НАЗАД | INDEX | ВПЕРЕД

ЛЕСНАЯ ТЕНЬ. 493-515 ГОДЫ I ЭПОХИ

Элион вспоминал рассказ о страшной участи пленников Моргота, о чудовищных пытках, которые измышлял Проклятый для своих врагов. Тысячу раз он проклинал свою злосчастную судьбу, позволившую ему выжить в том бою.

С удивлением обнаружил, что кто-то умело перевязал его раны. Это угнетало и страшило еще сильнее: что доброго может быть из Ангамандо?

Он начал на ощупь исследовать каземат, в котором оказался, видимо, когда был без сознания. Вопреки ожиданиям, здесь было сухо и не слишком холодно. У вороха сена, на котором он лежал, Эльф обнаружил кувшин с водой и еду. Попробовал с опаской. Вода была чистой и холодной, пища – вполне сносной. Плохо было одно: в каземат не проникал ни один луч света. Полная темнота.

И потянулись часы – а, быть может, дни и недели. Раз в день появлялся какой-то человек, приносивший воду и еду. Ожидание было страшнее всего; Элион, кажется, был бы даже рад, если бы его повели на допрос: легче умереть, чем бесконечно терзаться неизвестностью и ожиданием. Но время шло, и ничего не происходило. Он уже с нетерпением ждал прихода своего тюремщика, несколько раз пытался заговорить с ним, но не добился ни слова.

Он начал разговаривать сам с собой – но здесь, где, казалось, умерли все звуки, голос его звучал слишком громко, пугающе. Он чувствовал, что сходит с ума. Тьма и беззвучие. Безвременье. Беспамятство…

…Солнце. Свет. Элион плакал, как ребенок, протягивая руки к бледному светилу. Он смеялся, и слезы текли по его лицу; он нес какую-то несусветную чушь, и снова плакал и смеялся… Если б знать, кто вывел его из вечного мрака – сюда, к свету, – благословлял бы имя его, будь то хоть сам Враг. Быстро начали болеть отвыкшие от света глаза, но когда кто-то поднял его за плечи – беспомощного, слабого, – он взмолился:

– Лучше убей меня… я не могу, не хочу снова – туда… я не могу…

Он снова потерял сознание.

Первое, что осознал, придя в себя – лежит на постели. На настоящей постели, не на ворохе сена. Осторожно, боясь снова увидеть мрак каземата, Элион открыл глаза.

Небольшая комната с высокими сводами была освещена бледным светом, падавшим из узкого стрельчатого окна. Элион приподнялся и огляделся.

У стены – стол, заваленный книгами и свитками, невысокое кресло с резной спинкой, еще одно – у постели, на нем аккуратно сложена одежда; камин… Ничего лишнего, почти аскетически строго; только на стене какой-то гобелен. Эльф поднялся, натянул одежду, набросил тяжелый темный плащ – огонь в камине, похоже, погас давно, и в комнате было довольно прохладно.

Гобелен поразил его. Он никак не мог понять, как вещь, исполненная с таким мастерством, могла оказаться здесь, в Ангамандо? Правда, сюжет мог показаться странным: в ночном звездном небе парила огромная сова, раскинув серебристо-серые крылья. Сияющие золотые глаза ее, казалось, внимательно и настороженно изучают Эльфа. В лапах птица сжимала меч с витой рукоятью и непонятным заклятием, начертанном на светлом клинке.

"Может, похищено из какого-нибудь разграбленного эльфийского поселения? Вряд ли… Странная картина; прекрасная, но слишком мрачная. Ночная птица… Что-то зловещее. Нет, это не работа Элдар…" – растерянно размышлял Элион.

С трудом оторвавшись от гобелена, Эльф подошел к окну. У него теплилась еще безумная надежда, что каким-то чудом его вырвали из вражьих лап, и теперь он у друзей. Одного взгляда в окно было достаточно, чтобы развеять все сомнения. Черные горы, вырастающие из скал сумрачные башни… Тангородрим. Ангамандо. Твердыня Моргота.

