Теперь Джек Морт знал, что стрелок здесь. Будь на его месте кто-нибудь другой – некий Эдди Дийн, например, или одна особа по имени Одетта Уокер – Роланд вступил бы с ним в переговоры, пусть даже только для того, чтобы смягчить панику и замешательство, естественные в ситуации, когда обнаруживаешь, что твое "я" грубо выпихивают на пассажирское сиденье тела, которым всю жизнь управлял твой интеллект.
Но поскольку Морт был чудовищем (каким никогда не была и никогда не сумела бы стать Детта Уокер), стрелок не сделал попытки объясниться или вообще заговорить. Он слышал возмущенные протесты этого человека – "Кто ты? Что со мной происходит?" – но игнорировал их. Без сожалений используя его сознание, стрелок сосредоточился на коротком перечне необходимых дел. Протесты перешли в пронзительные крики ужаса. Стрелок, ничтоже сумняшеся, по-прежнему оставил их без внимания.
Остаться в подобном червятнику сознании этого человека можно было лишь одним способом: рассматривая его, как комбинацию атласа с энциклопедией, не более. Морт обладал всей необходимой Роланду информацией. Составленному стрелком плану недоставало тонкости, однако черновик частенько оказывается лучше гладенького беловика. Когда речь шла о составлении планов, во всей Вселенной не найти было двух более разных существ, чем Роланд и Джек Морт.
Планируя грубо, вчерне, получаешь место для импровизации. А в импровизации Роланд всегда был силен.
Вместе с ними в лифт сел какой-то толстяк. Глаза у него, как и у лысого мужчины, пятью минутами раньше просунувшего голову в двери офиса Морта, были прикрыты линзами ("Мортципедия" определяла их как "очки"; похоже, в мире Эдди "очки" носили очень многие). Он посмотрел на "дипломат" в руке человека, которого считал Джеком Мортом, потом на самого Морта.
– Идете к Дорфману, Джек?
Стрелок ничего не сказал.
– Если вы думаете, будто сумеете отговорить его от субаренды, то могу вас заверить, что это – напрасная трата времени, – сказал толстяк и заморгал: его коллега поспешно шагнул назад. Двери небольшой будки закрылись, и внезапно началось падение.
Не обращая внимания на истошные, пронзительные крики, Роланд вцепился в сознание Морта и обнаружил, что ничего страшного не происходит. Падение было управляемым.
– Прошу прощения, если я был бестактным, – сказал толстяк. Стрелок подумал: "Этот тоже боится". – Вы справились с этим идиотом лучше всех в фирме, вот что я думаю.
Стрелок молчал. Он ждал одного: оказаться вне этого падающего гроба.
– И говорю, – с жаром продолжал толстый. – Да что там, только вчера я обедал с…
Голова Джека Морта повернулась. Сквозь очки в золотой оправе на толстяка уставились глаза – голубые, но словно бы чуть иного оттенка, чем всегда.
– Заткнись, – без выражения сказал стрелок.
Краска сбежала с лица толстяка. Он сделал два быстрых шажка назад и уперся отвислыми дряблыми ягодицами в поддельные деревянные панели задней стенки небольшого движущегося гроба, который вдруг остановился. Двери открылись, и стрелок, одетый в тело Джека Морта как в тесно облегающий костюм, не оглядываясь, вышел. Держа палец на кнопке ОТКРЫВАНИЕ ДВЕРЕЙ, толстяк подождал в лифте, чтобы Морт скрылся из вида. "У него всегда винтиков не хватало, – думал толстяк, – но это может быть серьезно. Это может быть нервный срыв, расстройство".
Мысль о Джеке Морте, надежно упрятанном куда-нибудь в "санаторий", показалась ему весьма утешительной.
Стрелок не удивился бы.
Где-то между гулким помещением ("Мортципедия" определяла его как вестибюль, то есть место для входа и выхода из контор, заполнявших эту упиравшуюся в небо башню) и залитой ярким солнечным светом улицей (улицу "Мортципедия" идентифицировала одновременно как Шестую и Всеамериканскую авеню) вопли хозяина занятого Роландом тела прекратились. Не потому, что Морт умер от испуга – некое глубинное чутье, ничем не отличавшееся от точного знания, подсказывало стрелку, что если бы Морт погиб, их ка оказались бы навечно изгнаны за пределы всех физических миров, туда, где нет никаких вариантов. Джек Морт не умер – он лишился чувств. Лишился чувств от непосильного бремени жутких и странных событий, как случилось с самим Роландом, когда, вторгшись в сознание этого человека, он раскрыл его тайны и обнаружил скрещенье судеб, слишком потрясающее, чтобы быть случайным.
Стрелок был рад, что Морт лишился чувств. Покуда бессознательное состояние этого человека не влияло на возможность доступа к его знаниям и памяти, Роланд был только рад, что он ему не мешает.
Желтые машины оказались общественными наемными экипажами, именуемыми "Тах-Си", или "Кэбами", или "Тачками". Возницы, сообщила Роланду "Мортципедия", делились на два племени: Испашек и Жидяр. Чтобы остановить такой экипаж, следовало тянуть руку вверх, как ученику в классной комнате.
Роланд последовал инструкции. После того, как несколько явно пустых (если не считать шофера) Тах-Си проехало мимо, он заметил на них таблички "Посадки нет". Это были Великие Буквы, и помощь Морта не понадобилась. Он выждал и опять поднял руку. На этот раз Тах-Си подъехало. Стрелок забрался на заднее сиденье. Он почувствовал слабый запах табака, застарелого пота, выветрившихся духов. Так же пахли дилижансы в родном Роланду мире.
– Куда, дружище? – спросил водитель. Роланд понятия не имел, к какому племени, Испашек или Жидяр, принадлежит этот человек, и не собирался выяснять. Здесь это могло быть неучтиво.
– Точно не знаю, – сказал Роланд.
– Это не сеанс групповой психотерапии, дружище. Время – деньги.
"Вели ему опустить флажок", – подсказала "Мортципедия".
– Опусти флажок, – сказал Роланд.
– Только время зря теряем, – отозвался водитель.
"Скажи, что дашь на чай пятерку", – посоветовала "Мортципедия".
– Пятерку на чай, – сказал Роланд.
– Давай поглядим, – отозвался водитель. – За так и прыщ не вскочит. Музыку заказывает тот, кто платит.
"Спроси, чего он хочет: заработать или пойти на хер", – немедленно посоветовала "Мортципедия".
– Ты чего хочешь: заработать или на хер прогуляться? – холодным мертвым голосом поинтересовался Роланд.
Шофер на миг с опаской взглянул в зеркало заднего вида и больше ничего не сказал.
Теперь Роланд более полно сверился с запасом знаний, накопленным Джеком Мортом. Шофер бросал быстрые взгляды наверх: добрых пятнадцать секунд его пассажир просидел, чуть пригнув голову и охватив лоб ладонью, точно маялся экседриновой головной болью. Водила уже решил сказать парню, чтобы вылезал, не то он покричит фараона, но тут пассажир поднял глаза и мягко проговорил: "На угол Сорок девятой улицы и Седьмой авеню, пожалуйста. Неважно, какого вы племени – я заплачу вам за эту поездку десять долларов сверх счетчика".
"С приветом, – подумал шофер (белый англо-сакс, протестант из Вермонта, пытающийся пробиться в шоу-бизнес), – но, может, богач с приветом". Он тронул с места. "Приятель, мы уже на месте!" – объявил он и, вливаясь в поток машин, мысленно прибавил: "И чем скорей мы там будем, тем лучше".
Импровизировать. Вот нужное слово.
Выйдя из такси, стрелок увидел припаркованную кварталом дальше сине-белую машину и, не сверяясь с мортовым хранилищем знаний, прочел "Полиция" как "Поссия". В машине что-то пили из белых бумажных стаканов – уж не кофе ли? – два стрелка. Да, стрелки – однако они выглядели раскормленными и слабыми.
Он залез в бумажник Джека Морта (правда, бумажник этот был слишком мал, чтобы считаться настоящим бумажником; настоящий бумажник по размерам немногим уступал кошелю и мог вместить весь скарб того, кто путешествует не слишком тяжело нагруженным) и подал водителю банкноту с цифрами 2 и 0. Таксист быстро уехал. Бесспорно, чаевые были самыми крупными за день, зато клиент – таким странным, что водила почувствовал: он честно заработал каждый цент этой двадцатки.
Стрелок посмотрел на вывеску над дверями лавки.
"СТРЕЛКОВОЕ СНАРЯЖЕНИЕ И СПОРТИВНЫЕ ТОВАРЫ КЛЕМЕНЦА", гласила она. "БОЕПРИПАСЫ, РЫБОЛОВНЫЕ СНАСТИ, ОФИЦИАЛЬНЫЕ ФАКСИМИЛЕ".
Роланд понял не все слова, но одного взгляда на витрину оказалось довольно, чтобы понять: Морт привел его в нужное место. В витрине красовались наручники, кокарды, значки разных рангов… и стрелковое оружие. Главным образом, винтовки и карабины, но и револьверы тоже. Они были прикреплены цепочками, но это не имело значения.
