Вечером, успокоившись, я обнаружил, что Розалинде хочется поговорить со мной. Еще некоторые беспокойно спрашивали меня, что случилось. Я рассказал им о Софи. Больше это не было секретом. Я чувствовал, что они шокированы. Я попытался объяснить им, что человек с отклонением – небольшим отклонением во всяком случае – не чудовище, о котором нам рассказывали. Отклонение не приводит к другим различиям, так, по крайней мере было у Софи.
Они восприняли это с большим сомнением. То, чему нас учили, противоречило моим утверждениям, хотя они хорошо знали, что я верю в истинность того, о чем говорю. Невозможно лгать, когда обмениваешься мыслями без слов. Они не могли свыкнуться с мыслью о том, что отклонения не обязательно должны быть злыми. В сложившихся обстоятельствах они ничем не могли помочь и утешить меня, но я жалел, когда они один за другим замолчали. Правда, я знал, что они уснули.
Я очень устал, но долго не мог уснуть. Я лежал, представляя себе, как Софи и ее родители бредут на юг через окраины. Я отчаянно надеялся, что они теперь далеко, и мое предательство не повредит им.
Сон мой был полон различных картин. Лица и люди двигались безостановочно, картины менялись. Часто повторялась одна и та же картина: мы стояли во дворе, и отец заносил над Софи нож. Я просыпался от собственного крика и боялся уснуть вновь. Но все-таки уснул и увидел новый сон. Я увидел большой город на берегу моря, его дома и улицы, летающие в небе предметы. Я целый год не видел этого во сне, но город выглядел также как и год назад, и его вид успокоил меня.
Утром заглянула мать, но смотрела она на меня враждебно и неодобрительно. Заботилась обо мне Мери. Она велела, чтобы я не вставал сегодня с постели. Нужно было лежать ничком и не поворачиваться, чтобы моя спина зажила поскорее. Я смиренно принял это указание: действительно было целесообразнее сделать так, как она велела. Так я лежал и размышлял над приготовлением к побегу, как только немного оправлюсь. Будет гораздо лучше, думал я, приобрести лошадь. И я провел большую часть утра, разрабатывая план похищения лошади и бегства в окраины.
В полдень заглянул инспектор. Он принес с собой коробку конфет. Я надеялся разузнать у него, конечно осторожно, чтонибудь о реальном характере окраин. В конце концов, он, как специалист по отклонениям, должен был знать об этом больше других. Но потом я решил, что это будет не слишком умно.
Он мне нравился и был добр, но он выполнял свои обязанности. Вопросы свои он задавал дружески. Жуя конфету, он спросил меня:
– Долго ли ты был знаком с ребенокм Вендеров, кстати, как ее зовут?
Я ответил ему, потому что сейчас это уже не было смысла скрывать.
– Давно ли ты знал, что у Софи отклонение?
Я подумал, что правда не ухудшит положения.
– Довольно давно.
– И сколько же времени?
– Думаю, месяцев шесть, – сказал я.
Он поднял брови и серьезно посмотрел на меня.
– Плохо, – сказал он. – Это то, что мы называем укрывательством. Ты ведь знаешь, что это запрещено?
Я отвел глаза. Ерзая в постели, я пытался избежать его пристального взгляда, но вынужден был привыкнуть – болела спина.
– Ее отклонение было не таким, про которое говорят в церкви, – попытался объяснить я ему. – Всего лишь маленький палец на ноге.
Инспектор взял еще одну конфету и протянул мне коробку.
– … И каждая нога должна заканчиваться пятью пальцами, – процитировал он. – Ты помнишь это?
– Да, – подтвердил я с печальным видом.
– Любая часть определения так же важна, как и все остальное, и если ребенок под него не подходит, он не человек, а следовательно, у него нет души. Он не образ бога, а иммитация, ведь в иммитации всегда есть какая-нибудь ошибка. Только господь производит совершенство. И хотя отклонения могут выглядеть совсем как мы, они не настоящие люди. Они совсем другие. Когда началось Наказание, было тоже много отклонений, но с ними не боролись. Только потом их поместили в специальное место, но было уже поздно.
Я немного подумал.
– Но Софи совсем не другая. У нее не было никаких отклонений, – сказал я.
– Ты лучше поймешь это, когда станешь старше, но ты знал определенно и должен был понять, что Софи – отклонение. Почему ты не рассказал о ней отцу или мне?
