Только ветер тоскливо пел в развалинах. Чудовищное одиночество особенно тяжело было сейчас, солнечным днем. Ничего и никого. Спокойно и пусто. Мертвые камни, обломанные клыки башен и слепые пустые глазницы кое-где уцелевших проемов окон. Триста лет. Слабые травы победили камень. Уже почти ничего не видно. Наверное, кощунственно восстанавливать все это – ведь ничего больше не повторится. Ничего нет. Никого нет. И больше не будет. Сейчас он был почти рад своему одиночеству – никто не увидит его слабости. Сгорбившись, он сидел на камне, сцепив больные руки, и ветер трепал его поседевшие волосы. "Гортхауэр придет. Он вернется, скоро вернется, обязательно. Скорее бы, так страшно, так тяжело… Хоть кто-нибудь… Гортхауэр, где ты, где же ты… Простил ли ты меня? Придешь ли?"
Тихий шорох осыпающегося щебня заставил его обернуться. Несколько мучительных минут они смотрели друг на друга, не зная, с чего начать. Пришедший был высок ростом, золотые волосы пушистым облаком лежали на плечах, а серые глаза были полны надежды, мольбы и вины. Он был бос, потрепанная черная хламида подпоясана веревкой. Мелькор неотрывно смотрел в знакомое лицо, и радость в его душе мешалась с горечью.
– Здравствуй, – наконец, медленно произнес он.
Тот как-то нелепо быстро кивнул, словно дернул головой, сглотнул и ответил еле слышно:
– Здравствуй…
Он осекся, не смея вымолвить привычное "Учитель".
– Ну и как ты жил все эти годы? Сядь.
Он быстро сел на камень и, нервно сплетая и расплетая пальцы, заговорил, глядя куда-то мимо лица Мелькора.
– Я хотел тогда вернуться, правда, я не лгу. Мне было страшно, очень страшно, я боялся… Я уговаривал себя, что волен выбирать, ты ведь сам говорил. Я хотел жить! А потом, чуть позже, я испугался того, что я остался жить – один. Я вернулся – а тут одни мертвые. Я словно обезумел звал, кричал, думал – хоть кто-то жив… Потом я хоронил их всех – много дней, много ночей. Всех звал по именам, всех знал в лицо… Я их похоронил.
– Где? – тихо, очень ровно.
Золотоволосый встрепенулся и, повернувшись, указал на северо-восток.
– Там. Это целое поле. Там ничего не растет – только маки. Черные маки, с красным пятном в середине. Поле маков… Они говорят, если слушать…
– Что было потом?
– Ничего. Где-то бродил. Сознание словно распалось надвое – я знал, кто и что я, но это словно спало. Как во сне – знаешь, что сон, а проснуться не можешь. Так и я. Люди подобрали меня – нагого, полубезумного, полумертвого от голода. Я жил у них семь лет. Потом ушел я же не старею… Приходилось скрывать свою суть. Я много видел племен. Привык к людям…
– Как ты нашел меня?
– Я хотел тебя видеть. Я чувствовал тут, внутри, все, что было с ними… Что было с тобой… Я почувствовал – и пришел…
– Зачем?
Он замолчал, затем, набрав воздуха в грудь, быстро заговорил:
– Вымаливать прощение. Знаю, что трусость и предательство не простить, не стереть, но я же понял все! Я пережил… Я казнил себя каждую секунду, я больше не могу! Прости меня, скажи, что я не окончательный подлец, помоги мне! Вели искупить, вели умереть!
– Зачем? Разве после этого ты сможешь забыть? Или все оживут? Время вспять не повернуть, и ты не сможешь чувствовать себя, как тогда.
– Мне нужно твое слово! Скажи, что прощаешь! Скажи, умоляю!
– Я прощаю. Да я и не вправе ни карать тебя, ни винить. Зачем тебе нужно было мое слово… Я ведь сам тогда сказал… Просто…
– Просто – никто не ушел больше. Я знаю, не договаривай! Я ведь видел… Я и не смел надеяться на то, что ты… Мне нужно было лишь твое прощение. А я – я себя не прощу.
Повисло молчание.
– И чего ты хочешь?
– Позволь… позволь быть с тобой, помогать… Не гони меня…
– Я не гоню. Но пойми – мне тяжело видеть тебя. Больно.
