НАЗАД | INDEX

Следующие несколько недель прошли спокойно. Розыгрышей больше не было, и у взрослых людей была веская причина верить, что их больше не будет, в школу поступило еще несколько человек – Робин Уэлч, Роза Джексон, Мари Хит, Элис Чейз и Джерард Чейз. Последние двое оказались троюродными братом и сестрой, имевшие о существовании друг друга лишь служебное представление, поскольку опекунство над ними было взято несвязанными между собой организациями.

Специальностью Робина была палеонтология, но, кроме того, он живо интересовался всякого рода змеями, и проводил свое свободное время в лесах, пополняя свою коллекцию. Он был переполнен радостью, получив разрешение построить для них специальный домик, и его ни в коей мере не возмущала тщательная инспекция старшими по школе клетки с его гремучими змеями.

– В моей семье не любили моих змей, – объяснял он однажды вскоре после Рождества, когда Элси пришла посмотреть его новых змей.

– Эта змея с полоской вокруг шеи самая хорошенькая, – сказала Элси. Красивый коралловый цвет! И мне нравится эта спираль, в которую закручен ее хвост. Интересно, какая это математическая кривая?

– Мы должны спросить Макса, – сказал Робин, возвращая маленькую змейку в свою клетку. – Ты должна посмотреть коралловую змею, Элси; они прекрасны. Но доктор Уэллес не хочет, чтобы я покупал ядовитых змей.

– Если змеи не выползут наружу, может быть он разрешит тебе иметь некоторых других опасных змей, – утешила его Элси.

– Когда приедут еще дети? – спросил Робин. – Джерард хочет собрать команду для игры в мяч.

– У доктора Уэллеса все еще нет времени, чтобы лично встретишься с каждым. Родилось человек тридцать или больше, и известно, что умерло только двое, но мы все еще не определили местонахождение каждого.

– Хочешь помочь мне накопать червей для змей? – спросил Робин. – Эй, Фред… хочешь посмотреть моих змей?

– Нет, спасибо, я уже видел их, – сказал Фред. – Если хочешь, я помогу накопать червей.

– Почему у тебя нет любимого домашнего животного, Фред? – спросил Робин, беря лопату и садовые вилы и протягивая Элси банку для червей.

– Не вижу, почему я должен, – сказал Фред, выбирая вилы и показывая жестом, чтобы Робин показывал путь.

– Иногда собаки полезны, но мне не нужна собака – поводырь, и я рад, что наконец-то продали всех щенков. Большинство людей любит собак, потому что собаки так преданно подобострастны, живя только для обожания, как "Прелестная Алиса" Бена Болта. Это дает владельцам почувствовать себя важными, – сказал он.

– О, так ли это, – презрительно-насмешливо сказала Элси. – А кошки?

Фред подцепил на вилы ком дикой травы и извлек из корней червяка. Прежде, чем ответить, он осторожно бросил червяка в банку.

– Чувственным людям нравится ощущение меха, – сказал он, – особенно на теплом, мурлыкающем животном. А кошки такие безжалостные охотники, некоторым людям нравится в них косвенная жестокость. Эй! – так как в этот момент Элси швырнула банку, червяка и все, в его голову, он наклонился и как раз вовремя.

– Когда я хочу причинить кому-то боль, я делаю это сама, – сказала Элси уж совсем излишне.

– Что этот бедный червяк вообще сделал тебе? – спросил Робин, подбирая червяка и банку.

– Ты имеешь в виду меня или этого пескожила? – спросил Фред. Послушай, Элси, я знаю, что ты держишь кошек, но тебе совсем не обязательно бросать в меня стеклянные банки. Если ты еще когда-нибудь сделаешь подобное снова, ты пожалеешь! А ты, Робин…

– Я не называю тебя червяком, – честно сказал Робин. – Я здесь новенький, и… послушай, Элси, и часто ты вытворяешь подобное?

– Прости, – запротестовала Элси с красным лицом. – Это было что-то рефлекторное. Фред, я совсем не хотела бросать ее, право же. Просто так получилось. Может быть будем считать сейчас, что мы квиты за яйца?

– Яйца? – сказал озадаченный Робин.

– О, брось, – сказал Фред, также краснея. – Во всяком случае я не имел в виду тебя, Элси. Я размышлял над тем, почему люди покупают кошек Тима. Он получает за них неплохие деньги, поэтому я понимаю, почему он разводит кошек. Но я не понимаю, почему большинство людей держит кошек; я просто пытался поразмыслить над этим, и сейчас я вижу, что это прозвучало не очень лестно. Ты держишь кошек, потому что Тим держит, я полагаю я имею в виду, – поскольку у Элси появились признаки не очень-то большого удовольствия и этим также, – что он тебе предложил несколько, поэтому ты взяла их. Но они так мешают, все эти животные. Так много работы, когда ты могла бы делать другое. Я не против копания червей… – он воткнул вилы в землю, перевернул ком и разбил его, – иногда, но я просто ненавижу делать это каждый день. Что касается змей, то у них есть преимущество, они не лают и не прыгают все на тебя…

– И еще, их не надо кормить каждый день, – заметил Робин.

– Ну, это произошло не потому, что у меня есть кошки, и даже совершенно не из-за яиц… но ты так доводишь меня, Фред! Ты не понимаешь ничего!

– Тогда почему люди держат кошек?

– Что за яйца? – спросил Робин.

– О, это было так давно, Робин, – нетерпеливо сказала Элси, и вернулась к насущной теме. – Люди держат кошек потому, что они любят кошек! Неужели ты даже не представляешь, что людям может такое нравится, нет?

– Множество людей говорит, что кошки угодливы и вероломны, но я так не думаю, больше, чем змеи, – сказал Робин, мужественно принимая тот факт, что вопрос с яйцами не был ему объяснен. – Они просто поступают согласно своим характерам. Как говорит Фред, кошки не лают. Не будучи животными, питающимися падалью, они тихо появляются, чтобы поймать свою жертву; и кошка имеет столько же прав съесть свой обед, сколько их имеет и любое другое существо.

– Мне нравятся кошки, потому что они независимые, – сказала Элси, – и они изящные, и такие деятельные… Я думаю, что они самые совершенные из всех животных, то, как они двигаются, как они прыгают, как отдыхают. И они – хорошая компания, когда им хочется. Но, Фред, ты же приписываешь людям самые искаженные побуждения!

– В конце концов, домашний любимец, по определению, это что-то, чтобы ласкать, – сказал Робин, – Не знаю, смогли бы вы назвать в конце концов змею любимцем. Большинство людей любит, чтобы любимец немножко отвечал взаимностью. Я держу змей, потому что они интересные.

– В той глыбе три червяка! – закричала Элси, набрасываясь на одного. – Фред, прости, что я бросила в тебя эту банку. Я всегда бросала вещи, когда была…

– В больнице, – поспешно добавил Фред.

– О, это не секрет… в сумасшедшем доме. Я должна пойти и сама рассказать доктору Фоксвеллу, но тогда мне придется объяснять и…

– О, оставь это… оставь это, – сказал Фред. – И тоже прости меня за яйца. Нет никакого смысла делать из этого тайну. Когда я впервые приехал, Робин, я проделал несколько дурацких розыгрышей; увеличил подогрев в инкубаторе Элси и испек все яйца, это первое.

– Нет никакой необходимости рассказывать, – сказала Элси, – но раз это вышло, я думаю, что это к лучшему. Прости, что я вспомнила об этом, я просто не прекращала размышлять. Только ты знаешь, Робин, мы не можем всю дорогу возвращаться назад и все объяснять каждый раз, когда приходит новый мальчик или новая девочка.

– Мне сегодня как-то не по себе, – признался Фред. – Вот почему я вышел. Я искал Тима и других и думал о том, чтобы спросить у них что-то. Ты, Элси, тоже… ты одна из старожилов. Знаешь ты, где Тим? Робин, знай, что Тим здесь что-то вроде главного.

– Думаю, что они все в зале, – сказал Робин. – Здесь достаточно червей. Вы идите; я останусь и покормлю своих змей.

– Нет, я хочу, чтобы ты пошел с нами, сказал Фред. – Об этом секретов нет, именно так нам не придется пускаться в длинные объяснения по поводу всей подоплеки. Я хочу твоей помощи тоже. Идем!

Большинство мальчиков и девочек находилось в зале, читая, слушая радио, жуя яблоки, когда прибыло это трио; и Фред, оглянувшись вокруг, чтобы убедиться, что большая часть "старожилов" присутствует, вышел вперед и ударил по столу молотком.

– Если вы не очень заняты, я хочу вас о чем-то спросить, – сказал он. – Я размышлял над этим, а затем Элси довела меня до бешенства, поэтому я и хочу выяснить.

Бет выключила радио, и все подошли поближе, чтобы выслушать.

– Я беседовал с доктором Уэллесом в течение целого месяца, – сказал Фред, – и читал все, что он мне давал, и я не могу видеть, что мы к чему-то придем. Вы знаете, каковы взрослые, им беспрестанно надо что-то делать. Мы живем в другом ритме. Сейчас, некоторые из вас знают довольно много об этом деле развития запущенных и подавленных функций индивидуальности… а тех, кто не знает, прошу заткнуться; я разговариваю с теми, кто знает… и, вероятно, вы не знаете столько, сколько доктор, но вы бы не были так медлительны с этим. Некоторые из вас прочитали больше меня, конечно, и вы должны понимать это лучше меня, потому что я не понимаю этого совсем. Я не могу найти каких-либо практических советов, а это то, чего я хочу. Мне хочется чего-нибудь, чтобы над этим работать, чтобы я мог увидеть, получил ли я какие-нибудь результаты. Элси только-что сказала, что я ничего ни о чем не понимаю. Что за смысл всего этого увиливания? Это чепуха, говорить мне, что я должен развивать эту функцию и растить ту функцию, и не подавлять другую функцию, если никто не говорит мне как. Вы сейчас мне говорите как, и тогда я попытаюсь.

Повисло оглушающее молчание, в котором каждый выжидательно смотрел на Тима.

– Не думаю, чтобы я когда-нибудь думал об этом вот таким образом, сказал Тим, он откусил большой кусок яблока и жевал в задумчивости.

– Должны быть какие-то конкретные вещи, которые ты сумеешь сделать, согласился Макс.

– Если бы мы могли придумать их, – согласилась Элси.

– Ну, тогда придумайте, – сказал Фред.

– Мы не можем создать целую программу за пять минут, – сказал Джей, но должен думать, что мы могли бы, каждый, дать пару советов в течение одного дня или двух. Устроит ли это, Фред?

