Когда пришла эта новость, отец включил имя тети Гэррист в нашу вечернюю молитву, но после этого оно никогда не упоминалось. Как-будто кто-то стер его из памяти всех, кроме моей. В моей памяти оно, однако, оставалось такой, какой я впервые увидел ее. Я помнил ее лицо, озаренное надеждой, помнил голос, произносящий: "мне нечего стыдится – я только несчастна". Я помнил ее в последний момент, когда она, обернувшись, глядела на дом.
Никто не говорил мне, как она умерла, но я знал, что это не было несчастным случаем. В том, что я случайно услышал, мне многое было неясно, однако это было сильное впечатление – оно тревожило меня, внушая чувство неуверенности по каким-то неясным мне причинам, гораздо больше, чем случай с Софи. В течении нескольких дней я видел во сне тетю Гэррист, лежащую в реке, все еще сжимающую в руке белый сверток, а вода развевала волосы вокруг ее бледного лица и ее широко открытые глаза ничего не видели. Я был испуган…
Все случилось потому, что у ее ребенка было незначительное отличие от других детей. У него было что-то, или ему недоставало чего-то, что несоответствовало определению человека. Какое-то незначительное отклонение делало его неправильным, не таким, как все дети…
Мутант – так мой отец назвал его. Мутант! Я подумал о настенных надписях. И я вспомнил проповедь гостящего у нас проповедника, отвращение в его голосе, когда он говорил с кафедры:
– Проклятие мутантам!
Проклятые мутанты… Мутант, он враг не только человеческой расы, но и всех пород, созданных господом богом, семя дьявола, вечно старавшегося нарушить божественный порядок и превратить нашу землю, твердыню господа, в непристойный хаос, подобный окраинам. Превратить ее в место без законов, подобно южным землям, о которых мне рассказывал дядя Аксель, где растения, люди и звери являют собой пародии, где правильный образ уступил место немыслимым созданиям, где процветают отвратительные существа, и где дух зла издевается над господом своими непристойными изменениями.
Маленькое отличие было первым шагом к этому…
В эту ночь я искренне молился:
– О, боже, – говорил я, – пожалуйста, боже, позволь мне быть таким же, как и все люди. Я не хочу быть другим. Сделай так, чтобы проснувшись утром, я был бы как все, пожалуйста. Боже, пожалуйста.
Но утром, проверяя свои способности, я поговорил с Розалиндой и с другими, после чего понял, что молитва не принесла мне никаких изменений. Я оставался тем же самым, что был вчера. Я отправился на большую кухню и ел завтрак, глядя на стену и на надпись:
"Прокляты мутанты перед лицом господа и человека."
И я продолжал бояться.
После того, как молитвы в течении пяти ночей ничего не изменили, дядя Аксель после завтрака попросил помочь емы исправить плуг. Поработав около часа, он объявил перекур. Мы начали молча жевать принесенную еду, так прошло две три минуты. Потом он сказал:
– Ну, в чем же дело, Дэви?
– Как в чем? – Тупо спросил я.
– Почему в последние дни ты выглядишь так, как-будто все время чего-нибудь ищешь? И что тебя беспокоит? Ктонибудь узнал?
– Нет, – ответил я.
Он вздохнул с облегчением.
– Тогда в чем же дело?
Я рассказал ему о тете Гэррист и ребенке. Заканчивая рассказ, я говорил сквозь слезы – таким облегчением для меня было разделить эту тяжесть с кем-то.
– Ее лицо все время передо мной, – объяснил я ему. – Я никогда не видел такого лица. Я вижу его в воде.
Я поглядел на него и замолчал. Лицо его было хмуро, углы рта печально опустились.
– Вот оно что, – сказал он раз или два, кивнув головой.
– И все потому, что ребенок отличался, – повторил я. Как было и с Софи. Я не понимаю… Я… Я боюсь, дядя Аксель. Что они сделают, если узнауют о моем отличии?
Он положил мне руку на плечо.
– Никто не знает об этом, – сказал он убежденно. Никто, кроме меня, а я не так уж и опасен.
– Но ведь один из нас замолчал, – напомнил я ему, возможно, о нем узнали…
Он покачал головой.
