– За нами ведут наблюдение две инопланетные расы, – констатировал Том Фолкнер. – Что ж, весьма почетно.
– И друг за другом, – заметила Глэйр. Она стояла у зашторенного окна, бесстыдно нагая, балансируя на двух палках. Сделала шаг, другой. – Ну как, у меня получается?
– Великолепно! Ты в отличной форме.
– Я не спрашиваю о своей форме. Я спрашиваю, как я хожу.
– Я же сказал – великолепно, – рассмеялся Фолкнер, повернув ее к себе лицом и нежно погладив упругую грудь. – Я мог бы почти поверить в то, что все это настоящее… Я люблю тебя!
– Я – бросающая в дрожь тварь с далекой планеты, прилетевшая сюда в летающем блюдце.
– И все равно я тебя люблю!
– Ты безумец!
– Весьма вероятно, – самодовольно произнес Фолкнер. – Но пусть это тебя не тревожит. А ты? Ты любишь меня?
– Да, – прошептала Глэйр, подняв к нему бледное лицо.
Самое странное во всем этом то, что она была в этом уверена. Началось все с жалости к человеку, запутавшемуся в сетях собственной психики, с чувства благодарности к землянину, приютившему и выходившему ее. Он казался таким одиноким, таким беспокойным, таким смущенным, что ей хотелось хоть что-нибудь сделать для него. Немного тепла – вот что, казалось бы, нужно ему, а именно это и было главным талантом Глэйр. Жалость и благодарность никогда не были прочной основой любви, она это понимала и не ожидала, что из этих чувств разовьется нечто, так глубоко связавшее их.
Он все дольше и дольше продлевал свой отпуск по болезни, чтобы ни на минуту не разлучаться с ней. И ее саму незаметно охватило чувство подлинной привязанности к этому землянину.
Несмотря на все горести, которые выпали на его долю, он обладал сильной волей. Пьянство, отчаянные приступы жалости к самому себе, умышленное создание искусственных трудностей – все это было следствием, а не причиной. Стоило все перевернуть с ног на голову, а так оно и случилось, как в результате возник здоровый, счастливый, цельный человек, и с этого момента он перестал быть для нее сломанной вещью, нуждающейся в ремонте. Она начала расценивать его как равную личность.
Разумеется, ничто во Вселенной не является постоянным. Ей по земным меркам было уже сто лет, когда он родился, и она должна прожить еще несколько сотен лет после его смерти. Землянин средних лет, по сути, был безгрешным ребенком рядом с самым невинным из дирнанцев, а Глэйр была далеко не невинной. И, значит, их физическое единение было нереальным. Она, конечно, испытывала удовольствие в его объятиях, но главным образом за счет того, что доставляла наслаждение ему, сопровождающееся слабой, малозначительной пульсацией ее собственной внешней нервной системы. То, чем они занимались в постели, казалось ей забавным, но это ни в коей мере не было тем сексом, который имел бы для нее значение как для дирнанки. Она, естественно, вела себя так, чтобы он не мог ни о чем догадаться. У нее было немало знакомых женщин, которые таким образом забавлялись с домашними животными.
И все же, несмотря на свое преимущество в возрасте и зрелости, несмотря на несходство природы, на все остальное, что их разделяло, Глэйр испытывала к Фолкнеру теплую, настоящую привязанность. Это поначалу удивляло ее, но потом она привыкла, только предстоящее расставание вызывало в ней некоторое беспокойство.
– Пройдись еще раз по комнате и сядь. Не перенапрягайся.
Глэйр кивнула. Это было трудно. Где-то на полпути на нее накатила волна слабости, но она нашла в себе силы добрести до кровати и опрокинулась на нее навзничь, бросив палки на пол.
– Ну как?
– Все лучше и лучше.
Он сделал ей массаж лодыжек и икр. Она перекатилась на спину, расслабилась. Шрамы и синяки, которые обезображивали ее лицо в течение нескольких первых дней, исчезли. Она снова была лучезарно прекрасной, и это ей нравилось. Фолкнер как-то особенно целомудренно гладил ее тело, совсем не так, как это делают в качестве прелюдии любви.
– Две расы наблюдателей? – переспросил он. – Расскажи подробней.
– Я уже и так рассказала слишком много.
