***
Спайк направился через Атланту, но репортеры все-таки выследили его. Нет, пока он ничего сказать не может. Да, идея проекта "Арарат" себя не посрамила. Нет, никаких затруднений. Нет, доктор Фулгуд летит отдельно, ему надо было уладить кое-какие дела в Стамбуле. Что за дела? Да, в свое время будет пресс-конференция, и у Спайка Тиглера припасено к этому дню кое-что особенное, есть приятные новости. А как вы себя чувствуете (в том самом наряде цвета примулы), миссис Тиглер? Отлично, я за мужа на сто десять процентов, счастлива, что он наконец вернулся.
По размышлении и после продолжи тельных молитв его преподобие Гибсон согласился подвергнуть две частички Ноева скелета научному анализу. Они отослали позвонок и кончик пальца в Вашингтон с надежным посредником, якобы нашедшим их в Греции. Бетти ждала, что счастливая звезда Спайка вот-вот снова вспыхнет на небосклоне.
Вашингтон сообщил, что возраст присланных на исследование Костей составляет сто пятьдесят плюс-минус двадцать лет. В качестве дополнительной информации было указано, что позвонок почти наверняка женский.
Морской туман апатично расползается над черной водой, мешая семичасовому парому идти от мыса Хаттерас к острову Окракок. Прожектор освещает парому путь. Каждый вечер ему опять, будто впервые, приходится искать дорогу. Огни-ориентиры, зеленые, белые и красные, помогают суденышку преодолевать его непростой маршрут. Поеживаясь от холода, вы поднимаетесь на палубу и глядите вверх; но на сей раз туман мешает видеть звезды, и невозможно понять, есть ли в небе луна. Вы снова поводите плечами и возвращаетесь в прокуренную каюту.
А сотней миль западнее, в ресторане "Лунная пыль", высоко подняв пластиковую бутылочку с водой из текущего в гору ручья, Спайк Тиглер объявляет о старте второго проекта "Арарат". 10. Сон
Мне снилось, что я проснулся. Это самый старый сон, и я только что видел его опять. Мне снилось, что я проснулся.
Я лежал в своей постели. Сначала это показалось мне немного странным, но по секундном размышлении я понял, что логика тут есть. В чьей же еще постели я должен был проснуться? Озираясь, я пробормотал себе под нос: так-так-так. Не очень-то умно, согласен. Но разве, когда случается что-нибудь экстраординарное, мы всегда находим нужные слова?
В девять постучали, и вошла женщина – спиной вперед и немножко в сторону. Это должно было бы выглядеть неуклюже, но нет: у нее это получилось очень ловко и элегантно. Она держала в руках поднос, оттого и вошла так. Когда она повернулась, я увидел, что на ней форменное платье. Медсестра? Нет, она больше походила на стюардессу какой-то неведомой авиакомпании.
– Я ваша горничная, – сказала она, чуть улыбнувшись, словно ей было непривычно представляться так или мне непривычно слышать; или и то, и другое вместе.
– Горничная? – повторил я. Там, откуда я явился, такое бывает только в кино. Я сел в кровати и обнаружил, что на мне ничего нет. Куда подевалась моя пижама? Это было что-то новое. Новым было и еще одно: когда я заметил, что сижу на кровати голый до пояса и женщина видит мою, как бы вам сказать, нахальную наготу, меня это ни капли не смутило. Приятный пустячок.
– Ваша одежда в шкафу, – объяснила она. – Можете не спешить. У вас впереди целый день. И, – добавила она, улыбнувшись пошире, – -весь завтрашний тоже.
Я перевел взгляд на поднос. Дайте я расскажу вам про это чудо. Именно о таком завтраке я мечтал всю жизнь. Во-первых, грейпфрут. Ну, вы знаете, что за штука грейпфрут: как он брызжет соком вам на рубашку и выскальзывает из-под руки, пока его не прижмешь вилкой или еще чемнибудь, как мякоть ни за что не хочет отставать от этих матовых перегородок, а потом вдруг выдирается вместе с белыми несъедобными волокнами, какой он всегда бывает кислый, но перспектива насыпать на него сахару вас почему-то не вдохновляет. Верно я говорю? А теперь послушайте, каким был этот грейпфрут. Для начала, мякоть у него оказалась не желтая, а розовая, и каждая долька была уже аккуратно отделена от своей оболочки. Сам плод заранее пришпилили к тарелке какой-то специальной вилочкой, так что мне не надо было держать его или даже трогать. Я поискал глазами сахар, но только по привычке. Вкус его распадался на два отдельных ощущения – за бодрящей свежестью сразу следовала благоуханная сладость; и все эти маленькие каплевидные сегментики, размером с головастиков, как будто лопались во рту по очереди. Да что говорить – эго действительно был грейпфрут моей мечты.
Словно император, я оттолкнул выеденную шкурку прочь и снял выпуклую серебряную крышку с фигурного блюда. Конечно, я знал, что увижу под ней. Три ломтика поджаренного бекона без хрящей и корочки – хрустящее сало еще рдеет, точно угли праздничного костра. Яичницу из двух яиц: желтки молочного цвета, потому что на сковородке их вовремя полили жиром, а белок по краям переходит в тончайшее золотистое кружево. Приготовленный в гриле помидор, про который я могу сказать только, каким он не был. Это не был сморщенный мешочек волокнистой красной бурды с семечками и несъедобной белесой сердцевиной; нет, он был плотен, везде одинаково пропечен, легко резался и имел вкус – это я отчетливо помню – вкус помидора. И сосиска тоже – не презерватив, начиненный тепловатой кониной, а сочная, темно-коричневая… сосиска, одним словом. Все прочие сосиски, которые я ел (и думал, что люблю) в предыдущей жизни, лишь подражали этой; они только пробовались на роль, но были далеки от того, чтобы получить ее. Еще здесь стояла маленькая тарелочка в форме рогалика с такой же серебряной крышечкой. Я открыл ее: ну да, там лежали отдельно поджаренные корочки от бекона – грызи на здоровье.
Тосты, мармелад – вообразите их себе сами, попытайтесь нарисовать их подобие в своих мечтах. Но вот о чайнике я расскажу непременно. Чай, конечно, был замечательный, будто с личных плантаций какого-нибудь раджи. А что до чайника… Когда-то, несколько лет тому назад, я ездил в Париж по турпутевке, в стоимость которой включались все расходы. Я отбился от остальных и забрел туда, где живут настоящие богачи. Во всяком случае, туда, где они едят и делают покупки. На углу улицы я заметил кафе. Оно выглядело не особенно шикарным, и я уже было собрался зайти к ним перекусить. Но не зашел, потому что увидел там посетителя – он сидел за столиком и пил чай. Когда он наливал себе очередную чашку, я обратил внимание на одну мелочь, показавшуюся мне чуть ли не квинтэссенцией роскоши: его чайник был снабжен ситечком, прикрепленным к носику тремя изящными серебряными цепочками. Когда этот человек наклонил посудину, чтобы налить себе чаю, ситечко тоже отклонилось, и струя из носика попала как раз туда, куда надо. Мне трудно было поверить, что когда-то человеческая мысль всерьез занялась проблемой, как избавить этого гоняющего чаи джентльмена от непосильного труда держать обычное ситечко свободной рукой. Я покинул это место, испытывая нечто вроде праведного негодования. Теперь на моем подносе стоял чайник из фешенебельного французского кафе. Ситечко было подвешено к его носику на трех серебряных цепочках. И я вдруг понял, в чем тут соль.
После завтрака я поставил поднос на столик рядом с кроватью и отправился к шкафу. Там была вся моя любимая одежда. Спортивная куртка, которая не разонравилась мне и после того, как знакомые стали говорить, вот странная штука, ты что, на барахолке ее купил, еще лет двадцать, и она опять будет в моде. Те самые плисовые штаны, которые моя жена выбросила, потому что они безнадежно протерлись на заду; но кто-то все-таки умудрился зачинить их, и они стали почти как новые, хотя и не настолько, чтобы чувствовать себя в них неуютно. Мои рубашки приветливо простирали ко мне рукава, да оно и понятно, ведь их в жизни так не баловали: каждая на своих персональных плечиках, обтянутых вельветом. Тут были ботинки, о кончине которых я сожалел; заново заштопанные носки; галстуки, виденные мной на витринах. Пожалуй, вы бы такому гардеробу не позавидовали, но дело было не в этом. Он вселил в меня уверенность. Теперь я опять стану самим собой. Более чем самим собой.