Я рассказал ему о моем сне, в котором отец убивает Софи. Он задумчиво следил за мной. Потом кивнул:
– Понятно. Но за богохульство не убивают, подобно проступкам.
– А что с ними делают?
Он уклонился от ответа и продолжал:
– Мы обязаны включить твое имя в доклад. Хотя твой отец уже принял меры, я не могу оставить это так. Это очень серьезное дело. Дьявол посылает нам отклонения, чтобы ослабить нас и осквернить. Иногда ему удается создать очень удачную иммитацию, поэтому мы должны быть очень внимательны к ошибкам, потому что ошибка, хотя быть может маленькая, всегда есть. И о любой ошибке нужно сразу же сообщать. Ты запомнил это на будущее?
Я отвел глаза. Инспектор остается инспектором. Он важная персона, и все же я не верил, что Софи дьявол. Я не мог понять, как очень маленький палец на ноге приводит к такой огромной разнице.
– Софи мой друг, – сказал я, – мой лучший друг.
Инспектор посмотрел на меня, потом покачал головой и вздохнул.
– Верность другу большая добродетель, но есть еще большая верность… Однажды ты поймешь это. Верность чистоте расы… – Он замолчал, так как открылась дверь. Вошел мой отец.
– Их поймали, всех троих, – сказал он инспектору и с отвращением посмотрел на меня.
Инспектор быстро встал, и они вышли. Я смотрел на закрытую дверь. Беспомощность моего положения угнетала меня. Я услышал собственные рыдания, слезы побежали у меня по щекам. То был момент, когда я познал, что значит – страдать, что значит – стыдиться, что значит – отчаяться. Он во многом повлиял на мою дальнейшую жизнь.
Я пытался перестать плакать, но не мог. Боль в спине была забыта. Ужасное известие, принесенное отцом, ранило гораздо больше и больнее. Я чуть не задохнулся от отчаяния.
Дверь вновь отворилась. Я отвернулся к стене. В комнате зазвучали шаги. Чья-то рука опустилась на мое плечо. Голос инспектора произнес:
– Ты тут ни при чем, старина. Их задержал патруль совершенно случайно, в двадцати милях отсюда.
……….
Через несколько дней я сказал дяде Акселю:
– Я хочу убежать.
Он прекратил работу и задумчиво посмотрел на свою пилу.
– Не советую, – сказал он. – Это не лучший выход. И добавил после паузы: – куда же ты собираешься бежать?
– Об этом я и хотел спросить вас, – объяснил я.
Он покачал головой.
– В любом районе у тебя первым делом потребуют документы и удостоверение личности, – сказал он. – И станет сразу же ясно, откуда ты.
– Но не в окраинах, – заметил я.
Он уставился на меня.
– Пока человек в своем уме, он не будет стремиться в окраины. Там ничего нет, там мало еды. Большинство людей окраин умирает с голоду, потому-то они и совершают свои набеги. Нет, ты все время там будешь тратить на борьбу за жизнь, и если тебе повезет, то ты уцелеешь.
– Но должны ведь быть и другие места, – сказал я.
– Только если тебе удастся попасть на какой-нибудь корабль, и даже тогда… – Он вновь покачал головой. – По собственному опыту знаю, – сказал он, – когда убегаешь в поисках лучшего места, почти никогда его не находишь. Если у тебя есть определенная цель, – тогда другое дело, но куда же ты убежишь? Уверяю тебя, в большинстве мест гораздо хуже, чем здесь. Нет, я против этого, Дэвид. Через несколько лет ты станешь мужчиной и сам сможешь заботиться о себе, тогда другое дело. Я считаю, что до этого времени тебе лучше выбросить это из головы, разве лучше будет, если тебя поймают и силой приведут сюда?
Что-то в этом было. Я уже начал понимать, что такое унижение, и не хотел снова испытать его. Но почему он говорит, что в других местах хуже, чем у нас? Похоже, что он знал о других, кроме Лабродора, местах. Я спросил его об этих землях.
– Безбожные, – ответил он, – все они безбожные.
Подобные ответы, лишенные информации, давал мой отец. Я не ожидал услышать такой ответ от дяди Акселя и сказал ему об этом. Он нахмурился.
– Ладно, Дэвид. Ты прав. Если не будешь болтать, я коечто расскажу тебе.
– Это тайна? – Удивленно спросил я.
