Не помню, сколько раз я просыпался и вновь засыпал. Дважды я находил мясо, хлеб и воду на подносе у двери. Оба раза я съедал все без остатка. Камера моя была беспросветно темна и очень холодна. Я ждал. Ждал.
Наконец за мной пришли.
Дверь распахнулась и появился слабый свет. Я заморгал с непривычки и в этот момент меня позвали.
Коридор снаружи был до отказа набит вооруженными воинами, чтобы я не выкинул какого-нибудь фокуса.
Я потер рукой щетину на подбородке и пошел туда, куда меня вели.
Мы шли долго, и дойдя до зала со спиральной лестницей стали подниматься по ней. Пока мы шли, я не задал ни одного вопроса, и никто ничего не пытался мне объяснить.
Мы дошли до верха и пошли уже по самому дворцу. В теплой чистой комнате мне велели раздеться догола. Я разделся. Потом я вошел в ванную с горячей водой, от которой шел приятный пар, и подошедший слуга соскреб с меня всю грязь, побрил и постриг меня.
Когда я вытерся насухо, мне дали чистые черно-серебряные одежды.
Я оделся, и на плечи мне накинули плащ с серебряно розой на застежке.
– Теперь вы готовы, – сказал мне сержант охраны. – Подойдите сюда.
Я пошел за ним, а стража за мной.
Меня провели в самый конец дворца, где кузнец одел мне наручники и сковал цепями ноги. Цепи были тяжелые, чтобы у меня не было сил их порвать. Если бы я начал сопротивляться, меня избили бы до бесчувствия, и в результате все равно заковали. У меня не было особого желания опять быть избитым, поэтому я не сопротивлялся.
Затем несколько стражников потащили меня за цепи обратно в парадную часть дворца. Я не глядел на окружающее меня великолепие. Я был пленником, возможно, скоро я буду либо мертв, либо безумен. И сейчас я ничего не мог с этим поделать. Быстрый взгляд в окно сказал мне о том, что сейчас уже ранний вечер, и я не испытал никакой ностальгии, когда меня проводили по залам, где мы все играли детьми.
По длинному коридору мы попали в столовую дворца.
За длинными столами сидели люди, многих из которых я знал.
Самые прекрасные платья и костюмы Эмбера горели и переливались в зале, и была музыка при свете факелов, и уже налито в бокалы вино, и яства заполняли уже накрытые столы, но еще никто не приступал к пиршеству.
Я узнавал многих, например, Флору, но множество и странных, незнакомых лиц. Я увидел менестреля и лорда Рейна. Слева от меня расположился Джулиан. Я не обратил на него внимания, а уставился на леди, стройную блондинистую особу.
– Добрый вечер, – сказал я. – По-моему, нас не представили друг другу. Меня зовут Корвин.
Она поглядела на сидящего справа мужчину, как бы ища поддержки, но этот огромный рыжий мужлан с кучей прыщей на лице отвернулся и сделал вид, что увлечен беседой с женщиной справа.
Она выдавила из себя слабое подобие улыбки и ответила:
– Меня зовут Кармела. Как поживаете, принц Корвин?
– Какое приятное у вас имя, – ответил я. – А у меня все в порядке. Скажите, как так получилось, что такая хорошая, приятная девушка – и вдруг очутилась здесь?
Она быстро сделала глоток воды.
– Корвин, – сказал Джулиан громче, чем это было нужно. – Я думаю, что леди, к которой ты пристаешь, считает тебя несносным.
– Да? По-моему, она не сказала тебе ни слова за этот вечер.
И он не покраснел. Он стал белым, как мел.
– Достаточно. Я не намерен терпеть больше этого от тебя.
Тогда я потянулся и намеренно побренчал своими цепями. Кроме того эффекта, который это произвело, я узнал, сколько свободного пространства находится в моем распоряжении. Слишком мало, конечно. Эрик весьма осторожен.
– Подойди-ка поближе и прошепчи мне свои возражения на ушко, братец, сказал я.
Но он этого почему-то не сделал.
Я был последним, кого ждали за столом, поэтому я знал, что скоро время тому, что должно произойти.
И я не ошибся.
Зазвучали шесть труб и в залу вошел Эрик.
Все встали.
Кроме меня.
Стража была вынуждена стащить меня со стула с помощью цепей и с их же помощью поддерживать меня в вертикальном положении.
