…Выбор Звездного Имени – кэннэн Гэлиэ – праздник для всех. И даже среди зимы, она знала, будут цветы. Тем более сегодня – в День Звезды: двойной праздник. Она выбрала именно этот день, а с нею – еще двое, оба двумя годами старше. На одну ночь они трое – увенчанные звездами, словно равны Учителю: таков обычай. Но это все еще будет…
А сейчас – трое посреди зала, и Учитель стоит перед ними.
– Я, Артаис из рода Слушающих-землю, избрала свой Путь, и знаком Пути, во имя Арты и Эа, беру имя Гэллаан, Звездная Долина.
– Перед звездами Эа и этой землей ныне имя тебе Гэллаан. Путь твой избран – да станет так.
Рука Учителя касается склоненной темноволосой головы, и со звездой, вспыхнувшей на челе, девушка выпрямляется, сияя улыбкой.
– Я, Тайр, избираю Путь Наблюдающего Звезды, и знаком Пути, во имя Арты и Эа, беру имя Гэллир, Звездочет.
– Перед звездами Эа и этой землей…
Последняя – она. И замирает сердце – только ли потому, что она младшая, рано нашедшая свою дорогу?
Как трудно сделать шаг вперед…
– Я, Эленхел…
Она опускает голову, почему-то пряча глаза.
– …принимаю Путь Видящей и Помнящей… и знаком Пути, во имя Арты и Эа, беру…
Резко вскидывает голову, голос звенит.
– …то имя, которым назвал меня ты, Учитель, ибо оно – знак моей дороги на тысячелетия…
Знакомый холодок в груди: она не просто говорит, она – видит.
– …имя Элхэ, Полынь.
Маленькая ледяная молния иголочкой впивается в сердце. Какое у тебя странное лицо, Учитель… что с тобой? Словно забыл слова, которые произносил десятки раз… или – я что-то не так сделала? Или – ты тоже видишь?
Ее охватывает страх.
– Перед звездами Эа и… Артой… отныне… – он смотрит ей в глаза, и взгляд у него горький, тревожный, – и навеки, ибо нет конца Дороге… имя твое – Элхэ. Да будет так.
Он берет ее за руку – и это тоже непривычно – и приводит пальцами по узкой, доверчиво открытой ладони. Пламя вспыхивает в руке – прохладное и легкое, как лепесток цветка.
"Сердце Мира – звездой в ладонях твоих…"
Несколько мгновений она смотрит на ясный голубовато-белый огонек, потом прижимает ладонь к груди слева.
Учитель отворачивается и с тем же отчаянно-светлым лицом вдруг выбрасывает вверх руки – дождь звездных искр осыпает всех, изумленный радостный вздох пролетает по залу, где-то вспыхивает смех…
– Воистину – Дети Звезд…
Он говорит очень тихо, пожалуй, только она и слышит эти слова.
– А ты снова забыл о себе.
Он переводит на Элхэ удивленный взгляд. Та, прикрыв глаза, сосредоточенно сцепляет пальцы, потом раскрывает ладони – и взлетает вокруг высокой фигуры в черном словно снежный вихрь: мантия – ночное небо, и звезды в волосах…
– Где ты этому научилась? – он почти по-детски радостно удивлен.
– Не знаю… везде… Мне… ну, просто очень захотелось, – она окончательно смущена. Он смеется тихо и с полушутливой торжественностью подает ей руку. Артаис-Гэллаан и Тайр-Гэллир составляют вторую пару.
…А праздник шел своим чередом: искрилось в кубках сладко-пряное золотое вино, медленно текло в чаши терпкое рубиновое; взлетал под деревянные своды стайкой птиц – смех, звенели струны и пели флейты…
– Учитель, – шепотом.
– Да, Элхэ?
– Учитель, – она коснулась его руки, – а ты – ты разве не будешь играть?
– Ну, отчего же… – Вала задумался, потом сказал решительно. Только петь будешь – ты.
– Ой-и… – совсем по-детски.
– И никаких "ой-и"! – передразнил он на удивление похоже и, уже поднимаясь, окликнул:
– Гэлрэн! Позволь – лютню.
Все умолкли разом: менестреля и так никто никогда не прервет, а если Учитель сам будет играть… Странный выдался вечер нынче, что и говорить!
