Уютно, словно в гнездышке пристроив в ладони очередной экспонат, Джарис провел большим пальцем по неглубокой выемке на отполированной поверхности.
– Вот воистину жемчужина моей коллекции, – сказал он, – только она до сих пор безымянная. Правда, мысленно я подобрал ей подходящее название: гипноглиф.
– Гипноглиф? – задумчиво повторил Мэддик и отложил в сторону изысканно ограненный венерианский опал величиной с доброе гусиное яйцо.
Джарис снисходительно улыбнулся гостю: тот был значительно моложе хозяина дома.
– Гипноглиф. Да вот, поглядите. – Он любезно протянул вещицу.
Ладонь Мэддика бережно приняла предмет, о котором шла речь; большой палец нежно прошелся по выемке, остальные принялись легонько поглаживать диковинку.
– Жемчужина коллекции? – недоверчиво протянул Мэддик. – Да ведь это обыкновенный кусочек дерева, не более.
– Аналогичное определение можно дать и понятию "человек": "обыкновенная глыба мяса, не более", – возразил Джарис. – Однако человек подчас бывает наделен и кое-чем необыкновенным.
По-прежнему лаская пальцем неглубокую выемку, Мэддик обвел взглядом все несметные сокровища, принадлежащие хозяину дома.
– Это уж точно. В жизни не видывал необыкновенного в таком количестве.
Джарис ответил мягко – по-видимому, пропустил мимо ушей алчные нотки в голосе младшего собеседника.
– Ну, у вас еще не так много лет за плечами. Глядишь, и вам выпадет на долю что-нибудь необыкновенное.
Мэддик вспыхнул, едва заметно надув губы, пожал плечами.
– Для чего, собственно, предназначена эта штучка? – поинтересовался он. Вещицу он поднес чуть ли не к самому носу и, любуясь ею, поглаживал то одним, то другим пальцем.
Джарис улыбнулся с прежней снисходительностью.
– Именно для того, что вы с нею проделываете. Эта, как вы изволили выразиться, штучка срабатывает безотказно. Стоит только взять ее в руки и ваш палец безотчетно принимается поглаживать ямочку и столь же безотчетно противится любым попыткам заставить его прекратить свое занятие.
Мэддик заговорил с теми самыми интонациями, какие припасены у молодежи на случай, когда, хочешь не хочешь, приходится ублажать ветхих старцев.
– Приятная вещица, – похвалил он. – Но к чему такое претенциозное название?
– Пре-тен-ци-озное? – удивленно протянул Джарис. – А я бы сказал описательное. Гипноглиф-то, и на самом деле оказывает гипнотическое воздействие на всех без исключения.
Он с улыбкой наблюдал за тем, как ласкают вещицу пальцы молодого человека.
– На рубеже двадцатого и двадцать первого веков (вы, наверное, это проходили) такими материями занимался один ваятель, некий Гейнсдэл. Он даже породил новое направление в скульптуре – так называемый тропизм.
По-прежнему поглощенный необычной забавой, Мэддик пожал плечами.
– В ту эпоху кто только не основывал новые направления… Но о тропизме мне, кажется, не доводилось слышать.
– В основе тропизма лежала прелюбопытнейшая гипотеза, – продолжал Джарис, вертя в руке арктурианский астрокристалл и следя за переливчатой игрой преломленных солнечных лучей. – Гейнсдэл утверждал (притом, насколько мне дано судить, не без оснований), что поверхностному слою любого животного организма свойственны те или иные врожденные осязательные реакции. Коту изначально присуща любовь к почесыванию за ухом. Подсолнуху изначально присуща тяга к свету.
– А ушам изначально присуще стремление вянуть, – подхватил Мэддик. Вы преподнесли мне несколько основополагающих фактов. Что же из них вытекает, какова мораль?
– Интересны не столько сами факты, сколько способ ими распорядиться, – отвечал Джарис, не обратив внимания на колкость младшего собеседника. Гейнсдэл просто-напросто довел свое осознание тропизма дальше кого бы то ни было. Во всяком случае, дальше, чем любой другой житель Земли. Гейнсдэл утверждал, что каждому участку человеческой кожи изначально присуща специфическая реакция на определенные формы и фактуры, и задался целью ваять такие предметы, которые, как он сформулировал, приносили бы тем или иным участкам кожи первозданное наслаждение. Он создавал специальные предметы для растирания шеи, для поглаживания лба. Даже уверял, будто умеет таким способом исцелять людей, страдающих головными болями и мигренями.