Когда – если – то, что нужно, попадется ему на глаза, он это узнает.
Минуту с лишним Роланд наводил справки в сознании Джека Морта – в сознании, хитром и изворотливом как раз настолько, чтобы отвечать его целям.
Один из фараонов в синей с белым машине ткнул локтем напарника.
– Теперь, – сказал он, – мы имеем сравнительно серьезного покупателя.
Напарник рассмеялся.
– О Боже, – проговорил он нарочито бабьим голоском, когда человек в деловом костюме и оправленных в золото очках закончил изучать выставленные в витрине товары и вошел внутрь. – Небось, только сто ресился купить голубенькие нарусьники.
Первый полицейский, набравший полный рот кофе, прыснул и подавился. Мелкие брызги тепловатой жидкости полетели в картонный стаканчик.
Почти сразу же появился продавец и спросил, чем может быть полезен.
– Мне хотелось бы знать, – ответил мужчина в консервативном синем костюме, – нет ли у вас бумаги… – Он умолк, видимо, глубоко задумавшись, потом поднял глаза. – То есть таблицы, где нарисованы револьверные патроны.
– Вы имеете в виду таблицу калибров? – спросил продавец.
Покупатель помолчал, потом сказал:
– Да. У моего брата есть револьвер. Я когда-то стрелял из него – правда, очень давно. Думаю, если я увижу пули, то узнаю их.
– Ну, может быть, вам так кажется, – ответил продавец, – но разобраться бывает трудно. Какой это был калибр? Двадцать второй? Тридцать восьмой? Или, может быть…
– Если у вас есть таблица, я разберусь, – перебил Роланд.
– Один момент. – Секунду продавец с сомнением смотрел на человека в синем костюме, потом пожал плечами. Клиент, бля, всегда прав, даже когда ошибается… были бы "бабки". Кто платит, тот и заказывает музыку. – Была у меня "Библия стрелка". Может, вам нужно заглянуть в нее?
– Да. – Роланд улыбнулся. Библия стрелка. Благородное название для книги.
Порывшись под прилавком, продавец извлек изрядно зачитанный том. Хотя книга толщиной могла поспорить с любой из тех, что повидал за свою жизнь Роланд, этот человек держал ее так, будто ценности в ней было не больше, чем в горстке камней.
Раскрыв книгу на прилавке, продавец развернул ее к Роланду.
– Вот, взгляните. Хотя, если прошло много лет, это – стрельба вслепую. – У него сделался удивленный вид, потом он улыбнулся. – Прошу прощения за каламбур.
Роланд не слышал. Он склонился над книгой, штудируя картинки, казавшиеся почти такими же реальными, как то, что они представляли – чудесные, изумительные картинки, которые "Мортципедия" назвала фоттаграффами.
Стрелок медленно переворачивал страницы. Нет… нет… нет…
Почти потеряв надежду, он увидел и поднял на продавца глаза, полыхавшие таким волнением, что тот струхнул.
– Вот! – сказал Роланд. – Вот! Вот оно!
На снимке, по которому он постукивал пальцем, был патрон от пистолета "винчестер" сорок пятого калибра. Он не был точно таким же, как патроны стрелка – их-то делали и заряжали вручную – но, даже не сверяясь с цифрами (которые все равно ничего бы ему не сказали), Роланд видел: в гнезда барабанов его револьверов патрон войдет. Можно будет стрелять.
– Ну, ладно, кажется, вы нашли, что искали, – сказал продавец. – Но зачем же кончать в штаны, приятель? Я хочу сказать, это же просто пули.
– Они у вас есть?
– Ясное дело. Сколько вам нужно коробок?
– А сколько в коробке?
– Пятьдесят. – Продавец начинал смотреть на стрелка с самым натуральным подозрением. Если парень собрался покупать патроны, то должен был знать, что нужно показать разрешение на ношение оружия – с фотографией и личными данными. Нет разрешения – нет патронов, во всяком случае, к ручному огнестрельному оружию; такой в округе Манхэттан закон. А если разрешение на ношение шпалера у этого субъекта есть, почему ж он не знает, сколько патронов идет в стандартной упаковке?
– Пятьдесят! – Теперь мужик в синем костюме уставился на него, разинув рот от удивления. Да, точно, у парня в голове червяки.
Продавец бочком подвинулся чуть левее, подобравшись чуть ближе к кассе… и – не так, чтобы совсем уж случайно – к собственному пистолету. Свой полностью заряженный "Магнум" .357 он держал на пружинном зажиме под прилавком.
– Пятьдесят! – повторил стрелок. Он рассчитывал на пять, десять, самое большее – на дюжину, но это… это… "Сколько у тебя денег?" – спросил он "Мортципедию". "Мортципедия" не знала – знала неточно – но думала, что в бумажнике лежит как минимум шестьдесят зеленых.
– А сколько стоит коробка? – Роланд полагал, что больше шестидесяти долларов, однако продавца можно было убедить продать часть коробки или же…
– Семнадцать пятьдесят, – ответил продавец. – Но, мистер…
Джек Морт был бухгалтером, и на этот раз ждать не пришлось. Пересчет и ответ пришли разом.
– Три, – сказал стрелок. – Три коробки. – Он постучал пальцем по фоттаграффам патронов. Сто пятьдесят выстрелов! О боги! Что за безумная сокровищница – этот мир!
Продавец не шелохнулся.
– Так много у вас нет, – проговорил стрелок. Собственно, он не удивился. Все складывалось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Сон.
– О, сорок пятый калибр к "винчестеру" у меня есть, есть у меня сорок пятый калибр, а как же, в попочке. – Продавец сделал еще один шажок влево, поближе к кассе и "Магнуму". Если парень чокнутый (продавец надеялся, что теперь это выяснится с минуты на минуту), скоро он будет чокнутым с исключительно большой дырищей в середке. – В попочке у меня сорок пятый калибр. Мне другое хочется узнать, мистер: у вас-то карточка имеется?
– Карточка?
– Разрешение на ношение ручного огнестрельного оружия. С фотографией. Я не могу продать вам патроны, пока вы не покажете мне разрешение. А если хочешь покупать это добро без документа, надо ехать в Вестчестер.
Стрелок тупо уставился на продавца. Все сказанное было для него бессвязной болтовней, из которой он ни черта не понял. В "Мортципедии" содержалось расплывчатое представление о том, что подразумевал этот человек, однако идеи Морта были слишком туманны, чтобы на них полагаться. У Морта никогда не было ни пистолета, ни револьвера. Свое гнусное дело он делал другими методами.
Не отрывая глаз от лица клиента, продавец бочком, незаметно сделал еще один шаг влево, и стрелок подумал: "У него есть револьвер. Он ждет от меня неприятностей… или, может быть, хочет, чтобы я устроил неприятности. Ему нужен предлог, чтобы пристрелить меня".
Импровизировать.
Роланд вспомнил о стрелках, сидевших в синем с белым экипаже в конце улицы. Да, стрелки, стражи покоя, люди, которым поручено не давать миру сдвинуться с места. Однако здешние стрелки – по крайней мере, на беглый взгляд – казались почти такими же мягкотелыми, изнеженными и ненаблюдательными, как и все прочие обитатели этого мира праздных мечтателей; всего-навсего два человека в форме и фуражках, которые пьют кофе, лениво развалившись на сиденьях своего экипажа. Но, быть может, он судит неверно? Ради самих этих людей стрелок надеялся, что не ошибается.
– О! Понимаю, – сказал стрелок, и лицо Джека Морта изобразило виноватую улыбку. – Простите. Наверное, я не в курсе, насколько сильно мир сдвинулся… изменился с тех пор, как у меня в последний раз был револьвер.
– Ничего страшного, – сказал продавец, самую малость расслабляясь. Может быть, парень все-таки в порядке. А может, просто шутки шутит.
– А нельзя ли посмотреть вон тот набор для чистки? – Роланд показал на полку позади продавца.
– Конечно. – Продавец повернулся, чтобы достать коробку, и, когда оказался спиной к стрелку, тот молниеносно, точно револьвер из кобуры, выхватил из внутреннего кармана пиджака Морта бумажник. Продавец не простоял спиной к Роланду и четырех секунд, но когда вновь развернулся к клиенту, бумажник был уже на полу.
– Классная штука, – улыбаясь, сказал продавец, решивший, что в конце концов с парнем все в порядке. Черт возьми, он-то знал, как паршиво бывает на душе, когда выставишь себя ослом. Сам частенько ходил в дураках, когда служил в морской пехоте. – К тому же на покупку такого набора разрешения не нужно. Дивная штука – свобода, верно?
– Да, – серьезно подтвердил стрелок и притворился, будто внимательно рассматривает набор, хотя одного-единственного взгляда было довольно, чтобы понять: перед ним – дрянная вещь, дешевка в дрянной упаковке. Разглядывая ее, Роланд ногой осторожно затолкал бумажник Морта под прилавок.
Чуть погодя он отодвинул коробку, сносно изобразив сожаление.
– Боюсь, я пас.
