– Моки, помоги мне!
– Ридра? – в темноте доктор Маркус Т'мварба оторвал голову от подушки. В туманном свете над постелью появилось ее лицо. – Где ты?
– Внизу, Моки. Пожалуйста, мне нужно поговорить с тобой!
Ее возбужденное лицо то исчезало, то появлялось в поле зрения. Он зажмурился от яркого света, затем медленно открыл глаза.
– Поднимайся.
Лицо исчезло.
Маркус махнул рукой в сторону управляющего пульта, и мягкий свет заполнил роскошную спальню. Он откинул золотистое одеяло, встал на пушистый ковер, снял с вычурной бронзовой подставки черный шелковый халат и набросил на плечи. Автоматические контуры расправили его по его фигуре, убирая лишние складки. Он нажал кнопку среди завитушек рамы, выполненной в стиле барокко, алюминиевая панель откинулась, открыв внутренность бара. Выдвинулся дымящийся кофейник и графины с ликерами.
Повинуясь другому жесту, на полу выросли надувные кресла. Доктор Т'мварба повернулся к входной двери, она щелкнула, скользнула в сторону, и на пороге появилась Ридра.
– Кофе? – он подтолкнул кофейник, силовое поле подхватило его и мягко поднесло к Ридре. – Чем ты занимаешься?
– Моки, это… Я?..
– Пей кофе.
Она наполнила чашку, поднесла ее ко рту:
– Нет ли чего-нибудь успокаивающего?
– Шоколадный или кофейный ликер? – он извлек две маленькие рюмочки. Как ты думаешь, можно успокоить себя спиртным? Ах, извини, я еще не совсем пришел в себя после обеда. Собиралась компания…
Она покачала головой.
– Просто какао.
Крошечная рюмочка последовала за кофе по силовому лучу.
– У меня был ужасно трудный день, – он потер руки. – Никакой работы: собрались гости на обед и спорили весь день, а потом меня замучили вызовами. Я лег спать только десять минут назад, – он улыбнулся. – А как ты провела вечер?
– Моки, это… это было ужасно.
Доктор Т'мварба глотнул ликер.
– Хорошо. В противном случае я бы тебе никогда не простил, что ты подняла меня с постели.
Ридра непроизвольно улыбнулась.
– Я в-все… всегда могу рас-с-считывать на твое с-сочувствие, Моки.
– Ты можешь рассчитывать на мой здравый смысл и убедительный совет психиатра. А сочувствие? Извини, но не после полуночи. Садись. Что случилось? – взмахом руки он пододвинул кресло к Ридре. Край сиденья легко ударил ее под коленки и она села. – Перестань заикаться и рассказывай. Ты преодолела это, когда тебе было пятнадцать лет, – его голос стал мягким и убедительным.
Она отхлебнула кофе.
– Шифр… Помнишь, я работаю над шифром?
Доктор Т'мварба опустился на широкий кожаный диван и откинул назад седые волосы, все еще взъерошенные после сна.
– Я помню, что тебя попросили поработать над чем-то для правительства. Ты довольно пренебрежительно отозвалась об этом.
– Да. И… вообщем, это не код… это язык. Как раз сегодня вечером я-я разговаривала с главнокомандующим, с генералом Форестером и это случилось… Это случилось, и я знаю!
– Что ты знаешь?
– Точно как в прошлый раз, я знаю, о чем он думает!
– Ты читаешь его мысли?
– Нет. Нет все было как в прошлый раз! Наблюдая за ним, я могла рассказать, что он будет говорить…
– Ты уже пыталась раньше объяснить мне это, но я до сих пор ничего не понимаю, если только ты не имеешь ввиду какой-нибудь вид телепатии.
Она покачала головой.
Доктор Т'мвбара сплел пальцы и откинулся на спинку дивана.
Внезапно Ридра сказала ровным голосом:
– У меня есть кое-какие идеи насчет того, что ты пытаешься выразить, дорогая, но ты должна высказать это сама. Именно это ты хотел сказать, Моки, не правда ли?