– Это же не что иное, как древняя китайская медицина, – блеснул эрудицией Мэддик. – Да вот не далее как с неделю назад я приобрел талисман – изделие, датированное восьмым веком, – для растираний при ревматических болях. Антикварная вещь.
– Бесспорно, Гейнсдэл был знаком с восточной глиптикой, – вежливо сказал Джарис. – Но он пытался систематизировать идеи, лежащие в ее основе, и выстроить их в упорядоченную теорию. Даже ударился в возрождение нэцкэ – фигурок, посредством которых японские самураи подвешивали к поясу трубки и кисеты. Ведь своим ваянием Гейнсдэл стремился охватить подспудные реакции всех частей человеческого тела. На одном из этапов своего творчества он даже взялся за бижутерию и сконструировал браслеты, приятные руке. Позднее переключился на конструирование кресел, неотразимых для ягодиц.
– Тоже искусство, – вставил Мэддик; все это время он то перекатывал диковинную вещицу в кулаке, то возвращал в излюбленное положение – выемкой к большому пальцу, чтобы удобнее поглаживать. – Скульптор-то поистине ухватился за суть тела.
Он улыбнулся Джарису, как бы приглашая оценить шутку, но не встретил ожидаемого отклика.
Опустив глаза, Джарис перевел взгляд на руку гостя: пальцы по-прежнему оглаживали гипноглиф, словно обрели самостоятельную жизнь.
– После этого, – продолжал Джарис, не обратив внимания на выпад, Гейнсдэл перешел к конструированию спальных принадлежностей: создавал деревянные подушки наподобие японских чурбаков, уверяя, будто такая подушка навевает сладостные сновидения. Но плодовитее и охотнее всего он творил для кисти человеческой руки, так же как мастера японской пластики предпочитали творить именно нэцкэ. Ведь у человека пальцы рук наряду с осязанием наделены подвижностью, поэтому они с особо обостренным наслаждением реагируют на фактуру и массу раздражителя.
Джарис положил астрокристалл на место; теперь он смотрел, не отвлекаясь, только на пальцы Мэддика.
– Точь-в-точь как сейчас ваши, – добавил он. – Гейнсдэл добивался такой формы, перед которой не устояла бы рука человека.
Мэддик перевел взгляд на вещицу: пальцы теребили ее так самозабвенно, словно после долгого ожидания только сейчас наконец-то остались с нею наедине, вдали от взрастившей их руки и управляющего ими мозга.
– Должен признать, ощущение приятное, – сказал он. – Но, думается, теорийки ваши притянуты за уши. Едва ли можно утверждать, что удовольствие это абсолютно неотразимо. Если человеком овладевает жажда подобного наслаждения и он над нею не властен, то отчего мы с вами до сих пор не вцепились друг другу в глотки, не передрались из-за права на удовольствие гладить эту штуковину?
– Наверное, оттого, что мое желание слабее вашего, – мягко ответил Джарис.
Мэддик обвел взглядом сокровищницу хозяина дома.
– Да, вы, черт возьми, и без того как сыр в масле катаетесь! вырвалось у него, и на какой-то миг его голос утратил обычную вкрадчивость. Однако Мэддик тут же понял, что выдает себя с головой, и поспешил сменить тему беседы. – А я-то полагал, вы коллекционируете исключительно предметы внеземного происхождения. Как же затесался сюда этот экспонат?
– Да, действительно, любопытное совпадение, – отозвался Джарис. Вернее, одно из звеньев в цепи любопытных совпадений. В руке у вас экспонат внеземного происхождения.
– А прочие любопытные совпадения? – не унимался Мэддик.
Джарис раскурил зловонную манильскую сигару.
– Начну-ка я, пожалуй, с самого начала, – произнес он сквозь клубы дыма.
– Я так и чувствовал – не миновать мне длинной истории, – отозвался Мэддик. – Узнаю коллекционера, все вы на один лад. Великие мастера плести небылицы. Ради этого, я считаю, и собирают коллекции.
– Профессиональная болезнь, – улыбнулся Джарис. – Сакраментальный вопрос: собираем мы коллекцию ради того, чтобы плести небылицы, или плетем небылицы ради того, чтобы собрать коллекцию? Если свою небылицу я изложу достаточно складно, то мне, быть может, посчастливится и я заполучу в коллекцию вас самого. Усаживайтесь-ка поудобнее, а я уж приложу все старания: как-никак новая аудитория – новый стимул.