– Ладно, – сказал продавец, резко теряя интерес к клиенту. Поскольку мужик не был сумасшедшим и явно пришел смотреть, а не покупать, их отношения вступили в завершающую стадию. Музыку заказывает тот, кто платит. – Что-нибудь еще? – спросил он, взглядом веля синему костюму выкатываться.
– Нет, спасибо. – Стрелок вышел, не оглянувшись. Бумажник Морта лежал глубоко под прилавком. Роланд расставил собственную ловушку с приманкой.
Полицейские Карл Диливэн и Джордж О'Мейра допили кофе и уже собирались ехать дальше, когда к их машине подошел появившийся из магазина Клеменца (по убеждению обоих фараонов – "пороховницы", что на полицейском жаргоне означает оружейную лавку, которая, торгуя на законных основаниях, время от времени продает оружие независимым налетчикам с доказанными полномочиями, а также делает бизнес, порой крупный, с мафией) мужчина в синем костюме.
Он нагнулся и сквозь окошко со стороны пассажирского сиденья посмотрел на О'Мейру. О'Мейра ожидал услышать явно педоватый голос – неизвестно, такой ли уж педоватый, как намекала его шаблонная шутка насчет голубеньких наручников, но все равно голос "петуха". Помимо оружия, магазин Клеменца бойко торговал наручниками. Закон в округе Манхэттан это разрешал. Те, кто покупал стальные браслеты, в большинстве своем не были доморощенными Гудини (полицейским это не нравилось, но когда это бывало, чтобы соображения полицейских на какую угодно заданную тему что-то меняли?). Основной контингент покупателей составляли гомики с легкой склонностью к садизму и мазохизму. Но мужик в синем костюме по разговору вовсе не походил на педрилу. Голос у него был глуховатым и невыразительным, вежливым, но несколько неживым.
– Там торговец забрал мой бумажник, – сказал этот человек.
– Кто? – О'Мейра быстро выпрямился. Полтора года у них чесались руки повязать Джастина Клеменца. В случае удачи они с Диливэном, может быть, смогли бы наконец сменить синюю форму на значки детективов. Вероятно, это была всего лишь несбыточная мечта – так хорошо на самом деле не бывает – и все же…
– Торговец. Э… – Короткая пауза. – Продавец.
О'Мейра и Карл Диливэн переглянулись.
– Волосы черные? – спросил Диливэн. – Такой приземистый, коренастый?
Вновь последовала кратчайшая пауза.
– Да. Глаза карие. Под одним – маленький шрам.
Было в этом мужике что-то… что именно, О'Мейра тогда не сумел определить; он припомнил это позднее, когда уже не нужно было думать о другом и, главным образом, конечно, о том простом факте, что золотой значок детектива – пустое; выяснилось, что удержаться на своей работе – и то будет чудо из чудес.
Но много лет спустя, когда О'Мейра повел двух своих сыновей в бостонский Музей Науки, бывшему полицейскому выпал краткий миг прозренья. В музее была машина – компьютер – которая играла в крестики-нолики. Если первым ходом ты не ставил свой крестик в центральную клетку, машина неизменно объебывала тебя, но всякий раз делала паузу, чтобы обратиться к памяти за возможными вариантами гамбитов. И О'Мейра, и мальчики были в восторге. Но в этом было что-то страшноватое… а потом О'Мейре вспомнился Синий Костюм. Вспомнился оттого, что у него, у Синего Костюма, была такая же манера говорить, едри ее в корень. Толковать с ним было все равно, что толковать с роботом.
Диливэну так не показалось, однако девять лет спустя он однажды вечером придет со своим (к тому времени уже восемнадцатилетним, без пяти минут студентом колледжа) сыном в кино и на тридцатой минуте художественного фильма неожиданно поднимется с места, пронзительно крича: "Это он! ОН! Тот мужик в синем, едрена мать, костюме! Тот мужик, что был у Кле…"
Кто-то гаркнет "Эй, сядьте там!", но побеспокоится напрасно – Диливэна, заядлого курильщика, имеющего семьдесят фунтов лишнего веса, роковой сердечный приступ настигнет раньше, чем этот недовольный доберется хотя бы до второго слова. Мужчина в синем костюме, который в тот день подошел к патрульной машине Диливэна и О'Мейры и сообщил о похищенном бумажнике, внешне не походил на главного героя фильма, но манера глухо, невыразительно ронять слова, была той же. Как и пластика – какая-то безжалостная и все-таки полная изящества.
Показывали, разумеется, "Терминатора".
Полицейские переглянулись. Тот, о ком говорил Синий Костюм, не был Клеменцем, однако вряд ли стоило огорчаться: речь шла о "Жирном Джонни" Холдене, муже сестры Клеменца. Но сделать такую вопиющую глупость, украсть у мужика бумажник…
…"было бы как раз в духе этого придурка", – мысленно закончил О'Мейра. Чтобы скрыть промелькнувшую на губах короткую усмешку, ему пришлось прикрыть рот рукой.
– Может, будет лучше, если вы объясните, что, собственно, случилось, – сказал Диливэн. – Можно начать со своей фамилии.
О'Мейре вновь померещилось, что мужчина в синем костюме отреагировал немного неправильно, чуть невпопад. В большом городе, где порой казалось, будто семьдесят процентов населения считают выражение "иди на хуй" американским вариантом всего хорошего, он ожидал услышать от парня что-нибудь вроде "Эй, этот сукин сын прибрал мой бумажник! Вы собираетесь вернуть мне вещь или мы так и будем торчать здесь и играть в "Двадцать вопросов"?"
Но тут был хорошо сшитый костюм, маникюр. Может быть, мужик привык иметь дело со всякой бюрократической чепухней. По правде говоря, Джорджа О'Мейру это не слишком заботило. При мысли о том, что они свинтят Жирного Джонни Холдена и смогут вертеть Арнольдом Клеменцем, у О'Мейры слюнки текли. На один головокружительный миг он даже позволил себе вообразить, как использует Холдена, чтоб сцапать Клеменца, а Клеменца – чтоб взять действительно крупную шишку, макаронника Балазара, например, или, может быть, Джинелли. Это было бы не хило. Вовсе не хило.
– Меня зовут Джек Морт, – сказал мужчина.
Диливэн вытащил из заднего кармана блокнот.
– Адрес?
Пресловутая легкая заминка. "Точно робот", – опять подумал О'Мейра. Секунда молчания, потом почти слышный щелчок.
– Южный район, Парк-авеню, 409.
Диливэн записал.
– Номер социальной страховки?
После очередной едва заметной паузы Морт назвал номер.
– Хочу, чтоб вы поняли: эти вопросы я задаю вам в целях опознания. Коль скоро тот парень действительно взял ваш бумажник, будет удачно, если, прежде чем получить вещь в свое распоряжение, я смогу сказать, что вы сообщили мне определенные сведения. Ну, понимаете.
– Да. – Теперь в голосе мужчины слышался ничтожнейший намек на нетерпение. Это почему-то немного успокоило О'Мейру. – Только не тяните больше, чем нужно. Время идет и…
– Все время что-нибудь да происходит. Ага. Я врубился.
– Все время что-нибудь да происходит, – согласился мужчина в синем костюме. – Да.
– Есть у вас в бумажнике какое-нибудь фото, по которому можно было бы провести опознание?
Пауза. Потом:
– Карточка моей матери. Снимок сделан на фоне Эмпайр Стэйт Билдинг. На обороте надпись: "Прекрасный день, прекрасный пейзаж. С любовью, Ма".
Диливэн яростно черкал в блокноте, потом захлопнул его.
– Ладно. Годится. Еще одно, последнее: если мы отберем бумажник, вам придется расписаться, чтобы мы могли сравнить подпись с подписью на ваших водительских правах, кредитных карточках и прочем добре того же рода. Договорились?
Роланд кивнул, хотя, в общем, понимал: пусть он может пользоваться памятью Джека Морта и его знанием мира столько, сколько требуется, но если Морт будет без сознания, как сейчас, нет ни единого шанса точно воспроизвести его подпись.
– Расскажите, что произошло.
– Я зашел купить патроны для брата. У него револьвер, "винчестер" сорок пятого калибра. Тот человек спросил, есть ли у меня разрешение на ношение оружия. Я сказал, конечно. Он спросил, нельзя ли взглянуть.
Пауза.
– Я вынул бумажник. Показал разрешение. Только для этого пришлось бумажник развернуть; должно быть, тогда-то он и увидел, что там порядочно… – коротенькая пауза, – …двадцаток. Я – фининспектор. У меня есть клиент по фамилии Дорфман, он совсем недавно выиграл затяжной… – пауза – …судебный процесс и получил небольшое возмещение уплаченных налогов. И сумма-то была всего восемьсот долларов, но договариваться с такой редкостной блядью, как этот Дорфман… – пауза, – нам еще не приходилось. – Пауза. – Прошу прощения за каламбур.
О'Мейра повторил про себя последние слова мужчины в синем костюме, и до него вдруг дошло. Договариваться с такой редкостной блядью нам еще не приходилось. Недурно. Он рассмеялся. Мысли о роботах и машинах, играющих в крестики-нолики, вылетели у него из головы. В общем, парень как парень, просто он расстроен и пытается скрыть это за напускным спокойствием.