Т'мбвара вскинул седые брови.
– Да. Именно это. Ты говоришь, что не читаешь моих мыслей? Ты показывала это мне дюжину раз…
– Я знаю, что пытаетешься сказать ты, а ты не знаешь, что хочу сказать я. Это не справедливо! – она привстала с кресла.
Они сказали в унисон:
– Вот почему ты такая прекрасная поэтесса.
Ридра продолжила:
– Я знаю, Моки. Я беру то, что волнует меня больше всего и перекладываю на стихи, и люди понимают их. Но последние десять лет я, оказывается, занималась не этим. Знаешь, что я делала? Я слушала людей, ловила их мысли, их чувства – они спотыкались о них, они не могли их выразить, и это было очень больно. А я отправлялась домой и отшлифовывала их, выплавляла для них ритмическое обрамление, превращала тусклые цвета в яркие краски, заменяла режущие краски пастелью, чтобы они больше не могли ранить – таковы мои стихи. Я знаю, что хотят сказать люди, и говорю это за них.
– Голос вашего века, – пробормотал Т'мвбара.
Она нецензурно выругалась. В прекрасных глазах появились слезы.
– То, что я хочу сказать, то, что я хочу выразить, я просто… – она покачала головой, – этого я не могу высказать.
– Если ты по-прежнему великая поэтесса – сможешь.
Она кивнула.
– Моки, еще год назад я не подозревала, что высказываю чужие мысли, Я думала, они мои собственные.
– Каждый молодой писатель, хоть чего-нибудь стоящий, проходит через это. У тебя это случилось, когда ты овладела ремеслом.
– А теперь у меня есть собственные мысли, у меня есть, что сказать людям. Это не то, что раньше: оригинальная форма для уже сказанного. И это не просто противоречия о которых говорят люди, обобщенные в одно целое. Это нечто новое. И я перепугана до смерти.
– Каждый молодой писатель, созревая, через это проходит.
– Повторить легко, сказать – трудно, Моки.
– Хорошо, что ты это поняла. Почему бы тебе не описать, как это… ну, как ты это понимаешь?
Она молчала пять, десять секунд.
– Ладно, попытаюсь еще раз. Перед тем, как уйти из бара, я стояла, глядя в зеркало, а бармен подошел и спросил, что со мной…
– Он почувствовал, что ты не в себе?
– Он ничего не почувствовал. Он увидел мои руки. Они стиснули край стойки и мгновенно побледнели. Не нужно быть гением, чтобы связать это с тем, что происходит у меня в голове.
– Бармены обычно очень чувствительны к такого рода эксцессам. Это элемент их работы, – Маркус допил кофе. – Твои пальцы побелели? Хорошо, что же сказал генерал Форестер? Или что он хотел сказать?
Ее щека дважды дернулась, и доктор Т'мварба подумал: "Это просто невроз или что-то более специфическое?"
– Генерал – грубоватый, энергичный человек, – объяснила она, вероятно, неженатый, проффесиональный военный со всеми вытекающими из этого последствиями. На вид ему лет пятьдесят. Он вошел в бар, где была назначена встреча; его глаза сузились, потом широко раскрылись, пальцы рук сжались в кулаки, медленно расслабились, шаг замедлился, но когда он подошел ближе, он сумел взять себя в руки. Он пожал мою руку так, словно боялся что она сломается.
Т'мварба не сдержал улыбку и рассмеялся:
– Он влюбился в тебя!
Она кивнула.
– Но почему это расстроило тебя? Я думаю, это должно тебе льстить.
– О, конечно, – Ридра наклонилась вперед. – Я _б_ы_л_а_ тронута… И я могла проследить каждую его мысль. Один раз, когда он пытался вернуть свои мысли к шифру, к Вавилону-17, я сказала то, что он думал, чтобы показать, насколько я внимательна к нему. Я проследила за его мыслью, словно я читала в его мозгу…
– Подожди… Вот этого я не понимаю. Как ты могла _т_о_ч_н_о_ знать, о чем он _д_у_м_а_е_т_?
