Глава 20
Лестница выходила из кучи песка у самой верхней границы стеклянного замка и стрелой тянулась вверх, пока не исчезала из вида. Каждая ступенька была шириной в полтора метра и пятьдесят сантиметров в высоту, казалось, она была вырезана на передней части каната.
Пройдя немного по лестнице, Сирокко и Габи начали понимать, что, по всей видимости, лестница принесла им мало чего хорошего. Она изгибалась на юг, ступени становились реже. Скоро они станут непроходимыми.
Но ступени оставались на одном уровне. Вскоре они вышли на выступ в виде террасы, с одной стороны которого поднималась огромная стена, а с другой был отвесный обрыв. Не было никаких перил, вообще никакой защиты. Они прижались поближе к стене и трепетали при каждом порыве ветра.
Затем выступ начал превращаться в тоннель.
Это происходило постепенно. Справа все еще было открытое пространство, но стена начала изгибаться над их головами. Под канат, извиваясь, тянулась тропа.
Сирокко пыталась представить себе, как это должно быть: все время подъем, но винтообразный, вокруг наружной части каната.
После очередных двух тысяч шагов они оказались в кромешной тьме.
– Лестница, – бормотала Габи. – Они построили это сооружение и приставили лестницу.
Они остановились, чтобы достать свои лампы. Габи наполнила свою и подрезала фитиль. Время от времени они будут зажигать их. Габи и Сирокко надеялись, что у них хватит масла, пока они отсюда выберутся.
– Наверное, это были здоровые ребята, – предположила Сирокко.
Она чиркнула спичкой и поднесла ее к фитилю. – Наиболее вероятно, что произошло что-то непредвиденное, что они потеряли силу.
– Да, и я рада, что они здесь, – согласилась с ней Габи.
– Наверное они были здесь все время, но ниже все покрыто землей, это значит, что здесь долго никого не было. И выросшие деревья должно быть претерпели мутацию.
Габи подняла лампу и посмотрела сначала вперед, затем назад, где еще был виден клин света. Глаза ее сузились.
– Смотри, похоже, что мы движемся под углом. Лестница изгибается вдоль наружной части, затем прорезается налево и входит в тоннель.
Сирокко задумалась и пришла к выводу, что Габи права.
– Похоже, что мы можем оказаться в самом центре.
– О, да? Помнишь место ветров? Весь ветер проходит где-нибудь здесь.
– Если бы этот тоннель вел к этому месту, то мы бы уже об этом знали. Нас бы уже выдуло.
Габи посмотрела на уходящую в высоту лестницу, на которую падали блики от горевшей лампы, потом принюхалась.
– Здесь довольно таки тепло. Интересно, не станет ли жарче?
– Нет иного пути узнать это, как только идти вперед.
– Угу… – Габи покачнулась и лампа чуть не выпала у нее из рук.
– С тобой все в порядке? – спросила Сирокко, положив ей на плечо руку.
– Да, я… нет, черт побери! Нет. – Она прислонилась спиной к теплой стене тоннеля. – У меня кружится голова и подгибаются колени. Она вытянула вперед свободную руку и посмотрела на нее; рука слегка дрожала.
– Наверное, одного дня отдыха было недостаточно. – Сирокко внимательно посмотрела на Габи, оглядела коридор тоннеля и нахмурилась: – Я надеялась до отдыха выйти на другую сторону и вернуться на вершину каната.
– Я смогу.
– Нет, – решила Сирокко, – я сама не очень хорошо себя чувствую. Вопрос состоит в том, делать ли нам привал здесь, в коридоре, где так жарко, или выйти наружу?
Габи оглянулась на длинный спуск позади них.
– Я не против немного попотеть.
Хотя было невыносимо жарко, надо было подумать о костре. Они не дебатировали этот вопрос. Сирокко достала из рюкзака Джина небольшие веточки и мох и принялась разводить костер. Вскоре, потрескивая, разгорелось небольшое пламя. Она изредка подбрасывала туда небольшие веточки, разбивая убогий лагерь. Они разостлали подстилки, вынули миски и ножи, продукты для ужина.
