НАЗАД | INDEX | ВПЕРЕД

6. ЛЮБИМЕЦ В ПИТОМНИКЕ

Мне не приходилось еще летать в личных вертолетах спонсоров. Со стороны видел, но не летал. Я разместился в узком пространстве между ногой господина Сийнико и дверцей. Нога периодически приходила в движение, нажимая на педали, и мне приходилось прижиматься к двери, чтобы меня не придавило. К тому же я не переставал опасаться, иго дверца откроется, и тогда я кулем вывалюсь наружу.

Нижний край бокового окна находился на уровне моих глаз, так что, чуть приподнимаясь, я мог посмотреть вниз. Впрочем, ничего особенно интересного там я не увидел – под нами тянулся густой лес, из которого кое-где высовывались руины зданий. Потом лес кончился, и на широком открытом пространстве я увидел серые купола базы пришельцев. Далее начинался их поселок, правильно устроенный, отмеренный по линейке и залитый бетоном. Мне показалось, что я узнаю свой дом, но конечно же мы пролетали над другой базой и другим поселком – мало ли их на Земле?

От тела спонсора исходил особый, присущий лишь спонсорам, острый запах, вызывающий у некоторых людей отвращение, но для меня привычный и обыкновенный, как запах лимона или перца.

– Как тебя зовут, любимец? – спросил спонсор. Голос его прозвучал над головой, как гром надвигающейся грозы.

– Когда я был любимцем, меня называли Тимом, – сказал я. – А когда я стал гладиатором, меня называли Ланселотом.

– Ланселот – это некий исторический персонаж? – спросил спонсор.

– Ланселот – это смелый рыцарь, – сказал я. Он защищал бедных и убивал негодяев.

– Ты сильно изменился в школе гладиаторов.

Скорее это был не вопрос, а утверждение. Так что я мог не отвечать.

– Любопытно, – продолжал спонсор, не глядя на меня – съежившееся у его ног существо в рваной рубашке и коротких кожаных штанах. – Тебя следует изучить как феномен. Ведь столько сил и времени было потрачено на то, чтобы сделать из тебя достойное и цивилизованное существо, представителя наиболее приближенной к нам разновидности людей – любимца. И все – как корова языком слизала! Я правильно произнес пословицу?

– Правильно, – сказал я. – Еще можно сказать – как коту под хвост.

Спонсор обдумал мои слова, потом заухал – засмеялся и сообщил мне:

– Так говорить нельзя, это неприлично.

Спонсор наклонил вертолет, и я увидел в окно большое открытое пространство на берегу реки. Посреди него возвышался старинный каменный дом с колоннами, вокруг тянулись рядами современные бетонные кубики жилищ.

– Здесь ты будешь жить, – сказал спонсор. – Никому не говори, что ты – гладиатор.

– А кто я?

– Если будут сильно спрашивать, ты – любимец, которого по просьбе хозяев взяли на проверку. Тебя надо лечить, но сначала тебя будут исследовать. Лично я буду тебя исследовать.

– А вы кто?

– Помимо всего прочего, я руковожу этим комплексом – питомником любимцев. Это очень интересное место. Раньше я полагал, что именно здесь будет создана порода будущих жителей Земли, но теперь я в этом сомневаюсь.

– Люди не хотят? – спросил я.

– Людей мы, молодой человек, не спрашиваем.

Я заметил, что спонсор господин Сийнико говорит по-русски куда богаче, образней, чем другие знакомые мне спонсоры. И вообще он мне понравился. Наверное, из-за того, что я сейчас полностью зависел от него. Он мог меня убить, он мог отдать меня на живодерню – и, наверное, никто бы за меня не смог вступиться. Ведь если Маркиза спросит, он скажет, что я умер от простуды. Как докажешь, что меня убили? Во мне вновь ожил любимец, и ему так хотелось прижаться щекой к жесткой, покрытой чешуей, ноге спонсора, и пускай он почешет меня за ушами.

Я поймал в себе такое желание и постарался его задушить – для этого оказалось достаточным вспомнить, как смотрел на меня взбесившийся спонсор на стадионе. Которого я убил.

Я убил и потому никогда уже не стану снова любимцем.

Спонсор Сийнико как будто угадал мои мысли.

– Любимцем ты больше не станешь, – сказал он. – Потому что ты убийца. И умрешь как убийца.

Я не понял, что он хотел сказать, но промолчал, чтобы он не открыл дверцу и не выкинул меня из вертолета. Для него это просто.

Из вертолета он меня не выкинул, но, когда мы садились, так сильно прижал меня ногой к дверце, что я думал – раздавит. Не знаю, нечаянно или нарочно.

Вертолет опустился на бетонной площадке между серыми корпусами.

– Выходи, – приказал Сийнико, – и сразу иди в правый дом. Дверь туда открыта. Не задерживайся.

Я подчинился спонсору. Как только дверца отошла в сторону, я выпрыгнул из вертолета и быстро пошел к открытой двери в сером кубе спонсорского жилища.

Я вошел внутрь. Я знал, как расположены комнаты в спонсорском доме все спонсорские дома похожи.

Правда, кое в чем дом спонсора Сийнико отличался от дома спонсоров Яйблочко. В нашем доме был лишь большой экран телека и ковры, которые вязала госпожа. И всяческие мелочи – сувениры из поездок или прошлой жизни, которые служащие спонсоры возят с собой из городка в городок. В доме же Сийнико господствовали книги – и маленькие – человеческие, и гигантские, иногда неподъемные – спонсорские. Впрочем, они не были книгами в нашем понимании – это были книжки-гармошки. Я знал по своей прошлой жизни, что такие книги теперь спонсоры не делают – обходятся кассетами.

Сийнико догадался, о чем я подумал.

– Я люблю старину, – сказал он. – Мне специально привозят старые книги из дома.

Он задумчиво взял одну из книг, развернул ее в длинную полосу. Это была видовая книга – изображение на ней двигалось: волны набегали на берег, поросший похожими на кувшины деревьями. Все это мелькнуло и исчезло. Сийнико собрал книгу и захлопнул.

– Я бы оставил тебя жить в моем доме, – сказал он. – Ты мне интересен. Но могут возникнуть сплетни и подозрения. Никто не застрахован от них. Тем более здесь.

Я ждал.

– Я отведу тебя в помещение, где ты будешь один. Как особо ценное существо. Но если ты себя выдашь и этим представишь для меня опасность, я буду вынужден тебя ликвидировать.

Спонсор подошел к коммуникатору. На экране возникло лицо женщины. Она была в белой шапочке.

– Людмила, – сказал спонсор, – зайди ко мне, возьми молодого человека.

– Молодого человека?

– Я потом объясню. – Спонсор отключил связь и сказал мне: Раздевайся, рыцарь Ланселот.

– Не понял.

– Снимай с себя одежду. Ты вернулся в первоначальное положение и снова стал любимцем. А любимцам, как тебе известно, одежды не положено.

– Это невозможно!

– У тебя нет выбора. Сейчас придет сотрудница питомника, и я не хочу, чтобы она увидела гладиатора Ланселота в питомнике для любимцев.

Сийнико снял черные очки. Черные глазки, как мне казалось, издевались надо мной.

Я разделся. Но ощущение было дикое – оказывается, я так привык к одежде, что без нее чувствовал себя беззащитным. К тому же мне было жалко моего ножика.

Вошла молодая женщина в белом халате.

– Это несправедливо! – вырвалось у меня.

Спонсор на меня не смотрел:

– Поместите объект в восьмой бокс. Никого к нему не подселять. Я сам буду им заниматься.

У девушки было скуластое мужское лицо, очень светлые глаза и тонкие губы. Волосы причесаны на прямой пробор и стянуты назад. Я подумал, что она не умеет улыбаться.

– Он не кусается? – спросила Людмила.

Серьезный вопрос развеселил спонсора.

– Ты не будешь кусаться, Тим? – спросил он, и его голос дрогнул от смеха. Его маленькие медвежьи глазки сверкнули.

– Я насильник, – сообщил я девушке.

Я заметил, что спонсор, как бы спохватившись, прячет за спину мою одежду.

– И не мечтайте, – сообщила мне девушка. – Я вооружена.

– У вас есть чувство юмора? – спросил я.

Девушка посмотрела на меня как на сумасшедшего. Чувство юмора, которое бывает даже у спонсоров, здесь не котировалось.

Людмила повела меня через широкий асфальтовый двор, на котором в порядке, столь любимом спонсорами, были расставлены качели, турники и прочие приспособления, предназначенные для укрепления тела будущих любимцев. Я шел рядом с ней, стараясь чуть отставать, потому что меня смущала собственная нагота, которой Людмила вовсе не замечала. Людмила время от времени быстро и как бы мельком оглядывалась, проверяя, не намерен ли я совершить на нее нападение. Я скалился в ответ, и в глазах ее вспыхивал страх.

С облегчением она провела меня в бетонный дом, открыла дверь в комнату, не спуская с меня настороженного взгляда, зажгла под потолком тусклую лампу. На полу лежал тонкий матрас.

– Тут будешь жить, – сказала она.

– А где постель? – спросил я, хотя отлично знал, что любимцам, к каковым я теперь вновь принадлежал, постели не положено.

– Обойдешься, – сказала Людмила, отступая от меня.

– Я привык на ночь читать.

– Заходи внутрь! Мне некогда! – Ее рука потянулась к поясу. Я знал, что ее пистолет не убьет, но парализует. Этого мне тоже не хотелось. И подчинился. Дверь за мной со стуком закрылась, в ней повернулся ключ. Надо было понимать это как пожелание спокойной ночи.

Ночь я провел беспокойно. Матрас был жестким, и я чувствовал сквозь него бетонный холод пола. Узкое окно было приоткрыто, и к утру стало так холодно, что я постарался завернуться в матрас, но из этого ничего не вышло.

Остаток ночи я провел сидя на матрасе.

В восемь питомник стал просыпаться – я услышал снаружи детские голоса, плач, кто-то пробежал по коридору. Я подошел к двери и попробовал ее открыть. Дверь была заперта. Я постучал. Никто не думал меня выпускать. Я начал прыгать, чтобы согреться, потом сто раз отжался от пола. За этим занятием меня и застала Людмила, приоткрывшая дверь.

– Пошли, – сказала она, вместо того чтобы поздороваться, – я покажу, где ты будешь есть.

– Надеюсь, у собачьей будки, – сказал я.

Людмила пожала плечами. Я понял, что она считает меня психически неустойчивым животным и не понимает, почему я попал сюда, а не на живодерню.

Преодолев в очередной раз стыд от собственной наготы, я последовал за Людмилой.

Перейдя снова двор, мы оказались перед широкой лестницей, которая вела к особняку с колоннами. Поднявшись по лестнице и войдя в широкие двери, мы попали в холл, из которого две лестницы полукольцами вели на второй этаж. Но мы туда не пошли, а повернули направо, к двери, из-за которой доносились гул голосов и звон посуды.