Эрик улыбнулся и спустился по лестнице справа от меня. Я с трудом различал его собственные цвета под горностаевой мантией, в которую он завернулся.
Он встал во главе стола, остановившись возле своего кресла. Подошел слуга, вставший позади него, и виночерпии принялись разливать вино по бокалам.
Когда все бокалы были наполнены, он поднял свой.
– Пусть вечно будете вы все обитать в Эмбере, – провозгласил он, вечном городе.
И все подняли бокалы.
Кроме меня.
– Возьми бокал, – сказал Джулиан.
– Подай его мне.
Он этого не сделал, но одарил меня долгим тяжелым взглядом. Тогда я быстро взял свой бокал в руку и поднял его.
Между нами было сотни две людей, но мой голос разнесся по всей зале, и Эрик не отрывал от меня взгляда, когда я произносил свой тост:
– За Эрика, который сидит на самом конце стола!
Никто не попытался ударить меня, в то время как Джулиан выплеснул содержимое своего бокала на пол. Остальные последовали его примеру, но мне удалось почти допить свой, прежде чем его выбили у меня из рук.
Тогда Эрик сел, дворяне последовали его примеру, а меня отпустили, и я упал на свое место.
Начали подавать блюда, а так как я был голоден, то ел больше остальных и с большим удовольствием.
Музыка не умолкала ни на секунду, и трапеза продолжалась по меньшей мере два часа. За все это время никто не сказал мне ни одного слова и сам я тоже больше ни к кому не обращался. Но мое присутствие ощущалось всеми, и наш стол поэтому был заметно тише остальных.
Каин сидел далеко от меня, по правую руку Эрика. Я решил, что Джулиан далеко не в фаворе. Ни Рэндома, ни Дейдры не было. В зале находилось много других дворян, многих из которых я узнал, и многих считал своими друзьями, но ни один из них не кивнул в ответ, случайно встретившись со мною глазами.
Я понял, что для того, чтобы Эрик стал королем Эмбера, оставалась простая маленькая формальность.
Вскоре так и случилось.
После обеда речей не было. Просто Эрик встал из-за стола.
Во внезапно наступившей тишине торжественно зазвучали трубы.
Затем составилась процессия, ведущая к тронной комнате Эмбера.
Я знал, что за эти последует.
Эрик встал перед троном, и все склонили головы.
Кроме меня, но об этом не стоит и говорить, потому что меня все равно пригнули так, что и встал на колени.
Сегодняшний день был днем его коронации.
Наступила тишина. Затем Каин внес подушку, на которой покоилась корона. Корона Эмбера. Он преклонил колена и застыл в этом положении, протягивая ее.
Затем рывком цепей меня подняли на ноги и протащили вперед. Я понял, что должно произойти. До меня это дошло во мгновение ока, и я стал бороться. Но силой и ударами меня вновь поставили на колени у самых ступенек трона.
Зазвучала мягкая музыка – это были "Зеленые рукава" – и за моей спиной Джулиан провозгласил:
– Смотрите на коронование нового короля Эмбера!
Затем он прошептал мне:
– Возьми корону и протяни ее Эрику. Он коронует сам себя.
Я взглянул на корону Эмбера, сверкающую на алой подушке в руках Каина.
Серебряная, с семью высокими пиками, на каждом сверкал драгоценный камень. Она была украшена изумрудами, и по бокам у висков были вделаны большие рубины.
Я не шевелился, вспоминая те времена, когда видел под этой короной лицо нашего отца.
– Нет, – просто ответил я, и получил удар по лицу.
– Возьми ее и протяни Эрику, – повторил он.
Я попытался ударить его, но цепи были натянуты надежно. Мне снова дали пощечину.
– Ну хорошо, – сказал я в конце концов и нехотя потянулся к короне.
Несколько секунд я держал ее в руках, затем быстро одел себе на голову и провозгласил:
– Я короную себя, Корвина, в короли Эмбера!!!
Корону немедленно отобрали и положили на подушку. Меня несколько раз сильно ударили по спине. По залу прокатился шепоток.
– А теперь возьми ее и попробуй еще раз, – прошипел Джулиан. Протяни ее Эрику. Последовал еще один удар.
– Хорошо, – ответил я, чувствуя, что по спине моей течет что-то мокрое и липкое.
На этот раз я швырнул корону изо всех сил, надеясь выбить Эрику глаз.