– Был бы признателен, – сказал Фред. – Но только я здесь, если кто-нибудь придумает что-нибудь сейчас. Я бы не рассчитывал на целую программу; просто то, что вы могли бы назвать несколькими простыми упражнениями, чтобы попробовать.

Тим кивнул.

– Я понял, – сказал он. – Это подобно тому, как если у человека плохой анализ крови, то что толку просто говорить, что у него малокровие и ему надо укреплять здоровье, или трепетать в ожидании, чтобы узнать, как он стал таким, но это могло быть что-то полезное сказать ему – съедать каждый день одно яйцо. Это могло бы и не быть слишком уж хорошо, но это была какая-то незамедлительная небольшая конкретная помощь.

– Опять яйца? – сказала Элси, немного слишком громко. Затем поспешила добавить, – Это могло бы быть немного полезным и для остальных нас тоже. Мы могли бы продолжить упорно работать таким же образом над нашими собственными недостатками.

– И испытать советы, – сказал Джей, выглядя очень сильно заинтересованным. – Не может кто-нибудь придумать хотя бы один? Давайте все прекратим болтать и подумаем!

– Ну, – сказал Тим, – Я что-то вспомнил. Сделаешь ты то, что мы скажем, Фред? И будешь стараться честно и потратишь время, чтобы сделать как надо?

– Конечно, – сказал Фред, – если ты действительно так считаешь. Все, что целесообразно. – Поскольку, именно твой интеллект слишком сильно развит, непохоже, чтобы тебе требовалось что-либо целесообразное, подчеркнула Стелла.

– Что-либо в пределах совета… что-нибудь возможное… что-либо я могу делать, – нетерпеливо сказал Фред. – Вы все знаете, что я имею в виду. Тим, какая у тебя была идея?

– Я читал рассказ об Агассизе, – медленно произнес Тим, – и его студенте. Агассиз дал студенту рыбу в чаше и сказал, чтобы он не пользовался никакими справочниками или еще чем-нибудь, а просто сидел и смотрел на эту рыбу до тех пор, пока не познает о ней все, что сможет, а он вернется, когда посчитает, что студент выполнит это. Итак, студент работал над этим в течение пары часов и думал, что сделал, но Агассиз не вернулся, поэтому он разорвал свои записи и начал снова, и глядел на эту рыбу на самом деле. Работал он неделю и тогда Агассиз вернулся, а когда он прочитал записи, он сказал, что они никуда не годятся. Поэтому студент провел за этим еще две недели, и к тому времени он сделал действительно хорошую работу. – Тим остановился и снова откусил от своего яблока.

– Думаю, что это развивает применение чувств, – сказал Макс.

– Могло бы, – сказал Тим. – Но в одной из книг Джеральда Ванна говорилось, что мистики всех вероисповеданий во всем мире во все времена развивали интуицию в своих учениках тем, что заставляли их брать какую-нибудь маленькую вещь, например, листок или цветок, или гальку и держать ее в своих руках и пристально смотреть на нее по часу, пока они на самом деле не научатся видеть ее и понимать ее значение.

– "Цветок в потрескавшейся стене", – процитировал Бет.

– Правильно. Итак… – Тим осторожно откусил маленький кусочек и что-то выплюнул себе в руку, – для твоего первого упражнения, Фред, возьми это яблочное семечко в свою руку и смотри на него внимательно и неотрывно до тех пор, пока ты не поймешь, сколько пройдет времени, прежде, чем оно превратится в дерево, приносящие плоды.

Раздался огромный взрыв хохота, и Фред вскочил на ноги, кулаки его сжались.

– Я имею в виду именно это, – сказал Тим. – Ты собираешься попробовать?

– Ты обещал, – закричали все хором.

– Ты действительно имеешь это в виду? Просто держать это семечко и глазеть на него, и думать?..

– Пока ты не поймешь некоторые вещи немного лучше. Да, – сказал Тим.

Фред прошагал к Тиму и протянул свою руку.

– Тихо, все, пожалуйста, – сказал он. – Я бы мог уйти и найти немало тишины, но я хочу, чтобы все видели меня, выполняющим это. Я – человек своего слова.

Пока Фред сидел, мрачно уставившись на семечко на ладони своей руки, остальные переглядывались. Некоторые из них начали быстро писать на клочках бумаги и время от времени передавали их кому-нибудь еще, или показывали знаками, чтобы они переходили из рук в руки. Некоторые из группы, продолжили то, что делали, время от времени поглядывая на Фреда.

Один или двое подошли на цыпочках к полкам и выбрали книги для занятий. Когда вошла Элис Чейз, ее кузен знаком показал ей молчать, отвел ее в сторону, где и объяснил, что происходит.

Спустя, как показалось, долгое время, выражение лица Фреда изменилось. Он выглядел задумчивым; затем он выглядел заинтересованным; а затем он начал улыбаться. Наконец он встал и выпрямился.

– Можно сообщить об успехах? – спросил он. – Я понимаю несколько вещей лучше. Во-первых, я понимаю шутку; не как неприятное оскорбление или дерзкую остроумную реплику, но как очень подходящий наглядный пример терпения и развития событий. И я понимаю, как две вещи, о которых ты читал, дополняют друг друга, Тим, и как они подходят ко всему этому. И я понимаю, что ты подразумеваешь под яйцом каждый день; это яйцо сегодняшнего дня. Мой бог, неужели я глазел на это семечко в течение целого часа? Или… это был всего лишь один час?

В течение минуты никто не говорил. Затем Тим прокашлялся и спросил:

– Что ты чувствуешь, Фред?

– Чувствую себя прекрасно. Немного одеревенел, но это все. Но кто всем вам я настроен более дружелюбно, и сейчас я знаю, что вы все хотите мне помочь и что вы все настроены ко мне дружелюбно… сейчас я знаю, почему вы все смеялись.

– Ты не против того, чтобы рассказать нам, как ты пришел к этому? спросил Джей.

– Вы все сказали мне не думать слишком много, что я мыслю слишком много и что я слишком интеллектуален, поэтому я знал, что должен сделать что-то еще, – сказал Фред. – Сначала я был ужасно взбешен, и все, что я сделал, это я негодовал. Затем я вспомнил, что ты сказал подумать, как семечко вырастает в дерево, и я предположил, что ты подразумевал "думать" в том же смысле, когда ты говоришь о "мыслительной функции", поэтому все, что я мог сделать, это попытаться мысленно представить себе это, как если бы я наблюдал картину замедленного действия. Я проделывал это снова и снова. И вот, когда я увидел цветы яблони, трепещущие под легким ветерком, я увидел красоту, которая была обещанием чего-то… ах… совершенства. Немного погодя я увидел достижение желанной цели и завершение. Рыбу в сосуде можно видеть только как рыбу, полагаю, но семечко следует видеть в его потенциальной возможности. Вот почти все, что мне удалось пока сделать.

– Мне кажется, – рассудительно сказала Элси в благоговейной тишине, которая последовала за этой речью, – что ты дал ему не ту вещь, Тим. Вместо яблочного семечка тебе следовало дать ему семечко редиски. Или есть что-нибудь, что растет побыстрее?

– Ну, все идет к тому, чтобы показать, – сказал Макс, – что ты можешь делать почти все, Фред, если постараешься.

– Хорошо, – сказал Фред. – Я готов еще к упражнениям. Мы увидим, будет ли конечным урожаем редиска или куча яблок.

– Сначала, по некоторым основным законам, – сказал Джей, – я должен предположить, что ты размышляешь и действуешь по основному закону, "Не существует неинтересных дел, есть только неинтересные люди", как утверждает Честертон. Ты всегда говорил, что не можешь понять, почему люди делают это или то, или почему им нравится одно или другое. На твоем месте, Фред, я бы попробовал некоторые из этих вещей, одно за другим, пока ты не начнешь понимать, что другие люди видели в них. Я подразумеваю то, что нравится почти каждому.

– Да, и он должен брать другие предметы и пристально смотреть на них так, как он смотрел на семечко, – сказала Стелла, – и он должен читать поэзию.

– Он должен прочитать все наши любимые книги, которые ему не нравятся, и написать серию небольших очерков, объясняющих почему мы их любим, – предложила Элси, – и попытаться представить себе, что мы чувствуем об этом, и – это то, что мне больше всего помогло – поразмыслить над тем, как это все типы людей составляют общество, а другие психологические типы имеют свое место, и право на существование, и быть самими собой, именно так они хороши в своем собственном роде. Помните Эссе Джайлза, написанное о "Праве быть человеком, сосредоточенном на самом себе".

Родилась новая игра, новая причуда. Она пронеслась по школе и даже увлекла удивленных учителей.

– Следует ли нам прервать эту любительскую терапию? – беспокоился доктор Фоксвелл.

– Как это мы могли прервать это? – спросил Питер Уэллес, – с таким же успехом Вы могли бы попытаться остановить лавину. Что мы можем сделать, кроме того как стоять в стороне и давать ей продолжать грохотать? Я не могу притворяться, что предвижу, чем это все закончится, или для добра, или зла, но они хранят полные записи экспериментов и их непосредственных результатов, а в качестве простого студента я благодарен за возможность наблюдать за всем этим.

– Верю, что большая часть этого является добром, – сказал доктор Фоксвелл, – но я боюсь, что они уж слишком энергично торопят события, форсируя их… и все же, это все стихийно и они делают это охотно и радостно.

– Сейчас они устанавливают свою собственную скорость, – подчеркнул Уэллес.

– Совершенно верно, – сказала мисс Пейдж. – Если бы я не работала с детьми этого возраста в течение более тридцати лет, я бы не поверила, что подобная перемена во Фреде могла произойти так быстро.

– Он извлек все свои скрытые функции и получился "мощный нефтяной фонтан", – сказал Питер. – Я только надеюсь, продолжая эту метафору, что все ресурсы не будут истощены, как это происходит с нефтяными фонтанами. Но, в конце концов, почему это должно случиться? Все это, что было под давлением, сейчас выплескивается наружу, но к тому времени, когда эта причуда пройдет свой путь, думаю, что у нас будет все не только открыто и протекать свободно, но и под контролем.

– Рискнули бы вы проделать подобное с обычными пациентами? – спросил мистер Геррольд.

– Обычные пациенты сопротивляются. Взаимодействующий юноша с большим энтузиазмом и рвением к саморазвитию, вместе с высоким интеллектом, редко становится пациентом любого психиатра. Вызов Фреда был искренним, проснулась его любознательность, и он хотел провести испытание чего-нибудь предложенного. И он несомненно имел в виду то, что говорил.