– Ну, все равно. Короче, Дорфман захотел наличных. Он требовал наличных.
– Вы думаете, что Жирный Джонни углядел бабки вашего клиента, – сказал Диливэн. Они с О'Мейрой выбрались из сине-белой машины.
– Вы так называете того человека из магазина?
– Бывает, мы называем его и похуже, – отозвался Диливэн. – Что случилось после того, как вы показали ему разрешение, мистер Морт?
– Он спросил, нельзя ли взглянуть поближе. Я отдал ему бумажник, но он даже не взглянул на фотографию и уронил бумажник на пол. Я спросил, зачем он это сделал. Он сказал – дурацкий вопрос. Тогда я велел ему вернуть бумажник. Я был вне себя.
– Надо думать. – Однако, глядя в безжизненное лицо мужчины, Диливэн сказал себе: никогда не подумаешь, что этот человек способен взбеситься.
– Он рассмеялся. Я начал обходить прилавок, чтобы взять бумажник. Тогда он выхватил револьвер.
Уже шагавшие к магазину полицейские остановились. Вид у них был скорее возбужденный, чем испуганный.
– Револьвер? – переспросил О'Мейра, желая убедиться, что расслышал правильно.
– Он был под прилавком, у кассы, – сказал мужчина в синем костюме. Роланд помнил момент, когда чуть было не пустил коту под хвост свой первоначальный план ради револьвера продавца, и теперь объяснял этим стрелкам, почему поступил иначе. Он хотел использовать их, а не угробить. – По-моему, он держался в стыковочной муфте.
– В чем? – спросил О'Мейра.
На сей раз последовала более долгая пауза. Мужчина наморщил лоб.
– Не знаю точно, как это сказать… такая штука, в которую вставляешь револьвер. И никто, кроме тебя, выхватить его уже не может, если только не знает, куда нажать…
– Пружинный зажим! – сказал Диливэн. – Срань господня! – Напарники в очередной раз обменялись взглядами. Никто не хотел первым говорить этому типу, что Жирный Джонни, скорей всего, уже собрал с его бумажника урожай наличных, оторвал жопу от стула, вытряхнулся из дверей черного хода и перебросил пустой кошелек через стену, отгораживающую задний двор от переулка… но пистолет и пружинный зажим… это меняло дело. Обвинение в грабеже не исключалось, но одновременно обвинить Жирного Джонни в сокрытии оружия – это, похоже, был верняк. Может, похуже варианта с грабежом, но все-таки первый шаг.
– Что потом? – спросил О'Мейра.
– Потом он сказал мне, что бумажника у меня не было. Он сказал… – пауза, – что мне залезли в карман на улице и, если я хочу сохранить здоровье, мне лучше это запомнить. Я вспомнил, что видел в конце квартала полицейскую машину, и подумал, может, вы все еще там. И ушел.
– Ладненько, – сказал Диливэн. – Первыми – и быстро – заходим мы с напарником. Вы даете нам примерно минуту – ровно минуту, просто на случай каких-нибудь неприятностей – и заходите, но останавливаетесь у двери. Понятно?
– Да.
– Ладненько. Пошли брать этого козла.
Полицейские зашли внутрь. Выждав тридцать секунд, Роланд последовал за ними.
"Жирный Джонни" Холден не просто протестовал. Он ревел, как иерихонская труба.
– Это же псих! Впирается сюда, чего хочет – не знает, потом видит то, что ему надо, в "Библии стрелка" и не знает ни сколько штук в упаковке, ни сколько упаковка стоит, а когда мне хочется поближе взглянуть на его разрешение, несет такую парашу, какой я отродясь не слыхал, потому что нет у него никакого разрешения на… – Жирный Джонни осекся. – Вот он! Вот этот урод! Вон там! Я тебя вижу, приятель! Вижу твою харю! В следующий раз, как ты увидишь мою, ты, блядь, крупно пожалеешь! За это я ручаюсь! Я, блядь, тебе гарантирую…
– У тебя нет бумажника этого человека? – спросил О'Мейра.
– Вы знаете, что у меня нет его бумажника!
– Мы заглянем за витрину, не возражаешь? – нанес встречный удар Диливэн. – Просто, чтобы убедиться.
– Мать твою распротак и обратно! Витрина-то стеклянная! Видите вы там хоть один бумажник?
– Да нет, я имел в виду не ту витрину… а эту, – сказал Диливэн, продвигаясь в сторону кассы. Его голос походил на кошачье мурлыканье. Там, куда он показал, вдоль полок витрины шла вертикальная крепежная полоса из хромированной стали. Ширина полосы составляла почти два фута. Диливэн оглянулся на мужчину в синем костюме, и тот кивнул.
– Я хочу, чтоб вы, ребята, сию минуту убрались отсюда, – сказал Жирный Джонни. Он несколько полинял. – Вернетесь с ордером – другое дело. Но сейчас я хочу чтоб вы убрались к ебене матери. Эта блядская страна – все еще свободная страна, яс… эй! эй! ЭЙ, ХОРОШ!
О'Мейра заглядывал за прилавок.
– Это незаконно! – выл Жирный Джонни. – Незаконно, еб твою мать… Конституция… мой юрист, блядь… катитесь отсюда сейчас же, не то…
– Я только хотел поближе взглянуть на товар, – мягко проговорил О'Мейра. – По той причине, что стекла в твоей витрине охуенно грязные. Вот и посмотрел за прилавок. Верно ведь, Карл?
– Век воли не видать, корешок, – серьезно отозвался Диливэн.
– И смотри-ка, что я нашел.
Роланд услышал, как что-то щелкнуло, и в руке у стрелка в синей форме вдруг оказался чрезвычайно большой револьвер.
Осознав наконец, что он – единственный из присутствующих, чья история расходится с небылицей, только что рассказанной тем фараоном, который забрал "Магнум", Жирный Джонни помрачнел.
– У меня есть лицензия, – сказал он.
– На ношение? – спросил Диливэн.
– Да.
– На негласное ношение?
– Да.
– Ствол зарегистрирован? – поинтересовался О'Мейра. – Да? Зарегистрирован?
– Ну… я мог и запамятовать.
– А может, он паленый, и об этом ты тоже запамятовал.
– Да пошел ты. Я звоню своему адвокату.
Жирный Джонни начал поворачиваться к ним спиной. Диливэн схватил его.
– Тогда возникает такой вопрос: есть ли у тебя разрешение прятать с помощью пружинного зажима оружие, представляющее угрозу жизни, – сказал он прежним тихим, мурлычущим голосом. – Вопрос интересный – насколько мне известно, таких разрешений в Нью-Йорке не выдают.
Полицейские смотрели на Жирного Джонни; Жирный Джонни свирепо смотрел на них. Поэтому никто не заметил, как Роланд перевернул висевшую на двери табличку: надпись "ОТКРЫТО" сменилась надписью "ЗАКРЫТО".
– Не исключено, что можно было бы начать решать этот вопрос, если бы нам удалось найти бумажник этого джентльмена, – сказал О'Мейра. Сам Сатана не сумел бы солгать так гениально-убедительно. – Он мог просто обронить его, понимаешь?
– Я же сказал! Я знать ничего не знаю про бумажник этого типа! Парень не в своем уме!
Роланд нагнулся и заметил:
– Да вот же он. Я же вижу. Этот человек поставил на него ногу.
Роланд солгал, но Диливэн, еще не убравший руку с плеча Жирного Джонни, так быстро пихнул толстяка назад, что разобраться, на самом ли деле у того под ногой был бумажник, стало невозможно.
Сейчас или никогда. Роланд бесшумно скользнул к конторке продавца: оба стрелка нагнулись, заглядывая под нее, и их головы оказались совсем рядом – ведь стояли стрелки бок о бок. В правой руке у О'Мейры все еще был пистолет, который продавец держал под прилавком.
– Черт подери, бумажник здесь! – возбужденно сказал Диливэн. – Я его вижу!
Желая удостовериться, что человек, которого они назвали Жирным Джонни, не собирается разыгрывать никаких комбинаций, Роланд метнул на него быстрый взгляд. Но Джонни просто стоял, привалясь к стене (собственно, вжимаясь в нее, точно жалел, что нельзя втиснуться внутрь), уронив руки вдоль тела и оскорбленно округлив широко раскрытые серые глаза. У него был вид человека, недоумевающего, как вышло, что гороскоп не велел ему сегодня поостеречься.
С этим – никаких проблем.
– Ага! – ликующе откликнулся О'Мейра. Оба полицейских смотрели под прилавок, упираясь ладонями в обтянутые форменными брюками колени. Теперь О'Мейра снял руку с колена и потянулся подцепить бумажник. – И я ви…
Роланд сделал последний шаг вперед. Он приложил одну руку к правой щеке Диливэна, другую – к левой щеке О'Мейры, и внезапно день, который, по убеждению Жирного Джонни, уже был препаршивым, стал еще намного гаже. Зомби в синем костюме свел головы фараонов вместе, да так сильно, что послышался звук как от столкновения двух обернутых сукном камней.
