– Сегодня полнолуние, – сказал он. – Пойдем на палубу, там хорошо.
– Нет, я устала, – ответила она. – Сходи один. Я здесь посижу.
Дункан Рейд взглянул на жену:
– Я-то думал, что это наше путешествие.
Памела вздохнула:
– Как-нибудь потом, милый. Жаль, что моряк из меня никудышный. Да еще эта ужасная погода. Таблетки помогли, больше не тошнит, но я скверно себя чувствую.
Он не отводил взгляда. Да, двенадцать лет назад, когда они поженились, она была хороша. А потом начала полнеть и мучить себя диетами.
– Не расстраивайся. Ты привыкнешь. И помни, что ты все еще чертовски привлекательная женщина!
И в самом деле, прекрасная фигура, голубые глаза, каштановые волосы и правильные черты лица делали ее привлекательной. Но ему все реже и реже удавалось сказать это ей убедительно.
– Похоже, зря я затеял эту поездку, – он почувствовал горечь в своих словах и знал, что она тоже чувствует ее.
– Ты прекрасно знаешь, что я не могу ходить с тобой на яхте, возразила она. – Или, скажем, на рыбалку… – голова ее склонилась, голос снизился до шепота. – Давай не будем ссориться.
Его взгляд скользнул по стандартному уюту их каюты и остановился на фотографии детей.
– А может, будем? – медленно произнес он. – Ведь ребята нас сейчас не слышат. Самое время поговорить начистоту.
– О чем? – сказала она со страхом. Сейчас на ее стороне были только подчеркнутая опрятность и аккуратность во всем. – Что ты хочешь этим сказать?
Он отступил.
– Я… Мне трудно это выразить… Впрочем, ничего особенного. Мелкие ссоры из-за мелких пустяков, постоянное раздражение, к которому мы привыкли… Или делаем вид, что привыкли… Я-то надеялся… Думал, что у нас тут будет второй медовый месяц…
Говорить все это язык не поворачивался.
Ему хотелось закричать: "Неужели мы попросту стали безразличны друг другу? Но почему? Физиология тут ни при чем, мне только сорок, тебе тридцать девять, у нас впереди еще целый кусок жизни. Но нам все реже хорошо друг с другом. Я постоянно занят, а ты, должно быть, скучаешь, несмотря на свою бурную деятельность; после обеда я читаю в кабинете, а ты тем временем смотришь телевизор, и так до тех пор, пока кто-нибудь из нас не пожелает другому доброй ночи и не отправится в спальню.
Почему ты не хочешь выйти на палубу, Памела? Ведь эта ночь словно создана для любви! Не то чтобы я так уж горю желанием, но ведь это же для тебя, и, если бы ты захотела…"
– Жаль, – еще раз сказала она и погладила его по голове. Хотел бы он знать, сколько искренности в этом жесте. – Просто я устала.
– От меня? – вырвалось у него, прежде чем он успел подумать.
– Нет, нет, нет, никогда, – она подошла к нему и обняла. Он потрепал ее по спине – совершенно автоматически.
– А ведь были и у нас приключения, – сказал он. – Помнишь? После свадьбы, когда мы сидели без гроша?
– Вряд ли можно считать приключениями жизнь в этой каморке, когда приходилось экономить на всем… – она осеклась и отодвинулась от него. Дай мне пальто, милый.
– Это как – по обязанности? – поинтересовался он и понял, что несет совсем не то и не может найти подходящих слов.
– Я передумала. Мне полезны прогулки, – улыбка ее была ослепительной. – Здесь душно, и вентилятор так шумит…
– Не стоит. Я все понимаю. Тебе надо отдохнуть, – он подошел к шкафу и поспешно взял свое пальто. – Я недолго – только разомнусь слегка. Это не для тебя, – он старался не смотреть ей в лицо.