– Он занимался этим тоже с пониманием дела, – сказал мистер Геррольд. – Вы знаете, я удивлен этими настроениями наших.

– Каким образом, мистер Геррольд? – спросил мистер Куртис.

– Я до сих пор жду настоящего трудного ребенка, – объяснил молодой учитель. – Эти дети совсем нетрудные.

– Нет? – тихо проговорил доктор Фоксвелл.

– Серьезный случай обязательно неожиданно возникает по крайней мере один раз в этом поколении детей, – серьезно продолжил мистер Геррольд. Например, мог бы быть ребенок, который после того, как умерли его родители, был передан в бедный и неустойчивый дом, убежал оттуда и связался с преступным миром. С таким интеллектом он бы действительно преуспел в том, чтобы позаботиться о себе, став опытным преступником, с большим списком побегов из исправительных учреждений и с национальной регистрацией по детской преступности. Вероятно, подобный ребенок вел бы двойную жизнь, как уважаемый крупный специалист по криминологии, а в свое свободное время зарабатывал бы сотни тысяч долларов, выпуская массовым тиражом детективную литературу. С детским энтузиазмом к мелодраме и сенсационности он получал бы глубокое волнение, будучи невидимым детективом.

– Что-то вроде Паука в книге Майкла Иннеса? – спросила мисс Пейдж.

– Я не читал этого произведения, – сказал мистер Геррольд.

– В только-что изложенной Вами ситуации есть несколько противоречивых утверждений, – сказал мистер Куртис.

– Ну, она дает общее представление, – сказал мистер Геррольд, – И мог быть, и вероятно есть, по меньшей мере один ребенок, страдающий паранойей. Такой ребенок всегда опасен, потому что он убежден, что люди против него, и вся его логика основывается на этой ложной посылке. Его логика была бы так основательна, что никто бы не смог опровергнуть ее для него, и он бы собирался господствовать и держать в отместку все общество в подчинении. Но всего меньше я бы ожидал от этих детей или от некоторых из них возможно от Фреда, если бы он так резко не изменялся – видеть в самом себе естественного, назначенного судьбой правителя всего общества. Он был бы слишком умен, чтобы поступать так, как Гитлер поступал с помощью массовых убийств, но он легко бы мог стать угрозой обществу. Он был только тихой занудой, а сейчас действует как Фердинанд, по прозвищу Бык, нюхающий цветочки!

– Из максимум тридцати человек шанс получить одного, кто на самом деле безумный, невелик, – сказал доктор Уэллес. – Пока все эти дети нормальные. Несмотря на неспособность, в некоторых случаях, установить взаимопонимание с обществом, все они обладают достаточным интеллектом и здравым умом, чтобы понимать, что намерения других людей к ним не были злыми. Они были смущены и расстроены, но не думали, что они были опасны. И тем не менее, мы можем встретить что-то вроде Ваших чудовищ зла, мистер Геррольд, но я не очень-то и жду подобного.

– Если позволительно мне сказать без боязни быть очень невежливым, сказал мистер Куртис, – то я бы предположил, что возможно мистер Геррольд сам сохранил что-то от свойственной молодости склонности к сенсационности и театральности. Ему хотелось бы чего-нибудь ужасно – я намеренно употребил это слово – ужасно волнующего.

– Обращаясь, без риска, к истории и прошлому, – резко ответил мистер Геррольд, – легко думать, что Александр, Чингиз Хан, Наполеон и Гитлер все мертвы и что, следовательно, все к лучшему в этом лучшем из всех возможных миров.

– И тем не менее, не разочарованы ли Вы слегка тем, что Фред видоизменился в Фердинанда по прозвищу Бык, а не в Аттилу Варвара?

– Я хотела бы предположить, – тактично вмешалась мисс Пейдж, последовать примеру детей и попробовать некоторые из их упражнений, и делать отчеты по мере их прохождения. Доктор Уэллес мог бы согласиться направлять нас.

– Если это привело бы лучшему пониманию между мной и мистером Куртисом, я был бы рад сделать это, – сказал мистер Геррольд. – А если в его утверждениях есть правда…

Мистер Куртис неожиданно улыбнулся.

– Я не хотел обидеть Вас, – сказал он. – Я вспоминал свою собственную молодость, которая не настолько далека, чтобы ее не помнить, и приписывал другим те же свойства. Мистер Геррольд простит человека моих лет за то, что я вижу мало различий между повзрослевшими подростками и молодыми юношами.

– Если Вы порекомендуете мне несколько исторических работ, которые помогли бы мне стать более уравновешенной личностью, – сказал мистер Геррольд с едва заметным насмешливым изменением интонации, – я буду рад похвалить и почитать вслух несколько научных работ, которые могли бы вам помочь.

– Я принимаю Ваше щедрое предложение, – сказал слепой историк, – и согласен, что мы все могли бы выиграть от участия в опытах, которые пробуют дети. Что касается других упражнений, то поскольку я не в состоянии пристально смотреть на яблочные семечки или созерцать свой пупок, что вы предложите, доктор Уэллес?

– Мы могли бы делать то, что дети делают с музыкой, – предложил Питер Уэллес. – У них состоялось горячее обсуждение по поводу музыки незадолго до того, как я ушел от них сегодня утром. Мари учили, что музыка не "значит" ничего, что она вся чисто субъективна, так что один человек может воспринять определенный опус как выражающий беззаботную радость, а другой человек может воспринять его как выражающий печальную трагедию, и оба будут правы. Большинство детей горячо отстаивает то, что композитор обладает, во всех случаях, некоторым особым настроением или душевным волнением для выражения, но они разделились в том, что следует ли это вымученно выражать текстом или музыке следует разрешить говорить самой за себя. Поэтому они согласились послушать ряд музыкальных записей, и каждый должен был прислушаться к тому, что она выражала, но без обсуждения и без обращения к любым пояснительным работам. К концу второй недели или около того, они намеривались сравнить записи и повторить отдельные избранные произведения, слушая вновь. Мы могли бы проделать то же, используя такие же избранные произведения.

– Иногда это зависит от интерпретации музыканта, – сказала миссис Куртис. – "Юмореска" имеет две: как легкая, прелестная пьеса, очень веселая; и как душераздирающая, трогательная пьеса.

Пока доктор Уэллес устанавливал первую для этого эксперимента, мистер Геррольд прошептал мисс Пейдж: "Не думаете уж Вы, что что-то захватывающее собирается произойти здесь?" – и она в ответ прошептала: "Счастливейшие люди, подобно счастливейшим странам, не имеют истории. Успешное приключение Фреда с яблочным семечком такое же захватывающее и интересное для меня, как если бы он совершил что-то крайне ужасное, и оно гораздо более удачное." И когда он не показался очень сильно удовлетворенным, мисс Пейдж мягко добавила: "Веселей! Что-нибудь ужасное еще может произойти!"

Следующие три недели были заполнены деятельностью. Фред, по указанию Стеллы, читал "Даму не для сжигания" и жаловался, что не может понять, куда клонит автор.

– Это потому, что ты стараешься об этом думать, – объясняла Стелла. Не думай; просто наслаждайся этим.

Поскольку большинство детей считало, что чтение поэзии развивало интуитивную функцию, Фред был завален сборниками любимых стихов каждого, и ему пришлось твердо заявить, что он не будет читать поэзию больше одного часа в любой день. Макс подарил ему красиво переплетенный экземпляр псалмов и добавил: "Ты не сможешь почерпнуть много от Иова, пока не переживешь глубокое горе, но как бы то ни было, ты должен прочесть несколько раз".

– Мы должны узнать, почему люди ходят в церковь и что они получают там, – сказал Робин, – и что разные церкви имеют предложить.

– Люди ходят потому, что считают, что должны, не так ли? – спросила Роза.

– Нет, – уверенно сказал Джей. – Конечно же, нет. Если бы они не получали там ничего, они бы не ходили.

– Давайте ходить столько, сколько мы можем, в таком случае, и посмотрим, что люди могут получать от них, – предложил Джайлз.

– Ты имеешь в виду от посещения церкви, в то конкретное здание, в тот специальный день, или от религии?

– От посещения церкви, – многозначительно сказал Робин. – Давай искать что-нибудь ценное там в этот день и оставим религию на потом для полного изучения.

Это привело к горячей дискуссии, которая была нечаянно внезапно прервана Элис Чейз, вошедшей с двумя книгами для Фреда: "Однажды в Корнуолле", С.М.К. и "Переланда", К.С.Льюис и с вопросом к своему кузену.

– Могла бы я спросить Джерард, над чем ты работаешь? Или это секрет?

– Я хотел всех вас пригласить вскоре на показ, – сказал Джерард, – но мы все были так заняты, что я не распространялся об этом. Я хочу, потому что я думал, что мы могли бы создать на этом групповой проект, для каждого, кто заинтересуется.

– Сегодня вечером? – с надеждой спросила Элис.

– Завтра вечером, если это всех устроит. Я хочу пригласить и взрослых тоже, – сказал Джерард.

Поскольку было известно, что работа Джерарда связана с микроскопами, кинокамерами, моделированием в глине, с большой лудильной работой с кусками металла, искусными световыми эффектами и большими чеками от литературного агентства, поднялось возбуждение, когда было сделано предложение о сотрудничестве. Каждый обещал быть под рукой в назначенный час.

– Что у меня есть показать вам, – сказал Джерард, – так это серия коротких фильмов и несколько фотографий. Что у меня есть предложить, так это полнометражный фильм, над которым мы бы могли все работать, на основании разделения прибыли или передачи ее в пользу школы.

Интерес был возбужден.

– Мой отец, – сказал Джерард, – был металлургом, специализировавшимся в фотомикрографии образцов металла. Мой дядя не был так сильно заинтересован в этой области, как другими видами фотографии, и он учил меня фотографии и многим хорошим приемам ремесла. Я болтался с этим и в помещении, и на открытом воздухе, а когда мне исполнилось двенадцать, он передал все оборудование моего отца мне. Я привык брать картинки и сочинять потом о них рассказы. Вот моя первая фотография, я сделал ее, когда мне было десять.

На экране появилось цветное фото.

– Я написал об этом свой первый рассказ. Войска обороны здесь… Джерард показал указкой, – атакующие войска здесь, наступающие этим путем, вдоль этого гребня; вылазки осуществляются сквозь это место слева и этот перевал через скалы справа, а отход этим путем. Все эти сведения выглядят достаточно большими для армий, чтобы осуществить массированный прорыв, на самом деле это был только участок сильно выветренного красного песчаника или чего-то в этом роде, около трех футов в длину и полтора фута в высоту. И я стал представлять себе, что могло бы произойти на нем, если бы он был в натуральную величину или если бы люди были очень маленькими. Это выглядит больше как что-то вроде необработанного Петры, и таким образом я придумал рассказ. Я проиллюстрировал его этими фотографиями… – по мере того, как он говорил, картинки на экране менялись, – и рисунками. Вот рисунки, люди в действии на своих местах на этом продуманном кусочке ландшафта.