Она подперла подбородок рукой.
– Он рассказал мне. Я говорила что мне нужно больше информации для расшифровки языка. Он не хотел давать ее. Тогда я сказала, что без нее не смогу продвинуться дальше. Это действительно так. Он чуть поднял голову и этим выдал себя. Он не хотел качать головой, поэтому усилием воли сдержал свой жест, но я заметила его напряженность. А если бы он покачал головой, чуть поджав губы, что бы он мог мне сказать, как вы думаете?
Доктор Т'мварба пожал плечами:
– Это не так просто, как ты думаешь?
– Конечно, но он сделал один жест, чтобы избежать другого. Что это могло означать?
Т'мварба покачал головой.
– Он сдержал свой жест, чтобы не показать, что простое дело не вызвало бы его появления здесь. Поэтому он поднял голову.
– Что-нибудь вроде: если бы это было так просто, мы не нуждались бы в вас? – предположил Т'мварба.
– Точно. Возникла неприятная пауза. Это надо было видеть.
– Ну уж нет.
– Если бы это было так просто – пауза – если бы все дело было в этом, мы никогда не обратились бы к вам, – Ридра повернула руку ладонью вверх. И я сказала это ему; у него сразу челюсти сжались…
– От удивления?
– Да. Тут он на секунду подумал, что я читаю его мысли.
Доктор Т'мварба покачал головой.
– Это просто, Ридра. То, о чем ты говоришь, это чтение мышечных реакций. Его можно осуществлять очень успешно, особенно если знаешь область, в которой сосредоточены мысли твоего собеседника. Вернись к тому, из за чего ты расстроилась. Твоя скромность была возмущена вниманием этого… неотесанного солдафона?
Она снова выругалась. Доктор Т'мварба покусал нижнюю губу.
– Я не маленькая девочка, – сказала Ридра. – К тому же ни о чем непристойном он и не думал. Я повторила его мысли, чтобы просто показать, насколько мы близки. Мне показалось, что он очарован. И если бы он понял нашу близость так же, как и я, у меня остались бы только самые светлые чувства к нему. Только когда он уходил…
Доктор Т'мварба вновь услышал хрипоту в ее голосе.
– …когда он уходил, последнее, что он подумал, было: "Она не знает. Я не сказал ей об этом."
Глаза Ридры потемнели – прикрыв их веками, она слегка наклонилась вперед. Доктор наблюдал это тысячи раз, с тех самых пор, как худенькую двенадцатилетнюю девочку направили к нему на прохождение курса невротерапии, которая превратилась в психотерапию, а потом и в дружбу.
Но он так до конца и не разобрался в этих ее переменах – всегда внезапных. Когда срок терапии официально закончился, он продолжал внимательно приглядываться к Ридре. Что в ней происходит, когда ее глаза вот так темнеют? Он знал, что существует множество проявлений его собственной натуры, которые она читает с легкостью. Он знал многих людей, равных ей по репутации, людей влиятельных и богатых. Но репутация не внушала ему почтения. А Ридра внушала.
– Он думал, что я не понимаю. Что он ничего мне не сообщил. И я рассердилась. Это причинило мне боль. Все недопонимания, которые связывают мир и разделяют людей, обрушились на меня – они ждали, что я распутаю их, объясню, а я не могла. Я же не знаю слов, грамматики, синтаксиса. И…
Что-то изменилось в ее азиатском лице. Маркус попытался уловить, что именно.
– Да?
– Вавилон-17.
– Язык?
– Да. Ты знаешь, что я называю моим "озарением"?
– То, что ты внезапно начинаешь понимать незнакомый язык?
– Да, генерал Форестер сказал мне, что то, что было у меня в руках не монолог, а диалог. Этого я раньше не знала. Но это совпадало с некоторыми другими моими соображениями. Я поняла, что сама могу определить, где кончается одна реплика и начинается другая. А потом…
– Ты поняла его?
