Говорят, влюбленная женщина способна на все. Можно соглашаться с этим утверждением или нет, но влюбленная Афродита была способна на очень многое. Когда Афо узнала от наблюдавшего за ходом битвы Аполлона, что ее возлюбленному грозит опасность, она не колебалась ни мгновения. Помочь ей мог только Зевс, и Афродита, не медля, отправилась в покои Громовержца.
Он не слишком обрадовался ее приходу, так как был занят, а кроме того, догадывался, о чем пойдет речь. Показав жестом руки, что богиня может присесть, Зевс продолжил переговоры по волновой связи. Судя по всему, речь шла именно о тех событиях, которые волновали Афродиту, поэтому она внимательно прислушивалась к разговору, но к сожалению ничего не поняла, так как Громовержец и его оппонент употребляли множество незнакомых слов и имен, а затем вообще стали говорить на каком-то странном, неизвестном Афродите языке.
Под конец Зевс сказал, вновь перейдя на койне [классический греческий язык]:
– При штурме крепости мешок с золотом надежнее любого тарана. Сомните их!
После этого он открыл связь и взглянул на богиню.
– Я слушаю тебя.
– Спаси моего царя, – попросила Афродита.
– Поздно, – сказал Зевс после небольшой паузы, принятой богиней за свидетельство того, что Громовержец все же колеблется. – Я уже говорил тебе об этом. События зашли слишком далеко, чтобы я мог как-то изменить их. Теперь они отданы на откуп року. Те, кто остались в ущелье, погибнут. Все до единого!
– Спаси лишь его одного! – вновь попросила Афо и ее прекрасные глаза наполнились слезами. Перед подобным проявлением горя не смогло б устоять даже каменное сердце. Зевс продолжал колебаться, это давало Афо надежду. Затем он начал говорить, размышляя вслух.
– Допустим… Допустим гипотетически, что я позабуду о своей ненависти к этому человеку. Все же когда-то он был очень близок ко мне. Допустим даже, что я сумею уговорить своего сына и он согласится подарить Воину жизнь. Хотя это совершенно невероятно, потому что мой сын ненавидит его во сто крат сильнее, чем я. Однако допустим, он простит его тоже. Но я не могу остановить движение восточных легионов. Это уже зависит не от меня.
– А от кого?
Зевс пожал плечами.
– Этого уже не может изменить никто.
– Я могу поговорить с ним!
– И что ты ему скажешь?
– Что он умрет, если откажется уйти со мной.
Громовержец поднялся со своего места и прошелся по комнате. Став у распахнутого настежь окна, он проследил за тем, как по нему величественно плывет клин длиннокрылых птиц, отправляющихся на восток, подальше от войны, поближе к лету.
– Он знает об этом, – сказал Зевс. – Он готов умереть. Ему не привыкать умирать и я уважаю его за это. Для него уйти с тобой – значит бежать. Что ж, иногда приходится отступать. И я, и он порой отступали. Но не бежали. И сегодня не тот случай. В этой битве решается судьба многих держав. Он надеется повернуть эту судьбу так, как угодно ему. Он не сможет отступить, потому что добровольно избрал судьбу воина, который имеет право покинуть поле битвы лишь победителем или не покинуть его вовсе. Он хочет победить и умереть, а лучше сказать – он хочет, умирая, победить. Сейчас он вострит клинок и думает лишь о предстоящей сече. Таковы и его воины. Ни один из них не оставит это ущелье. Придет завтра и все они полягут меж отвесных круч скал. А последним умрет твой царь, стоя по колено в крови поверженных врагов. Это будет бессмысленная смерть, но ему она видится прекрасной.
Не в силах больше сдерживаться, Афродита всхлипнула.
– Тогда прикажи богам захватить его силой.
– Сомневаюсь, что найдутся желающие сделать это. А если и найдутся, я не уверен, что они смогут одолеть твоего царя.
– А ты сам?
– Я, конечно, могу справиться с ним, но в силу ряда обстоятельств не стану этого делать.
Богиня медленно опустилась на колени.
– Сделай так, чтоб он остался жив. Я выполню любое твое желание.
Громовержец повернул голову от окна и посмотрел на нее.
– Желание… – задумчиво выдавил он. – А какое у меня может быть желание…
– Я буду твоей, – сказала Афродита. Она была бела, как мел.
– Куда же ты денешь своего царя?
– Я забуду о нем.
– Сомневаюсь, он не из тех, кого можно с легкостью забыть. Но я не ожидал, что у легкомысленной Афо окажется такое сердце! Я не давал тебе такого сердца. Ты получила его от людей. Желание… У меня редко возникают желания. – Зевс вздохнул. – И никто никогда не знает о них.
Афо поднялась с колен и подошла к богу.
– Ты не прав. Я знаю, чего ты сейчас хочешь.
Громовержец усмехнулся.
– Не разочаровывай меня…
Женщина не дала ему договорить.
– Ты хотел бы увидеть солнце, бросающее рассветные лучи на гребни гор, что преграждают путь в зеленые долины Локриды. Ты хотел бы стоять во главе меднобронных воинов с мечом в руке. Ты хотел быть тем, кого ненавидишь. Ты хотел бы…
– Замолчи!
– Ты хотел бы, чтоб я любила тебя! – докончила богиня.
– Да! Да! Я хочу всего этого! Но мне не суждено увидеть солнце Фермопил или Аустерлица, мне не суждено стоять во главе горстки отчаянных храбрецов, отважившихся противопоставить себя року. Это не МОЯ судьба. Это не МОЯ смерть. И меня никогда не полюбит эта женщина, умевшая лишь ненавидеть!
Зевс кричал и грозные вихревые потоки заполнили небольшое помещение, вздымая вверх парсийские ковры и переворачивая кресла. Не на шутку испугавшись, Афо схватилась рукой за его плечо, и лишь тогда бог опомнился.
– Клянусь! Клянусь честью! Если б я мог, то обязательно сделал все, чтобы сохранить ему жизнь. Хотя бы затем, чтоб никто не смел заподозрить меня в том, что я пытаюсь уничтожить своего более удачливого соперника. Но я не могу противодействовать року, а я не могу действовать против воли Воина! Он сам выбрал этот бой. Теперь я понимаю: он всю жизнь готовился к этому бою! – Зевс отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Ступай, я ничем не могу помочь тебе.
И Афродита не стала больше умолять.
Оставив покои Громовержца, она отправилась на поиски Диониса. Из всех богов он относился к ней лучше других, хотя, как и прочие, не скрывал своих замыслов относительно того, чтобы полакомиться когда-нибудь ее прекрасным телом. Дионис выслушал ее мольбу о помощи и ответил отказом.
– Я люблю тебя, Афо, и готов ради тебя на все. Но я не могу помочь этому человеку. Все события контролирует Громовержец, вмешаться в них означало бы воспротивиться его воле. Извини, Афо, мне не по силам тягаться с Зевсом.
Афродита грустно улыбнулась и пошла дальше. Дионис бросил ей вслед странный взгляд и тихо прошептал: "Пока…".
Аполлон был на своей излюбленной восточной веранде. Насвистывая под нос фальшивый мотивчик, светозарный бог полировал пилочкой ногти. При появлении прекрасной богини он оживился и принял меланхолическую позу, манерно положив подбородок на неестественно-оттопыренную руку. Афо знала, что Аполлон ненавидит царя. Лучшим свидетельством того был шрам на плече бога, едва заметный теперь благодаря стараниям Паеона. Но она знала и о том, что Аполлон безмерно любвеобилен и может позабыть на время о своей неприязни ради того, чтобы вписать в реестр своих побед саму Афродиту. Также ей было известно и о том, что Аполлон – единственный, кто в последнее время отваживался фрондировать против Зевса.
Перспектива заполучить в свою постель прекрасную богиню, казалось, и впрямь заинтересовала Феба. Проведя похотливым взглядом по шелковистому бедру красавицы, он пообещал подумать.
– И как долго ты собираешься думать?
– День, два, три, пять…
– Мне твоя помощь нужна сейчас же.
Аполлон оскалился.
