3
Те, кто попал в сети тяжелых наркотиков, будь то героин, дьявольская трава, настоящая любовь, зачастую пытаются сохранить шаткое равновесие между секретностью и экстазом, шагая по канату жизни. Сохранить равновесие, удержаться на канате сложно даже при ясной голове, а уж в состоянии эйфории практически невозможно. И уж совершенно невозможно, если речь идет о длительном промежутке времени.
Роланд и Сюзан пребывали в эйфории. Спасало их лишь одно: они знали об этом. Да и секрет этот им предстояло хранить не вечно, а лишь до ярмарки Жатвы. А то и меньше, если Большие охотники за гробами перейдут к решительным действиям раньше. Первый ход могли сделать и другие игроки, думал Роланд, но при любом раскладе не обошлось бы без Джонаса и его людей. И они представляли собой наибольшую опасность для юношей из Привходящего мира.
Роланд и Сюзан соблюдали осторожность, максимальную осторожность, на которую способны пребывающие в эйфории юноша и девушка. Никогда не встречались в одном месте дважды кряду, никогда не таились, направляясь на встречу. В Хэмбри всадники считались частью пейзажа, но вот прячущихся, крадущихся замечали сразу. Сюзан никогда не пыталась сказать, что едет на прогулку с подругой (хотя у нее и были подруги, которые прикрыли бы ее): тем, кому нужно алиби, есть что скрывать. Она чувствовала, что тетю Корд тревожат ее частые отлучки, особенно ранним вечером, но пока та принимала часто повторяемое объяснение Сюзан: ей нужно время, чтобы побыть в одиночестве, подумать о своем обещании и сжиться с ответственностью, которую она взвалила на себя. Ирония судьбы, но именно такой совет ей дала ведьма с Кооса.
Они встречались в ивовой роще, в пустующих сараях на северной оконечности бухты, в хижине овцевода неподалеку от Кооса, в заброшенной лачуге сквоттера [Squatter – незаконно поселившийся на незанятой земле (англ.).] в Плохой Траве. В грязных, вонючих помещениях, ничем не отличающихся от притонов, в которых собираются наркоманы, чтобы предаться пороку, но Сюзан и Роланд не замечали ни прогнивших досок стен лачуги, ни дыр в крыше хижины, ни запаха сетей, брошенных в угол лодочного сарая. Они обезумели от любви, и для них всякий шрам на лице мира обретал неземную красоту.
Дважды в эти горячечные недели они использовали красный камень за павильоном, чтобы уговориться о встрече, а потом внутренний голос предупредил Роланда, что делать этого больше не стоит: камень хорош для детей, играющих в секреты, а он и его любовь – уже не дети. Если их накроют, то изгнание будет для них самым мягким наказанием. Красный камень уж очень заметен, а перехваченная записка – пусть неподписанная и вроде бы ни о чем – смертельно опасна.
Оба решили, что целесообразнее прибегнуть к помощи Шими. Под глупой улыбкой, не сходящей с его лица, скрывалось удивительное… да, благоразумие. Роланд долго размышлял над этим и не смог подобрать более точного слова. Умение молчать объяснялось не хитростью. Хитрость не имела к Шими ни малейшего отношения. Кто мог назвать хитрым человека, который не умел солгать, не отведя глаз?
Услугами Шими они воспользовались шесть раз, три – чтобы назначить встречу, два – чтобы переменить место, один – отменить: Сюзан заметила всадников с ранчо "Пиано", собирающих табун неподалеку от лачуги в Плохой Траве.
Внутренний голос, предупредивший Роланда о том, что красный камень опасен, ничего не говорил о Шими… но заговорила совесть, и когда он наконец поделился своими сомнениями с Сюзан (завернувшись в одеяло, голые, они лежали в объятиях друг друга), выяснилось, что и ее совесть неспокойна. Они поступали несправедливо, подставляя парня под удар. Придя к этому выводу, Роланд и Сюзан решили договариваться о встречах без посредников. Если она не может встретиться с ним, сказала Сюзан, на ее подоконнике будет сохнуть красная рубашка. Если он не сможет приехать, то оставит белый камень в северо-восточном углу двора по другую сторону улицы напротив конюшни Хуки. На крайний случай у них оставался красный камень за павильоном. Рискованный способ, все так, но лучше, чем подвергать опасности Шими.
Поначалу Катберт и Ален не верили своим глазам, наблюдая за превращением Роланда в "наркомана". Но в итоге недоумение, зависть, удивление сменились ужасом. Их послали в тихое, безопасное место, они же угодили в самое сердце заговора. Приехали в феод, где вся верхушка переметнулась на сторону злейшего врага Альянса. Их личными врагами стали три крутых парня, на счету которых не один и не два десятка покойников. Однако они не падали духом и чувствовали себя более чем уверенно, потому что ими командовал их друг, которого они почитали за полубога после того, как он победил Корта (выбрав оружием сокола!) и стал стрелком в неслыханно юном возрасте – в четырнадцать лет. Тот факт, что им выдали оружие, наполнял их гордостью при отъезде из Гилеада, но ничего не значил теперь, когда они начали осознавать, какие силы противостоят им в Хэмбри и Меджисе. Они могли рассчитывать только на Роланда. И теперь…
– Он словно револьвер, брошенный в воду! – воскликнул как-то вечером Катберт, вскоре после отъезда Роланда на встречу с Сюзан. Над крыльцом бункера висела четвертушка набирающей силу Охотничьей Луны. – Только богам известно, выстрелит ли он вновь, даже если его вытащат из воды и просушат.