Фараоны вповалку рухнули на пол. Мужчина в золотых очках выпрямился, наставив на Жирного Джонни "Магнум-357". Дуло казалось достаточно большим для запуска ракеты Земля-Луна.
– У нас хлопот не будет, верно? – мертвым голосом спросил зомби.
– Нет, сэр, – тут же сказал Жирный Джонни, – ни грамма.
– Стой, где стоишь. Если твоя жопа потеряет контакт со стенкой, ты потеряешь контакт с жизнью в своем всегдашнем понимании. Ясно?
– Да, сэр, – сказал Жирный Джонни. – Еще как.
– Хорошо.
Роланд растащил бесчувственные тела полицейских. Оба были еще живы. Хорошо. Пусть нерасторопные, ненаблюдательные – неважно; это были стрелки, люди, попытавшиеся помочь незнакомцу, попавшему в беду. А Роланд вовсе не горел желанием убивать своих.
Но ведь это уже бывало, правда? Да. Разве не погиб Алан, один из его названных братьев, связанных клятвой верности, под дымящимися дулами револьверов Роланда и Катберта?
Не сводя глаз с продавца, Роланд носком туфли Джека Морта нащупал под прилавком бумажник. Пнул его. Бумажник, крутясь, вылетел из-под прилавка под ноги продавцу. Жирный Джонни подскочил, взвизгнув, точно глупая девчонка, увидавшая мышь. На миг его зад действительно оторвался от стены, но стрелок оставил это без внимания – в его намерения не входило вгонять пулю в этого человека. Скорее, он предпочел бы запустить в него револьвером и оглушить: на выстрел из такого нелепо большого револьвера, вероятно, сбежалось бы пол-района.
– Подними, – велел стрелок. – Медленно.
Жирный Джонни нагнулся, дотянулся до бумажника и, когда схватил его, громко пукнул и пронзительно вскрикнул. Стрелок со слабым изумлением понял: продавец принял собственное пуканье за выстрел и решил, будто пришел его смертный час.
Неудержимо краснея, Жирный Джонни выпрямился. У него на брюках спереди красовалось большое мокрое пятно.
– Кошель… то есть, бумажник – на стойку.
Жирный Джонни повиновался.
– Теперь патроны. К "Винчестеру" сорок пятого калибра. И чтоб я все время видел твои руки.
– Мне надо слазать в карман. За ключами.
Роланд кивнул.
Пока Жирный Джонни сперва отпирал, а потом открывал застекленную витрину, в которой были сложены картонные коробки с патронами, Роланд размышлял.
– Давай четыре коробки, – наконец сказал он. Представить себе, что потребуется так много патронов, Роланд не мог, но и искушение обладать ими было непреодолимым.
Жирный Джонни выставил коробки на прилавок. Роланд, которому все еще с трудом верилось, что это не розыгрыш и не обман, сдвинул крышку с одной из них. Но нет, там лежали самые настоящие патроны – чистенькие, сияющие, без отметин; ими никогда еще не стреляли, никогда не меняли в них порох. Он на секунду поднес одну из пуль к свету, потом вернул ее в коробку.
– Теперь достань пару тех наручней.
– Наручней?..
Стрелок справился в "Мортципедии".
– Наручников.
– Мистер, не понимаю, чего вам надо. Касса…
– Делай, что я говорю. Быстро.
"Господи, это никогда не кончится", – мысленно простонал Жирный Джонни. Открыв другую секцию прилавка, он вынул пару наручников.
– Ключ? – спросил Роланд.
Жирный Джонни положил ключ от наручников на прилавок. Ключ тихонько звякнул. Один из лежащих в беспамятстве полицейских вдруг всхрапнул, и Джонни едва слышно взвизгнул.
– Повернись ко мне спиной, – велел стрелок.
– Вы ведь не собираетесь застрелить меня, а? Скажите, что не собираетесь!
– Не собираюсь, – без выражения произнес Роланд. – При условии, что ты немедленно повернешься. Если нет, пристрелю.
Жирный Джонни повернулся спиной к Роланду, принимаясь шумно всхлипывать. Конечно, мужик сказал, что не собирается его мочить, но запах разборки между бандами становился слишком крепким, чтобы не обращать на него внимания. Джонни и наварить-то толком не успел! Плач перешел в сдавленные причитания с подвывом.
– Прошу вас, мистер, не стреляйте, пожалейте мою мать. Она старенькая, совсем слепая. Она…
– Она обречена на страдание: ее сын – трусливая душонка, – сурово оборвал его стрелок. – Запястья вместе.
Жирный Джонни (мокрые брюки прилипали в шагу), хныча, подчинился. На руках у него в два счета защелкнулись стальные браслеты. Как этот зомби исхитрился так быстро оказаться за прилавком, перелезть или обойти его, Джонни не имел ни малейшего представления. И знать не хотел.
– Стой здесь и смотри в стену, пока я не скажу, что можно повернуться. Если повернешься раньше, убью.
Рассудок Жирного Джонни озарила надежда. Может быть, в конце концов этот тип не собирается его шлепнуть. Может, он не полный псих, а только с легким приветом.
– Да нет же. Господом Богом клянусь. Клянусь всеми святыми. Всеми Его ангелами. Всеми архан…
– А я клянусь, что коли ты не заткнешься, я прострелю тебе глотку, – сказал зомби.
Жирный Джонни заткнулся. Ему казалось, что он простоял лицом к стене целую вечность. В действительности прошло около двадцати секунд.
Стрелок опустился на колени, положил револьвер продавца на пол, быстро взглянул на презренного червя, дабы убедиться, что тот ведет себя паинькой, и перевернул двух других на спину. Оба были в полной отключке, однако, рассудил Роланд, пострадали неопасно. Дышали они ровно, размеренно. У того, которого звали Диливэн, из уха тонкой струйкой сочилась кровь, но этим все ограничивалось.
Бросив на продавца еще один быстрый взгляд, Роланд расстегнул и снял со стрелков портупеи. Потом он скинул синий пиджак Морта и застегнул их на себе. Револьверы были не те, но опять иметь при себе пушку все равно оказалось приятно. Чертовски приятно. Он не поверил бы, до чего приятно.
Два револьвера. Один для Эдди, другой для Одетты… если Одетте когда-нибудь можно будет доверить револьвер. Роланд вновь облачился в пиджак Джека Морта и опустил в каждый карман по две коробки патронов. Некогда безупречный пиджак разбух, потерял форму. Взяв "Магнум" продавца, Роланд переложил патроны в задний карман, а револьвер зашвырнул на другую половину магазина. Когда тот ударился о пол, Жирный Джонни вздрогнул, снова тихонько взвизгнул и упустил в штаны еще несколько капель теплой влаги.
Стрелок встал и велел Жирному Джонни обернуться.
Когда Жирный Джонни еще раз посмотрел на пренеприятнейшего субъекта в синем костюме и золотых очках, челюсть у него отвалилась. На миг он свято и несокрушимо уверовал в то, что пока стоял к незваному гостю спиной, тот превратился в привидение. Жирному Джонни померещилось, будто за этим человеком брезжит куда более реальная фигура, один из тех легендарных джентльменов удачи, о ком в свое время (сам Джонни был тогда от горшка два вершка) сняли столько фильмов и телепостановок; один из парней вроде Вайятта Эрпа, Дока Холлидэя и Буча Кэссиди.
Потом перед глазами у Джонни прояснилось, и он понял, что сделал этот псих ненормальный: забрал у фараонов пушки и нацепил на себя. В результате из-за костюма с галстуком он должен был бы выглядеть смехотворно, однако смеяться почему-то не хотелось.
– Ключ к наручням на прилавке. Когда поссмены очнутся, они освободят тебя.
Псих ненормальный взял бумажник, раскрыл и – невероятно! – прежде чем запихать обратно в карман, выложил на стекло четыре двадцатидолларовых купюры.
– За патроны, – пояснил Роланд. – Пули из твоего револьвера я тоже забрал. Их я намерен выбросить, когда уйду из магазина. Думаю, что с незаряженным револьвером и без бумажника тебя трудно будет обвинить в совершении преступления.
Жирный Джонни громко сглотнул. Наступил один из редких моментов в его жизни: он онемел.
– Теперь вот что. Где тут ближайший… – Пауза. – Ближайшая аптека?
Жирный Джонни внезапно все понял – или ему так показалось. Конечно, парень торчок. Вот и ответ. Неудивительно, что он такой странный. Небось, накачался по самые уши.
– З-за углом. Полквартала по Сорок девятой в сторону центра.
– Если врешь, я вернусь и вгоню пулю тебе в мозги.
– Не вру я! – возопил Жирный Джонни. – Христом-Богом клянусь! Святыми угодниками! Родной матерью…
Но дверь уже захлопывалась. Жирный Джонни на миг застыл в абсолютном молчании, не в силах поверить, что чокнутый ушел.
Потом он так быстро, как только мог, обогнул прилавок и подошел к двери. Повернувшись к ней спиной, он принялся ощупью искать замок. Наконец Джонни удалось ухватиться за него и повернуть. Повозившись еще немного, он изловчился и задвинул засов.