Войдя туда, мы оказались в столовой – обширной комнате, облицованной темными деревянными панелями и залитой утренним солнцем, вливающимся в многочисленные высокие окна. Там стояло десятка три столов и столиков, за которыми и сидели обитатели питомника.

Ближе к окнам стояли столики для малышей. Несколько женщин, одетых в белые халаты подобно Людмиле, ходили между столиками и при необходимости помогали малышам управляться с ложками и хлебом. Чем дальше от окон, тем выше становились столы и стулья. Неподалеку от дверей за столами сидели любимцы восьми-десяти лет, явные переростки. Как потом оказалось, это были невостребованные любимцы. Если на них еще некоторое время не будет заявок, их, вернее всего, отправят на какие-нибудь работы.

Но большинство столиков было занято любимцами в возрасте от трех до пяти лет, именно таких обычно и разбирали по семьям.

Я не успел как следует рассмотреть эту галдящую толпу, потому что Людмила отвела меня в угол, возле раздачи, за взрослый стол, за которым сидел мрачного вида усатый брюнет в белом халате, видно, из местных работников. Она велела мне сидеть, а сама принесла из-за загородки две миски с кашей, а мрачный мужчина указал мне на нарезанный хлеб в миске посреди стола, как будто сомневался в моей способности догадаться о назначении хлеба.

Я молча взял ложку и принялся за кашу. Каша была недосолена. Я спросил Людмилу:

– А где у вас соль?

Людмила переглянулась с мрачным типом в халате. Тот сказал:

– Соль в каше уже есть.

– Вот именно, – сказала Людмила. – Мне нравится.

– Я не спрашивал вашего мнения, – сказал я.

Я поднялся и пошел за загородку. Там была кухня. На раздаче стояла толстая женщина в некогда белом, а теперь засаленном халате.

– Дайте соль, – сказал я.

– А ты кто будешь? – спросила она.

– Я контролер, – сказал я.

– Господи! – воскликнула женщина. – А мне не сказали!

– Дайте соль, наконец! – рассердился я.

Толстая повариха принесла тарелку соли и протянула мне.

Я вернулся к столу с тарелкой соли, чем вызвал недоуменные взгляды моих соседей, которые, видимо, ожидали, что я начну черпать соль ложкой. Оба прекратили есть и уставились на меня.

Я же посолил кашу и принялся есть ее так быстро, что она в мгновение ока исчезла из миски.

– Что еще будет? – спросил я.

– Чай, – сказала Людмила послушно. Гонора в ней чуть поубавилось.

Как бы услышав это слово, из-за загородки появилась засаленная повариха, которая принесла для меня большую кружку с чаем. Соседям же моим пришлось ходить за чаем самим.

– Вы с какой целью? – спросил мрачный усач, отпивая чай, который вовсе не был чаем, а лишь унаследовал название у настоящего напитка.

– Проездом, – сказал я нагло. – Должен все осмотреть, а потом поеду дальше.

– Можете рассчитывать на мою помощь, – сообщил мрачный усач и представился: – Автандил Церетели.

Желая, видно, произвести на меня благоприятное впечатление, он продолжал:

– Я заведую лабораторией.

– А я генетик-воспитатель, – сообщила Людмила. – Готовлю детенышей к будущей жизни.

– Понятно, – сказал я. Хоть еще несколько часов назад я ничего не помнил о своем детстве в питомнике, в котором я провел первые два года жизни. Теперь память начала постепенно возвращать мне воспоминания о нем.

Не дожидаясь, пока мои соседи закончат завтрак, и Людмила сообщит, куда мне отправиться, я встал из-за стола и поднялся на второй этаж особняка, потому что мне представилась длинная комната, в которой в два ряда стоят детские кроватки, и крайняя в дальнем ряду – моя.

Лестница, коридор и сама спальня были пусты – все еще завтракали.

Под ногами была вытертая тысячами шагов ковровая дорожка, я толкнул высокую дверь. Дверь знакомо заскрипела. Вот и комната – я мгновенно узнал ее и направился к моей кровати.

Я стоял над кроватью и не узнавал ее – вернее всего, моя кроватка уже развалилась, и они поставили там новую, но зато я мог себе представить, что лежу там и смотрю, как передвигается тень от листвы могучего дерева, растущего за высоким узким окном…

– Здравствуй, – произнес детский голос.

У моих ног стоял малыш лет трех-четырех, курчавое, рыжее существо с веселыми озорными глазками.

Малыш протянул мне ручку.

Я пожал ее. Мои пальцы ощутили что-то странное, я пригляделся: пальцы мальчика были соединены перепонками, на босых ногах – то же самое. И сами пальцы на ногах куда длиннее, чем у меня.

– Я здесь сплю, – сообщил мне малыш.

– А я здесь спал раньше, – сказал я. – Только это было очень давно.

– А я испугался, – сказал малыш. – Мне сказали, что приехал злой дядя, который проверяет, как застелены постельки. А моя застелена плохо.

– Не бойся, – сказал я. – Твоя постелька отлично застелена.

Но малыш не слышал меня – он старательно разглаживал одеяльце.

Когда он нагнулся над кроваткой, я увидел на его спине два глубоких разреза, в которых пульсировала темная плоть.

Мне хотелось спросить у малыша, что это такое, но я испугался его обидеть.

– А теперь? – спросил малыш.

– Теперь совсем замечательно.

– А вы и есть злой дяди?

– Я добрый дядя, – сказал я. – Если хочешь, я буду с тобой дружить.

– Хочу, – сказал малыш. Он снова прогнул мне ручку и представился: Арсений. А можно звать метя Сеней.

Я пошел вниз, Сеня за мной. Он обогнал меня на лестнице, на бегу разрезы на спине разошлись.

Людмила ждала меня внизу лестницы.

– Я не знала, куда вы пошли, – сказала она.

– Я хотел познакомиться с домом, – ответил я.

– Это уникальное предприятие, – сказала Людмила, глядя на меня и упор светлыми глазами, словно хотела проникнуть мне в сердца и выведать мот мысли. – Мы поставляем любимцев на всю Россию У нас сотни заявок.

Малыш отошел на шаг – он ее остерегался.

– А ты чего здесь стоишь? – удивилась Людмила. – А ну немедленно на процедуры!

Арсений не смог скрыть разочарованного вздоха и побрел прочь. Сначала я хотел остановить его, но тут же вспомнил, что у меня есть вопрос, который я не хотел задавать при малыше.

– Почему у него перепонки? – спросил я.

– У Арсения? – По крайней мере, она знает их по именам. – Такой заказ.

– Извините, я вас не понял. Какой заказ?

– Мы выпускаем из нашего питомника любимцев различного рода, сказала Людмила. Мы с ней стояли неподалеку от входа в особняк и мимо нас пробегали малыши, которые уже позавтракали. Некоторые спешили к гимнастическим снарядам, стоявшим на обширной лужайке, другие расходились по бетонным домам. – Обычно от нас не требуется ничего особенного – мы должны гарантировать, что малыш здоров, лишен генетических изъянов, что он знает, как себя вести в доме спонсора, не будет там гадить или шалить. Так что когда приезжает заказчик, он берет себе детеныша из основной группы.

– Но перепонки?

– Это специальный заказ. Семья, которая заказала нам любимца, работает на морской станции в Черном море. Муж и жена. Они проводят в основном подводные исследования. Им удобнее иметь двоякодышащего любимца. Вы, надеюсь, заметили, что на спине у него жабры?

– Бедный мальчик, – сказал я.

– Ничего подобного. Это очень перспективное направление исследований. Под руководством спонсора господина Сийнико мы разрабатываем сейчас программу "нужные дети". Вы, может быть, не знаете, но в связи с трудностями материального характера спрос на обыкновенных любимцев падает. Мы должны соблазнить заказчика чем-то особенным. Мы должны пойти навстречу вкусам – потребитель решает все!

Мне было неприятно слушать Людмилу, потому что она говорила, словно внутри нее лежала страница квартального отчета, и она считывала ее абзац за абзацем. В школе гладиаторов Прупис рассказывал мне, что раньше человеческие дети учились в школах. Тогда все умели читать. Картина невероятная, трудно поверить, но у меня не было оснований не доверять Прупису. А когда были школы для людей, в них были отличники. Такие вот, как Людмила.

– Вы умеете читать? – спросил я.

– Что?

– Вы умеете читать буквы и слова?

Людмила вдруг покраснела, и я догадался, что она умеет читать, но боится в этом признаться.

– У меня хорошая память, – сказала она после паузы.

Я стал внимательно присматриваться к малышам. Людмила уловила мой ищущий взгляд и сказала, чуть улыбнувшись одними губами:

– Спецдетей у нас немного, и большей частью они в лабораториях под наблюдением. Но есть забавные… Ксюша, Ксюшенька, подойди к нам!

Маленькая девочка лет трех подбежала к нам.

И только тогда я сообразил, что вместо волос на голове у ребенка мягкая шерсть, которая переходит на спину.

– Погладьте девочку, – сказала Людмила.

– Погладить?

– Это незабываемое наслаждение, – сказала Людмила. – Я должна признаться, что если бы у меня была возможность, я сама взяла бы себе такую любимицу.

Но мне не хотелось гладить пушистую девочку, которая не испытывала никакого неудобства от своего уродства, да и не считала себя уродливой.

– Теперь, когда спонсоры знают, что мы можем изменить любимчика по заказу, к нам приходят такие забавные заказы, вы будете смеяться! Но конечно же это стоит громадных денег, и лишь самые высокопоставленные спонсоры могут себе это позволить.

Людмила направилась к группе детей, игравших на траве, и сказала, подходя к ним:

– А вот наше новейшее последнее достижение. И мы с господином Сийнико почти убеждены, что эта модель завоюет рынок.

Когда мы подошли к качелям, и малыш, который раскачивал их, повернулся к нам, я еле удержался от непроизвольного вскрика. И в самом деле, экспериментаторы придумали необычное существо: это был обыкновенный земной ребенок, однако его головка и руки принадлежали махонькому спонсору, как бы спонсорской куколке.

Я не мог оторваться от маленького чудовища – на меня смотрела зеленая жабья морда с маленькими медвежьими глазками, но грудь этого существа была розовенькой, и пухлые ножки ничем не отличались от ножек иных детишек.

– И много вы их… сделали?

– Секрет фирмы, – Людмила растянула в улыбке тонкие губы. – Вы можете спросить у господина Сийнико. Он вам, наверно, не откажется ответить.

Уродец подошел к нам и сказал, шлепая жабьим ртом:

– Конфетка есть?

– Нет, – сказал я.

– Он жутко избалованный, – сказала Людмила. – Когда к нам приезжает какая-нибудь группа или проверка, все спонсоры бегут смотреть на наших креольчиков. Их буквально закармливают сластями… И знаете – даже случился инцидент: двое обыкновенных любимцев как-то накинулись на креольчика – еле мы его отбили.

– А тех? – спросил я. – Тех пришлось пристрелить?