Хорошая команда, – подумала Сирокко, сгорбившись наблюдая как Габи нарезает кубиками овощи в оставшееся со вчерашнего дня кипящее жаркое. Руки у Габи были маленькие и проворные, под ногти набилась коричневая грязь. Они больше не могли тратить воду для мытья.
Габи вытерла тыльной стороной ладони лоб и посмотрела на Сирокко. Она неуверенно улыбнулась. Когда Сирокко улыбнулась ей в ответ, улыбка Габи стала шире. Один глаз у нее почти полностью закрывала повязка. Она опустила в похлебку ложку и громко сербнула.
– Эту редиску лучше хрумкать сырой, – сказала она. – Давай твою тарелку.
Она щедро налила добавку и они опершись спинами друг о друга ели.
Было очень вкусно. Слушая потрескивание костра и стук ложек о деревянные тарелки, Сирокко была рада расслабиться и ни о чем не думать.
– У тебя нету соли?
Сирокко порылась в рюкзаке и нашла мешочек с солью, а кроме того, две завернутые в листья забытые конфеты. Она протянула одну Габи и рассмеялась, увидев, как загорелись у той глаза. Она отставила свою тарелку и развернула конфету, засахаренную фрукту, поднесла ее к носу и понюхала. Она пахла слишком хорошо, чтобы так сразу съесть ее. Она раскусила ее пополам и рот наполнился ароматом абрикос и сладкого крема.
Габи была просто на грани истерики, видя как наслаждается Сирокко.
Сирокко съела вторую половинку, затем стала бросать жадные взгляды на конфету Габи, которую та положила рядом с собой. Габи изо всех сил старалась не рассмеяться.
– Если ты собираешься оставить это на завтрак, то тебе придется не спать всю ночь.
– О, не беспокойся. У меня просто достаточно манер, чтобы знать, что десерт надо есть ~после~ обеда.
Минут пять она разворачивала конфету, затем еще минут пять изучала ее, не обращая внимания на ужимки Сирокко. Сирокко походила на кокер-спаниэля за обеденным столом и на бездомную женщину перед витриной кондитерской лавки, у нее перехватило дыхание, когда Габи наконец положила конфету в рот.
Они смеялись до колик в животе. Габи, очевидно, была на седьмом небе от счастья, от оказанного ей внимания; лицо ее пылало от смеха и возбуждения, глаза искрились.
– Почему она не могла просто расслабиться и наслаждаться?
Мысли Сирокко, видно, отразились на ее лице, потому что Габи моментально посерьезнела. Она коснулась руки Сирокко и вопросительно на нее посмотрела, затем медленно покачала головой. Никто из них не решился заговорить, но Габи своим видом говорила красноречивее всяких слов:
– Тебе нечего опасаться меня.
Сирокко улыбнулась, Габи ответила ей тем же. Они дохлебали похлебку, держа тарелки около ртов и не заботясь о манерах.
Но все уже было не так. Габи молчала, скоро ее руки начали дрожать и тарелка со стуком выпала на ступеньки. Задыхаясь, она принялась рыдать. Она слепо нащупывала руку Сирокко у себя на плече. Затем она подогнула коленки и сжала кулаки под подбородком, зарывшись лицом под шею Сирокко и продолжала рыдать.
– О, как мне плохо, как плохо!
– Так разрядись, выплачься. – Сирокко прижалась щекой к коротковолосой черной головке, очень хорошенькой, и начала ерошить ей волосы, потом приподняла за подбородок лицо Габи и начала смотреть, куда бы поцеловать ее, выискивая неприкрытый повязкой участок. Она уже собиралась поцеловать Габи в щеку, но в последний момент передумала, хотя засомневалась, стоит ли это делать, и поцеловала ее в губы. Они были влажные и теплые.
Габи посмотрела на нее долгим взглядом, громко шмыгнула и снова уткнулась лицом в плечо Сирокко. Она зарылась в ямку около шеи и затихла. Ни дрожи, ни рыданий.
– Как ты можешь быть такой сильной? – спросила Сирокко. Голос ее звучал приглушенно, но близко.