"Кто знает мысли Врага? Может, все это – ловушка, слишком искусно расставленная, чтобы я мог понять сразу?.. Может, он просто решил поиграть со мной, как хищный зверь с подранком, зная, что я в его власти?"

Он шагнул к столу. Судя по количеству рукописей, он был в обители какого-то книжника. Один лист был, похоже, написан совсем недавно. "Может, в этом я найду разгадку?.." Элион присел в кресло и принялся за чтение.

Письмена были чем-то знакомы, но в то же время какие-то иные. Однако Элион был Нолдо, да и немного понимал речь тех, у кого ныне был в плену. Сначала с трудом, потом все легче разбирая такие похожие и непохожие письмена и слова, он погрузился в чтение – где-то читая, где-то угадывая и домысливая. Хотя писал явно враг, все-таки было немного неловко…

"Звезда моя, королева Севера!

Каждый час, проведенный вдали от тебя, кажется вечностью. И лишь то, что ты не забыла меня, согревает душу. Глупо, конечно, но я почему-то боялся, что не смогу вспомнить твое лицо… А потом понял, что помню, помню все. Я часто теперь возвращаюсь мыслью к нашей первой встрече. Я взглянул на тебя, и показалось мне – глаза твои сияют, как ясные голубые звезды, недостижимо-далекие и манящие… Я помню каждую мелочь. Твое темное платье, расшитое серебром, было похоже на траву, едва тронутую инеем, на которую опустились две снежно-белых прекрасных птицы – твои руки… Те мгновения, что ты молчала, длились бесконечно, но когда заговорила, голос твой показался звоном замерзших ветвей под первым теплым ветром, когда только-только сердце начинает предчувствовать весну. Если бы ты знала, моя королева, как я хочу снова услышать твой голос, твой смех, похожий на песню лесного ручья… Когда ты смеешься, кажется – весь мир радуется вместе с тобой. Я будто вижу сейчас твое прекрасное счастливое лицо, твои волосы – водопад бледного золота…"

Там были еще стихи – непривычные, странные и прекрасные; Эльфу казалось – от строк веет музыкой, ласковой и почему-то печальной. Он и не знал, что Люди способны на такое.

"…Я обещал тебе, любовь моя, рассказать об Учителе. Я стоял на страже, когда он подошел ко мне. Он назвал меня по имени – до сих пор удивляюсь, как он помнит всех нас, – и спросил, что меня тревожит. Я не хотел отвечать – подумал, какое ему дело до таких пустяков? Но он посмотрел мне в глаза – показалось, он читает в моем сердце, и я рассказал ему все о нас. Все, от начала до конца. И, когда я окончил рассказ, то увидел, что он улыбается. Чуть заметно, уголком губ. Он сказал: "Я хотел бы побывать на вашей свадьбе. Услышать, как поет Илха, твоя госпожа… – а потом остановился и закончил уже совсем другим голосом. – А впрочем, не стоит". И, знаешь, что-то было в его голосе такое, отчего у меня сжалось сердце. Я понял – ведь его лицо изуродовано, и он не любит появляться на людях, особенно в час их радости. Знаешь, когда он улыбается, в ранах выступает кровь… Я не знаю, почему они никак не заживают – так долго… Я даже слышал однажды, как его называли – "Тот, кто не улыбается"…

Я что-то говорил ему, сам не понимая, что говорю, что-то доказывал, убеждал… А он вдруг сказал так грустно: "У тебя доброе сердце, мальчик". И ушел. Я смотрел ему вслед, и внезапно понял, как невероятно одинок этот мудрый и сильный человек. Как беззащитен – при всей своей силе. То бремя, что легло на его плечи, не по силам простому смертному. А он – один. Судьба слишком жестока; разве он менее заслужил счастье, чем мы?.."

Ниже была приписка – неровным торопливым почерком:

"Я перечел письмо. Не знаю, можно ли писать такое, не кощунство ли даже думать так. И неожиданно поймал себя на том, что совершенно забыл: ведь он…"

Здесь запись обрывалась.

