Так чего же мы хотим, когда говорим,что хотим прогресса? О чем мы мечтаем? Какие видения проносятся в нашей голове при словах "светлое будущее"?
Для нас, поколения выращенного на научной фантастике, будущее – это некий удивительный мир, страна чудес, где каждый миг ярок и волнующ, и полон изумительных возможностей. Да, это мир, в котором невозможное – возможно!
И такие представления – не пустая фантазия, путающая желаемое с действительным. Мы всего лишь мысленно продолжаем историю техники, выводим ее будущее из ее прошлого. Мы можем попытаться представить себя на месте человека начала 19-го века, попавшего вдруг в наше время. Ведь он действительно очутился бы в стране чудес, где люди за считанные часы переносятся с континента на континент, видят то, что происходит в этот миг во всех концах земного шара, и смотрят картины, на которых оживают люди, умершие десятки лет назад… Перечень чудес может быть очень длинным. Технический прогресс за последние полтораста лет сделал возможным огромное количество вещей, которые всегда считались невозможными, и если он продлится, самые смелые ожидания раньше или позже будут превзойдены. Если только его не остановят…
Итак, прогресс – это увеличение числа возможностей. Если принять такое определение прогресса, то станет ясно, что в условиях ограниченности ресурсов прогресс раньше или позже должен остановиться: границы наших возможностей определяются имеющимися в нашем распоряжении ресурсами. Никакие ресурсосберегающие технологии не могут отменить законов физики, например закона сохранения энергии, из которого следует что невозможно поднять над землей на один метр груз в один ньютон, затратив при этом менее одного джоуля энергии. Ресурсосберегающая технология может лишь устранить трение в подъемнике, и таким образом приблизить нас к теоретическому пределу в один джоуль, но перейти через этот предел невозможно – хотите поднимать больше и выше – ищите новые источники энергии. Выбирая путь энергосбережения, мы заранее ограничиваем наши возможности.
Конечно, можно поспорить с этим утверждением, сказав, что мы можем найти массу новых, неизвестных возможностей, и даже если наша возможность поднимать грузы и останется навсегда ограниченной, общее число возможностей все равно возрастет. Но смогут ли появиться такие возможности, если человечество не сможет выделять больших ресурсов на научные и технические эксперименты? Вся предыдущая история науки показывает, что по мере проникновения в неизведанное, стоимость экспериментов возрастает (сравните хотя бы стоимость приборов, которыми пользовался Галилей с современными ускорителями заряженных частиц и научными космическими станциями).
И на это, возможно, кто-то возразит, указав на компьютер. Вычислительная машина может почти бесплатно моделировать эксперименты, которые, будь они проведены в натуре, потребовали бы огромных затрат ресурсов. Однако не стоит слишком обольщаться по поводу того, что эксперимент, проведенный над математической моделью вместо природы, обошелся нам так дешево. Дешевка и есть дешевка: мы не вступали в диалог с природой, а лишь немного пожонглировали ее ответами из старых диалогов, составив из них модель и прогнав ее на ЭВМ. И ЭВМ указала нам на те возможности, которые изначально были заложены в эти ответы, но которые мы, по своему скудоумию, проглядели. Эксперименты на ЭВМ не открывают ничего принципиально нового, они лишь обращают наше внимание на то, что мы не заметили в старом. Прогресс техники, основанный т о л ь к о на экспериментах с математическими моделями, не является прогрессом с точки зрения вышеприведенного определения, ибо не открывает принципиально новых возможностей. Например, пусть в результате экспериментов с математической моделью была найдена новая, более эффективная форма крыла самолета. Тот факт, что удалось построить адекватную математическую модель, дающую правильный ответ, означает что вся необходимая информация уже была получена в старых натурных экспериментах, и новые натурные эксперименты были бы в этом смысле избыточны. Но те первые эксперименты в аэродинамической трубе, на основании которых была построена математическая модель были абсолютно необходимы.