– Не совсем, – ответил он. – Но если люди верят, что мир устроен именно так, а проповедники хотят, чтобы во все это верили, то ты получишь не благодарность, а неприятности, если будешь убеждать их в обратном. Моряки в Риго скоро поняли это и теперь о других землях говорят только между собой. Если другие люди захотят узнать, что же есть в мире помимо дурных земель, то они могут это сделать, но, пожалуй, это нарушит мир и спокойствие.
– В моих книгах сказано, что все другие земли либо дурные, либо окраины.
– Есть и другие книги, но тебе нечасто придется их читать, даже в Риго, тем более в такой глуши, – сказал он. И, кроме того, не следует верить всему, что рассказывают моряки. Они рассказывают разное, и часто нельзя быть уверенным, что говорят они об одном и том же месте. Но если тебе самому доведется увидеть кое-что, ты поймешь, что мир граздо более странное место, чем это представляется из Вакнука. Ты обещаешь держать это при себе?
Я уверил его, что буду молчать.
Тогда дядя Аксель рассказал мне, что путь к другим землям начинается в Риго. Оттуда по реке можно доплыть до моря. Говорят, что путь прямо на восток никуда не ведет, море же продолжается вечно, другие говорят, что море так внезапно обрывается, что ты оказываешься на краю пропасти. Никто ничего определенного об этом не знает.
Если направишься на север, и пойдешь вдоль берега, держась его, то когда он повернет на запад, а потом на юг, ты доберешься до противоположной стороны Лабродора. Если поплывешь прямо на север, то попадешь в холодные области. Там множество островов, на которых живут только птицы и морские животные.
На северо-востоке лежит большая земля, где растения не очень отклоняются, где животные и люди кажутся нормальными, но женщины там очень высоки и сильны. Они полностью владеют страной и выполняют все работы. Своих мужчин они держат в пещерах до двадцатичетырехлетнего возраста, а потом поедают их. Также поступают они и с потерпевшими кораблекрушение моряками. Говорят, что они потомки тех женщин, что обитали в здешних странных лесах, ныне не существующих, во время Наказания. И если бы Наказания не было в полной мере, они смогли бы распространить свою власть на всю землю. Но так как оттуда никто не возвращался на моей памяти и не может лично подтвердить все это, то неясно, откуда об этом узнали. И до сих пор все это неясно, и никто не может ни подтвердить, ни опровергнуть эти рассказы.
Единственный путь, который я знаю сам – на юг. Я был там трижды. Отправляясь туда, вы поворачиваете по выходу из реки направо. Берег все время остается с правого борта. Около ста миль дорога идет проливом Ньюф. Там, в порту Ларк, можно взять провизию и пресную воду, если люди Ньюфа согласны продать все это. Затем путь лежит на юго-запад, к берегу материка. Достигнув его, легко убедиться, что это дурные земли, или очень дурные окраины. Здесь очень много растительности, но, подплывая к берегу, можно заметить, что все растения – отклонения. Есть тут и животные, но выглядят они так, что их трудно отнести к одному из известных нам проступков.
После того, как плыть день или два вдоль этого берега, корабль попадает в большой круглый залив. И везде на берегу дурные земли.
Когда моряки впервые попали сюда, то они были очень напуганы. Они чувствовали, что оставляют за собой чистоту и все дальше уплывают от бога, что там он уже не сможет помочь им. Все знают, что если пробыть долго в дурных землях, обязательно умрешь. Поэтому они даже не стали приближаться к этим берегам. Но вот что беспокоило их и людей, которым они рассказывали это, вернувшись – больше всего то, что эти существа, противные законам бога, процветали здесь, как будто имели на это право.
Первый же взгляд на это ошеломлял. Можно было разглядеть гигантские, непривычной формы, колосья, поднимающиеся выше небольших деревьев. Огромные сапрофилы росли на скалах, их длинные корни развевались по ветру, как пряди волос. Иногда были видны колонии грибов, которые, на первый взгляд, легко было принять за белые валуны. Можно было различить кактусы, внешностью напоминавшие большие бочонки – размерами с небольшой дом, с шипами в десять футов длинной. Здесь были растения, росшие на прибрежных скалах, и опускавшие толстые зеленые отростки вниз на сотни футов и более в море, так что неясно было, то ли это земные растения, пьющие соленую воду, то ли морские водоросли, выбирающиеся на берег. Там были сотни разновидностей удивительных растений, и среди них крайне редко встречаются растения, нормальные внешне это джунгли отклонений, которые тянутся миля за милей. Кажется, там не очень много животных, но иногда удавалось увидеть одно из них, хотя назвать бы его вряд ли удалось бы даже знающему человеку. Есть там птицы, большей частью морские. Один или два раза люди замечали летающие существа, но они были слишком далеко, чтобы различить их в деталях. Однако движутся эти существа не как птицы. Это таинственная и зловещая земля, многие, увидев ее, осознали, что может случиться у нас, если исчезнут инспекторы.