– Кое-что поняла. Но в этом языке заключается нечто такое, что испугало меня гораздо больше, чем генерал Форестер.
Лицо Т'мварбы вытянулось от удивления.
– В самом языке?
Она кивнула.
– Что же именно?
Ее щека снова дернулась.
– Я думаю, что знаю, где произойдет следующий "несчастный случай"…
– Несчастный случай?
– Да, очередная диверсия, которую планируют захватчики – если это, конечно, они, в чем я лично не уверена. Но этот язык сам по себе такой… такой странный.
– Как это?
– Маленький, – сказала она. – Плотный. Сжатый… Но это наверное тебе ни о чем не говорит?
– Компактность? – спросил доктор Т'мварба. – Я думал, что это хорошее качество разговорного языка.
– Да, – согласилась она, глубоко вздохнув. – Моки, я боюсь!
– Почему?
– Потому, что я собираюсь кое-что сделать и не знаю, смогу ли.
– Если это что-нибудь серьезное, ты можешь немного поволноваться. Что же именно?
– Я решила это еще в баре, но подумала, что мне нужно сначала с кем-нибудь посоветоваться.
– Выкладывай.
– Я собираюсь сама разрешить проблему Вавилона-17.
Т'мварба наклонил голову вправо.
– Я установлю, кто говорит на этом языке, откуда говорит, и что именно говорит!
Голова доктора повернулась влево.
– Почему? Пожалуйста, большинство учебников утверждает, что язык это средство для выражения мыслей, Моки. Но язык и есть сама мысль! Мысль в форме информации: эта форма и составляет язык. А форма Вавилона-17… поразительна.
– Что же тебя поражает?
– Моки, когда изучаешь чужой язык, познаешь, как другой народ видит мир, Вселенную… – Он кивнул. – А когда я всматриваюсь в этот язык, я начинаю видеть… слишком многое.
– Звучит очень поэтично.
Она засмеялась.
– Ну, ты всегда стараешься вернуть меня на землю.
– Но делаю это не так уж и часто. Хорошие поэты обычно практичны и ненавидят мистицизм.
– Только поэзия, которая отражает реальность, может быть поэтичной, сказала Ридра.
– Хорошо. Но я все еще не понимаю, как ты собираешься разрешить загадку Вавилона-17?
– Ты действительно хочешь знать? – она коснулась рукой его колена. Я возьму космический корабль, наберу экипаж и отправлюсь к месту следующей диверсии.
– Да, верно, у тебя есть удостоверение звездного капитана. А сможешь позволить себе такое?
– Правительство субсидирует экспедицию.
– О, отлично. Но зачем?
– Я знаю с полдюжины языков захватчиков, но Вавилон-17 – не из их числа. И это не язык Союза. Я хочу найти того, кто говорит на этом языке; узнать, кто или что во Вселенной мыслит таким образом. Как ты думаешь – я смогу, Моки?
– Еще чашечку кофе, – он протянул руку куда-то в сторону и послал ей кофейник. – Ты задала хороший вопрос. Тут есть над чем подумать. Ты не самый уравновешенный человек в мире. Руководство экипажем космического корабля требуют особого психологического склада – у тебя он есть. Твои документы – как я помню, результат твоего странного… хм… брака несколько лет назад. Но тогда ты командовала автоматическим экипажем. А теперь это будут транспортники?
Она кивнула.
– Все мои дела в основном связаны с таможенниками. Да и ты тоже к ним относишься – более или менее.
– Мои родители были транспортниками. Я сама была транспортником до запрета.
– Тоже верно. Допустим, я скажу: "Да, ты сможешь это сделать"?
– Я поблагодарю и улечу завтра.
– А если я скажу, что мне нужно сначала с недельку повозиться над твоими психоиндексами, а тебе в это время придется жить у меня, никуда не выходить, ничего не писать, избегать всяческих волнений?