– Да. Дирнанцы и краназойцы. Кто из вас добрался до нас первым?
– Никто не знает, – ответила Глэйр. Каждая из сторон утверждает, что именно ее разведчики первыми обнаружили Землю. Но это произошло так много тысяч лет назад, что теперь и не разобраться. Мне кажется, что мы все-таки появились здесь первыми, а краназойцы просто вторглись в чужие владения. Но, может быть, я просто верю нашей собственной пропаганде.
– Значит, летающие блюдца патрулируют Землю еще со времен кроманьонцев, – задумчиво проговорил Фолкнер. – Видимо, это объясняет и то колесо, которое виделось Иезекилю, и многое другое. Но почему только последние 30-40 лет мы стали регулярно замечать Наблюдателей?
– Потому что теперь нас гораздо больше. До вашего 19-го столетия на околоземных орбитах патрулировало только по одному кораблю с каждой стороны. По мере развития вашей техники нам пришлось увеличить количество Наблюдателей. К 1900 году каждая из сторон уже имела по пять кораблей. После изобретения вами радио добавилось еще несколько, чтобы записывать передачи. Затем появилась атомная энергия, и мы поняли, что Земля вступает в новую эпоху своего развития. Думаю, в 1947 здесь уже дежурило около шестидесяти наших разведчиков.
– А краназойцы?
– О, они всегда старались не отставать от нас. Так же, впрочем, как и мы от них. Ни одна из сторон не может допустить, чтобы другая опередила ее хоть на дюйм.
– Значит, обоюдная экспансия количества Наблюдателей?
– Точно, – усмехнулась Глэйр. – Мы добавляем одного – они тут же выставляют своего. По нескольку каждый год, пока нас не стало…
Она умолкла.
– Можешь сказать. Я и так уже слишком многое знаю.
– Сотни. Сотни кораблей с каждой стороны. Точных цифр я не знаю, но не меньше тысячи. Это оправданно. Вы, люди, стали шагать слишком быстро. И ничего нет удивительного, что появляется все больше сообщений об атмосферных объектах. В ваших небесах стало слишком тесно, а системы обнаружения становятся все более совершенными. Я удивляюсь вам, Том. Неужели же вы искренне верили, что ИАО занимается ерундой?
– Я пытался отмахнуться от этих мыслей. Но теперь…
– Да, – улыбнулась Глэйр.
– Как долго вы еще намерены следить за нами?
– Мы не знаем. Честно говоря, не знаем даже, как с вами поступить. Ваша раса – уникальное явление в галактической истории. Вы одни из первых, кто научился летать в космос, не обуздывая присущий вам воинственный инстинкт. То есть, история не знает другой столь незрелой расы, которая бы строила космические корабли, создавала ядерное оружие – обычно этическая зрелость наступает за несколько тысяч лет до технологической. Однако у вас этого почему-то не произошло.
– То есть, мы для вас – стайка расшалившихся детишек, – краснея, спросил Фолкнер.
– Боюсь, что это так, – постаралась ответить Глэйр как можно мягче. Прелестных детишек. Некоторые из вас…
Он не обратил внимания на ее последние слова.
– Значит, вы следите за нами, имея каждый свою галактическую сферу влияния, и каждый с удовольствием бы втянул нас именно в свою сферу, но пока что не решаетесь на такой шаг. То есть любая из сторон боится, что другой каким-то образом удастся поладить с нами. Следовательно, следите скорее не за нами, а друг за другом.
– И то, и другое. У нас есть договор в отношении Земли. Соглашение. Ни дирнанцы, ни краназойцы не должны входить в контакт с землянами. И соглашение это должно строго соблюдаться. Мы ждем, пока вы не достигнете такой степени развития, которая была бы минимально необходимой для приобщения к межзвездной цивилизации. Когда это произойдет, на вашу планету начнут высаживаться посланники, предлагая помощь своих правительств.
– А если мы никогда не достигнем надлежащего уровня зрелости?
– Мы будем ждать.
– А если мы уничтожим сами себя?
– На этот вопрос нетрудно ответить. Ошеломит ли вас, Том, когда я скажу, что мы будем счастливы, если вы действительно уничтожите себя? Ваша цивилизация слишком могущественна и, вырвавшись на галактические просторы, способна нарушить существующее тысячи лет равновесие между Дирной и Краназоем. Если говорить честно, мы побаиваемся вас.