Рядом с моей кроватью висел шнурок с кисточкой – видимо, звонок, который я сразу не приметил. Я дернул за него, потом вдруг слегка застеснялся и снова нырнул под простыни. Когда появилась моя сестричка-стюардесса, я похлопал себя по животу и произнес:
– Знаете, я бы и еще разок съел то же самое.
– Ничего удивительного, – ответила она. – Я так и думала, что вы это скажете.
Я провалялся в постели весь день. У меня был завтрак на завтрак, завтрак на ленч и завтрак на обед. Я был доволен. О ленче я позабочусь на следующий день. Вернее, на следующий день мне не надо будет заботиться о ленче. На следующий день мне ни о чем не надо будет заботиться. Между завтраком-ленчем и завтраком-обедом (выдумка с ситечком начинала мне по-настоящему нравиться – пока наливаешь, свободной рукой можно есть булочку) я как следует поспал. Потом принял душ. Можно было залезть в ванну, но мне сдается, что за свою жизнь я просидел в ванне не один десяток лет, поэтому я выбрал душ. Я обнаружил стеганый халат, на нагрудном кармане которого были золотой тесьмой вышиты мои инициалы. Сидел он хорошо, но буквы как-то уж слишком лезли в глаза. Не для того я сюда попал, чтобы залупаться, как кинозвезда. Когда я смотрел на эти золотые завитушки, они вдруг исчезли. Я мигнул, а потом гляжу – их уже нет. С обычным карманом халат стал гораздо удобней.
На следующий день я проснулся и снова позавтракал. Этот завтрак оказался не хуже трех предыдущих. Проблема завтрака явно была решена.
Когда Бригитта пришла за подносом, она спросила:
– Как насчет шоппинга?
– То, что надо. – Она словно прочла мои мысли.
– Пойдете в магазин сами или займетесь этим тут?
– Сам пойду, – сказал я; по правде говоря, я не совсем ее понял.
– Отлично.
Мой шурин как-то провел десять дней во Флориде. Вернувшись, он сказал: "Когда я помру, не надо мне вашего рая – дайте мне походить по американским магазинам". На это, второе утро я начал понимать, что он имел в виду.
Когда мы добрались до супермаркета, Бригитта спросила, как я предпочитаю передвигаться внутри: пешком или ездить. Я ответил, лучше поедем, это звучит заманчиво, и она ничуточки не удивилась. Если подумать, работа у нее довольно скучная – мы же, наверно, все ведем себя примерно одинаково, правда? В общем, мы поехали. Там у них такие тележки с мотором и металлической сеткой – они носятся по магазину, как автомобильчики в аттракционе, только друг с другом не сталкиваются, потому что на них установлен какой-то электронный глаз. Когда вам уже кажется, что вы сейчас врежетесь в того, кто едет навстречу, ваша тележка сворачивает и огибает его стороной. Это здорово интересно – пытаться устроить крушение.
Торговля организована очень удобно. У вас есть пластиковая карточка, и вы опускаете ее в щель рядом с товаром, который хотите купить, а потом пробиваете нужное количество. Через секунду-две ваша карточка возвращается. Доставка товаров (все они продаются в кредит) автоматическая.
Я славно покатался на своей тележке. Помню, когда я ходил по магазинам прежде, в те давние дни, я иногда встречал детей, которых родители возили в таких тележках, точно в клетках; и мне было завидно. Теперь я уже не завидовал этим детям. И, бог ты мой, сколько же я накупил разных разностей! Я практически очистил их прилавки от розовых грейпфрутов – так мне, во всяком случае, показалось. Я купил завтрак, я купил ленч, я купил обед, я купил того, что можно погрызть перед ленчем, и сладостей к чаю, и легких закусок, которые едят перед обедом, и того, чем можно потешить себя, если проснешься ночью. Я купил фруктов, названий которых не знал, и овощей, которых никогда раньше не видел; набрал необычных по форме кусков мяса, принадлежащего известным мне животным, и знакомых на вид вырезок из туш животных, которых никогда прежде не ел. В австралийской секции я нашел отбивную из крокодильего хвоста, филе буйвола, terrine de kangarou (*). Все это я купил. Отдел для гурманов серьезно пострадал от моего набега. Сублимированное суфле из омара с вишней – разве я мог устоять против такого?
__________
(*) Паштет из кенгуру (франц.).
А что касается стеллажей с выпивкой… Мне и в голову не приходило, что опьянения можно достигнуть столькими способами. Вообще-то я больше люблю пиво и крепкие напитки, но мне не хотелось демонстрировать предвзятость, так что я купил еще несколько корзин с вином и коктейлями. Этикетки па бутылках оказались очень полезными: там было подробно изложено, насколько пьяным сделает вас содержимое, с учетом таких факторов, как пол, вес и количество жира в теле. Нашлась одна марка алкоголя (прозрачная жидкость) с очень неряшливой этикеткой. На ней значилось: "Очумеловка (производство Югославии)", и дальше: "Эта бутылка сделает вас пьянее, чем когда бы то ни было". Не мог же я не захватить домой хотя бы ящик такого пойла!
Я хорошо потрудился в то утро. Пожалуй, для утра лучшей работы и не придумать. Между прочим, я не советую вам задирать нос. Вряд ли ваш выбор сильно отличался бы от моего. Ну ладно, допустим, вы не пошли бы в магазин – а ч то бы вы тогда выбрали? Захотели бы встретиться со знаменитыми людьми, заняться сексом, поиграть в гольф? Число вариантов конечно – главное, ни о чем не забыть, и то попробовать, и се. Пускай я сначала пошел в магазин – что ж, значит, такой я человек. Я, например, не стал бы задирать перед вами нос, если б вы решили первым делом повидать знаменитых людей, или заняться сексом, или поиграть в гольф. Я тоже все это перебрал, только потом. Говорю ведь – не такие уж мы разные.
Вернувшись домой, я почувствовал себя… не то чтобы усталым, а каким-то пресыщенным, что ли. Мне понравилось гонять на тележке;
теперь я вряд ли когда-нибудь стану ходить но магазинам пешком, да и то сказать – по-моему, в супермаркете я вообще не видал ни одного пешего. Затем наступило время ленча, и Бригитта принесла завтрак. После еды я вздремнул. Я ждал, что мне будут сниться сны – раньше мне всегда снились сны, стоило только прикорнуть днем. Но снов не было. Это показалось мне странным.
Меня разбудила Бригитта – пора было пить чай с моим любимым печеньем. Это было печенье со смородиной, изобретенное специально для таких, как я. Может быть, вы другого мнения на этот счет, но меня всю жизнь огорчало, что в печенье со смородиной недокладывают смородины. Разумеется, слишком много смородины тоже ни к чему, иначе у вас получится не печенье, а просто комок ягод, но я всегда считал, что пропорцию надо слегка изменить. В пользу смородины, конечно, – чтоб было примерно фифти-фифти. Теперь я припоминаю, что это печенье как раз так и называлось: "Фифти-фифти". Я купил три тысячи коробок.