– Ты хочешь, чтоб я схватил лук и пошел против Зевса. Или, может быть, мне отправиться на охоту за твоим красавцем? Если бы ты хотела убить его, то я выполнил бы твою просьбу. Но ведь он нужен тебе живым и невредимым…
– Да, – подтвердила Афо.
Аполлон скорчил мину, означавшую, что в этом случае он ничем не может помочь. Затем он отвернулся и, не в силах больше притворяться, рассмеялся. Богиня поняла, что Аполлон издевается над ней. Из бездонных аквамариновых глаз выкатились две крупные слезы, стремительно сбежавшие по щекам и исчезнувшие в складках хитона. Прикусив губу, чтобы не разрыдаться, Афродита повернулась и пошла прочь. Она не видела, как из-за спинки плетеного кресла, в котором сидел Аполлон, показался Эрот. Подмигнув ухмыляющемуся богу, мальчуган оставил свое убежище и устремился вслед за красавицей. Он был свидетелем того, как Афродита повстречала Пана и они о чем-то говорили, причем козлоподобный урод гладил плачущую красавицу по голове. Он видел и то, как сразу после этого разговора Пан направился к колодцу, где начинался путь в Тартар. Убедившись, что лесной бог действительно отправился в подземное царство, Эрот поспешил в покои Зевса. Ротик его злобно кривился.
– Вот уж не ожидал от тебя такой прыти, мой рогатый друг! Ты всегда казался мне тупым, но вполне благоразумным. Вот на что способна любовь! В голосе Зевса были угроза и насмешка. Сидевший на подножии трона Эрот противно ухмылялся.
Пан хотел промолчать, но вместо этого взвизгнул, так как Бриарей, чьи могучие лапы клещами вцепились в запястья бога, дернул за столь любимый козлиному сердцу пушистый хвостик. Но это было не самое большое унижение, которое Пану предстояло испытать. И это была не самая сильная боль…
Он ловко провел стоявшего у входа в подземелье Гия, показав ему букет нарванных на ближайшей от дворца лужайке ромашек. Великан понимающе ухнул и опустил копье острием в землю, что означало: проходи. И Пан прошел. Его копытца звонко зацокали по неровной каменистой поверхности коридора, заглушая ток глубинных вод и эхо внутриутробных земных обвалов. Путь был неблизок. Пану предстояло прошагать пять раз по сорок сороков, прежде, чем он ступит в пурпурный грот, в стенах которого томились побежденные Зевсом титаны.
Бог шел по извилистым ходам и наполненным мертвенным светом пещерам. Он пробирался меж прозрачно-молочных, похожих на хрупкие ионические колонны, сталактитов и скользил на фиолетовых ледяных подтеках. Он ступал по хрустящей мраморной крошке и любовался снежными кораллами, пушистой изморосью покрывавшими потолок гротов. Свет его факела серебрил стены, мерцавшие блестками кварца, слюды, горного хрусталя, разгонял по ломкому очарованию лабиринта причудливые блики, которые гротескно повторяли движения спешащего в подземную бездну козлоногого уродца.
Этот мир был тих и безжизненен. Порой Пану, привыкшему к щебетанью птиц и шелесту листвы, бывало не по себе в мертвенном царстве, где единственным звуком был звон редких капель, просачивающихся сквозь известняковые своды. Но постепенно он привык к чуть влажной на ощупь тишине, находя даже, что время от времени не мешает заключать себя в подобную каменную клетку, где призрачное безмолвие рождает странные мысли, которые никогда не посещают в наполненном шумом мире людей и богов. Постепенно Пан привык к этому миру и прятался в его скорлупе от невзгод и огорчений, что подстерегали его наверху.
Но сейчас он бежал не от своего мира, напротив, Пан весь был в его власти. Пробираясь сквозь каменные завалы и нагромождения прозрачных кристаллов, он спешил выполнить просьбу Афо. И он был готов пойти ради прекрасной богини на все – даже на крушение мира, который был его домом.
Шаг за шагом он приближался к самому мрачному подземелью Тартара, где томились могущественные титаны, некогда поверженные Олимпийцами. По мере продвижения вглубь земли лабиринт становился все более мрачным. Исчезли яркие сосульки сталактитов, уже не попадались причудливые гроздья пиропов, россыпи бериллов, топазов и турмалинов. Мир стал серым и угрюмым. Казалось, что где-то неподалеку прячутся невиданные чудовища, тянущиеся своими липкими щупальцами навстречу гостю подземелья.
Пурпурный грот охранял третий из чудовищных братьев-гекатонхейров Котт. Огромный монстр страшно обрадовался приходу Пана. Ощерив клыки, что должно было означать улыбку, он произнес:
– При-вет, Пан. Дав-нень-ко не ви-де-лись!
Говор великана был глух и невнятен. Гость не разобрал и половины произнесенной фразы, но смысл сказанного понял, потому что Котт не отличался разнообразием мыслей, каждый раз повторяя одни и те же слова.
– Привет, Котт, – ответил Пан и осторожно пожал одну из семнадцати или восемнадцати лап монстра. – Как поживаешь.
– Хо-ро-шо. При-нес цве-ты?
– Да, как обычно. Но сегодня у меня есть подарок и для тебя.
– По-да-рок?! – Котт радостно оскалился и заухал.
– Подарок. Дай-ка, думаю, принесу моему другу Котту что-нибудь вкусненькое. А то сколько уже раз приходил сюда и все без подарков. Великан вновь благодарно заухал и вознамерился обнять Пана, но тот увернулся от подобных проявлений благодарности. Достав из заплечного мешка амфору, он протянул ее Котту. – Держи. Это самое лучшее вино, какое боги пьют на своих пирах.
Монстр издал новую серию радостных звуков. Он принял сосуд, отковырнул затычку и жестом предложил Пану составить ему компанию. Лесной бог отрицательно покачал головой.
– Нет, я не хочу. Это все тебе.
Котт кивнул. Изобразив блаженство, он облизнулся, затем засунул горлышко амфоры в свою пасть и несколькими огромными глотками осушил сосуд до дна. Пан, широко раскрыв глаза следил за тем как мощно двигается кадык на поросшей сизым волосом шее великана.
– Ну как? – спросил он, когда Котт убрал ото рта опустевшую амфору и вытер одной из рук губы. Монстр рыгнул и восторженно закатил мутные зрачки. – В следующий раз я принесу тебе еще, – пообещал Пан.
Великан ласково похлопал гостя по спине, отчего тот едва удержался на ногах.
– Пан друг! – сообщил монстр, после чего опустился на землю и захрапел.
– Конечно, друг! – тихо засмеялся Пан. – А теперь поспи.
Отбросив в сторону свой букет, бог устремился вглубь грота, где за толстой стальной решеткой томились титаны. Они видели эту странную сцену и были возбуждены.
– Пан, что все это означает? – спросил Гиперион, почитаемый прочими титанами за старшего.
– Я пришел освободить вас, друзья!
– С чего это вдруг? – осведомился недоверчивый Менетий.
– Я хочу, чтобы вы свергли Зевса и вернули себе власть.
Подобный ответ не удовлетворил Менетия.
– А какая тебе выгода от этого?
– Никакой, – честно признался Пан. – Но это нужно одному моему другу. Очень дорогой ему человек находится в смертельной опасности и спасти его может только падение Зевса.
Менетий повернул косматую голову к Гипериону.
– Подозрительно все это. Мне кажется, здесь какая-то ловушка.
– Я верю Пану! – внезапно сказал титан Крий.
– И я! Я тоже! – в один голос воскликнули глуповатые сыновья Менетия, желавшие любой ценой вырваться на свободу.
Но все решал Гиперион и потому прочие титаны смотрели на него, ожидая, что он скажет.
– А что, собственно говоря, мы теряем? – спросил Гиперион и сам ответил:
– Да ничего. Если мы проиграем, вновь Зевс упрячет нас в самое мрачное подземелье, какое только в состоянии сотворить его фантазия. Но тюрьма, какой бы она не была – каменной или сплетенной из веток сирени всегда остается тюрьмой. Мы попробуем восстать против Зевса. Мы согласны принять твою помощь, Пан, и сделаем все, что в наших силах, чтобы спасти твоего друга.