Только тогда Жирный Джонни позволил себе медленно сползти по стене и занять сидячее положение. Судорожно разевая рот, точно вытащенная из воды рыба, он задыхающимся, плачущим голосом клятвенно заверял Господа со всеми Его святыми и ангелами, что сегодня же после обеда – собственно, как только кто-нибудь из легавых очухается и освободит его от наручников – отправится в церковь Святого Антония. Он собирался исповедаться, покаяться и принять причастие.
Жирный Джонни Холден хотел уладить дела с Богом.
Что до сих пор было, едрена мать, просто слишком нелегко.
Заходящее солнце над Западным Морем превратилось в огненную дугу. Дуга сузилась в одинокую светлую и яркую полоску, опалившую Эдди глаза; если долго смотреть на подобный свет, можно получить хронический ожог сетчатки. Таков был лишь один из множества занятных фактов, которые узнаешь в школе – фактов, помогающих устроиться на работу, где можно реализовать свои возможности (например, барменом на неполный рабочий день), и обзавестись интересным хобби (скажем, целыми днями искать, где и на какие шиши прикупить героинчика). Эдди все смотрел. Ему казалось, что получит он ожог глаз или нет, скоро станет уже несущественно.
Он не докучал мольбами ведьме, засевшей у него за спиной. Во-первых, это не помогло бы. Во-вторых, Эдди не хотел унижаться. Вся его жизнь до сих пор была сплошным унижением; сейчас он обнаружил, что не желает в последние несколько минут уронить себя еще больше. Несколько минут – вот все, что у него теперь осталось. Несколько минут, а потом ослепительная полоска исчезнет и пробьет час чудовищных омаров.
Эдди перестал уповать на то, что в последнюю секунду некое дивное превращение вернет ему Одетту – так же, как перестал надеяться, что Детта признает: в случае его смерти она почти наверняка навсегда застрянет в этом мире, как корабль на мели. Еще четверть часа тому назад Эдди был убежден: Детта берет его на пушку. Теперь он уже не обманывался.
"Ладно, все лучше, чем медленно, по дюйму за раз, затягивающаяся удавка", – подумал он, сомневаясь, впрочем, что это соответствует истине, поскольку ночь за ночью видел омерзительных омароподобных тварей. Эдди надеялся, что сумеет умереть без истошных, пронзительных криков. Ему казалось, что это вряд ли окажется возможно, но он намеревался рискнуть.
– Придут, придут по твою душу, беложопый! – захлебываясь, верещала Детта. – Теперь уж с минуты на минуту! Лучшего обеда у этих красавчиков отродясь не бывало!
Детта не просто пугала, Одетта не возвращалась… и стрелок – тоже. Последнее отчего-то ранило сильнее всего. Эдди был уверен, что за время путешествия по взморью они со стрелком стали… ну, если не братьями, то напарниками, и Роланд по крайней мере попробует защитить его.
Но Роланд не шел.
Может быть, дело не в том, что он не хочет возвращаться. Может, он не может вернуться. Может, он погиб, убит охранником в аптеке… блин, то-то была бы хохма – последнего стрелка на свете убивает "Полицейский по найму"… а может, он попал под такси. Может, он погиб, а дверь исчезла. Может, потому-то она и не пугает. Может, пугать-то и нечем.
– Теперь уж с минуты на минуту! – взвизгнула Детта, и тут Эдди стало ни к чему тревожиться за свою сетчатку, поскольку последний блестящий ломтик света исчез, оставив после себя лишь бледный отсвет.
Эдди уставился на океан. Перед глазами медленно таяли яркие пятна, какие остаются, когда переводишь взгляд с ярко освещенного предмета в темноту. Эдди ждал, когда из волн, кувыркаясь и перекатываясь, появится первый гигантский омар.
Отвернувшись, Эдди попытался уклониться от первого чудовища, но оказался чересчур нерасторопен. Клешня содрала с его лица лоскут живой плоти, разбрызгала студенистой слизью левый глаз, явила влажный блеск замерцавшей в сумерках кости. Омар задавал свои вопросы, а Настоящая Гадина хохотала…
"Прекрати, – скомандовал себе Роланд. – Подобные раздумья хуже беспомощности. Это смятение. Растерянность. Коих быть не должно. Возможно, время еще есть".
И оно еще было – в тот момент. Когда Роланд в теле Джека Морта, размахивая руками и устремив решительный взгляд налитых кровью глаз на вывеску с надписью "АПТЕКА", широко шагал по Сорок девятой улице, пребывая в полном неведении относительно пристальных взглядов, которыми его награждали прохожие, и того, как круто люди сворачивали в сторону, стремясь избежать столкновения с ним, солнце в его родном мире еще стояло над горизонтом. Черты, у которой море встречалось с небом, нижний край огненного диска должен был коснуться примерно через четверть часа. Коль скоро Эдди ожидало время страданий, оно по-прежнему было впереди.
Стрелок, впрочем, не знал этого наверняка; он знал только, что по ту сторону двери более поздний час, чем здесь. Пусть солнце там все еще должно было стоять над горизонтом – предположение, что время в обоих мирах течет с одинаковой скоростью, могло оказаться убийственным… особенно для Эдди – в этом случае юношу ждала невообразимо страшная смерть, которую стрелок, тем не менее, все время пытался вообразить.
Его неодолимо тянуло оглянуться, увидеть. И все же Роланд не смел. Не должен был.
Течение его мыслей сурово прервал голос Корта:
Управляй тем, чем можешь, червь. Обуздывай, что можешь обуздать. Все прочее пусть катится на легком катере к ебене матери, и коль поражение будет неизбежно – погибни, паля из обоих револьверов.
Да.
Но это нелегко.
Порой очень нелегко.
Будь Роланд чуть менее свирепо сосредоточен на том, чтобы как можно скорее завершить свои дела в этом мире и убраться ко всем чертям, он заметил и понял бы отчего люди, вытаращив на него глаза, резко сворачивали с дороги. Впрочем, это ничего бы не изменило. Он шагал к синей вывеске (где, согласно "Мортципедии", можно было получить снадобье Ке-флекс, необходимое его телесной оболочке), да так быстро, что, невзирая на отягощавший все карманы груз свинца, полы пиджака Морта развевались за спиной, открывая застегнутые на бедрах портупеи, надетые Роландом не аккуратно и прямо, как носили их былые владельцы, а низко, крест-накрест, как он носил свои.
Уличным лабухам, лоточникам и выбравшейся по магазинам публике с Сорок девятой Роланд казался, в общем, тем же, кем и Жирному Джонни: головорезом.
Роланд поравнялся с аптекой Каца и вошел внутрь.
В свое время стрелок знавал и волшебников, и чародеев, и алхимиков. Среди них попадались и умные шарлатаны, и глупые мошенники, верить в которых могли только еще большие глупцы (впрочем, дураков на свете всегда хватает, а потому выживали даже тупые мошенники – честно говоря, подавляющее большинство, как ни странно, процветало), и малая толика таких, что и в самом деле умели то, о чем говорилось шепотом. Эти немногие способны были вызвать демонов или мертвецов, убить проклятием или излечить странными зельями. Одного из них стрелок считал подлинным демоном, созданием, лишь притворяющимся человеком. Оно называло себя "Флэгг". Роланд увидел его лишь мельком, да и то, когда развязка уже близилась и на его родной край надвигались хаос и полное разорение. По горячим следам Флэгга явились двое молодых мужчин, судя по виду – доведенные до отчаяния и все же непреклонно-суровые. Звали мужчин Деннис и Томас. Эта троица промелькнула лишь на крохотном отрезке того, что составляло запутанный и запутывающий период жизни стрелка, однако Роланду навсегда врезалось в память, как Флэгг у него на глазах превратил прогневавшего его человека в воющего пса. Он помнил это достаточно хорошо. Помимо Флэгга, был еще человек в черном.
И Мартен.
Мартен, соблазнивший мать Роланда в отсутствие ее супруга; Мартен, попытавшийся спровоцировать гибель Роланда и ставший вместо этого виновником его раннего возмужания; Мартен, которого он, возможно, еще встретит на пути к Башне… или подле нее.
Все, сказанное выше, имеет единственную цель – пояснить, что Роланд, имевший опыт общения с чародеями и колдунами, ожидал увидеть в аптеке Каца нечто совершенно отличное от того, что обнаружил в действительности.
Он заранее рисовал себе полутемную, освещенную свечами комнатушку, полную горьких испарений и сосудов с неведомыми порошками и жидкостями, с приворотными зельями и колдовскими отварами – сосудов, многие из которых заросли толстым слоем пыли или вековой паутиной. Он ожидал увидеть человека в одеянии с капюшоном; возможно, опасного человека. Увидев за прозрачным стеклом витрин людей, двигавшихся так же небрежно, как в любой другой лавке, он с уверенностью посчитал их иллюзией.
Они не были иллюзией.
Поэтому секунду-другую стрелок просто стоял на пороге, испытывая поначалу изумление, затем – ироническое веселье. Здешний мир – мир летающих по воздуху вагонов и дешевой, точно песок, бумаги – кажется, на каждом шагу подсовывал ему диковину за диковиной, заставляя терять дар речи. Самоновейшим же дивом явилось то, что местные жители просто разучились удивляться – здесь, в обители чудес, Роланд увидел только скучные лица и вялую походку.