Он поймал ее правой рукой и улыбнулся мне, как будто заставил меня сделать то, что хотел.
– Спасибо, – сказал он. – А теперь слушайте меня, все присутствующие, и те, кто слышит меня в Отражениях. В этот день я принимаю корону и трон. Я беру в руку свою скипетр королевства Эмбера. Я честно завоевал этот трон, и я беру его, и сажусь на него по праву моей крови.
– Лжец! – выкрикнул я, и тут же чья-то рука зажала мне рот.
– Я короную себя, Эрика Первого, королем Эмбера.
– Долго живи, король! – прокричали дворяне три раза.
Затем он наклонился и прошептал мне на ухо:
– Твои глаза видели самое прекрасное зрелище за всю твою жизнь… Стража! Уберите Корвина и пусть ему выжгут глаза! Пусть он запомнит все великолепие этого дня, последнее, что он видел в жизни! Затем киньте его в самую глубокую темницу, самое далекое подземелье Эмбера, и пусть имя его будет забыто!
Я плюнул в него и меня избили.
Я отчаянно сопротивлялся при каждом шаге, пока меня волокли из зала. Никто не смотрел на меня, и последнее, что я помню, это фигура Эрика, сидящего на троне, улыбающегося и раздающего милости окружавшим его дворянам.
То, что он приказал, было со мною сделано. Бог милостив – я потерял сознание прежде, чем они успели кончить.
Не имею ни малейшего представления, сколько времени прошло с тех пор, как я очнулся в абсолютной темноте от непереносимой боли в голове. Возможно, именно тогда я произнес свое проклятие, а может быть, это случилось в тот миг, когда на мои глаза опускалось раскаленное железо. Не помню. Но я знал, что никогда Эрик не будет спокойно восседать на своем троне, потому что проклятие принца Эмбера, произнесенное в ярости, всегда сбывается.
Я уткнулся лицом в солому в полной темноте своего подземелья, и слез не было. Это и было самое страшное. Спустя долгое время, – только я и ты, Боже, знаем, сколько времени прошло – ко мне вновь пришел сон.
Сон ушел, и вновь пришла боль. Я поднялся на ноги. Шагами я попытался измерить свою тюрьму. На полу была дыра для уборной, в углу валялся соломенный матрас. Под дверью проделана небольшая щель, а за щелью поднос, на котором лежал затхлый кусок хлеба и бутылка воды. Я поел и попил, но это не прибавило мне сил.
У меня так сильно болела голова, и в душе моей не было покоя.
Я не спал столько, сколько мог выдержать, но никто не пришел навестить меня. Я просыпался, шел на противоположный конец камеры, находил наощупь поднос с пищей и ел, то есть если находил его. Я старался все время спать.
После того, как я проснулся в восьмой раз, боль ушла из моих глазниц. Я ненавидел моего брата, который был королем в Эмбере. Лучше бы он убил меня.
Я много думал о том, как реагировали остальные на такую кару, но ничего не приходило в истерзанный болью мозг.
Когда же мрак придет и в сам Эмбер, я знал, что Эрик горько пожалеет о том, что со мной сделал. Это я твердо знал, и только это утешало меня.
Так начались дни тьмы, и я не мог измерить их течение. Даже если бы у меня были глаза, я не смог бы отличить день от ночи в этом мрачном подземелье.
Время шло своим путем, ему не было до меня дела. Иногда меня бил озноб, когда я задумывался об этом, и я весь дрожал в холодном поту. Провел ли я здесь несколько месяцев? Или часов? А может быть, лет? Или недель?
Я позабыл все, что касалось времени. Я спал, бродил (я уже точно знал, куда надо поставить ногу и где повернуть) и думал обо всем, что сделал и чего не успел в своей жизни. Иногда я сидел, скрестив ноги, дыша ровно и глубоко, опустошая свой мозг, находясь в прострации так долго, как только мог. это помогало – ни о чем не думать, и думать ни о чем.
Эрик был умен. Хотя сила жила во мне, сейчас она была бесполезна. Слепец не может управлять Отражениями.
Борода выросла до груди и волосы щекотали спину. Сначала я все время был голоден, но затем аппетит пропал. Иногда, когда я вставал слишком резко, кружилась голова. Я все еще мог видеть, но только в кошмарных снах, и мне становилось еще горше, когда я просыпался.