Только что – смех и безудержное веселье, но взлетела мелодия прозрачная, пронзительно-печальная, и звону струн вторил голос – Вала пел, не разжимая губ, просто вел мелодию, и тихо-тихо перезвоном серебра в нее начали вплетаться слова – вступил второй голос, юный и чистый:
Андэле-тэи кор эме
Эс-сэй о анти-эме
Ар илмари-эллар
Ар Эннор Саэрэй-алло…
О ллаис а лэтти ах-энниэ
Андэле-тэи кори'м…
Два голоса плели кружево колдовской мелодии, и мерцали звезды, и даже когда отзвучала песня, никто не нарушил молчания – эхо ее все еще отдавалось под сводами и в сердце…
…пока с грохотом не полетел на пол тяжелый кубок.
Собственно, сразу никто не разобрался, что происходит; Учитель только сказал укоризненно:
– Элдхэнн!
Дракон смущенно хмыкнул и сделал попытку прикрыться крылом.
– И позволь спросить, зачем же ты сюда заявился?
Резковатый металлический и в то же время какой-то детский голосок ответствовал:
– Я хотел… как это… поздравить… а еще я слушал…
– И – как? – поинтересовался Вала.
Дракон мечтательно зажмурился.
– А кубок зачем скинул?
Дракон аккуратно подцепил помянутый кубок чешуйчатой лапой и со всеми предосторожностями водрузил на стол, не забыв, впрочем, пару раз лизнуть тонким розовым раздвоенным язычком разлитое вино:
– Так крылья же… опять же, хвост…
Он-таки ухитрился, не устраивая более разрушений, добраться до Валы, и теперь искоса на него поглядывал, припав к полу: ну, как рассердится?
– Послу-ушать хочется… – даже носом шмыгнул – очень похоже, и просительно поцарапал коготком сапог Валы: разреши, а?
– Ну, дите малое, – притворно тяжко вздохнул тот. – Эй!.. а эт-то еще что такое?
Элхэ перестала трепать еще мягкую шкурку под узкой нижней челюстью дракона – дракон от этого блаженно щурил лунно-золотые глаза и только что не мурлыкал.
– А что?.. ну, Учитель, ну, ему ведь нравится… смотри!
Элдхэнн в подтверждение сказанного мягко прорычал что-то.
Гортхауэр беспокойно взглянул на своего младшего брата: еще скажет чего, вон на лице так и читается – нашли, мол, чем заняться! Тот однако промолчал, хоть и нахмурился недовольно, пренебрежительно кривя губы. Вот и славно.
– Слушай, Элхэ, хочешь его домашним зверьком взять – так прямо и скажи! – притворно возмутился Вала.
Элхэ в раздумье сморщила нос.
– А это мысль, Учитель! – просияв, заявила она через мгновение.
В ответ раздался многоголосый смех и крики: "Слава!" Вала тоже рассмеялся облегченно: ну вот, все-таки совсем девочка! а то взгляд – даже не по себе стало. Видящая и Помнящая. Кроме нее, такой путь избрали всего трое. Двенадцать лет – и Видящая. Не бывало еще такого…
Все-таки тревожно на сердце.
– …А песня, Гортхауэр!.. Видел, как Гэлрэн на нее смотрел?
Ученик лукаво взглянул на Учителя:
– А – подрастет?
– Хм… Остерегись – как бы и тебя не приворожила!
Но какие глаза!.. Словно ровесница миру. "Знак Дороги на тысячелетия"…
…Здесь было так холодно, что трескались губы, а на ресницах и меховом капюшоне у подбородка оседал иней. Она уже подумала было не вернуться ли, и в это мгновение увидела их.
Крылатые снежные вихри, отблески холодного небесного огня – это и есть?..
– Кто вы?
Губы не слушались. Шорох льдинок, тихий звон сложился в слово:
– Хэлгеайни…
Она улыбнулась, не ощущая ни заледенелого лица, ни выступившей в трещинах рта крови.
Она не смогла бы объяснить, что видит. Музыка, ставшая зримой, колдовской танец, сплетение струй ледяного пламени, медленное кружение звездной пыли… Она стояла, завороженная неведомым непостижимым чудом ледяного мира – мира не-людей, Духов Льда.
"Откуда же вы…"
Она уже не могла спросить – только подумать. Не знала, почему – время остановилось в снежной ворожбе, и не понять было, минуты прошли – или часы. Была радость – видеть это, невиданное никем.