Тысячи бутылочек, снадобья, приворотные зелья… но почти все это "Мортципедия" определила как шарлатанские средства. Тут – целебная мазь, что должна восстанавливать, но не восстанавливает выпавшие волосы, там – крем, лживо сулящий удалить с рук и ног отвратительные пятна, а здесь – средства для лечения того, что не требует лечения: чтобы заставлять кишечник работать или наоборот, чтобы делать зубы белыми, волосы черными, а дыхание – приятным, будто этого нельзя добиться, пожевав кору ольхи. Никакой магии, лишь пустяки… хотя астин и еще несколько снадобий, которые, судя по названиям, могли оказаться полезными, там были. Однако основным чувством, испытанным Роландом, было смятение. Мудрено ли, что там, где обещали волшебство, но занимались больше благовониями, нежели колдовскими отварами, люди разучились удивляться?
Впрочем, еще раз справившись в "Мортципедии", Роланд обнаружил: истинный смысл этого места – не только в том, на что он смотрит. Подлинно действенные снадобья держали надежно укрытыми от глаз. Получить их можно было лишь имея указ чародея. В этом мире такие чародеи звались "ВРАТ-ШИ" и записывали свои магические формулы на листочках бумаги – согласно "Мортципедии", "РЕЙСЕПАХ". Это слово было незнакомо стрелку. Можно было бы проконсультироваться более подробно, но он не стал утруждаться. Он знал, что ему нужно, и, быстро заглянув в "Мортципедию", выяснил, где именно в магазине это можно добыть.
Роланд широким шагом двинулся по проходу к высокому прилавку, над которым было написано "ИЗГОТОВЛЕНИЕ И ОТПУСК ЛЕКАРСТВ ПО РЕЦЕПТАМ".
Тот Кац, что в 1927 году открыл на Сорок девятой улице "Аптеку и торговлю сельтерской Каца (галантерея и всякая всячина для барышень и кавалеров)", давно лежал на кладбище, а его единственный сын выглядел так, будто и сам одной ногой уже стоял в могиле. Кацу-младшему было всего сорок шесть, но выглядел он на двадцать лет старше – лысеющий, хрупкий, с желтоватой кожей. Он знал, что про него говорят, будто он – вылитая смерть с косой, но никто не понимал, почему.
Взять хотя бы эту озабоченную, которая сейчас звонит. Миссис Ратбан. Рвет и мечет. Дескать, если он не отпустит валиум по ее треклятому рецепту – сейчас же, СИЮ ЖЕ МИНУТУ! – она подает на него в суд.
Что вы себе думаете, мадам, я насыплю вам этих синеньких шариков по телефону? Тогда она по крайней мере сделала бы ему одолжение, заткнулась – разинула бы пасть пошире, подняв над ней телефонную трубку, и дело с концом.
Эта мысль вызвала у Каца-младшего жутковатую улыбку, открывшую желтоватые зубы.
– Миссис Ратбан, вы не понимаете, – через минуту (целую отмеренную секундной стрелкой его наручных часов минуту) перебил Кац бушующую клиентку. Как бы ему хотелось хоть раз суметь сказать: "Хватит на меня орать, дура-баба! Ори на своего ДОКТОРИШКУ! Он посадил тебя на это дерьмо!" Верно. Проклятые знахари прописывали валиум так, будто это жевательная резинка, а когда решали урезать снабжение, на кого выливалось все дерьмо? На этих коновалов? О, нет! На него!
– Не понимаю? Как это так – не понимаю? – Голос жужжал в ухе у Каца, словно злющая оса в банке. – Я вот что понимаю: я с вашей дрянной аптекой немало дел делаю, все эти годы я была вашей верной клиенткой и…
– Вам, миссис Ратбан, придется поговорить с… – Кац опять взглянул сквозь очки на карточку паскудной бабы, – …с доктором Брамхоллом. Срок действия вашего рецепта истек. По федеральным законам отпуск валиума без рецепта – преступление. "Хотя преступлением в первую голову должно считаться выписывание таких рецептов… разве что тем пациентам, которым прописываешь эту дрянь, даешь нигде не зарегистрированный номер телефона", – подумал он.
– Да нет же, это описка! – взвизгнула женщина. Теперь в ее голосе отчетливо слышались режущие нотки неподдельной паники. Эдди мигом распознал бы этот тон – то кричала дикая Птица-Торчок.
– Ну так позвоните ему и попросите исправить, – сказал Кац. – Мой номер телефона у него есть. – Да. У всех у них был его телефон. То-то и беда. Кац в свои сорок шесть лет был похож на умирающего именно из-за фершлюгинер [проклятых (идиш)] врачишек.
"И все, что нужно, чтобы последний слабенький краешек прибыли, на котором я здесь еще как-то удерживаюсь, растаял наверняка – это послать на хуй пару-тройку сволочных наркашек. Всего-то".
– НЕ МОГУ Я ЕМУ ПОЗВОНИТЬ! – громко и визгливо говорила миссис Ратбан. Ее голос больно сверлил ему ухо. – ОН КУДА-ТО УКАТИЛ ОТДЫХАТЬ СО СВОИМ ЛЮБОВНИЧКОМ-ПЕДРИЛОЙ, И КУДА, МНЕ НИКТО НЕ СКАЖЕТ!
Кац почувствовал, как в желудок начала медленно выделяться кислота (у Каца было две язвы, одна залеченная, другая – кровоточащая, и все – из-за баб вроде этой сучки). Он закрыл глаза. Следовательно, не видел, что его помощник не сводит глаз с подходившего к рецептурному отделу мужчины в синем костюме и золотых очках. Не видел он и того, что Ральф, пожилой толстый охранник (Кац платил ему жалкие гроши и все-таки страшно негодовал по поводу такого расхода; у отца никогда не было надобности в охраннике, но отец, холера ему в бок, жил в то время, когда Нью-Йорк был городом, а не клоакой) вдруг очнулся от обычного тупого оцепенения и потянулся к висящему на бедре револьверу. Кац услышал пронзительный женский крик, но подумал, что просто она только что обнаружила, что весь "Ревлон" дали в продажу; Кац вынужден был пустить "Ревлон" в продажу, поскольку этот потц, Долленц, державший аптеку в конце улицы, сбивал ему цены.
Стрелок надвигался на него, точно гибель, предначертанная судьбой, а Кац думал только о Долленце и стерве, висящей на телефоне; он думал, как чудесно выглядела бы эта парочка, покрытая лишь тонкой пленкой меда и выставленная на муравейник под жгучее солнце пустыни. ОН – на свой муравейник, ОНА – на свой. Прелесть! Кац думал: хуже некуда, совершенно некуда. Старый Кац был так решительно настроен на то, что сын пойдет по его стопам, что соглашался платить только за диплом провизора; и вот сын пошел по стопам отца; и холера папаше в бок, поскольку сейчас этот сын, несомненно, переживает самый паскудный момент в своей жизни – жизни, которая изобиловала паскудными моментами и до срока превратила его в старика.
Сейчас Кац находился в абсолютном надире.
Или так он думал, сидя с закрытыми глазами.
– Если вы зайдете, миссис Ратбан, могу отпустить вам дюжину капсул по пять милли. Этого хватит?
– Этот человек внял голосу рассудка! Слава Богу, этот человек внял голосу рассудка! – И она повесила трубку. Вот так вот просто. Без единого слова благодарности. Зато когда она снова встретится с ходячей прямой кишкой, которая называет себя врачом, то готова будет в ногах у него валяться, башмаки ему собственным носом драить, минет ему делать; она…
– Мистер Кац, – сказал его помощник странно задыхающимся голосом. – По-моему, у нас проб…
Раздался еще один пронзительный крик. За ним последовал грохот выстрела, напугавший Каца так сильно, что у него в голове промелькнула мысль: вот сейчас, в последний раз чудовищно трепыхнувшись в груди, сердце остановится навсегда.
Кац открыл глаза и встретился с пристальным взглядом стрелка. Поспешно опустив глаза, Кац заметил в кулаке этого человека пистолет. Слева от себя аптекарь увидел охранника. Ральф, баюкая кисть руки, не сводил с вора выпученных глаз, которые, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Пистолет тридцать восьмого калибра (послушный долгу Ральф не расставался с ним все те восемнадцать лет, что прослужил в полиции… и стрелял из него только в подвальном тире 23-го участка; он говорил, будто дважды применял его, будучи при исполнении – но как знать?) теперь превратился в сломанную железку и лежал в углу.
– Мне нужен кефлекс, – без выражения сказал человек с глазами снайпера. – Много. Сейчас же. РЕЙСЕП пусть тебя не волнует.
Секунду Кац мог только смотреть на него, разинув рот. Сердце бунтовало в груди, желудок превратился в горшок с болезненно бурлящей кислотой.
Он думал, что гаже некуда?
Он действительно так думал?