Все это плохо, но это не самое худшее.
Дальше на юг начинают попадаться участки с редкой растительностью, а вскоре начинается берег, идущий на двадцать – сорок миль, а может и дальше, где ничего не растет, вообще ничего. Берег остается пустым, голым и обожженным, земля выглядит, как пережженный древесный уголь. Скалы здесь остроконечные, и их ничего не смягчает. В море нет ни рыб, ни водорослей, нет даже ила и слизи, и когда корабль возвращается из этих мест, все ракушки с его днища исчезают, и корпус становится совершенно чистым. Не видно ни одной птицы. Ничего не движется, кроме волн, набегающих на черный берег.
Это страшное место. В одной из древних запрещенных книг, чтение которой наказывается в Риго особенно жестоко, но многие моряки все же стараются хоть немного ознакомиться с ней, говорится, что эта часть земли подверглась воздействию какого-то "ведьмина студня" и еще чего-то более страшного из района, в котором находится наш Вакнук, а тогда был лес, порожденный Наказанием. А причиной этому было то, что древние люди, доведенные до отчаяния наказанием, сумели уничтожить и этот лес, и все, что было связано с так называемым Посещением, смысл которого теперь утерян и толкуется по-разному. Правда, это стоило им уничтожения их цивилизации, а этому месту досталось особенно сильно. Поэтому капитаны вынуждены здесь следить, чтобы экипаж не взбунтовался – матросы боятся этих земель. Они слишком наглядно демонстрируют силу Наказания и нераскрытые страшные тайны, которые до сих пор окружают Наказание, и лишь немного освещается в древних запрещенных книгах. Глядя на этот берег, матросы ярко представляют себе самые страшные из ходящих в Риго легенд.
Их вполне можно понять. Капитан одного из кораблей был настолько неразумен, что подошел близко к берегу. Экипаж увидел на берегу огромные каменные руины. Все видевшие их согласны, что у них слишком правильные формы, чтобы быть естесственными, вероятно, это остатки города древних людей. Но больше о них ничего не известно. Большинство моряков с этого корабля долго болели и умерли. С тех пор ни один корабль не приближался к этому месту.
На много сотен миль тянется эта дурная земля, этот мертвый черный берег. Он тянется так далеко, что корабль, рискнувший зайти дальше всех, вынужден был повернуть назад. Моряки подумали, что никогда не доберутся до того места, где смогут набрать воды и запастись провизией. Они вернулись и сказали, что, по их мнению, мертвый берег тянется до края земли.
Проповедники и верующие с радостью услышали про это, так как это подтверждало то, чему они учили, и надеялись, что это погасит в людях интерес к дальнейшим исследованиям.
Но позже любопытство возродилось, и на юг отправились корабли, оснащенные гораздо лучше. Моряк с одного из них, по имени Мортен, вел дневник, который был опубликован. В дневнике он писал:
"Черный берег является крайней формой дурных земель. Поскольку приближение к нему смертельно опасно, ничего определенного о нем сказать нельзя, кроме того, что он совершенно бесплоден, и в некоторых местах светится по ночам.
Однако его изучение на безопасном расстоянии не подтверждает точку зрения церковной партии правого крыла, что это место является отклонением. Непохоже, чтобы это было формой болезни поверхности земли, распространенной в нечистых областях. Можно сказать с большой долей уверенности, что как постепенно дикие страны становятся пригодными для колонизации, а дурные земли превращаются в окраины, годные для жизни, так и черные земли сокращаются внутри дурных земель. Наблюдение на расстоянии не может дать детальных сведений, но то, что мы заметили, убеждает, что низменные формы постепенно меняются от более богохульных к менее богохульным."
Такова одна из записей дневника Мортена, который принес ему множество неприятностей со стороны верующих людей. Ведь он намекал, что отклонения – это не проклятия, а болезнь, что отклонение способно, хоть и медленно, но совершенствоваться. Вместе с еще несколькими еретиками Мортена отдали под суд, и началась агитация за полнейшее запрещение дальнейших исследований.