Я развернул газету, которую Бригитта заботливо положила на поднос, и едва не пролил чай. То есть я его пролил только на такие вещи можно больше не обращать внимания. На первой полосе была сенсационная новость. Что ж, этого следовало ожидать, правда? "ЛестерСити" выиграла Кубок футбольной ассоциации. Нет, кроме шуток, "Лестер-Сити" так-таки взяла и выиграла Кубок футбольной ассоциации! Да вы небось не поверите. Хотя, может, и поверите – в том случае, если ничего не смыслите в футболе. Но я-то кое-что понимаю в футболе, а за "Лсстер-Сити" болею всю жизнь, и если б кто-нибудь сказал мне, что они получили Кубок, я засмеялся бы ему в глаза. Не поймите меня превратно, я люблю свою команду. Это хорошая команда, иногда даже очень хорошая, но им, по-моему, никогда не удавалось осилить ведущие клубы. Чемпионы второй группы это пожалуйста, сколько угодно, но в первой группе они чемпионами не были. Однажды заняли второе место – да, было такое, ничего не скажешь. Но вот насчет Кубка… ведь это факт, неоспоримый факт, что ни разу с тех пор, как я начал болеть за "ЛестерСити" (и ни разу до того), они не выигрывали Кубка футбольной ассоциации. После войны они довольно регулярно выходили в финал – -и не менее регулярно уступали трофей сопернику. 1949, 1961, 1963, 1969 – все это черные годы, и один-два из тех проигрышей, на мой взгляд, можно приписать чистому невезению, особенно я бы выделил… Ладно, вижу, что вы не настолько интересуетесь футболом. Но это неважно, если вы поняли главное: что "Лестер-Сити" никогда не выигрывала ничего, кроме фиги с маслом, а теперь, впервые в истории клуба, им достался Кубок футбольной ассоциации. Газета сообщала, что матч заставил-таки зрителей поволноваться: "Сити" выиграла 5:4 в дополнительное время, причем до того нагоняла противника в счете ни много ни мало четыре раза. Какой захватывающий спортивный спектакль! Какое блестящее сочетание мастеров и воли к победе! Я был горд своими ребятами. Завтра Бригитта раздобудет мне видеозапись, в этом я не сомневался. А покамест решил сопроводить свой обеденный завтрак глоточком-другим шампанского.
Газеты привели меня в настоящий восторг. Пожалуй, лучше всего я запомнил именно газеты. "Лестер-Сити" выиграла Кубок футбольной ассоциации – ах да, ведь об этом я уже говорил. Врачи нашли средство от рака. Моя партия неизменно побеждала на всеобщих выборах (*) до тех пор, покуда всем не стало ясно, что ее идеология безупречна, и тогда большинство оппозиции перешло на нашу сторону. Старушки каждую неделю богатели на своих нефтяных вкладах. Насильники раскаивались, получали свободу и вели образцово-показательную жизнь. Летчики научились избегать воздушных столкновений. Ни у одной страны не осталось ядерного оружия. Английский менеджер решил, что вся "Лестер-Сити" en bloc будет представлять Англию в розыгрыше Кубка мира, и они привезли домой трофей Жюля Риме (блестяще победив в финале Бразилию со счетом 4:1). Когда вы читали газету, текст бесконечно разворачивался у вас перед глазами, и новостям, соответственно, тоже не было конца. Дети опять стали невинными созданиями; мужчины и женщины прекрасно ладили друг с другом; ни у кого не возникало нужды пломбировать себе зубы; а женские колготки и не думали рваться.
____________
(*) В Палату общин.
Чем еще я развлекался на этой первой неделе? Как я уже говорил, играл в гольф, занимался сексом, встречался со знаменитыми людьми и все время прекрасно себя чувствовал. Начну хотя бы с гольфа. Вообще-то я никогда толком не умел играть, но, бывало, шлепал по мячу на общественном поле, где травяное покрытие смахивает на кокосовые циновки и никому не приходит в голову затыкать обратно вырванные комья дерна, потому что на лужайках давным-давно живого места нет, все равно не разберешь, откуда вылетел твой комок. Но я смотрел по телевизору соревнования на многих известных полях и всегда хотел поиграть… ну, скажем, в гольф моей мечты. И когда, стоя у начальной метки, я в первый раз нанес полновесный удар драйвером (*) по мячу и увидел, как мяч пролетел ярдов двести, я действительно почувствовал себя на седьмом небе. Все клюшки были мне точно по руке; роскошные лужайки мягко пружинили и подавали мне мяч, словно официант – коктейль на подносе; а мой мальчик для гольфа (раньше у меня никогда не было мальчика, но этот вел себя со мной, как с Арнольдом Палмером) не скупился на полезные советы, не проявляя при этом ни малейшей навязчивости. На самом же поле чего только не встречалось – ручьи, озера и старинные мостики, гряды прибрежных дюн, как в Шотландии, заросли цветущего кизила и азалии из Огасты, буковые рощи, сосны, можжевельник и папоротник. Да, препятствий здесь хватало; но их всетаки можно было одолеть. Тем солнечным утром я закончил партию за 67 ударов – это было на пять больше, чем полагается хорошему игроку, и на двадцать меньше моего личного рекорда на общественном поле.
__________
(*) Одна из разновидностей клюшек для гольфа.
Я был так доволен своими спортивными успехами, что, придя домой, спросил Бригитту, не займется ли она со мной сексом. Она сказала, конечно, с удовольствием, я очень симпатичный, и хотя она видела только верхнюю половину, она не сомневается, что и нижняя в прекрасном рабочем состоянии; есть, правда, маленькие неувязочки, а именно: она горячо любит другого, и перед приемом на работу ее предупреждали, что половые связи с новоприбывшими караются увольнением, и у нее слабое сердце, так что перенапряжение может оказаться опасным, но если я дам ей пару минут, она прямо сейчас быстренько сбегает и наденет какое-нибудь белье посексуальней. Ну ладно, наедине с собой я взвесил все плюсы и минусы того, что мне предлагается, и когда она вернулась, вся благоухающая и с таким низким вырезом, я сказал ей, что хорошенько подумал и продолжать нам, помоему, все же не стоит. Она была весьма разочарована и села напротив и скрестила ноги (зрелище, скажу я вам, потрясающее), но я остался непреклонен. И только потом – собственно говоря, на следующее утро – сообразил, что это она дала мне от ворот поворот, а не я ей. Мне еще никогда не отказывали таким приятным способом. Они тут умеют даже плохое превращать в хорошее.
Я прикончил под осетра с чипсами двухлитровую бутыль шампанского (похмелья здесь тоже не бывает) и уже погружался в сон, вспоминая, как ловко мне удалось подкрутить мяч у шестнадцатой лунки, .чтобы не дать ему сойти с той верхней зеленой террасы, но тут почувствовал, как кто-то приподнимает мое одеяло. Сначала я решил, что это Бригитта. и немного расстроился, а как же ее сердце, и риск потерять работу, и любовь к другому, но когда я обнял ее и прошептал: "Бригитта?" – мне ответили: "Нет, не Бригитта", и голос был чужой, с такой хрипотцой и иностранным акцентом, а потом и другие признаки убедили меня, что это не Бригитта, хотя и Бригитта была особой, прелестною во многих отношениях. А то, что случилось после – под словом "после" я подразумеваю отнюдь не короткий промежуток времени, – я даже не берусь описать. Скажу лучше так: утром этого дня я завершил партию в гольф за 67 ударов, что было на пять больше показателя хорошего игрока и на двадцать меньше моего личного рекорда, а ночью добился примерно столь же почетного результата. Надеюсь, вы понимаете, что я не хочу критиковать по этой части свою горячо любимую жену; просто когда столько лет уже позади, а тут еще и дети, и усталость, вам ведь не может не быть друг с другом малость скучновато. Все это по-прежнему очень мило, но ведь вы как бы делаете что-то обязательное, не правда ли? Но вот чего я раньше не знал – так это того, что если в одних случаях секс изматывает обоих партнеров, то в других, наоборот, только придает им обоим сил. Ого! Я и не думал, что мне это по плечу! Я не думал, что это вообще кому-нибудь по плечу! Казалось, мы оба инстинктивно понимали, чего хочет другой. Да, такого мне испытывать не приходилось – надеюсь, у вас не сложится впечатления, будто я критикую свою горячо любимую жену.
Я опасался, что наутро встану усталым, но у меня опять не было ничего, кроме этого приятного чувства насыщения, как после шоппинга. Может, мне это просто приснилось? Нет: два длинных рыжих волоса у меня на подушке подтверждали, что все произошло наяву. А их цвет лишний раз доказывал, что моей ночной гостьей была не Бригитта.