Раздался приглушенный шум голосов высокой оценки от детей.

– Только это была приключенческая история. Я не делал много таких, но когда мне достались вещи моего отца, я начал работать на самом деле. Я снимал короткие фильмы о микроскопических предметах, которые двигались, и делал фотоснимки о тех, которые были неподвижны, для заднего фона; и я наблюдал за предметами, и думал о них, и объединял разные задние фоны и действия – мой дядя научил меня приемам ремесла, я говорил вам – а затем я писал рассказы, с людьми в них, и иллюстрировал их. А сейчас, можете вы забыть все это и посмотреть фильмы? Может быть я должен был сделать это по-другому. Первые ролики показывают дерево на планете Венера.

Дети смотрели, сидя на краю своих стульев. Как бы без листьев дерево лениво покачивало извилистыми ветвями, явно под водой. На виду плавало маленькое существо с телом из отрезков. Оно имело два усика, похожих на волосяные морковки, а позади них два поменьше; у него было два похожих на обрубок хвоста, из каждого у которых сзади тянулись два отростка, которые выглядели скорее, как рыбьи скелеты. К бокам этого существа были прилеплены пучки шариков. У него был только один глаз.

Это существо поплыло мимо дерева, трогая мимоходом одну из веток. И сразу же ветки задвигались; маленькое существо было крепко схвачено и, не смотря на его борьбу, было засунуто в отверстие наверху ствола, которое расширилось, чтобы заполучить его. Затем самодовольное и раздутое дерево стояло в одиночестве, мягко покачивая своими растущими пучками ветками.

– Это дерево, – объяснял Джерард, устанавливая следующий ролик, может путешествовать.

Сначала герой – или разбойник – первого ролика был виден скользящим на своем основании. Затем, наклонившись он коснулся своими ветками земли, освободился от своего основания и задвигался сам, кувыркаясь.

– Некоторые из вас читали рассказ, в основе которого находится это существо, – сказал Джерард. – Мой псевдоним является анаграммой моего собственного имени с измененной одной буквой.

– Ты – Роджер Шед, – одновременно сказали двое или трое из детей.

– Верно. А эти существа в фильмах? Кто-нибудь может назвать их, без всякого сомнения? – спросил Джерард, устанавливая другой ролик, по мере того, как он говорил.

– Это гидра, – сказал доктор Фоксвелл. – Гидра, поедающая циклопов, из первого ролика.

– Верно. Следующий ролик показывает нитяные коробочки гидры и жалящие коробочки в действии.

Быстро сменяя друг друга, ролики показали амебу, глотающую жгутик; размножение жгутика с последующим захватом и поеданием этой эвглены инфузорией – трубачом; морские черви ("Это – дракон летучий, обитатель планеты Венера", – объяснял Джерард), крыльчатый червь, планария, ориентирующиеся на горящий и гаснущий свет и на струю воды из пипетки.

Элси была очарована "этими хитрыми косоглазыми червяками" и хотела посмотреть фильм еще раз.

– У меня есть несколько хороших идей также из жизненных циклов кокона и хризалиды, – сказал Джерард, – и если вы прочли мои рассказы, вы знаете, что я сделал с этими очаровательными маленькими ужасными штучками. В своем воображении я делаю себя достаточно маленьким, чтобы жить в этом микроскопическом мире, или делаю его достаточно большим для меня, чтобы жить в нем. А сейчас, как только эта лампа остынет немного, я собираюсь показать вам несколько фильмов, в которых я прикинул этот вид деятельности на разном фоне – на увеличенных минеральных поверхностях и глиняных моделях, и тому подобное, иногда в совсем разных размерных масштабах. Сейчас, что я хочу сделать, если некоторым из вас интересно, так это сделать полнометражный фильм, совмещающий актеров-людей и…

Взрыв восторга, который приветствовал это предложение, заглушил все выступление на несколько минут.

– Ну, это кладет конец халтурному отношению к своим душам, – сказал Марк Фоксвелл Питеру Уэллесу, когда детей выпроводили спать.

– Я надеялся на какое-то отвлечение внимания, прежде чем надоест это, – ответил Питер. – Но они совсем не оставят этого.

– Они сосредоточились, в основном, на развитии во Фреде интуиции, не так ли? А как насчет развития у Фреда чувств?

– У Тима есть что-то на уме, – ответил доктор Уэллес, – но с этим надо подождать, пока не будет покончено с этим новым пунктиком помешательства. Надеюсь, что этот проект не окажется для них недосягаемым; он предоставляет прекрасное поле для совместных действий.

– И огромную кучу смешного, – добавил Фоксвелл.

В течение двух недель не говорили и не делали ничего другого, как только о фотографии, микроскопии, сюжетах научной фантастики и планах для кинофильма. По мере того, как размеры задачи, за которую они взялись, становились очевидными, первое возбуждение испарилось и было решено, что для того, чтобы избежать чрезмерных расходов дорогого материала, следует все планировать и полностью репетировать, и строить модели, прежде чем можно было начать всякие съемки на самом деле. Была распределена ответственность за разные части работы, а Макс и Фред прошли интенсивное обучение фотографии, с тем чтобы сам Джерард смог появиться в некоторых сценах. Джерард занялся работой над сценарием, создавая роли для каждого в школе, а также и для других, поскольку предполагается приезд в школу других до начала съемок.

– Я хочу знать, какого типа костюмы мы будем для этого носить, сказала Роза. – Это должно быть, большей частью, что-то подводное, не так ли?

– Должно быть, – сказал Джерард. – Очевидно, что большинство наших нечеловеческих героев живет в воде. Придется снимать фильм под водой наши роли – в плавательном бассейне, когда мы его построим. Это даст хороший чистый фон.

– Похоже, что уроки плавания будут необходимыми, как предварительное условие.

– Конечно будут, Джайлз. Всякому, кто не является хорошим пловцом, будет дана роль для юмористического разнообразия.

– А что касается костюмов, – продолжила Бет. – Водолазные костюмы такие ужасные, и в них так трудно отличить одного от другого.

– Мы будем надевать пластиковые шлемы, – сказал Джерард. – Об остальном мы все еще поспорим. В темном месте, например, в Венеции, купального костюма было бы достаточно, но вы, девочки, не хотите выглядеть как карикатура на хорошеньких девочек и, кроме того, в водолазных шлемах могут люди плавать? Поэтому мы думаем, что сделаем что-то вроде пластикового костюма, похожего на водолазный костюм, разных цветов для каждого действующего лица, и будем пользоваться прозрачными шлемами. Мы можем сказать, что они охлаждаются, поскольку вода на Венере действительно слишком теплая. И они были бы какой-то защитой от жалящих штучек и от всех других существ. И, конечно, мы можем надевать водолазные костюмы, если предполагаются глубокие места. Под пластиковые водолазные костюмы мы можем надевать купальные костюмы, но они должны быть созданы каким-то особым образом – форменная одежда или еще что-то.

– Я умею плавать, – сказала Роза, с небольшим сомнением, – но недостаточно хорошо. Следует ли мне брать уроки в Христианском Союзе Женской Молодежи или мы можем иметь их здесь?

– И то и другое, – посоветовал Джайлз.

– Ну, Фред, как поживаешь? – как-то спросил Тим.

– Ты говоришь о функциях и о прочем? Думаю, довольно неплохо. Но мне не совсем понятны различия между типами. Не мог бы ты уточнить, как ты думаешь? Полагаю, что я являюсь думающим типом, потому что я хочу знать.

– Но ты ведь можешь познавать вещи всеми четырьмя способами, – сказал Тим.

– Вот в чем дело. Как рассматривание объекта со всех четырех основных направлений компаса… если ты смотришь только с одной стороны или только с одной точки зрения, ты познаешь его плохо. Ты должен смотреть на все с трех сторон, по меньшей мере. Я представляю функции, как четыре самолета, летящих вместе, или четыре корабля в строю, плывущих куда-нибудь вместе как флот. Обычно один ведет, два других идут по бокам, а четвертый в хвосте, но должен идти вместе с другими. Если они все начнут двигаться в разных направлениях, у тебя будут неприятности. Понятно?

– Питер сказал, что у него однажды была пациентка, женщина, – сказала Стелла, – и когда он сказал ей, что она выбирать мужа только по чувству или интуиции, она сказала: "Но если я буду спрашивать свой разум, он скажет одно: "Если он не богат, не выходи за него, поэтому мне это не нравится". Ему пришлось объяснять, что у разума имеется гораздо больше сказать помимо этого, и он мог бы совсем этого и не говорить, кроме того, что из-за человека, который не может или не хочет обеспечить жену и семью, не стоит и рисковать.

– О, я могу это понять. Что делают функции, точно?

– Ну, функция восприятия просто использует свои пять чувств, – сказал Тим, – и у того, кто родился слепым, глухим и тупым, почти нет чувств, таким образом будет противоположное. Мышление происходит на основании правда-ложь, а переживание – на любви-ненависти, но иррациональные функции, восприятие и интуиция, просто постигаются. Они видят предмет таковым, каков он есть. Думаю, что интуиция – это самая лучшая главная функция, потому что она видит все, прямо на месте, и без распределения вещей, из-за того, что они плохие или неправильные, а просто принимая и признавая их за то, что они есть, за их значение и место. И тогда, конечно, у тебя есть другие две функции, располагающиеся по бокам, для испытания истинности и правильного переживания и для сохранения всего устойчивым, и переживания следуют по пятам и могут быть использованы всякий раз, когда требуется. Сейчас ты являешься мыслительным типом, Фред, по развитию, если не по природе, поэтому двумя твои помогающими функциями будут восприятие и интуиция…

– Вот почему ты выбрал рыбу Агассиза и семечко Ванна, – сказал Фред.

– Ну, я как раз думал, что поскольку они были один для другого, они должны были помочь одному или другому. Переживание противоположно мышлению, поэтому это будет немного труднее. Если я тебе дам одно упражнение для этого, трудное, постараешься ты на самом деле?

– Я хочу познать суть, – упрямо сказал Фред, – и со всех сторон.

Поэтому спустя несколько дней Тим пришел как-то днем в зал с картонной коробкой, которую он поставил перед Фредом.