– А как ты можешь быть такой смелой? Ты спасла мне жизнь.
– Нет, – покачала головой Габи, – я не это имею в виду. Если бы тебя не было рядом, я бы сошла с ума. А ты даже не плачешь.
– Я так легко не плачу.
– Изнасилование это легко? – Габи снова поискала глаза Сирокко.
– Боже, мне причинили такую боль! Меня оскорбил и Джин, и ты. И я не знаю, кто из вас хуже!
– Габи, я бы занялась любовью с тобой, если бы знала, что это поможет. Но я тоже страдаю. Физически.
– Это не так, – покачала головой Габи, это не то, чего я от тебя хочу, даже если бы ты чувствовала себя здоровой. Если ты "могла бы", то это нехорошо. Я не Джин, и мне легче страдать, чем получать любовь таким образом. Достаточно того, что я люблю тебя.
– Что ей сказать? Что сказать? Надо сказать правду, – решила Сирокко.
– Я не знаю, полюблю ли я тебя когда-нибудь тоже. Такой любовью. Но так помоги мне, – она наклонилась к Габи и быстро вытерла ей нос. – Так помоги мне, – продолжала она, – ведь ты мой лучший друг из тех, что я когда-либо имела.
Габи кротко выдохнула.
– Мне сейчас это необходимо. – Сирокко подумала, что Габи сейчас опять заплачет, но этого не случилось. Она коротко обняла Сирокко и поцеловала ее в шею.
– Жизнь тяжелая штука, правда? – тихо спросила она.
– Да, это так. Давай спать.
Они расположились на трех ступенях; Габи растянулась на самой верхней, Сирокко металась и ворочалась на следующей и последние красные угольки костра тлели на нижней ступеньке.
Сирокко рыдала во сне и проснулась в полной темноте. С нее градом тек пот. Во сне над ней опять стоял Джин с ножом. Габи спустилась к ней и держала ее пока не миновал ночной кошмар.
– Как долго ты здесь находишься? – спросила Сирокко у Габи.
– С того времени, как я начала опять плакать. Спасибо, что разрешила мне лечь с тобой.
– Лгунья. – Но Сирокко улыбалась, когда подумала об этом.
На тысячной ступеньке стало гораздо жарче, стены были настолько горячие, что их нельзя было коснуться, подошвы их ботинок пылали. Сирокко почувствовала, что терпит поражение, зная что до середины пути еще несколько тысяч ступеней, только после этого можно было бы надеяться на то, что опять станет прохладнее. – Еще тысячу ступеней, – сказала Сирокко. – Если мы сможем их пройти, то пойдем дальше. Если не станет прохладнее, то возвращаемся назад и пытаемся подняться по наружной части. Но она знала, что канат стал уже слишком крутым, деревья росли очень редко еще даже до того, как они зашли в тоннель. Наклон каната достигал восьмидесяти градусов. Гипотетически она должна будет встретиться со стеклянной горой, худшее из того, что она могла предположить, когда готовилась к походу.
– Что ни скажешь. Подожди минутку, я сниму рубаху. Я задыхаюсь.
Сирокко тоже стянула с себя рубаху и они продолжали путешествие через раскаленную печь.
Через сто ступенек они опять оделись. Еще через триста ступеней они открыли рюкзаки и достали куртки… На стенах начал появляться лед, под ногами поскрипывал снег. Они надели перчатки и подняли капюшоны своих парок.
Они подняли лампы, свет от которых казался особенно ярким на фоне белых отражающих стен и стали рассматривать коридор, который несомненно начал сужаться. Конденсат шедшего из их ртов пара тут же превращался в сосульки.
– Еще тысячу ступеней? – подсказала Габи.
– Ты, должно быть, читаешь мои мысли.
Обледеневало лицо, Сирокко вынуждена была наклонить голову, затем окоченели руки и колени. Обледенелые стены вплотную обступали со всех сторон. Габи пошла вперед с лампой в правой руке. Сразу стало темно. Сирокко остановилась и подула на застывшие руки, потом легка на живот и поползла.