Позже, однако, я стал почти забывать события, приведшие меня к слепоте. Я смотрел на них со стороны, как будто это было не со мной, а с посторонним человеком.
Я очень много потерял в весе. Я старался представить сам себя, изможденного и худого. Я не мог даже плакать, хотя несколько раз чувствовал, что мне очень хочется это сделать. Что-то не в порядке даже со слезными протоками. Страшно, что человека можно довести до такого состояния.
Однажды в дверь тихо-тихо поскреблись. Я не обратил на это внимания.
Снова раздался тот же звук, и вновь я не отреагировал.
Затем я услышал свое имя, произнесенное слабым вопросительным шепотом.
Я пересек камеру:
– Да?
– Это я, Рейн. Как вы тут?
Я расхохотался:
– Прекрасно! Ох, лучше не придумаешь! Бифштексы с шампанским каждую ночь и куча девочек! Боже! Ну и вопросы ты задаешь!
– Простите, – сказал он, что я ничего не могу сделать для вас.
Я услышал боль в его голосе.
– Знаю, – ответил я.
– Если б мог, я сделал все.
– И это знаю.
– Я тут кое-что принес. Возьмите.
Маленькое окошко у пола скрипнуло, открываясь.
– Что здесь? – спросил я.
– Чистая одежда. И три буханки свежего хлеба, головка сыра, немного говядины, две бутылки вина, блок сигарет и много спичек.
Голос мой сел от волнения, в горле пере сохло.
– Спасибо, Рейн. Ты хороший. Как тебе удалось все это?
– Я знаю стражника, который стоит на часах в эту смену. Он будет молчать, слишком многим он мне обязан.
– Смотри, как бы ему не пришло в голову заплатить все долги сразу одним доносом, – предостерег его я, – Так что, хоть я и очень тебе благодарен, лучше больше так не рискуй. Можно не говорить, что все, что может тебя выдать, я уничтожу.
– Как бы я хотел, чтобы все случилось наоборот, о мой принц!
– Присоединяюсь к этому мнению. Спасибо, что подумал обо мне, когда это запрещено делать.
– Ну, это как раз было легко, – ответил он.
– Что нового в Эмбере?
– Правит Эрик. Вот и все.
– Где Джулиан?
– Отослан обратно в Арденский лес со своими воинами.
– Почему?
– Что-то странное проникает к нам из Отражений, все последнее время.
– Ах вот как? Понятно. А что Каин?
– Он все еще в Эмбере, ублажает себя, как может. В основном пьет и развлекается с бабами.
– А Жерар?
– Он адмирал всего флота.
Я вздохнул с облегчением. Признаться, я переживал, что его уход в южные воды во время битвы навлечет на него немилость Эрика.
– А что стало с Рэндомом?
– Он пленник, но в своих собственных покоях.
– Что? Его взяли в плен?!
– Да. Из центра Лабиринта в Рембе он появился прямо здесь, с арбалетом. Он успел ранить Эрика прежде, чем его схватили.
– Вот как? Почему же его не убили?
– Ходят слухи, что он женат на дворянке из Рембы. А Эрик на этом этапе не желает даже косвенных осложнений с Рембой. У Мойры большое королевство, и поговаривают даже, что Эрик намеревается сделать ей предложение и попросить ее стать его королевой. Слухи, конечно, но весьма любопытные.
– Да.
– Вы ведь ей очень нравились, это правда?
– В какой-то степени. А ты откуда знаешь?
– Я присутствовал, когда читали приговор Рэндому. Леди Виала, которая заявила, что она его жена, попросила разрешения присоединиться к нему в тюрьме. Эрик все еще не уверен, что на это ответить.
Я подумал о слепой девушке, которую никогда не встречал и уже не встречу, и удивился путям провидения.
– Как давно это случилось?
– М-м-м. Тридцать четыре дня тому назад. Именно тогда появился Рэндом. Неделей позже Виала подала свое прошение.
– Она, должно быть, странная женщина, если действительно любит Рэндома.
– Я тоже так считаю, – ответил он. – Никогда даже представить не мог более неподходящей пары.
– Если увидишь его снова, передай ему мой привет и мои сожаления.
– Хорошо.
– А как поживают мои сестры?
– Дейдра и Льювилла остались в Рембе. Леди Флоримель наслаждается милостями Эрика и одна из первых дам нашего двора. Я не знаю, где сейчас Фиона.