Они услышали.
"Тэннаэлиайно… спроси у него…"
Шесть еле слышных мерцающих нот – имя. Она повторила его про себя, и каждая нота раскрывалась снежным цветком: ветер-несущий-песнь-звезд-в-зрячих-ладонях. Тэннаэлиайно. Она смотрела, пока не начали тяжелеть веки, и звездная метель кружилась вокруг нее – это и есть смерть?.. – как покойно… Уже не ощутила стремительного порыва ветра, когда черные огромные крылья обняли ее.
– Элхэ… вернись…
Как тяжело поднять ресницы… Ты?.. Тэннаэлиайно… Нет сил даже улыбнуться. Как хорошо…
Он погладил ее серебристые волосы:
– Все хорошо. Теперь спи. Птицы скажут, что ты у меня в гостях, никто не будет тревожиться.
Она прижалась щекой к его ладони и снова закрыла глаза.
– Учитель… Ты так и просидел здесь всю ночь?
– И еще день, и еще ночь. Как ты?
– Я была глупая. Мне так хотелось увидеть их… Хэлгеайни. Они… они прекрасны. Я не сумею рассказать… Но я бы… я бы умерла, если бы не ты. Прости меня…
– Сам виноват. Я знаю тебя – не нужно было рассказывать. После той истории с драконом…
На щеках Элхэ выступил легкий румянец.
– Ты не забыл?
– Я помню все о каждом из вас. Конечно, тебе захотелось их увидеть.
Она опустила голову:
– Ты не сердишься на меня, Тэннаэлиайно?
– Не очень, – он отвернулся, пряча улыбку. – Подожди… как ты меня назвала? Они – говорили с тобой?
– Я не уверена… Я думала, мне это приснилось. Просто это так красиво звучит…
– Они редко говорят словами… – поднялся. – Я пойду. Есть хочешь?
– Ужасно!
Он рассмеялся:
– В соседней комнате стол накрыт. Потом, если хочешь посмотреть замок или почитать что-нибудь – спроси Нээрэ, он покажет.
– Кто это?
– Первый из Духов Огня. Ты их еще не видела?
Она склонила голову набок, отбросила прядку волос со лба:
– Не-ет…
– Они, правда, не слишком разговорчивы, но ничего. Я скоро вернусь.
– Нээрэ!..
Двери распахнулись, и огромная крылатая фигура почтительно склонилась перед девочкой. Она ахнула, завороженно глядя в огненные глаза.
– Это ты – Дух Огня?
– Я, – голос Ахэро прозвучал приглушенным раскатом грома.
Элхэ протянула ему руку.
– Осторожно. Можешь обжечься. Руки горячие. Эрраэнэр создал нас из огня Арты…
"Эрраэнэр – крылатая душа Пламени…"
– …Я понимаю его, когда он говорит, что любит этих маленьких.
– Ты знаешь, что такое – любить?
Нээрэ долго молчал, подбирая слова.
– Они… странные. Я бы все для них сделал, – он запахнулся в крылья как в плащ, в огненных глазах появились медленные золотые огоньки; задумался. – Такие… как искры. Яркие. Быстрые. И беззащитные.
На этот раз он умолк окончательно.
– Проведи меня в библиотеку, – попросила Элхэ.
Балрог кивнул.
Едва увидев того, что – в расшитых золотом черных одеждах – стоял у стола, она почувствовала, как по спине пробежал неприятный холодок. Понять причину этого она не могла, потому всегда упрекала себя за смутную неприязнь к Майя Курумо.
Майя Курумо. Но ведь Гортхауэр – просто Гортхауэр, хотя – тоже Майя, а вспоминаешь об этом мимолетно, когда видишь, что даже раскаленный металл не причиняет его рукам вреда…
– Что ты здесь делаешь?
Вопрос, хоть и заданный голосом мягким, почти ласковым, заставил ее смешаться; она беспомощно пролепетала:
– Я?.. Я в гостях… у Учителя…
– Зачем?
Она с трудом справилась с собой:
– Просто… Ничего особенного. А что ты читаешь?
Майя снисходительно улыбнулся:
– Тебе еще рано, девочка. Ты ничего не поймешь.
Голос Элхэ дрогнул от обиды; никто и никогда еще не говорил с ней так:
– Я избрала Путь. Уже три зимы минуло; ты забыл?..