– Я думаю, что об этом можно не беспокоиться, Дэвид. Я узнал, что в то время, о котором ты говорил, был убит мальчик. Его звали Уолтер Брент, ему было девять лет. Он бродил без дела там, где расчищали лесной участок, и его придавило упавшее дерево. Бедняга!
– Где? – Спросил я.
– Около девяти миль отсюда, – ответил он, – на ферме у Чаппинга.
Я задумался. Направление на ферму Чаппинга было то самое, в этом я не сомневался, а несчастный случай был как раз тем самым обстоятельством, которое могло вызвать эту необъяснимую остановку… Без всякого недоброжелательства к неизвестному мне Уолтеру, я надеялся, что это было правильное объяснение.
Дядя Аксель продолжал:
– Нет никакой причины, чтобы кто-то раскрыл тайну. Здесь ничего нельзя увидеть, узнать можно только от вас самих. Научитесь следить за собой, и никто никогда не узнает.
– Что они сделали с Софи? – Опять спросил я. Но он опять уклонился от ответа. Он сказал:
– Вспомни, что я говорил тебе. Они думают, что воплощают правильный облик, но кто может быть уверен в этом? Даже если древние люди и были такими же, как мы, что с того? О, я знаю, рассказывают сказки о том, какими они были удивительными, и какой у них был удивительный мир, и как однажды мы получим все, что было у них. Здесь смешано много ерунды, но даже если в этом есть хоть доля правды, что хорошего повторять их путь? Где они сейчас, и где их удивительный мир?
– Бог послал на них Наказание, – процитировал я.
– Конечно, конечно. Ты точно повторяешь слова проповедника. Повторять это легко, но вот понять… Особенно, если ты видел другие земли, и знаешь, каково было Наказание – это не буря, не ураганы и потопы, описанные в библии. Наказание – это все вместе взятое и гораздо худшее. Оно породило черный берег, и светящиеся в ночи руины, и дурные земли. Может, таким было Наказание Содома и Гоморы, но на этот раз все было, мне кажется, гораздо хуже. И я не могу понять тех странных последствий, которые вызвало Наказание.
– Исключая Лабродор, – сказал я.
– Не исключая Лабродора. Как в других местах, так и в Лабродоре, и в Ньюфе, – поправил он. – Я могу понять, что бог, разгневавшись, уничтожил все живые создания или вообще весь мир, но я не понимаю этой массы отклонений – это не имеет смысла.
Я не видел здесь действительной трудности. В конце концов, бог, будучи всемогущим, мог сделать все, что ему угодно. Я постарался объяснить это дяде Акселю, но он покачал головой.
– Мы верим, что бог святой, Дэви, но так ли? И на этом основана вся вера. Но то, что произошло, – он провел рукой вдоль горизонта, – то, что произошло, совсем не свято. Это что-то грандиозное, страшное, но не свидетельствующее о мудрости господа. Что же это было? Как это могло случиться?
– Но Наказание… – Начал я.
Дядя Аксель перебил меня.
– Ты знаешь, – неожиданно тихо сказал он. – Еще неизвестно, что такое Наказание, и каким оно было. Помнишь, я говорил тебе, что есть другие книги, дошедшие до нас от древних, только чтение их немедленно пресекается и строго наказывается. Потому они почти неизвестны. Но моряки читали их, потому что они есть там, на юге. И первым их обнаружил Мортен.
Дядя Аксель замолчал, потом осторожно вынул какой-то пакет и из него достал несколько маленьких книжек.
– Вот это, Дэви, – все также тихо сказал он, – часть тех книжек. Я вывез их с юга, и никто до сих пор не видел их у меня. Но тебе я могу показать.
Он протянул мне книжки.