– Ах, как жестоко вы говорите! – расстроилась Людмила. – Их только выпороли. Как положено.

Мы стояли на газоне, и я все смотрел по сторонам, надеясь угадать, какую еще форму приняли генетические и пластические упражнения под руководством моего покровителя Сийнико. И как бы в ответ на мои мысли Людмила спросила:

– Вы не хотите заглянуть в проектную?

У меня не было оснований отказываться.

Мы ушли с газона и по длинной дорожке достигли бетонного куба.

Вросший в землю серый куб лаборатории был внутри куда просторнее, чем казался снаружи. Высокий коридор, способный вместить спонсора, разделял лабораторию пополам. Слева, как я увидел, располагались экспериментальные инкубаторы (основные располагались в другом здании), справа – собственно лаборатория, где по заказам и пожеланиям спонсоров, а то и по инициативе самих ученых конструировались перспективные варианты любимцев. Спонсоров постоянно здесь было двое – сам господин Сийнико, который осуществлял общее руководство питомником, и неизвестная мне спонсорша по имени Фуйке, которая умудрилась как раз в те дни заболеть и попала в госпиталь. Спонсорша занималась снабжением питомника, денежными делами и общением с заказчиками, потому что для спонсора с военной экологической базы контакт с людьми почти немыслим и, по крайней мере, неприятен.

Все остальное в питомнике делали люди с помощью приборов, которые привезли с собой, установили и разработали спонсоры. Люди не должны были изобретать.

Свыкнувшись уже с тем, что я не просто залетный гость в питомнике, а выполняю здесь некое задание тайного свойства, Людмила изменила ко мне отношение и стала откровенной. Я даже подумал, что ей не с кем здесь поговорить, что, несмотря на суровую внешность, она весьма ранимый и одинокий человек, одолеваемый сомнениями. Ведь ей ни в коем случае не разрешалось покидать территорию питомника, и, вернее всего, она была здесь узницей до конца своих дней. Никогда для нее не откроются ворота, и никогда Людмила не увидит других городов и других людей.

– Когда я вас увидела, – призналась она, – то решила, что вы производитель. К нам иногда привозят производителей для улучшения семенного фонда.

– Почему вы так решили?

– Потому что вы… потому что обнаженный.

Теперь, признав во мне равного ей или вышестоящего мужчину, она ощущала рядом со мной чувство стыда – производителя или любимца она за мужчину не считала.

– К сожалению, – сказал я, – мне пришлось оставить одежду в доме господина Сийнико. Иначе бы на меня стали обращать внимание.

– Правильно, – сказала Людмила с облегчением. Наличие одежды, пускай даже не рядом, примиряло ее со мной…

В большой светлой комнате слева от коридора мы застали Автандила Церетели и еще одного доктора.

На стенах проектной лаборатории висели двух- и трехмерные изображения младенцев – желательный конечный результат эксперимента. Путь к нему разрабатывали компьютеры, что стояли в помещении, а затем генные инженеры (они располагались в соседних комнатах по ту сторону коридора) создавали тела по заказу.

Картинки будущих изысканных любимцев впечатляли, но в то же время в них была нежизненность, и они куда меньше ужасали и впечатляли, чем менее изуродованные, но живые малыши.

Автандил с удовольствием объяснял мне особенности зародышей и их предназначение. Оказывается, здесь создавали не только любимцев, но и тайно – людей будущего, нужных в той или иной области хозяйства. Так, на картинках я увидел крылатых младенцев, покрытых белым пухом. Их, как объяснил Автандил, можно использовать двояко: и как любимцев – некоторым спонсорам любопытно было обзавестись крылатым малышом, и как разведчиков-спасателей, могущих проникнуть, и быстро, туда, куда трудно забраться человеку, не говоря уже о спонсоре.

Затем Автандил с гордостью провел меня в комнату по ту сторону коридора, где в ваннах с питательным раствором, уже готовые родиться, формировались люди-черви. Вряд ли они годились в любимцы, но для горных работ они были бы незаменимы.

Через час оживленных рассказов моих новых знакомых я понял, что во мне поднимается тошнота. То, что казалось биологам ужасно интересным и достойным похвалы, во мне вызывало все растущее отвращение.

За месяцы, прошедшие со дня бегства от господ Яйблочко, я все более убеждался в том, что я – раб в своем собственном доме. И все вокруг рабы, которых можно продать, купить и убить и, как я сегодня узнал, лишить детства и человеческого облика потому, что это нужно зеленым жабам с блестящими медвежьими глазками. И я не знаю, почему царит такая несправедливость, и никто не смог мне пока ответить на этот вопрос, потому что людей, лишенных знаний, лишили и памяти о своем прошлом.

Но слушая восторженную речь Автандила о том, что они приступили к созданию аммиакодышащего человека, я понял, что постараюсь как можно больше узнать правды от Сийнико. Правда, для этого надо, чтобы он захотел что-то рассказать. Но я подозревал, что он мне расскажет больше, чем любому другому человеку, потому что я отличаюсь от прочих людей. Я убил спонсора! И я знал язык спонсоров…

Я сказал, что мне нужно погулять, и покинул лабораторию. Меня не задерживали. Я вышел на газон и стал медленно прогуливаться по дорожкам, поглядывая на многочисленных детей, которые в большинстве были самыми обыкновенными здоровыми малышами, правда, как мне уже сказала Людмила, в последние годы в них стали имплантировать парализующее устройство – если такой любимец вдруг взбесился и набросится на хозяина, тот может его немедленно обезвредить.

К счастью, когда я покидал питомник, эта идея еще не пришла в умную рабскую голову какого-нибудь Автандила или Людмилы.

Арсений увидел меня издали и, бросив возиться в песочнице, побежал ко мне.

– Дядя! – кричал он. – Дядя! Что я вам скажу!

Когда он подбежал ко мне, я сказал:

– Меня зовут Ланселотом, рыцарем Ланселотом.

– Лотом, – сказал мальчик. Ему, видно, трудно было запомнить такое длинное имя.

– Ну и что ты хотел мне рассказать?

– Я слышал, дядя Лот, как поварихи на кухне говорили, что ты ревизор. Что ты можешь кого хочешь ликвидировать или отправить на живодерню. Это так?

Я решил не развеивать слухов, выгодных в первую очередь мне самому.

– Ну, поварихи, конечно, преувеличивают…

Арсений неожиданно зарыдал.

– Что с тобой? – Я присел перед ним на корточки. Он закрыл лицо перепончатыми ручками, как двумя маленькими веерами.

– Ты меня отправишь на живодерню? – спросил он сквозь рыдая.

– С чего ты решил?

– Мне уже говорили – я переросток!

– Ты? А сколько тебе лет?

– Мне девять лет, – сказал Арсений.

– Не может быть! – Я видел перед собой трехлетнего малыша.

– Меня придумали, – сказал он. – Меня придумали, чтобы я не менялся. Но госпожа Ливийко сказала, что ей не нужен вечный младенец. Она хотела, чтобы я рос и нырял… как настоящий!

Он еще долго говорил, стараясь донести до моего разумения, что он не виноват, что он хороший, что он сам хотел бы расти, но ничего не получается, даже когда он много кушает. И вот теперь, когда выяснилось, что его никто не хочет брать, Сеня решил, что не сегодня-завтра его уберут. Как убирали других уродцев, которые никому не пригодились.

Я погладил его по мягким волосам и постарался утешить, уверить в том, что никаких злобных умыслов я против него не таю и буду с ним дружить.

Успокоившись, малыш убежал, я отправился в свою конуру. Я понял, что намерен одеться и что одежда станет для меня знаменем независимости. Если спонсор захочет меня убить, – он волен это сделать. Но я умру одетым. И как ни смешным и наивным это выглядит, я утешился таким решением.

Но одеться мне не удалось, потому что перед дверью в тени меня поджидали две поварихи. Одну я уже встречал – это была толстая засаленная женщина, вторая, худая и малохольная, была мне незнакома.

– Мы вам хотим сказать, – драматическим шепотом сообщила засаленная повариха, – что закладку мяса производит завпроизводством. Так что если выход заниженный, то с него и спрашивайте.

– Какое еще мясо?

Перебивая друг дружку, они начали сбивчиво и трусливо обвинять в воровстве своего начальника, надеясь с моей помощью восстановить справедливость. Я потерял еще минут десять, прежде чем отделался от визитеров, сохранив в них убеждение в моей тайной значимости.

Когда поварихи с их пустыми жалобами громко ушли, я понял, что не знаю, как войти в дом Сийнико. Для любимца, разумеется, не бывает ключей и закрытых дверей. Он входит куда хочет и когда хочет. Если хозяину это не нравится, он волен выпороть любимца. Но любимец в отличие от человека никогда ничего не украдет – хотя бы потому, что он голый.

Дверь в дом спонсора была заперта. Мне не оставалось ничего, как ждать его возвращения. По старой любимцевой привычке я свернулся колечком на половике у двери и задремал. И никого этим в питомнике не удивил любимцы всегда спят, где хотят и когда хотят. Так что, засыпая, я понял, как приятно вернуться в шкуру домашнего животного, не звучит сирена, не звенит колокольчик, никто не зовет тебя строиться, соревноваться, биться на мечах или разгружать ползунов.

Я спал, но, как положено, держал одно ухо востро, чтобы на меня не наступили. Поэтому, когда нечто крупное закрыло свет солнца, я решил, что вернулся спонсор, и вскочил. Но это был не спонсор. Это был мальчик Арсений, но на этот раз он стоял не один – он держал за руку странное существо – обнаженную девушку ростом под два метра, коротко остриженную и, если бы не преувеличенные размеры и страшная худоба, – привлекательную.

– Мы тебя разбудили, – сказал Арсений, констатируя факт, но не чувствуя в том вины. – Ты вставай. Я Леонору привел.

Громадная девица поклонилась мне – видно, Сеня уже наговорил ей с три короба о моей значимости.

– Очень рад, – сказал я раздраженно, потому что не люблю, когда меня будят. – Что у вас случилось?

– Ланселот, – сказал Сеня, – надо помочь Леоноре. Она скоро помрет.

– Помру, – согласилась Леонора. – Наверное, скоро.

– На живодерню грозятся отправить? – спросил я.

Я сразу догадался, что она – плод неудачного эксперимента господ проектантов. Теперь, когда она выросла и оказалась никому не нужна…

– Зачем на живодерню? – удивился Арсений. – Она еще пригодится. Только кормят ее по общим нормам, а Леонора растет. Вот и голодает. Я ей вчера половину своей каши отдал.

– Так скажите, попросите добавки, – сказал я.

Девица покраснела. Я не осмеливался подняться – потому что, когда разговариваешь с гигантом лежа, остается надежда, что и ты немного гигант. Как только встанешь, – иллюзии развеются.

– Они не дают. Они все себе берут, – пожаловалась она. – И они сказали, что если я пожалуюсь госпоже Людмиле или господину спонсору, меня вообще кормить перестанут.