– Не гони лошадей. – Ален посмотрел на обнесенное перилами крыльцо и, чтобы развеселить Катберта (при обычных обстоятельствах для этого не требовалось никаких усилий), спросил: – А где дозорный? Пораньше отправился на боковую?
Однако этот вопрос еще больше разозлил Катберта. Грачиный череп он не видел несколько дней, сколько именно, он сказать не мог и воспринимал его пропажу как дурной знак.
– Отправился, но не спать. – Катберт бросил злобный взгляд на запад, куда умчался на своем большом мерине Роланд. – Видно, я его потерял. Как некоторые теряют разум, сердце и здравый смысл.
– С ним все будет в порядке. – Голосу Алена недоставало уверенности. – Ты знаешь его так же хорошо, как и я, Берт… знаешь всю жизнь, мы оба знаем. С ним все будет в порядке.
Когда Катберт ответил, в голосе не слышалось свойственной ему смешливости:
– Сейчас я не могу сказать, что знаю его. Они оба пытались поговорить с Роландом, каждый по-своему. В обоих случаях реакция была одинаковой, точнее, она напрочь отсутствовала.
Мечтательный (с легким оттенком тревоги) отсутствующий взгляд, который появлялся в глазах Роланда в ходе этих односторонних дискуссий, хорошо знал любой, кто пытался воззвать к здравому смыслу наркомана. Взгляд этот говорил о том, что для Роланда не существовало ничего, кроме лица Сюзан, запаха кожи Сюзан, упругости тела Сюзан под его руками. Окружающий Роланда мир уменьшился до размеров Сюзан.
– Я даже немного ненавижу ее за то, что она с ним сделала, – продолжил Катберт, и Ален услышал в его голосе то, чего никогда раньше не было: ревность, раздражение, страх. – Пожалуй, немного – мягко сказано.
– Как ты можешь? – Слова друга шокировали Алена. – Она не несет ответственности за…
– Ой ли? Она ходила с ним в СИТГО. Она видела то, что видел он. Бог знает, что он ей рассказывает после того, как они перестают изображать чудовище о двух спинах. И она далеко не глупа. Ты посмотри, как ловко она все устраивает. – Ален догадался, что Берт говорит о трюке с кошельком. – Она должна знать, что стала помехой в достижении нами цели. Должна знать!
Горечь его выплеснулась наружу. Он ревнует ее за то, что она увела его лучшего друга, подумал Ален. Он ревнует и своего лучшего друга, потому что ему досталась самая прекрасная девушка из тех, кого ему доводилось видеть.
Ален наклонился и схватил Катберта за плечо. Когда Берт повернулся, его поразила суровость лица Алена.
– Это ка.
Катберт пренебрежительно фыркнул:
– Если бы мне подавали горячий обед всякий раз, когда кто-то возлагал вину за воровство, сладострастие или прочие человеческие слабости на ка…
Пальцы Алена сжались сильнее, причиняя боль. Катберт мог бы вырваться, но не стал. Он не отрывал глаз от лица Алена. Шут, хотя бы на время, исчез.
– Чего мы не можем себе позволить, так это винить их в чем-либо, – возразил Ален. – Неужели ты этого не понимаешь? Если ка унесла их, они в этом не виноваты. Не можем мы их винить. Мы должны это осознавать. Он нам нужен. И, возможно, нужна и она.
Долго-долго смотрел Катберт в глаза Алена. Ален видел, как злость Берта борется со здравым смыслом. Наконец (возможно, ненадолго) здравый смысл победил.
– Хорошо, согласен. Это ка – любимый всеми козел отпущения. Для того и существует великий невидимый мир, не так ли? Иначе на кого бы мы могли возложить ответственность за проявление собственной глупости? А теперь отпусти меня. Ал, если только не хочешь сломать мне плечо.
Ален убрал руку, сел. На душе у него полегчало.
– Теперь бы только понять, что нам делать со Спуском. Если мы в самое ближайшее время не начнем пересчитывать…
– Есть у меня одна идея, – прервал его Катберт. – Правда, она требует доработки. Я уверен, Роланд сможет помочь… если кому-то из нас удастся на несколько минут завладеть его вниманием.
Они помолчали, оглядывая двор. В бункере уютно ворковали голуби. Ален свернул самокрутку. Времени на это ушло немало, конечный продукт мог вызвать у заядлого курильщика разве что улыбку, но она не развалилась, когда Ален раскурил ее.
– Твой отец содрал бы с тебя шкуру, если б увидел у тебя в руке сигарету. – В голосе Катберта слышалось восхищение. А вот годом позже, когда Охотничья Луна вновь поплыла по небосводу, уже все трое стали заядлыми курильщиками, обожженные солнцем молодые люди, оставившие позади свою юность.
Ален кивнул. От крепкого табака Внешней Дуги у него голова шла кругом и першило в горле, но сигарета успокаивала нервы, а именно сейчас его нервы нуждались в успокоительном. Насчет Берта он ничего сказать не мог, но сам чувствовал в ветре запах крови. Возможно, и той, что предстояло пролить им. Его это не пугало, во всяком случае, пока, но не могло не тревожить.