– Как я могу освободить вас?
– Ключ! У стража на поясе должен быть ключ от нашей темницы. Вставь его в замок, остальное мы сделаем сами.
– Я сейчас! – крикнул Пан и бросился к распростертому на земле Котту. Тот оглушительно храпел, сотрясая диким рыком стены и свод грота. Превозмогая страх, Пан ощупал свитый из медных полос пояс. Ключа не было.
– Его здесь нет! – крикнул Пан.
– Конечно! – подтвердил злобный голос.
Бог испуганно вскинул голову. Прямо перед ним стояли братья сраженного сонным зельем гекатонхейра. Вытянув вперед чудовищную лапу, Бриарей продемонстрировал причудливо изогнутый стержень, которым отмыкалась темница титанов.
– Вот он. Я всегда ношу его с собой. А теперь мы с тобой отправимся к Зевсу. Он желает видеть тебя.
Вот так Пан очутился в покоях Громовержца…
Сказать, что Зевс был сердит, значит не сказать ничего. Столь разъяренным Пан не видел его никогда. Лицо Зевса было изуродовано злобной гримасой, пальцы правой руки непроизвольно сжимались, словно он хотел ударить провинившегося бога. "Ну и пусть ударит, – с облегчением решил про себя Пан. – У меня крепкая голова. Жаль лишь, что я не смог помочь Афо."
Но Зевс не ударил. Проступок Пана требовал наказания большего, нежели обычная затрещина. Криво усмехаясь, Зевс говорил:
– Да знаешь ли ты, кто есть на самом деле? Я создал тебя как шута, который должен был развлекать меня, когда мне скучно. Но у тебя оказался угрюмый характер и я решил избавиться от неудачной игрушки. Можно было просто выбросить тебя в лес и забыть о твоем существовании, но вместо этого я нарек тебя богом и разрешил восседать рядом с моим троном. А ты ответил на мою доброту такой черной неблагодарностью. Кусок испорченной энергоплазмы! Влюбленный кусок!
Эрот захихикал. Пан молчал, понурив голову и опустив взор. Покорность, с какой он воспринимал оскорбления, лишь раззадорила Зевса.
– Рогатое чучело! Безмозглый монстр! Да ты хоть понимаешь, к чему могла привести эта твоя выходка. Отвечай!
Бриарей вновь дернул Пана за хвостик.
– Да! – взвизгнул тот.
– Он понимает! По-ни-ма-ет… – с усмешкой протянул Зевс и ткнул Пана деревянным скипетром в лицо, ободрав левую щеку до крови. – Неблагодарная тварь!
Зевс на мгновение умолк и отвел взор в сторону, словно успокаивая себя. Затем он вновь посмотрел на Пана.
– Ладно, сейчас мне не до раздоров в благородном семействе. Поэтому я прощу твою вину и ограничусь тем, что отправлю тебя с глаз подальше. Но прежде ты признаешься почему сделал все это. Тебя попросила Афо?
– Нет, – мгновенно ответил Пан.
– Она! Она! – заявил Эрот. – Я сам видел.
– Заткнись! – рявкнул на него Громовержец. Он пристально смотрел в глаза Пану. – Спрашиваю еще раз: тебя попросила об этом Афо?
– Нет, – вновь сказал Пан.
– Должно быть ты плохо понимаешь, что сейчас может произойти. Дело обстоит таким образом, что если ты совершил все это по просьбе Афо, твоя вина невелика, тем более что я прекрасно понимаю тебя – трудно отказать в чем-либо нашей прелестной Афо. В этом случае я прощу тебя полностью, а наказание понесет она. Так ты отправился в Тартар по ее просьбе?
– Нет!
Зевс хмыкнул. Похоже этот разговор начинал казаться ему забавным.
– Я только поздоровался с ней, – выдавил Пан.
– Эрот! – приказал Зевс.
Мальчуган исподлобья взглянул на него.
– А я не видел ничего особенного. Они повстречались, перебросились парой слов и разошлись.
– Но ты же сам донес мне, что они долго разговаривали, причем, судя по твоим словам, Афродита о чем-то просила его!
– По моему, я ошибся.
Бросив на Эрота тяжелый взгляд, Громовержец угрожающе приподнял свой посох. Мальчуган не пошевелился.
– Ну ладно, допустим. Выходит, Пан, ты действовал по собственной инициативе.
– Да, – подтвердил лесной бог после небольшой заминки.
– И я могу сделать вывод, что ты хотел свергнуть меня, так?
– Да.
– Тогда объясни почему?
– Ты… Это, тиран и помыкаешь всеми нами! – выпалил Пан.
– Браво! – Зевс зааплодировал. – Тебе впору выступать перед афинской чернью. Ты наверняка снискал бы себе лавры лучшего демагога. Какой стиль! В чем же я провинился?
– Ты плохо обращаешься с нами.
– Н-да? – Зевс театральным жестом почесал затылок. – Возможно. И это все?
– Ты… – Пан замялся, мучительно пытаясь придумать еще какое-нибудь обвинение. – Ты…
– Я! Я! – передразнил его Зевс.
– Титаны нравятся мне больше, чем ты!
– Вот как ты запел! – процедил Громовержец. – Это только твое мнение или так думают и другие?
– Так думают все!
– Изменим ситуацию. Афо просто попросила помочь в этом деле, а именно заставить меня спасти человека, имя которого мы оба знаем. Ты согласился оказать ей такую помощь, но так как понимал, что не сможешь воздействовать на меня уговорами, то решил освободить титанов и использовать их силу в качестве аргумента против меня. В этом случае виноваты вы оба: она – в том, что попыталась взбунтоваться против меня, ты – в том, что хотел использовать враждебные всем олимпийцам силы. Но опять же, в этом случае твоя вина относительно невелика, потому что ты действовал, скажем так – не совсем по своей воле.
– Я действовал по своей воле, – упрямо настаивал Пан.
– Тогда поясни, почему ты так поступил.
Бог лесов пожал поросшими косматой шерстью плечами.
– Ты не можешь объяснить? – Пан скорчил неопределенную мину. – В таком случае выходит, ты бунтовщик, пожелавший захватить мою власть. Мало того, ты хотел использовать для этой цели наших злейших врагов – титанов. И наказание за подобный проступок может быть только одно – смерть. Громовержец, усмехнувшись, посмотрел на Пана, тот побледнел, но не сказал ни слова. – Так кто же ты: жертва чар Афо или опасный бунтовщик, пожелавший свергнуть своего владыку? Отвечай!
По знаку Зевса Бриарей дернул за хвостик с такой силой, что оторвал его напрочь. На пол упали несколько капелек крови. Эрот хотел захохотать, но вдруг осекся и стал смущенно разглядывать свои грязные пальцы.
– Подумай, Пан, – внушительно сказал Зевс. – Кто ты есть на самом деле. Или ты по слабости характера поддался на уговоры, или же замыслил черное дело.
Пан молчал, с трудом удерживаясь от мелкой дрожи.
– Хорошо, я буду терпелив и повторю свои вопросы вновь. Это Афо упросила тебя помочь ей? Говори смелее, Эрот видел как вы разговаривали.
– Кто именно? Аполлон? Гера? Дионис? Гефест? Или, может, Афродита?
– Нет, только не Афродита! – поспешно воскликнул Пан.
– Однако, какая жертвенность! – Зевс скорчил приторную улыбку. – Ну что ж, ты достиг своей цели. Тебе удалось убедить меня, что Афродита здесь ни при чем, что все происшедшее дело лишь твоих рук. Исходя из известных мне обстоятельств и сделанных тобой признаний, я обвиняю тебя в попытке свергнуть власть Олимпийцев и приговариваю к смерти.
Эти слова ошеломили Пана.
– Но как же так? Меня нельзя… – Пан замолчал, затем вдруг улыбнулся и выпалил:
– Меня нельзя казнить, я же бессмертный!
– Не совсем. И сейчас ты убедишься в этом! – зловеще произнес Громовержец.