– Но здесь же есть воспитатели, врачи…

– Они тоже воруют, – сообщил Арсений. – Тут все воруют. Но нам, маленьким, не страшно, а некоторым страшно. А Леоноре совсем плохо. Ты пригрози им, чтобы давали кушать.

– Поговорю, – сказал я.

Леонора ушла первой. У нее была такая худая спина, что лопатки норовили продрать кожу.

Я вышел на лужайку и поглядел на солнце. Пятый час.

– Эй! – крикнул я вслед Арсению. – А когда обед?

– Позвонят, – сказал Арсений.

Я уселся на лужайку – никого близко не было, над питомником царили мир и благодать. Тишина нарушалась лишь курлыканьем улетающих к югу журавлей, порывом ветра, закачавшим вершины старых дубов, да отдаленным детским смехом.

Я понимал, что ничего не знаю. Пока я был любимцем, это меня не беспокоило – рядом существовала госпожа Яйблочко, которая все знала и за себя и за меня. Когда я убежал, судьба моя двигалась такими зигзагами, что мне некогда было задуматься – только бы выжить. А задумываться я начал в школе гладиаторов, хотя и там я был очень занят. Когда добирался до койки, сразу засыпал, да и собеседники мои были не очень умными людьми и мало знали о том, что происходит за пределами комнаты, школы или стадиона. Все они принимали существующий порядок вещей как обязательный, и никто не намеревается его изменить. А каков этот порядок? – размышлял я.

Наш мир управляется мудрыми и всесильными спонсорами. Они пришли когда-то, видно, очень давно, сюда, к нам, чтобы спасти Землю от экологического бедствия.

Спонсорам пришлось очищать наш воздух и воду, восстанавливать планету в первозданное состояние. И когда эта грандиозная задача будет выполнена, спонсоры улетят обратно, потому что им тоже несладко жить так далеко от дома.

Это объяснение вполне удовлетворяло меня, пока я был любимцем. Очевидно, в него верила и добрая госпожа Яйблочко.

В это объяснение не вписывались бродяжки, дикие любимцы, подонки со свалки, но госпожа Яйблочко объясняла мне, что это – несчастные существа, не имеющие крова и постоянной пищи, что их периодически отлавливают и отвозят на перевоспитание. Но ведь Земля так велика, а спонсоров так немного – руки до всего не доходят.

В поразившем меня городе Москве я видел многих людей. Почти все они нарушали главное правило жизни – не одеваться!

Кстати, а почему нельзя одеваться? Такого вопроса раньше я бы себе не задал – понятно: гигиена. А теперь задал, и ответ показался мне очевидным, хоть и неожиданным: чтобы нельзя было утаить что-нибудь от спонсора. Чтобы нельзя было иметь при себе оружие.

А почему в городе можно одеваться? На это ответила Маркиза: потому что на самом деле спонсоры не могут обходиться без людей. Они согласны даже позволить людям многое из того, что категорически запрещено. Если им, спонсорам, это выгодно.

Оказалось, что пищу для спонсоров на кондитерской фабрике готовят люди, что развлекают спонсоров тоже люди и даже охраняют порядок милиционеры-люди.

Без людей обойтись нельзя. А без спонсоров?

Уж без них-то точно обойдемся, – сказал я себе, но эта моя уверенность, к сожалению, ничего не меняла. Потому что, несмотря ни на что, господами оставались спонсоры. И я был свидетелем тому, как они, не моргнув глазом, убили несколько сот, если не тысяч, очевидно, нужных и полезных себе людей.

Я ненавижу спонсоров? – спросил я сам себя.

Я ненавижу спонсоров, – ответил я сам себе. Они убили Добрыню, Батыя и Пруписа. Они превращают детей в животных. И я правильно сделал, что убил спонсора.

Эта мысль мне понравилась. Я хотел было повторить ее вслух, но мимо прошел Автандил, который нес какой-то большой сосуд с человеческим зародышем внутри. Так что я промолчал. Меня посетила странная мысль: а встречал ли я человека, который хотел бы, чтобы спонсоры исчезли, погибли, ушли навсегда? И вдруг понял, что я не встречал такого человека. Люди не знают иной жизни, как жизнь под началом спонсоров, они не хотят иной жизни. Они все удовлетворены и довольны. Любимцы – за то, что их кормят и ласкают, гладиаторы гордятся своей силой и умением и рады показать его спонсорам. Маркиза, повелительница подземелий, также до последнего момента была вполне довольна жизнью… Неужели я остался один? А что если спонсоры не лгут? А что если они на самом деле спасли Землю от гибели? А что если люди готовы были окончательно вымереть? А разве спасителям не прощается многое? Ведь они живут среди нас, далеко от дома, им скучно трудиться, им нужны развлечения…

Но тут я вспомнил глаза получеловека-полужабы… и опять не поверил спонсорам.

Пребывая в таком странном состоянии, я увидел, как на поляну опускается вертолет спонсора Сийнико. Тот тяжело вывалился из машины и устало побрел к дому.

Мне захотелось завилять хвостом. Но я стоял прямо, чуть наклонив голову, как принято стоять у гладиаторов, когда они выстраиваются перед боем.

Сийнико как будто меня не заметил. Лишь входя в дверь, повернулся ко мне и спросил:

– Ты уже обедал?

– Еще не было сигнала к обеду, – сказал я.

Сийнико поправил на плече коммуникатор и сказал:

– Говорит спонсор Сийнико. Принесите обед ко мне в комнату Мне и любимцу Ланселоту.

Не ожидая ответа, он выключил коммуникатор.

– Если любимец, то Тим, – сказал я. – А если гладиатор, рыцарь, то Ланселот.

– Вот уж не намерен спрашивать о том, как тебя величать, – буркнул спонсор.

Я прошел за ним в кабинет. И сразу увидел мою одежду, что валялась в углу.

– Тяжелый день, – сказал спонсор. – И все из-за тебя.

– Из-за меня?

– Из-за вчерашнего инцидента. Только что кончилась большая облава в метро. Искали тебя.

– Нашли?

– Пока нет, – сказал спонсор. – Но обязательно найдут.

Он подошел к окну и посмотрел на лужайку, по которой бегали малыши.

– Маркизу с Хенриком я успел предупредить, – сказал наконец спонсор. – Они ушли. Но многие погибли.

– А Ирка? – вырвалось у меня.

– Какая еще Ирка? – удивился спонсор. Не знал он никакой Ирки. Да и если бы знал – какое ему дело?

– Мы рубим сук, на котором сидим, – сказал спонсор. Я понимал, что он разговаривает со мной только потому, что других собеседников у него не было. Он мог бы говорить и со стулом.

В дверь без стука вопила повариха и принесла миску с похлебкой для меня и большую кастрюлю для спонсора.

Тот отпустил повариху, достал из ниши в стене ложку – такой я так и не научился управляться. А спонсоры только такими и едят.

Мне ложки не досталось – как всегда, забыли, но я не стал просить. В конце концов в любимцах я научился хлебать из миски.

– А если будет инспекция? С чего вы решили, что инспекция будет дружественная? У Федерации давнишний зуб на наши методы.

То, что он говорил, уплетая свой суп, куда более вкусный, чем похлебка, которой они здесь кормят любимцев, было для меня полной абракадаброй. Я не знал, что такое инспекция, и почему она может быть недружественной.

– Эгоизм, а тем более групповой эгоизм, – поучал меня спонсор, может роковым образом сказаться на развитии всей цивилизации. Нельзя же только брать и ничего не давать взамен. И я неоднократно уже поднимал этот вопрос на региональном совете. Тот факт, что Рейкино находится в плачевном положении и требует отселения… еще не аргумент для ликвидации иной расы. Ты согласен?

Вопрос застал меня врасплох. Но я счел за лучшее согласиться и задать вопрос, чтобы показать, как хорошо и внимательно я слушал господина спонсора.

– А что такое Рейкино?

– Рейкино – это мой дом, – сказал спонсор. – Это планета, которая старается отделаться от своих сыновей.

– Понимаю, – сказал я.

– К счастью, ты ничего не понимаешь и поэтому пока остаешься в живых.

– Скажите, пожалуйста, – я решил показать, что тоже неглуп, – а что было на Земле, пока вы не прилетели?

– Наверное, тебе еще вдалбливали, что мы – братья по разуму?

– Вы опустились на тарелочках и помогли нам очистить реки и воздух. Иначе бы мы все погубили.

– Кто вас знает, – сказал спонсор рассеянно, – может и выжили бы. Вы слишком живучие.

– Значит, вы не братья по разуму?

– Братья, братья, – сказал спонсор. – Но от этого никому не легче. Когда сталкиваются два вида живых существ, которым положено разделить между собой экологическую нишу, один из видов обречен на уничтожение. Не потому, что он хуже, а потому, что слабее. Ласковый бред о помощи и заботе – это, прости, пустые слова для простаков вроде тебя.

– Значит, вы прилетели не для того, чтобы нас спасать?

– Официально, для Федерации, мы вам помогаем. Но сомневаюсь, что хоть кого-нибудь мы обманули. У кого есть глаза, тот может увидеть, что мы живем здесь, потому что наша планета перенаселена и нам нужно жизненное пространство. Сами низведя свой дом до ничтожества, мы нуждаемся в ваших полезных ископаемых и иных товарах – не для того, чтобы делиться с вами, а чтобы их увезти. И чем больше мы укрепляемся здесь, тем меньше вы нам нужны.

– А почему вы нас с самого начала не убили?

– Разумный вопрос. – Спонсор отодвинул кастрюлю с похлебкой и откинулся в своем кресле. – Но для того, чтобы заняться всерьез поголовным уничтожением людей, нам пришлось бы слишком очевидно и натужно охотиться за вами, как за тараканами. Вы же страшно живучие. У нас для этого не было ни сил, ни возможностей. Разумнее позволить вам вымереть самим по себе.

– И вы об этом так спокойно говорите? – Я рассердился на эту бесчувственную тушу.

– А почему я должен переживать? Когда вы строите в лесу дом, вас не волнует судьба птиц, которые жили на ветвях срубленных деревьев, или жучков, которые питались их листьями.

– Разве можно сравнивать? Мы же разумные!

– Где начинается разум? У нас больше вашего опыт общения с существами различных миров. И я утверждаю: граница между разумом и неразумностью еще не определена. Вы же, люди, скорее всего неразумны. У нас бытует такое мнение. – Он был весь – знак улыбки.

– А если я не соглашусь?

– Кто будет тебя спрашивать, любимец?

– Я убил одного из вас!

– Ах ты, мерзавец! – Тяжелая лапа опустилась мне на голову, и спонсор резко, чуть не оторвав ее, поднял меня за волосы. От боли из глаз у меня полились слезы. Но спонсор не думал о том, что мне больно. – Ты противен и кажешься опасным, – продолжал он. – Лишь любопытство заставляет меня продлевать твою ничтожную жизнь.

Он отбросил меня, я упал, ударившись головой о ножку стула.