Радушным взмахом руки он указал Мэддику на кресло, причудливо вырезанное из слоновой кости, придвинул поближе к гостю вентилятор-увлажнитель, ароматические пастилки и графин с дунайским бренди, сам же расположился за письменным столом и опять-таки знаком предложил Мэддику угощаться.
Выдержав неизбежную эффектную паузу, в какой не откажет себе ни один рассказчик, Джарис заговорил:
– Этой безделкой я дорожу по многим причинам, но по крайней мере одна из них чрезвычайно проста: гипноглиф мне достался в последнем моем дальнем рейсе. Как видите, – прибавил он, небрежно поведя вокруг рукой, – я допустил ошибку: вернулся разбогатевшим, и богатство убило во мне тягу к странствиям. Пожадничал – и вот теперь до конца дней своих прикован к Земле.
Все еще поглаживая большим пальцем выемку, Мэддик вставил:
– Насколько я понимаю, если у человека денег куры не клюют, то это не самая страшная беда.
Но Джариса не так-то легко было отвлечь от нити повествования.
– Вел я тогда поиск астрокристаллов вблизи Денеб-Кайтоса, и мне вдруг сказочно повезло: я наткнулся на пояс астероидов, а те буквально ломились от феерически красивых самоцветов. Набили мы ими звездолет так, что нам вполне по карману оказалось бы дважды купить такую планету, как Земля, со всеми потрохами, и уж собрались было в обратный путь, как вдруг обнаружили, что вокруг Денеб-Кайтоса обращаются какие-то планеты. До нас там шарило еще несколько экспедиций, и никто в своих отчетах даже словечком не обмолвился о планетной системе, сами же мы до того увлеклись погрузкой кристаллов на борт, что не очень-то озирались по сторонам. После уж я сообразил: то, что мы приняли за астероидный пояс, на самом деле было обломками погибшей планеты, они по-прежнему обращались вокруг своего светила. А поскольку в тех обломках содержание самоцветов составляло восемь процентов, можно было надеяться, что где-то неподалеку отыщется главная жила. Мы в темпе произвели съемки всей системы, сделали необходимые экспресс-анализы и приняли решение высадиться на восьмой планете – собрать там образцы пород, а также данные о формах жизни. Признаки жизни отмечались и на ДК-6, но не настолько явные, чтобы стоило там бросать якорь. А вот на ДК-8, судя по всему, жизнь отличалась многообразием. В этом случае вполне можно было всерьез надеяться на премию Галактической федерации. Конечно, когда у тебя на борту груз астрокристаллов, экипажу корабля даже миллион юнитов покажется разменной монетой, но ведь всякому лестно войти в историю, всякий мечтает стать первооткрывателем новой формы разума. Сами понимаете, колумбов комплекс и т.д.
В общем, высадились мы на ДК-8, и там-то я раздобыл вещицу, которой вы забавляетесь. На ДК-8 она служит охотничьей принадлежностью.
Мэддик был озадачен.
– То есть как охотничьей? – переспросил он. – Вы имеете в виду тот способ, каким Давид разделался с Голиафом? Камень для пращи?
– Да нет же, – Джарис брезгливо поморщился. – Это вовсе не метательный снаряд. Это приманка. Манок. Аборигены расставляют в лесу такие манки и с их помощью отлавливают диких зверей.
Не переставая вертеть диковинку в пальцах, Мэддик пригляделся к ней повнимательней.
– Да полноте! – сказал он. – Что же с нею можно поймать? Выходит, там попросту раскладывают в лесу такие игрушки и ждут, пока в них наползут муравьи, чтобы после их съесть? А приманкой служит эта выемка?
– В глубоком космосе приключаются и не такие чудеса, – голос Джариса прозвучал резче обычного, но тут же смягчился. – Вы молоды, у вас еще все впереди. Вот, например, это орудие охоты; вы наверняка не поверите, что на нем заждется целая культура. Вы еще не подготовлены к тому, чтобы уверовать.
Улыбка Мэддика означала: "В конце-то концов, нельзя же надеяться, что я всерьез развешу уши, выслушивая подобный вздор!". Вслух же он сказал:
– Небылица и есть небылица, какой с нее спрос. Выкладывайте дальше.