– Эй, старик, постой! – Эрот вскочил со ступеньки. Вид у него был озадаченный. – Ведь так нельзя. Я и сам не люблю этого козла, но ведь он такой же, как все мы. Если его не станет, кто будет охранять леса и кричать по ночам, наводя страх на врагов? Кто будет развлекать нас на пирах, кто будет смешно стучать копытцами и носить Афо цветы? Над кем, в конце концов, я смогу позубоскалить? Мы с ним всегда ссорились, я иногда бывал несправедливо жесток к нему, но, – Эрот внезапно для самого себя всхлипнул, – клянусь кислыми яблоками, я никогда не желал ему зла! Ты не можешь так поступить с ним!
– Если ты не заткнешься, то присоединишься к нему!
– А не слишком ли много ты возомнил о себе?! – Голос мальчугана звенел, словно перетянутая струна. – Не можешь убить его, не спрося на то разрешения у других Олимпийцев!
– Еще как могу!
Эрот машинально почесал правый бок, было видно, что он о чем-то размышляет.
– Так. Мне надо срочно уйти. Я вспомнил, что меня ждут кое-какие дела.
С этими словами он попытался проскользнуть мимо Бриарея, но тот схватил мальчугана одной из своих чудовищных лап.
– Останешься здесь, – сказал Зевс. – Тебе будет полезно видеть все это. Подобное зрелище поубавит твою прыть.
– Не имеешь права! Ты…
– Заткни ему наконец пасть! – рявкнул Громовержец и великан послушно исполнил этот приказ. – А теперь приступим к экзекуции.
Глаза Пана забегали по сторонам в поисках орудия, которое должно принести ему смерть. Заметив это, Зевс ухмыльнулся.
– Не ищи топор или петлю. Подобные орудия казни не страшны богам. Боги, если пытаться казнить их топором, и впрямь бессмертны, словно Лернейская гидра. Будет лишь немного больно, а затем голова вернется на свое место, ведь она лишь часть плазмоэнергетического сгустка, который есть твое сущее. Ты умрешь иначе. Я поглощу твою жизненную энергию подобно тому, как Танатос выпивает душу и оставлю лишь пустую мертвую оболочку. Это не больно, хотя и не очень приятно. И это означает – смерть. Я дарю тебе еще несколько мгновений, чтобы ты мог вспомнить облик той, что послала тебя на смерть и проклясть ее. Вспомни, Пан!
И Пан увидел перед собой Афо – маленький, чуть вздернутый носик, острые жемчужные зубки, обрамленные в коралловую оправу чуть припухлых губ, тоненькая пушистая ниточка бровей, оттеняющих бархатистость кожи, и лучащиеся голубым светом глаза. Он уловил чарующий аромат – аромат фиалок и нежности, почувствовал ее тепло и шелест легкого дыхания. А затем в его мозг ворвалась раскаленная игла. Она пронзила сознание и принялась рвать его на куски. Картины прошлого, запахи, мысли, ощущения исчезали в холодной черной бездне, имя которой – Смерть. Они уходили безвозвратно, а их место занимала боль. Было мимолетное мгновенье, когда Пан внезапно почувствовал облегчение. Это Эрот пришел ему на помощь и пытался воспротивиться злой воле Зевса.
– Спасибо, малыш! – беззвучно шепнул Пан.
– Держись, бородатый! – бодро откликнулся в сознании язвительный голосок и в тот же миг Зевс ударил по сознанию мальчугана энергетическим пучком, и тот лишился чувств. И теперь настал черед Пана. Огромная черная плита, похожая на потухший диск солнца, давила на него, грозя расплющить в кровавую лепешку. А тоненький шепот свербил мозг: прокляни ее. Прокляни! И Пан чувствовал, прокляни и его помилуют. Но он сопротивлялся этому мерзкому шепоту сильнее, нежели черной силе, раздирающей щупальцами его душу. Он держался насколько хватило сил, а затем умер. И последние мгновения его были прекрасны: ему чудилось, что он лежит бездыханный на зеленой мягкой лужайке, кругом щебечут сладкоголосые птицы и благоухают цветы, а прекрасная синеглазая богиня склоняется над ним и касается губами его мертвых губ.
Бедный Козлик!
Бриарей бросил мертвое тело Пана на пол. И в тот же миг перестала шелестеть листва и затихли птицы, и перестали журчать ручьи, а цветы вдруг утратили свою свежесть.
ВЕЛИКИЙ БОГ ПАН УМЕР!
Смерть отвратительна и страшна сама по себе – как факт. И во сто крат отвратительней и страшнее, когда умирает близкий. Вдруг выяснилось, что Пан был любим всеми. Даже Аполлон и тот не одобрил содеянного Зевсом, а Дионис буквально почернел от горя и бежал с Олимпа.
Узнав о случившемся, во дворец немедленно явились Посейдон и Гадес. После неприятного разговора с Громовержцем, полного ругани и угроз владыки моря и подземного царства удалились на Киферу, где рассчитывали найти причастную, как они подозревали, к происшедшему Афо. С ними отбыли Афина и разъяренно машущий молотом Гефест. По пути Посейдон не удержался от соблазна и основательно потрепал мидийские корабли, идущие вдоль побережья Магнесии. До этого он оказывал им покровительство.
Афродиты на Кифере не оказалось. Зато сюда примчался сбежавший от Бриарея Эрот. Размазывая слезы, он сообщил, что Зевс строит планы покарать непокорных и что в этом деле он уже успел заручиться поддержкой Аполлона, которому пообещал за помощь морское царство, и вернувшегося из Фракии Ареса. На стороне Громовержца намеревалась выступить Артемида, всегда недолюбливавшая Пана за то, что он не давал ей всласть поохотиться в своих лесах. Пока силы были примерно равны. Зевс и его сторонники имели перевес на земле и в воздухе, их оппоненты пользовались преимуществом на море и в подземных лабиринтах. Ничего не было известно о позиции Афродиты, Диониса и Геры. Первые двое куда-то исчезли, Гера, судя по всему, вольно или невольно вынуждена была занять сторону Громовержца.
В Фермопильском проходе вовсю лилась кровь людей, когда свой спор начали и боги. Оппозиция поставила перед собой цель овладеть Олимпом и заставить Зевса отречься от власти. По крайней мере о неизбежности отречения говорили Посейдон и Афина. Гадес скорей всего надеялся заставить Громовержца пойти на уступки, но пока он благоразумно помалкивал об этом, во всем поддерживая своих товарищей. Восставшие боги имели несколько планов наступления на Олимп. Самый отчаянный исход от Эрота, предлагавшего последовать примеру Пана и освободить титанов, сделав их своими союзниками. Однако прочим этот замысел пришелся не по нраву, так как Олимпийцы видели в титанах серьезных конкурентов своей власти, а кроме того опасались, что вырвавшись на свободу ураниды не ограничатся сведением счетов с одним только Зевсом. Решено было попробовать обойтись своими силами и лишь в крайнем случае вступить в переговоры с титанами.
Атака началась сразу по нескольким направлениям, Посейдон взволновал море. Грозные волны стали накатываться на сушу, подступая к обрывистым склонам Олимпа. Зевс ответил контрударом, наслав на подступающую воду свирепого Борея. Сшибая с волн пенные шапки, Борей погнал их обратно. Одновременно Аполлон перекрыл световые потоки, лишив бунтовщиков возможности незаметно проникнуть на Олимп, а заодно повесил над Киферой грозовые облака, изрыгающие холодный липкий дождь.
Второй удар нанесла Афина, наслав на Олимп полчища ядовитых змей. Шипя и извиваясь, они ползли вверх по склонам, обращая в бегство все живое. Артемида бросила навстречу гадам стада диких коз, и гады поспешно скрылись в своих норах.
Следующий натиск должны были предпринять Гадес и Гефест. С помощью верных камнеедов Гадес должен был проделать в каменной толще Олимпа тоннели, а Гефест направить по ним раскаленную магму. На это требовалось время. А пока Посейдон вызвал к Кифере две сотни боевых дельфинов, чтобы при первой удобной возможности высадиться у подножия Олимпа.