– После тебя надо руки мыть, – сказал он с искренним презрением. – Ты воняешь, как и все люди!

– Я уйду отсюда, – сказал я, поднимаясь с пола.

– Никуда ты не уйдешь, – сказал спонсор. – Мы с биоинженерами решим, что сделать с тобой, чтобы ты мог здесь пригодиться. Иди к себе, ты мне надоел.

Почесав голову – корни волос все еще болели, я наклонился, собирая с пола мою одежду.

– Это еще что такое? – спросил спонсор.

– Я буду ходить одетым, – сказал я.

– Кто тебе разрешил?

– Я всегда хожу одетым. А здесь мне неудобно ходить голым. Если бы я был ребенком, то я бы пережил. А я уже взрослый мужчина.

– Какой ты мужчина!

Сийнико приподнял свою слоновью ногу и толкнул меня. Я вылетел из комнаты, открыв спиной дверь.

Но своей одежды не выпустил из рук.

Дверь в кабинет Сийнико закрылась.

Я отдышался, натянул штаны из грубой кожи, в которых я выходил на бой с "Белыми Неграми". Рубаха моя была разорвана. Я оторвал рукава и надел ее. Главная радость ждала меня, когда я провел по боку – узкие потайные ножны сохранили в себе тонкий нож, доставшийся мне от Гургена. По крайней мере, если они захотят со мной что-то сделать, я смогу отбиваться и нанести болезненную рану даже самому большому спонсору.

Одевшись и почувствовав себя человеком, я вышел на газон.

День был прохладным, но мы, любимцы, привыкли к холодам. Дул ветер, который нес в себе подвальную сырость. С дубов слетали желтые листья.

По лестнице из особняка сбегали малыши. Только что кончился обед. Я не пошел к главному корпусу. Я решил выяснить, легко ли убежать отсюда.

Я вошел в дубраву, деревья там были старые, стояли они вольно, как колонны в громадном зале. Земля под дубами была устлана рыжими и бурыми листьями.

Вдруг я увидел странную паучью фигуру – когда я подошел ближе, то угадал Леонору. При звуке моих шагов она испуганно выпрямилась и прижала к маленькой обнаженной груди горстку желудей.

– Кушать хочется? – спросил я как можно мягче.

– Очень хочется, – призналась девушка. – Только нельзя, не разрешают.

– Я никому не скажу, – пообещал я. – Ешь. А на кухне я поговорю.

Девушка вдруг застеснялась – или не поверила мне, но она поспешила прочь из дубравы, зажав желуди в кулаках.

Я прошел рощу и очутился у высокой проволочной ограды. Конечно, я мог бы с помощью моего ножа разрезать проволоку, но я не знал, не пропущен ли сквозь проволоку ток. Надо будет узнать.

Господин Сийнико позвал меня гулять, когда солнце уже село за деревья.

– Только не думай убежать, – сказал он. – Ничего у тебя не выйдет. В проволоке ток.

Мы дошли до особняка.

– Ты хочешь посмотреть на новое поколение малышей? – спросил он.

– Я уже видел.

– Кто тебе разрешил?

– Меня приняли за вашего тайного агента и все показали.

– Идиоты! Надо убрать всех людей и поставить вместо них спонсоров!

– А почему бы и нет?

– Потому что у нас не хватает рук и ног, потому что никакой спонсор не снизойдет до того, чтобы подтирать попку человеческому младенцу. Он знает, сколько в нем микробов и всякой дряни.

– Госпожа Яйблочко заботилась обо мне, даже когда я болел.

– Ты был ее, ее собственный, единственный любимец. Вместо ребенка. Мы плохо размножаемся на Земле. Любимцы заменяют нам детей.

– Вы завоевали нашу планету, сосете из нее соки и еще уничтожаете ее жителей!

– Чепуха! Ничего подобного. Ты спроси любого человека, недоволен ли он жизнью, страдает ли он? И окажется, что люди счастливы.

– Потому что ничего не знают?

– Потому что знают, что им положено. Мы им говорим, что они живут лучше, чем раньше, и лучше, чем всегда. И говорим это с утра до вечера. Мы говорим, как плохо жили люди раньше, пока мы не пришли и не научили их всему. И они верят. И если ты сейчас придешь и начнешь кричать этим людям, что они живут плохо, что мы их угнетаем и даже уничтожаем, они тебя растерзают. Никому не нужна правда. Всем нужна еда.

– А как же Маркиза и Хенрик? – спросил я. – Они тоже слепые?

– Им выгодно, что Земля принадлежит нам. Они отлично устроились. Они сорняки. А сорняки полезно иногда пропалывать.

– Вы им разрешаете носить одежду?

– Разумеется. Мы им многое разрешаем. Чтобы им казалось, что они что-то значат. Мы им уступили вонючие подземелья и непроходимые леса, шахты и теплицы, мы им дали кондитерские и металлические фабрики. Мы им даем эксплуатировать своих же, людей, с которых они дерут три шкуры. И трепещут перед нами. Разве не удобная для всех модель?

– Маркиза на вас рассердилась.

– Ничего подобного. Твоя Маркиза испугалась. Она поняла, что в один прекрасный день ее тоже могут ликвидировать. Но при том она рада – погибли некоторые из ее конкурентов. К тому же у меня есть возможность ее утешить.

– Какая?

– Я давно обещал отправить ее в Галактический центр, где исправят ее тело. За это она нам будет еще вернее.

Мы вернулись к бетонным домам. Подбежал Арсений и стал тереться о ногу спонсора – его уже обучили любви к спонсорам. Ко всем спонсорам. В меня ее вложили недостаточно.

Сийнико потрепал Арсенчика по головке.

– Я их не различаю, – сказал он. – Но будущее Земли за ними. Люди не должны размножаться как придется. Любой ребенок должен быть запрограммирован, чтобы быть нам полезным. Поэтому я лично возражаю против насильственных действий. Зачем убивать? Через несколько десятилетий Земля будет идеальной, гармоничной планетой. И залогом тому наши питомники.

Спонсор удивительно говорил по-русски, с прибаутками, поговорками и без акцента, свойственного всем спонсорам.

Я пошел вверх по ступенькам, в особняк.

– Что такое? Ты куда? – крикнул мне вслед спонсор.

– Мне сказать два слова на кухне, – откликнулся я.

Спонсор оказался в дурацком положении – он же не мог войти в дом. Так бывало со всеми спонсорами – им кажется, что они правят, но они не могут войти ни в дом, ни в шахту, ни, зачастую, на фабрику. Пока люди не истреблены и не все на Земле переделано под четырехметровых жаб, люди будут жить своей жизнью. Прощай, мой господин!

Я прошел на кухню и приказал поварихам, которые еще мыли посуду, чтобы Леоноре выдавали отныне по двойной порции. Поварихи принялись что-то нести о жулике – заведующем производством, об указаниях господина спонсора, но я не стал с ними спорить, а лишь добавил, что завтра проверю.

К моему удивлению, Сийнико ждал меня у лестницы.

– Какая такая Леонора? – спросил он ворчливо.

Спонсор держал в лапе коммуникатор. Разумеется, он слышал все, что я говорил – коммуникаторы слышат сквозь стены. Я опять оказался слишком самонадеян.

– Сами вывели чудовище, – сказал я, – а кормить забываете.

– Какое из чудовищ ты имеешь в виду?

– Двухметровую девицу. И не понимаю, зачем она вам нужна?

– Зачем? Отвечу. Дело в том, что мы, как ты имел несчастье заметить, очень эмоциональны. Нам необходимо выплескивать энергию. Любое соревнование, особенно с элементом борьбы, нам интересно. Предприимчивые люди помимо боев гладиаторов возрождают, и не без успеха, борьбу, бокс и баскетбол. А так как кандидаток мало, я решил, не вывести ли мне собственную баскетбольную команду? Там, – он показал на второй этаж, – в инкубаторах, у меня лежат два десятка переростков. Не все же людям получать прибыль – пора брать все в свои руки. Через десять лет мои баскетболистки покорят мир и принесут мне миллионы.

– А сколько лет Леоноре? – спросил я.

– Двадцать. Она у нас самая старая, – сказал спонсор. – Хорошо, что ты следишь, чтобы повара не воровали. Вы, люди, ужасно вороваты. Для вас нет ничего святого. Все тащите… – Спонсор сжал губы. Ему было противно.

Больше таких откровенных бесед между мной и Сийнико не было.

Спонсор был занят в городе, прилетал поздно. С утра обходил лаборатории и проектные мастерские. Однажды прилетела на вертолете чета спонсоров, отобрала и увезла с собой гибрида. К тому времени уже вернулась надзирательница госпожа Фуйке, меня она игнорировала – и к лучшему, по крайней мере, я мог тоже не обращать на нее внимания.

За время, проведенное в питомнике для любимцев, я отдохнул, отъелся ведь поварихи меня побаивались, а я их не разубеждал.

У Сийнико была неплохая библиотека. Он разрешил мне смотреть картинки в книгах в его кабинете. Я понял, что при всем его уме Сийнико подвержен той же слабости, как и все спонсоры, – он не мог допустить и мысли, что любимец может читать, причем не только по-русски, но и на языке спонсоров.

Так что я не только рассматривал картинки, но и читал. Правда, из спонсорских книг многого не узнаешь – как правило, это книжки-гармошки про войны на неизвестных мне планетах, в которых некий господин Куйбинко обязательно поражает множество драконов или другой нечисти. Госпожа Яйблочко обожала раскладушки про одинокую и несчастную спонсоршу, которая скрывает свою красоту в ожидании достойного жениха, который в конце концов прилетает со звезд.

Когда я был любимцем, я читал эти книги, полагая, что все это правда, и даже переживал за несчастную невесту. Теперь же я отбрасывал все эти книги в сторону, а искал на полках исторические труды или книги, говорившие о нас, людях.

Но о людях ничего не было. Словно и планеты такой – Земля – не существовало. И не было страны – Россия, как и других стран, пейзажи которых я видел по телевизору, когда жил у хозяев.

Я привык к жизни в питомнике, а питомник привык ко мне. Сначала спонсор думал, что я буду помогать Автандилу, но меня генетика не увлекала. Зато я любил возиться с малышами, мы с ними играли в разные игры, я стал преподавать им физкультуру, стрельбу из лука и фехтование. Думаю, что я был популярной фигурой в питомнике.

Спонсор тоже привык ко мне. Как возвращался из города, часто звал меня, мы вместе ужинали, а потом он пускался в рассуждения и монологи, а я покорно слушал их. Впрочем, я узнавал от него не так уж много нового. Я знал, что у спонсоров были большие неприятности с милицией, которая не могла примириться со смертью милиционеров на стадионе, а без милиции спонсоры обойтись пока не могли. Пришлось увеличить жалование милиционерам и выделять для них специальные пайки. А с продовольствием было и без того плохо. Трудности. Как бы не пришлось забраться в стратегические запасы!

