Я не наскучу вам ненужными повторами. Второй год моего заточения был таким же, как и первый, и с тем же финалом. В этот второй год Рейн приходил ко мне дважды, принося по полной корзине вкусной еды и целые ворохи новостей. Оба раза я запрещал ему приходить снова… В третий год он спускался ко мне шесть раз, через каждый месяц, и каждый раз я говорил ему, чтобы он больше этого не делал, съедал все, что он приносил и выслушивал новости.
Что-то плохое происходило в Эмбере. Странные ЧУДИЩА шли из Отражений, устраивали над всеми насилие, пытались проникнуть дальше. Их, конечно, уничтожали. Эрик все еще пытался понять, почему все так могло произойти. Я не упомянул своего проклятия, хотя значительно позже убедился, что был прав в своем предположении.
Рэндом, как и я, все еще был пленником. Его жена все же присоединилась к нему. Положение остальных моих братьев и сестер оставалось неизменным. С этим подошел я к третьей годовщине коронации. Было и кое-что еще, что заставило меня вновь начать жить.
Это!!! Однажды ЭТО произошло, и такие чувства вспыхнули у меня в груди, что я немедленно открыл бутылочку вина, принесенную мне Рейном и распечатал последнюю пачку сигарет, которые хранил про запас.
Я курил сигареты, прихлебывал вино и наслаждался чувством, что все-таки я победил Эрика. Если бы он обнаружил, что произошло, я уверен, это было бы для меня смертельно.
Но я знал, что он ничего даже не подозревает.
Поэтому я радовался, курил, пил и веселился, смакуя перспективы в свете того, что произошло.
Да, именно в СВЕТЕ.
Справа от себя я обнаружил какие-то полосы света.
Попробуйте вспомнить: я проснулся в госпитальной постели и узнал, что оправился слишком быстро. Ясно?
Я вылечиваюсь быстрее, чем другие. Все принцы и принцессы Эмбера имеют это свойство в большей или меньшей степени.
Я пережил чуму, я выжил в походе на Москву…
Я восстанавливаюсь быстрее и лучше, чем кто бы то ни было из тех, кого я знаю.
Наполеон когда-то обратил на это внимание. Так же, как и генерал Жак Артур. С нервными тканями это произошло немного позже, вот и все.
Зрение возвращалось ко мне – вот что это значило – это чудесное пятно света справа от меня!
Я вырастил себе новые глаза – сказал мне мои пальцы. У меня это заняло больше трех лет, но я это сделал. Это был тот самый один шанс на миллион, о котором я упоминал раньше, та самая способность, которой хорошо не владел даже Эрик, потому что силы разных членов семьи проявлялись разными путями. Я был полностью парализован в результате перелома позвоночника во время франко-прусских войн. Через два года все прошло. У меня была надежда – дикая, я это признаю – что у меня получится то, что получилось, что мне удастся вырастить новые глаза, несмотря на то, что глазницы были выжжены. И я оказался прав. Зрение медленно возвращалось ко мне, глаза оставались нетронутыми.
Сколько же времени осталось до следующей годовщины коронации Эрика? Я перестал мерить камеру шагами. Сердце забилось сильнее. Как только кто-нибудь заметит, что у меня есть глаза, я тут же лишусь их вновь.
Следовательно, мне надо убежать из тюрьмы, пока не минет четвертая годовщина.
Но как?
До сих пор я не придавал большого значения побегу, и не думал о нем, потому что если бы я и нашел способ выбраться из камеры, мне никогда не удалось бы уйти из Эмбера и даже из дворца – без глаз и без помощи, которой мне не от кого было ожидать.