– Хорошо спали? – спросила она, войдя ко мне в комнату с завтраком; в ее улыбке мне почудилось какое-то легкое бесстыдство.
– Вчерашний день удался с начала до конца, – ответил я, пожалуй, с налетом некоторой гордости, так как догадывался, что ей все известно Кроме одного, – поспешно добавил я. – Мне было очень грустно слышать, что у вас слабое сердце.
– Ничего, мы еще поскрипим, – сказала она. – На пару тысчонок лет моего мотора хватит.
Мы отправились за покупками (я еще не настолько обленился, чтобы делать их дома), затем я почитал газету, съел ленч, сыграл в гольф, посмотрел экранизацию Диккенса, пытаясь одновременно следить за текстом по книжке, полакомился осетриной с чипсами, выключил свет и вскоре после этого опять занялся сексом. Это был неплохой день, я бы сказал, даже замечательный, и я снова закончил партию за 67 ударов. А если бы не угодил на последнем этапе в заросли кизила – пожалуй, слишком уж я был доволен собой, – мог бы занести в свою личную таблицу рекордов цифры 66 или даже 65.
Так оно все, как говорится, и катилось. Шли месяцы, а то и годы;
через некоторое время как-то перестаешь обращать внимание па дату под заголовком газеты. Я понял, что правильно сделал, отказавшись переспать с Бригиттой. Мы стали добрыми друзьями.
– А что будет, – спросил я у нее в один прекрасный день, – когда здесь появится моя жена? Я должен объяснить вам, что моей горячо любимой жены в ту пору со мной не было.
– Я так и думала, что вы забеспокоитесь на этот счет.
– О, на этот счет у меня все в порядке, сказал я, имея в виду свою ночную гостью, потому что мое теперешнее житье-бытье, по-моему, немножко смахивало на заграничную поездку какого-нибудь бизнесмена, верно? Я говорю так, знаете ли, – вообще.
Тут нет никакого "вообще". Это зависит только от вас. И от нее. Она не расстроится? – спросил я, на сей раз уже более определенно намекая на свою гостью.
– А она узнает?
– По-моему, кое-какие проблемы все-таки могут возникнуть, – сказал я, снова переключаясь на широкий план. Здесь проблем не бывает.
– Вам видней. – Во мне начинала брезжить уверенность, что все утрясется.
Между прочим, у меня давно была такая мечта. Ну, не то чтобы мечта – просто мне очень этого хотелось. Хотелось, чтобы мне вынесли приговор. Нет, это звучит как-то странно, точно я мечтал, чтобы мне оттяпали голову гильотиной, или высекли, или уж не знаю что. Поймите меня правильно: я хотел, чтобы мне… ну, вынесли приговор. Ведь этого каждому хочется, разве не так? Я хотел какого-то подведения итогов, хотел, чтобы на мою жизнь посмотрели со стороны. Такое бывает с нами только в суде да на приеме у психиатра, но мне не приходилось попадать ни туда, ни сюда, и меня, честно сказать, не слишком огорчало, что я не преступник и не псих. Нет, я обыкновенный человек и хочу того же, чего хотят многие обыкновенные люди. Чтобы на мою жизнь посмотрели со стороны. Понимаете?
Как-то раз я завел подобный разговор со своей подругой Бригиттой, не уверенный, что растолкую ей все это лучше, чем вам, но она поняла меня сразу. Сказала, что это очень распространенное желание и его нетрудно будет исполнить. Так что через пару дней уже подошла моя очередь отправляться. Ради моральной поддержки я попросил ее составить мне компанию, и она согласилась.
Сначала все было как я и ожидал. Там стояло такое старое здание с колоннами и красивым орнаментом, над входом у него были высечены какие-то длинные изречения – кажется, по-гречески или но-латыни, – а двери охраняли стражи в форме, и я порадовался, что сообразил заказать себе на сегодня новый костюм. Внутри была огромная лестница из тех, что раздваиваются и описывают два больших круга в противоположных направлениях, а потом снова сходятся наверху. И везде сплошной мрамор, и начищенная до блеска латунь, и внушительные панели из красного дерева, где никогда не заведутся древесные черви.
Сама комната была невелика, но тут размеры уже роли не играли. Главное, что у тебя создавался нужный настрой – обстановка была официальная, но не слишком обескураживающая. И в чем-то даже уютная: несмотря на то что тут делались серьезные дела, бархатные занавески выглядели довольно потрепанными. За столом сидел очень приятный пожилой джентльмен. Немножко похожий на моего отца – нет, пожалуй, скорее на дядюшку. Взгляд дружелюбный, смотрит прямо в лицо; такого, сразу видно, не надуешь. Он сообщил, что прочел все мои бумаги. Здесь же, у его локтя, они и лежали – история моей жизни, все, что я сказал и сделал, передумал и перечувствовал, вся эта сумасшедшая мешанина, и хорошее, и плохое. Представляете себе, какая набралась кипа? Я не знал, можно ли мне к нему обращаться, но рискнул. Сказал, ну и лихо же вы читаете. Он ответил, что у него большая практика, и мы с ним малость посмеялись. Потом он взглянул на часы – нет-нет, очень вежливо – и спросил, желаю ли я услышать приговор. Я невольно расправил плечи и сжал кулаки, опустив руки по швам. Потом кивнул и сказал: "Да, сэр", слегка нервничая, сами понимаете.
Он сказал, что у меня все в порядке. Нет, я не шучу, так прямо и сказал: "У вас все в порядке". Я думал, он еще что-нибудь добавит, но он опустил глаза, и я увидел, как его рука потянулась к верхнему документу из другой стопки. Потом он опять глянул на меня, чуть улыбнулся и сказал: "Нет, правда в порядке". Я снова кивнул, и на сей раз он уже окончательно вернулся к своей работе, так что мне больше ничего не оставалось, кроме как уйти. Когда мы вышли оттуда, я признался Бригитте, что немного разочарован, и она сказала, что так говорят почти все, но пусть я не беру этого в голову, и я не стал.
Примерно тогда же я начал встречаться со знаменитыми людьми. Сперва мне мешала робость, и я выбирал только кинозвезд и любимых спортсменов. Встречался, например, со Стивом Маккуином и Джуди Гарланд; с Джоном Уэйном, Морин О'Салливан, Хамфри Богартом. Джином Тирни (мне всегда страшно нравился Джин Тирни) и Бингом Кросби. Встречался с Дунканом Эдвардсом и остальными игроками "Манчестер юнайтед", попавшими в мюнхенскую авиакатастрофу. И еще с несколькими ребятами из "Лестер-Сити", которых помнил по старым матчам, – вам их имена, наверное, ничего не скажут.
Спустя некоторое время я понял, что могу встретиться с кем угодно. Я встретился с Джоном Ф. Кеннеди и Чарли Чаплином, с Мэрилин Монро, президентом Эйзенхауэром, папой Иоанном XXIII, Уинстоном Черчиллем, Роммелем, Сталиным, Мао Цзэдуном, Рузвельтом, генералом де Голлем, Линдбергом, Шекспиром, Бадди Холли, Пэтси Клайн, Карлом Марксом, Джоном Ленноном и королевой Викторией. Почти все они были очень милы держались, знаете ли, очень естественно и совсем не важничали. Вели себя как обычные люди. Я спросил, нельзя ли устроить встречу с Иисусом Христом, но мне сказали, что тут может выйти заминка, и я не настаивал. Я встречался и с Ноем – правда, нам слегка помешал языковой барьер, да это и неудивительно. На некоторых людей я хотел только взглянуть. Гитлер, к примеру, – такому, как он. я бы руки не подал, но мне просто дали возможность спрятаться за кустами, когда он проходил мимо в этой своей мерзкой форме, самый что ни на есть живехонький.