В самый разгар этих событий в Риго пришел потерянный "Поиск", корабль, долгое время считавшийся погибшим. Борта его были выбиты, экипаж сократился наполовину, паруса изодраны, дно обросло ракушками. Но этот корабль первым достиг берегов за черными землями. Он привез множество грузов, включая золотые, серебрянные и медные украшения. Доказательства были очевидными. Правда, с пряностями, которые привез корабль, было много хлопот, так как не было уверенности, продуктом каких растений они являются, нормальных или отклонений. Ревностные посетители церкви, боясь отравы, отказались употреблять их, другие верили, что эти самые пряности упоминаются в библии. Как бы то ни было, выгодность плавания на юг за пряностями и другими товарами была очевидна.
Земли на юге не колонизованы. В большинстве из них нет представления о грехах, поэтому там не препятствуют отклонениям. А там, где знакомы с грехом, представляют его себе совсем по-другому. В большинстве земель не стыдятся мутантов, родители ребенка не беспокоятся, если он родился с отклонениями, он живет и растет вместе со всеми. В других землях отклонения считаются нормой. В одном племени мужчины и женщины безволосы и считают волосы признаком дьявола. В другом у всех белые волосы и розовые глаза. В одном месте вы не считаетесь человеком, если не имеете перепонок между пальцами рук и ног, а в другом женщине не разрешают рожать и иметь детей, если у нее меньше четырех грудей.
На одних островах все люди коренастые и толстые, на других все очень худые. Говорят, что даже есть такие страны, где мужчины и женщины подвергаются странной мутации – у них совершенно черная кожа. Но даже в это поверить легче, чем в существование другой расы, которая отклонилась настолько, что перестала ходить на двух ногах. Эти люди хвостаты, они обросли шерстью и живут на деревьях.
Все это настолько странно, что не веришь, пока не увидишь собственными глазами.
В этих землях множество опасностей. Рыбы и другие животные в морях – больше, сильней и яростней, чем здесь. А приставая к берегу, мы никогда не знали, как встретят нас туземные отклонения. Иногда они принимают дружески, иногда забрасывают отравленными стрелами. На одном острове используют такие бомбы – перец, завернутый в листья. Когда он попадает вам в глаза, жители острова бросают копья. Никогда нельзя ни в чем быть уверенным.
Иногда, даже если эти люди настроены дружески, невозможно понять, что они говорят. А они не могут понять вас. Часто, прислушавшись, можно услышать знакомые слова, только произносятся они по-другому. Встречаются и другие тревожащие факты. У всех этих племен те же самые предания о древних людях, что и у нас: про их города, дрейфующие в море, про то, как они умели летать, как один мог говорить с другим на расстоянии в сотни миль, и другое. Но больше всего беспокоит вот что: даже если у них по семь пальцев или по четыре руки, или по шесть грудей, или они волосаты с ног до головы, или с любым другим отклонением – все они считают свою расу единственно правильным продолжением древних людей, а всех остальных отклонением.
Вначале это кажется просто глупостью, но когда встречаешь все больше и больше людей, убежденных в своей правоте, как и мы сами, начинаешь задумываться. И начинаешь спрашивать себя: почему мы так убеждены, что именно наша внешность правильная? В библии об этом ничего не говориться, хотя считается, что люди библии подобны нам. А ведь в ней нет определения человека. Это определение содержится в "Покаяниях Домарощинера", да и он не говорит про отклонения, а называет создания, отличающиеся от определения, потомками "сталкеров" и "мокрецов". Что это значит, никто не знает, и поэтому было принято, что так обозначены отклонения. Но спрашивается, был ли сам Домарощинер правильным воспроизведением или же он только думал, что является таковым?
……….
Дядя Аксель еще много рассказывал мне о южных землях, и все это было очень интересно, но он не сказал мне того, что я хотел узнать. И тогда я прямо спросил:
– Дядя Аксель, есть ли там города?
– Города? – Повторил он. – Кое-где встречаются поселки, величиной примерно с кентак, но по-разному построенные.
– Нет, – сказал я. – Я имею в виду большие города. – Я описал ему город из моего сна, но не говорил ему, где его видел.
Он поглядел на меня со странным выражением:
– Нет, я никогда ни о чем подобном не слышал, – сказал он.
– Может быть, дальше? Дальше, чем тебе приходилось бывать? – Предположил я.
Он покачал головой.
– Дальше идти невозможно. Море там полно водорослей, сплетенных в клубок. Корабль не может пробиться сквозь них и если попадает в их паутину, то врядли имеет шанс выбраться.