Склоны горы, раздираемой острыми челюстями мириад камнеедов, тихо подрагивали, когда во дворце объявилась Афо. Вопреки предположениям взбунтовавшихся богов, она была вовсе не на Кифере, а совсем в другом конце Эллады. Засев на вершине Каллидрома, богиня пыталась помочь эллинам, отражавшим яростный натиск мидийских полчищ. Напрягая изо всех сил волю, она швыряла в карабкающихся по каменистым кручам мидян плотные энергетические сгустки – эдакие силовые шарики, каждый из которых мог замертво свалить с ног добрый десяток человек. Дважды посылаемые ею невидимые снаряды достигали цели и тогда несколько мидийских воинов разом вдруг падали навзничь и катились по склону, мелькая меж камнями яркими пятнами халатов. Однако в третий раз энергетический сгусток не долетел до мидян, а затем Афродиту накрыло силовой волной огромной мощности. Волна не причинила ей вреда, а лишь превратила в тлен всю одежду. Некто очень могущественный давал таким образом понять, чтобы прекрасная богиня не вмешивалась в дела людей. У Афродиты хватило здравого смысла, чтобы внять подобному предупреждению, мощь которого свидетельствовала о том, что мидянам покровительствует некто, чье могущество не менее, а может и превосходит силу Зевса. Спорить, а тем более ссориться с подобным противником было неразумно, и Афо поспешила вернуться во дворец, тем более, что полуденное солнце начинало жечь ее нежную кожу. Воспользоваться световым потоком ей почему-то не удалось и пришлось возвращаться обратно левитируя. Учитывая тот факт, что Афродита была совершенно обнажена, следует предположить, что глазам мидян и работающих на своих полях фессалийцев предстало удивительное зрелище, о котором они еще долго будут вспоминать, восторженно закатывая глаза. Афродите же было не до веселья. Она чувствовала себя здорово задетой тем, что неведомый враг столь оскорбительно посмеялся над ней. Во время полета богиня пыталась извлечь из ничто какую-нибудь подходящую ее положению одежду, но как на смех ей попадались лишь рваные тряпки, мужские гиматионы, да пеплос, столь уродливый, что его согласилась бы одеть не каждая старуха. Лишь у самого Олимпа она наконец выудила короткую тунику, не слишком опрятную, принадлежавшую верно какой-нибудь рабыне. Кипя от ярости, Афродита приземлилась на лестнице перед дворцом и быстро прошмыгнула в свои покои, где привела в порядок волосы и лицо, а заодно переоделась, вернув одолженный хитон назад в ничто.
Придирчиво осмотрев себя в зеркале, богиня решила, что выглядит очень даже ничего, и что маленькое приключение пошло ей явно на пользу. Розовый румянец на щеках и гневно раздувающиеся ноздри – чуть-чуть, самую малость, чтобы не испортить общей гармонии лица – делали ее очень привлекательной. Афродита подумала о том, что надо время от времени разгонять кровь подобными приключениями, после чего отправилась на поиски Пана.
Она обошла почти весь дворец, но не обнаружила ни Пана, ни кого-нибудь другого из богов. Залы были пусты, ни единого звука, ни единого шороха – от подобной мертвой тишины по коже Афродиты побежали мурашки. Несколько раз вдалеке мелькали тени, при приближении богини мгновенно исчезавшие в темных углах. Недоумевая по поводу происходящего, богиня дошла до тронного зала. Здесь ее перехватил Арес.
– Привет, недотрога! Куда спешим?
– Никуда. Ты не видел Пана?
– Видел. – Арес широко ухмыльнулся. – Он неважно выглядит.
Афо не стала конкретизировать, что означает неважно, а вместо этого спросила:
– А не знаешь куда это все подевались? И почему тени мечутся словно угорелые? У нас что, на сегодня запланировано светопреставление?
– Почти угадала, сестричка! Пойдем, я тебе кое-что покажу.
Взяв Афродиту под локоток, Арес увлек ее на восточную веранду. Богиня подошла к мраморному парапету и ахнула. Внизу, прямо под ногами, грозно бушевало море.
– Это что, потоп?
– Ага! – засмеялся Арес. – Всемирный! Сейчас появится Девкалион с веслом в руке. Выходит, ты ничего не знаешь?
– О чем ты?
– Ответь мне сначала: ты за Громовержца или против?
– Конечно, за!
Бог ласково похлопал Афродиту пониже спины.
– А старик сомневался. Тут у нас произошла небольшая революция. Посейдон, Гадес, Афина и Гефест восстали против Громовержца и пытаются подтопить нашу мраморную хатку.
Глаза Афины открылись до пределов, отведенных им создателем.
– Но почему они взбунтовались?
– Я точно не знаю. – Арес с ленцой зевнул. – Меня в это время не было во дворце. Кажется, им не понравилось то, что Зевс расправился с Козлом. Они объявили старика низложенным и…
– Постой-постой! – Афродита схватила Ареса за плечо. – Ты что-то сказал про Пана?
– Зевс прикончил его, а что?
Богиня побледнела, рот ее жалобно приоткрылся.
– Где он?
– Он вместе с Артемидой и Аполлоном в Белой Сфере. Они готовятся…
– Я не об этом! Где Пан?
– Там. – Арес указал рукой на дверь в Тронную залу.
Оттолкнув Ареса прочь, Афродита вбежала в нее. Посреди залы, распростершись на мраморном полу, лежала безжизненная оболочка того, кто еще утром звонко стучал копытцами и веселил богов своей неуклюжестью и гримасами. Богиня наклонилась над ней и коснулась рукой лба. Он был холоден и сух, словно вместе с жизнью из тела ушла вся влага. Послышалось негромкое мычание. Афродита подняла глаза и увидела сидящую на троне Геру. Руки ее были прикованы цепями к подлокотникам, изо рта торчал кляп. Обернувшись к подошедшему Арес, красавица вопросительно посмотрела на него. Бог войны пояснил:
– Эта сучка хотела присоединиться к бунтовщикам, но мы с Аполлоном схватили ее прежде, чем она успела смыться из дворца. Кусалась! – Арес продемонстрировал указательный палец, на котором виднелись четкие следы зубов. – Пришлось ее спеленать, а чтоб не орала, засунули в рот тряпочку.
– Но почему Зевс убил Пана? – воскликнула Афо.
– Представляешь, этот чудик пытался освободить титанов.
– Зачем?
– Чтобы свергнуть хозяина. Говорят, он хотел захватить власть. Представляешь, Козел, правящий всеми нами! Да еще бесхвостый! Бриарей оторвал этому уроду его хвост!
Вояка захохотал. Хриплый смех волнами загулял по зале.
– Да, – выдавила Афо, натянуто улыбнувшись. Она задумчиво посмотрела на Ареса. Тот перестал смеяться и сглотнул внезапно заполнившую рот слюну.
– Ты что?
– Хочешь получить мою любовь?
– Да! – мгновенно отреагировал бог войны.
– Но я попрошу кое-что взамен!
– Я сделаю все, что ты хочешь.
– Где же ты был утром, – тихо прошептала Афо и потребовала:
– Поклянись!
– Клянусь!
– Хорошо. – Афродита победоносно улыбнулась. – Тогда я твоя. Но помни, ты сделаешь все, что я тебе прикажу!
– Да, – хрипло выдавил Арес и протянул богине руку. Афо заглянула в его глаза, желая убедиться, что он не лукавит. Взгляд Ареса был честен, и тогда красавица вложила свои пальчики в его ладонь.
– Пойдем, – сказал Арес, сглатывая вожделеющую слюну.
Богиня утвердительно качнула головой и мягко высвободила руку. Опустившись на колени перед бездыханным телом Пана она поцеловала мертвого бога в лоб. Нежные губы едва слышно шепнули:
– Бедный Козлик!
Затем она решительно поднялась. Арес взял ее на руки, Афо прижалась щекой к его тяжелому небритому подбородку. Бог войны не видел в этот миг ее глаз. Они были жестоки, их теплый ультрамарин превратился в ослепительно белый лед цвета бешенства. В ее сердце больше не было места любви, в нем клокотала ненависть!