– Да, – согласился Джарис, – пожалуй, звучит неправдоподобно. В известной мере именно это и характерно для космоса: там на каждом шагу тебя подстерегает что-нибудь неправдоподобное. Спустя какое-то время начинаешь забывать о том, что же такое норма. Тогда-то и становишься заправским астронавтом. – Он обвел глазками свою уникальную и бесценную коллекцию. – Взять хотя бы ДК-8. Коль скоро к встрече с разумной жизнью нас подготовил индикатор, мы ничуть не удивились, увидев там гуманоидов. Уже в то время стала общеизвестной истина: разумная жизнь возможна только в форме приматов или квазиприматов. Кто лишен надбровной дуги и цепкой, приспособленной к хватанию конечности, у того просто-напросто отсутствуют предпосылки к зарождению разума. У обезьяны развиваются хватательные конечности, они позволяют ей держаться за ветви, когда она лазает по деревьям; развивается и глаз, он позволяет прикинуть расстояние при перескакивании с ветки на ветку; и вот благодаря этому обезьяна оказывается приспособленной к окружающей среде. Но тут случайно выясняется, что лапой можно подбирать с земли различные предметы, а глазом – производить визуальные исследования; минул исторически обозримый срок обезьяна вовсю подбирает предметы, пристально их разглядывает, и у нее появляются какие-то идейки. Вот она уже пользуется какими-то орудиями труда. Копытным и за миллиард лет не додуматься до этого, им нечем эти орудия держать. По-моему, никакими здравыми доводами невозможно опровергнуть вероятность появления разумных ящериц, но вот до сих пор таковые что-то не появлялись. Надо полагать, эти существа слишком низкоорганизованны.
Джарис спохватился, поняв, что увлеченный собственной логикой невольно повысил тон.
– Простите мне это отступление, – сказал он с улыбкой. – В дальних космических полетах принято вести подобные дискуссии, и страсти при этом накаляются. – Голос его опять смягчился. – Итак, я остановился на том, что мы не слишком-то удивились при виде гуманоидов, будучи заблаговременно предупреждены о наличии разумной жизни на планете…
– Очень странно, об этом я впервые слышу, – перебил Мэддик. – А ведь такого рода информация – мой конек, я за ней слежу внимательнейшим образом. И конечно же, если форма жизни достаточно близка к нашей…
– Дело в том, – в свою очередь прервал его Джарис, – что об этой форме жизни мы никому не докладывали.
Возмущению Мэддика не было предела.
– Боже правый, и вы об этом так хладнокровно заявляете? Ведь я же могу сообщить в Главное управление Космической федерации. – Его глаза хищно обежали сокровищницу, как бы составляя каталог, губы на миг хитровато поджались. – Если, конечно, поверю вам на слово.
Джарис откинулся на спинку стула, словно погруженный в задумчивость, казалось, голос его доносится откуда-то издалека.
– В общем, это не имеет значения, – сказал он. – А кроме того, – тут к нему вернулась улыбка, и голос его зазвучал не так приглушенно, – вы же мне все равно не верите.
Мэддик не сводил глаз со своей руки, а рука тем временем поглаживала полированные бока вещицы. Большой палец с маниакальным упорством сновал по выемке. Внутрь-вверх-назад, внутрь-вверх-назад. Не поворачивая головы, Мэддик перевел взгляд и в упор посмотрел на Джариса.
– Разве я не прав в своем неверии? – спросил он. И вновь обшарил взглядом сокровищницу, дольше всего задержавшись на горке с астрокристаллами.
Перехватив его взгляд, Джарис улыбнулся.
– Зачастую я и сам подумываю, какой идеальной жертвой мог бы стать для шантажиста.
Мэддик поспешно отвел глаза.
– В том случае, если шантажист примет вашу выдумку за чистую монету.
– Всегда остается доля сомнения, – усмехнулся Джарис. – Хотите, я поклянусь, что родство двух рас предельно близкое и земляне успешно спаривались с декайцами?
Прежде чем ответить, Мэддик с минуту следил за тем, как его пальцы обвивают и поглаживают чудесную вещицу. Наконец, он тряхнул головой, будто отгоняя какую-то докучливую мысль.
– Теперь меня ничем не проймешь. Как ни странно, я вам верю. Хотя, как ни странно, сознаю, что должен с пеной у рта отрицать всякую возможность такого спаривания. – Неожиданно он дал волю своему раздражению. – Послушайте, к чему вся эта пустопорожняя болтовня? вскипел он. И тут же утихомирился. – Впрочем, ладно. Конечно же, я вам верю. Ясно, как дважды два, что я спятил, но вам я верю.