– А что-нибудь было слышно о Блейзе? Хотя я и уверен, что он погиб.
– Наверное погиб. – ответил Рейн. – Хотя тело его так и не было обнаружено.
– А Бенедикт?
– О нем так ничего и не было слышно.
– Бранд?
– Тоже ничего.
– Ну, значит, будем считать, что я пока спросил о всех своих родственниках. А ты написал какие-нибудь новые баллады?
– Нет, – ответил он, – Я еще работаю над "Осадой Эмбера", но в любом случае это будет подпольная литература, даже если мне удастся ее завершить.
Я протянул руку через крохотное окошечко внизу двери.
– Я хочу пожать твою руку – и его теплая ладонь коснулась моей.
– Спасибо тебе за все, что ты сделал. Но больше не надо. Глупо рисковать гневом Эрика.
Он сжал мою руку, что-то пробормотал и ушел. Я нашел пакет с пищей и набил живот мясом – самой сытной едой, которая там была. Мясо я заедал огромным количеством хлеба, и только тут понял, что почти забыл какой вкусной может быть пища. Затем меня стало клонить в сон, и совершенно незачем было этому противиться. Не думаю, что спал очень долго. Пробуждение я отметил бутылкой вина.
В моем состоянии немного надо, чтобы захмелеть. Я закурил сигарету, уселся на матрас, облокотился спиной о стену и расслабился.
Я помнил Рейна еще мальчиком. К тому времени я уже повзрослел, а он был кандидатом на место придворного шута. Тощий умный паренек. Люди издевались над ним слишком много. Включая и меня. Но я писал музыку, сочинял баллады, а он достал себе где-то лютню и научился на ней играть. Скоро мы уже пели на два голоса, и спустя немного времени я полюбил его, и мы стали работать вместе создавая произведения искусства. Он был очень неуклюж, почти бездарен, но в глубине души я чувствовал раскаяние за то, как обращался с ним раньше, поэтому я фальшиво хвалил его, когда только мог, да к тому же научил недурно владеть мечом. Я никогда не жалел об этом, да и он, по-моему, тоже. Скоро он стал придворным менестрелем Эмбера.
Все это время я называл его своим пажом и, когда начались войны против темных сил из Отражения Вейрмонкен, я сделал его своим сквайром, и мы ходили в бой вместе. Я посвятил его в рыцари на поле сражения при Джонс Фолз, и он заслужил это посвящение. После этого он продолжал писать и сочинять музыку, пока не превзошел даже меня. Цвет его одежд был малиновый, а слова – золотыми. Я любил его, как любил только двух-трех друзей в Эмбере. Правда, я никогда не думал, что он пойдет на такой риск, чтобы принести мне хорошую пищу. Не думаю, что это вообще кто-нибудь сделал бы. Я выпил еще несколько глотков вина и закурил вторую сигарету в его честь, чтобы отпраздновать это событие. Он был хорошим человеком. Долго ли он продержится при этом дворе?
Окурки – и через некоторое время опустевшую бутылку – я выкинул в дыру для уборной. Я не хотел, чтобы кто-нибудь случайно увидел, как я тут "развлекаюсь-, если вдруг неожиданно нагрянет обыск. Я съел все, что он принес, и почувствовал себя сытым и умиротворенным впервые за все время заточения. Я оставил последнюю бутылку вина про запас, на тот случай, когда мне захочется хоть на время забыться.
После этого время продолжало тянуться так же, как и раньше, и я опять втянулся в круг ставших уже привычными мыслей и действий.
Я надеялся, что Эрик просто не может измерить тех сил, которыми мы обладали. Он царствовал в Эмбере, это верно, но он не знал всего. Пока не знал. Не так, как знал все Отец. У меня был один шанс на миллион, который мог сработать в мою пользу. Такой ничтожный, и все же существующий, он позволил мне не сойти с ума тогда, когда я весь был одно сплошное отчаяние.
Хотя, может быть, я и сошел ненадолго с ума, не знаю. Многие те дни сейчас, когда я стою у самого Хаоса, для меня как пустые прочерки. Бог знает, что со мной происходило в те дни, а мне даже не хочется об этом думать.
Бедные доктора, не родился еще тот из вас, кто мог бы лечить нашу семью.
Я лежал в своей камере и ходил по ней в одурманивающей темноте. Я стал очень чуток к звукам. Я слышал шуршание крысиных лапок по соломе, отдаленные стоны других узников, эхо шагов стражника, приносящего пищу. По таким звукам я научился с точностью определять расстояние и направление.