Теперь же…
Дверь в мою камеру была тяжелой, большой, обитой медью, с крохотным зарешеченным квадратом примерно в пятифутовой высоте, для того чтобы смотреть, жив я или еще умер, если, конечно, кому-нибудь было до этого дело. Если бы мне даже удалось высадить эту решетку, сразу было видно, что я не мог высунуть руку настолько, чтобы добраться до замка. В нижнем же конце двери были маленькие воротца, через которые подавалась пища. Больше в этой двери ничего не было. Петли были либо снаружи, либо между дверью и косяком, в этом я не был уверен. В любом случае, я не мог до них добраться. Ни окон, ни других дверей не было.
Я был все равно еще, как слепой, потому что слабый свет проникал ко мне только через это зарешеченное оконце. К тому же я знал, что зрение еще не вернулось ко мне полностью. До этого было еще далеко. Да и с полным зрением в моей камере было непроницаемо темно. Я знал это, так как хорошо знал темницы Эмбера.
Я закурил сигарету и вновь стал ходить по камере, думая о тех вещах, которые имелись в моем распоряжении с точки зрения приспособления их для побега. У меня была одежда, матрас и сколько угодно мокрой, затхлой соломы. У меня также были спички, но я быстро отверг мысль о том, чтобы поджечь солому и устроить пожар. Я сомневался, и не без оснований, что если я это сделаю, кто-нибудь придет спасать меня. Скорее всего, стражник подойдет к двери и посмеется, если вообще соизволит подойти. У меня была ложка, которую я стащил на предыдущем банкете. Я хотел сначала стянуть нож, но Джулиан поймал маня на месте преступления и выхватил его из моих рук. Он, однако, не знал, что это была уже вторая попытка. В ботинке у меня уже была запихнута ложка.
Только на что она могла мне пригодиться?
Я слышал рассказы об узниках, которые прокапывали себе подземные ходы из камер самыми нелепыми предметами, как то: поясная пряжка (которой я не имел), вязальный крючок и тому подобное. Но у меня не было времени на подвиги графа Монте-Кристо. Я должен был убежать в течение нескольких месяцев, иначе мои новые глаза будут бесполезны.
Дверь, в основном, была сделана из дерева. Дуб. Она была обтянута четырьмя металлическими полосами. Одна полоса шла по самому верху, другая – по низу, над воротцами, в которые просовывали пищу, а две остальные шли перпендикулярно сверху вниз, проходя по обе стороны зарешеченного оконца в квадратный фут размером. Дверь открывалась наружу и замок был слева от меня. Память услужливо подсказала мне, что толщина ее два дюйма, и я помнил, в каком примерно месте находился замок, что и проверил опытным путем, налегая на дверь и чувствуя ее напряжение в нужном месте. Я знал, что дверь была также задвинута на крепкие засовы снаружи, но об этом можно было подумать и позже. Может быть, мне удастся выдвинуть засов, просунув ручку ложки между краем двери и косяком.
Я придвинул свой матрас, встал на колени и ручкой ложки очертил квадрат в том месте, где находился замок. Я работал до тех пор, пока рука не стала отваливаться от усталости наверное, несколько часов. Затем я потрогал пальцами поверхность дерева. Немного, но ведь это только начало. Я взял ложку в левую руку и продолжал работать, пока и она не онемела.
Я жил надеждой, что скоро появится Рейн. Я был уверен, что мне удастся уговорить его отдать мне кинжал, если я буду достаточно настойчив. Однако он все не шел, и я продолжал потихоньку снимать стружку с дерева.
Я работал день за днем, не покладая рук, пока не вгрызся в дерево примерно на полдюйма. При каждом приближении стражника я убирал матрац в дальний угол и ложился на него спиной к двери.
Когда он уходил, я возобновлял работу.
Затем мне пришлось прервать приготовления, как ни мучительно было промедление. Хотя я и заворачивал руки в разорванную ткань одежды, они все равно покрылись водяными пузырями, которые все время лопались, и в конце-концов я стер их до крови. Пришлось сделать перерыв, пока раны не зажили. Я решил посвятить время вынужденного отдыха составлению планов на будущее после того, как мне удастся бежать.