Порой Сийнико не замечал меня. Я забирался в его библиотеку, которая располагалась за кабинетом, читал или рассматривал картинки. Сийнико ел, спал, отдыхал, писал письма, отдавал распоряжения, зная, что я нахожусь рядом, и не обращая на то внимания.

Зима в том году удалась мягкой, но снежной.

Все, кто мог, надевали на себя теплые вещи таким образом, чтобы этого не заметила наша главная мучительница госпожа Фуйке. Людмила, которая ко мне привыкла и даже кидала на меня долгие призывные взгляды, связала мне безрукавку, которая отлично грела и была не видна из-под халата. Это спонсоры придумали легенду, что любимцы нечувствительны к холоду. К холоду нечувствительны сами спонсоры. А люди лишь учатся его терпеть. Мне было жалко малышей, которых в зимние дни выгоняли босиком на снег. В спальнях не топили, поэтому многие из них болели и умирали, но госпожа Фуйке объявляла эти смерти закономерным отбросом.

Когда заболел мой друг Арсений, я совсем уж разъярился и сказал спонсору:

– Вы похожи на курицу, которая бьет ногами собственные яйца. Вы сами себе враги.

Такое обращение удивило Сийнико, и он оторвался от телевизора, чтобы выслушать меня.

– За зиму, как я узнал, умирает до трети малышей. Каждый малыш стоит денег. Мертвый малыш – это деньги, которые вы не получили.

Спонсор выслушал меня и, кивнув, вновь обратился к телевизору.

– Вы не ответили, господин спонсор, – сказал я.

– Мы обязаны представить покупателю добротный продукт, – сказал наконец Сийнико. – Зачем нам рекламации? Пускай любимцы проходят суровую школу, зато мы выпускаем в свет отличный материал.

– Чепуха, – сказал я. – К холоду человек не может привыкнуть. Он может научиться терпеть его. Не более.

– Откуда это ты узнал?

– Сам придумал. Я семнадцать лет прожил в любимцах. Вы что же думаете, дом, в котором я жил, не отапливался? Вы что, не знаете, что моя подстилка лежала на кухне, где всегда тепло?

– Нельзя, – сказал Сийнико. – Мы рекламируем наших любимцев как морозоустойчивых.

– Они не морозоустойчивы. Они страдают.

– Я удивлен, – сказал Сийнико. – Я обязательно все это проверю.

Он ничего не сделал, и малыши продолжали болеть и умирать. Правда, Арсения я взял к себе в бокс, который, как и все помещения для спонсоров и лаборатории, отлично отапливался. Я отдал Арсению свое одеяло, а пищу носил ему из столовой. Арсений громко кашлял, у него воспалились жабры, я выпросил у биоинженеров таблетки от кашля и от жара. Через два дня мне пришлось еще более потесниться – тяжело заболела Леонора.

Но Леонора пришла не одна – она принесла простуженную девочку. Так что у меня образовался лазарет, который продержался до весны. Как оказалось, поварихи, уборщицы и воспитательницы тоже порой брали к себе в дома больных детей. И никому об этом не рассказывали. Госпожа Фуйке не удивлялась несовпадению списочного состава питомника с наличными малышами. Она наверняка знала о том, что происходит, но спонсору Сийнико об этом не рассказывала. Он бы навел порядок.

Спонсор Сийнико не был жестоким существом, не был садистом. Но порой я видел в нем страшного убийцу. Происходило это от того, что ему было все равно, что случится с человечеством, если это не затрагивало его интересов. Он противился массовым ликвидациям людей, потому что полагал, что спонсорам выгоднее, чтобы люди им облегчали жизнь. Но если бы его кто-то убедил, что спонсорам будет удобнее жить, если завтра люди умрут, я убежден, что он первым бы начал травить нас газом или закидывать бомбами. То, что он выделял меня из числа людей, ни о чем не говорило. Я отдавал себе отчет в том, что со мной он расстанется так же спокойно, как с разбитой лампочкой. Но пока сотрудничество с людьми ему было выгоднее их смерти.

Особенно очевидным это стало, когда в начале мая к нам в питомник вдруг опустилось несколько вертолетов, на которых прилетели незнакомые мне высокопоставленные спонсоры. Среди них были носители оранжевых кругов Управления экологической защиты, синих гребней Охраны порядка, красных кругов Ведомства пропаганды.

Я был в библиотеке за кабинетом Сийнико и хотел было уйти, но опоздал – спонсоры один за другим входили в кабинет. Кресел для всех не было, так что двое, Сийнико и большой чин из Охраны порядка, сели, остальные стояли. Впрочем, спонсоры не любят сидеть, им удобнее стоять. Идею кресла они позаимствовали у людей, и Сийнико говорил мне, что до сих пор среди консервативных спонсоров к креслам существует стойкое отвращение, как к предмету моральной деградации.

Чудовища были видны мне сквозь щель в неплотно прикрытой двери. Я затаился. Я был уверен, что подведу своего покровителя, если выйду из библиотеки и пройду через кабинет.

Спонсоры были убеждены, что их никто не подслушивает, потому говорили громко, не стесняясь в выражениях, я же слышал и понимал все до последнего слова.

– Мы все очень заняты, – сказал Сийнико. – И не любим терять времени даром. Я начинаю сразу с информации, которую получил от Высшего совета.

– Правильно, – откликнулся спонсор с красным кругом Ведомства пропаганды. – Переходите к делу.

– На Высшем совете обсуждался вопрос о нехватке продовольствия и иных продуктов, которые производят люди.

– Не в первый раз, – отметил другой спонсор.

– Но на этот раз решено принять меры. В соответствии с проектом двенадцать. Вы помните его?

Два согласных мычания – потом голос:

– Я не в курсе дела.

– Напоминаю: в прошлом году обсуждался и был отклонен проект, который объясняет деградацию экономики и падение производства тем, что работники-люди все более наглеют и все большую часть продуктов оставляют себе. Это позволяет им благоденствовать и плодиться, тогда как мы, спонсоры, оказываемся в невыгодном положении, так как космические поставки затруднены, а контроль Федерации ожесточился. Проект двенадцать предусматривал ликвидировать половину населения Земли.

– Зачем? – послышался удивленный голос спонсора из Управления экологической защиты.

– Идея проекта заключается в том, чтобы вдвое уменьшить число едоков-людей и таким образом освободить массу продуктов для потребления нами.

– Чепуха! – зарычал невидимый мне голос. – Что они, не понимают, что каждый едок является и производителем?

– Не считайте Высший совет глупее, чем он есть на самом деле, – мягко возразил Сийнико. – Там отлично это понимают. Но и понимают, что в существовании людей заинтересована лишь часть спонсоров – те, кто наладил с ними деловые и личные связи. Вот именно это и кажется руководителям совета очень опасным. Они опасаются размывания нашей идеологии.

– Это плохо, – сказал спонсор из Ведомства пропаганды. – Значит, с продовольствием и товарами станет намного хуже.

– Намного, – согласился Сийнико.

– Однако наши дорогие консерваторы сделают еще один шаг к идеалу, к образцовой планете с одним образцовым городом для инспекций и комиссий. Мы же лишимся всего.

– К сожалению, эта точка зрения взяла верх, – сказал Сийнико. – И боюсь, что отменить ее не удастся.

– Что же делать?

– Ликвидация половины населения Земли – задача нелегкая. Даже самые решительные в совете понимают это. Раньше августа эта операция не будет предпринята. Значит, у каждого из нас есть время подготовиться, предупредить нужных людей, спрятать то, что можно спрятать…

– А списки на ликвидацию, конкретные списки – где, сколько, каким образом?..

– Их будут составлять по департаментам.

– Самоубийцы, – сказал пропагандист.

– Надо срочно писать в Галактический центр, – сказал кто-то.

– Я не рискну этого сделать, – сказал Сийнико. – Кое-кто здесь только и ждет, что я ошибусь. А голова у меня одна.

Они еще долго обсуждали, что им делать, и разошлись поздно вечером. Я слушал и все более ужасался. Ни один из этих спонсоров не сказал, что ему жалко людей. Ну хоть немного жаль. Им жалко своих благ и своих доходов.

Я был так взволнован и удручен, что совершил роковую ошибку.

Когда спонсоры улетели на своих вертолетах, я вышел из библиотеки и подождал возвращения Сийнико в кабинете. Тот удивился, увидев меня.

– Ты зачем пришел? – спросил он.

– Неужели вам не жалко людей, которых вы убьете? – спросил я, отходя к двери.

– Каких людей? – удивился спонсор.

– Которые погибнут по проекту двенадцать.

– Откуда ты знаешь?

– Я был в библиотеке!

– Ты понял?

Спонсор неподвижно навис надо мной.

– Ты знаешь наш язык?

– Немного, – сказал я. Чувство близкой опасности заставило меня съежиться. – Совсем немного.

Я произносил эти слова так, будто слабое знание языка меня спасет.

– Тебя учили?

– Я жил в семье и слушал.

– Ты слушал? И все?

– Я смотрел телевизор.

– А дома знали, что ты понимаешь наш язык?

– Вряд ли. Вы, спонсоры, думаете, что мы слишком тупые, чтобы выучить ваш язык.

– Это исключено! – воскликнул спонсор. – Этого еще не было.

– Наверное, я не один такой. Есть же любимцы и поумнее меня.

Спонсор уселся в свое кресло, он смотрел как-то мимо меня, в угол комнаты, словно побаивался меня.

– Опасность, исходящая от тебя, – сказал он наконец, – представляется мне большей, чем твоя ценность как свидетеля.

– Вы обещали Маркизе! – напомнил я. У меня все внутри дрожало.

– Я?

– Вы дали слово!

– Я его дал, я и возьму обратно.

– Вы изумительно говорите по-русски, – сказал я спонсору.

Тот не смог сдержать знак улыбки.

– Не бойся, – сказал он. – Я тебя ликвидирую так, что ты этого не заметишь. И никто этого не заметит. Так что не беспокойся.

– А нельзя обойтись без таких мер? – спросил я.

– Иди спать, – отмахнулся от меня спонсор. – Я страшно устал и недоволен. Может быть, правы те, кто выступает за полную ликвидацию человеческой расы.

– А есть и такие?

– Разумеется. Это гигиенично, это решает все экологические проблемы на Земле.

– Зачем? Чтобы жить на Земле вместо нас?

– В конечном итоге всегда побеждает сильнейший.

– Неужели некому за нас заступиться?

– Заступаться? Откуда ты слышал о заступниках?

– Я не слышал.

– Люди лживы. Ты – один из самых изощренных лжецов вашей породы. Вы недостойны того, чтобы коптить небо.

– Вы сердитесь? Вы испугались меня?

– Что?.. Уходи – не то разорву тебя своими руками.

Я ушел. Он, конечно, не станет меня убивать собственными руками, но в голосе его звучала смертельная для меня угроза. Спонсор был рационален. Я стал опасен, потому что подслушал их секретный разговор и имел глупость в этом признаться. Теперь спонсор должен опасаться, что я сообщу об этом разговоре.