Я открыл одну наугад и прочел: "ничто в жизни не свободно от страха. Любитель удовольствий боится болезни, сановник боится опалы, уважаемый человек боится бесчестья, власть имущий боится врага, красавица боится возраста, ученый муж боится соперника, благочестивый боится порока, тело боится смерти. Все окутано страхом, и лишь в самоотречении заключено бесстрашие." Такого я еще нигде не читал и не слышал. Я знал только про страх согрешить перед лицом господа. Перевернув еще несколько страниц, я задержался на следующем: "люди никогда не умели ждать, жизнь для них неслась вскачь, как резвый конь. А теперь она ползет, как улитка. Тянется год, тянется день. А мы терпим, мы даже не выходим из себя. Хуже всего, что мы научились ждать". Забыв про остальные книги, я стал читать дальше: "участь сынов человеческих и участь животных – одна. Как те умирают, так умирают и эти, и одна душа у всех; и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все суета! Все идет в одно место: все произошло из праха, и все возвращается в прах. Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое", но это было уже в веках, бывших прежде нас. "Мы должны идти вперед, и гори все огнем. Нас могут презирать за то, что мы не спешим на помощь и не несем ведро с водой, но мы бессильны: мы не умеем орудовать ведрами. А кроме того, стихия пожара волнует нас, и рождает в нас новые идеи…"
Я пришел в себя, когда дядя Аксель потряс меня за плечо. Закрыв книгу, я посмотрел название. Там стояло только "Дневники". Остальное я не мог разобрать. Но и этого было достаточно, чтобы старые предания, случайно слышанные мной раньше, снова закрутились в голове.
Дядя Аксель взял у меня книжки и протянул еще одну, чуть побольше размером.
– Это самая интересная, – негромко сказал он.
Я посмотрел на обложку. Там стояло: В.Банев, "Меморандум". Книга начиналась обращением: "Нет памяти о прежнем, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после. И будете вы, словно боги, ведать добро и зло."
То, что я прочел дальше, чуть не свело меня с ума, так я был потрясен: "Когда ты меня не спрашиваешь, я знаю, когда ты меня спрашиваешь, я не знаю, но мне кажется, что развитие жизни и эволюции на земле зашло в тупик, подернулось ряской, зациклилось. Как ничтожен ты, о человек! Как мерзостно твое нынешнее тело. Посмотри на растения и на деревья. Они порождают цветы, листья и плоды. Горе тебе, ты, пока что, порождаешь только вшей, червей и прочую нечисть. Они выделяют масло, вино, бальзам. Ты выделяешь мочу, харкотину, кал. Они испаряют благовоние, ты смердишь." Дальше часть страницы была оторвана. Я посмотрел следующую страницу: "…Вместо накопления богатств сил разума и развития возможности людей, стала накапливаться злоба и ненависть друг к другу. Это неизбежно должно было привести к катастрофе, если только нечто совершенно необычное не нарушило бы привычный уклад жизни и взаимоотношений. Причем такое событие обязано поставить ясный вопрос о нужности человечества, который заставит людей окончить мышиную борьбу, самокопательство и выпячивание надуманных путей развития, и вынудит заняться решением основного вопроса: является ли человечество сообществом, способным решать задачи, достойные разума, но не сидящего в данный момент правительства, какими бы прогрессивныму догмами оно не прикрывалось. Если же в результате оказалось бы, что человечество не способно развивать свой разум, а способно лишь порождать олигархии и диктатуры, рассуждающие о своей великой миссии борцов за светлое будущее, но на деле занимающиеся лишь собственными нуждами, удовольствиями и возвеличениями, уничтожая при этом самые тонкие и благородные ростки человечности, которые и являются основой развития разума, заменяя их межрайонированной мелочной борьбой между членами общества, борьбой менее преуспевших с более удачливыми, с более талантливыми, а иногда и просто с бытом и окружающими условиями жизни, борьбой, не имеющей целью внести положительные изменения, а преследующей лишь удовлетворение своих корыстных, а иногда просто вынужденных потребностей и называющейся "Единодушным и неудержимым порывом сознательных труженников к решению поставленных задач", то такое человечество расписалось бы в паразитизме на даре разума. Но если оказалось бы, что человечество спосбно на большее, то… Наше знание мало и, видимо, несовершенно, но как для возникновения жизни нужны разные, иногда невероятные, факторы, так и для возникновения разума во всей его силе и красе, необходимо в какой-то момент поставить перед народившимся разумом вопрос о его качестве. Цена за положительный ответ может быть очень велика, он может быть дан, только если проверяемый, зарождающийся разум сможет вырваться из замкнутого круга идей самоустройства до идеальности. Этот замкнутый круг всегда приводит к тому, что даже очень сильные и прекрасные идеи, могущие превратить друг друга в спираль, воплощаясь в жизнь, расплываются, выхолащиваются, заменяются старыми формами, и в итоге от них остается лишь новое название, а круг снова замыкается. Причем, вожди "нового типа", воплощающие эти идеи, не только не следуют принципам выдвинувших их идей, но и не желают внедрять их в практику, стремясь лишь к собственному возвеличению, пусть даже ценой вытравливания всего чистого и уникального, имеющегося в людях, подвластных им, и отнюдь не протестуют против замыкания круга.