Эссе. Беллерофонт или Герои и антигерои Эллады
Он был внуком хитрейшего человека, которого только знала земля Сизифа; того самого Сизифа, что дважды обманул смерть. Но в нем было мало хитрости, зато в избытке отваги и того, что одни именуют гордостью, а другие – гордыней. Да, он был гордец, но он имел право быть им. Ибо мало было в мире героев, равных ему по силе и свершенным подвигам.
Его дом был полон богатств, его погреба ломились от яств и вина, его славе завидовали не только люди, но даже боги. Он же мечтал о большем. Он мечтал въехать на своем белокрылом коне прямо в Тронную залу дворца Олимпийцев.
И еще у него было удивительное имя – Беллерофонт – звучное на слух и жестокое по сути, ибо означало – убийца Беллера. Но право, этот ничтожный коринфский аристократ был годен лишь для того, чтобы по воле рока подарить красивое имя юноше, лишившему его жизни.
Беллерофонт. Он был красив, отважен и могуч, словно бог. Он имел коня Пегаса, какого не было даже у Олимпийцев. Порожденный стихиями земли и неба, Пегас мог парить в воздухе словно птица. Казалось, он создан для того, чтобы поднять своего хозяина в обитель богов.
Была весна и было прекрасное утро. Одно из тех, когда не уставшие еще наслаждаться жизнью цветы тянут свои головки к солнцу. Беллерофонт поднялся на рассвете и приказал слугам седлать Пегаса. Жена молча смотрела, как он выходит из дома и легко взлетает в седло. Она не решилась спросить, куда он держит путь, а если бы и решилась, Беллерофонт все равно ей не ответил бы.
Конь взвился в небо. Он летел все выше и выше, поднимаясь под самые облака. Земля постепенно превращалась в огромную плоскую лепешку, испещренную прожилками рек и цветными пятнами лугов и полей, люди походили на муравьев. Беллерофонт летел и яростно спорил с самим собой. В такие мгновения – а они бывали нередко – его сознание раздваивалось и появлялись два Беллерофонта; один был облачен в белые одежды мудреца, плечи второго окутывал царский пурпур. Они вечно ссорились между собой и спорили, а третий Беллерофонт, совсем неприметный, был незримым свидетелем их споров. Заводилой обычно выступал Беллерофонт-царь. Так было и сейчас. Царь принял напыщенную позу и небрежно бросил:
– Летим.
– Зачем? – спросил мудрец.
– Докажем богам, что не только они повелевают миром.
– И все?
– А что еще тебе нужно?
– Я предпочел бы, чтоб этот дерзкий поступок преследовал высшую цель.
– Например?
– Возвысить человека до бога.
Царь рассмеялся.
– Человека? То, что ты именуешь человеком, на деле есть муравей. Видишь, сотни крохотных муравьев копошатся под копытами моего коня. Это и есть люди. Нет, дело не в них. Если уж мы заговорили о том, чтобы кого-то возвысить, то пусть этим кем-то будет Герой.
– Герой разве не человек?
– В какой-то мере. В прошлом. Он ЧЕЛОВЕК, поднявшийся над людьми. Своими деяниями, силой, духом, дерзостью. Герой выше человека. Он даже выше бога. Ведь он достиг всего сам. А бог получил могущество от провидения.
– А не присутствовала ли незримая рука провидения на твоем плече, когда ты славил подвигами свое имя?
– Поверь, когда я дрался с химерой, огонь жег мои руки как обычный огонь. Стрелы амазонок были остры как обычные стрелы. Если там и было благосклонное ко мне провидение, я не ощутил его помощи.
– Какую же цель преследуешь ты в своем дерзком стремлении вознестись к небу? – поинтересовался мудрец.
– Я ведь уже сказал тебе, что хочу дать знать богам, что на землю пришел ЧЕЛОВЕК.
– Человек с большой буквы?
– Конечно. А иначе не может быть. ЧЕЛОВЕК не может быть с маленькой. В этом случае речь идет всего лишь об одном из людей.
– Ты рискуешь…
– Потому я и Герой! – напыщенно воскликнул облаченный в пурпур.
– Ты не дослушал. Ты рискуешь, бросая вызов не только богам, но и обычаям. Люди не должны возвышаться над провидением.
– Для меня не существует слова должен. Я знаю лишь могу – не могу. Если я могу, я сделаю то, что задумал; если же нет, то приложу все силы, чтобы в будущем смочь это сделать. Ты говорил о предрассудках. Если быть честным, – царь понизил голос до интимного полушепота, – я бросаю вызов им, а вовсе не богам. Какое дело мне до богов!
– Таким образом, ты вмешиваешься в уже предопределенное?
– Наконец-то ты понял! Я хочу въехать на Олимп вовсе не затем, чтобы увидеть изумление и гнев на физиономиях Олимпийцев. Людям не положено взбираться на небо, я хочу доказать, что ЧЕЛОВЕК вправе делать все, что ему заблагорассудится. Если он, конечно, ЧЕЛОВЕК!
– Он вправе убить?
– Конечно. Ведь я убил.
– Он вправе солгать?
– Да. Но он не станет делать этого, ведь ЧЕЛОВЕК потому и ЧЕЛОВЕК, что всегда готов сказать и услышать правду.
– Он может совратить жену друга своего?
– А почему бы и нет? Если найдет женщину, тело которой стоит того, чтобы лишиться друга. Но я не встречал женщины, ради которой стоило бы отказаться от друга. И никогда не встречу. Друг – это часть тебя. Стоит ли отдавать свою часть за мгновение наслаждений?!
– А вдруг случится, что эта женщина – мечта всей твоей жизни?
– Тогда отбери ее даже у брата!
– Ты непостоянен в своих суждениях, и это пугает меня.
– В мире нет ничего постоянного, – назидательно заметил царь. – И этим он хорош. Еще вчера ты мог быть рабом, а сегодня восседать на царском троне. Единственное условие – будь ЧЕЛОВЕКОМ!
– Однако мы уже у цели, – заметил мудрец. – Я вижу склоны Олимпа.
– Да, ты прав. У нас есть еще несколько мгновений и я хочу рассказать тебе притчу о белой мышке.
– Это занятно – поучать притчами мудреца! Но я выслушаю тебя.
– Так слушай. Жила-была белая мышка по имени Нат. Заметь, жила в царстве обычных серых мышек, вечно озабоченно шмыгающих меж кустами в поисках куска. Как это похоже на людей! А на горе над мышиным лугом жил сокол. Трижды в день он собирал кровавую дань, унося в свое гнездо зазевавшуюся мышку. Чтобы не попасться ему на глаза, мышки и одевали серые шубки, которые трудно заметить и на камнях, и на земле, и средь пожухлых стеблей. Лишь Нат бесстрашно облачалась в свою роскошную королевскую мантию. "Глупышка! – говорили ей остальные, серые мышки. – Оденься как мы, и будешь неприметной. А иначе он рано или поздно сожрет тебя!". "Нет!" отвечала бесстрашная Нат и запахивала свою снежную шубку. Ярким пятнышком мелькала она на земле и ее было видно со всех сторон. Серые мышки ждали, что вот-вот раздастся ее жалобный крик и окровавленно-белый комочек исчезнет в соколином гнезде. Однако сокол почему-то не трогал Нат. Быть может, он уважал мужество, быть может был неравнодушен к белому цвету. Шло время, серые мышки одна за другой исчезали в клюве сокола, а Нат по-прежнему весело суетилась меж камней. И однажды серые призадумались: почему кровожадный сокол не трогает Нат? Быть может, он будет благосклонен и к ним, если они оденутся в белое. Они пошили себе снежные шубки, но когда пришло время облачаться в них и отправляться за тутовыми ягодами, ни одна из серых мышек не отважилась сменить свою одежку. Ведь они так свыклись с нею, столь удобной и почти неприметной. Как страшно было облачиться в новый яркий цвет и явить себя взору сокола. Они так и не решились одеть новые шубки и потому возненавидели Нат. Они поняли, что она не просто мышка, а Белая Мышка. И тогда ночью они вымарали ее шубку золой, а наутро Нат склевал не узнавший свою любимицу сокол. Вот так грустно закончилась история моей любимой белой мышки.
– Почему ты рассказал мне эту притчу? – спросил мудрец, когда царь закончил говорить.
