…моего мучителя зовут Апостол, и у него нетривиальная мания преследования. Он донимает меня, требуя, чтобы я дал ему в морду. Он не отстает от меня ни на шаг и на каждом шагу пытается подловить меня, вывести из равновесия и принудить к рукоприкладству. Словно ему невдомек, какое душевное усилие необходимо, чтобы ударить человека в лицо. Даже распоследнего подонка, даже смертельного твоего оскорбителя. Только тем он и занят, чтобы прикинуться распоследним подонком или смертельно – по его мнению – меня оскорбить. Начал он с ерунды: подставил мне ножку. А когда я прямо спросил его, в чем дело, плюнул мне на кроссовку. У него белесые, почти прозрачные глаза, которые ровным счетом ничего и никогда не выражают. Кажется, будто он смотрит сквозь тебя. Обычный его наряд грубые клетчатые штаны, заправленные в сапоги, и тонкий свитер на голое тело. Голова круглая, как глобус, – наверное, из-за короткой, почти нулевой стрижки. Иной раз мне чудится, что мы с ним одного роду-времени. Спросить об этом в лоб не решаюсь – не принято, да и нет особенного желания вообще разговаривать с этим засранцем. Что ему от меня нужно? Может быть, пожаловаться Ратмиру, чтобы он как-нибудь развел нас?
– Послушай, мне сейчас не до тебя. Дай мне пройти…
– Не нравится? А ты пройди сквозь меня.
– Тебе охота со мной подраться? Этого все равно не будет.
– Слабак ты, а не Змиулан. Дешевка…
– Кажется, я тебя ничем не оскорбил.
– Ну и говно.
– Знаешь что?..
– Ну, ну, возникни! Мужик ты или баба с довеском?
Я осторожно переступаю через его расставленные поперек узкого коридорчика копыта и топаю по своим делам. Словно оплеванный. Апостол идет следом и вполголоса поливает меня. Как назло, в коридоре, кроме нас, никого. Этот подонок нагоняет меня и хватает за плечо:
– Ну, ты, траханый ишак!
– Оставьте меня в покое, – цежу я сквозь зубы, от ненависти переходя на "вы".
– Мне твоя интеллигентская морда надоела! Пас-с-куда, я бы таких давил, как гнид… – его плевок сползает по моей брючине.
– Оставьте меня в покое, – твержу я, как заклинание.
Я напуган и озлоблен одновременно. Господи, хоть бы кто-нибудь появился в этом проклятом коридоре! Прижав меня к стенке, Апостол негромко, не спеша, изливает на меня всю свою маниакальную ненависть. Самое нежное из произнесенных им слов – "пидор". Зажмурившись, я делаю отчаянную попытку вырваться.
– Нет, погоди, козел! – Апостол вытаскивает из заднего кармана штанов пачку фотографий и тычет мне под нос. – Погляди-ка сюда, долбаная овца. Здесь тебя все держат за говно, и там за то же держали…
У меня нет иного выбора, как присмотреться.
Ноги мои подламываются, я прилипаю к холодной стене, будто кусок теста, сейчас из меня можно лепить что угодно. На первой же фотографии я вижу Маришку. Она стоит на берегу какого-то озера, совсем голая, в обнимку с парнем в полосатых плавках, в котором я узнаю Апостола. Оба выглядят крайне удовлетворенными. Стало быть, он действительно из моего времени. Гаденыш…
Я роняю фотографии себе под ноги. Мне хочется плакать. Это больнее всех его плевков.
– Ты сейчас их поднимешь, – произносит он с наслаждением. – Ты мне каждую соринку с них слижешь поганым своим языком.
Я молчу. Кажется, по моим щекам и впрямь текут слезы. Сквозь пелену я вижу ребенка, который возникает в дальнем конце коридора и, деловито намахивая ручонками, топает к нам. На вид ему года четыре, как и моему Ваське. Нашему с Маришкой Ваське…
Мой мучитель с бешенством глядит на приближающегося ребенка.
– А ну, дергай отсюда! – рычит он.
Это на самом деле Васька. При виде меня круглая рожица в пятнах зеленки расплывается в улыбке, что делает его похожим на веселого лягушонка из мультяшек. Откуда он здесь взялся? Зачем? Ниспослан Богом ко мне на помощь?..
– Ублюдок! – хрипит Апостол, отпускает меня и отводит ногу для удара.
Я видел его на занятиях по боевым искусствам. Это зверь, убийца.
Мне нужно уберечь моего Ваську от этого палача. Поэтому я опережаю его. В конце концов, я посещал те же самые занятия… Апостол опрокидывается на устланный ворсистой дорожкой пол, кое-как, через пень-колоду сгруппировавшись. И я опять валю его прежде, чем он успевает распрямиться.
– Стоп!
Меня хватают за руку, занесенную для самого последнего удара. Это Ратмир.
– Хорошо, Славик, хорошо. Ты сделал все как надо, молодец… – он успокаивает меня, гладит по плечу, и напряжение мышц понемногу спадает, сменяясь нервической дрожью, кровавая пелена перед глазами расступается.
– Васька, – бормочу я неповинующимися губами. – Где он?..
– Его не было. И ничего не было, – Ратмир поднимает одну из фотографий – я стискиваю зубы, готовясь еще раз снести эту муку. Но там ничего нет, чистая белая бумага. – Наведенная галлюцинация. Фантоматика.
– Стало быть, Маришка и этот… мне привиделись?
– Какая Маришка? – Ратмир морщит лоб, трудно соображая. Явно прикидывается. – Жена, что ли, твоя? Ах вот, стало быть, что тебе досталось…
Апостол садится, приваливается к стенке, крутит головой. Лицо его, перечеркнутое широкой ссадиной от первого моего удара, непроницаемо, но сквозь эту маску явственно проступает глубокое удовлетворение.
– Один барьер мы ему порушили, – урчит он себе под нос. – Добрый будет бодикипер. Правильно, что меня под него подложили, иной бы не уберегся, иного бы он в говно втоптал… Но на детках он ломается. За пацаненочка глотку порвет. Здесь его слабинка, могут подловить. Запомни это, Ратмир.
– Барьер? – повторяю я. – Что еще за барьер?
– Обыкновенный, – поясняет Ратмир. – Психологический. Ты не мог ударить человека. А там, на месте, ты обязан делать это не задумываясь. Безо всяких там рефлексий. Имеет место морда – значит, нужно в нее дать. Это твоя работа, Славик. Ты превозмог самого себя – дальше будет проще…
– Барьер?! – я уже хриплю от злости. – Работа?! В жопу эту вашу работу, кудесники хреновы!
И ухожу, не оглядываясь. Подальше от них – куда глаза глядят. В парк, в кафе, в бассейн. К черту на рога. И при этом каждую секунду ощущаю их сволочную правоту: я и вправду стал другим. Не от них я сейчас ухожу – от себя…