…Вскоре он познакомился и с хозяином этой обители – светловолосым золотоглазым северянином лет двадцати двух. Звали северянина Хонахтом, и оказался он вовсе не книжником, как полагал Элион, а воином. Зачем ему столько книг – он, конечно, объяснял, но Элион до конца так и не понял; для него это мало вязалось с обликом воителя.

Говорить с человеком было странно, иногда тяжело; Элион зачастую не понимал его. Но человек не был ему ни ненавистен, ни неприятен: не враг, просто – другой. Однажды Элион решился высказать ему одну неотвязную мысль:

– Послушай, на что тебе Тьма? Я же вижу – в тебе зла нет. Все еще можно исправить. Ты умен, ты способен понять ошибку… Принеси покаяние, пади на колени перед Великими – ты будешь прощен, верь мне! Ведь ты просто обманулся, запутался…

Человек помолчал немного, потом сказал:

– Знаешь, почему я останусь здесь?

Заглянул Эльфу в глаза и продолжил тихо и очень серьезно:

– Учитель никого не заставляет становиться перед ним на колени.

"…Ты знаешь, что равным воинскому искусству почитаю я искусство исцеления, потому и призвали меня к этому пленнику. То был Эльф из племени Нолдор, и, увидев его, я ужаснулся: я понял, что он сходит с ума. Может, по недомыслию, может, по какой другой причине его заточили в подземелье. Вечное безмолвие и мрак могут свести с ума человека; для Эльфа же это поистине подобно смерти. Вид его был страшен; он бредил, он плакал и проклинал в бреду, он молился, он говорил что-то о звездах и свете… И тогда я вывел его к свету. Он немного пришел в себя, и, знаешь, что-то перевернулось у меня в душе, когда я увидел, как он тянется к солнцу. Словно беспомощный ребенок, ищущий защиты. Тогда-то я и понял, почему Учитель называет Элдар бессмертными детьми… Я понимал, что вернуть его во мрак означает убить его. И я просил милости для него у Учителя. Я просто не мог по-другому.

Так случилось, что теперь он живет у меня. Его имя Элион, Сын Звезд. Он убежден в том, что все мы – враги, но, как ни странно, кажется мне, что он способен понять нас. Сам не заметив того, я привязался к нему; да и он, хотя почти не покидает покоев и все еще смотрит на меня с опаской, думаю, начинает мне доверять. Он – словно ребенок, и я все время забываю о том, что, быть может, ему сотни лет. Он напуган, он не имеет смелости поверить нам – ему внушили, что мы злобные чудовища, прислужники Врага, во всем он видит хитрость, ловушки, коварство… Он не может забыть того, чему его учили. А нас учили по-другому…

Он думает, что и меня тоже обманули. Мне трудно объяснить ему, что это не так. Странно думать, что, при всех дарах, которыми наделены Элдар, люди зачастую оказываются мудрее их. Старше – мы, столь недолговечные по сравнению с ними, бессмертными. Может быть, потому, что мы способны меняться. Я хочу понять их. Но захочет ли Элион понять нас, людей? – не знаю…"

Человек в черном остановился.

– Хонахт!

Северянин почтительно склонился перед ним:

– Приветствую тебя, Властелин…

Эльф отступил в тень, пристально разглядывая того, кого назвали Властелином. Это тонкое лицо было бы, наверное, самым прекрасным из тех, что доводилось видеть Элиону, если бы не несколько свежих шрамов… А глаза – светлые, ярче эльфийских. Казалось, он излучает силу и какое-то ласковое сочувствие. Элион почувствовал, что невольно начинает поддаваться непонятному обаянию этого человека. Его душа – душа умеющего ценить красоту – была переполнена горечью. Словно кто-то изуродовал великолепное произведение искусства – наверно, это сравнение пришло потому, что человек пытался сохранять неподвижность лица; Элион вспомнил о строках письма кровь выступает, когда он улыбается. Какая-то смутная тревога зашевелилась в сердце Нолдо.