ЭВМ – всего лишь эффективный пресс для выжимания соков из плодов знания. В докомпьютерную эпоху, когда мы занимались выжиманием соков вручную, мы делали это неэффективно, и большая часть сока оставалась в мякоти, которую мы выбрасывали. Теперь, когда у нас появился мощный пресс, мы вторично пропускаем через него ту же мякоть и снова получаем сок, хотя новых плодов и не собирали. Кое у кого это породило опасную иллюзию, что будто бы сбором плодов можно вообще не заниматься и вечно жить за счет дожимания сока из отбросов.
Стремление получать информацию чисто логическим, теоретическим путем, без прямого обращения к природе, является характерным признаком предбарьерной эпохи – вспомните хотя бы средневековых схоластов. Это стремление порождено ограниченностью ресурсов, не позволяющей проводить широкомасштабные эксперименты и оно само способствует увековечиванию этой ограниченности. Преувеличение значения математики, и вообще теоретического мышления, также порождено нехваткой ресурсов. Когда нам чаще всего бывает нужна математика? Когда чего-нибудь не хватает и мы решили это "что-нибудь" сэкономить. Траекторию полета ракеты и режим работы ее двигателей приходится точно рассчитывать только потому, что в баках нет излишков топлива и его надо тщательно экономить. С другой стороны, водителю автомобиля нет нужды просчитывать свой путь на компьютере. Он может довольно далеко отклоняться от намеченного пути и вправо и влево, и все равно достигнет цели – объем топливного бака автомобиля позволяет производить непредвиденные маневры.
Люди чье мышление сформировалось в эпоху ограниченности ресурсов конечно скажут, что подобное растранжиривание топлива – сущее безобразие, и что на автомобиль надо поставить компьютер для расчета наиболее экономной траектории с наименьшим расходом топлива и минимальным ущербом для окружающей среды. Я сам когда-то был одним из этих людей, и мне стоило большого труда понять, что "транжира" автомобиль обладает одним огромным преимуществом перед "экономисткой" ракетой: водитель автомобиля имеет гораздо большую свободу действий по сравнению с космонавтом, который, фактически, отдал компьютеру право управлять ракетой. Я понял, что только изобилие ресурсов способно дать человеку настоящую свободу, и что только свобода является истинной целью человеческого существования: свобода от голода, свобода от болезней, свобода от страха, свобода мечтать, и свобода осуществлять свои мечты. Это – цель, а все остальное лишь средства к ее достижению.
Экономить – значит во многом ограничивать свою свободу, и потому экономия допустима лишь в качестве временной меры, принимаемой в надежде достичь большей свободы в будущем. В качестве долговременной политики экономия совершенно неприемлема. Тот, кто экономит, рискует навсегда смириться со своей бедностью – использование экономии в качестве "нового ресурса" ослабляет стимул к поискам действительно новых, неограниченных источников ресурсов.
Только изобилие ресурсов может дать человечеству полную свободу, а изобилия ресурсов можно добиться, лишь преодолев межпланетный барьер роста. Никакие будущие достижения науки не отменят необходимости взаимодействовать с космосом. Например, если ученым даже и удастся овладеть управляемым термоядерным синтезом, мы не сможем использовать этот новый источник энергии на полную мощность, не преодолев космического барьера. Дело в том, что вся энергия после использования превращается в тепло, и с этой точки зрения сегодняшний уровень потребления энергии на Земле – предельный: если его увеличить, произойдет таяние полярных льдов, подъем уровня океана, изменение климата, одним словом – экологическая катастрофа. Выходит, что на Земле термоядерный реактор можно использовать лишь в пределах имеющегося уровня потребления энергии. Все те наши потребности и фантазии, которые сегодня являются нереальными по причине их высокой энергоемкости, так и останутся нереальными, если мы не найдем способа выбрасывать излишек тепла в космос, а это уже означает взаимодействие с ним, т.е. преодоление межпланетного барьера роста.
Итак, цивилизация ХХ-го века – это цивилизация стоящая перед межпланетным барьером. Вот в чем ее суть, вот где глубинные корни особенностей ее экономического и политического устройства, ее идеологических и художественных течений.