Когда я прорублю дверь, подниму засов. Шум от его падения, конечно, привлечет стражника. Но к этому времени меня уже не будет в камере. Пара хороших ударов, и тот квадрат, который я выпиливал, упадет наружу вместе с замком. Тогда дверь откроется, и я буду лицом к лицу с вооруженным стражником. Мне придется убить его.
Может, он будет слишком самонадеян, зная, что я слеп. С другой стороны, он будет немного бояться, вспоминая ту битву, когда я вошел в Эмбер. В любом случае он умрет и тогда я буду вооружен. Я схватил себя левой рукой за правый бицепс и напряг мускулы. Боже! Я весь высох! Как бы там ни было, во мне текла кровь принцев Эмбера и я чувствовал, что даже в этом состоянии смогу убить любого обыкновенного человека. Может быть, я и тешил самого себя, но мне придется испытать это на деле.
Затем, если мне это удастся, то ничто не остановит меня, с мечом в руке я доберусь до Лабиринта. Я пройду Лабиринт, а добравшись до центра, перемещусь в любое Отражение, которое сочту нужным. Там я залечу раны и соберусь с силами, и на следующий раз не поступлю так опрометчиво и не буду торопиться. Если даже это займет у меня сто лет, я все подготовлю как следует, на сто процентов, прежде чем напасть на Эмбер снова. Ведь в конце-концов, формально я был здесь королем. Разве я не короновал сам себя в присутствии всех придворных прежде, чем это успел сделать Эрик? Этой линии я и буду держаться, идя на войну за трон.
Если бы только можно было уйти в Отражение прямо из Эмбера! Тогда не было бы нужды возиться с Лабиринтом. Но мой Эмбер – центр всего, и из него не так то просто уйти.
Примерно через месяц руки полностью зажили и от грубой работы на них стали образовываться жестокие мозоли. Работая, я услышал шаги стражника и быстро унес свой матрас, свернувшись на нем в дальнем углу камеры. Раздался слабый скрип, пищу подсунули под дверь, и звук шагов затих в отдалении.
Я вернулся к двери. Я знал, что будет на этом подносе, не глядя: ломоть заплесневелого хлеба, кружка воды и кусок сыра, если мне повезет. Я устроил матрас поудобнее, стал на колени и ощупал сделанное отверстие. Уже больше половины!
Затем я услышал смешок.
Он раздался откуда-то позади меня.
Я повернулся, и не было нужды в зрении, чтобы понять, что в камере есть еще кто-то. Слева у стены стоял человек и ухмылялся.
– Кто здесь? – спросил я, и голос мой прозвучал странно и хрипло.
Потому что это – первые слова, которые я произнес за долгое-долгое время.
– Беглец, – говорил он, – Хочет удрать.
И опять послышался смешок.
– Как вы сюда попали?
– Прошел.
– Но откуда? КАК?
Я зажег спичку и зажмурился от непереносимой рези в глазах. Но я не погасил огонь.
Это был человек небольшого роста. Очень небольшого. Можно сказать, карлик. Меньше пяти футов роста и с горбом. Борода и волосы у него были такие же длинные, как и у меня.
Единственной чертой, различимой через всю эту массу волос, закрывавших почти все лицо, был большой крючковатый нос, да еще почти черные глаза, сейчас странно блестевшие при свете спички. В общем…
– Дворкин! – воскликнул я.
Он снова ухмыльнулся.
– Это мое имя. А как твое?
– Неужели вы не узнаете меня, Дворкин?
Я зажег еще одну спичку и поднес ее к своему лицу.
– Посмотрите повнимательней. Забудьте о бороде и волосах. Прибавьте сотню фунтов веса. Вы ведь нарисовали меня со всевозможными деталями на нескольких колодах карт.
– Корвин, – сказал он после недолгого раздумья. – Я тебя помню. Да, помню.
– Я думал, что вас давно нет в живых.
– А я жив. Вот видишь?
И с этими словами он сделал передо мной пируэт.
– А как твой папаша? Давно ты его видел? Это он засадил тебя сюда?