Догадываетесь, что случилось потом? Меня начали заедать тревоги. Причем по абсолютно пустячным поводам. Стало, например, беспокоить собственное здоровье. Ну разве не бред? Может, тут была какая-то связь с тем, что Бригитта сказала мне насчет своего слабого сердца, но я вдруг вообразил, будто со мной что-то неладно. Поверите ли? Меня стали донимать всякие дурацкие предчувствия и мысли о том, что я не так питаюсь; я приобрел тренажер для гребли и велосипед, начал делать упражнения с гантелями; отказался от соли и сахара, от животных жиров и пирожных с кремом; даже сократил свою ежедневную порцию "Фифтифифти" до какой-нибудь половины коробки. На меня накатывали приступы волнения касательно целости моих волос, езды по супермаркету (так ли уж безопасны эти тележки?), моих половых функций и моего счета в банке. Почему меня тревожил мой счет в банке, ведь я этого банка и в глаза не видел? Я боялся, что моя карточка в магазине вдруг не сработает, мучился размышлениями о предоставленном мне огромном кредите. Чем я его заслужил?
Конечно, большую часть времени я чувствовал себя прекрасно, развлекался шоппингом, гольфом, сексом и встречами со знаменитыми людьми. Но иногда думал: а ну как мне нельзя гонять мяч по этим 18 лункам? А ну как на самом деле я не могу себе позволить свое "Фифтифифти"? Наконец я поделился этими мыслями с Бригиттой. По ее мнению, меня пора было передавать в другие руки. Она свое дело сделала, объяснила Бригитта. Мне стало грустно, и я спросил, что ей купить в знак благодарности. Она сказала, у нее есть все что нужно. Я попробовал написать стихи, потому что "Бригитта" рифмуется с "разбито", но кроме этого мне удалось придумать только "закрыто" и "иди ты", и я отказался от своего намерения; да и вообще, решил я, стихи ей уже наверняка дарили и до меня.
Теперь я перешел под опеку Маргарет. На вид она была серьезней Бригитты, в строгом костюме и прическа волосок к волоску – так выглядят финалистки конкурса "Деловая женщина года". Я ее слегка испугался – мне было трудно представить себе, как можно обратиться к ней с предложением лечь в постель, которое я когда-то сделал Бригитте, – и ждал, что она вот-вот выразит свое неодобрение по поводу того, как я живу. Но ничего подобного, конечно, от нее не услышал. Нет, она только сказала, что я, видимо, уже достаточно здесь освоился, а если мне понадобится что-нибудь большее, чем практическая помощь, то я могу рассчитывать на нее.
– Можно вас спросить, – сказал я ей сразу после нашего знакомства я, наверно, зря волнуюсь насчет своего здоровья?
– Это совершенно излишне.
– И насчет денег тоже зря?
– Это совершенно излишне, – повторила она.
В ее тоне я почувствовал намек на то, что можно было бы найти и более серьезные причины для волнений, стоит только как следует поискать; но пока решил с этим не торопиться. Времени у меня впереди хватало. В чем, в чем, а во времени здесь никогда недостатка не будет.
Ну вот; честно признаться, я отнюдь не семи пядей во лбу и в своей прежней жизни больше любил просто делать то, что надо было сделать, или то, что мне хотелось сделать, а не ломать голову понапрасну. Это ж нормально, правда? Но если времени у человека навалом, он обязательно до чего-нибудь да додумается и начнет задавать себе вопросы посерьезнее. Например, кто здесь настоящие хозяева и почему я их ни разу не видел? На их месте я бы устроил какие-нибудь вступительные экзамены или хотя бы иногда выносил нам оценки; но кроме одного прямо скажем, не слишком впечатляющего – визита в суд, когда тот старый чудак сообщил мне, что со мной все в порядке, никаких хлопот по этой части у меня не было. Гоняй себе мячик целые дни напролет. Что же, я должен принимать это как само собой разумеющееся? Стало быть, им от меня ничего не нужно?
И потом, эта история с Гитлером. Я сидел за кустами, а он прошагал мимо, приземистый человечек в этой своей мерзкой форме и с фальшивой улыбкой на лице. Прекрасно, я его видел и удовлетворил свое любопытство, но скажите на милость, спрашивал я себя, а что он-то здесь делает? Тоже заказывает завтраки, как и все прочие? Я уже убедился, что ему разрешили носить свою одежду. Стало быть, он может и в гольф играть, и сексом заниматься, когда пожелает? Не слишком ли?
А еще мне до сих пор не давали покоя мои тревоги насчет здоровья, денег и езды на тележке по супермаркету. Конкретные вещи меня больше не волновали, меня волновал сам факт, что я волнуюсь. В чем тут причина? Может быть, это не просто легкие неурядицы, связанные с привыканием, как предположила Бригитта? Мне кажется, что поводом, который наконец побудил меня обратиться к Маргарет за разъяснениями, был гольф. После всех этих долгих месяцев, а то и лет, что я провел на великолепном здешнем поле, изучая его маленькие хитрости и подначки (сколько раз мой мяч улетал в воду на коротком одиннадцатом перегоне!), уже не могло остаться никаких сомнений: я освоил эту игру в совершенстве. Однажды я прямо так и сказал Северьяно, моему бессменному мальчику: "Я освоил эту игру в совершенстве". Он согласился, и только потом, между обедом и сексом, я вдруг начал вдумываться в свои слова. Моим первым результатом было 67 ударов; затем я стал заканчивать партии все быстрее и быстрее. Еще недавно я стабильно делал не более 59 ударов, а теперь, под безоблачным небом, уверенно шел к 50. Моя техника гона абсолютно изменилась, драйвером я без труда посылал мяч на 350 ярдов, а паттером клал его точно в лунку – он падал туда, словно притянутый магнитом. Я предвкушал, как доведу счет до сорока, потом – вот он, ключевой психологический момент – возьму барьер на отметке 36, то есть в среднем по два удара на лунку, затем пойду вниз к 20. Я освоил игру в совершенстве, подумал я и повторил про себя последние слова: в совершенстве. На самом деле, покато я его еще не достиг, но предел моим успехам поставлен. В один прекрасный день я закончу партию за 18 ударов, угощу Северьяно выпивкой, отмечу свое достижение осетром с чипсами, а потом сексом – но что дальше? Разве кто-нибудь, пусть даже здесь, способен закончить партию в гольф за 17 ударов?
В отличие от Бригитты, Маргарет не являлась на вызов, если подергать шнурок с кисточкой; о встрече надо было договариваться по видеофону.
– Меня беспокоит гольф, – начал я.
– Вообще-то это не моя специальность.
– Неважно. Понимаете, когда я сюда попал, я заканчивал партию за шестьдесят семь ударов. А сейчас уже приближаюсь к пятидесяти.
– Ив чем же тут проблема?
– Чем дальше, тем лучше я играю.
– Поздравляю вас.
– И когда-нибудь я наконец пройду все поле за восемнадцать ударов.
– Вы чрезвычайно самоуверенны. – В ее словах мне послышалась издевка.
– Но что мне делать потом? Она помедлила.
– Может быть, стараться заканчивать за восемнадцать ударов каждую следующую партию?
– Это не годится.
– Почему?
– Не годится, и все.
– Но наверняка ведь есть много других полей…
– Это дела не меняет, – прервал ее я; боюсь, что мои слова прозвучали грубовато.
– Но вы можете заняться каким-нибудь другим спортом, правда? А потом, когда надоест тот, вернуться к гольфу.
– Но это дела не меняет. Когда я закончу партию за восемнадцать ударов, гольф исчерпает себя.
– Есть масса других видов спорта.
– Они тоже себя исчерпают.
– Что вы каждое утро едите на завтрак? – По тому, как она кивнула после моего ответа, я понял, что она и раньше все это знала. – Вот видите. Каждое утро одно и то же. Завтрак-то ведь вам не надоедает.
– Нет.
– Ну и относитесь к гольфу так же, как к завтраку. Может быть, вам никогда не надоест проходить все поле за восемнадцать ударов.
– Может быть, – с сомнением сказал я. – Сдается мне, вы ни разу не играли в гольф. А потом, есть еще и другое.
– Что именно?
