо отвечал ей Роланд, – и покамест этого довольно. Возможно, еще придет время, когда мы будем продвигаться к цели быстрее, чем тебе хотелось бы, Сюзанна Дийн.

– Да-а? – она задиристо и ядовито поглядела на него, и Эдди с Роландом уже не в первый раз разглядели в глубине ее глаз Детту Уокер, отплясывающую угрожающий хорнпайп. – Ты что, где-то прикопал гоночную тачку? Если так, не помешала бы еще и хорошая дорога, черт возьми!

– И ландшафт, и способ нашего передвижения по нему будут меняться. Так бывает всегда.

Сюзанна отмахнулась от стрелка; "да иди ты!" говорил этот жест.

– Ты прямо как моя маменька с ее "Бог не оставит".

– А разве не пекся Он о нас до сих пор? – серьезно спросил Роланд.

Мгновение Сюзанна смотрела на него в немом удивлении, потом запрокинула голову, и к небу взлетел ее смех.

– Ну, это, наверное, как посмотреть. Могу сказать только одно, Роланд: если сейчас мы не оставлены Его заботой, то мне жутко не хочется думать, что же будет, вздумай Он отпустить нас без призора.

– Эй, хватит вам, пошли, – вмешался Эдди. – Я хочу свалить отсюда. Не нравится мне это место.

Эдди не кривил душой, однако дело было не в одной лишь антипатии, какую внушала ему поляна. Молодой человек рвался ступить наконец на заветную тропу, на хоронящуюся от чужого глаза дорогу, и сгорал от нетерпения. Каждый шаг приближал Эдди к полю роз и царящей над его багряным простором Башне. Не без некоторого удивления юноша понял, что намерен увидеть ее – или погибнуть, добиваясь этого.

"Поздравляю, Роланд, – подумал он. – Дело сделано. Я теперь один из обращенных. Ну, кто-нибудь – аллилуйя!"

– Еще одно, пока мы не тронулись в путь. – Роланд изогнулся и развязал сыромятный шнур на левом бедре. Затем он не спеша принялся расстегивать пряжку револьверного ремня.

– А это что за фортеля? – поинтересовался Эдди.

Роланд выдернул конец ремня из пряжки и протянул портупею юноше.

– Ты знаешь, почему я делаю это, – невозмутимо промолвил он.

– Надевай взад, старина! – Эдди пришел в страшное смятение; в душе у него бурлили самые противоречивые чувства, а пальцы, даже сжатые в кулаки, дрожали. – Скажи-ка, что это ты вытворяешь?

– Теряю по капле рассудок. Покуда моя внутренняя рана не закрылась, если она вообще когда-нибудь закроется, негоже мне держать у себя револьвер. И тебе это известно.

– Возьми, Эдди, – спокойно сказала Сюзанна.

– Да если б вчера вечером, когда на меня кинулась та летучая мышка, у тебя не было б этой гадской железяки, утром не было бы меня от носа и выше!

В ответ стрелок продолжал протягивать юноше револьвер. Его поза выражала готовность простоять так в случае необходимости весь день.

– Хорошо! – выкрикнул Эдди. – Хорошо же, черт побери!

Выхватив портупею у Роланда, он несколькими резкими движениями застегнул ее у себя на талии. Эдди полагал, что должен бы испытывать облегчение – не он ли посреди ночи смотрел на револьвер, лежавший так близко к руке Роланда, и раздумывал о том, что может произойти, если Роланд действительно съедет с катушек? Разве не преследовали те же мысли и Сюзанну? Но облегчения не было. Лишь страх, чувство вины и странная щемящая печаль, чересчур глубокая, чтобы заплакать.

Без револьверов Роланд выглядел так непривычно.

Так неправильно.

– Все? Доволен? Пушки у раздолбаев-ученичков, учитель безоружен – теперь-то мы можем идти? А если из кустов на нас вылезет какая-нибудь здоровенная гадина, ты, Роланд, всегда можешь бросить в нее нож.

– Ах, да, – пробормотал стрелок. – Чуть не забыл. – Он достал нож из кошеля и рукояткой вперед протянул Эдди.

– Да это же курам на смех! – заорал тот.

– Жизнь сама по себе смешна.

– Угу! Запиши это на открытку и пошли в "Ридерз дайджест", едрена вошь. – Эдди со злостью сунул нож за пояс и вызывающе взглянул на Роланда. – Теперь мы можем идти?

– Есть еще одно.

– Еж твою двадцать!

Губы Роланда снова тронула улыбка.

– Шучу, – сказал он.

У Эдди отвисла челюсть. Сюзанна опять захохотала, и ее смех рассыпался в утренней тишине подобно мелодичной трели колокольчика.

Почти все утро они потратили на преодоление зоны разрушений, служившей к защите медведя-великана. Однако идти руслом Луча было немного легче, а едва бурелом и заросли кустарника остались позади, большой лес вновь вступил в свои права и появилась возможность прибавить ходу. Справа деловито бежал ручей – тот самый, что пробивался из каменной стены на треугольной поляне. Вобрав воды нескольких ручейков поменьше, он теперь шумел громче. Здесь, в этой части леса, тоже водились звери; путники слышали, как они ходят в чаще, занятые своими повседневными делами, и дважды видели маленькие стайки оленей. Один самец, вопросительно поднявший голову, увенчанную благородной короной ветвистых рогов, с виду тянул фунтов на триста. Снова начался подъем. Ручей отвернул в сторону от тропы. И, когда день уже клонился к вечеру, Эдди кое-что увидел.

– Может, остановимся? Передохнем?