– Оберона больше нет, – ответил я, пропустив его непочтительность мимо ушей. – В Эмбере правит мой брат Эрик, и я – его узник.
– Тогда я главнее тебя, – похвастался он, – потому что я – узник самого Оберона.
– Вот как? Никто из нас не знал, что Отец заточил вас в темницу.
Я услышал его всхлипывания.
– Да, – ответил он спустя некоторое время, – он мне не доверял.
– Почему?
– Я рассказал ему, что придумал способ уничтожить Эмбер. Я описал ему этот мой способ, и он велел запереть меня.
– Это было не очень хорошо с его стороны, – заметил я.
– Знаю, – согласился он, – но он предоставил мне прекрасные комнаты и кучу всякого материала для работы. Только через некоторое время он перестал приходить навещать меня. Обычно он приводил с собой людей, которые показывали мне чернильные кляксы и заставляли рассказывать о них всякие истории. Это было просто здорово, Но однажды я рассказал историю, которая мне не понравилась, и гость превратился в лягушку. Король был очень сердит, когда я отказался превратить его обратно, но прошло так много времени с тех пор, как я хоть с кем-нибудь разговаривал, что я даже согласился бы сейчас снова превратить его обратно в человека, если, конечно, король этого еще хочет. Однажды…
– Как вы попали сюда, в мою камеру? – перебил я его.
– Но ведь я уже сказал тебе. Просто пришел.
– Сквозь стену???
– Ну конечно нет. Сквозь Отражение стены.
– Никто не может ходить по Отражениям в Эмбере. В Эмбере нет Отражений.
– Видишь ли… я сжульничал, – признался он.
– Как?
– Я нарисовал новую Карту и прошел сквозь нее, чтобы посмотреть, что новенького с этой стороны стены. Ох, ты!.. Я только что вспомнил, что не смогу попасть без нее обратно. Придется нарисовать другую. У тебя есть что-нибудь перекусить? И чем можно рисовать? И на чем рисуют?
– Возьмите кусок хлеба, – сказал я ему, протягивая свой скудный обед, – и кусок сыра за компанию.
– Спасибо тебе, добрый Корвин.
И он накинулся на хлеб и сыр, как будто не ел целую вечность, а потом выпил всю мою воду без остатка.
– А теперь, если ты дашь мне перо и кусок пергамента, я вернусь к себе. Я хочу успеть дочитать одну книгу. Приятно было поговорить с тобой. Жаль, что так вышло с Эриком. Может быть, я еще наведаюсь к тебе, и мы поболтаем. Если ты увидишь своего отца, пожалуйста, передай ему, чтобы он не сердился на меня за то, что я превратил его человека в…
– У меня нет ни пера, ни пергамента, прервал я его излияния.
– Боже, – воскликнул он. – Ну это уж совсем нецивилизованно.
– Знаю. Но, с другой стороны, Эрика и нельзя назвать цивилизованным человеком.
– Ну хорошо, а что у тебя есть? Моя комната нравится мне как-то больше, чем это место. По крайней мере, там светлее.
– Вы побеседовали со мной, – сказал я, – а сейчас я хочу просить вас об услуге. Если вы выполните мою просьбу, я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы примирить вас с отцом.
– А чего тебе надо?
– Долгое время наслаждался я вашим искусством, ответил я. – И есть картина, которую мне всегда хотелось иметь только в вашем исполнении. Помните ли вы Маяк на Кабре?
– Ну конечно. Я был там много раз. Я знаю его хранителя, Жупена. Бывало, я часто играл с ним в шахматы.
– Больше всего на свете, – сказал я ему, – почти всю мою жизнь, я просто мечтал увидеть один из тех магических набросков этой серой башни, которые начертаны вашей рукой.
– Очень простой рисунок, – сказал он, и довольно приятный, не могу не согласиться. В прошлом я действительно несколько раз делал наброски этого места, но как-то никогда не доводил их до конца. Слишком увлекала другая работа. Но если хочешь, я тебе нарисую то, что помню, а потом передам.