– Эй! Я застряла! – Она была рада, что в ее голосе не слышно паники. Было страшно, но она знала, что освободиться, если отползет назад.
Шкрябающий звук впереди нее прекратился.
– Хорошо. Я не могу здесь повернуться, но впереди становится шире. Я пройду вперед метров на триста и посмотрю, что там, хорошо?
– Ладно. – Сирокко прислушивалась к доносившимся издалека звукам. Ее окружала кромешная тьма, она успела покрыться холодным потом, когда ее ослепил свет. Через мгновение показалась спина Габи. На ее бровях блестели замерзшие кристаллики льда.
– Это самое плохое место, именно здесь.
– Тогда я проползу. Я не могу здесь больше торчать как пробка в бутылке.
– Это потому что ты ешь слишком много сладостей, толстячок.
Габи не могла протолкнуть ее вперед, поэтому она отползла назад и достала из рюкзака медную кирку. Они отбили лед и Сирокко предприняла еще одну попытку.
– Выдохни, – посоветовала ей Габи и потянула ее за руки. Наконец Сирокко удалось с помощью Габи протиснуться.
Позади них с потолка откололся кусок льда с метр длиной и с шумом покатился по направлению к дневному свету.
– Должно быть поэтому этот проход открыт, – сказала Габи. – Канат эластичный, он отклонился и лед треснул.
– Это и теплый воздух позади нас. Давай остановимся и закупорим его, ладно?
Вскоре они могли уже стоять и через некоторое время лед остался лишь воспоминанием. Они поснимали куртки и задумались, что же их еще ждет впереди?
Через четыреста ступеней послышалось громыхание. Оно становилось громче и громче пока, наконец, не стало возможным представить огромные машины, гудящие прямо под стенами тоннеля. Одна стена была горячая, но не настолько, как там, где они проходили раньше.
Они были уверены, что это звук всасывания воздуха с места ветров по направлению к неизвестному месту назначения где-то вверху. Еще две тысячи ступеней перенесут их в другой горячий регион. Не раздеваясь, они поспешили вперед, так как знали, что были близки к дальнему концу тоннеля. Как они и ожидали, жара уменьшилась после того, как они достигли пика сауны, который Сирокко оценила как семидесяти пяти градусный.
Габи продолжала идти впереди и первой увидела свет. Он был не ярче, чем у входа в тоннель, просто бледно-серебряная полоска, которая начиналась слева от нее и постепенно расширялась, пока они не оказались на краю каната. Они похлопали друг дружку по спине и снова полезли вверх.
Они пересекли вершину каната, все время поднимаясь вверх, все время держа направление на юг, через широкий пригорок, опять спустились вниз на дальней стороне. Канат был уже совершенно голым; ни дерева, ни земли. Впервые Гея выглядела как настоящая машина, которой, как знала Сирокко, она была: невероятная, массивная конструкция, созданная теми, кто сейчас мог жить в ступице. Голый канат был гладкий и ровный, в этом месте он поднимался под углом семьдесят градусов, становясь ближе к сияющему низу края спицы. Клин пространства между канатом и спицей суживался менее чем до двух километров.
С южной стороны поднимались ступени в другой тоннель. Они думали, что готовы к этому, но чувствовали себя почти одураченными. Они поспешили через первую зону жары и поздравили себя, когда температура снова начала падать. Она достигла где-то пятидесяти градусов и снова начала подниматься.
– Проклятье! Здесь другая конструкция. Пошли!
– Куда?
– Позади будет не легче, чем впереди, двигай!
Им грозила опасность лишь в том случае, если кто-то из них упадет и покалечится, это страшило Сирокко больше всего и напоминало ей, что никогда нельзя быть уверенной в Гее до конца. Она забыла, что канат был сделан из переплетенных прядей и что путь, по которому протекает жар или холод, может быть совершенно запутанным.
Они миновали зону вибрации, которая в центре была тихой, прошли через зону холода, которая была меньше чем предыдущая обросшая льдом, и снова очутились на северной стороне каната.
Они пересекли вершину и спустились в третий тоннель. Прошли его и преодолели следующую вершину.