– Я поблагодарю… и улечу завтра.
Он нахмурился.
– Тогда почему ты беспокоишь меня?
– Потому… – она пожала плечами, – потому что завтра я буду дьявольски занята… и у меня не будет времени сказать тебе "до свидания".
– О, – напряжение на его лице сменилось улыбкой.
Маркус снова вспомнил о скворце.
Ридра, тоненькая, тринадцатилетняя, застенчивая, прорвалась сквозь тройные двери рабочей оранжереи со своей новой находкой, называемой смехом – она только что открыла, как он получается у нее во рту. А он был по-отцовски горд, что этот полутруп, отданный под его опеку шесть месяцев назад, вновь стал девочкой, с короткими волосами, с дурными настроениями и вспышками раздражения, с заботой о двух гвинейских свиньях, которых она называла Ламп и Лампкин. Ветерок от кондиционера шевелил кустики около стеклянной стены, и солнце просвечивало сквозь прозрачную крышу.
Она спросила:
– Что это, Моки?
И он, улыбаясь ей, в белых шортах, запятнанных солнцем, сказал с расстановкой:
– Это говорящий скворец. Он будет говорить с тобой. Скажи "привет".
В черном глазу сверкало маленькое солнце, размером с булавочную головку. Перья сверкнули, из игольчатого клюва высунулся тоненький язык. Ридра повернула голову, точно как это делают птицы и прошептала: "Привет".
Доктор Т'мварба две недели учил птицу при помощи свежевыкопанных земляных червей, чтобы удивить девочку. Птица взглянула склонив голову на бок и монотонно произнесла:
– Привет, Ридра, какой прекрасный день, и я счастлива.
Ридра закричала.
Совершенно неожиданно.
Сначала Маркус решил, что девочка смеется. Но ее лицо исказилось, она замолотила руками по воздуху, зашаталась, упала. Она захлебывалась криком. Т'мварба подбежал, чтобы подхватить ее, а птица, перекрывая ее истерические рыдания, повторяла: "Какой прекрасный день, и я счастлива".
Он и раньше наблюдал у нее припадки, но этот поразил его. Когда позже он смог поговорить с Ридрой об этом, она сказала, еле раскрывая побелевшие губы:
– Птица испугала меня.
А спустя три дня проклятая птица вырвалась и запуталась в антенной сети, которую они с Ридрой натянули для ее любительских радиоперехватов: она слушала гиперстатические передачи транспортных кораблей, находящихся в рукаве Галактики. Крыло и лапа попали в ячейки сети, птица начала биться о горячую линию, так что искры были видны даже в солнечном свете.
– Нужно достать ее оттуда! – закричала Ридра. Она показывала рукой вверх, но когда она взглянула на птицу, то даже под загаром стало заметно, как она побледнела.
– Я позабочусь об этом, милая, – сказал Маркус. – Ты просто забудь о ней.
– Если она еще несколько раз удариться о линию, то погибнет.
Но он уже пошел за лестницей. А когда он вышел, то увидел, что Ридра уже вскарабкалась по проволочной сетке на дерево, закрывавшее угол дома. Через пятнадцать секунд она протягивала руку к птице. Маркус знал, что девочка чертовски боится горячей линии, но она собралась с духом и схватила птицу. Спустя минуту она была уже во дворе, прижимая к себе измятую птицу, лицо ее казалось вымазанным известью.
– Забери ее, Моки, – чуть слышно сказала Ридра дрожащими губами, пока она не заговорила.
И вот теперь, тринадцать лат спустя, кто-то другой разговаривал с ней, и она сказала, что боится. Он знал, что она иногда пугается, но знал и то, что она может храбро смотреть в лицо своим страхам.
– До свидания, – сказал Маркус. – Я рад, что ты меня разбудила. Если бы ты не пришла, я бы сошел с ума от беспокойства.
– Спасибо, Моки, – ответила Ридра. – Хотя мне все еще страшно.