– Это – твое новое упражнение, – сказал он. – Отойди назад, послушайте – это принадлежит Фреду.

Фред взглянул на Тима, затем на коробку. Из нее послышался какой-то звук.

Фред присел, перерезал веревку перочинным ножиком и отогнул края. Забившись в угол коробки, сидел маленький скулящий белый щенок.

– О, господи! – вскрикнул Фред.

– Она твоя, – пояснил Тим. – Она – дворняжка, и никому не нужна. Она озябла и напугана, и, вероятнее всего, голодна. Доктор Уэллес говорит, что ты можешь позаботиться о ней, пока не узнаешь, почему люди любят собак. Больше никто не должен с ней заниматься.

– Но… я не хочу… – Фред поспешил исправиться. – Я не знаю как обращаться с щенком.

– Джей и Куртисы могут тебе рассказать.

Фред беспомощно взглянул на Джея.

– Сначала ты лучше вытащи ее из коробки, – сказал Джей. – Она приучена проситься, Тим?

– Я не мог бы гарантировать это, – сказал Тим. – Вытащи ее, Фред.

Фред неловко сгреб щенка и поставил его на пол, а затем направился к двери, зовя щенка, который припал дрожа к полу и скулил. Фред вернулся, подобрал щенка и понес его к выходу; все пошли следом.

– Чего она боится? – спросил Фред.

– Вероятно, за этим щенком был хороший уход, пока его не отняли от матери, а затем, из-за того, что он женского рода и к тому же дворняжка, его не удалось продать, поэтому его взяли и куда-то выбросили. Вероятно, с ним грубо обращались и прогоняли, и дети взяли его домой, но им пришлось его снова выставить, пока кто-то не сжалился и не принес его в загон для скота. Я взял его оттуда.

– Погладь ее, что ты стоишь, – возмущенно воскликнула Элси. Посмотри, как она напугана.

Фред нагнулся и начал гладить щенка, который робко лизнул его руку.

– Джей, какая порода у щенка?

– Вероятнее всего, фокстерьер, должен сказать, – критически произнес Джей. – Эти уши и глаза вроде бы такие же, как у чи-ва-ва [очень маленькая собака старинной мексиканской породы], вот о хвосте я не могу сказать. Об этих породах мелких собак я знаю немного. Ты бы лучше покормил ее, Фред.

– Костями?

– Теплым молоком. И проверь его пальцем, оно должно быть немного выше температуры тела. И я достану тебе немного галет для щенков; думаю, у нас осталось немного, – сказал Джей, который пополнил запас в преддверии этого события.

На этот раз щенок пошел за Фредом, немного неуверенно, сделав несколько шагов; но когда Фред продолжал идти, щенок сел и начал скулить. Фред остановился, вернулся и взял щенка.

– Не понимаю, что тут такого забавного, – сказал он, – просто у меня раньше никогда не было собаки.

– Если ты будешь хорошо о ней заботиться, ты, вероятно, узнаешь, почему люди любят собак, – сказал Джей.

– Ты имеешь в виду всю эту чепуху, если ты работаешь для кого-нибудь, ты его потом полюбишь? – презрительно спросил Фред. – Должно быть что-то еще, кроме этого.

– Должно быть, – сказал Джей.

Тим и доктор Уэллес, и Джей уже проинструктировали всех. Хотя все всегда готовы дать совет, никто не помогал заботиться о щенке, кормить или ласкать его. Мягко, но твердо все отталкивали щенка и звали Фреда.

Фред покорно кормил щенка и готовил в коробке для него постель. Когда щенок скулил и жалобно тявкал ночью, именно Фред сонно подходил неслышными шагами и, когда не помогало ничего, в отчаянии брал щенка к себе в постель. И это был Фред, который в мрачном молчании мыл за щенком…

– Она приучена, – объяснял Фред, – но она еще ужасно маленькая, и ты должен ее часто выводить, особенно в такую дождливую погоду.

И это был Фред, кто говорил: "Нет, нет! и "Эй", когда щенок, становясь все резвее и увереннее, жевал что-нибудь, что можно было жевать, прыгал в кресла, пытаясь лизать лица и дурачился с вечерней газетой. И это был Фред, кто наказывал его за это скверное поведение, согласно указаниям Джея, сложенной газетой – пробуя сначала на своей собственной руке, чтобы убедиться, что это не очень больно.

И это был Фред, за кем ходил щенок, и именно на его колени он хотел забраться, у его ног он всегда желал спать, кладя свою голову на его ботинок; и именно тапочки и носки Фреда он предпочитал жевать. Он следил за ним яркими карими глазами и скулил, когда он его оставлял, пока Фред, в раздражении, не спросил Джея, будет ли это продолжаться вечно.

– Он ведь только еще щенок, – успокаивал Джей. – Он еще так мало у тебя; он еще не уверен в тебе.

– Эй! – сердито закричал Фред, и щенок бросил карандаш, который жевал, и бросился в другой конец комнаты, тревожно оглядываясь назад, а затем он быстро к нему, прыгал на колени и лизал в лицо. Фред сбрасывал его, но он запрыгивал снова. Он спускал его и гладил.

– Успокойся, Пап-Дог, – сказал он. – Ну конечно, я все еще люблю тебя… когда бываешь хорошей девочкой. Жуй свою резиновую крысу.

– Э… узнал ты, почему люди любят собак? – спросил Джей, немного неуверенно.

– Я не знаю, почему ты любишь своих. Но эта маленькая язва, эта подлизывающаяся зануда начинает мне нравиться.

– Это потому, что она льстит твоему это тем, что любит тебя?

– Нет, – сказал Фред. Мне бы больше нравилось, если бы меня любил кто-нибудь с большей разборчивостью. Но когда я ругаю ее за что-нибудь, она сразу же перестает это делать и бросается мне навстречу так, словно говорит: "Ты на самом деле ведь не сердишься на меня, так ведь? Сделала я что-то такое, за что ты не можешь простить меня? Ты все еще любишь меня, правда?" И если голос у меня действительно сердитый или я не глажу ее, она выглядит такой несчастной. Она так сильно старается угодить мне и быть хорошим щенком… Конечно, у нее немного здравого смысла, но она учится так быстро, как может. Она так ужасно нуждается в ком-то, чтобы ее любили, и чтобы что-бы она могла довериться кому-нибудь. Так ведь, Пап-Дог? Никого нет в мире кроме старины Фреда, вот такая она дурашка, и если Фред не будет ее любить, то кто же будет?

Щенок катался по полу в порыве восторга от того, что к нему обращаются таким ласковым голосом, и Фред тыкнул пальцем в его розовый животик.

– Собираешься оставить ее?

– Думаю, что должен, – сказал Фред.

– Ты мог бы отправить ее обратно в загон.

– Тогда они убьют ее, – сказал Фред. – Я должен оставить ее. Что еще могу я сделать? Я точно не хочу ее – на нее уходит больше времени, чем она того стоит. Но она нуждается во мне и она доверяет мне, и поэтому я должен оставить ее.

– Не потому, что она любит тебя, а потому, что она заставляет тебя любить ее?

– Да, это так.

– Ну, должен я сказать Тиму, что ты закончил это упражнение?

Фред усмехнулся.

– Я забыл это. Я так сильно старался быть хорошей нянькой для щенка, что забыл, зачем я это делал. Вот здорово, думаю, что моя душа поживает совсем неплохо. Послушай, а что случилось с тем правилом, что всех щенков надо держать в клетке?

– Мы временно исключили его, потому что этот щенок был таким маленьким, чтобы его сажать в клетку без мамы. Ты можешь посадить ее в клетку в любое время, когда захочешь.

– Пап-Догу клетка совсем не по нраву, – сказал Фред. Если она будет хорошей, мы не посадим ее в клетку, вряд ли. Может быть, посадить меня в одну так, чтобы она не добралась до меня и не сжевала все мои пальцы.

А когда Джей сообщил обо всем этом своим старшим, Питер Уэллес прокомментировал: "Вы должны оставить это Фреду, то, что он обязуется сделать, он сделает!

Этот вечер начался так же, как и любой другой вечер. Одна группа детей, которую Роза вызвала назвать восемнадцать видов млекопитающих, или животных – типичных представителей от каждого вида, потерпела неудачу ужасно, потому что, несмотря на свою обширную начитанность, которая включала в себя много из естествознания, никто официально не изучал зоологию.

– Хочешь ли ты сказать мне, что тюлени и моржи принадлежат к тому же виду, что и собаки, кошки, лисы? – вскричал Фред.

– Я всегда считала кроликов грызунами, – с воплем сказала Элис.

– Что ставит меня в тупик, – признался Тим. – Так это то, что покрытые иглами муравьеды, покрытые чешуей муравьеды и муравьеды а Южно-Африканской Республике принадлежат, заметь, к четырем разным видам!

– Никто как раз и не получил больше шестнадцати, – с удовлетворением сказала Роза. – Я так рада. Все, что я получила – это четырнадцать, и я думала, что я, должно быть, слишком тупая, чтобы существовать.

Как раз после этого в зал вошла тетя Стеллы и, поскольку она редко делала это, дети прекратили свои разговоры, чтобы приветствовать ее.

– Я пришла узнать, можно ли посмотреть по телевидению Томми Манди, доктор Уэллес, сказала она. – Я могла бы услышать его по радио, но мне хотелось бы посмотреть на него, если вы не против, в виде исключения.

– Конечно, миссис Уэллес, – сказал Питер, предлагая ей стул. – Он начинает в восемь, не так ли?

– Да… в сегодняшних утренних газетах было объявление. В нем говорилось, что он собирался этим вечером сообщить что-то особенно важное, и, поскольку я никогда раньше не слышала его, я подумала, что это была бы неплохая возможность.

Питер Уэллес нахмурился, нажимая кнопки телевизора. Растущее умение Томми Манди добиваться гласности было одной из сторон современной жизни, которую он находил трудной для понимания.

– Кто такой Томми Манди? – спросила Стелла, чье очень большое безразличие к звездам радио, телевидения и кино было таким крайним, что она действительно не слышала имен большинства из них.

– Он – что-то вроде проповедника профессий, – объяснила миссис Уотерс. – Я на самом деле не знаю о нем многое, но он очень популярен.

– Я слышал, что он учился, чтобы стать священником, – сказал Джей. Он не очень молод – он посещал одну из тех духовных семинарий по запоздалым склонностям. Но бросил; некоторые говорят, что его исключили. Как бы то ни было, он ушел из семинарии несколько лет назад, и с тех пор он проповедовал самостоятельно, распространяя свои неортодоксальные идеи. Он имеет сенсации. В церкви нас предупредили, что у него нет полномочий, чтобы проповедовать.