– Что же отец госпожи Илхи?

– Он не дает согласия, – скупо ответил воин.

– Но почему? Ты умен, отважен и благороден; даже королю не зазорно иметь такого зятя.

Хонахт смущенно опустил глаза и заметно покраснел:

– Он говорит – я слишком молод, Учитель.

Элион расслышал только слово "Учитель". "Наверно, это все же кто-то из Забытых Богов. Но что же ему делать здесь, во вражьей крепости? Или Ангамандо – это что-то иное, не то, что мы думаем?.." Здесь он никогда не чувствовал ни ненависти, ни враждебности к себе: разве что настороженное любопытство.

– Как ты думаешь, Хонахт, если я попрошу его – может быть, он согласится?

– Ты, Учитель?.. – Хонахт был растерян и явно не знал, что говорить.

– Да. Почему бы и нет?

– Но… ведь это такая мелочь…

– Ты и Илха – вы любите друг друга. Разве счастье двух людей может быть "мелочью"? Как ты думаешь, тогда отец даст согласие?

– Конечно! Но…

– Значит, решено. Через два дня на Север отправляется гонец. Он повезет еще одно письмо. Я сегодня же напишу его.

Хонахт преклонил колено:

– Учитель! Как мне благодарить тебя?

Человек в черном положил ему руку на плечо:

– Не стоит благодарности, Хонахт. Встань.

Когда Элион увидел эту руку – обожженную, охваченную в запястье тяжелым наручником, – он отшатнулся, вжимаясь в стену. Он понял, кем был… этот. "Враг. Моргот. Невозможно… Я схожу с ума!.."

Он закрыл лицо руками и опрометью бросился прочь – куда угодно, только вон, вон отсюда, как можно дальше!..

Вала смотрел ему вслед.

– Кто это?

– Элион, – вздохнул юноша.

– Тот Нолдо, что живет у тебя?

– Да, Учитель…

– Иди за ним. Скорее. Иди, – голос Валы стал жестким. – Иди.

– Что с ним, Учитель? – обеспокоенно спросил Хонахт.

– Он понял, кто я. Он перестал понимать все остальное. Перестал понимать себя. Помоги ему. Торопись.

Хонахт быстро догнал Элиона, взял его за плечи:

– Что с тобой?

Эльф попытался сбросить руку человека:

– Отпусти меня… оставь… не надо… – с трудом выдавил он.

– Я не могу тебя оставить. Тебе плохо. Почему, объясни?

– Уходи… Я не могу здесь… Он – Враг, Враг! – отчаянно вскрикнул Эльф. – Я не хочу!.. Я не верю!.. Все – ложь, ложь! Ложь…

Вряд ли он понимал, что говорит сейчас, кто перед ним, иначе никогда не простил бы себе, что человек видит его слабость и смятение.

– Идем со мной. Посидишь у меня, успокоишься… Если хочешь, потом я уйду. Пойдем.

Эльф повиновался, не сознавая, что делает. Он только стискивал руки и шептал: "Этого не может быть… Моргот, Враг, зло… Этого не может быть…"

Он пришел в себя только в комнате Хонахта, когда северянин подал ему тяжелый серебряный кубок:

– Пей… Тебе станет легче, пей…

– Этого не может быть, – глухо сказал Элион, подняв глаза на Хонахта.

"Не может быть… Я не мог не понять, что это – он, Проклятый… но ведь не понял! Должен быть почувствовать – и не почувствовал… не может быть, чтобы он был настолько другим… Я ничего не понимаю, ничего… Уйти…"

Человек долго молчал, потом сказал тихо:

– Тебе тяжело будет оставаться здесь. Если хочешь – можешь уйти. Он отпустит тебя. Я попрошу, – он коротко усмехнулся. – Все возьму на себя. Хочешь?