С такими горькими мыслями я отправился к себе в бокс.

Темнело. Но небо было уже весенним, ожившим, по нему текли облака. От леса несло холодом, там, в чаще, еще скрывались лепешки снега. Первые звезды уже разгорались на восточной стороне неба. Я остановился и стал смотреть на небо, охваченный неожиданным и непонятным самому себе ощущением счастья, слияния с этим миром. И от этого наваждения звуки питомника, доносившиеся до меня, показались мне звуками настоящей Земли. Голоса уродцев, созданных на потеху спонсоров, – веселой музыкой обыкновенных детских игр, клокотание вентилятора вытяжки из лаборатории генных инженеров – перестуком колес далекого поезда, низкие звуки голоса спонсорши Фуйке, отчитывающей повариху за неучтенную тарелку, – криком совы в густой чаще, карканье ворон… впрочем, это было именно карканье ворон, и ничем иным оно показаться не могло.

Я огляделся. Далеко сзади появился квадрат света – в нем обозначился силуэт спонсора Сийнико, который потопал к генетикам – как всегда, вечером он проверяет, что они сделали за день. Поэтому-то лаборатория так велика она построена по масштабу спонсоров, чтобы проверяющий всегда мог нагрянуть и проверить, чем занимаются там люди.

Вспыхнули прожектора на вышках вокруг питомника – они зажигались автоматически, когда темнело. Я знал, что на вышках дежурят милиционеры. И вдруг со злорадством подумал: ведь и вас, голубчики, ликвидируют. И, может, раньше других. Вспомните стадион. Тот, где я убил спонсора…

Честное слово, я не жестокое существо и даже никогда не таскал кошек за хвосты. Я столько лет прожил в покорном мире, которым правили спонсоры, не подозревая, что они вовсе не благодетели, а грабители и убийцы! Но даже когда я увидел правду, во мне не возникло желание убивать. Ну как можно убить просвещенного и разумного господина Сийнико, который, многим рискуя, скрывает меня в питомнике!

Мне стало холодно. Я пошел к себе в бокс. Мои больные, которым стало лучше, они днем уже вылезали погреться на солнышке, сидели, накрывшись одним одеялом, и что-то пели. При виде меня они смутились и замолчали. Я знал, что петь запрещено, но сказал:

– Вы пойте, не обращайте на меня внимания.

Но они уже не стали петь.

Я сказал им, что мне не холодно, и уселся рядом с ними. Странное счастливое чувство, овладевшее мною на улице, так и не покинуло меня. И я с умилением глядел на мой госпиталь. Вот Арсений, подводный мальчик, кареглазый, всегда веселый, он привязался ко мне, как к старшему брату, и я видел, как он оскалился, когда мне что-то стала выговаривать госпожа Фуйке. Рядом с ним, сложившись втрое или вчетверо, сидит Леонора невероятно длинная девица, основное качество которой – стеснительность. Она стесняется своего роста, своей худобы, своих глаз, своих рук, она стесняется жить на свете. Иногда малыши дразнят ее, она терпит. Ее жизнь наказание, и я не думаю, что она протянет здесь долго, если ее не отправят в баскетбольную команду, где вокруг нее будут такие же жерди. Третье существо – самое милое и самое изуродованное из троих – Маруся-птичка. Ее изготовляли по спецзаказу какой-то знатной семьи, у которой раньше жил попугай. Поэтому голову Маруси покрывают не волосы, а белые перья, а тельце покрыто пухом. Есть у Маруси и крылышки – но они маленькие, и она не умеет летать.

– Скоро будет лето? – спросила Маруся.

– Через месяц, – сказал я.

– Скорей бы прошел этот проклятый месяц, – сказала Маруся.

Несмотря на то, что ей всего четыре года, Маруся – умница и порой выдает многозначительные и не совсем понятные для окружающих сентенции.

Еще на прошлой неделе, когда все трое лежали у меня в жару, кашляя и чихая, я обещал им, что как только наступит лето, я уговорю спонсоршу Фуйке отпустить нас в лес. Мы пойдем далеко-далеко и будем собирать цветы и ягоды. Теперь мои подопечные жили ожиданием праздника. Я смотрел на них с радостью и не видел их уродства. И в то же время я знал, что они обречены быть игрушками существ, не имеющих ни права, ни совести калечить людей. И самое ужасное то, что они калечат и убивают не от злости, не от садизма натуры, а потому, что так положено, так выгодно, так удобно. Подобно тому, как мы, люди, выводили породы собак… Недавно я разговаривал с Людмилой, с которой мы постепенно сблизились и стали доверять друг другу, и спросил ее, насколько в силах современная биотехника вернуть малышей в нормальное состояние. Людмила развела руками и ответила, что шансов очень мало. Для того, чтобы заложить в клетки определенные изменения, достаточно земных лабораторий. Но переменить облик и внутреннее строение существ, уже созданных и выросших… для этого нужна технология, о которой мы не можем мечтать. А спонсоры? – спросил я. Вряд ли, – сказала Людмила. Спонсоры используют чужие достижения – и не только земные.

Ничего, сказал я сам себе, мы выгоним этих спонсоров, и тогда починим вас, ребятишки.

Именно тот момент я могу воссоздать в памяти: и тишину в боксе, и дыхание детей, и собственное состояние. Тогда я и понял, что в моей жизни есть цель – выгнать с Земли этих спонсоров. Потому что если я этого не сделаю, они постепенно уничтожат всех людей, а если даже не уничтожат, то превратят в любимцев и рабов.

Я не знал, как это сделать. Но я был уверен, что судьба выбрала для этой цели именно меня. Я был уверен по оговоркам и намекам спонсоров, что на Земле уже возникали восстания и заговоры против спонсоров. Но все они проваливались по двум причинам: или спонсоры успевали задушить восстание, или находился предатель. Второе случалось куда чаще – за столетие господства братьев по разуму люди научились продаваться и блаженно существовать, как свиньи на бойне – их сейчас поведут резать, а они спешат насытиться или свести счеты. Мы счастливые свиньи на счастливой бойне!

Дверь чуть приоткрылась, и я услышал голос:

– Тим.

– Кто там? – Я вскочил.

– Выйди сюда.

Ребятишки обеспокоенно вертели головами, перешептывались.

Я вышел в коридор.

Там, еле освещенная единственной тусклой лампочкой, стояла Людмила.

Она потянула меня за руку, в глубь коридора, к затянутому решеткой окну.

– Тим, я так боюсь, – прошептала она.

– Говори.

– Спонсор Сийнико приходил к нам. Он разговаривал с Автандилом и профессором. Меня выгнали из лаборатории. Мне это не понравилось, и я стала подслушивать. Я не все слышала, но они говорили о тебе.

– И что? – Я старался выглядеть обыкновенно – мало ли зачем они говорят обо мне.

– Спонсор хочет тебя убить.

– Как же?

– Они тебя отравят, они тебя отравят так, чтобы все думали, что это случайно, потому что наш спонсор – гуманист. Он будет ни при чем.

– Спасибо, Людмила, – сказал я. – Но, наверное, ты немного преувеличиваешь. Зачем спонсору меня убивать?

– Значит, ты ему мешаешь. Я тебе должна сказать, что уже был один случай. Почему-то спонсору не понравился доктор Герц. Он стал непокорным, он хотел уйти из лаборатории. А потом доктора нашли мертвым. И сказали, что он объелся ядовитых грибов.

– Я не буду есть грибов, – сказал я и взял Людмилу за руку. – Я тебе обещаю.

– Они могут придумать что-нибудь еще.

– Я буду осторожен.

– Ты не представляешь, какие они хитрые!

Людмила была расстроена, ей казалось, что я не понимаю грозящей мне опасности. Но я понимал.

– Иди, – сказал я ей, – иди, пока тебя не заметили. Завтра поговорим.

– Но они могут прийти к тебе уже этой ночью.

– Пускай приходят.

Я проводил Людмилу до двери – она скользнула вдоль стены. Я надеялся, что ее никто не заметил.

Теперь мне следовало подумать.

Я стоял в пустом холодном коридоре.

Что они придумают? Неужели на самом деле спонсор решил меня отравить? А когда? Вернее всего завтра утром. Но все может случиться…

Я выглянул наружу и посмотрел на звезды. Было около десяти часов вечера. Питомник уже спал, угомонились будущие любимцы; прожектора, светившие с вышек, лишь подчеркивали пустоту и тишину.

Ждать было нельзя. Надо действовать.

Я вернулся к себе в бокс. Мои малыши, конечно же, не спали – они были встревожены и ждали меня.

– Ничего страшного, – улыбнулся я им. – Не беспокойтесь. Тетя Люда сказала мне, что воспитатели сердятся, что вы так давно живете у меня. Они хотят нас за это наказать.

– Я не хочу в корпус! – воскликнул Сеня.

Они жили у меня тише мышей, трепеща перед необходимостью вернуться в особняк и надеясь, что сегодня этого не случится.

– Если они на нас рассердятся, – сказала умненькая птичка Маруся, они нас запрут в карцере. И мы не сможем ходить к Тиму.

– Может быть, завтра? – спросила Леонора.

– Нет, – сказал я твердо. – Вернуться в корпус надо сегодня. Поверьте мне.

Они не стали плакать и просить меня.

– А мы пойдем в лес летом? Ты обещал, – сказала Маруся.

– Я помню. И обещаю, что пойдем.

Мне надо было решить сложную задачу: Арсений с Леонорой жили в особняке, в общих спальнях, Маруся – в боксе за лабораторией, потому что процесс ее метаморфозы еще не кончился. А это совсем в другой стороне. Пустить их на улицу одних я не мог – ночью в питомнике спускали собак. Собаки могли испугать малышей.

– Подожди меня, Маруся, – сказал я птичке. – Я отведу Сеню с Леонорой, а ты никого не пускай, сиди тихо.

– Я всегда сижу тихо, – сказала Маруся.

Я взял Арсения на руки, а Леонора шла рядом со мной.

Мы пошли не напрямик через газон, который просвечивался прожекторами, а ближе к изгороди, по кустам. Нам никто не встретился. Только возле дорожки, ведущей к особняку, из кустов выскочила собака, хотела было залаять, но я велел ей молчать, и собака побежала рядом. Леонора ее боялась и крепко держала меня за руку длинными пальцами.

Мы обошли особняк. Сзади был ход на кухню – там разгружали продукты. Я знал, как открыть крючок – я туда уже не раз так проникал, потому что воровал для малышей еду: раз они болели у меня в боксе, им довольствия не полагалось.

– Тише, – прошептал я. На кухне обычно не было сторожа, но порой поварихи или прачки тоже пробирались туда и воровали еду. Ведь все жили впроголодь. А в последние дни по радио начали твердить о том, что людей развелось столько, что они отнимают пищу у своих собратьев. Я знал, что означала вся эта подготовка.

Мы прошли через кухню, и у лестницы в спальни я попрощался с Леонорой и Сеней. Я обещал им, что завтра навещу и мы обо всем договоримся.