– Мы приближаемся к гнезду сокола. Но этот сокол ненавидит белый цвет.
Пегас перестал махать крыльями и, превратив их в две белоснежные лопасти, стал медленно планировать вниз. В этот миг блеснул яркий луч и сраженный насмерть Беллерофонт рухнул с коня на землю.
Был день, но люди видели, как с неба упала яркая звезда.
Боги потом сказали им, что безумец Беллерофонт осмелился бросить вызов небу. Глупцы поверили, немногие, кого отличала мудрость, поняли, что Герой бросил вызов вовсе не богам, а серым мышкам, которых так много расплодилось на земле. И это открытие ужаснуло их, так как они считали себя праведниками и заботились о спокойствии умов. И нашли они хромого слепца и уговорили его назваться Беллерофонтом. И долгие годы бродил по земле несчастный калека, заученно твердя, что он – дерзкий Герой Беллерофонт, понесший божью кару за то, что дерзнул замахнуться на небожителей. Ведь так легко измазать белую шубку золой!
Но все же был день и люди видели, как с неба упала ослепительно белая звезда…
Добро и зло.
Хорошее и плохое.
Герой и Антигерой.
Где грань и почему? И кто определяет эту грань? Кто проводит границу между Героем и отщепенцем. Насколько правомерна проведенная этим некто грань? Мы попытаемся разобраться в этом через осознание образов мифических персонажей Эллады, воплотивших в себе всю гамму человеческих деяний – от Эдипа и Сизифа до Орфея и Алкмены.
Прежде всего коснемся двух сторон проблемы, имеющих первенствующее значение для определения облика Героя и Антигероя. Это МЕСТО и ВРЕМЯ.
Любой Герой или Антигерой должен быть четко привязан к месту. Как правило, он является таковым лишь в определенной области, локализуемой проживанием того или иного народа. К примеру русские былинные богатыри Илья Муромец со товарищи – Герои лишь для русского народа, для половцев они являются ярко выраженными Антигероями. Подобных примеров можно привести множество. Ричард Львиное Сердце вряд ли мог быть Героем для сарацин, Писарро – для инков, генерал Роммель – для английских солдат. Они Герои лишь в сознании народа, во имя которого творили подвиги. Это верно в случае, если Герой совершает свои деяния вне рамок национального пространства, соприкасаясь с враждебными его народу силами. В том случае, если Герой соотносится с ним, побеждая зло родной земли, например Робин Гуд или Иванушка-дурачок, то определяющим критерием является оценка данного Героя соплеменниками – как современниками, так и потомками. (Здесь фактор места постепенно уступает первенство временному фактору). Оценка эта может быть далеко не однозначной. Так Кортес в глазах испанца времен великой американской конкисты безусловно Герой, жители Пиренеев века двадцатого воспринимают его не столь однозначно. Напротив, князь Александр Невский был для современников противоречивой личностью, до потомков же дошел почти иконописный облик Героя. Оценка может и совпадать, если Герой не преступал традиций и норм морали, признаваемых и древними, и современным обществом, а кроме того благодаря исторической традиции – что происходит гораздо чаще. Так эпоха рыцарства воспринимается нами как героическая эпоха. Меж тем даже не слишком внимательный анализ позволяет заметить, что рыцари менее всего были Героями, а прежде насильниками, убийцами и конкистадорами наживы. Но общественное мнение той эпохи сочло их героями и мы не без помощи романтических образов Вальтера Скотта и компании переняли эту традицию.
Примерно то же можно сказать и про древнеэллинских мифических героев, яркие образы которых есть сочные и достоверные слепки реальных лиц, участников реальной эпохи со своими законами и традициями. Герой в понятии эллинов – это человек, совершающий подвиги, как правило кровавые, не преступающий при этом моральных норм, установленных архаичным обществом. Нормы эти сильно разнятся от моральных установок современного общества. Для древних эллинов убийство, пиратство, разбой, работорговля были обычным делом и потому подобные деяния не могли бросить пятно на репутацию Героя. Мы воспринимаем древнеэллинских Героев, руководствуясь более исторической традицией, механистически воспринимаемой нами, а не анализом реальных деяний того или иного Героя. Между тем стоит присмотреться к ним внимательней и подавляющее большинство их вряд ли подойдет под понятие Героя, как его понимаем мы. Впрочем и на солнце есть пятна и люди до сих пор склонны восторгаться удачливыми корсарами, разбойниками и конкистадорами, окружая их романтическим ореолом.
Определив роль времени и места перейдем непосредственно к теме нашего повествования – Герои и Антигерои Эллады. Попытаемся дать анализ этих двух понятий, опираясь на образы двенадцати мифологических персонажей, четверо из которых отнесены античной традицией к Героям, четверо – к Антигероям. Четверых последних, обладающих чертами как Героя, так и Антигероя, назовем условно Бунтарями.
Итак, Герои.
Безусловно, величайшим Героем Эллады единодушно признается Геракл. Он совершил множество подвигов, но ряд его деяний даже по моральным оценкам того времени следует отнести к преступлениям. Так во время Истмийских игр Геракл предательски убил ни в чем не повинных, но не понравившихся ему сыновей Актора, напав на них из засады. Жертвой жестокой "шутки" стал мальчик-виночерпий Киаф, которого Герой убил, щелкнув по голове. И это далеко не все примеры. Однако ни один из подобных поступков не выходит за рамки традиций, четко определяющих грань между Героем и Антигероем. Геракл забавлялся, убивая и насилуя, но он никогда не святотатствовал, не восставал против богов, хотя не раз вступал в борьбу с некоторыми из них, например с Аполлоном. Но это не было проявлением богоборчества, считавшегося тягчайшим преступлением. Просто происходило столкновение отдельного божества с Героем, почти равным богам по силе, а также по праву родства. Подобное деяние не квалифицировалось как бунт против богов. Геракл лишь однажды решился изменить предначертанное судьбой – вступил в борьбу с Танатосом за душу Алкмены. Но здесь он выступает скорее не как Герой, а как сын Юпитера. Изменить предначертанное в рамках одной человеческой судьбы вполне под силу верховному богу. Ведь хотя мойры и не зависят от него, но все же они его порождение. Зевс через посредство Геракла играет здесь роль рока. Но повторимся еще раз – подобное было дозволено не каждому Герою, а лишь богоравному, который в скором будущем будет причислен к сонму небожителей. За подобное деяние Сизиф будет жестоко наказан – что дозволено Юпитеру, не дозволено быку!
Другим Героем, взятым нами в качестве примера, является Тидей. Это типичный Герой своего времени – кровожадный, жестокий, яростно-неукротимый. Однако в отличие от Геракла Тидей убивал лишь в честном бою. Ему было уготовано стать бессмертным, однако стоя на краю могилы он осквернил себя каннибализмом – непростительное (уже непростительное!) деяние с точки зрения морали того времени. Потому боги не дали Тидею бессмертие, однако не сочли его поступок серьезным преступлением, оставив Тидея в числе Героев.
Героями признаются и два наиболее ярких участника Троянской войны Ахилл и Одиссей. На их совести целый букет преступлений, не считавшихся впрочем в то время таковыми.
Я кораблями двенадцать градов разорил многолюдных;
Пеший одиннадцать взял на троянской земле многоплодной;
В каждом из них и сокровищ бесценных и славных корыстей:
Много добыл…
Так описывает Ахилл свои подвиги. Историческая традиция признает этих норманнов античности Героями и мы соглашаемся с ней.
Здесь можно возразить, что в древности понятие "Герой" имело несколько иной смысл. Назначение Героя – совершать подвиги, под которыми подразумевались почти исключительно военные победы, при этом совершенно не задумываясь над моральной оценкой того, что делает и во имя чего он делает это – ради спасения родного очага или ради наживы. И в том, и в ином случае он считался Героем. Убийства, грабежи, насилия не бросают тени на облик Героя, так как не выходят за рамки общепризнанной морали.