Эльф молча кивнул. "Как он угадал? Смог понять… он, человек, Смертный – меня, Нолдо? Что же может быть дано ему, что не дано мне? Вражье наваждение… нет, слова могут лгать, но обмануть чувства невозможно… неужели он просто другой, а мы не поняли? Не может быть… А Орки? А Финве? Сильмариллы? А войны?.. Неужели правда то, что говорят эти Смертные? – не может быть. Не может быть! Бежать, бежать отсюда… может, разберусь… Или – это ловушка?.."

Элион подозрительно взглянул на Хонахта, но в лице молодого человека не читалось ничего, кроме сочувствия.

– Когда? – отрывисто спросил Эльф.

– Хоть сейчас.

Элион ничего не ответил. Слишком многое теснилось в душе. Сейчас он просто не смог бы идти…

"Вот и случилось это, госпожа моя. Элион сам все понял, и не мне довелось открыть ему имя Учителя. Я не успел его подготовить. Он считал Учителя кем-то из Забытых Богов, и я не решался назвать ему имя – то имя, которое они проклинают. Да он, наверно, и не поверил бы мне, стал бы говорить, что я лгу… Как тогда, когда я рассказывал ему об Эльфах Тьмы. Он плакал, а потом словно очнулся. У него были страшные, отчаянные глаза. Он закричал: "Я не верю! Этого не могло быть! Этого не было, не было! Не было! Это ложь!.." Все это словно душу его разорвало надвое, а теперь уже ничем не помочь… Как мне объяснить ему, если он не поверил бы даже Книге? Я не могу оставить его. Не может быть, чтобы мы не могли понять друг друга! И, если я сумею убедить его – тогда у нас появится надежда… Если бы он смог говорить с Учителем!.. но нет, он не захочет этого. И я догадываюсь, почему. Он боится понять: тогда весь его мир рухнет. Элдар невыносимо терять веру в свою правоту, потому они страшатся сомнений, страшатся всего, что может изменить их взгляд. Так и с Элионом. Прав Учитель: самое страшное – непонимание. Оно рождает вражду…"

"Госпожа моя, ты просишь рассказать тебе о судьбе твоего брата. Прости, что снова причиняю тебе боль; я знаю, как вы любили его, но знаю и то, что правда для тебя дороже, и что красивая ложь не утешит тебя. Ахто принял меч Аст Ахэ всего год назад. Он был отважен и горд, твой брат, как и должно сыну вождя и рыцарю Твердыни; быть может, слишком горд. Он не вынес оскорблений, которые бросил ему в лицо пленник. Он ударил…

Тогда старший сказал ему: это против чести. Закон Аст Ахэ гласит пленный неприкосновенен.

Брат твой пришел к Учителю и сказал: "Я предал тебя, Властелин. Я достоин самой тяжкой кары. Верши свой суд". Учитель ответил: "Боль и гнев иногда бывают сильнее нас". "Твой ученик не может быть бесчестным. Я знаю, ты простишь меня, Властелин, но я сам не смогу простить себя", – ответил Ахто.

Долго говорил с ним Учитель, но не сумел убедить его. "Честь дороже жизни", – сказал ему Ахто.

Мы не знаем, как случилось это. Твой брат убил себя: он не смог перенести позора. И когда принесли Учителю весть, он сказал: я хочу видеть его. Мы слышали его слова: "Ты был благороден и честен. Кара оказалась тяжелее вины… Суров же твой суд, о воин… Пусть же никто не посмеет помянуть тебя недобрым словом". И Учитель коснулся губами лба Ахто, а потом он ушел, и видели мы – боль переполняет его сердце. И приказал Учитель проводить Ахто, как павшего вождя. Никто из нас не забудет, и цветы-память на могиле Ахто. Учитель же помнит все…

Прошу тебя, звезда моя, не говори об этом отцу. Он, двадцать лет бывший рыцарем Аст Ахэ, сочтет поступок сына бесчестьем для всего рода. Скажи ему, что Ахто погиб в бою; правда убьет его. Ахто был его надеждой, и я никогда не смогу заменить ему сына…

Элион потрясен происшедшим. Прости, сердце мое, что в такой час я думаю о нем. Он дорог мне…"

– Прощай, – коротко бросил Эльф.