Он вышел на основную палубу и принялся ходить взад и вперед, пока и вправду не притомился. Потом поднялся на носовую палубу, но тут же повернул назад, увидев влюбленную парочку. Рейд почувствовал, что мало-помалу успокаивается, и решил закурить.
Ветер, дождь, туман и тяжко бьющие в борта волны весенней северной части Тихого океана, наконец, угомонились. Воздух был холоден и пронизан незнакомыми запахами моря. Веял легкий бриз, небо совсем прояснилось нечасто приходилось ему видеть столько звезд. Дрожащая дорожка лунного света легла на воду, и поверхность между волнами казалась залитой расплавленным обсидианом. Вода негромко шептала, свистела, плескала, поглощая ритм дизелей и возвращая его легким дрожанием корпуса и палубы.
Рейд закурил, и руке стало тепло от трубки. Море всегда действовало на него успокаивающе. Такое прекрасное и такое чуждое человеку. А может, потому и прекрасное, что чуждое? Вот что хотел он показать Памеле, но не получилось…
Рейд взглянул на луну, висевшую слева от кормы. Ей, поди, безразлично, что уже четверо представителей рода людского оставили на ее поверхности свои следы. Мысль показалась ему ребячьей, он поглядел вперед. Там расстилалась бесконечная водная гладь. А на берегу, дома – бесконечная домашняя война и страх; там Марк и Том (он велит называть себя именно так, ведь ему уже девять лет) и малышка Битси. Быстро пролетит срок родительских забот, и дети уйдут в свой собственный мир. И действительно для чего еще нужны мужчина и женщина, представители среднего класса и среднего же возраста? Да лишь для того, чтобы выполнить вечный всеобщий закон.
Рейд ухмыльнулся и подумал: "Жаль, что нельзя выразить понятие "человек" в категориях статики и динамики точными векторами и вычислить тензор, предусматривающий все кризисы брака". Ароматный дым согревал лицо.
– Добрый вечер, сэр.
Обернувшись, Рейд узнал в лунном свете Майка Стоктона, третьего механика – на борту пассажирского судна знакомятся быстро. Впрочем, этого офицера он встречал не часто.
– Привет, – сказал он. – Отличная ночь, не правда ли?
– Согласен. Не возражаете, если составлю вам компанию? Мне скоро на вахту.
"Неужели я выгляжу таким одиноким? – подумал Рейд и тут же оборвал себя: – Прекрати. Нечего хныкать. Поболтать малость – как раз то, что нужно".
– Да ради Бога. Как вы полагаете, погода устоялась?
– По прогнозу так. До самой Йокогамы, если повезет. Вы надолго в Японию?
– На пару месяцев. Вернемся самолетом.
"Детям хорошо у Джека и Барбары, – подумал Рейд. – И все же, когда мы вернемся, и Битси увидит своего папочку и побежит к нему на пухлых ножках, вытянет ручки и рассмеется…"
– Я знаю эту страну лишь настолько, чтобы позавидовать вам, – Стоктон дружелюбно взглянул на Рейда.
Перед механиком стоял поджарый мужчина шести футов роста, широкоплечий, длинноголовый, с крупным носом и упрямым подбородком, темнобровый, сероглазый, с песочного цвета волосами, одетый в пальто, накинутое поверх потертого свитера. Даже в смокинге, который ему случалось изредка надевать, и даже под неусыпным надзором Памелы Рейд умудрялся выглядеть слегка помятым.
– Это деловая поездка. Как вы помните, я архитектор. Недавно я оставил работу, чтобы заключить договор о партнерстве…
Памела никогда не любила рисковать. Но куда меньше нравились ей воспоминания об их полунищей молодости, когда Рейд отказался от помощи ее родителей. Но она все вытерпела, и теперь они в престижной категории. Даже если его нынешний порыв к независимости не удастся (а Рейд был настроен весьма решительно), он всегда сумеет найти работу.