Но вот он пытается вырваться из них и в тот же миг превращается в Антигероя. Эллада имела четырех абсолютных Антигероев. Это Сизиф, Тантал, Иксий и Титий. Им четверым боги определили особо жестокую кару, подвергая их в Тартаре пыткам, которые скорее присущи христианскому аду, нежели тоскливому и скучному потустороннему миру эллинов. Что же вменяется им в вину.
Знай эллины такое понятие как грех, они верно признали б Сизифа величайшим грешником античности. Будучи приближен Олимпийцами, он не оправдал их доверия и вознесся слишком высоко, что само по себе величайшее преступление. Кроме того – об этом античная традиция вспоминала неохотно, – Сизиф подсмотрел как Зевс совращает Эгину. Хотя эллины, так же как и Олимпийцы, не обращали внимания на подобные "мелочи", но Сизиф очевидно пытался использовать этот факт для упрочения своего положения на Олимпе, за что и поплатился, перестав пользоваться благорасположением богов. Но он не успокоился на этом, продолжив череду своих преступлений. Завершил великий преступник свою жизненную карьеру тем, что дважды обманывал смерть, что справедливо считается вершиной его злодеяний. Злодеяние? С точки зрения античных эллинов – да. Но скажите, кто не мечтал обмануть смерть? Так что никакого явного криминала с точки зрения нашей морали мы не найдем. Он, конечно, действовал лишь в своих интересах, но не во вред прочим. Однако для древних Сизиф был ужасным преступником, ведь он пытался изменить предначертанное судьбой. Потому и наказание, назначенное Сизифу схоже с неотвратимым роком. Он катит в гору камень, который ОБРЕЧЕН не достичь вершины. Работа, не имеющая ни смысла, ни конца.
Второй Антигерой, Тантал, куда менее симпатичен. Он осквернил себя каннибализмом, причем каннибализмом преднамеренным. Но быть может убийство собственного сына и изготовление из его тела страшной трапезы было бы прощено богами – они прощали и не такое! – однако Тантал попытался накормить этим блюдом врагов, подвергая тем самым сомнению их дар всевидения и делая их причастными к человеческим прегрешениям. Этого ему не простили. Как не простили и гордыни. Ведь желая похвастать своей близостью к богам Тантал:
…похитил у вечноживущих
Для сверстных себе застольников
Нектар и амвросию,
В которых было бессмертье.
[из Пиндара]
Иксий и Титий пострадали за гордыню. Оба Антигероя имели дерзость возжелать богинь, что не было богоборческим бунтом, но считалось величайшим кощунством. Хотя они не смогли осуществить задуманного, боги заключили их в Тартар, назначив страшное наказание.
Но заметим. Антигерой хотя и совершает омерзительные поступки, но все же он не преступает определенных границ. Он может противопоставить себя богу, но не идет против рока – в понимании эллинов это не одно и то же, ибо боги сами зависят от рока. Стоит человеку восстать против уготованной ему мойрами судьбы и он мгновенно превращается в Бунтаря, который нередко отвержен от общества еще в большей степени, нежели Антигерой. Типичный пример этому – Беллерофонт. Поначалу – отважный, удачливый и любимый богами Герой, победитель химеры, солимов [солимы – мифический народ] и амазонок. Действуй он и далее в том же духе и быть ему в одном ряду с Гераклом, Тесеем и Персеем. Но Беллерофонт внезапно совершает поступок, резко меняющий его судьбу. Он решает сокрушить косность традиций, нарушив покой Олимпийцев в их собственном доме. Он отваживается на это, хотя прекрасно знает, какая судьба постигла Ота и Эфиальта [От и Эфиальт внуки Посейдона; славились непомерной силой и гигантским ростом; угрожали богам взгромоздить на Олимп Оссу и Пелион и достичь таким образом неба; были убиты Аполлоном], решивших поспорить с Олимпом. Беллерофонт предстает пред нами как богоборец в самом чистом смысле этого слова, хотя цель его состоит вовсе не в свержении богов, а в возвышении человека до бога, создании богочеловека, равного олимпийскому человекобогу. Может быть, это была первая мечта о сверхчеловеке, что будет так сильно волновать умы потомков. Поступок Беллерофонта великолепен, так как он не ищет корысти себе подобно Сизифу и не жаждет осчастливить человечество, подобно Прометею. Он просто желает возвысить себя как ЧЕЛОВЕКА.
Поступок этот более величественен, нежели содеянное Прометеем. Ведь титан нес людям знание, Беллерофонт хотел дать веру в собственные силы. Он не призывал к свержению богов, но хотел сломать старую мораль, что в конечном счете было равносильно покушению на веру. И потому с ним поступили наиболее жестоко. Из него не сделали мученика подобно Титию или Прометею, его превратили в ничтожество, изломанного калеку, наглядное напоминание всем, что может сделать с Бунтарем божественная воля.
В одном ряду с Беллерофонтом стоит Прометей, его мифический предок, совершивший быть может самый дерзкий поступок. Титан вопреки воле Зевса подарил людям огонь и знания. Его вину многократно отягчало то обстоятельство, что он был провидцем, а значит знал о последствиях своего деяния, но тем не менее пошел на него. Это был бунт не только против верховной власти, но и против провидения. Бунт Прометея был страшен еще и потому, что титан пытался опереться на людей, выйдя таким образом за рамки дозволенного, так как боги в междоусобной борьбе имели право рассчитывать лишь на собственные силы и на мощь сотворенных ими чудовищ. Прометей преступил этот закон, признав таким образом человека равным в отношениях с богами – немудрено, что его поступок казался древним эллинам верхом кощунства. Но странно – со временем Прометей был "реабилитирован". О нем вспоминали все благосклоннее, а позднее Зевс вообще пожелал помириться с ним и даже взял его на Олимп. Вполне очевидно, что здесь античная традиция пытается выйти из тупика, в который сама себя загнала. С одной стороны Прометей – отчаянный богоборец, Бунтарь, с другой – он дал людям знание. К тому времени религия уже не могла не считаться с наукой, значит Прометей должен был быть прощен.
К Бунтарям следует отнести еще двух мифических героев – Тесея и Пирифоя. Осмелившись противопоставить себя богам, они преступили черту дозволенного смертным и понесли кару. Однако позднее возвеличившимся Афинам потребовался свой персональный Герой и потому Тесея, который, напомним, был афинским царем, "реабилитировали". Геракл вывел его из Тартара. Пирифой же остался Бунтарем, хотя отношение к нему стало куда более сочувственным.
Рассмотрев Критерии, определяющие образы Героя и Антигероя, приходишь к странному выводу. Религия эллинов, столь легкая, изящная, человечная, самым страшным преступлением признает отнюдь не убийство или клятвоотступничество, а бунтарство. Именно бунтарство, а не богоборчество, ведь среди Бунтарей не было богоборцев в истинном смысле этого слова. Никто из них не собирался свергнуть Зевса и Олимпийцев. Они желали вмешаться в предначертанное, сломав таким образом установленные традиции. И каким же косным, догматичным, столь похожим на ортодоксальные мессианские религии, предстает мир Олимпийских божеств, теряя свою первозданную прелесть. И уже не смеется в зеленых кущах озорник Эрот, и не плещутся в ледяных родниках непостоянные нимфы, и не шествует Силен, весь увитый виноградными лозами. Мир застывает, а похожие на людей боги приобретают монументальность. И уже трудно отличить Зевса от Гора, Яхве или Христа. Они рознятся внешне, но суть их едина. Это монорегилия, закованная в цепи предначертаний.
И наступали иные времена, когда Бунтарь уходил в никуда, а его место занимали лживые идолы. На смену гармонии шло прикрывающееся маской слабости ханжество, шелест зеленых листьев сменялся стуком топоров, на ломкий мрамор статуй ложилась тяжелая тень несколоченного еще креста. Архаичный мир уже агонизировал, сам не подозревая об этом. Боги, подобные людям, уходили в прошлое, уступая свое место распятому, человеку, сошедшему на землю под именем бога.
Но все это было впереди. А пока летит на своем белокрылом коне Беллерофонт и стоят насмерть спартиаты. И человечество все еще восторгается силе и мужеству.
И да славится имя отчаянного, дерзнувшего восстать против предначертанной судьбы. ЧЕЛОВЕК – имя твое.