– Прощай… – человек ответил не сразу.

Он отвернулся и медленно пошел прочь. Внутри все застыло.

Он был спокоен, входя к Мелькору. "Суди меня, Учитель. Я отпустил его. Я не должен был делать этого. Суди меня. Я все приму, Учитель. Все равно. Я виноват. Суди меня".

Несколько мгновений Вала смотрел на склонившегося перед ним Хонахта.

– Что произошло?

– Учитель, – Хонахт не поднимал глаз. – Он сказал, что хочет уйти. И я отпустил его. Я сам вывел его из Твердыни. Если я виновен – покарай меня. Я в твоей власти.

– О чем ты? Подойди ко мне. Подними голову. Теперь говори.

Хонахт почувствовал, как комок подкатывает к горлу:

– Учитель… Мне показалось – я оскорбил его чем-то… обидел… Вот он и ушел… Я привязался к нему… Если бы ты знал, как он дорог мне, Учитель! И я сам, сам сказал ему – если хочешь, уходи… Он даже не обернулся… А я… Больно мне, Учитель, как же мне больно… Учитель…

Хонахт опустился на колени и склонил голову. Вала осторожно провел рукой по его волосам:

– Как кусок живой плоти вырвали, и рана кровоточит… Руки опускаются, и кажется, что легче умереть. И кажется – заплакал бы, если бы смог… Я знаю такое.

– Да, да…

– Ты прав, мужчины не плачут. Но ты не стыдись слез. Тяжело терять друзей. Сейчас можно. Плачь.

– Учитель… Ты говорил – мы должны быть сильными…

– Это не слабость. Поверь мне. Сейчас никто больше тебя не видит, только я. Плачь, мальчик мой, это ничего, иногда так нужно.

Он плакал – тяжело, неумело, – и говорил что-то сквозь стиснутые зубы. Когда, немного успокоившись, снова начал воспринимать окружающее, понял, что Учитель – на коленях рядом с ним, а он сидит на полу, уткнувшись в грудь Мелькору, и руки Учителя осторожно касаются его лба, висков, сердца, и становится глуше боль.

– Надо же… как мальчишка… – криво улыбнулся Хонахт. – Что я нес?

– Ничего.

– Прости, Учитель. Я пойду. Я должен…

– Иди к себе. Тебя заменят. Собирайся в дорогу: поедешь домой.

– Не надо, Учитель! Я виноват, но только не это! Лучше прикажи казнить меня!

– Посланником, Хонахт, посланником.

Усмехнулся уголком губ:

– Я жду тебя назад. Но – не раньше, чем через месяц. После свадьбы.

– Учитель!..

– Подожди меня здесь.

Вала поднялся и вышел. Хонахт остался сидеть, нелепо улыбаясь. Если ночь в дороге, то через два дня…

Учитель вскоре вернулся. Заговорил властно – только глаза улыбаются еле заметно:

– Рыцарь Хонахт, эти послания должны быть доставлены вождю Клана Совы не позднее, чем через три дня.

– Повинуюсь, Учитель!

Юноша вскочил было, но Вала остановил его:

– Постой; еще одно. Вот, возьми: это свадебный дар твоей госпоже.

На ладони Валы лежала серебряная фибула – крылатая змея с сияющими глазами. Хонахт вспыхнул:

– Но, Учитель…

– Бери, воин. И будьте счастливы.

Юноша выбежал из зала. Вала смотрел ему вслед:

– Мальчишка!