– Насчет усталости. Здесь никогда нс устаешь.
– Вас это огорчает?
– Не знаю.
Усталость мы вам организуем.
– Оно конечно, – ответил я. – Только я уверен, что это будет какаянибудь приятная усталость. Ничего общего с той жуткой усталостью, от которой помереть хочется.
– А вам не кажется, что вы просто капризничаете? – Ее голос звучал решительно, почти нетерпеливо. – Чего вы хотели? На что надеялись?
Про себя я с ней согласился, и беседа была закончена. Жизнь продолжалась. Эта фраза меня тоже слегка забавляла. Жизнь продолжалась, и я освоил гольф в совершенстве. Еще я занимался самыми разными вещами:
– совершил несколько морских путешествий;
– учился плавать на каноэ, покорять горные вершины и летать на воздушном шаре;
– подвергался всем мыслимым опасностям и уцелел;
– исследовал джунгли;
– присутствовал на судебном процессе (и остался недоволен приговором);
– пробовал быть художником (получалось вовсе не так плохо, как я думал!) и хирургом;
– влюблялся, конечно же, много раз;
– испытал, каково быть последним человеком на Земле (и первым тоже).
Все это не значит, что я бросил делать то, чем занимался с самого начала. Ко мне приходили все новые и новые женщины, и иногда я спал с несколькими сразу; я ел все более редкие и экзотические блюда; я перевстречался со всеми знаменитыми людьми, каких мне удалось откопать в памяти. Повидал, например, всех футболистов, какие только были. Я начал со знаменитых, затем переключился на тех, которые мне нравились, но не были особенно знаменитыми, потом – на средних, потом – на тех, чьи имена я помнил, хотя не помнил, как они выглядят и как играют; наконец я стал заказывать встречи с последними игроками, которых еще не видел, – с противными, неинтересными, грубыми игроками, которые мне ни капли не нравились. Встречаться с ними мне никакого удовольствия не доставляло – в жизни они были такими же противными, неинтересными и грубыми, как на поле, – но я хотел оттянуть тот момент, когда все футболисты кончатся. Потом футболисты кончились. Я снова обратился к Маргарет.
– Я повидал всех футболистов, – сказал я. Боюсь, я и в футболе мало что смыслю.
– И сны мне не снятся, – добавил я жалобным голосом.
– Зачем они вам нужны, – ответила она. – Зачем они вам нужны? Я чувствовал, что она как бы проверяет меня, хочет выяснить, насколько я серьезен. Может быть, все это действительно нечто большее, чем трудности привыкания?
– По-моему, я заслужил объяснение, – сказал я – признаюсь, что это вышло у меня чересчур торжественно.
– Спрашивайте что вам угодно. – Она откинулась на спинку своего рабочего стула.
– Понимаете, я хочу во всем разобраться.
– Похвальное желание. – Она говорила со мной как бы немножко свысока, что-ли.
Я решил начать с главного:
– Скажите, это ведь Рай, так?
– О да.
– А как же воскресенья?
– Не понимаю вас.
– По воскресеньям, – объяснил я, – если не ошибаюсь, потому что я здесь не очень-то аккуратно слежу за днями, я играю в гольф, хожу по магазинам, обедаю, занимаюсь сексом и прекрасно себя чувствую.
– Разве это не… замечательно?
– Я не хочу показаться неблагодарным, – осторожно сказал я, – но где же Бог?
– Бог. Вам что, Бог нужен? Вы этого хотите?
– А что, разве важно, хочу я или нет?
– Только это и важно. Значит, вам нужен Бог?
– Честно говоря, я думал совсем по-другому. Честно говоря, я думал, что или он есть, или его нет. И хотел узнать, как оно на самом деле. Я не думал, что это от меня как-нибудь зависит.
– Разумеется, зависит.
– Ох.
– Рай в наши дни демократичен, – сказала она. Потом добавила: – По крайней мере, если вы этого хотите.
– То есть как это – демократичен?
– Мы больше не навязываем Рай людям, сказала она. – Мы прислушиваемся к их нуждам. Если они его хотят, они его получают; а нет, так нет. И к тому же получают именно такой Рай, какой хотят.
– А какого обычно хотят?
– Ну, обычно хотят продолжения жизни, так можно сказать. Только… лучше, сами понимаете.
– Секс, гольф, шоппинг, обед, встречи со знаменитыми людьми и прекрасное самочувствие? – спросил я, как бы защищаясь.
– Всякое бывает. Но если откровенно, я не сказала бы, что разница так уж велика.
– Не то что в старые времена.
– Ах, старые времена, – она улыбнулась. – Я-то их, конечно, не застала, но вы правы, тогда Рай представлялся людям чем-то гораздо более изысканным.
– А как насчет Ада? – спросил я.
– Что насчет Ада? Ну, есть он, Ад?
– О нет, – ответила она. – Это была всего-навсего необходимая пропаганда.
– Вот я и засомневался. После встречи с Гитлером.
– С ним многие встречаются. Он тут вроде… туристской достопримечательности, что ли. Ну и как он вам?
– Вообще-то я с ним не говорил, – твердо сказал я. Он не из тех, кому я подал бы руку. Я только посмотрел на него из-за кустов.
– Да-да. Такой способ предпочитают очень многие люди.
– Вот я и подумал, если он здесь, стало быть, Ада нету.
– Разумный вывод.
– Просто ради любопытства, – сказал я, – а чем он тут занимается? – Я представил себе, как он каждый день ходит на Олимпийские игры 1936 года в Берлине, смотрит, как Джесси Оуэнс падает, а немцы выигрывают все призы, а. потом идет есть кислую капусту, слушать Вагнера и развлекаться с пышной блондинкой чисто арийских кровей.
– К сожалению, у нас не принято разглашать чужие секреты.
– Извините, – Это было правильно. Если подумать, я тоже не согласился бы, чтобы все узнали, как я провожу время.
– Так, значит, нет вовсе никакого Ада?
– Есть то, что мы называем Адом. Но это больше похоже на парк аттракционов. Ну, знаете – скелеты, которые выскакивают у вас перед носом, ветки в лицо, безвредные бомбы, в общем, всякие такие вещи. Только чтобы вызвать у посетителей приятный испуг.
– То есть испуг обязательно должен быть приятным, – заметил я
– Ну да. В наше время люди хотят именно этого.
– А вы знаете, какой был Рай в старые времена?
– Старый Рай? Да, мы знаем о Старом Рае. У нас есть архивы.
– Что с ним произошло?
– Он, можно сказать, закрылся. Люди его больше не хотели. Он стал им не нужен.
– Но у меня были знакомые – правда, мало, – которые ходили в церковь, крестили своих детей, не употребляли грубых слов. С ними-то как же?
– Есть у нас и такие. Их тоже обслуживают. Они молятся и благо дарят Бога, примерно как вы играете в гольф и занимаетесь сексом. Им, кажется, неплохо, они получили то, что хотели. Мы построили для них несколько очень симпатичных церквей.
– Выходит, для них Бог существует? – спросил я. Ну конечно.
– А для меня, значит, нет?
Похоже, что нет. Если только вы не захотите изменить свои представления о Рае. Тут я вам не помощница. Но могу посоветовать, куда обратиться.
– По-моему, пока у меня и так есть над чем подумать.
– Прекрасно. Тогда до следующего раза.
Той ночью я спал плохо. Моя голова не была занята сексом, хотя вес они старались как могли. Не желудок ли в этом виноват? Наверное, я переел осетрины? Ну вот, пожалуйста – я снова начал тревожиться за свое здоровье.
Наутро я пошел играть в гольф и закончил круг за 67 ударов. Мой мальчик Северьяно вел себя так, словно это моя лучшая партия, как будто не знал, что я могу сделать на 20 ударов меньше. После этого я навел необходимые справки и отправился к единственному облачку на горизонте. Как я и ожидал. Ад оказался никуда не годным; гроза над автомобильной стоянкой удалась им лучше всего. Там были безработные актеры, которые протыкали других безработных актеров длинными вилами и окунали их в бочонки с надписью: "Кипящее масло". Фальшивые звери с пристегнутыми клювами клевали трупы из пористой резины. Я видел Гитлера, который ехал на Призрачном Поезде, держа под мышкой Madchen с косичками. Еще там были летучие мыши, и скрипящие крышки гроба, и запах гнилых половиц. Так, значит, вот чего хотят люди?