– Верите ровно настолько, чтобы выдать меня федеральным властям?
Не отвечая, Мэддик залился румянцем.
– Боюсь, вам там ответят только, что этого не может быть, – сказал Джарис. И утомленно прибавил: – А жаль. Я ведь говорил, для шантажиста я лакомый кусок. – Помедлив, он ласково посоветовал: – Не стоит волноваться, сынок.
В голосе Мэддика не слышалось злости. Он смотрел вниз, на кисть своей руки, которая все поглаживала гипноглиф.
– Это угроза? – осведомился он безучастно.
Джарис качнул головой:
– Жалость. – Выпустив изо рта клуб дыма, он заговорил чуть оживленнее: – К тому же чересчур убедительны доводы в пользу полнейшей немыслимости подобного явления. Лишь при одном условии могут две разные формы жизни, соединившись, дать потомство и тем самым навести мост между двумя ветвями дивергентной, расходящейся эволюции: если у них был общий предок. Например, лев и тигрица, лошадь и осел. Совсем иное дело эволюция конвергентная, то есть параллельная. Не исключено, что где-то в дальнем космосе эволюционирует биологический вид, сходный с Homo sapiens, а при бесконечности пространства и времени высока вероятность того, что таких видов появится великое множество. Однако химия и физиология клеток и генетических структур – дело слишком тонкое, при отсутствии общего предка не может быть речи о сходстве и тем более совместимости. Тем не менее земляне могут соединяться браком с декайскими женщинами, что они и проделывали, получая при этом потомство. Здесь, в моем доме, все это звучит совершеннейшим бредом, но я давно убедился, что в глубинах космоса ничего неправдоподобного не бывает.
– В глубинах космоса, – промурлыкал Мэддик: казалось, он ласкал языком эти слова с тем же чувственным наслаждением, с каким его пальцы вертели полированную вещицу.
Уловив изменившуюся интонацию, Джарис понимающе кивнул.
– У вас-то все впереди. Вы-то там побываете. Но вернемся к ДК-8. Единственное различие между декайцами и землянами – в строении волос и кожи. На ДК-8 атмосфера крайне плотна. Влажный воздух, высокий процент углекислоты, вечный туман. Сквозь такую атмосферу лучи светила пробиваются с неимоверным трудом. К тому же на всей планете царит тропический климат. Поэтому животный мир там никогда не сталкивался с необходимостью в волосяном покрове. Зато в ходе эволюции кожа живых организмов стала необычайно чувствительна к тем скудным лучам солнца, которые на нее попадают. Она мягкая и мертвенно-бледная, как у слизня. Если уроженец той планеты хоть на несколько минут угодит под прямые лучи нашего солнца, он тут же погибнет от солнечного удара.
Вынув изо рта сигару, Джарис дунул на горящий кончик.
– Природа вечно ухитряется сдавать по два козыря сразу, – пояснил он. – Цепкая конечность эволюционировала для одной цели, а пригодилась для другой. Точно так же сверхчувствительная кожа декайцев, первоначально предназначенная к тому, чтобы поглощать возможно большее количество солнечных лучей, со временем превратилась в орган сверхъестественно развитого осязания. То же самое относится и к более низкоорганизованным формам жизни. Их осязательные реакции превалируют над всеми прочими. Стоит зверю лишь лапой провести по такой вот игрушке, как у вас, – и он просто не в состоянии уняться.
Мэддик улыбнулся и, ничего не ответив, взглянул на свою ладонь. Тускло поблескивали полированные бока гипноглифа, по выемке описывал спирали большой палец. Вниз-вбок-вверх, вниз-вбок-вверх.
– Не опасаясь преувеличений, утверждаю: культуру осязания декайцы довели до непостижимого для нас уровня. На ДК-8 в нее вкладывают всю ту энергию, которая у нас затрачивается на производство средств производства. По нашим понятиям, тамошнее общество стоит на одной из низших ступеней общественного развития: племенной строй, жесткий матриархат, орудий труда – раз-два и обчелся, причем ими разрешается пользоваться только женщинам, да и то далеко не всем, а только представительницам определенного клана. Остальные праздно слоняются по живописным холмам или лежат себе недвижно только знай впитывай в себя солнечную энергию да занимайся колдовством на основе гипноза и осязательных эффектов. – Голос рассказчика зазвучал проникновенно и чуть сдавленно. – Как и следовало ожидать, они чудовищно полнеют. Поначалу противно становится при виде этих разлегшихся туш. Но ведь на ДК-8 полнота – условие, необходимое для выживания индивидуума. Ведь чем полнее существо, тем больше поверхность его тела и тем большее количество солнечных лучей она улавливает. А телом своим тамошние женщины владеют до того виртуозно, что остаются статными и пропорционально сложенными.