"Но вы еще встретитесь. Ты не забудешь. Он – тоже. Я знаю, как это терять. Ты еще можешь плакать. Боль уйдет – останется память. Память…"

…Его не принял Свет, он не обратился к Тьме. Его отвергли родичи ведь он вернулся из плена, а на таких смотрели с подозрением. А он был горд и не желал выслуживать доверие. И еще – сознавал, что никогда уже не станет прежним. Воистину, с горечью думал он иногда, мысли мои отравлены Тьмой… Иначе как объяснить эту странную тягу к Людям, чуть ли не зависть… Но гордость Нолдо не позволяла ему идти к Смертным. И Элион стал изгоем, как и многие в те времена – Люди ли, Эльфы… Со временем он стал предводителем изгнанников, стоящих вне закона.

Бесприютная жизнь в лесах и презрение Нолдор изменили его; теперь он мстил за то, что случилось с ним, всем: и Нолдор, и Людям, и слугам Врага. Он ожесточил свое сердце, и никто не знал пощады от него. О Хонахте он старался не вспоминать. Усердно, зло вытравляя из сердца и память, и тоску по другу – теперь он не боялся этого слова. Но Элдар не умеют забывать.

Он шел по лесу – без какой-либо особой цели, когда услышал стук копыт. Он отпрыгнул с тропы и затаился. Из-за поворота показался всадник статный юноша в черном на вороном коне; остановился, огляделся, словно ощущая чье-то присутствие – и в это время, приглядевшись, Элион узнал его.

– Хонахт!

Юноша резко обернулся на голос, внимательно вглядываясь в появившегося перед ним на тропе Эльфа.

– Хонахт… ты? Откуда?..

– Ты знаешь имя моего отца, Эльф? – растерянно и в то же время настороженно спросил всадник, спешиваясь.

Элион забыл, что для людей время идет, что северянин не мог не измениться за двадцать лет. Да, лицо другое… и все-таки – как похож…

– Ты – сын Хонахта? Как твое имя?

– Элион, – юноша гордо выпрямился – почти вровень с Нолдо.

– Как?!.. Почему?..

– Может быть, ты хотя бы назовешь свое имя, Эльф, прежде чем требовать ответа от меня?

Эльф не обратил на вопрос никакого внимания:

– Ты действительно сын Хонахта? И имя твоей матери – Илха?

– Да…

– Почему – Элион? – допытывался Эльф. Юноша растерялся окончательно:

– Отец говорил – так звали его друга.

Друг. Никто так не называл его. Никогда.

– Когда он… служил в Ангамандо?

– Он и сейчас воин Твердыни. Почему ты…

– Я – Элион.

– Ты? – юноша неожиданно улыбнулся. – Вот отец обрадуется! Он так хотел встретить тебя… Едем со мной!

– Куда?

– В Аст Ахэ!

– Не сейчас, – после минутного колебания ответил Эльф. – Но я подумаю, обещаю тебе. Я подумаю…

Те, кому суждено встретиться, встречаются. И дорого дал бы Элион, чтобы этой встречи не было никогда.

Человек стоял у дерева, отчаянно обороняясь. Изгои окружили его, точно волки, готовые броситься на добычу всей стаей; будь их воля изрубили бы в куски, но человек защищался умело, и меч с Заклятьем Ночи на клинке разил без промаха.

– Хонахт! – хрипло крикнул Элион.

Человек обернулся на голос, открывшись всего на мгновение – но и этого было достаточно: два удара – в грудь и в живот – настигли его. Сдавленно вскрикнув, Элион рванулся к человеку, поддержал – остальные смотрели на него с недобрым недоумением.

– Твари! – прорычал Эльф. – Носилки, живо! Ко мне!..

– …Как же так, Хонахт…

– Не казни себя… друг… – человек слабо улыбнулся. – Видно, мой час пришел. Глупо как… Он ведь говорил… Не нужно мне… на Пограничье… А я искал тебя… Жаль вот, меч… сыну передать… не успел…

– О чем ты? Я вылечу тебя, вот увидишь! Я все же Нолдо, мы умеем…

– Благодарю… друг…

И вдруг неожиданно остро Элион понял, осознал – ведь Хонахт может умереть, умереть прямо сейчас, и так и не узнать ничего… Ведь столько лет гордость Нолдо не позволяла ему быть честным даже с самим собой. "Нет, он не умрет. Он не может умереть, потому что я все, все расскажу ему, и тогда только и начнется жизнь… Он не сможет умереть!"