Снова равнодушно-снисходительная улыбка:
– Не могу же я помнить всех.
Она порывисто шагнула к дверям, но вдруг испугалась, что обидела этим Майя.
– Я ранила тебя? Я не хотела, правда…
Майя удивленно приподнял брови и, снова принявшись за книгу, бросил:
– Вовсе нет.
Только выйдя из библиотеки она почувствовала, что дрожит, словно от холода. Страх. Не страх опасности, а что-то неопределенное, душно-липкое, похожее на щупальца серого тумана… а это откуда? Кажется, Учитель что-то говорил… или нет?
"Учитель. Тысячу раз произносишь про себя его имя – это имя, единственное, и никогда вслух. Не смеешь. Тысячу раз – безумные слова, и никогда не скажешь их. Лучше не думать об этом. И – ни о чем другом. Скорее бы ты вернулся, Учитель. Учитель".
По этому замку можно просто бродить часами. Просто ходить и смотреть, вслушиваясь в еле слышную музыку, стараясь унять непокой ожидания.
Она поднялась на верхнюю площадку одной из башен, словно кто-то звал ее сюда…
…Он медленно сложил за спиной огромные крылья, все еще наполненный счастливым чувством полета, летящего в лицо звездного ветра и свободы. И услышал тихий изумленный вздох. Девочка протянула руку и, затаив дыхание, словно боясь, что чудо исчезнет, коснулась черного крыла. Тихонько счастливо рассмеялась, подняв глаза:
– Учитель… у тебя звезды в волосах, смотри!
Он поднял было руку, чтобы стряхнуть снежинки, но передумал.
– Пойдем. Так ты никогда не поправишься – без плаща на ветру…
"Это как сон. Или сказка. Но сны и сказки длятся недолго и быстро забываются… Это – когда сказки счастливые. А моя видно – горше полыни. Или ты – чувствуешь это, поэтому дал мне такое имя… Все это закончится. Все это скоро закончится. Ненавижу себя, лучше бы мне не родиться Видящей… И если бы знала, что произойдет… Чувствовать – но не знать, не предупредить… Я увижу – но тогда будет поздно".
– …Ты искусен в сложении песен, Менестрель; почему бы тебе не сложить балладу о нашем господине?
– Но зачем, Курумо? Он никогда не говорил, что хочет этого…
– И не скажет никогда. Конечно же хочет! Разве есть кто-то, кто более достоин восхваления, нежели он? Ведь он – Владыка Арды, Повелитель Мира, и все, что есть живого в Арде, все, что есть плоть Мира, повинуется ему… Это будет лучшей твоей песнью, Менестрель!
– Но Учитель никогда не говорил, что ему нужно такое…
– Поверь мне, я знаю. Подумай – он один противостоит всем Валар! И самым могучим и сильным нужна поддержка. Неужели ты не хочешь доставить нашему господину радость? Уверяю тебя, он будет доволен…
– Я не знаю… я попробую… Может быть ты прав, Курумо…
– …Как я слаб, Учитель… Ничего я еще не умею…
– О чем ты, Гэлрэн?
– Я хочу сложить балладу в твою честь, и вот – не сумел…
– Зачем, ученик?
– Я думал порадовать тебя…
– Мне не доставляют радости восхваления. И ты знаешь это. Кто подсказал тебе эту мысль?
– Курумо, Учитель…
– Курумо, – задумчиво повторил Мелькор; потом поднял глаза на ученика и улыбнулся. – Теперь ты знаешь, что сердцу невозможно приказать петь.
– Да, Учитель… я понимаю…
– Иди, ученик. И пусть придет ко мне Курумо.
– Почему ты решил, что мне нужно такое?
– О Великий! Кто же достоин восхвалений, если не ты? В Валиноре денно и нощно возносят хвалу Манве – разве ты не более заслужил это? О деяниях твоих должно слагать песни… Ведь я же знаю – это придаст тебе силы для новых великих подвигов… Вся Арда будет славить тебя, Владыка!
– Ну и сложил бы песню сам, – насмешливо сказал Мелькор, – у тебя ведь тоже хороший голос!
– Но, господин мой, – с достоинством ответил Курумо, – песни – дело менестрелей; они – как птицы: поют, ибо такова их природа. Мое же назначение в другом.