Потому-то может оказаться, что ценой положительного ответа станет уничтожение всей предыдущей цивилизации со всей присущей ей лживостью, лицемерием и убогостью, но с сохраненим истинных носителей разума, прежде подвергавшихся насмешкам и наглым глумлениям со стороны тупых, но оборотистых персон. Если же цивилизация не найдет в себе силы на положительный ответ о смысле своего существования, то она обречена на самоуничтожение.
Такой вопрос для нашей цивилизации поставило Посещение. Видимо, Странники являются тем необходимым звеном вселенной, которое проводит чистку разума всего сущего мира от любых возможных паразитов. Это звено жестокое и изощренное. Возможно, что часто оно служит причиной деградации тех цивилизаций, которые еще слишком слабы и неразвиты для любого ответа на вопросы такого рода. Проклят, кто слепого сбивает с пути. Только очень жизнеспособная цивилизация может перенести их Посещение. Но если уж такая жизнеспособная цивилизация перенесла их Посещение, то ее благородной задачей является оказание помощи и поддержки слабым цивилизациям, подвергшимся страшному испытанию Странников. И, по мере развития, нейтрализация их деятельности, вплоть до замены их способа контроля на свой, более гуманный и продуктивный, позволяющий сохранять все преимущества любой цивилизации. К сожалению, пока такой цивилизации, видимо, нет. Но можно надеяться, что человечество сможет, в конце концов, взять на себя эту благородную миссию.
К моменту Посещения земная цивилизация и без ядерных бомб была готова уничтожить человека на земле. Возможно, мы заждались упомянутого толчка и слишком погрязли в своем порочном кругу старцев-новаторов и молодых-приспособленцев. Мы были, как люди, которые пришли смотреть на цветок, и для удобства на него сели. Посещение добавило к этому свои прелести, типа "ведьмин студень", "смерть-лампа", "рачий глаз" и т.Д. – Все в духе нашего времени. Далее Странники дали свой вариант "нового общества", приведший к жуткому сообществу леса. Это тоже была страшная пародия на систему воплощения наших идей. Но данную историю, как хорошо известно, поведал миру Кандид. Так возникла язва земной цивилизации, а арсеналы средств уничтожения пополнились мощными орудиями. Странники сделали свое дело на земле, взрыв стал неизбежен, и он последовал. Женщины из леса предъявили ультиматум. Человечество немедленно разделилось на два лагеря, и началась бойня с применением всех средств уничтожения. Последствия были катастрофичными, ведь никто не знал всех возможностей леса, новых видов оружия, и старых тоже. Только великое учение Кандида и его последователей позволило уничтожить зону и лес, но…"
Далее текст обрывался.
Я не мог читать дальше, только посмотрел последнюю страницу, где было написано: "и каждому народу положен свой срок, и когда этот срок приходит, никто не властен ни на единый час отодвинуть или приблизить его", – и закрыл книгу. Я весь дрожал. Дикие мысли блуждали в моей голове. Дядя Аксель забрал у меня книгу, аккуратно вложил ее в пакет и убрал его.
– Вот видишь, – сказал он, – есть и другие книги, но проповедники о них не упоминают, хотя и знают про их существование. Но как узнать, кто же из древних прав? Я тоже был потрясен написанным здесь, но все же очень многое из этих книг мне непонятно. Наверное, мы слишком мало знаем о жизни древних людей.