– Но если все обстоит именно так, то почему бы вам не высадить на нашу планету диверсантов, чтобы спровоцировать ядерную войну?
– Потому что мы – цивилизованные расы! – гордо вскинула голову Глэйр.
– И, тем не менее, вы нарушили соглашение, высадившись на Землю.
– Это был несчастный случай. Заверяю вас, Том, у нас и в мыслях не было ничего подобного.
– А затем, признавшись мне…
– Нет, – покачала она головой. – Это было необходимо, чтобы остаться в живых. И, кроме того, мне предпочтительно тайно находиться здесь, чем подвергнуться проверке в каком-либо из ваших государственных госпиталей.
– Но я теперь обо всем знаю! О галактической холодной войне, о Краназое… Что остановит меня, если я захочу составить полный отчет и направить его в ИАО?
Глаза ее сверкнули.
– И чего ты этим добьешься? Разве ваше ИАО не проверяло прежде заявлений, что кто-то летал на инопланетном корабле? Какие выводы вы делали? Напомнить? Что заявитель – идиот!
– Но если заявление исходит от служащего ИАО…
– Да подумай, Том! Разве не поступали сообщения от лиц, репутация которых была вне подозрения? Не располагая конкретными фактами…
– Что ж, пусть так. Но к своему донесению я мог бы приложить тебя. "Вот дирнанка. Расспросите-ка ее о Наблюдателях, краназойцах. Сделайте ей рентген, вскрытие, черт возьми! Посмотрите, что у нее под кожей!"
– Да, – призналась Глэйр, – такое допустимо. С одной оговоркой – вы этого не сделаете. По сути, не можете сделать.
– Не смогу, – признался тихо Фолкнер. – Если бы смог, то сделал бы в самом начале. Не стал бы везти тебя к себе домой.
– Поэтому я и доверилась тебе, Том, – улыбнулась Глэйр. – Открыла тебе наши тайны… Ты ведь не предашь меня, правда, Том? И когда меня заберут, тоже будешь молчать. Все равно ведь тебе никто не поверит. – Она положила его большие ладони себе на грудь. – Разве я не права, том?
Он опустил голову.
– Как скоро?
– Мои ноги уже почти зажили…
– И куда же ты пойдешь?
– Спасатели, должно быть, давно ищут меня. Я попытаюсь выйти на них. Или найти членов моей, – она запнулась, – сексуальной группы.
– Значит, тебе не хочется остаться?
– Навсегда?
– Да. Остаться жить со мной.
– Мне бы очень хотелось этого, Том. Но ничего не получится. Я не принадлежу к твоей расе…
– Ты нужна мне, Глэйр. Я ведь люблю тебя!
– Я знаю это, Том. Но сам подумай, что произойдет, когда ты состаришься, а я – нет?
– Ты не будешь стареть?
– Лет через пятьдесят я буду выглядеть так же, как сейчас.
– А я буду уже мертвецом, – прошептал он.
– Теперь ты понимаешь, Том? У меня ведь есть родные, друзья…
– Твои супруги, не так ли? Ты права, Глэйр, – с горечью произнес Фолкнер. – Я не должен тешить себя мыслью, что счастье может продлиться вечно. Мне следует прервать свой отпуск по болезни и вернуться в ИАО. И нужно начать прощание с тобой. – Он судорожно обхватил ее тело. – Глэйр!
Она ласково погладила его курчавые волосы.
– Мне не хочется прощаться с тобой, – горячо шептал он. – Я не хочу уступать тебя никому, никому…
Глэйр почувствовала, как по его телу пробежала дрожь отчаяния, и ответила единственно доступным для нее способом, стараясь облегчить эту боль.
И, пока это происходило, думала о Ворнине и Миртине. Живы ли они? Думала, что пора покинуть этот дом и начать поиски. Думала о Дирне. Думала о взорвавшемся корабле, о маленьком садике на его борту и галерее произведений искусства Дирны.
Затем обхватила руками широкую спину Тома Фолкнера и попыталась выбросить из головы ностальгические мысли. На мгновение, по крайней мере, ей это удалось.
Но только на мгновение.