– О, – сказал я. – Но ты уверен, что там нет городов?
– Конечно, – ответил он. – Если бы они были, ктонибудь услышал бы про них.
Я был разочарован. Значит, если бы мне удалось убежать, найти подходящий корабль и отправиться на юг, то это было бы не лучше, чем идти в окраины.
Я вновь вернулся к мысли, что город во сне – один из городов древних людей, а не передача мысленного образа города, существующего где-то на юге.
Дядя Аксель продолжал говорить о сомнениях в подлинности облика, которые породили в нем путешествия. Потом он спросил меня прямо:
– Ты понимаешь, Дэви, зачем я рассказал тебе это?
Я не был в этом уверен. Возможно, я сопротивлялся ударам по аккуратному миру, в котором был воспитан. Я вспомнил фразу, которую слышал несколько раз:
– Ты утратил веру? – Спросил я.
Дядя Аксель фыркнул с презрением.
– Глупости проповедников! – Сказал он и на некоторое время задумался. – Я рассказал тебе, – продолжал он, – чтобы ты понял: то, что говорят люди, это еще не доказательство истинности. Никто в действительности не знает, каков на самом деле правильный облик, да и сам человек в целом. Все они только думают, что знают – и мы думаем также. Но мы не можем даже доказать, что у самих древних людей был правильный облик.
Он повернулся и вновь пристально посмотрел на меня.
– Как же можно быть уверенным, что то отличие, которое есть у вас с Розалиндой, не делает вас ближе к древним людям? Возможно, что действительно, именно древние люди воплощали правильный облик. Одна их способность, как говорят, заключалась в умении разговаривать друг с другом на большом расстоянии. Но ведь ты умеешь делать это… И ты, и Розалинда. Подумай об этом, Дэви. Может, вы с Розалиндой ближе всех к правильному облику.
Поколебавшись немного, я решился:
– Не только Розалинда, дядя Аксель. Есть и другие.
Он удивленно взглянул на меня.
– Другие? – Переспросил он. – Кто они? И сколько их?
Я покачал головой.
– Я не знаю, кто они, не знаю их имен. Имена не передаются мыслью, это тени, которые нельзя уловить. Вы просто узнаете того, кто входит в контакт, как узнают человека по голосу. О Розалинде я узнал совершенно случайно.
Он продолжал задумчиво смотреть на меня.
– Сколько вас? – Повторил он.
– Восемь. Было девять, но один замолчал с месяц назад. Вот об этом я и хотел спросить тебя, дядя Аксель. Как ты думаешь, не узнал ли кто-нибудь… Мы боимся, что ктонибудь догадался… Если кто-нибудь разгадал нашу тайну… – Я замолчал, чтобы он закончил мою мысль.
Он опять покачал головой.
Не думаю. Мы услышали бы об этом. Может быть, он просто уехал. Он жил поблизости?
– Наверное… Точно не знаю, – сказал я. – Но если бы он собирался уезжать, он обязательно сказал бы нам об этом.
– Но он сказал бы и о том, что кто-то догадался, не так ли? – Предположил дядя. – Мне кажется, что это больше похоже на несчастный случай, наступивший внезапно. Ты хочешь, чтобы я постарался что-нибудь разузнать?
– Пожалуйста. Некоторые из нас испугались, – объяснил я.
– Хорошо, – он утвердительно кивнул. – Я посмотрю, что тут можно будет сделать. Ты говоришь, что это был мальчик. Вероятно, не очень далеко отсюда, месяц назад. Что-нибудь еще?
Я рассказал ему, что мог, но этого было очень мало. Было большим облегчением для меня узнать, что он постарается выяснить, что же случилось. Поскольку с тех пор уже прошел целый месяц, и ничего не случилось, мы беспокоились меньше, но все еще не успокоились окончательно.
Перед расставанием он вновь вернулся к мысли о том, что никто не может знать то, каков на самом деле правильный облик.
Позже я понял, почему он сказал это. Я понял также, что его не очень беспокоит правильность облика. Я не могу сказать, пытался ли он предупредить чувство тревоги или неполноценности, которое могло возникнуть у меня, и у всех нас, когда мы лучше познакомимся со своими способностями. Может быть, все было лучше оставить как есть, но с другой стороны, он все же уменьшал тревогу пробуждения…
Во всяком случае, пока я решил не убегать из дому. Практические трудности казались мне непреодолимыми.