– Японцы оказывают сильное влияние на современное домостроение, продолжал Рейд. – Я и решил поближе к ним присмотреться… Поискать вдохновения, что ли…
– Вы из Сиэтла, мистер Рейд? Я тамошний уроженец.
– А я всего пять лет. До этого Чикаго, потом армия. А до того Висконсин и далее до старого доброго Бостона. Типичная американская история.
Рейд понимал, что все это не очень-то интересно собеседнику. Обычно он был более сдержанным в разговоре, разве что иногда позволял себе расслабиться после нескольких порций скотча или кружек пива. Сегодня же ему хочется на трезвую голову выговориться. А почему бы и нет? Отказался же он от пресвитерианского воспитания, полученного в детстве, так зачем цепляться за его предрассудки?
– О, мне случалось бывать в Сиэтле и раньше, – продолжал он, не в силах остановиться. – Я полюбил этот город. Но первую приличную работу мне предложили в Чикаго. Это бетонное чудовище. Там даже людям с нормальным зрением рекомендуют носить очки, а не то глаза выколют…
Он вспомнил людей, с которыми было хорошо, вспомнил друзей, вспомнил белые паруса яхт в заливе Паджет и белоснежную вершину Маунт-Рэйнерс, плывущую высоко в небе, и нетронутый лес всего в двух часах езды от города. Для Памелы, разумеется, Чикаго – дом родной. Точнее, Эванстон – а это большая разница. Когда он, наконец, нашел работу в Сиэтле, город показался ей глухой провинцией. И погода – вечно свинцовое небо, то дождь, то туман, то дождь, то снег, то дождь… Неужели он, с нетерпением дожидавшийся малейшего проблеска солнца, не видел, как действует на нее дождь?..
– Да, нам крупно повезло родиться в этой стране, – сказал Стоктон. Если, конечно, не считать воистину средневекового закона о выпивке.
Рейд рассмеялся. Ни один король в средние века не осмелился бы ввести такой варварский закон! Настроение слегка поднялось. Стоктон сказал:
– Я, пожалуй, отправлюсь в машинное. Приятно было побеседовать, – и быстро удалился.
Рейд вздохнул, облокотился о перила и затянулся. Ночное море негромко шумело. Завтра Пам будет чувствовать себя лучше. Он надеялся на это, надеялся, что Япония окажется сказочной страной, как на туристских проспектах, а потом…
Потом? Его мысли заскользили по всему земному шару. Помимо развитого пространственного воображения, необходимого всякому архитектору, Рейд был наделен исключительной памятью. Он мог бы мысленно проложить курс гораздо дальше, чем Йокогама. Но корабль дальше не пойдет. Владельцам виднее. А дальше – Юго-Восточная Азия. Невозможно представить, что там сейчас люди убивают других людей и даже имен их никогда не узнают. К черту идеологию! Когда это кончится? Или каждому году суждена своя трагедия? Рейд вспомнил другого молодого парня, погибшего на другой войне, в предыдущем поколении. Вспомнил его стихи.
Тот день любви
Родился зимним утром,
Коснулся нас
Прекрасною рукою
И незаметно, исподволь, украдкой
Воспламенил нас – а потом сгорел
Тот зимний день.
И нечего добавить.
Руперт Брук мог сказать это. Спасибо за него, папа. Преподаватель английского в маленьком колледже на Среднем Западе, он не мог обеспечить своих детей. Поэтому Рейду пришлось год потратить, чтобы заработать на свое образование. На зато он стал упорным, любознательным, подружился с книгами – может быть, слишком тесно, так что мало времени оставалось для Пам… Хватит об этом, решил Рейд. Пройдусь еще раз вдоль палубы. Памела, должно быть, уже спит. Пора и ему ложиться.
Он покрепче сжал трубку в зубах и разогнулся.
Его подхватили вихрь и черный грохот, и он, не успев даже вскрикнуть, исчез из нашего мира.