– Был он отлучен от церкви? – спросила Элис. – Нет… это бы придало ему слишком уж большое значение. Может быть ему удалось остаться как раз в определенных пределах. Вы не можете считать его на самом деле католиком, он так явно независим от церкви, и у него много некатолических последователей. Нам не запрещали слушать его; я слушал его один раз и он утомил меня, но я могу понять, где он мог взволновать определенного рода людей, которые всю свою жизнь живут на уровне переживания, и им удается обойтись без логики.

Большая волна органной музыки из телевизионного приемника возвестила программу. Доктор Уэллес отметил, что музыка, смутно напоминая несколько хорошо известных пьес духовной музыки, была на самом деле топорно состряпанной мешаниной.

На экране показался тусклого цвета занавес, искусно освещенный, чтобы подчеркнуть вертикальные тени его складок. Как только началась программа, камера стала двигаться вперед, сосредотачиваясь на самой глубокой впадине самой большой складки. Доктор Уэллес улыбнулся. Если это программа определенного рода, то тогда в любой момент он мог ожидать прожектор.

И он появился, луч, направленный немного сверху, чтобы тени заполнили глазные впадины и заострили черты маленького и сильного человека, который стоял без движения, вытянувшись во весь рост, ясно видимый для своей аудитории. Огромная волна звуков прокатилась через зрителей в зал и одновременно угасла, и Томми Манди начал говорить.

– Сегодня вечером, – сказал он, сначала с осторожной сдержанностью, я прерываю мою обычную серию бесед, чтобы сказать вам что-то чрезвычайно важное для общества.

Новый шорох прошел сквозь его зрителей. Он сделал шаг вперед, искусно придуманные тень и свет следовали за ним, по мере того, как он все ближе подходил к своим зрителям. Уэллес мог понять, почему он был способен произвести впечатление на такое большое количество своих слушателей этим тщательно управляемым представлением.

Неожиданно показалось, что Томми Манди вырос на два дюйма, так как он поднялся на цыпочки и простер руки к небу.

– Общество в смертельной опасности! – неожиданно завизжал он. При этом неожиданном контрасте со своей предыдущей ролью воздействие на зрителей было подобно взрыву. Он начал ходить с места на место на помосте, ударяя кулаком по ладони, крича и шепча поочередно, жестикулируя и топая ногой.

– Люди мои! – закричал он, – послушайте меня! Послушайте, все вы люди нации, и особенно вы, мои уважаемые сограждане города Окли в штате Калифорния. – Его голос понизился до шепота, набирая высоту и силу по мере того, как он продолжал.

– На холмах, как раз за чертой нашего города, прячась от бдительных глаз общества, погрязши в злодействе, ужасном, богохульном, отвратительном находится сборище нечеловеческих монстров! Зарожденные в результате взрыва атомной станции в Хильем-Сити шестнадцать лет назад, эти гадины внешне похожие на обычных, невинных, человеческих детей, собираются из своих скрытых берлог со всей страны, так как они готовятся принести гибель и разорение человечеству! – Его крики эхом разносились по огромному залу.

Марк Фоксвелл с ревом вскочил со своего сидения, но Питер Уэллес толкнул его обратно и сурово приказал:

– Тихо! Мы должны выслушать все это.

– Спрятавшись под видом школы для одаренных детей, они построили лаборатории позади крепкого и высокого забора. Там они занимаются изготовлением секретного и смертоносного оружия, которое они будут использовать против нас, проводя ужасные опыты над беззащитными животными при его изготовлении! – верещал Манди.

– А единственный ли это план, который они вынашивают против нас? голос Манди снова обрел видимость спокойствия, затем опять подскочил до своего самого высокого, самого истеричного уровня.

– Нет, люди мои, нет! Эти "Дети Атома" уже проникли в каждую сферу нашей жизни под ловким использованием фальшивых имен, заставляя услышать о себе везде, распространяя свою ядовитую пропаганду через издания, которые все вы наивно приносите в свои дома!

– Их громадный, нечеловеческий интеллект угрожает сегодня целому миру! Позвольте мне сказать вам, люди мои, что они такое! – Напыщенным жестом своей правой руки Томми Манди длинным пальцем указал в сторону неба, и его истеричный голос продолжал.

– Они – это ужасное мутационное порождение смерти и разрушения Хильем-Сити с помощью освобожденных сил атома! Сил, которые Бог подразумевал оставить под Своим контролем в кружащихся мирах атомов, сил, которые Сатана для своих собственных целей направил на общество! Под личной плоти и крови эти Дети Атома входят в общество и строят казни о вашей смерти и моей!

Томми Манди вздохнул, и люди в огромном зале наклонились вперед, чтобы послушать его следующие слова. – Они говорят, что они больше, чем люди! Они говорят, что обладают большим интеллектом, чем любой другой когда-либо живущий человек! Но эти Дети Атома не имеют представления о моральных или духовных качествах, потому что единственным благом, которое они знают, является способность к технике, умение при изготовлении денег, и силу над нами, которых они считают низшей расой! Они судят и принимают или отвергают людей, с которыми сталкиваются, только на этом основании. Но, вот богохульство! Может ли всякая мутация быть истинным человеком, человеком, которого Бог создал на шестой день? Кто создал этих монстров? Их создала слепая сила! Я считаю и знаю, что человек, каким его создал Бог, является единственно истинным человеком! Эти Дети Атома совершенно чужды Богу и всем творениям Его.

С открытыми ртами дети пристально смотрели на экран телевизора, следя за жестикуляцией и гримасами Томми Манди с недоверчивым ужасом.

– Они находятся за пределами уз любви и милосердия! – кричал Манди. Что есть любящего или привлекательного в существах, которые считают самих себя выше и непохожими на любых других членов общества? И это превосходство вызвано не любовью, а слепой разрушающей силой? Сам Сатана, испорченный, как он есть, является более привлекательным, чем эти, поскольку он был создан Богом, чтобы быть ангелом света, даже если он отказался от своего высокого назначения. Но как мы в любом случае можем любить или даже терпеть этих Детей Атома, которые заявляют, что их природа, созданная физической силой ужасного взрыва, который принес человечеству только большое несчастье, выше природы людей, созданных Богом.

Томми Манди встал в позу, сделал глубокий вздох и бросился к высшей точке в своей речи.

– Молитесь, люди мои, ну пожалуйста! Это гнездо гадин, это порождение атома, это огражденное забором и тайное сборище монстров, чуждых всему человечеству и всему, созданному Богом… – искусно он довел свой голос до точки срыва, дал ему стать бессвязным от истерического возбуждения, и спрятал свое лицо в вытянутые руки. Он издал театральный стон. – О, люди мои… люди мои… – Он поднял лицо о огни рампы осветили его редким контрастом, так что в центре всеобщего внимания зрителей были его губы.

– Ты не должен позволить ведьме жить!

Снова грянул орган, и Томми Манди отступил назад; бархатные занавески раздвинулись и поглотили его. Гонг возвестил о конце программы.

Джей выключил телевизор и спотыкаясь повернулся к оцепенелой группе, затем бросился из комнаты.

Миссис Уотерс была первой, кто восстановил возможность связной речи.

– Вот те раз! – сказала она. – Безусловно, мы услышали гораздо больше, чем ожидали, не так ли! Полагаю, что мне лучше закрыть ворота на замок. Должна надеяться, что этот человек не представляет никакой церкви, но он, должно очень сильно возбудил своих слушателей.

Она поспешила выйти, и некоторые из детей расплакались. Прежде, чем они смогли успокоиться, Джей влетел снова, за ним следовало остальное население школы.

– Идите реветь куда-нибудь еще, – приказал он. – Остальные должны услышать передачу, записанную на ленту, прямо сейчас!

Оба доктора вывели взволнованных детей из комнаты, и Джей, подпрыгивая от ярости, пошел за ними.

– Как Вы считаете, неприятности будут? – спросил доктор Фоксвелл тихим голосом у доктора Уэллеса.

– Могут быть. Тот… тот подстрекатель толпы не указал наше точное положение, но людям не потребуется много времени, чтобы узнать. Сообщения и фотографии о нас были во всех местных газетах. Мы дали наши заявления и не делали тайн, и этот… этот искатель сенсаций собрал все это вместе в ведьмину кашу, что… ладно, кто знает, как люди могут реагировать?

– Элси высморкалась и вновь приобрела внешний вид спокойствия.

– Следует ли нам позвать полицию или что? – спросила она. – Если бы я не знала нас, то, прослушав это выступление, я бы пришла и стерла нас всех сразу же с лица земли!

– Но ни в чем из этого совершенно нет смысла, – крикнул Джей. – Это чистое богохульство от начала до конца. И он противоречил сам себе раз пятьдесят.

– Никогда в своей жизни я не слышал подобной путаницы бессмыслиц, сказал Фред. – Мне хотелось бы проанализировать ее семантически. На самом деле собиралось, как только успокоюсь.

– Что неладно с тем человеком, доктор Уэллес? – спросил Джайлз.

– Он является чувствительным типом, сошедшим с ума, – объяснил Питер. – Ты можешь сказать это по тому, как он презирает и отвергает интеллект, который я должен добавить, является даром Бога и не должен подавляться или отвергаться. Подобный ему человек лезет вон из кожи в любви и ненависти, без малейшего применения разума или без остановки на мгновение, чтобы подумать о правде и лжи – или в своем богословии, или в действительности. Чувствительный человек считает тяжелой работой думать логически, тяжелой, или даже невозможной, но они могут ориентировать самих себя на правду посредством ощущения или с чувствами, или с интуицией, в зависимости от того, что на самом деле является предметом их любви и ненависти. Хм! Я потерял след моих местоимений в волнении… нет прощения за это!

– Да, он мог бы, по меньшей мере, придти и посмотреть на нас, прежде чем подобным образом растрезвонить на весь мир, – сказал доктор Фоксвелл. – Ну, живо! Дети, идите умываться… примите аспирин… возьмите себя в руки! Ваша маленькая лекция действительно помогла успокоить их, Пит, добавил он, когда дети послушно вышли.

– А сейчас, если бы только кто-нибудь мог успокоить меня, – заметил Питер, вытирая свой лоб.

К тому времени, когда магнитофонная лента воспроизвела всю речь и остальные вышли из зала, кипя от негодования, у ворот уже начала собираться разъяренная толпа.

– Я определенно должна подать жалобу, – горячо говорила миссис Куртис. – Разрешить продолжить подобную телепередачу было непростительно!

– Пожалуйста, выключите здесь свет, – сказал мистер Геррольд мистеру Уотерсу, когда мимо них просвистел первый камень.