Элион заговорил – быстро, словно боясь не успеть:

– Знаешь, я только сейчас понял… Не во вражде дело: непонимание. Я ведь испугался тогда, когда осознал, что он… что он – Мелькор. Не разобрался, не почувствовал, значит – "мысли отравлены ложью Врага" – ведь так говорят. Ты пойми, ведь нас всех так учили. С детства вбивали в голову: он – Враг. Я ведь его и не видел никогда прежде – я уже здесь родился… А тут – все по-другому. От него – как волны тепла и какой-то печальной доброты. И потом – он же Властелин, а ты – простой воин… разве я посмел бы говорить так с сыновьями Феанаро? Странно… И, знаешь… теперь я хотел бы говорить – с ним. Мне почему-то кажется – он не прогнал бы меня, как… как мои соплеменники. От меня ведь даже брат отвернулся. А я сам? Разве же я знал, что все – так? Понимаешь, люди… вы – совсем другие. Мы все думали, Элдар – высшие, Нолдор – избранные из высших; а рядом с тобой я даже тогда себя мальчишкой чувствовал. Только признаться в этом не хотел. Даже себе.

Элион говорил так впервые в жизни – горячо, искренне; трудно давалось каждое слово, но на душе становилось легче – словно выплескивалось то, что годами копилось в душе:

– Понимаешь… не было у меня друзей. Никто меня не называл так. И я думал – мне никто не нужен, я сильный, у сильных есть враги, а друзья зачем? И гнал от себя мысль, что привязался к тебе, что – успел полюбить тебя… Я тосковал по тебе… Словно часть души вырвали – как кусок живой плоти, и рана кровоточит… Никогда не было такого… А теперь – ранили тебя из-за меня, словно я проклят, и от меня – только горе. Не покидай меня, друг…

Эльф бережно взял в ладони руку человека, и вдруг отчаянно вскрикнул:

– Хонахт!..

– …Вот меч твоего отца, Элион.

– Что с ним? – лицо юноши помертвело.

– Его убили. Он умер на моих руках.

– Говори, – отрывисто бросил юноша.

Эльф рассказал – жестко, подробно, не щадя себя, не тая ничего.

– Я повинен в этом. Я в твоей власти, человек. Хочешь – убей: я не боюсь смерти, я и так казню себя…

Юноша странно взглянул на него, и, выпрямившись, ответил спокойно и твердо, хотя в глазах стояли слезы:

– Отец так и хотел умереть. Пока он в силе, а не дряхлым стариком. В бою, как и подобает воину, а не в постели. От ран – не от болезней и старости. На руках у друга, а не под рыдания женщин. Это достойная смерть. Я благодарю тебя за то, что ты принес мне вести – и отцовский меч. Благодарю.

Лицо Эльфа дернулось. Вряд ли он ждал такого от сына Хонахта. Стократ легче было получить проклятье или удар меча. "Лучше б убил, чем… Что же я наделал?.. что же мы делаем…"

Теперь ничего не осталось. Идти – некуда. Не к кому. Один. И пустота в душе. Все кончено. Слишком поздно понял. Слишком поздно.

Он побрел прочь, пошатываясь. Человек окликнул его. Он обернулся.

– Едем со мной.

На мгновение что-то вспыхнуло в глазах Эльфа, потом он покачал головой и произнес тяжело и медленно:

– Меч – дар твоего отца. Прими и от меня дар. Имя. Сын Звезд, Элион ты. А я… у меня больше имени нет. Прощай.

Какова была участь Элиона, прозванного Лесной Тенью – неизвестно: может, погиб в стычке с Верными, может, попался Оркам… А может, не лгут неясные слухи об Эльфе, убитом его же шайкой из-за того, что вступился за слугу Врага – кто скажет?..

 

НАЗАД | INDEX | ВПЕРЕД