– Расскажите мне про Старый Рай, – попросил я Маргарет на следующей неделе.
– Он в основном соответствовал вашим описаниям. Я имею в виду сам принцип Рая: вы получаете то, чего хотите, то, чего от него ждете. Я знаю, что некоторые думают иначе: будто бы в Раю человек должен получать по заслугам, но такого никогда не бывало. Нам приходится их разочаровывать.
– И что, они огорчаются?
– Как правило, нет. Людям больше нравится получать то, чего они хотят, а не то, чего они заслуживают. Хотя кое-кто из них проявлял недовольство тем, что другие не были примерно наказаны. Видимо, в их представление о Рае входило и то, что остальные должны попасть в Ад. Не очень-то это по-христиански.
– А они… становились бесплотными? Превращались в чистый дух и всякое такое?
– Да, разумеется. Они же этого хотели. Во всяком случае, в определенные эпохи. Мода на развоплощение – вещь очень нестойкая. Сейчас, например, очень многие предпочитают сохранять свое собственное тело и свою индивидуальность. Хотя и это, скорее всего, чисто временное явление.
– Чему вы улыбаетесь? – спросил я. Она меня удивила. Я думал, что Маргарет, как и Бригитта, служит всего-навсего источником информации. Однако она явно имела свое мнение о происходящем и не скрывала этого.
– Просто иногда кажется забавным, что люди гак цепляются за свое тело. Бывают, конечно, просьбы о незначительных операциях. Но это выглядит так, словно от идеального представления о себе их отделяет только неправильный нос, или морщинки на лице, или горсть силикона.
– И что же случилось со Старым Раем?
– Он еще немного продержался после того, как открыли новый. Но спрос на него постоянно падал. Новый Рай нравился людям больше. Что ж, ничего удивительного. Мы ведь смотрим далеко вперед.
– А что случилось с обитателями Старого Рая?
Маргарет пожала плечами с самодовольным видом, точно глава планового отдела какой-нибудь корпорации, чьи прогнозы оправдались с точностью до последнего десятичного знака.
– Вымерли.
– То есть как это? Вы хотите сказать, что закрыли Старый Рай, и поэтому они вымерли?
– Нет-нет, что вы, наоборот. У нас тут другие законы. По конституции Старый Рай должен функционировать до тех пор, пока он нужен его обитателям.
– А кто-нибудь из его обитателей еще жив?
– По-моему, да, но их очень мало.
– Можно мне встретиться хотя бы с одним?
– К сожалению, они никого не принимают. Раньше принимали. Но люди из Нового Рая обычно вели себя как в увеселительном парке с уродцами, показывали пальцем и задавали глупые вопросы. Поэтому обитатели Старого Рая отказались встречаться с ними. Стали говорить только друг с другом. Потом начали вымирать. Теперь их уже совсем немного. Мы им, конечно, ведем учет.
– А они бесплотные?
– Кто да, а кто и нет. Зависит от секты. Тем, кто бесплотен, разумеется, нетрудно избегать встреч с обитателями Нового Рая.
Ну что ж, какой-то резон в этом был. Резон был во всем, кроме самого главного.
– А что вы имели в виду, когда сказали, что другие вымерли?
– Каждому предоставлена возможность умереть, если он захочет.
– А я и не знал.
– Вот видите, тут есть свои маленькие сюрпризы. Неужели вы действительно хотели бы знать все наперед?
– А как они умирают? Накладывают на себя руки? Или вы их убиваете?
Маргарет была заметно шокирована такими грубыми предположениями.
– Боже мой, нет. Я же сказала: у нас демократия. Хотите умереть – умирайте. Просто надо хотеть этого достаточно долго, и тогда оно происходит само собой. Смерть больше не является делом случая или горькой неизбежностью, как было в первый раз. Воля человека для нас закон, вы ведь и сами это заметили.
Я не был уверен, что правильно все понял. Мне надо было пойти и переварить услышанное.
– Скажите, – спросил я, – а эти мои переживания насчет гольфа и прочего – они как, и у других тоже бывают?
– В общем-то да. Люди часто прося! у нас, например, плохой погоды или каких-нибудь неприятностей. Они скучают по неприятностям. Некоторые просят боли.
– Боли?
– Ну да. Вот вы, скажем, как-то жаловались, что у вас не бывает такой усталости, от которой – по вашему же выражению – помереть хочется. Ваши слова показались мне любопытными. Люди просят боли, и не так уж редко. Кое-кто даже настаивает на операции. Не на косметической, а на серьезной.
– И вы соглашаетесь?
– Только если они упорствуют. Сначала мы пробуем убедить их, что желание оперироваться на самом деле обусловлено чем-то другим. Обычно нам это удается.
– А сколько людей используют возможность умереть?
Она посмотрела на меня спокойно, точно призывая не волноваться.
– Да все сто процентов, конечно. Через много тысячелетий, разумеется, если считать по-старому. Но раньше или позже эту возможность использует каждый.
– Так, стало быть, тут все как в первый раз? В конце концов обязательно умираешь?
– Да, но не забывайте, что качество жизни здесь значительно выше. Люди умирают не прежде, чем сами решат расстаться с жизнью. Во второй раз это гораздо более приемлемо, чем в первый, потому что совершается добровольно. – Она помедлила, затем добавила: – Как я уже говорила, мы прислушиваемся к нуждам людей.
Я ее не винил. Не в моих это привычках. Я просто хотел разобраться, как у них тут все устроено.
– Выходит… что даже верующие люди, которые попали сюда затем, чтобы вечно славить Бога… выходит, что через несколько лет, или веков, или тысячелетий они тоже сдают позиции?
– Вы правы. Я говорила вам, что у нас еще есть обитатели Старого Рая, но их число постоянно сокращается.
– А кто начинает просить смерти раньше всех?
– Мне кажется, "просить" – не то слово. Не просить, а хотеть. Ошибок тут не бывает. Если вы достаточно сильно этого хотите, вы умираете – вот главное правило.
– Ага.
– Ну да. А насчет вашего вопроса – боюсь, что раньше всех начинают желать смерти люди, немного похожие на вас. Те, кто хочет заполнить вечность сексом, пивом, наркотиками, гоночными автомобилями и так далее. Сначала они не могут поверить в свое везение, а через несколько столетий не могут поверить в свое невезение. Начинают понимать, что такие уж они люди. Слишком стремятся быть самими собой. Тысячелетие за тысячелетием – и все самими собой. Вот они-то обычно и умирают скорее прочих.
– Я никогда не принимаю наркотиков, – твердо сказал я. Она меня крепко обидела. – И автомобилей у меня всего семь. По здешним меркам это не так уж много. И езжу я, между прочим, довольно тихо.
– Конечно, конечно. Я просто имела в виду общий характер развлечений, понимаете.
– А кто держится дольше всех?
– Что ж, отдельные обитатели Старого Рая оказались весьма твердыми орешками. Молитва помогала им коротать век за веком. А сейчас… да вот юристы, например. Они любят разбирать свои старые дела, а потом чужие. Это может тянуться до бесконечности. Фигурально выражаясь, – быстро добавила она. – И ученые – те тоже крепкий народ. Сидят и читают все книги, какие только есть на свете. И еще обожают спорить о них. Некоторые из этих споров, – она подняла глаза к небу, – длятся тысячелетиями. Похоже, что споры о книгах помогают их участникам сохранять молодость.
– А как насчет тех, кто пишет книги?
– Они не дотягивают и до половины того срока, какой выпадает на долю спорщиков. И художники с композиторами тоже. Они как-то чувствуют, когда их лучшее произведение уже создано, а потом потихоньку угасают.