– Включите прожекторы у ворот. Тогда сможем видеть их, но они не смогут видеть нас.

– Если ворота заперты, не вижу, какой вред они могут причинить нам, сказал мистер Куртис. – Прошу прощения, мистер Геррольд, но боюсь, что Вы обманываетесь, считая это случайным происшествием.

– То выступление было достаточно случайным происшествием, – горячо сказал мистер Геррольд. – Ну вот! – когда в доме погасли огни и зажглись над воротами. – Им не удастся взять нас на мушку, даже если они принесли с собой ружья. И что сейчас? Стоит мне попытаться электризовать забор?

– Я бы не стала, – посоветовала мисс Пейдж твердо. – Если только один из этой толпы получит легкий удар, они будут убеждены, что мы применили лучевое оружие или секретное. Надежда на колючую проволоку. Ребята говорят, что через забор нельзя перелезть.

– С лестницами… – начал мистер Геррольд, но Питер заставил его замолчать.

– Непохоже, что они принесли лестницы, – сказал он.

– Они перерезали телефонные провода, – сообщила миссис Уотерс.

– У нас есть бдительная и отвечающая требованиям полиция, – сказал доктор Уэллес. – Они не могут не знать о том, что происходит.

– Что обычно делает толпа? – спросила Элис.

– О, они бросают камни, – ответил доктор Фоксвелл, – а если им удастся пробраться внутрь, то они могут разломать вещи или устроить пожары, или попытаться ранить кого-нибудь из нас. В этой части света не было линчевания в течение ста лет или больше, и трудно сразу же обеспечить успех самосуду вымазыванием дегтем обваливанием в перьях. Если нам удастся удержать их снаружи… а вот и оконное стекло!.. Я не верю, что они нанесут какой-нибудь большой вред сегодня вечером.

– Да, думаю, что по отношению к выступлению это сборище будет спадом, – сказал доктор Уэллес. – Однако будущее может быть более беспокойным. Это ядовитое выступление прошло везде, и может быть трудно не доверять ему полностью.

– Меня не удивляет, что его исключили из семинарии, – громко прозвучал голос Джея, – но он мог некоторым людям показаться правым… говоря о Боге и о любви, и обо всем…

– У нас есть несколько влиятельных друзей, кто знает о нас правду, сказал его дядя. – Архиепископу будет что сказать, без сомненья. Мы можем предъявить иск Манди за клевету злословие, его выгонят с радио и телевидения…

– Почему эта группа людей не делает что-нибудь? – волновалась Элси.

– Я пойду, проскользну, как змейка на охоте, и попробую послушать, предложил Робин.

Вскоре Робин вернулся, усмехаясь.

– По-видимому там небольшое недоразумение, – сказал он. – Большинство людей предполагало, что Томми Манди подойдет сюда и поведет их в атаку на нас. Но не пришел. Он только сказал им молиться, вы помните. А сейчас, это – толпа без лидера.

– Толпа без лидера, – сказал Тим. – Это – как змея без головы.

Спокойно он вышел на освещенную площадку и стоял с вытянутыми безоружными руками.

– Что вам здесь надо? – спросил он.

– Мы хотим узнать, что здесь происходит, – прокричал мужской голос в ответ и толпа приветствовала его одобрительными возгласами.

– Томми Манди рассказал нам о вас, – закричал другой. – И теперь мы знаем.

– Вы уже знаете больше, чем он, спокойно и ясно ответил Тим. – Вы смотрите сейчас на меня. Он никогда не видел ни этого места, ни кого-либо из нас. Он не знает фактов. Мы только что прослушали его речь, так что мы знаем, что он сказал. Он…

– Мы хотим, чтобы вы убрались с этой земли и из этого города!

– Эта земля принадлежит мистеру и миссис Герберт Дэвис из Окли, ответил Тим, – Они дали нам ее. Вы знаете, кто они, не так ли? Они прожили в этом городе достаточно долго! Они являются уважаемыми гражданами Окли. Зачем же им давать землю людям, которые будто бы навредят вам?

– Они не знают, кто вы такие, – хрипло выкрикнула женщина в толпе.

– Но они знают, кто я, – в ответ прокричал Тим. – Они знают меня всю мою жизнь. Я прожил здесь всю свою жизнь и ходил в школу Макартура. Если я пойду поближе так, чтобы вы могли увидеть мое лицо при свете, думаю, что некоторые из вас тоже узнают меня. Если узнаете, скажите!

Откинув голову слегка назад, так чтобы его черты были ясно видны в свете прожекторов, Тим медленно зашагал вперед.

Из толпы раздался мальчишеский голос.

– Это не порождение атома. Я ходил с ним в школу несколько лет. Это только Тимоти Пол!

– Эй, Грэг! – спокойно ответил Тим, махнув рукой. – Тогда скажи им, кто я.

– Я забыл, что он был здесь. В газетах сообщалось об этом, сказал Грэг. – Он – внук Дэвисов. Я знаю их тоже… я был у них дома. Тим – не монстр. Он в моем скаутском отряде. Где все эти монстры, Тим?

– Я не знаю никаких монстров, – сказал Тим. – Но ты знаешь меня, Грэг. Если бы наши телефонные провода не были перерезаны, я мог бы позвонить уйме народу, чтобы они подтвердили, кто я, тем людям, которые знают мою семью в течение пятидесяти лет, людям, которые знают меня с того времени, когда я родился прямо здесь в больнице Мертона, который руководит доктор Франк Робертс.

– Тогда, кто остальные из них? – прокричал пронзительно мужской голос.

– Некоторых из них вы тоже можете знать. Сколько из вас ходило в школу Макартура в любое время в течение последних тридцати лет? Или в качестве учеников, или посещали как родители?

Из толпы донеслось несколько утвердительных возгласов.

Мисс Пейдж живо вышла вперед и стала рядом с Тимом, и несколько человек назвали ее имя.

– Некоторые из вас вероятно знают и нашего доктора, – продолжал Тим. – Он был психологом всех школ нашего города довольно долго. Вы слышали его, читающего лекции, вы видели его портрет в газете, может быть вы говорили с ним о трудностях своих детей.

Питер Уэллес вышел вперед.

– Конечно, я знаю его. Он тоже парень в порядке, – объявил какой-то мужчина. – Послушай, док, что здесь происходит?

– То, что здесь происходит, это то, что многие из вас, друзья, видели ту же передачу, что и мы, и пришли посмотреть, что происходит, – весело сказал доктор Уэллес. – После того, как мы услышали его выступление, и услышали, что вы пришли, мы не знали, что некоторые из вас были нашими старыми друзьями, поэтому мы и закрыли ворота. Мы не знаем Томми Манди и он не знает нас. Но вы знаете некоторых из нас, и можем быть вы хотите встретиться с остальными? Мистер Куртис, будьте добры, выйдете вперед?

Вы можете заметить, что мистер Куртис пользуется собакой-поводырем.

Друзья, это – Джон Куртис, историк. Думаю, что вы знаете его имя и его книги. Миссис Куртис, его жена. Джей, их сын. Эти люди дрессируют собак-поводырей. Доктор Фоксвелл – это наш врач, живущий при школе… выходи, Марк!.. он и я – самые главные здесь. Мистер Геррольд – наш учитель по науке; же из вас, кто учился в Калифорнийском технологическом институте в течение любых последних восьми лет, мог встречать его там. О, я вижу, что вы знает его. А это – миссис Уотерс, мистер Уотерс, их племянница Элси – он быстро назвал по имени других детей.

– А сейчас, Элси детям уже давно пора спать, и поэтому мне хотелось бы попросить вас всех придти вновь в какое-нибудь другое время, в дневное время, и все посмотреть, и встретиться, и побеседовать со всеми нами, как с людьми. Мистер Манди приглашается тоже, если он захочет. Но уже становится поздно, и для нас был напряженный вечер; поэтому, доброй ночи всем!

Раздалось несколько ворчаний на это, послышалось несколько голосов. Но вот на освещенной площадке перед воротами появился одетый в форму помощник шерифа.

– Шериф послал нас, несколько человек, чтобы поддержать порядок, когда он услышал передачу, – сказал помощник. – Насколько я могу сейчас судить, порядок сохраняется. Но если кто-то не хочет спокойно отправится сейчас домой, и оставить этих детишек в покое, мы посмотрим, что сможем с этим поделать.

– Шериф знает этих людей? – спросила женщина.

– Конечно, знает.

При виде вооруженных помощников шерифа толпа успокоилась.

– А… мы просто пришли сюда узнать, что происходит, – ответил человек уверенным голосом. – Ничего страшного, насколько я могу видеть. Во всяком случае, Манди – сумасшедший. Я иду домой.

Вскоре толпа разошлась; телефон быстро отремонтировали; миссис Уотерс накормила детей кокосовым кексом и горячим шоколадом, и отправила их всех спать. Шериф приказал помощнику остаться для охраны на всю ночь, поскольку речь шла о безопасности детей. В ответ на телефонный звонок от местной ведущей газеты – поскольку репортер был в толпе и поспешил с рассказам обратно – Питер Уэллес сделал заявление, и обещал подготовить на следующий день полное опровержение.

– Слишком много сейчас вышло наружу, – объявил он своим коллегам. Слишком много и недостаточно. Выступление Манди может циркулировать в обществе всегда и наши отрицания и заявления никогда не смогут рассеять его. Но сейчас мы должны сделать искреннее заявление, как можно полнее. Мы не можем раскрыть все достижения детей и их псевдонимы, но мы можем и должны рассказать обо всем остальном и приготовиться к реальной инспекции.

– Я собираюсь разделаться с тем негодяем Манди с самого утра, торжественно заявил доктор Фоксвелл. – Он может быть признан невменяемым!

– Думаю, что мы должны предложить полное расследование, – сказала мисс Пейдж, – и выпустить официальные заявления от опекунов, учителей, друзей и соседей каждого ребенка. Опекуны должны подготовить их и собрать свидетельские показания под присягой от тех, кто знал детей на протяжении всей их жизни. Я написала телеграмму и мы можем отправить копию каждому опекуну.

– Это был дядя Стеллы сразу затем на междугороднем, – сказала миссис Уотерс, входя в комнату. – Он хочет убить кого-нибудь. Я сказал ему, что мы собираемся действовать, но он хочет поговорить с Вами, д-р Уэллес.

– Я поговорю с ним по телефону и пошлю эти телеграммы, – сказал Питер.