– А что такое? – поинтересовалась Сюзанна.

– Да, – согласился Роланд. – Остановиться можно.

Внезапно словно тяжесть легла Эдди на плечи – он почувствовал присутствие Генри. "Ах ты, пусенька ты наша! Пусенька сто-то угляделя на делевце? Постлогать нашей кусеньке захотелось? А, тютя? У-у, какая ХОЛЕСЕНЬКАЯ СТУСЬКА!"

– Да это не обязательно. В смысле, дело-то пустяковое. Я просто.

– .что-то увидел, – закончил за него Роланд. – Что бы это ни было, прикуси свой неугомонный язык и ступай возьми, что приметил.

– Да ей-богу же, ничего особенного. – В лицо Эдди бросилась теплая кровь. Он постарался отвести взгляд от ясеня, привлекшего его внимание.

– Неправда. Оно тебе нужно, а это далеко не ничего. Раз оно потребно тебе, Эдди, оно потребно и нам. А вот кто нам ни к чему, так это человек, не способный избавиться от бесполезного груза воспоминаний.

Теплая кровь стала горячей. Еще мгновение Эдди стоял, уставив пылающее лицо в землю, и ему казалось, будто блекло-голубые снайперские глаза Роланда заглянули прямо в его смятенную душу.

– Эдди? – с любопытством спросила Сюзанна. – Что ты, милый?

Ее голос придал молодому человеку храбрости, которой ему так не хватало. Потянув из-за пояса нож Роланда, Эдди направился к стройному прямому ясеню.

– Может, ничего, – пробормотал он и заставил себя добавить: – А если не изговняю, может, и до фига как много.

– Ясень дерево благородное и силою наделено в достатке, – заметил Роланд у юноши за спиной. Но Эдди едва ли слышал его. Насмешливый, задиристый голос Генри исчез, а с ним исчез и стыд. Мысли молодого человека занимала теперь лишь ветка, несколькими минутами раньше привлекшая его внимание. Там, где эта ветка, утолщаясь, врастала в ствол, образовалось небольшое вздутие. Это-то утолщение странной формы и было нужно Эдди.

Молодого человека не оставляла мысль, что внутри погребен ключ – тот ключ, что на краткий миг явился ему в пламени костра перед тем, как горящие останки кости еще раз изменились и возникла роза. Три перевернутых V, центральное – пошире и поглубже двух других. И маленькая закорючка на конце. Вот что таил нарост.

На Эдди опять дохнуло давешним сном. "Дид-э-чик, дод-э-чом, не тревожься – ты с ключом".

"Возможно, – подумал он. – Но на этот раз надо будет вытащить его весь. Думаю, в этот раз девяносто процентов не пойдут".

Действуя с величайшей осторожностью, он срезал ветку и отсек ее тонкий конец. Остался толстый ясеневый чурбачок дюймов девяти в длину. Этот увесистый кусок дерева в руке Эдди, на ощупь очень живой, напоенный жизненной силой, казалось, был не прочь выдать скрытые в нем очертания – но лишь человеку, которому достанет умения и ловкости выманить у него эту тайну.

Был ли Эдди этим человеком? Имело ли это значение?

Эдди Дийн считал, что ответ на оба вопроса – да.

На правой руке юноши сомкнулись пальцы левой, здоровой руки стрелка.

– Сдается мне, ты знаешь какой-то секрет.

– Не исключено.

– Нам можно узнать, в чем он состоит?

Эдди помотал головой.

– Думаю, лучше не нужно. До поры до времени.

Роланд подумал, кивнул.

– Хорошо. Я хочу задать тебе один вопрос, и мы оставим эту тему. Не увидел ли ты случайно, как добраться до корня моих. моих затруднений?

Эдди подумал: "И это самое большее, как он может обнаружить сжирающее его заживо отчаяние".

– Не знаю. Сейчас точно не скажу. Но я надеюсь, Роланд. Честное-пречестное, надеюсь.

Роланд снова кивнул и выпустил руку Эдди.

– Благодарю. До наступления темноты остается еще пара часов – почему бы не использовать их с толком?

– Я – за.

Они снова тронулись в путь. Роланд толкал кресло Сюзанны, а Эдди шел впереди, не выпуская из рук деревяшку с погребенным внутри нее ключом. Казалось, ясень тихонько вибрирует, пронизанный собственным теплом, тайным и мощным.

Вечером, когда ужин был съеден, Эдди вынул из-за пояса нож стрелка и приступил к делу. Нож был потрясающе острым, и, казалось, никогда не затупится. Эдди работал не торопясь, поворачивая освещенную пламенем костра деревяшку то так, то эдак, и смотрел, как из-под уверенно скользящего по дереву лезвия подымаются тонковолокнистые завитки.

Сюзанна лежала, подложив руки под голову, и смотрела на звезды, неспешно катившие по черному небу.

Роланд стоял на краю лагеря, за пылающим костром, и вслушивался в голоса безумия, вновь зазвучавшие в его больном мятущемся рассудке.

Мальчик был.

Никакого мальчишки не было.

Был.

Не было.

Был.

Закрыв глаза, он схватился холодной рукой за ноющий лоб, недоумевая, долго ли еще протянет, прежде чем лопнуть, как лопается чересчур туго натянутая тетива. "О Джейк, – думал он. – Где же ты? Где?"

А над ними, взойдя на назначенные места, неотрывно смотрели друг на друга поверх звездного пепелища своего расторгнутого в незапамятные времена брачного союза Древняя Звезда и Праматерь.

НАЗАД | INDEX | ВПЕРЕД