– Это верно. С такими крыльями взлететь тяжело, – усмехнулся Вала. Курумо остался невозмутимым:
– Я предпочитаю твердо стоять на земле, – ответил он, с удовольствием оглядывая свои черные одежды, богато расшитые золотом и бриллиантами.
– Ладно, оставим это, – Мелькор посерьезнел. – Ответь мне, разве я просил, чтобы кто бы то ни было слагал песни в мою честь?
– Нет, о Великий; но думаю я, что не мог измыслить ничего противного твоей воле. Ведь я – твое создание, и все мысли и деяния мои имеют начало в тебе…
Мелькор тяжело задумался. Курумо в молчании ждал его ответа.
– Иди, – не поднимая глаз на Курумо, молвил, наконец, Вала.
И с поклоном удалился Курумо, исполненный сознания собственного достоинства и правоты.
"Может в глубине души я действительно жажду восхвалений – и просто боюсь признаться себе в этом? Нет… Или – да? Ведь он действительно мое творение, хотя я и думал создать существ иных, чем я… Может быть то, что таится во мне, вошло в него и внушило ему эти мысли? Может быть… Тогда, чтобы одолеть в себе это, я должен объяснить ему, научить его… Видно, плохой я учитель, если он продолжает думать так… Моя вина".
– Курумо!..
Он сидит в резном черном кресле: высокий стройный человек в черных одеждах; плащ небрежно брошен на спинку кресла, рубашка распахнута на груди: жаркий день выдался сегодня в кузне, но тело его не знает усталости. Мерцающий свет озаряет его лицо. Удивительно красивое лицо. Высокий лоб; взлетающие легким изломом брови; в тени длинных прямых ресниц – глаза, светлые и ясные, как звезды; тонкий нос с легкой горбинкой, чуть впалые щеки, твердо и красиво очерченный рот, волевой подбородок… Он улыбается ласково и мечтательно: завтра новый день, наполненный радостью творения и познания, словно чаша до краев – искрящимся золотым вином. Они даже не догадываются, сколь многому он, их Учитель, учится у них, и сам он, по сути, лишь один из них, познающий тайны Эа… А вечером придут дети и попросят снова рассказать сказку… Что же он расскажет им?
Он надолго задумывается, глядя в окно. Ветер играет прядями длинных темных волос. Потом решительно поворачивается к столу, берет чистый лист и черно-серебряное перо. У него узкие сильные руки и тонкие длинные пальцы. Руки творца.
Летящие знаки Тай-ан проступают на белом листе, так похожие на знаки Тьмы. Он снова улыбается, вспомнив счастливое лицо Книжника: "Учитель, кажется, я понял, как можно записывать мысли… Взгляни, тебе нравится, да?"
Он откладывает в сторону перо, когда небо на востоке уже начинает светлеть. Бессмертному не нужен сон. Перечитывает написанное, и легкая тень ложится на его лицо. Странная вышла сказка; да и сказка ли?
…Идет по земле Звездный Странник, и заходит в дома, и рассказывает детям прекрасные печальные истории, и поет песни. Он приходит к детям и каждому отдает частичку себя, каждому оставляет часть своего сердца. Словно свеча, что светит, сгорая – Звездный Странник. Все тоньше руки его, все прозрачнее лицо его, и только глаза его по-прежнему сияют ясным светом. Неведомо, как окончится путь его; он идет, зажигая на земле маленькие звезды. Недолог и печален его путь, и сияют звезды над ним – он идет…
Он встает, идет к дверям. Завтра – тот день, что Гэлрэн зовет днем своего второго рождения: много лет назад в этот день сложил он свою первую песню. Он приготовил Менестрелю дар: осталось лишь натянуть струны из поющего небесного железа и настроить лютню. Он представляет себе сияющее лицо Менестреля… Но что-то не дает покоя.
Этот новый ученик, Курумо. Его создание, и все же – совсем иной. Иногда начинает казаться – он все понял, а потом… Пришел ведь к Менестрелю и уговорил сложить эту песню. А – зачем? Часть сердца, его творение, его ученик… и – не понять. Иной. Он любит этого странного ученика, но не забыть тяжелой чаши и кровавого привкуса на губах. Почему? И кажется – именно из-за этого придется взять в руки меч Затменного Солнца. Чего-то не достает в Курумо; может, той ясной открытости, без которой невозможно себе представить других? И эти разговоры о славе, о власти… Сначала он искренне удивлялся: зачем? Потом в душе поселилась тревога. Не замечая этого, он стал внимательнее к Курумо, чем даже к Гортхауэру. Старший ученик смотрел на это с полушутливой ревностью, но постепенно стал сторониться своего младшего брата. А Учителю мучительно не хотелось, чтобы новый ученик считал себя чужим здесь. Но словно какая-то стена стояла между ними.