– Нет, – ответил я. – Мне хотелось бы что-нибудь более постоянное, чтобы я все время мог держать этот рисунок перед глазами в своей камере, чтобы он утешал меня и всех других узников, которых посадят сюда после меня.
– Вполне понимаю, – ответил он. – Но на чем же мне тогда рисовать?
– У меня здесь есть стило, – сказал я (к этому времени ручка ложки здорово поистерлась и заострилась), – и мне бы хотелось, чтобы ты нарисовал эту картину на дальней стене, и я мог глядеть на нее, когда прилягу отдохнуть.
Он довольно долго молчал.
– Здесь очень плохое освещение, – заметил он наконец.
– У меня есть несколько коробков спичек, – ответил я. Я буду зажигать их по одной и держать перед вами. Если не хватит спичек, можно будет спалить даже немного соломы.
– Не могу сказать, чтобы это были идеальные условия для работы… заворчал он.
– Знаю, – повинился я, – и заранее прошу прощения за это, великий Дворкин, но они лучшие из тех, которые я могу предложить. Картина, написанная рукой мастера, осветит мое жалкое существование и согреет меня здесь, в темнице.
Он опять ухмыльнулся.
– Хорошо. Но ты должен мне обещать, что посветишь потом еще, чтобы я мог нарисовать картинку и попасть к себе домой.
– Обещаю, – сказал я и сунул руку в карман.
У меня было три полных коробка спичек и часть четвертого. Я сунул ложку ему в руки и подвел к стене.
– Появилось ли у вас чувство инструмента? – спросил я его.
– Да это ведь заостренная ложка, верно?
– Верно. Я зажгу спичку как только вы скажете, что готовы. Вам придется рисовать быстро, потому что мой запас спичек ограничен. Половину спичек я израсходую на рисунок маяка, а вторую половину на то, что подскажет вам ваше воображение.
– Хорошо, – согласился он.
Я зажег спичку, и он начал вычерчивать линии по серой сырой стене.
Первым делом он очертил большой прямоугольник, как раму для своего наброска. Затем после нескольких быстрых четких штрихов начал вырисовываться маяк. Просто удивительно, но этот старый нелепый безумец сохранил все свое искусство.
Когда спичка догорала до половины, я плевал на пальцы левой руки и брался за уже сгоревший конец, чтобы ни одна секунда драгоценного света не пропала даром.
Первая коробка кончилась, когда он уже дорисовал башню и работал над морем и небом. Я вдохновлял его, издавая восхищенные возгласы с каждым движением его руки.
– Великолепно, просто великолепно, сказал я, когда он уже почти закончил.
Затем он заставил меня потратить еще одну спичку, потому что забыл подписать картину. К этому времени вторая коробка спичек почти иссякла.
– А сейчас давай восхищаться этой картиной вместе, – сказал он довольно.
– Если вы хотите вернуться к себе, то вам придется оставить восхищение лично мне, – ответил я. – У нас слишком мало спичек, чтобы заниматься критиканством.
Он немного поворчал, но все же подошел к другой стене и начал рисовать, едва я зажег спичку.
Он быстро набросал крошечный кабинет, стол, череп на столе, стены, заставленные книгами до самого потолка.
– Теперь хорошо, – удовлетворенно пробурчал он.
В это время третья коробка спичек кончилась, пришла очередь уже начатой четвертой.
Пришлось истратить еще шесть спичек, пока он что-то исправлял в своей картине и подписывался. Он сконцентрировался на картине, когда я зажег последнюю спичку – у меня осталось всего две – затем сделал шаг вперед и исчез.
Этой спичкой я обжегся, так что даже выронил ее из рук. Она упала на сырую солому и, зашипев, погасла.
Странное смятение чувств, обрывки беспорядочных образов, безумное злорадное торжество – меня била холодная дрожь от этого винегрета эмоций. А затем я вновь услышал его голос и почувствовал его присутствие рядом с собой. Он опять вернулся!