История ХХ-го века распадается на две внешне очень непохожие эпохи – до научно-технической революции и после. Если первый период был периодом безраздельного властвования стандарта и централизма, второй период, казалось бы, несет надежду на возвращение индивидуальности вещам и людям.
В самом деле, после того как социальные завоевания социализма подхлестнули борьбу трудящихся на Западе за повышение уровня жизни, рабочая сила стала стоить так дорого, что сделалось экономически выгодным создание и широкое применение промышленных роботов. В соединении с другим продуктом противостояния двух лагерей – компьютером – робот может сам собирать информацию о заказчике и передавать ее изготовляемому предмету. Причем стоимость процессов сбора и передачи информации в результате автоматизации этих процессов, будет совершенно ничтожной. Поясню это снова на примере обуви (читатель может сам распространить этот пример на любой другой товар). Представьте, что Вы пришли в обувной магазин 21-го века. На экране дисплея Вы выбираете цвет и модель (а может быть, создаете свою модель из предлагаемых элементов) и вводите эти данные в компьютер. Затем вставляете ногу в сканирующее устройство, которое мгновенно определяет форму ступни и по проводам передает эту информацию в соседнюю комнату, где вместо длинной конвейерной линии прошлых времен стоит один единственный универсальный робот, способный выполнять любые операции любым инструментом быстрее самого высококвалифицированного рабочего. Через одну-две минуты Вам приносят Ваши ботинки. Они нигде не жмут и их не надо разнашивать. При этом стоимость их почти не отличается от стоимости ботинок произведенных массовым способом. Возможно, они даже дешевле: в их стоимость не входит стоимость хранения на складе готовой продукции и ее транспортировки.
Широкое применение роботов может сделать невыгодным массовое, централизованное производство. Оно может освободить человека от механической работы, раскрепостить его творческие силы. Но возвращение индивидуальности вещам и людям не обязательно будет означать что силы мешающие преодолению информационного равновесия перестали действовать. Они никуда не денутся, покуда барьер роста не преодолен, покуда мы ограничены в ресурсах. Они лишь изменят свою форму: перейдут из внешнего мира в наш внутренний мир, сделаются менее заметными и потому более опасными. Как и все предыдущие предбарьерные эпохи, наша эпоха порождает человека с особой психологией – психологией умеренности и смирения, ограничения своих материальных потребностей.
Вспомним христианское смирение и аскетизм средневековой Европы, стоявшей тогда перед межконтинентальным барьером. Или же вспомним йогу – философию уводящую человека от взаимодействия со средой, а значить и подменяющую развитие простым перебором возможностей изначально заложенных в человеческой психике. Такая интравертированная философия не случайно родилась в стране, которую смогло вывести из застоя лишь нашествие чужеземцев. Также не случайна популярность этой философии в нашей, стоящей на грани застоя, цивилизации.
Однако главным механизмом создания психологии умеренности стали в ХХ веке все же не религии, заимствованные у застойных обществ прошлого, а новые, характерные для нашего времени явления общественного сознания. Назовем их "сознательность" и "реализм". В основе их – обожествление науки, приписывание ей сверхъестественного всезнания и всепредвидения, слепая вера в абсолютную правильность любой рекомендации, исходящей от жрецов науки. Такая рекомендация воспринимается уже не как рекомендация, а как приказ. Слушаться этих приказов означает проявлять "реализм"; воспитать в себе привычку бездумно следовать им значит стать "сознательным". Люди далекие от науки (а таких большинство) чаще всего не понимают, что абсолютных рекомендаций не существует. И дело даже не в том, что научные знания ограничены. Любая рекомендация относительна уже хотя бы потому, что она основана на очень и очень многих предположениях, порою и не осознаваемых теми, кто готовит рекомендацию. Например, кто-то может подсчитать сколько людей будет на земном шаре через 50 лет, подсчитать сколько народу сможет прокормить наша планета, увидеть, что начнется голод, и на основе этих расчетов дать рекомендацию снизить рождаемость. Расчеты могут быть совершенно правильными и есть смысл следовать этой рекомендации, если… если люди не откроют новых способов получения пищи, если у них не будет возможности переселиться в космос, если… да мало ли какие могут быть "если", о которых даже не подозреваем ни мы, ни составитель рекомендации.