– Понимаю… Ты просто велишь мне уйти. Тебе уже нет до меня дела. Что же, поделом мне…
– Ты не понял. Ты будешь со мной, но пока не рядом. И… не зови меня Учителем. Нет-нет, это просто чтобы не вспоминать…
– Да… Властелин мой. Я на все согласен. Тому, что я сделал, ты действительно нас не учил…
Имя его было Гэлторн. Он был из младшего поколения Эллери Ахэ, милый добрый юноша, из "говорящих-с-травами". Можно было понять его ужас и бегство, но… кто он теперь? Человек? Эльф? Как быть теперь с этим несчастным одиноким существом?
Он давно – знал. Теперь он – видел. Гортхауэр опустился на колени:
– Я знаю все… что они сделали!..
Голос его сорвался, он беззвучно выдохнул:
– Не прощу.
"Что с тобой сделали, Ученик… Ты – и жестокость. Что я с тобой сделал…"
Майя не посмел взять руку Мелькора. Он лишь благоговейно коснулся губами края одежды Учителя; он знал, что прошел Мелькор, что пережил он и что свершил. И Мелькор поднял его с колен; и, глядя в глаза Учителю, сказал Майя:
– Больше никогда я не оставлю тебя. Прости меня; но не проси и не приказывай. Я клянусь, я не покину тебя.
Но Мелькор молчал.
Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…
Зачем снова и снова возвращаться сюда? Здесь нет больше никого. Нет ничего. Зачем ты пришел?..
Пепел смешался с землей, в землю ушла кровь, Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…
Там, где были дома – полынь и чернобыльник: словно пепел осыпал черно-фиолетовые листья и стебли; и ветви деревьев – сведенные болью пальцы, искалеченные руки, протянутые к небу, Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…
Если долго вглядываться в чашу черного мака, начинает видеться лицо. Черным маком стала душа – лишь одного цветка, одного лица – нет.
…Кто здесь? Ты…
Никого здесь нет. Это ночной туман это ветер шепчет, птица кричит вдалеке. Не обманывай себя. К чему вечно растравлять раны души – и без того не забыть.
Глубока вода, как скорбь, высоки – по грудь – полынные стебли, горька роса – слезы Лаан Гэлломэ. Каменным крошевом обрушились кружевные мосты… Так тихо-тихо… Скорбь твоя, память твоя – Лаан Ниэн…
– Учитель…
Мелькор медленно обернулся и посмотрел на Ученика.
– Учитель, я сделал, что мог, но крепость не завершена…
Вала кивнул и поднял обожженные руки к небу, прикрыв глаза.
…Невозможно привыкнуть к Творению, когда видишь, как сердце рождает музыку, и музыка претворяется в образы – сначала зыбкие и неясные, потом обретающие суть и плоть. Когда видишь, как из скал, похожих на сгустки тьмы, растут призрачные башни, сотканные из звездного тумана, как становятся они сходными с кристаллами черного хрусталя – звенящие, полупрозрачные, мерцающие… Время останавливается – и нет ничего вокруг, и нет тебя – только музыка, рождающая новое, только музыка – скорбная и грозная, и слышишь, как бьется сердце Творца, и свет в ладонях его, и звезда на челе его…
Мелькор опустил руки, и Гортхауэр тихо и восхищенно вздохнул:
– Воистину, всесилен ты…
Бесшумно открылись черные врата; Учитель и Ученик вступили в крепость.
От Гэлторна изредка приходили известия. От него и о нем. И всегда это была горькая, мучительная радость – все-таки Мелькор любил его, как любят ребенка. Может, только за то, что это ребенок… Пятисотлетний ребенок. Он не старел – Эльфы не стареют. Наверное это невыносимо – вечно прятаться, покидать тех, к кому прирос душой, лишь бы не раскрыли, что он не Человек. Гортхауэр не скрывает, что он бессмертен, да и Мелькору незачем рядиться в чужое обличье. А Гэлторн теперь вечный скиталец, и дома нет у него. Всем чужой, даже близким.
Они встретились опять – на маковом поле, когда само вечернее, алое с черным небо казалось гигантским маком. Дул ветер, и Мелькор снова ясно услышал поющие голоса цветов, и вместе с ними – плач. Вала почти сразу понял – кто это. Гэлторн не думал, что здесь будет кто-то еще. Как безумный людской пророк он шел среди цветов и называл каждый по имени, что-то говорил им, просил о чем-то. Медленно Вала подошел сзади и обнял его за плечи. Гэлторн вздрогнул и весь напрягся.
– Идем, – просто сказал Мелькор. – Идем домой.