Думаю, я стал более восприимчив и чуток к запахам, но на этом я старался не сосредотачиваться. Кроме естественного тошнотворного и тлетворного запахов камеры здесь слышался еще и запах гниющей плоти, я мог бы в этом поклясться. Одно время я задумывался над этим. Если бы я умер, интересно, сколько времени прошло бы до тех пор, как мою смерть заметили? Сколько кусков хлеба и бутылок с водой уберут обратно, не обратив на это внимания, пока стражнику не придет в голову проверить, жив ли еще его узник?
Ответ на этот вопрос был для меня очень важен.
Запах смерти и разложения держался в камере очень долгое время. Я вновь пытался думать о времени, когда решил, что пахло так не меньше недели.
Хоть я и сдерживался изо всех сил, сопротивлялся искушению, как только мог, в конце-концов у меня осталась всего одна пачка сигарет.
Я вскрыл ее и закурил. У меня был блок "Салем", и я выкурил одиннадцать пачек. Это двести двадцать сигарет. Когда-то я засекал время, которое уходит на одну сигарету, и у меня получалось семь минут. Значит, в общей сложности получалось тысяча пятьсот сорок минут чистого курения или двадцать пять часов сорок минут. Я был уверен, что перерыв между сигаретами составлял по меньшей мере час, скорее даже полтора. Скажем, полтора. Теперь прикинем: на сон у меня уходило шесть-восемь часов в день. Значит, от шестнадцати до восемнадцати часов я бодрствовал. Значит, за день я выкурил около дюжины сигарет. А значит, со времени прихода Рейна прошло примерно три недели. Он сказал, что со дня коронации прошло четыре месяца и десять дней, следовательно, сейчас уже будет пять месяцев.
Я берег свою последнюю пачку, как мать свое дитя, наслаждаюсь каждой сигаретой, как любовью к женщине. Когда сигареты кончились, у меня даже наступила депрессия.
Затем опять прошло очень много времени.
Я все время думал об Эрике. Как обстояли у него дела теперь, когда он стал королем? Какие проблемы сейчас перед ним стояли? Чего он хотел? Почему он ни разу не спустился вниз, чтобы помучить меня? Может ли случиться такое, что меня действительно забудут в Эмбере, хоть и по королевскому повелению? Никогда, решил я.
А как другие мои братья? Почему ни один из них не установил со мной связь? Ведь так легко было вытащить мою карту и прервать приговор Эрика.
Однако, никто этого не сделал.
Я долго думал о Мойре, последней женщине, которую я любил. Что она делала? Думала ли обо мне? Наверное, нет. Может, она была сейчас любовницей Эрика или его королевой? Говорила ли она с ним когда-нибудь обо мне? Тоже, наверное, нет.
А как сестры? Забудь их. Все они ведьмы.
Я уже был слепым раньше, и случилось это от вспышки пороха в восемнадцатом веке на Отражении Земли. Но это продолжалось всего лишь месяц, а потом зрение вернулось ко мне. Эрик же, отдавая приказ, имел в виду постоянную слепоту. Я все еще потел и дрожал, и иногда просыпался с криком, когда мне вновь и вновь являлся призрак раскаленного железа, опускающегося ко мне, висящего перед глазами, дотрагивающегося до них!..
Я застонал и продолжал мерить камеру шагами.
Я абсолютно ничего не мог предпринять. И эта безысходность – самое ужасное из всего, что со мной произошло. Я был так же беспомощен, как зародыш в чреве матери. Родиться вновь с прежним зрением и возможностью удовлетворить свою ярость – за это я продал бы душу. Даже если бы зрение вернулось ко мне на час, но чтоб у меня в руке вновь был меч для решительной дуэли с моим братом.
Я улегся на матрас и заснул. Когда я проснулся, у двери стояла пища и я поел, потом вновь начал мерить камеру шагами. Ногти на руках и ногах отросли до безобразия. Борода опустилась ниже пояса, а волосы все время падали на глаза. Я был сам себе противен, настолько грязным и вонючим я себя чувствовал. Тело непрестанно чесалось. Я даже подозревал, что у меня завелись вши. Б-р-р-р!