– Знаешь, что мне только что пришло в голову? – спросил он. – А как же ты будешь любоваться моей картиной, когда здесь так темно?
– О! Я вижу в темноте, – ответил я, Мы с ней так долго жили вместе, что даже стали друзьями.
– А-а, понимаю. Мне просто стало любопытно. Посвети-ка мне, чтобы я снова мог попасть домой.
– Хорошо, – согласился я, беря в руки предпоследнюю спичку. – Но в следующий раз, когда вы захотите навестить меня, приходите со своим собственным освещением, потому что мне светить будет нечем. Спички кончились.
– Ладно.
Я зажег спичку, он уставился на свой рисунок, подошел к нему и опять исчез.
Я быстро повернулся и посмотрел на Маяк Кабры прежде, чем спичка погасла. Да, в этом рисунке чувствовалась сила. Та самая сила.
Сослужит ли моя последняя спичка мне верную службу?
Я был уверен, что нет. Мне всегда нужно было долго концентрироваться, чтобы использовать Карту как способ побега.
Что тут можно поджечь? Солома слишком сыра и может не загореться. Это просто ужасно – иметь выход, дорогу к свободе так близко, и не иметь возможности ею воспользоваться.
Нужен был огонь, который продержится хотя бы чуть дольше спички.
Мой матрас! Льняной, набитый соломой тюфяк был высушен моим собственным теплом за долгие месяцы – эта солома уж точно будет гореть значительно лучше, да и лен тоже неплохое топливо.
Я расчистил перед собой пол до самого камня. Поискал заостренную ложку, чтобы вспороть матрац. Черт возьми этого старикашку! Дворкин унес ее с собой. В ярости я принялся раздирать матрас голыми руками.
Наконец послышался треск рвущейся ткани, и я вытащил из середины ура! – сухую солому. Я сложил ее небольшой кучкой, а рядом положил клочья льна в качестве дополнительного топлива, если оно понадобится. Чем меньше дыма, тем лучше. Он только привлечет внимание, если вдруг мимо пройдет стражник. Однако, это маловероятно, потому что пищу мне уже принесли, а кормили здесь один раз в день.
Я зажег последнюю драгоценную спичку и заставил с ее помощью разгореться спичечный коробок, в котором она лежала. Горящий коробок я положил на солому.
Почти что ничего не вышло. Солома оказалась более мокрой, чем я предполагал, хотя я и достал ее из самой середины матраса. Но в конце-концов и в ней затеплился трепетный огонек. Для этого мне пришлось сжечь два пустых коробка, и я был очень рад, что догадался не выбросить их.
Швырнув в огонь третий пустой коробок, я выпрямился, держа солому в руках на полотне и уставился на картину.
Стена осветилась, когда пламя поднялось выше, и я сконцентрировался на башне и начал вспоминать ее. Мне показалось, что я услышал крик чайки. Подуло свежим прохладным бризом, напоенным солоноватым запахом моря, и по мере того, как я всматривался, картина постепенно становилась реальным местом.
Я бросил загоревшееся полотно на пол, и пламя утихло на минуту, затем разгорелось с новой силой. Все это время я ни на секунду не отрывал глаз от рисунка.
Волшебная сила все еще оставалась в руках великого, сумасшедшего Дворкина, потому что вскоре маяк стал таким же реальным, как и моя камера. Затем он стал единственной реальностью, а камера – всего лишь Отражением за моей спиной. Я услышал плеск волн и ощутил ласковое прикосновение полуденного солнца.
Я сделал шаг вперед, но нога коснулась не огня.
Я стоял на скалистом песчаном уступе маленького островка под названием Кабра, на котором расположился большой серый маяк, освещавший водный путь для кораблей Эмбера по ночам. Эмбер остался в сорока трех милях дальше, за моим левым плечом.
Я больше не был узником.