Я вышел из особняка тем же путем, закрыл за собой дверь и, не торопясь, главное – не вызвать тревоги, пошел обратно к своему боксу.

Мне показалось, что за мной кто-то идет, я даже несколько раз останавливался, прижимался к стволам дубов, но никого не видел. Только чувствовал. Я знал, что меня хотят убить, но не могу сказать, что боялся нападения. Я боялся только, что им удастся убить меня так, что я этого не почувствую.

Чтобы выманить преследователя, я ускорил шаги, надеясь, что оторвался от него и резко прыгнул за ствол дуба. Я внимательно посмотрел назад. Да, что-то темное, какая-то тень мелькнула сзади. Но не более. Конечно, они могут и выстрелить, в конце концов все равно они докажут, что я умер естественной смертью. И все же вернее всего это будет не выстрел, а что-то более чистое. Они убьют меня так, что завтра можно будет выставить мой труп на всеобщее обозрение, и никто не заподозрит неладного…

Я пошел быстрее, потом побежал, чтобы оторваться от темной тени. Одна из сторожевых собак припустила за мной, но не залаяла, потому что узнала меня – я нередко ее подкармливал. Так она и бежала рядом со мной, подпрыгивая и полагая, что мы с ней играем.

Перед линией боксов я остановился. Что-то было неладно.

Потом я сообразил – в темноте ярко горели два больших окна. Одно в боксе Сийнико. Значит, спонсор не спит. Хотя в это время он всегда спит. И еще одно окно – в лаборатории. И там не спят.

Они готовятся.

А я ни черта не знаю – что они замыслили?

Я нащупал узкий нож в шве кожаных штанов. И тут же спохватился, что я совершаю перебежки по питомнику, облаченный в белый халат – меня можно увидеть за версту. Какое счастье, что они решили не стрелять в меня лучшей мишени и не придумаешь!

Я скинул халат и скатал его. Передо мной лежало открытое пространство, периодически освещенное вертящимся прожектором на вышке. Я подождал, пока луч прожектора начнет движение прочь от лужайки, и кинулся к моему боксу. Я успел подумать: хорошо, что у спонсора и в лаборатории горит яркий свет. По крайней мере, они за мной не следят.

Вот и мой бокс.

Стой! – сказал я себе. Внутри меня звенел сигнал тревоги. В чем дело? Я плотно прикрыл за собой дверь, когда уходил. Я это отлично помнил. Кто-то был здесь после меня. Но где он сейчас? Поджидает меня в темном коридоре?

Я был в невыгодном положении – между мной и вышкой не было никакого здания, и я понимал, что через минуту луч прожектора меня накроет.

Я спиной чувствовал, как полоса света крадется ко мне. И тут мною овладело бешеное желание действовать – нестись, сокрушая все. Такое чувство я испытал на стадионе, когда убил спонсора. Если мне нельзя стоять и ждать смерти, то лучше я встречу ее лицом к лицу.

^главное – стремительность!

Я в два прыжка был у двери, мгновенно ударом распахнул ее и влетел в коридор. Я ожидал удара, выстрела – но не встретил никакого препятствия. Я ударился о стену с окошком, перекрывавшую коридор, и замер. Было тихо-тихо, зажужжал ранний комар. Далеко-далеко закаркала вспугнутая чем-то ворона.

В боксе никого не было.

Ни дыхания, ни стона, ни движения.

Я перевел дух. Постарался успокоиться. Дверь могло открыть ветром. Маловероятно, но могло.

А может быть, засада ожидает меня в моей комнате?

Но теперь я был в себе уверен более. Я мог не спешить, за спиной у меня была бетонная стена, сам коридор узок – здесь враги не имеют преимуществ.

Опершись спиной о стену, я сильным ударом ноги распахнул дверь в мою комнату.

Тихо. Пусто. Мертво. Только неприятный, утекающий в сквозняке запах… медицинский, мертвый…

Он промчался мимо меня, высосанный сквозняком в коридор и наружу, оставив тяжесть в голове и мгновенный приступ тошноты.

Я вошел в комнату. Она была пуста. А где моя птичка, где Маруся?

На полу, на моем матрасе лежало одеяло, под ним угадывалось тельце девочки.

Она заснула.

Запах еще жил в боксе и был отвратителен.

Когда я наклонился, чтобы разбудить птичку и отнести ее в лабораторный бокс, запах показался мне более сильным. Я потрогал Марусю за плечо. Она не отозвалась – плечо поддалось руке.

Я откинул одеяло. Маруся лежала на боку, и при свете фонаря, проникавшего в окно, было ясно, что она уже никогда не проснется. Маруся была мертва.

Я взял ее на руки и пошел к выходу.

Маруся была легкой, будто у нее были птичьи кости. Ее голова запрокинулась. Лицо, обрамленное белыми перышками, было спокойным.

Этот запах – неприятный, удушающий запах – откуда он знаком мне?

Следы его были в лаборатории. Там была склянка… Что же сказал Автандил? Он сказал: "Мы не можем ограничиваться исследованиями. Мы должны выводить любимцев, выращивать их и уничтожать, если они оказались нежизнеспособными". "Это редко бывает", – перебила его тогда Людмила. "А если бывает, у нас есть гуманные способы. Любимец и не догадается, что умер"…

Автандил!

Тот взял с полки стойку с рядом ампул. В одной из них была мутная белая жидкость…

Теперь я знал, какую смерть придумал для меня господин спонсор: Автандил или кто-то иной из послушных ученых проник в бокс, разбил в моей комнате ампулу, а может быть, нажал на гашетку пульверизатора… Они были убеждены, что я сплю – куда мне еще деваться? Пустив газ, он закрыл дверь и ушел из бокса. Распыленный яд подействовал, я думаю, мгновенно – и Маруся ничего не почувствовала.

Зато я почувствовал – и свою смерть и смерть девочки.

Я шел к выходу и думал: как хорошо, что я увел отсюда Леонору с Арсением. Иначе бы мы все погибли.

Я подошел к входной двери и замер.

У меня не было плана, что делать дальше.

Отнести тело девочки к спонсору? Обвинить его в убийстве? И что же? Сила их заключалась в том, что смерть кого бы то ни было из людей не могла быть причиной боли или хотя бы стыда. Чем меньше останется людей, тем свободней.

Я принесу ему девочку, а он убьет меня сам, потому что теперь я знаю, как они убивают. Он меня все равно убьет.

Отправиться в лабораторию и обвинить ученых?

Они не чувствуют и не почувствуют раскаяния, потому что они исполнили приказ и сделали все правильно.

Я держал на руках легкое тело птицы и понимал, что теперь у меня есть в жизни только один путь – путь вражды и ненависти к спонсорам. И не потому, что они жестокие и бессердечные, среди них были разные, а потому, что, как оказалось, впереди есть лишь два пути – либо на Земле остаются люди, либо на Земле будут жить спонсоры со своими любимцами.

А раз так, то отныне я не принадлежу себе. Я должен найти союзников, потому что не может быть, чтобы я был на этой планете совсем одинок. Должны быть у меня друзья и соратники! Но, наверное, не Маркиза с Хенриком, которые замечательно устроились, а какие-то иные, мне еще незнакомые люди.

…Я спохватился, что стою у закрытой двери и держу тело Маруси, завернутое в одеяло.

Я вернулся в свой бокс, осторожно положил Марусю на матрас, попросил у нее прощения за то, что ухожу от нее. Потом взял одеяло и раза два сильно встряхнул его, чтобы изгнать из него остатки газа, свернул в скатку и обмотал себя. Так было лучше, чем держать одеяло в руке или под мышкой. Потом я взял несколько сухарей, недоеденных моими питомцами, и рассовал по карманам штанов. Белый халат я тоже взял – он может пригодиться.

Я должен был сейчас же, пока они не пришли проверять, хорошо ли убили меня, пока не начало светать, уйти из питомника.

Я приблизительно представлял, как это можно сделать, потому что за прошедшие недели не раз мысленно убегал отсюда.

В дубраве, в самой гуще кустарника, под колючей проволокой, которая всегда находилась под током, был прорыт собаками ход. Наверное, это случилось еще до того, как по проволоке пустили ток – по крайней мере, с собаками ничего не случалось. Я сам видел, гуляя в дубраве, как собака осторожно, будто чуяла ток, пролезла под проволокой и умчалась в лес, наверное, на свидание.

Иного выхода у меня не было.

Луна зашла, и я потратил несколько минут, прежде чем нашел в темноте этот подземный ход. Я улегся возле него и стал его углублять, потому что для меня он был узок.

Я выкидывал землю из хода, сам постепенно углубляясь в него.

Внезапно сзади над моим боксом загорелся свет. Затем зазвенела колокольная дробь. Я догадался, что спонсор пришел ко мне в бокс поглядеть на мой труп, ибо он был основательным ученым и привык проверять действия людей, которым никогда не доверял.

Кто-то пробежал по поляне, сзывая собак.

Заметались, путаясь в густых ветвях дубов, лучи прожекторов. Я понял, что сейчас они будут искать меня и у них хватит челяди, чтобы действовать сразу везде: и в особняке, и в боксах, и вдоль ограды.

Я начал рвать ногтями и отбрасывать назад землю.

Голоса приближались – охранники шли вдоль ограды.

Дольше копать я не мог – надо рискнуть!

Я закинул на ту сторону одеяло и халат. Потом медленно, головой вперед пополз в яму – главное, чтобы прошел живот. Я отталкивался руками, и провисшая проволока была всего в сантиметре от моего лица.

Голоса были почти рядом.

Но они опоздали – я уже на свободе!

Я сделал было шаг, поднялся, отряхнулся.

И тут понял, что я не один. Кто-то молча, стараясь не дышать, проползал в тот же лаз.

Это было невероятно. Неужели меня выследили?

Нет – это был кто-то маленький.

Собака?

– Кто здесь? – тихо спросил я.

– Это я, – ответил Арсений. – Потяни меня за ноги, а то я слишком медленно ползу.

Я потянул мальчика на себя.

Я ничего не спрашивал у него – потому что в нескольких шагах от нас засверкали лучи ручных фонарей. Послышались голоса.

Я подхватил под одну руку одеяло, под другую – малыша и побежал в чащу. Я спиной чувствовал, что они нашли проход в заграждении и громко переговариваются – потому что, прежде чем лезть по моим стопам, они наверняка выключат электричество. Значит, у меня пять минут форы…

НАЗАД | INDEX | ВПЕРЕД

Этот сайт создан макросом ГИПЕРТЕКСТ-ГЕНЕРАТОР в MS Word. Десятки веб-страниц за один проход макроса.
Macros CopyRighted 2003 by Victor

Медицина Востока о Законах здоровья

Опыт народных целителей Востока и Запада

Гаваа Лувсан. Очерки методов восточной рефлексотерапии

Структурный восточный гороскоп

Карлос Кастанеда и Ричард Бах

Библиотека фантастики и приключений