– Чтоб вы понимали, – наконец сумел выдавить Кац и не узнал звук собственного голоса. Ничего особенно странного в этом не было, поскольку аптекарю казалось, будто рот у него выстлан фланелью, а вместо языка – кусок ватина. – Здесь нет кокаина. Это не то лекарство, чтоб отпускать его где по…
– Я не говорил "кокаин", – сказал мужчина в синем костюме и оправленных в золото очках. – Я сказал кефлекс.
"Я думал, что ты так сказал", – чуть не ляпнул Кац этому ненормальному мамзеру, однако решил, что тот может взбелениться. Он слыхал об аптеках, обчищенных из-за амфетамина, из-за бенечек, из-за полудюжины других препаратов (включая драгоценный валиум миссис Ратбан), но кефлекс? Кац подумал, что это будет первое пенициллиновое ограбление в истории.
Голос папаши (холера в бок старому паразиту) велел: хватит усираться со страху и бессмысленно таращить глаза. Делай что-нибудь.
Но Кац ничего не мог придумать.
Из тупика его вывел человек с револьвером.
– Пошевеливайся, – сказал человек с револьвером. – Я спешу.
– С-сколько вам нужно? – спросил Кац. Его взгляд на какую-то долю секунды порхнул за плечо грабителя, и аптекарь увидел такое, во что с трудом мог поверить. В этом городе? Нет. Тем не менее, похоже, это происходило на самом деле. Везение? Что, Кацу в самом деле привалило счастье, и не еврейское? Вот это можно было заносить в "Книгу рекордов Гиннеса"!
– Не знаю, – сказал человек с револьвером. – Сколько сможешь положить в суму. В большую суму. – Тут он безо всякого предупреждения круто повернулся на каблуках, и зажатый в кулаке револьвер снова рявкнул. Зычно взревел какой-то мужчина. Стекло витрины разлетелось, осыпавшись на тротуар и мостовую сверкающим водопадом осколков разной формы. Нескольких прохожих порезало, но серьезно никто не пострадал. В аптеке Каца кричали женщины (да и мужчины не очень-то отставали). Хрипло заревела сигнализация. Покупатели в панике ринулись к дверям, за порог. Человек с револьвером опять повернулся к Кацу; выражение его лица совершенно не изменилось – это было выражение пугающего (но не безграничного) терпения, читавшееся в чертах незваного гостя с самого начала. – Делай, что сказано, да побыстрее. Мне некогда.
Кац сглотнул.
– Да, сэр, – сказал он.
Еще на полпути к прилавку, за которым хранились могущественные зелья, стрелок заметил в левом верхнем углу лавки изогнутое зеркало и восхитился. При нынешнем положении вещей в его родном мире создать такое выпуклое зеркало не сумел бы ни один ремесленник, хотя, возможно, в былые времена подобные вещи (да и многое другое из того, что Роланд повидал в мире Эдди и Одетты) делали. Он видел подобные останки и в тоннеле под горами, и в других местах… реликвии, такие же древние и таинственные, как камни друитов, порой попадавшиеся в местах, куда являлись демоны.
Кроме того, стрелок понял назначение этого зеркала.
Движение стража он заметил с крохотным запозданием (поскольку все еще продолжал открывать для себя, как страшно сужают его периферическое зрение линзы, которыми Морт прикрывал глаза), но ему все-таки хватило времени повернуться и выстрелом выбить у него из руки пистолет. Этот выстрел сам Роланд считал обычным делом – разве что следовало быть чуточку расторопней, – однако у охранника сложилось иное мнение. Ральф Леннокс до конца своих дней будет клясться, что такого выстрела в принципе не может быть… если не считать старых детских вестернов вроде "Энни Оукли".
Благодаря зеркалу, помещенному в углу под потолком (очевидно, для выявления воришек), со вторым противником Роланд разобрался быстрее.
Заметив, что взгляд алхимика на секунду метнулся куда-то вверх, за его, Роланда, плечо, стрелок немедленно посмотрел на зеркало сам. В зеркале он увидел, что позади него по центральному проходу идет мужчина в кожаной куртке. В руке у мужчины был длинный нож, а в голове, без сомнения, мечты о славе.
Стрелок развернулся и, молниеносно опустив револьвер к бедру, выстрелил, сознавая, что из незнакомого оружия с первого раза может промазать. Однако, не желая, чтобы пострадал кто-нибудь из покупателей, застывших в оцепенении позади потенциального героя, Роланд предпочел дважды выстрелить от бедра, дабы пули сделали свое дело, двигаясь снизу вверх по косой под таким углом, который защитит случайных свидетелей. Он счел, что это лучше, нежели ненароком отправить в мир иной какую-нибудь даму, чье единственное преступление состояло в том, что для похода за духами она выбрала не тот день.
Револьвер оказался в хорошем состоянии, прицел – точным. Если вспомнить плохо тренированных, приземистых и разжиревших стрелков, у которых Роланд его забрал, создавалось впечатление, будто они лучше заботились о том оружии, какое носили при себе, чем о том, которым были сами. Такое поведение казалось странным, но, конечно, это был странный, чужой мир, и Роланд не мог судить; если уж на то пошло, у него не было времени судить.
Выстрелил он удачно, обрубив лезвие ножа у самого основания, так что в руке у мужчины осталась лишь рукоять.
При этом Роланд не сводил с кожаного спокойных глаз, и что-то в его пристальном взгляде, должно быть, заставило этого кандидата в герои вспомнить о какой-то очень важной встрече где-то в другом месте, поскольку он круто развернулся, уронил то, что осталось от ножа, на пол и присоединился к общему бегству.
Роланд опять отвернулся и отдал распоряжения алхимику. Еще кто-нибудь начнет выебываться, и польется кровь. Алхимик повернулся, чтобы уйти, но Роланд постучал стволом пистолета по костлявой лопатке. Издав задушенное "Ииииик!", алхимик тут же обернулся.
– Не ты. Ты оставайся здесь. Пусть это сделает твой подмастерье.
– К-кто?
– Он. – Стрелок нетерпеливым жестом указал на помощника.
– Что я должен сделать, мистер Кац? – На побелевшем лице помощника ярко проступили следы юношеских угрей.
– Делай, что он говорит, потц! Выполняй заказ! Кефлекс!
Помощник подошел к одной из полок за прилавком и взял какой-то флакон.
– Поверни так, чтобы я мог видеть начертанные там слова, – велел стрелок.
Помощник повиновался. Роланд не мог прочесть надпись; слишком много в ней было букв, отсутствующих в его алфавите. Он справился в "Мортципедии". "Кефлекс", подтвердила та, и Роланд понял: проверки – тоже дурацкая трата времени. В отличие от него эти люди не знали, что в чужом мире он может прочесть далеко не все.
– Сколько в этой бутылке пилюль?
– Ну, собственно говоря, это капсулы, – нервно сказал помощник. – Если вас интересуют препараты 'циллинового ряда в пилюлях…
– Оставим это. Сколько доз?
– О. Э… – Всполошившийся помощник взглянул на флакон и чуть не выронил его. – Двести.
Чувства Роланда сильно напоминали то, что он ощутил, узнав, сколько патронов можно купить в этом мире на пустячную сумму. В потайном отделении аптечки Энрико Балазара нашлось девять пробных флаконов кефлекса (всего тридцать шесть доз), но и от них Роланд вновь почувствовал себя хорошо. Если не удастся убить инфекцию двумястами дозами, ее вообще нельзя убить.
– Давай сюда, – сказал мужчина в синем костюме.
Помощник подал ему флакон.
Стрелок поддернул рукав пиджака. Стал виден "Ролекс" Джека Морта.
– Денег у меня нет, но это может послужить достаточным возмещением убытков. Во всяком случае, я на это надеюсь.
Он повернулся, кивнул на охранника, который все еще сидел на полу возле своей перевернутой табуретки, не сводя со стрелка широко раскрытых глаз, и вышел из аптеки.
Вот так вот просто.
На пять секунд в аптеке воцарилась тишина, нарушаемая лишь истошным, хриплым ревом сигнализации – таким громким, что он заглушал даже уличный гам.
– Господи Боже, мистер Кац, что нам теперь делать? – прошептал помощник.
Кац взял часы и взвесил их на ладони.
Золото. Чистое золото.
Он не мог в это поверить.
Ему пришлось в это поверить.
Какой-то сумасшедший забрел с улицы к нему в аптеку, выстрелом выбил пистолет у охранника и нож – еще у одного человека, и все это для того, чтобы получить лекарство, о котором Кац подумал бы в последнюю очередь.
Кефлекс.
От силы на шестьдесят долларов кефлекса.
И расплатился часами "Ролекс" за шесть с половиной тысяч.
– Что делать? – переспросил Кац. – Что делать? Первое, что ты сделаешь – уберешь эти часы под прилавок. Ты их в глаза не видел. – Он посмотрел на Ральфа. – И ты тоже.
– Да, сэр, – немедленно согласился Ральф. – Если я получу свою долю, когда вы их загоните, то никаких часов я отродясь не видел.
– Пристрелят его на улице, как собаку, – с явным удовлетворением в голосе сказал Кац.
– Кефлекс! Да ведь этот тип и носом-то ни разу не шмыгнул, – недоуменно вымолвил помощник.
<- | | ->