Тряхнул головой. Хватит. Иначе лютня запомнит эти мысли. Нужно идти. Конечно, если Арта меняет всех (он не любил говорить "Арда", Княжество имя, данное миру Илуватаром), должно быть это происходит и в Валиноре. Со временем Курумо станет иным: Арта лечит, да и трудно не измениться, живя среди Эльфов Тьмы…
– Позволишь ли переночевать у тебя?..
У него не было своего дома в поселении Эллери; обычно к ночи он возвращался в Хэлгор, но сегодня ему хотелось остаться со своими учениками.
Гэллор-Маг просиял:
– Конечно, Учитель! Зачем ты спрашиваешь? Мы всегда рады тебе…
Гости уже разошлись, и они остались одни. Разговор затянулся допоздна. Гэллор был не прочь и продолжить беседу, но Вала с улыбкой остановил его:
– Довольно, пощады! Если бы я был человеком, ты вконец замучил бы меня: не торопись, ты хочешь узнать все сразу.
Эльф смущенно рассмеялся:
– Ты прав, Учитель.
…Девушка свернулась калачиком в кресле, подобрав ноги: огонь в камине догорал, и в комнате было прохладно. Лицо спящей было полно тихой печали, и Вала невольно залюбовался ею. Пожалуй, красотой она не уступает Аллуа, которую считают прекраснейшей среди Эллери. Но Аллуа – огненный мак, эта же девочка – цветок ночи… Наверно, хотела спросить о чем-то, а ждать пришлось долго. Вала осторожно укрыл девушку плащом, отошел к окну.
– …Учитель!
Он мгновенно оказался рядом. Девушка с ужасом смотрела на его руки; дрожащими пальцами коснулась запястий, коротко вздохнула и прикрыла глаза.
– Что с тобой? – он был встревожен.
– Ничего… прости, это только сон… Страшный сон… – она попыталась улыбнуться. – Я тебе постель застелила, хотела принести горячего вина – ты ведь замерз, наверно, – и, видишь, заснула…
Он провел рукой по серебристым волосам девушки; в последнее время они все чаще забывают, что он не человек.
– Но ведь ты не за этим пришла. Ты хотела говорить со мной, да, Элхэ?
– Да… Нет… Я не хочу этого, но я должна сказать… Учитель, совсем тихо заговорила она, – он страшит меня. Не допускай его к своему сердцу – или сделай его другим… Я не знаю, не знаю, мне страшно… Учитель, он беду принесет с собой – для всех, для тебя… Он только себя любит – мудрого, великого…
– О ком ты, Элхэ? – Вала был растерян; он никогда не видел ее такой.
– Об этом твоем новом… – она не могла выговорить "ученике", – о Курумо. Я наверное, не должна так говорить…
– Нет… Я и сам думал об этом. Не тревожься, Арта излечит его.
– Ты не веришь в это, Учитель.
Вала усмехнулся – как-то грустно это у него получилось:
– Видно, от тебя ничего не скроешь.
Помолчали.
– Учитель, я принесу тебе вина?
Он рассеянно кивнул.
– И огонь почти погас… Сейчас я…
– Не надо, Элхэ, – он начертил в воздухе знак Ллах, и в очаге взметнулись языки пламени.
Она вернулась очень быстро; он благодарно улыбнулся, приняв из ее рук чашу.
– Учитель…
Он поднял голову: Элхэ стояла уже в дверях, – тоненькая фигурка в черном; и необыкновенно отчетливо он увидел ее глаза.
– Учитель, – узкая рука легла на грудь, – береги себя. Знаю, не умеешь, и все же… Я боюсь за тебя. Гнев лишает разума, жажда власти убивает милосердие, и оковы ненависти не разбить…
Он хотел спросить, о чем она говорит, но она уже исчезла.
– Ты сказал, о Великий, что никто из учеников твоих не может совладать с Орками?
– Да, Курумо.
– Даже Гортхауэр? – лицо Курумо выражало изумление.
– Даже он.