За два дня они проделали это еще семь раз. Они проделали это быстрее, задержка произошла в четвертом тоннеле, который так оброс льдом, что даже Габи должна была обить его, прежде чем смогла протиснуться вперед. Чтобы пробиться через ледяное препятствие им понадобилось восемь часов.
Но в следующий раз они вышли на южную сторону каната, где тоннеля не было. Угол подъема равнялся теперь восьмидесяти или девяноста градусов, и лестница начала виться вдоль внешней части каната как лента стебля перечной мяты.
Никто из них не выявил желания разбивать лагерь на выступе шириной полтора метра, нависающим над пропастью глубиной двести пятьдесят километров. Сирокко знала, что она мечется во сне и эта привычка может перенести ее слишком далеко. Но так как обе они устали, то продолжали с трудом тащиться вокруг каната, постоянно прижимаясь левым плечом к успокоительной твердости стены каната.
Сирокко не нравилось, что происходит над головой. Чем выше они поднимались, тем невозможнее было на это смотреть.
Из наблюдений со стороны они знали, что каждая спица была овальной в поперечном сечении, пятьдесят километров шириной с одной стороны и чуть меньше ста с другой, внутренней стороны колеса. Вспыхивая, широкая часть соединялась с краем крыши. Они только что миновали этот ослепительный участок и им стали смутно видны почти вертикальные стены спицы. То, на что они сначала не обратили внимания, было выступом, который тянулся вокруг чудовищной дыры в трубе спицы. Он был шириной хороших пять километров.
Канат проникал в выступ без всякого шва, он казался с ним одним целым и, по-видимому, тянулся выше и каким-то образом крепился к ступице. Во время одной из остановок Сирокко и Габи рассмотрели выступ, находящийся, по-видимому, прямо у них над головами, только на удалении двух километров. Это был массивный потолок, где им придется тяжко потрудиться. Он тянулся, казалось бесконечно, пока не становилось видимым отверстие зауженное расстоянием. Отверстие было пятьдесят на восемьдесят километров, но чтобы достичь его, им надо будет преодолеть пять километров в подвешенном состоянии от внешней стороны выступа.
Габи молча посмотрела на Сирокко и многозначительно приподняла одну бровь.
– Не думай о трудностях раньше времени, до сих пор Гея была к нам добра. Полезли, подруга!
И Гея опять была к ним доброй. Когда они достигли вершины каната, здесь их ожидал следующий тоннель, он пронзал безбрежную серую крышу.
Они зажгли лампы, несмотря на то, что горючего оставалось немного, и начали восхождение. Тоннель изгибался влево, так там находился канат, хотя они больше не были в этом уверены. Они насчитали две тысячи ступеней, потом еще две тысячи.
– Мне приходит на ум, – сказала Габи, – что он ведет к ступице. И если ты думаешь, что это хорошая новость, то тебе лучше подумать еще.
– Знаю, знаю. Продолжай идти. – Сирокко думала о горючем для ламп, остатках их провизии и полупустых мехах с водой. До ступицы было еще триста километров. Три ступеньки – это метр, значит идти еще миллион ступеней. Сирокко посмотрела на часы и засекла время.
Они шли со скоростью, примерно, две ступеньки в секунду; свет лампы касался носка и тут же освещал следующую ступеньку. Гравитация на этом уровне упала почти до одной восьмой – как раз половину той, при которой они вышли.
Две ступеньки за две секунды – это составляло полмиллиона секунд времени путешествия… сто тридцать восемь часов, или около семи дней. Удвоить это время на периоды отдыха и сна, по самым скромным подсчетам…
– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала Габи, идя позади нее. – Но сможем ли мы продолжать идти в темноте?
Она упустила один немаловажный момент: пищи осталось только на две недели, воды, при экономном расходовании, должно хватить.
Но самым важным в их положении было горючее для ламп. У них оставалось его не более, чем на пять часов, и не было никакой возможности пополнить запасы.
Сирокко все еще мучительно обдумывала эту проблему, пытаясь с помощью математических расчетов найти выход, как им добраться до вершины, когда они вышли на дно спицы.