То, что принца Эмбера возможно довести до такого состояния вызывало в моей душе целую бурю гнева. Я привык думать о нас, как о несокрушимых и вечных созданиях, чистых, холодных, хладнокровных, твердых, как отшлифованный бриллиант – такими, как наши изображения на картах. Как выяснилось, это было не совсем так.
По крайней мере, мы были такими же, как и остальные люди, разве что с большим запасом прочности.
Я играл сам с собой в уме, я рассказывал сам себе всевозможные истории, я вспоминал самые приятные минуты моей жизни – а их было немало. Я вспоминал волю: ветер, дождь, снег, летнюю жару и прохладные весенние ветерки. На Отражении Земли у меня был свой небольшой аэроплан, и я наслаждался чувством полета. Я вспоминал сверкающую панораму цветов и расстояния, кажущиеся сверху миниатюрными, города, широкий голубой разлет неба, стада облаков (где-то они сейчас?) и чистое пространство океана под крылом. Я вспоминал женщин, которых любил, вечеринки, военные учения и битвы. И когда все воспоминания подобного рода кончались и мне не о чем было больше думать, только тогда я начинал вновь думать об Эмбере.
Однажды, когда я думал о нем, мои слезные протоки неожиданно вновь начали функционировать, и я заплакал!
После непередаваемого количества ушедшего времени, заполненного провалами, темнотой и сном, я услышал как в замке поворачивается ключ.
Прошло так много времени после визита Рейна, что я уже забыл и вкус сигарет, и запах вина. Я не мог точно сказать, сколько времени прошло, но чувствовал, что очень много.
В коридоре было двое людей. Я определил это по звуку шагов еще до того, как услышал их голоса.
Один голос я узнал.
Дверь распахнулась и Джулиан произнес мое имя.
Я не ответил ему сразу и он повторил:
– Корвин! Поди сюда!
Так как особого выбора у меня не было, я выпрямился и подошел к нему. Остановился совсем рядом.
– Чего ты хочешь? – спросил я.
– Пойдем со мной.
И он взял меня за руку.
Мы пошли по коридору и он шел молча, и будь я проклят, если бы заговорил первым или задал ему какой-нибудь вопрос.
Судя по эху наших шагов, мы вошли в большой зал. Вскоре после этого он повел меня вверх по лестнице. Все выше и выше, пока мы не оказались в самом дворце.
Меня усадили на стул. парикмахер залязгал ножницами, подрезая бороду и волосы. Я не узнал его голоса, когда он спросил, предпочитаю ли я просто подстричь бороду или побриться.
– Брей, – ответил я, и маникюрша принялась работать над всеми двадцатью моими ногтями.
Затем меня вымыли, и после ванной помогли облачиться в свежие одежды. Они свободно висели на мне. Я ведь здорово похудел, но совершенно забыл об этом.
В другом, так же темном для меня помещении, звучала музыка, вкусно пахло, слышались радостные голоса и веселый смех. Я узнал столовую замка.
Голоса стали звучать как будто тише, когда Джулиан привел и усадил меня.
Я сидел, когда прозвучали фанфары, и меня силой заставили подняться. Я услышал, как был провозглашен тост:
– За Эрика Первого, короля Эмбера! Долго живи, король!
Я не стал за это пить, но этого, казалось, никто не заметил.
Тост произнес голов Каина откуда-то из глубины стола.
Я ел столько, сколько мог вместить мой желудок, и еще больше, потому что это была лучшая трапеза, которую мне предложили с того проклятого дня коронации. Из застольных бесед я понял, что сегодня как раз исполнялась годовщина того дня, а это означало, что я провел в подземелье целый год.
Никто не заговаривал со мной, и я ни к кому не обращался. Я присутствовал всего лишь как дух. Чтобы унизить меня, чтобы показать пример моим братьям, что происходит с ослушниками, вот для чего, несомненно, я был приведен сюда. И каждому было велено забыть меня.
Пиршество затянулось далеко за полночь. Кто-то все время подливал мне вина, что по крайней мере утешало, и я сидел, чуть развалясь и слушал музыку, под которую танцевали.
К этому времени столы убрали и меня усадили в уголок.
Я напился, как сапожник, и наутро меня полу-тащили, полу-несли обратно до камеры, когда уже все закончилось и помещение начали убирать. Единственное, о чем я жалел, что напился все же не до такой степени, чтобы облевать пол или чей-нибудь нарядный костюм.
Этим и был ознаменован конец моего первого года тьмы.