Джарис откинулся на спинку стула и зажмурился.
– Феноменально владеют, – пробормотал он едва слышно. Потом вдруг как-то неожиданно хмыкнул: – Вас же, наверное, удивляет, каким образом они полируют твердое дерево, не располагая практически никаким инструментом. А вы присмотритесь повнимательнее и заметите полное отсутствие древесных волокон. Да это и не дерево, а этакий громадный орех, нечто вроде косточки авокадо. Как известно, свежая косточка авокадо подобна глине, высохнув же, становится в высшей степени твердой. В высшей степени.
– В высшей степени, – поддакнул Мэддик отрешенно.
– Женщины привилегированного клана изготавливают такие вещицы, а мужчины раскладывают по лесу. Как нетрудно догадаться, декайские мужчины народец тщедушный, и будь охотничья удача хоть как-то связана с мужскими статями да отвагой, не говоря уж о физической силе, там все бы давно повымирали с голоду. Однако благодаря охотничьим принадлежностям ничего подобного не происходит. Звери, все как один необычайно восприимчивые к гипнозу осязания, проходят лесной тропой и натыкаются на гипноглиф. Начинают его ощупывать, поглаживать – и уже не в силах остановиться. Мужчины их даже не убивают; забоем и разделкой ведает правящий клан женщин. А мужчины в лесу всего-навсего дожидаются, пока добыча впадет в состояние гипнотического транса, после чего отводят зверя на территорию бойни – все еще одурманенного, разумеется.
– Разумеется, – согласился Мэддик. Пальцы его любовно и ритмично выполняли свою монотонную работу.
Джарис откинулся на спинку стула. Его хозяйская вежливость оставалась безукоризненной, но в голосе нарастало торжество.
– Собственно, не мешало бы вам узнать еще одну подробность. Во времена оны на декайских мужчин порой находили приступы неуправляемой ярости. А потому сложилась традиция подвергать их перманентному гипнозу практически с момента рождения. Этот обычай восходит к седой старине.
К сожалению, природа коварна, хоть и не злонамеренна. Если тот или иной биологический вид достаточно долго удерживать в слепом повиновении, у этого вида исчезнет стимул к эволюционному совершенствованию. Потомки неисчислимых загипнотизированных поколений, нынешние декайские мужчины напрочь лишены воли к жизни, они нежизнеспособны, и вдобавок год от года их рождается все меньше и меньше. К моменту нашей высадки на ДК-8 там мужчин оставалось ровно столько, чтоб было кому расставлять по лесам манки.
С улыбкой Джарис подался вперед, к собеседнику.
– Представляете, каким подарком судьбы предстал перед вождессами племени наш экипаж, когда выяснилось, что между нами возможны смешанные браки и что такие браки дают потомство! Новые энергичные и предприимчивые мужчины, начало новой жизни, свежая благотворная струя крови.
Он помедлил, а когда продолжил, голос его звучал сухо и непреклонно.
– Теперь вам, наверное, понятно, отчего из всего экипажа вернулся на Землю один только я. Перед вами единственный во всей Вселенной мужчина, когда-либо покидавший ДК-8. Впрочем, – поправился он, – на самом деле я в известном смысле слова тоже так и не покидал той планеты.
– Так и… не… покидал… той планеты… – с запинкой повторил Мэддик.
Джарис кивнул, выбрался из-за письменного стола, подошел к гостю и, наклонясь над ним, выпустил клуб дыма в его широко раскрытые глаза. Мэддик даже не моргнул. Взгляд его был неотрывно устремлен вперед, в одну точку, он сидел не шевелясь. Двигалась только кисть правой руки, то так, то этак обхватывая полированную диковинку; большой палец без устали сновал по выемке.
С прежней грустной улыбкой Джарис распрямился, взял со стола изящный колокольчик и коротко, отрывисто звякнул.
В дальнем конце зала распахнулась дверь; за дверью, в затененном алькове, виднелось нечто массивное и бледное.
– Готов, дорогая, – произнес Джарис. _