– Н-но к-к-как ж-же слова, к-которые принадлежат богу и з-записаны в библии и в "Покаяниях", – все еще дрожа и заикаясь спросил я. Мысли мои продолжали путаться, но я продолжил:
– Ведь…
Дядя Аксель нетерпеливо оборвал меня:
– Слова, – сказал он, – это помутившееся зеркало, кототое ничего не отражает. Хорошо бы проповедникам задуматься над этим. Они должны спросить себя: "что мы делаем? О чем молим? Какими в самом деле были древние люди? Какими они были, если принесли себе и всему миры такое страшное опустошение? Кто же такие эти Странники? Посланцы дьявола или бога? И чему служило Посещение?" А подумав, они должны были бы сказать: "правы ли мы? Наказание изменило землю, можем ли мы надеяться вновь сделать ее такой, какой она была при древних людях? И должны ли мы стремиться к этому? Может, Посещение и Наказание тесно связаны и направлены на то, чтобы изменить мир и жизнь древних, изменить землю, изменить людей, открыть им их предназначение и их возможности? Что выиграем мы, если вновь построим мир, который закончится новым Наказанием?" Ибо ясно, мальчик, что как бы удивительны ни были древние люди, они тоже делали ошибки и никто не знает, насколько они были мудры, и насколько ошибались.
Большую часть того, что он говорил, я пропустил мимо ушей. Я был слишком потрясен прочитанным, но самую суть его рассуждений я понял. Я сказал:
– Но дядя, если мы не будем стараться походить на древних людей и восстанавливать утраченный мир, то что же нам делать еще?
– Что ж, нужно оставаться самими собой и строить новый мир, о котором мечтали древние. Не может быть, чтобы все сведения об их планах и проектах были утеряны. Где-то они обязательно сохранились, – предположил он.
– Не понимаю, – сказал я. – Ты думаешь, не нужно беспокоиться о правильном пути и правильном облике? Не думать об отклонениях? Разве об этом сказано в твоих книгах?
– Не совсем так, – ответил он и искоса взглянул на меня. – Ты слышал еретические слова своей тетки. А теперь дядя добавляет ереси. Как ты думаешь, что делает человека человеком?
Я начал говорить об определении. Он оборвал меня на пятом слове.
– Не то! – Сказал он. – Все эти признаки есть у восковой куклы, но она не становится человеком, не так ли?
– Так.
– Что ж, значит то, что делает человека человеком, находится в нем?
– Душа? – Предположил я.
– Нет, – сказал он. – Душой пусть занимаются церковники. Человека делает человеком разум – это не вещь, а качество, и разум у людей различается, они бывают лучше и хуже, и чем лучше разум у человека, тем больше он значит. Ты понял, к чему я веду?
– Нет, – ответил я.
– Я думаю, что церковники правы относительно большинства отклонений, но не по тем причинам, о которых они говорят. Они правы потому, что эти отклонения ведут к худшему. Они говорят: "Если бы мы разрешили отклонениям жить среди нас, плохо бы это было или хорошо? Разве дюжина рук или ног, несколько глаз, глаза, подобные телескопам, дают больше права называться человеком?" Нет. Церковники говорят: "Только правильный облик, правильная внешность делает человека человеком." Но человек имеет еще и разум. Мне кажется, и эти мои книги это подтверждают, что главное в человеке – это его разум. Разум ставит его выше всех животных. Подобно этим животным, у человека есть внешние качества и способности но у него есть и новое качество разум. Он появился только у человека, и развивался вместе с ним. И только разум он должен развивать, это единственный открытый для человека путь – развивать у себя новые качества мозга. И про это говорится в запрещенных у нас книгах древних. – Дядя Аксель немного помолчал. – У нас на корабле так говорил врач, и чем больше я думаю над этим, тем больше понимаю, что в этом есть смысл. И вот я вижу, что ты, Розалинда и другие приобрели новые качества мозга. И молить бога отнять его у вас неверно. Это все равно, что просить бога сделать вас слепыми и глухими. Я знаю, что ты боишься, Дэви, но испуг это не выход. Легкого выхода нет. Ты должен договориться с остальными. Вы должны выяснить, как лучше использовать это новое качество, оставаясь в безопасности.
Естесственно, я не все понял из его слов в первый раз. Мой мозг был и без того перевозбужден. Кое-что задержалось у меня в памяти, остальное я восстановил из последующих разговоров. Я многое начал понимать позже, осбенно после того, как Майкл пошел в школу. Понял я и то, почему дядя Аксель не дал мне больше читать имевшиеся у него книжки древних пророков.