"Вот и представился случай. Я докажу ему, что более достоин его милости, чем Гортхауэр. Он поймет, что лучше иметь дело со мной. Артано только и умеет, что слушать, да звезды считать, да возиться с этими… Эльфами Тьмы. Нет, он мне не соперник. И Владыка увидит это".
– Позволь мне, о Великий…
– Что? – Мелькор был удивлен.
– Позволь, я попытаюсь…
– Ну что ж, попробуй…
"Спору нет, Эльфы красивы. Но начнись война – никто из них не сможет сражаться. Если бы в Валиноре знали об этом, вряд ли Мелькор надолго остался бы свободным. Не могу его понять! Он мог бы воистину быть Владыкой Мира, подчинить себе всех – почему же он не думает об этом? Песенки их слушает, сказки… И что же, из Орков хотел сделать – таких же? Неужели не видит – они предназначены для войны! Силе поклоняются они? – так и должно быть с воинами. Он говорит, страх стал их сущностью? – тем лучше: страшась его могущества, они будут сражаться до последнего. Владыка не хочет думать о таких вещах – ну, так о них позабочусь я. Я обучу их ковать металл и сражаться; я стану для них вторым после Властелина: в чьих руках войско, у того и власть. Валинорские сволочи еще будут ползать у меня в ногах! Они-то, глупцы, сидят в своей Благословенной Земле и даже не помышляют о войне… Что ж, тем хуже для них!"
– Я исполнил твое повеление, Великий!
Пятеро могучих Орков в полном воинском доспехе простерлись перед троном Мелькора.
Курумо просиял, взглянув на удивленное лицо Властелина. Все это время он работал в одиночестве, чтобы никто раньше времени не увидал его трудов, и теперь ожидал похвалы от своего господина.
– Что это? – наконец выдохнул Мелькор.
– Орки, мой господин. Твои слуги и воины. С ними ты завоюешь весь мир – взгляни, сколь могучи они, сколь преданы тебе! Пусть отныне страшится тот, кто смел называть себя Королем Мира: теперь-то он узнает, кто истинный Владыка Арды!
– Что ты сделал? – тяжело спросил Мелькор.
Курумо опешил: такого приема он не ожидал.
– О Великий! Как может Властелин обойтись без армии? И ведь тебе не обязательно самому вести войну – поручи это мне, ты увидишь – я оправдаю твое доверие.
– Я не хочу крови. Ты что же, так и не понял ничего?
– Я понимаю тебя, господин мой. Твои руки будут чисты – я сделаю все сам, – Курумо снова обрел уверенность в себе, он говорил, наслаждаясь звуком собственного голоса, упиваясь словами. – И будет великая война, и Валар падут к ногам твоим – ты один будешь царить в Арде, и я буду вершить волю твою…
Внезапно он увидел лицо Мелькора, искаженное гневом и отвращением.
– Вон отсюда, – свистящий страшный шепот.
– Что?.. – Курумо показалось – он ослышался.
– Убирайся! Забери свой проклятый дар – на нем кровь!
Курумо отшатнулся, закрывая лицо руками. Словно с его лица слетела маска мудрого величия: страх и ненависть в темных глазах, злобный волчий оскал.
Мелькор с силой швырнул в него золотой чашей; и, взвизгнув от ужаса, Майя опрометью бросился из зала.
Вала стоял, тяжело дыша, стиснув кулаки от гнева; и тогда предводитель Орков, хищно оскалившись, сказал:
– Позволь мне, о Великий!..
– Вон! – прорычал Мелькор.
…Ему показалось – он ослеп. Багровая пелена перед глазами. Но страшнее этой внезапной слепоты было – видение, беспощадно-отчетливое, неотвратимое – как нож у горла.
Он застонал сквозь стиснутые зубы, и это вернуло его в явь. Кто-то осторожно коснулся его судорожно сжатых рук. Гортхауэр.
– Что с тобой? Ты стоял, как слепой, и глаза… прости меня… мне стало страшно… Никогда не было, чтобы ты смотрел – так. Тебе плохо?
– Ничего, – глухо обронил Мелькор. – Уже все.
– Нет-нет, не отнимай рук. Пожалуйста. Я хочу помочь, позволь мне это.
– Не нужно. Иди.
– Я чем-то оскорбил тебя?
– Нет. Прости. Мне нужно побыть одному.