Любая рекомендация неизбежно отражает представления ее автора о том, чего люди хотят и чего они не хотят, что им доступно и что им недоступно. Но поскольку люди верят в эту рекомендацию и следуют ей, она на самом деле начинает предопределять их желания и возможности. Например, если люди последуют рекомендации снизить рождаемость, то им вполне может хватить пищи, производимой обычным способом, не возникнет потребности в новых способах, и как следствие, новые способы получения пищи не будут изобретены. Так авторы рекомендаций ограничивают наши будущие возможности. Это ограничение происходит от того, что открытие новых, непредвиденных возможностей невозможно предвидеть (по определению) и авторы рекомендаций исходят из наших сегодняшних возможностей, а мы все, следуя этим рекомендациям, этот сегодняшний уровень увековечиваем.
Вам наверняка знакома такая фраза: "осуществление этого проекта привело бы к непредсказуемым последствиям". Она все чаще мелькает на страницах газет, в радио и телепередачах, по поводу самых разных проектов и означает она только одно: проекту выносится смертный приговор. Нам уже вдолбили в голову, что непредсказуемость – это очень плохо и ее надо всячески избегать. Мы как будто забыли, что для первобытного человека почти все, что его окружало было непредсказуемо, и если бы он следовал нашей философии, современная цивилизация никогда не была бы создана, ибо сделать непредсказуемое предсказуемым (то есть познать его законы) можно лишь экспериментируя с ним. Да, результаты эксперимента в новой, неизведанной области знаний непредсказуемы, и потому очень опасны. Но если бы они были предсказуемы, не было бы надобности в эксперименте.
Конечно, первобытному человеку вольготно было экспериментировать – он рисковал меньшим, чем мы. В крайнем случае, в ходе своих экспериментов по добыванию огня, он мог спалить лес, в котором он жил. Но тогда ничто не мешало ему переселиться в соседний лес. Мы же рискуем уничтожить всю планету, в то время как средств переселиться на соседнюю у нас пока нет. Но из этого вовсе не следует, что мы должны навсегда отказаться от экспериментов. Из этого следует, что мы должны создавать средства преодоления межпланетного барьера – не для того, разумеется, чтобы погубить Землю и переселиться на другую планету, но для того, чтобы перенести наши эксперименты в "соседний лес", т.е. в космос, и таким образом сохранить Землю, не пожертвовав для этого техническим прогрессом.
Но развивать технику можно лишь при наличии желания ее развивать. Конечно, захотеть – еще не означает смочь, но для того чтобы смочь, нужно, как минимум, захотеть. Философия смирения, порожденная предбарьерной эпохой наносит удар именно по нашим желаниям. Так называемый "реализм" учит нас, что нельзя желать невозможного. Опасность подобного "реализма" состоит в том, что если все поверят в то, что "невозможное" невозможно, оно и в самом деле сделается невозможным. Простой пример из прошлого: когда-то считалось, что человек никогда не сможет летать, или видеть в темноте. Разве были бы у нас сегодня самолеты и приборы ночного видения, если бы все, в том числе и изобретатели, верили в невозможность этого.
Впрочем, для того, чтобы невозможное навсегда осталось невозможным, необязательно, чтобы в невозможность верили все достаточно чтобы верило большинство. Изобретатели – люди, которые желают невозможного, и не верят в его невозможность всегда были, есть и будут. Но сумеют ли они сделать невозможное возможным во многом зависит от того, будет ли ощущаться общественная потребность в этом. Иными словами – будут ли достаточно много людей желать невозможного.