Ничто никогда не заставляло Сирокко почувствовать себя меньше. Ни О'Нейл-I, ни звезды в космосе, ни сама Гея. Она могла смотреть на что угодно и у нее начисто отсутствовало чувство перспективы.
Невозможно было заметить, что стены искривляются. Они тянулись от нее подобно горизонту, пока вдруг не заворачивались, образуя пространство, которое смотрелось скорее полукруглым, чем круглым.
Все купалось в бледно-зеленом люминесцентном свечении. Источниками света были четыре вертикальных ряда окон, которые пропускали косые лучи, пересекающиеся друг с другом в пустом центре.
Вернее, не совсем пустом. В центре находились три сплетенные вместе наподобие косы каната, они были вертикально, как линейка устремлены вверх, вокруг них, то попадая в лучи, то уходя от них, медленно кружились странные цилиндрические облака.
Сирокко вспомнила темное, узкое пространство под канатом, которое они рассматривали как кафедральный собор. Гея исчерпала запасы величия, но там была лишь покинутая церковь. ~Это~ был кафедральный собор.
– Мне кажется, что я все это уже видела раньше, – тихо сказала Габи, показывая на стену позади них. – Вертикальные джунгли?
Другими словами описать это было нельзя. Внутренняя часть спицы была покрыта бурной растительностью: цепляясь за стены, к наружной части и вверх по стенам разветвлялись ветви вездесущих деревьев. Уходя в высоту, они постепенно уменьшались и превращались в покрывающий стены зеленый ковер.
Выше была серая крыша.
– Ты говоришь, что до верху триста километров?
Габи прищурилась, затем составила пальцы решеткой и что-то посчитала по своей собственной системе.
– Это перекрывается правильно определенным количеством градусов.
– Сядь. Давай подумаем.
Посидеть им было нужнее, чем подумать. До этого момента Сирокко и подумать об этом не могла. Теперь она видела, что заблуждалась и не отчетливо представляла себе проблему. Теперь ей было ясно, она внутренне содрогнулась. Триста километров по прямой.
По прямой.
Она должно быть сошла с ума.
– Первое. Похоже, что через эту крышу нет никакого пути.
Посмотрев, Габи пожала плечами:
– Вроде, нет. Даже если что-то и было, то мы отсюда все равно ничего бы не увидели.
– Верно. Но мы надеялись, что где-то есть лестница наверх. Ты ее видишь?
– Нет.
– Опять верно. Я думала, что по этим ступеням, в случае необходимости, можно подняться на вершину. Теперь я думаю, что похоже, что путь был направлен сюда, в это место, строители именно это имели в виду.
– Наверное, – прищурилась Габи. – Но они должны были оставить и путь к ступице. Наверное, эти деревья не должны быть здесь. Они повырастали здесь повсюду позже, как на канате.
– В таком случае… Что?
– Нам еще черт знает сколько карабкаться вперед, – закончила за нее Габи. – Со всей этой растительностью мы можем никогда не найти вход. Наверное, легче определить его сверху.
– В третий раз ты ответила правильно. Я только пытаюсь продумать все до конца, как видишь. Я подумала, что если, скажем за четыре, пять лет, начиная от сегодняшнего дня, мы доберемся до вершины и не найдем никакой лестницы… нам предстоит другое длительное карабкание. Вниз.
Габи рассмеялась.
– Если ты так говоришь, то давай возвращаться прямо сейчас, я хочу, чтобы ты вышла из этой ситуации. Мне не хотелось бы потом заморозить тебя презрением.
– Давай вернемся сейчас? – Это было сказано без вопросительной интонации, но вопрос подразумевался.
– Нет.
– А-а, то-то же! – Сирокко это не задело. Они уже давно позабыли об отношениях капитана и команды. Сирокко рассмеялась и покачала головой. – Ладно, а что ты предлагаешь?
– Во-первых, хорошенько оглядеться по сторонам. А то, лет через пять, мы будем выглядеть круглыми идиотами, когда один из строителей спросит нас, почему мы не воспользовались подъемником.