Вечером я рассказал остальным об Уолтере. Правда, о книжках я умолчал, но только потому, что сам плохо понимал свое отношение к написанному там. Мы все жалели Уолтера и в то же время чувствовали облегчение при мысли о том, что это был просто несчастный случай. Я разузнал также, что мы с ним были дальние родственники, фамилия моей бабушки была Брант.
После этого нам показалось разумным узнать имена друг друга, чтобы предотвратить в дальнейшем непредвиденные случаи.
Нас было восемь. Когда я это говорю, я имею в виду, что нас было восемь человек, умевших говорить при помощи мысленных образов. Были и другие, иногда посылавшие мысленные образы, но такие слабые и ограниченные, что их трудно было уловить. Они были подобны людям, не совсем слепым, способным отличать день от ночи. Случайные мысленные образы, которые мы воспринимали от них, были непроизвольными, и такими неопределенными, что утрачивали смысл.
Остальные шестеро, кроме нас с Розалиндой, были: Майкл, живущий в трех милях к северу, Салли и Кэтрин, чьи дома находились на соседней ферме, в двух милях от нас, Марк, в девяти милях от нас, Энн и Рэчел, сестры, жившие на большой ферме, в полутора милях на запад. Энн было тринадцать лет, она была старше всех, а самым младшим был погибший Уолтер Брант.
Знание друг друга было второй ступенью к нашему объединению. Оно увеличивало чувство взаимной поддержки. Постепенно я обнаружил, что тексты и предупреждения против мутантов на стенах действуют на меня все меньше. Не то, чтобы воспоминания о тете Гэррист и Софи ослабели, нет, они все время были у меня в памяти, но уже не пугали, как раньше.
К тому же появилось очень много мыслей, которые надо было обдумать.
Наше обучение, как я уже говорил, было поверхностным: немного письма, чтение простых книг, библии и "Покаяний", которые, особенно последнее, было совсем не легко понять, элементарная арифметика. Не очень большой багаж знаний. Очевидно, это не удовлетворило родителей Майкла, и они отправили его в школу, в Кентак. Здесь он стал изучать множество вещей, о которых наши старушки не имели понятия. Естесственно, что он захотел рассказать об этом нам. Вначале мысли его были не очень ясны, так как расстояние сильно увеличилось. Но потом, после нескольких недель тренировки, они стали яснее, и он смог каждый вечер рассказывать нам новости. Некоторые вещи, которые он сам не совсем понял, становились яснее, когда мы все задумывались над ними, так что мы тоже помогали ему. Нам было приятно узнать, что он лучший ученик в классе.
Было большое удовольствие в познании нового, что помогало разобраться в непонятных вопросах, и я стал лучше понимать то, что раньше говорил мне дядя Аксель. Но смысл его книжек все еще был неясен. Вернее, я не мог понять отдельных прочитанных тогда мест. Дядя Аксель тоже не мог объяснить их, а отвечал, что мы слишком мало знаем об истории древних.
Зато у нашей восьмерки выработался вкус к постижению сложностей, и мы уже никогда от него не освободились. Я рассказал всем о написанном в книжках дяди Акселя, но не упомянул про то, что это его книжки. Однако, ясности наши общие рассуждения на этот раз не дали. Очень скоро нам стало трудно поддерживать внешность былого невежества. Приходилось сдерживать себя и сохранять молчание перед лицом простейших ошибок, терпеливо слушать глупые рассуждения, основанные на ошибках, выполнять работы обычным путем, зная, что есть гораздо лучший путь…
Конечно, случались и неприятности, беззаботные замечания, вызывающие подозрительные взгляды, нотки нетерпения в разговорах с теми, кто должен внушать уважение своими глубокими, как думали остальные, познаниями, неосторожные догадки. Но ошибок было немного, потому что теперь мы яснее понимали опасность. Каким-то образом, благодаря осторожности, удаче и быстрой сообразительности, мы избежали прямых подозрений и прожили последующие шесть лет без чувства обостренной опасности.
Так было до тех пор, пока мы не обнаружили, что нас вместо восьми стало девять.