Между тем, "сознательный" человек предбарьерной эпохи скромен в своих желаниях. Он знает, что ресурсов мало, и потому довольствуется малым. Он знает, что эксперимент проводить опасно, и потому отказывается от его проведения. Он усмирил свои желания.
А может быть, он просто разучился желать? Променял свободу мечтать на призрачную безопасность застойной цивилизации?
"Сознательный" человек конца ХХ-го века так же предсказуем, как древнеегипетский раб, за спиной которого стоит надсмотрщик с плетью или средневековый христианин, живущий под страхом кары божьей, или, наконец, как полностью управляемый рекламой человек-потребитель, созданный монополиями начала ХХ-го века, хотя сам он считает себя полным антиподом всех троих.
"Сознательному" не нужен надсмотрщик за спиной, потому что он сидит у него в голове; ему не нужны цепи на руках и на ногах, потому что нет цепей прочней и надежней тех, которыми опутано сознание, и которые человек выковал для себя сам, и сам на себя надел. Когда вечером диктор телевидения призывает его выключить лампочку в сортире, он идет и выключает, и еще гордится своей сознательностью, не понимая, что тем самым он уменьшает потребность в поисках новых источников энергии, что он загоняет планету еще глубже в ловушку ограниченных ресурсов. А может быть и понимает, но… скажу вам по секрету: я сам, услышав подобный призыв, начинаю думать "а не допустил ли я ошибку в своих рассуждениях? Не проглядел ли чего?" и в конце концов поддаюсь этим призывам. "Интериоризированный" надсмотрщик свое дело знает…
Что касается бога, то для "сознательного" человека его место заняла наука, точнее ее жрецы. Как и во все эпохи, жрецы добиваются предсказуемого поведения небескорыстно: власть жрецов держится на их способности предсказывать, а надежные предсказания можно делать только тогда, когда никто не производит экспериментов с непредсказуемыми последствиями. Нет, жрецы от науки, конечно, не против прогресса вообще. Но они не за всякий прогресс, а только за предсказуемый. Не за открытие непредвиденных возможностей, а за перебирание и комбинирование возможностей уже открытых. Осуществлять такой прогресс – все равно что вертеть калейдоскоп: камешки все те же, а узоры новые, и оттого создается впечатление что мы куда-то продвинулись… Но упаси вас бог вместо калейдоскопа изобрести телевизор – он пожирает столько энергии, на его изготовление нужно столько ценных материалов, да еще не известно, что вы по этому телевизору увидите – то ли дело безобидные узоры в дешевом калейдоскопе! "
Так чего же мы все-таки хотим, когда говорим, что хотим прогресса? Вопрос не такой уж простой, поскольку мы, будучи уже наполовину "сознательными", не знаем вполне собственных желаний. Предбарьерное общество слишком долго манипулировало нашими желаниями, подавляя в нас чрезмерные, с его точки зрения желания, и заменяя их более умеренными ("мы не можем рассчитывать на телевизор при наших скромных возможностях, но калейдоскоп даже лучше – он не так вреден для зрения.")