Следующие несколько дней были очень деловыми для всех в школе. Репортеры, фотографы, юристы и любители достопримечательностей соперничали с друзьями и родственниками в попытке монополизировать сцену. Элси жаловалась, что, насколько ей известно, не было ничьих прерванных выступлений по поводу школьного имущества в течение трех дней. Каждый взрослый, связанный каким-либо образом со школой, быстро использовал все свое его или ее влияние, чтобы опровергнуть абсурдные заявления и поддержать опровержение любыми имеющимися в наличии документами.

Поступила целая уйма свидетельских показаний от их имени. Пасторы-священники, министры и раввины – решительно объединились в защите.

Семантический анализ Фредом выступления Манди, написанный на следующий день и выпущенный под его самым уважаемым псевдонимом, был только одной одной из множества статей, осуждающих телепередачу; а статья одного из помощников-епископов епархии архиепископа, личного друга Питера Уэллеса, полностью скомпрометировала Манди среди его католических последователей.

Томми Манди, атакуемый со всех сторон, также сделал заявление, в котором сказал, что, в действительности его неправильно поняли. Если бы дети были, как ему сказали, нечеловеческими интеллектами, стихийно порожденными взрывом атомной станции, а не рожденными родителями-людьми, как, он уверен сейчас, это так, его выступление, заявил он, было бы справедливым. Он был, сказал он, рад быть орудием в открытии пути для них, чтобы снять с них обвинения, которые были предъявлены ему. И, добавил он, он не подстрекал кого-либо к нарушению общественного порядка, а просил людей молиться.

Только после того, как стихла эта суматоха, позвал тим детей на собрание, чтобы обсудить будущее.

– Доктор Уэллес отдал приказ запирать ворота во время школьных занятий и предполагается, что мы вернемся к нашим занятиям. Выключи, Робин, эти уроки; нам надо обсудить все это. Макс, не включишь ли ты свет? Здесь мрачно.

– Должен думать, что мы уже достаточно поговорили об этом, – сказал Джерард. – Меня тошнит от имени Манди. Меня тошнит от всей этой суеты. Нельзя ли забыть об этом и вернуться к работе?

– Можно, в известном смысле, – ответил Тим. – Дело в том, что я хочу вам что-то сказать. Завтра я возвращаюсь обратно в школу Макартура и я хочу попросить всех остальных из вас уйти или в эту школу, или, что еще лучше, рассеяться среди других больших общественных и приходских школ города.

Эта сногсшибательная новость была более оглушительной, чем выступление Манди.

Ошеломленные, дети разразились протестами.

– Ты имеешь в виду закрытие этой школы? Вернуться к отметкам? Тим, ты не можешь бросить нас таким образом! Доктор Уэллес никогда не позволит тебе это сделать! Взрослые будут раздосадованы! Распустить нашу группу!

– Знаю, что вы чувствуете, – сказал Тим. – Знаю, что вы думаете. Но я столкнулся с этим без страха, и Это – единственный выход. Вот так это должно быть, для меня, по меньшей мере. Мы поступали лучше, когда оставались в укрытии, чем тогда, когда заперли самих себя в этой башне из слоновой кости. Позволь мне договорить, хорошо, Джей? Я расскажу вам, как я додумался до всего этого. Вы можете говорить, когда я закончу.

– Дайте ему слово, – сказал Макс.

– Я не хочу говорить о Манди еще больше, чем вы. Но есть два момента, чтобы упомянуть его выступление. Один момент – это то, что люди слышали его и они никогда его не забудут. Мы все поставили его на место – все на нашей стороне – но это не будет забыто. Отдельные частицы его выступления будут возникать против нас пока мы живем. Мы можем отрицать все, пока не устанем, но в самых дальних уголках памяти тех, кто слышал его, подозрение останется, и страх, и ненависть. Внизу на иррациональных уровнях, куда никогда нет доступа доказательствам и фактам, логике или аргументам, некоторая часть его будет жить, несмотря на все то, что наши друзья и союзники могут сделать.

– Он прав, – сказала Стелла.

– Боюсь, что это правда, – согласился Джей.

– И еще один момент, – продолжал Тим, – заключается в том, что во всей этой кучи лжи и чепухи, и ложных доказательств, и зависти, и невежества, искаженных и извращенных до неузнаваемости, была некоторая доля правды.

– Если ты имеешь в виду те совсем несоответствующие неправильные цитаты о том, как понимают маленькие… – сердито начала Мари.

– Или то, что мы прячем за псевдонимами…

– Или что Бог…

– Успокойтесь на минутку, неужели не можете? – воскликнул Тим. – Это довольно трудно сказать. Но я возвращаюсь в школу, где ставят отметки, потому что интеллект – это не все. Это даже не самое важное.

– Если ты собираешься говорить о религии… – начал Фред, но Тим покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Психология. Ничего из этого могло бы и не произойти, если мы бы не отрезали сами себя от общества и почти от каждого в нем. Пока мы жили так, как другие дети, никто не ненавидел нас, никто не боялся нас, никто не был против нас. Некоторые из вас говорили, и в журналах и везде писали, что я спас нас от реальной угрозы тем, что говорил с толпой. Но это не было то, что я говорил или что я сделал, это было то, что кто-то знал меня. Некоторые из них знали мисс Пейдж, а некоторые знали доктора Уэллеса. Но если вы, чужие городу и другие чужие, которые приедут, закроете себя здесь и будете жить за этим забором, никто не будет вас знать. И если я закроюсь здесь с вами, никто не будет знать меня. Если они не будут учиться познавать нас всех и любить, и верить, и доверять нам, вся эта дребедень, которую Манди вбил в их головы, в один прекрасный день вновь взорвется против нас. Должно быть это витало вокруг других голов довольно долго, тлея то больше, то меньше, и он слышал все эти подозрения и страхи. Он максимально использовал то, что слышал, и еще много другого, но он совсем не изобретал это. Все, что он сделал, это слепил все вместе и дал взорваться.

Послышались от детей возгласы протеста, согласия, но они ждали, что он продолжит.

– Поэтому я считаю, что мы должны отправиться в обычные школы и смешаться с остальными детьми. Я не хочу, чтобы люди, которые знали меня всю мою жизнь, забыли меня и поверили лжи обо мне, чтобы видели во мне чужака, угрозу, монстра. Если бы я остался в своей собственной школе и в своем отряде скаутов и ходил бы домой к другим детям после школы, и встречался бы с их родными, никто бы никогда не слушал обо мне всякой подобной чепухи. Поэтому я собираюсь вернуться и начать там, где я был. И я считаю, что остальные из вас должны сделать так, чтобы о вас знали в городе, не как о какой-нибудь сплоченной группе в одной школе, а как об одном или двух в каждой школе, чтобы разрушить то единство, которое мы здесь имеем, и показать всем, что мы люди. Если только, конечно, вы не хотите быть людьми, а хотите быть чуждой расой.

– Ты сказал самое главное, – заметила Роза. – Скажу тебе, что я испугалась. Когда он выступал по телевидению, я все время думала, я здесь новенькая, никто не знает меня за пределами этой группы. Люди могут бояться нас, особенно по мере того, как мы растем… лабораторные работы и все такое.

– Но бросить все здесь… – застонала Элси.

– О, шевели мозгами! – грубо сказал Макс. – Ты подразумеваешь, чтобы мы жили здесь, не так ли, Тим? Это будет нашим домом, вместе? Из всего календарного года только сорок недель школьных, не так ли? И школьные дни коротки.

– Я подсчитал, – Тим снова был по-деловому краток. – Из пяти месяцев осеннего сезона в прошлом году, школа действовала восемьдесят семь дней; в весеннем сезоне – девяносто один день; всего сто семьдесят восемь дней из трехсот шестидесяти пяти. Почти меньше половины дней в году, чтобы проводить только около пяти часов в день на то, чтобы утверждать себя в качестве подлинных людей… стоит ли?

– Конечно, – сказал Фред, усмехнувшись. – Давайте присоединимся к человеческой расе.

– Мы всегда были людьми, – поспешно сказала Элси.

– Да; но некоторые из нас думали об отделении, – ответил Фред. Давайте вернемся и останемся.

– Для себя самих у нас есть все лето, – продолжал Тим, – и к тому времени, когда мы закончим среднюю школу и колледж, мы все будем известны сотням людей, и мы заставим их гордиться тем, что они знают нас. После этой гласности остальные ребята могут приехать, как только они узнают, что это безопасно… тайн не осталось. А сейчас, что касается психологической стороны. Вы знаете, что нет никакой пользы в том, чтобы просиживать все классы.

– Как раз об этом я и думала, – сказала Бет. – Валяй. Мы с тобой.

– В последнее время мы затратили много времени на помощь Фреду в развитии его души, а остальные из нас проделали определенную работу над своими, и было много забавного, – напомнил им Тим. – А сейчас скажет кто-нибудь мне, что хорошего в том? Нашу интеллектуальную работу мы делили или планировали делить с обществом, публикуя то, что мы сделали. Но интеллекта не достаточно. Какая польза в развитии наших правильных переживаний, если мы не выходим к другим людям и не даем им увидеть это в нас и получать добро от этого, если мы не реагируем на то, что есть привлекательного в них? Какая польза в интуиции или в восприятии, если мы не понимаем других людей и вещей? Манди увлек людей на эмоциональной основе, потому что любая думающая личность знала, что то, что он сказал, не было истиной, а было совершенно неразумно. Но мы можем воздействовать на них на твердой основе правильного переживания, ценя все хорошее в них и отвечать взаимностью на это, показывать им, что есть привлекательного в нас. Это нормальное развитие дружбы. Мы должны быть друзьями с другими людьми в этом обществе, или же они будут принимать нас за врагов. С большинством из них мы не можем общаться с помощью интеллектуальных средств. Фред не может осуществить интеллектуальный контакт с Пап-Догом, и вообще едва ли, так или иначе, но он может и на самом деле создает взаимопонимание на основании привязанности в ответ на потребности щенка. Людям, которые все еще немного побаиваются нас, требуется успокаивание; им нужно знать, что у нас правильное чувство к ним… и если у нас нет его, то нам лучше развить его как можно быстрее. Но мы ничего не добьемся, сидя здесь на вершине холма за высоким забором, играя в игру "Лоуэллы говорят только с Каботами, а Каботы говорят только с Богом".

– А как насчет всех наших программ и планов? – спросил Джерард, – как для каждого, так и для группы?

– Это немного затормозит их, вот и все, – сказал Макс. – Не пожалеем об этом. Сначала я подумал, Тим, что это конец всему, что мы начали, но теперь я понимаю, что ты прав.

– То быль фальстарт, – ответил Тим. – А это – настоящее начало.

НАЗАД | INDEX