Казалось бы, все это должно было испортить мне настроение, но я ничего подобного не замечал.
– Разве это не должно меня угнетать?
– Нет, конечно. Вы же здесь для того, чтобы наслаждаться. Вы получили, что хотели.
– Вроде бы так. Может, я просто не могу привыкнуть к мысли, что когда-нибудь тоже захочу умереть.
– Всему свое время, – сказала она деловито, но дружелюбно. – Всему свое время.
– Кстати, последний вопрос, – я видел, как она играет своими карандашами, раскладывает их в ряд, – а вы-то, собственно, кто такие?
– Мы? Вообще-то мы очень похожи на вас. Мы могли бы быть вами. А может, мы и есть вы.
– Если получится, я еще вернусь, – сказал я.
Несколько следующих веков – я говорю ориентировочно, потому что бросил считать время по-старому, – ушли у меня на серьезные занятия гольфом. Наконец я добился стабильного результата в 18 ударов, и восторги моего мальчика стали обыденным явлением. Тогда я сменил гольф на теннис. Довольно скоро я побил все знаменитые ракетки мира на глине, траве, бетоне, дереве, ковре – на любых покрытиях по их выбору. Я оставил теннис. Я сыграл за "Лестер-Сити" в финале Кубка и получил медаль лучшего игрока (мой третий гол, забитый с двенадцати ярдов мощным ударом головой, решил судьбу матча). Я нокаутировал Роки Марчиано в четвертом раунде на ринге в Мэдисон-сквер-гарден (последние раунд-другой я немножко поиздевался над ним), снизил рекорд марафона до 28 минут, стал чемпионом мира по метанию стрелок; результат, который я показал во встрече с крикетистами Австралии на стадионе "Лорде" (мои 750 перебежек за один тур надолго останутся рекордом), будет превзойден еще не скоро. Через некоторое время мне наскучили и Олимпийские золотые медали. Я оставил спорт.
После этого я серьезно увлекся шоппингом. Я съел больше разных тварей, чем их плавало на Ноевом ковчеге. Перепробовал все марки пива в мире, не считая изобретенных лично мной, стал знатоком вин и насладился самыми редчайшими их сортами; они кончились слишком быстро. Знаменитостей, с которыми я встречался, не перечесть. Я занимался сексом с огромным количеством партнеров и огромным количеством способов, но существует всего-навсего столько-то партнеров и столько-то способов. Между прочим, не поймите меня неправильно: каждый день приносил мне массу удовольствия. Просто я теперь знал, что делаю. Я искал выхода.
Я решил комбинировать развлечения и начал заниматься сексом со знаменитостями (я не скажу вам, с кем именно, – они просили меня держать это в секрете). Одно время я даже читал книги. Я помнил слова Маргарет и пробовал – всего пару столетий, не больше – спорить об этих книгах с другими людьми, которые тоже их читали. Но такая жизнь показалась мне довольно скучной, во всяком случае, по сравнению с самой жизнью, и продлевать ее явно не стоило. Пытался я и войти в круг тех людей, которые пели и молились в церквах, но понял, что мне это не по нутру. Однако прежде, чем отправиться на свой последний (я знал это) разговор с Маргарет, я должен был перебрать все что можно. Она выглядела почти так же, как несколько тысячелетий назад, когда мы увиделись впервые; правда, я и сам мало изменился.
– У меня есть идея, – сказал я. Что ж, за такой срок грех ничего не придумать, верно? – Послушайте, если в Раю можно получить все что хочешь, тогда я хочу никогда не уставать от вечности! – Довольный собой, я откинулся в кресле. К моему удивлению, она кивнула, почти ободряюще.
– Если угодно, попробуйте, – сказала она. – Я выпишу вам бумагу о переводе в такое состояние.
– Но?.. – спросил я, зная, что есть и но.
– Я выпишу вам бумагу, – повторила она. – Это пустая формальность.
– Сначала скажите мне про но. – Я не собирался грубить ей. Но, с другой стороны, не хотел и маяться несколько тысячелетий, если она может сэкономить мне это время.
– Такие попытки уже были, – сказала Маргарет сочувственным тоном, словно ей по-настоящему жаль было меня огорчать.
– И что же не вышло? В чем тут но?
Видите ли, здесь имеется логическое противоречие. Вы не можете стать кем-то иным, не прекратив быть тем, кто вы есть. А этого еще никому вынести не удавалось. Во всяком случае, пока, – добавила она, как бы подразумевая, что я могу оказаться первым, кто решит эту проблему. – Какой-то из моих прежних собеседников – очевидно, он, как и вы, увлекался спортом, – сказал, что одно дело быть бегуном, и совсем другое – вечным двигателем. Рано или поздно вам снова захочется бежать. Согласны?
Я кивнул.
И все, кто это пробовал, попросились назад?
– Да. А после они все использовали возможность умереть?
– Ну да. И скорее раньше, чем позже. Кажется, кое-кто из них еще жив. Я могу попросить их переговорить с вами.
– Мне достаточно вашего слова. Я знал, что тут должна быть какаято неувязка.
– Простите.
– Нет-нет, не извиняйтесь. – На здешний сервис я никак не мог пожаловаться. Все были вежливы со мной с самого начала. Я сделал глубокий вдох, – Мне кажется, – снова заговорил я, – что Рай – это прекрасная идея, даже, может быть, безупречная идея, но она не для нас. Не так мы устроены.
– У нас не принято влиять на чужие выводы, – сказала она. – Но я вас вполне понимаю.
– Тогда зачем это все? Зачем нам Рай? Зачем нам эти мечты о Рае? – Похоже было, что ей не очень хочется отвечать, возможно, для нее это значило превысить свои полномочия; но я уперся. – Намекните хоть, что вы об этом думаете?
– Может быть, вам это нужно, – предположила она. – Может быть, вы не прожили бы без такой мечты. Стыдиться тут нечего. По-моему, это вполне нормально. Правда, если бы вы знали о Рае заранее, вы, наверно, не очень стремились бы сюда.
– Ну, это еще вопрос. – Ведь все было действительно очень здорово: шоппинг, гольф, секс, встречи со знаменитыми людьми, и ни болезней, ни смерти.
– Всегда получать то, что хочешь, или никогда не получать того, чего хочешь, – в конце концов, разница не так уж и велика.
На следующий день, решив тряхнуть стариной, я еще раз сыграл в гольф. Партия прошла безупречно: восемнадцать лунок, восемнадцать ударов. Мое умение осталось при мне. Потом я съел завтрак на ленч и завтрак на обед. Посмотрел видеозапись финала Кубка, в котором "Лестер-Сити" победила 5:4, хотя с учетом прошлых событий эта запись была уже не совсем та. Выпил чашечку горячего шоколада с Бригиттой, которая любезно заглянула навестить меня; позднее занялся сексом, правда, только с одной женщиной. После чего вздохнул и перекатился на другой бок, зная, что завтра утром наступит время принять решение.
Мне снилось, что я проснулся. Это самый старый сон, и я только что видел его опять. Примечание автора
В главе третьей нашли отражение характер судопроизводства и действительные случаи, описанные в книге Э. А. Эванса "Уголовное преследование и смертная казнь животных" (1906). Первая часть главы пятой заимствует факты и язык из перевода "Отчета о путешествии в Сенегал" Савиньи и Корреара, вышедшего в Лондоне в 1818 г.; вторая часть опирается на образцовый труд Лоренца Эйтнера "Жерико: жизнь и творчество" (Orbis, 1982). Факты, приведенные в третьей части главы седьмой, почерпнуты из "Путешествия проклятых" Гордона Томаса и Макса Моргана-Уиттса (Hodder, 1974). Я благодарен Ребекке Джон за большую помощь в моих изысканиях; Аните Брукнер и Говарду Ходжкину за консультации по истории искусств; Рику Чайлзу и Джею Макинерни за корректировку языка моих американских персонажей; доктору Джеки Дэвис за пояснения, касающиеся хирургии; Алану Хауарду, Галену Строусону и Редмонду О'Ханлону; а также Гермионе Ли.