Даже сама постановка вопроса о скрытых, задушенных "реализмом" желаниях может показаться "сознательному" человеку опасной анархистской затеей. Между тем, окончательное предназначение человека возможно будет состоять как раз в том, чтобы желать невозможного. В самом деле, представим себе, что земной цивилизации все же удалось избежать ловушки ограниченных ресурсов и выйти на магистральный путь развития материи. Нет оснований предполагать, что человеческое сознание и человеческое общество являются наивысшими формами материи, выше которых она развиться уже не сможет. Но тогда мы должны будем рассматривать человека уже не как "венец творения", а как лишь одну из ступеней в бесконечной лестнице развития. То, что будет стоять на более высоких ступенях, сможет оказаться во столько же раз сложнее человека, во сколько раз человек сложнее одноклеточного организма. Это будущее "нечто" будет столь же недоступно нашему пониманию, как недоступны человеческие мысли амебе с ее элементарными реакциями на раздражители. Единственное, что можно с большей или меньшей степенью уверенности утверждать об этом нечто, это то, что оно будет сверхсложной кибернетической системой и начало развитию этой системы положат люди. Как я уже говорил, высшие формы развиваются из низших, зачастую используя низших в качестве своих элементов. Многоклеточные организмы, в том числе и люди, состоят из огромного количества организмов одноклеточных, в прошлом независимых, а ныне специализирующихся на выполнении какой-либо функции необходимой для всего организма. Какова будет функция человека в рамках будущей сверхсложной кибернетической системы? Ясно, что она не будет состоять в труде, если под трудом понимать непосредственную манипуляцию материальными объектами – интеллектуальные, самовоспроизводящиеся и развивающиеся роботы будущего будут делать это гораздо лучше человека. Ясно также, что люди не будут решать сложные логические задачи – ЭВМ уже сегодня делают это лучше людей. Вполне возможно, что машины научатся решать и так называемые творческие задачи – лишь бы их перед ними ставили. Что же остается на долю людей? Ставить задачи? Но и здесь все не так просто. Тому, у кого есть какая-то цель, задачи ставит сам процесс достижения цели – всякая достаточно сложная задача распадается на более простые подзадачи, и, несомненно, машины научатся когда-нибудь эти подзадачи распознавать, и, таким образом у них могут появиться свои, особые цели, непредвиденные теми, кто задал им основную задачу, поставил перед ними конечную цель. Но конечную цель сможет поставить только человек – и не потому, что машина никогда не сможет моделировать человеческие желания, которые лежат в основе целеполагания. Наверное, когда-нибудь сможет. Но строить такую сложную и дорогую модель никогда не понадобится, потому что создать живого человека гораздо проще – все знают как это делается.
Только человек, с его мечтами и фантазиями, с его неуемным любопытством и желанием новизны, с его завистью и стремлением к власти (если нельзя над себе подобными, то хотя бы над природой или над техникой), с его несовершенным телом, сами несовершенства которого постоянно порождают потребности во все новых и новых способах лечения, с его несовершенным мозгом подверженным неврозам и психозам, рождающим уж и вовсе причудливые желания, только человек со всеми его несовершенствами и слабостями, только такой человек (а отнюдь не сознательный ангел, каким нам чаще всего изображают человека будущего) способен будет занять место генератора желаний в сверхсложной кибернетической системе. Только он сможет ставить перед системой такие цели, которые не дадут ей придти в состояние информационного равновесия со средой. Но все это при условии, что он не разучится желать невозможного.
Разумеется, все это очень опасно. Развитие всегда сопряжено с большим риском. Например, как я уже сказал, у кибернетической системы могут появиться собственные цели и желания, и нет гарантии, что в один прекрасный день она не пожелает избавиться от генератора желаний и уничтожит человечество. Но с другой стороны, кто мешает генератору желаний пожелать чтобы этого никогда не случилось? Система сама будет следить за тем, чтобы быть неопасной для человека. Гораздо опаснее непредвиденные последствия воздействия системы на природу, но этот риск принципиально неизбежная плата за развитие. Решая вопрос о том, готовы ли мы платить такую цену, необходимо ясно понимать: если человечество не будет развиваться, оно в конце концов неизбежно погибнет, развитие же, со всеми его опасностями все же дает человечеству шанс на бессмертие. В последующих главах я остановлюсь на этом подробнее.
А сейчас я скажу о своих сомнениях. Во всех вышеприведенных рассуждениях я предполагал, что мы все еще можем избежать тупика в развитии – если изменим свои взгляды и свое поведение. Но очень может быть, что игра уже проиграна и путь к прогрессу навсегда закрыт для человечества. Человеческая цивилизация росла подобно тому как растут дети: периоды бурного роста чередуются у них с периодами остановки в росте. По-видимому, эти перерывы в росте совершенно необходимы: в периоды бурного роста различные системы организма развиваются неодинаково быстро, и если время от времени не останавливаться для того, чтобы привести их в соответствие друг с другом, накапливающиеся диспропорции могут вызвать гибель всего организма. Возможно, мрачное средневековье было такой же необходимой остановкой в росте цивилизации, как и остановка в росте человека перед окончательным созреванием. Созревание самый бурный период роста, но одновременно и последний такой период. Затем следует длительный период стабильности с неизбежной смертью в конце. Очень может быть, что наша цивилизация подошла уже к зрелому возрасту и расти больше не будет. Межпланетный барьер останется непреодоленным, и земная цивилизация будет существовать в почти неизменном виде до тех пор, пока светит солнце, и когда погаснет солнце, угаснет и цивилизация. Впрочем, цивилизация скорее всего погибнет еще раньше: например, в Землю может врезаться комета, и цивилизация не преодолевшая межпланетного барьера не сможет предотвратить этого.
Возможно даже, что существует некоторый фундаментальный закон развития, согласно которому бесконечное развитие невозможно, и цивилизации, подошедшие к межпланетному барьеру вступают в пору зрелости и перестают расти. Может быть, именно этим объясняется то обстоятельство, что мы не можем обнаружить в космосе достоверных следов более высокоразвитых цивилизаций таких цивилизаций попросту нет.
Но если это так, если наша цивилизация стоит на пороге очень долгого периода взрослости, то мои призывы желать невозможного попросту вредны. Есть вещи, которые взрослым лучше не делать (заставьте взрослого, солидного дядю танцевать брейк-данс – он себе шею свернет!).
И все-таки я оптимист. Даже если другие цивилизации в нашей Галактике попали в ловушку ограниченных ресурсов, мы должны отнестись к этому не как к примеру, которому нужно следовать, а как к уроку, из которого следует сделать соответствующие выводы. Если другие цивилизации застряли на каком-то этапе своего развития, то это значит, что место Хозяина Вселенной пока вакантно, и хозяевами вселенной можем стать мы – если научимся преодолевать барьеры роста.
Я верю, что нынешний барьер преодолим. Преодолеть его поможет наметившаяся сейчас тенденция к возвращению индивидуальности, о которой я уже упоминал. Люди становятся все более непохожими друг на друга. Этому способствует не только индивидуализация вещей, и не только освобождение человека от бессмысленной механической работы, но и новая информационная техника, позволяющая каждому проводить увеличившийся досуг по-своему: если раньше все смотрели одну и ту же телевизионную программу, то теперь видео и прямое спутниковое вещание позволяют каждому выбрать передачу по вкусу; если раньше образование было стандартизировано и централизовано в школе, то теперь персональные компьютеры открывают возможность индивидуализированного образования.
Люди становятся разными не только духовно, по даже и физически: современная медицина позволяет выжить людям со столь странными врожденными анатомическими и физиологическими особенностями (проще говоря уродствами), что уже через несколько поколений нельзя будет, как в наши добрые старые времена, нарисовать анатомический атлас, годный для каждого человека – у каждого будет своя анатомия и понятие физиологической нормы потеряет всякий смысл. Кто-то может быть воскликнет в ужасе: "Человечество вырождается!". Это не совсем так: человечество готовиться к эволюционному скачку. Мы называем уродами людей не приспособленных к нынешним условиям существования. Но кто знает, в каких условиях человечество будет жить завтра? Не поменяются ли "нормальные" и "уроды" местами? Во всяком случае эволюционному отбору будет из чего выбрать.
Последнее рассуждение применимо не только к физическим, но и к духовным нормам. Сейчас, когда трещат по швам нормы поведения и разрушаются стереотипы мышления, ценители культуры кричат о том, что цивилизация приходит в упадок, идет назад, от высокой культуры к бескультурью, от накопленного веками порядка к хаосу. Да, это так. Но что такое культура, как не набор норм поведения и стереотипов мышления выработанных обществом для того, чтобы приспособится к каким-то определенным условиям существования. Когда условия резко меняются, так же резко должна измениться и культура, иначе общество погибнет. Но к изменениям способны лишь"размытые" культуры, с нежесткими нормами и терпимостью к разнообразию.
Условия существования подвергают разнообразные взгляды, обычаи и нормы естественному отбору. Когда условия достаточно долго не меняются, ненужные в данных условиях культурные нормы полностью отсеиваются и подавляются. Все представители данного общества начинают вести себя одинаково, что очень радует любителей порядка. Но такая ситуация – эволюционный тупик. Развиваться дальше некуда, потому что естественному отбору больше не из чего выбирать. Большего порядка достигнуть невозможно потому что новый порядок невозможно создать из ничего , порядок можно создать только из хаоса.
Чем большим будет хаотическое разнообразие индивидуальностей составляющих человечество, тем больше у него шансов успешно приспособиться к тем гигантским изменениям условий существования, которые повлечет за собой Великий Прорыв в космос. Чтобы совершить этот прыжок в неизведанное, нужно разбежаться, а чтобы получше разбежаться – отступить немного назад. Прочь от прошлого опыта, который в новых условиях не помогает, а лишь запутывает нас ложным сходством настоящего с будущим.
Если совершать прорыв в космос – то только сейчас, когда силы двух противоборствующих тенденций – к расширению индивидуальности и свободы с одной стороны, и увеличению "сознательности", загоняющей индивидуальность в жесткие рамки, с другой – временно равны, и исход их поединка неясен. Земная цивилизация переживает момент неустойчивости, а неустойчивость всегда богата возможностями. Представьте себе маленький камешек находящийся в неустойчивом равновесии на вершине горы. Он может покатиться в любую сторону. Если он покатится по южному склону, он вызовет лавину, которая уничтожит деревню у южного подножья горы, если этот же маленький камешек покатится в противоположную сторону, лавина уничтожит совсем другую деревню, находящуюся на северном склоне, в десятках километров от первой. Если же он покатится на восток, то вызванная им лавина перекроет горную реку и образуется озеро, а если на запад – он упадет в щель, не вызвав никакой лавины. Но пока камешек на вершине горы, мы можем выбирать из этих возможностей, и чтобы осуществить любую из них, достаточно легкого прикосновения к камушку.
Когда лавина пойдет ее уже ничто не сможет остановить, но сейчас достаточно легчайшего прикосновения, даже дуновения, чтобы из множества очень различных будущих вызвать к жизни какое-нибудь одно будущее. Настоящее Будущее. Такова природа неустойчивости.
Мне кажется, что земная цивилизация находится сейчас именно в таком состоянии неустойчивости, и любая мелочь может решить, что ждет человечество впереди – миллионы лет прозябания и застоя или же бесконечное развитие, одно дающее шанс на бессмертие. Потом будет поздно – единожды выбранное состояние станет самоподдерживающимся и его, как лавину, уже нельзя будет остановить, но пока еще все возможно. Ловушка ограниченных ресурсов еще не захлопнулась, и не все еще люди прониклись смирением. Научно-техническая революция все еще продолжается.
Но неустойчивое состояние может продлиться в лучшем случае еще несколько десятков лет. И вот, пока оно есть, мы сможем попытаться опровергнуть гипотезу о невозможности бесконечного развития своим примером. Собственно говоря, это мое сочинение есть не что иное как очень скромная попытка "подтолкнуть камешек" в сторону неограниченного прогресса. Единственное, что я могу для этого сделать – это помочь людям научиться желать по-крупному. Конечно, желать – еще не означает мочь, но для того чтобы смочь, нужно, как минимум, пожелать.
Пожелать что-нибудь по-настоящему крупное. Не какие-нибудь там новые шмотки (хотя такие желания тоже способствуют прогрессу техники), а нечто, кажущееся настолько за пределами осуществимого, что нам пришлось убедить себя в том, что мы этого вовсе не хотим. Если мы поймем, что мы обманываем себя, мы сделаем пусть маленький, но все же шаг в сторону безграничного прогресса. Это – начальный этап превращения невозможного в возможное.